-- Ты посмотри второй, -- сказал я, подчеркнуто игнорируя "архитектора" и обращаясь к Длинному Марику: -- Ты понимаешь, что там написано?
   -- "Инг"? -- принялся разбирать с конца Марик. -- "Тинг"?..
   -- Бублик, наверное, сделал "абгемахт" хорошему чемодану, -- высказал предположение Алик-с-пятнышком, разобрав, в какое учреждение приглашает меня повестка, а Начальник деловито осведомился:
   -- Бублик, вы уже имеете гражданство?
   -- Тыц-грыц! -- огрызнулся я, но как-то не очень уверенно:
   гражданства у меня не было...
   -- В этой биладской странэ только настоящих бандитов в тюрьму нэ сажают, -- галантно сказал Начальник. Он давал понять, что даже если я и украл чемодан и меня посадят за это в тюрьму, -- в наших с ним отношениях ничего не изменится.
   "Гражданство", "тюрьма" -- чем больше меня пугали или дразнили (?) -тем спокойнее становилось на душе. В конце концов, я ведь твердо знал, что ничего плохого не сделал. А раз так, то нечего мне и бояться! Ну, что мне, в самом деле могут сделать? На хвост соли насыпать? Я расскажу судье все, как оно в действительности было, и он, конечно же, поймет, что произошло недоразумение.
   С чувством какой-то своеобразной гордости по поводу того, что ни один из этих жуков не получал еще такой повестки, включил я "НЕ РАБОТАЮ" и -поехал...
   Воспаленной краснотой цифр мерцали электронные часы над входом в банк -- 5:05. Сделать деньги, начав день так поздно, можно только при какой-то невероятной удаче и только -- в "Кеннеди". 3.
   Очередь кэбов у "Хилтона" ползла безостановочно: начался предвечерний час "пик". Впереди меня чекеров что-то не видно. Эх, если бы сеичас потребовался швейцару большой кэб... Не прошло и минуты, как раздался свисток, и я услышал:
   -- Чекер!
   Вильнул, выезжая из очереди и -- к подъезду! Гора чемоданов ждала меня. Втроем: швейцар, рассыльный и я начали погрузку. Чемоданы были большущие, но с них свисали бирки "AL ITALIA", и это придавало сил45...
   Только три места принял багажник. Только четыре приняло заднее сиденье. Мы уже загрузили весь чекер под самый потолок, но еще оставались какие-то коробки, сумки... Наконец управились.
   -- Gracio! -- прощебетала сухонькая, пожилая егоза в белых чулочках, усаживаясь рядом со мной между своими картонками.
   Прислуга в "Хилтоне" вышколенная, но даже у этих дрессированных лакеев вытянулись физиономии. Заплати моя пассажирка по пятерке швейцару и рассыльному за такую погрузку -- это было бы не слишком много. Но одному из них досталась лишь кривая улыбочка, а другому -- нежное "Gracio"... "Ну и стерва!" -- успел подумать я и услышал:
   -- Отель "Американа"!
   Честное слово, если бы она пошутила так, я сказал бы ей, что это ничуть не остроумно. Но она не шутила. Ей нужно было перевезти вещи в соседнюю гостиницу. Ни служащие "Хилтона", ни служащие "Американы" перевозить на тележках багаж постояльцев из отеля в отель не обязаны и меньше чем за двадцать долларов не подрядились бы. Чтобы сэкономить, разумница-синьора наняла мой кэб на расстояние в один квартал...
   Когда мы остановились у небоскреба "Американа", счетчик показывал 0.85. Я принялся вытаскивать из салона чемоданы, а дюжий швейцар, охая, крякая, доставлял их по одному к ступеням подъезда. Белые чулочки обежали вокруг чекера, синьора проверила, не забыто ли что на переднем сиденье, в салоне, в багажнике, и, как ни в чем ни бывало, обратилась ко мне:
   -- Quanta?
   -- Cinque, -- показал я растопыренную пятерню.
   И тут синьора стала визжать. Мгновенно сорвалась в крик:
   -- Швейцар!
   Но швейцар стоял рядом, обескураженный и безучастный, он ведь тоже рассчитывал получить пятерочку... На худенькой шейке набрякла лиловая жила:
   -- Полиция!
   Отчаявшись, что никто-никто не придет к ней на помощь, беззащитная женщина опустила руки и горько заплакала. Вокруг столпились люди. С трудом расталкивая их, ко мне протиснулся черный кэбби с рваным шрамом во всю щеку:
   -- Он хороший парень, я знаю его, -- взволнованно заговорил кэбби, обращаясь к публике и обнимая меня за плечи. -- Пойдем отсюда, пойдем...
   Я видел этого таксиста впервые; к горлу подступил комок. Что, кроме новых неприятностей, сулила мне еще одна встреча с полицией; вторая на дню?.. Мы ушли, провожаемые возмущенным гулом толпы:
   -- До чего эти подонки обнаглели, сладу с ними нет!
   -- А полиции никогда нет, когда нужно!
   Синьора в белых чулочках победила вымогателя-таксиста: она не уплатила мне даже выбитые на счетчике восемьдесят пять центов! 4.
   На том и кончились в тот день мои аэропорты, а денег было совсем мало, и нельзя было позвонить жене. Я ехал навстречу спускавшимся на город сумеркам -- в совсем другой Нью-Йорк, звавший меня огнями вечерних улиц.
   Въезжал я, однако, в этот фартовый для таксиста город озлобленным, угрюмым. "У-у, паразиты! -- бубнил я себе под нос. -- Повестками в уголовный суд разбрасываетесь! Багаж на мне из "Хилтона" в "Американу" возите! Я тоже теперь буду так. Я вам еще покажу..."
   Но ничего конкретнее -- кому именно и как отомстить -- придумать было невозможно... Единственное, что приходило на ум и что я решил бесповоротно -- ни в коем случае не отдавать "им" мешок с деньгами, который когда-то нагадала мне цыганка... Набитый пачками ассигнаций мешок виделся мне все явственней, и поглощенный вполне дегенеративной этой мечтой, я не обращал внимания на садившихся в кэб и выходивших из него пассажиров, автоматически выхватывал из обращенных ко мне слов адрес, крутил баранку и бросал чаевые в лежавшую рядом, на сиденье, таксистскую "кассу" -- коробку из-под сигар -монетки и даже долларовые бумажки, от которых мои клиенты отказывались все чаще и чаще. "Спасибо!" -- звякали квотеры; "Большое спасибо!" -- шуршали бумажки. Меня захватывал и растворял в себе этот новый, другой Нью-Йорк...
   Не красотой своей, не мерцанием разноцветных огней поглощает вечерний город таксиста. По двенадцати мостам и четырем туннелям остров Манхеттен покидали сотни тысяч машин, освобождая от заторов узкие улицы, раскрывая для меня широченные авеню, на которых теперь мой счетчик тикал куда резвее, чем днем... Все меньше автомобилей оставалось в городе, и все больше становилось в нем людей, которым требовалось такси. Да и клиенты в мой кэб садились сейчас иные.
   Утренняя поездка на такси для любого пассажира -- это начало дневных расходов. Ему еще предстоит платить и платить: за газету, за сигареты, за кофе, за ланч; а после работы надо заскочить в магазин, в аптеку. Да и за что, собственно, клиенту благодарить меня, когда я тащу его, еще полусонного, в водоворот дня?
   Совсем иное отношение к таксисту у пассажира вечернего. Я везу его прочь от дел, треволнений -- к домашнему очагу, и мелочь, которую он оставляет мне -- последний сегодня расход! И весело звякают монетки в коробке из-под сигар.
   -- Такси! Такси! -- звали меня все новые и новые доллары; деньги текли...
   У залитого светом подъезда трое джентльменов во фраках усаживают в мой кэб надменную, в норковой накидке старуху.
   -- Меня все так любят, -- пожаловалась она, едва мы остались вдвоем.
   -- По-моему, это совсем неплохо, -- отозвался я, уже подобревший, оттаявший...
   -- Меня приглашают на такие приемы! -- сокрушалась старуха. -- Обо мне заботятся такие люди... Кэб наполнился запахом виски.
   -- Пить в вашем возрасте, бабушка, надо поменьше, -- ворчу я, а она безутешно рыдает:
   -- И никто, никто не знает, кто я на самом деле... У светофора я оглянулся:
   -- А кто же вы?
   Старуха опустила унизанные кольцами руки, которые закрывали ее лицо, и жутким свистящим шепотом выдохнула:
   -- Я -- шпионка!
   Ни единой секунды не сомневался я, что она говорит правду.
   -- На кого же вы работаете?
   -- "На кого, на кого?" -- передразнила меня старуха. -- На правительство! На кого же еще...
   Ох, Америка! Здесь сторожевые овчарки виляют хвостами, когда их гладят прохожие; здесь осведомители, пропустив рюмочку, откровенничают с таксистами... Отправить бы тебя, бабка, на годик в Москву для повышения квалификации...
   -- Пошел! Скорее!
   Оборачиваюсь, но вместо лица вижу -- зад...
   -- Скорей! Ради Бога! -- умоляют меня обтянутые джинсами ягодицы.
   Взгромоздившись коленями на сиденье, пассажир буквально втиснулся в заднее стекло, всматриваясь: нет ли за ним погони?
   Нажимаю на газ, сворачиваю в какую-то улицу.
   -- Уфф! -- слышится вздох облегчения.
   -- Куда же вам все-таки нужно?
   Тычет деньги в стекло перегородки. Когда я успел ее захлопнуть?
   -- Открой, пожалуйста...
   Денег -- два доллара:
   -- Это все, что у меня есть!
   Несколько минут назад на платформе сабвея к женщине пристал хулиган. Мой пассажир вступился. Хулиган оставил женщину в покое, но сел в один вагон с заступником. На ближайшей остановке парень вышел из метро -- тот идет следом; хорошо, что подвернулось мое такси...
   Впрочем, обмозговывать приключение этого парня, уже покинувшего кэб, мне сейчас недосуг: чекер пересекает широкую площадь Шератон, но красные буквы на приборной панели подсказывают водителю: последний пассажир не захлопнул как следует дверцу.
   Улучив момент, я выскакиваю, захлопываю -- и к моим ногам падает какая-то трубочка... Пластмассовая... Что это?... На резиновом коврике пассажирского салона -- еще одна такая же.
   -- Бэй Ридж!
   -- Я туда не поеду.
   -- Поедешь...
   -- Нет, не поеду!
   Звонкая пощечина заставляет меня вздрогнуть, и пластмассовая трубочка -- обыкновенное бигуди -- выскальзывает из моих рук.
   Никакого участия в скандале я не принимал; и пощечина досталась не мне.
   Ссора происходила между двумя модно одетыми девушками, возникшими рядом с моей машиной в тот момент, когда я разглядел возле заднего сиденья забытую кем-то опрокинувшуюся хозяйственную кошелку, из которой на пол кэба сыпались трубочки бигуди...
   -- Ты хочешь, чтобы я поехала вместо тебя? -- шипит крупная, властная шатенка с полыхающими гневом глазами. -- Тогда ты так и скажи. Я -- поеду!
   -- Что ты! Что ты! Как ты могла такое подумать?! -- лепечет другая: тоненькая, нежная...
   Девушки стоят на тротуаре, я -- на проезжей части, и кошелка -- под шумок -- перекочевывает с заднего сиденья на переднее...
   -- Я была не в настроении, потому что ты была не в настроении, -оправдывалась та, которая получила оплеуху, уже согласная на что угодно, только бы ее простили.
   Шатенка усадила присмиревшую подружку в кэб и поцеловала ее:
   -- Все будет хорошо, вот увидишь, -- сказала она, прощаясь, и мне стало не по себе от того, как прозвучало это обещание. 5.
   Пробираясь к Западному шоссе, я поглядывал на притаившуюся у моих ног кошелку и думал, что оставил ее в моем кэбе, конечно же, не парень, заступившийся за женщину в метро, и, разумеется, не подвыпившая осведомительница... Обнаружив в машине забытую вещь, таксист всегда определит, кто из клиентов ее оставил.
   Черная кошелка "дремала" на полу пассажирского салона уже, наверное, почти час. Ее не заметили ни девочка на роликовых коньках, ни пожилой потаскун с измазанным губной помадой ртом.
   Забыли кошелку в чекере "Лапушка" и "Солнышко", трогательная чета -полтораста лет на двоих. Багаж их: два чемодана, два картонных ящика и обрывавший руки сетчатый мешок с апельсинами -- я погрузил в кэб возле Восточной Автобусной станции, а выгрузил, когда на счетчике было всего 1.55 -- перед входом в один из самых знаменитых и дорогих в Нью-Йорке жилых домов -- "Манхеттен Хаус".
   Пока швейцар тащил чемоданы, а я вслед за ним волочил, спотыкаясь, мешок, "Лапушка" семенила рядышком, приговаривая: "К лифту, пожалуйста, к лифту!" -- в моей голове никак не укладывалось: с какой целью везли мои пассажиры апельсины -- из Флориды? И почему эти весьма и весьма состоятельные люди добирались из аэропорта в город -- автобусом?.. И только когда я дотащил мешок до лифта, опустил его на пол и вернулся к своему чекеру и дело дошло, наконец, до живых денег и мне "за все про все": и за погрузку, и за разгрузку, и за поездку -- достался лишь огрызок второго, не доеденного счетчиком доллара, смекнул я, что апельсины в Майами, по-видимому, стоят дешевле, чем в ист-сайдовской лавке...
   Потертую же кошелку "Лапушка" держала на коленях до того момента, пока не принялась шарить сперва в дамской сумочке, потом в карманах кофты в поисках мелких купюр, а дать мне пятерку -- не решалась. Ей как-то спокойней было расплатиться с таксистом без сдачи. И потому, поставив кошелку на пол кэба, прислонив ее к заднему сиденью, старушка подскочила к мужу, руки которого были заняты картонными ящиками, залезла в карман его плаща -осветилась! -- отдала мне два доллара и -- хлопнула дверцей!.. 6.
   Я уже выехал на Западное шоссе, вливавшееся в Бруклинский туннель, и, посматривая в зеркало на забившуюся в угол девушку, освещенную дрожащим светом туннельных ламп, думал:
   "Слоняется же глупое счастье по свету. Ну почему бы ему случайно не встретить меня?". Уже не раз обнаруживал я на заднем сиденье чекера знаки внимания заигрывавшей со мной фортуны: томительно пахнувшую духами серьгу; зеленый комочек, развернувшийся в моих руках в чудесную двадцатидолларовую ассигнацию; часы, которые и по сей день носит моя жена... Под насыпанными поверху бигуди, в недрах кошелки несомненно таилась какая-то ценность! Не зря же "Лапушка" не спускала кошелку с колен...
   -- Мы находимся на Бэй Ридж авеню, -- бросил я через плечо девушке, выруливая с шоссе. -- Куда именно вас отвезти?
   Вместо ответа девушка протянула мне бумажку с адресом. Она ехала по этому адресу впервые. На ночь глядя...
   Я разыскал указанную на бумажке Колониал-стрит, и в глубине проезда, тянувшегося между двумя рядами особняков, сразу увидел дом, куда должен был доставить пассажирку.
   На единственной освещенной веранде ее поджидала компания горластых бруклинских парней. Победными криками и поднятыми над головами в салюте бутылками с пивом встретили они появление моего чекера в тихой улице и всем скопом бросились к машине... Нужно было рвануть назад и увезти эту съежившуюся от страха девушку!.. Но в жизни так не бывает. Я был не рыцарем и не Джеймсом Бондом, а таксистом, развозившим клиентов за плату по счетчику плюс чаевые -- сколько дадут...
   Изогнувшись в шутовском поклоне под гогот дружков, один из парней распахнул дверцу чекера. Девушка ступила на асфальт и пошла к крыльцу. Казалось, она не замечала нетерпеливой своры, и похабное веселье -- стихло. Было слышно, как хрустит под ее шагами песок... и когда второй гаер жестом пригласил свою сверстницу пройти с освещенного крыльца -- в полумрак дома, его дружки почему-то замялись было в дверях, но тотчас опомнились -- и с гиканьем и толкотней повалили внутрь...
   -- Эй, сколько там тебе причитается? -- подтолкнул меня в плечо двадцатилетний детина, стоявший возле открытого моего окна с деньгами наготове. -- Держи! -- он спешил...
   Я принял деньги не пересчитывая; я тоже спешил. 7.
   Остановившись под фонарем на соседней улице, я запустил руку в кошелку -- под насыпанные поверху бигуди. Пальцы брезгливо отстранились от липкой баночки с кремом, оцарапались о щетку и вдруг ощутили какой-то металлический, круглый -- на ощупь не разберешь, что за предмет. Рука потянула находку наверх, и я увидел -- золотой браслет!..
   Где-то неподалеку послышались голоса, шаги, и мой чекер эдаким подлецом, смываясь от прохожих, затрусил по мостовой, свернул за угол и снова остановился под фонарем... Впереди, у подножья холма, на который взбиралась горбатая улица, где-то совсем поблизости тихо шуршало невидимое шоссе, пролегавшее над утонувшим в темноте океаном... Если я сейчас выеду на это шоссе, то через четверть часа буду дома... Однако же нетерпеливая рука сама полезла в кошелку, углубилась по локоть и опять ухватила вещь-загадку: узкое, членистое, не имевшее ни конца, ни начала -- что такое?.. Но прежде чем удовлетворить нечистую свою пытливость, глаза скосились в боковое зеркало и, надо сказать, своевременно: к чекеру спешила какая-то парочка. И впускать людей в кэб было некстати, и удирать тоже нехорошо. Оба рослые, нарядные, они уже находились в двух шагах от машины, и я, против воли, засмотрелся на женщину. Она была так хороша, что я до сих пор помню покрой ее платья из тончайшего темно-фиолетового шелка и гордую голову в строгой прическе.
   -- В город! -- сказал мужчина, открывая дверцу.
   -- Вообще-то я уж в гараж собрался; выручку, вот, считал, -- сказал я. -- Да уж ладно... Целый вечер сегодня возил черт знает какую шваль. Знаете, как приятно, когда в машине -- нормальные люди.
   -- А мы не нормальные, -- сдержанно и серьезно отвечал мужчина.
   -- Семьдесят четвертая и Бродвей! -- добавила женщина: темные глаза глядели на меня в упор, не мигая...
   В отрезке Семьдесят четвертой улицы между Бродвеем и Западной авеню происходило какое-то празднество. Квартал был забит скоплением желтых кэбов и частных автомобилей, затесался среди них и шикарный лимузин. Женщины, выходя из машин, охорашивались; расторопные услужающие-"валеты" угоняли автомобили в гараж, но пробка не рассасывалась: публика все прибывала...
   Пара, которую я привез, покинула кэб, не дождавшись, пока мы доползем к полосатой, с выступавшей на тротуар будке, в которую входили люди.
   Поравнявшись наконец с будкой, я увидел крутую, уходящую в подвал лестницу, по которой следом за черной парочкой, следом за моей парой из Бэй Ридж чинно спускалась пышнотелая дама об руку с высоким худющим мальчишкой... Внезапно на лестнице возникло встречное движение: по ней поднималась девушка в серебряном комбинезоне, понукаемая выпроваживавшим ее то ли распорядителем, то ли рядовым вышибалой, повторявшим ей в спину: "Пожалуйста, пожалуйста..."
   -- Проститутка! -- взволнованно зашелестел тротуар... Полосатая будка служила входом в самый популярный нью-йоркский секс-клуб "Убежище Платона"... 8.
   Из-под зашевелившихся при движении пронырливой моей руки бигуди (они шевелились, словно комок оживших гусениц), выползла и легла ко мне на колени массивная, толщиной, наверное, с мизинец золотая цепь! Через равные, в два-три дюйма, отрезки в цепь были вставлены продолговатые пластинки, осыпанные зелеными камнями... Не успел я, однако, что называется, ахнуть, как рука моя ухватила на дне кошелки и вытащила -- опять золото! -сотканный из золотых нитей, маленький, как бы игрушечный, ридикюль с изящным замочком. Какие сокровища, какие драгоценности могут храниться -- в золотом ридикюльчике?..
   Трясущиеся пальцы справились наконец с замочком; я вытряхнул на ладонь какое-то невиданное ювелирное диво, созданное из жемчугов и розоватых кораллов, и передернулся от омерзения!.. Тьфу!.. Это были склизкие челюсти старой ведьмы.
   В этот муторный вечер какая-то непреодолимая сила толкала меня кружить и кружить по улицам... Какие-то люди садятся в кэб, куда-то я еду, еду...
   Нежное прощание у входа в отель "Наварра". Плешивый затылок ласкает лебединая рука; и вдруг хитро-хитро подзывает меня -- пальчиком...
   Пальчик выпрямляется: велит подождать...
   -- Отвезите меня в "Плазу". Нет, лучше в "Пьер"...
   -- Может, в "Хилтон"? -- ляпнул я.
   -- Только не в "Хилтон"!
   -- А почему?..
   -- Там полицейских -- как собак нерезаных. Ах, вот оно что! Ай да хитрый пальчик...
   -- Как "бизнес"?
   -- Хорошо! -- весело откликается она, пересаживаясь на приставное сиденье, поближе. Минимум косметики, элегантная блузка...
   -- Что ж хорошего? -- недобро говорю я.
   -- А мне нравится! За час -- сто долларов. Добрый, ласковый;
   мне с ним было приятно... Потом -- прекрасный ужин; он меня пригласил. Уговаривал сейчас, чтобы мы вернулись в отель...
   -- А ты -- отказалась?
   -- Я не отказывалась. Но я сказала, что это будет стоить ему еще пятьдесят долларов...
   -- Что-то чересчур легко у тебя получается, -- говорю я. -- Сто долларов, пятьдесят долларов. Почему же красивые молодые женщины на углах предлагают себя за двадцатку?
   -- Потому что они -- дуры.
   -- А маньяки? Пьянь? Болезни?
   -- А я смотрю, с кем иду.
   -- И давно ты работаешь?
   -- Два года.
   -- А твой друг не отбирает у тебя деньги? Не бьет тебя?
   -- У меня есть только один друг -- это мой доллар! 9.
   Охранник, кемаривший за контрольным, оборудованным телеэкранами, пультом в пустом вестибюле "Манхеттен Хаус", едва увидев кошелку, сразу же понял, кто я.
   -- Мне отдашь или -- звонить хозяевам?
   -- Конечно, звони!
   -- Они уже, наверное, спят, -- замялся охранник.
   -- Вряд ли, -- с пафосом сказал я.
   И действительно, "Лапушка" не заставила себя ждать. В коротеньком полурасстегнутом халатике, сверкая голенькими ножками, покрытыми синими узлами вен, она выпорхнула из лифта и ринулась ко мне.
   -- Ой, как я вам благодарна!..
   И тут наступила пренеприятнейшая минута: повернувшись ко мне спиной, хозяйка рылась в кошелке, проверяя ее содержимое. Нехорошие мысленки замерцали в моей голове... Однако результатами проверки "Лапушка" осталась довольна и подала мне -- доллар...
   Я оторопел: "Ну, пусть и браслет, и цепь, которые я вернул ей, вовсе и не золотые, -- подумал я, -- но зубы!.. Ведь если она живет в "Манхеттен Хаус" и, стало быть, платит за квартиру в месяц больше, чем я зарабатываю за год, -- сколько же, черт побери, стоят ее зубы?!.." Ни один пятак из "пожалованных" мне черными пассажирами не был до такой степени противен, как этот доллар.
   Глава одиннадцатая. НОЧЬ НАПРОЛЕТ
   1.
   Одно из приятнейших на свете занятий -- рассказывать о себе! Все равно -- за обеденным столом или за письменным... Глотнешь коньячку ли, сочувственного ли внимания, прислушаешься ли к голосу взволнованной мысли и -- призадумаешься: эх, если бы все были такими, как я, какая ведь жизнь на земле наступила бы!..
   Спешите, спешите, художники, к своим мольбертам! Возьмите графит или уголь, всмотритесь еще раз позорче в мое лицо, но прежде чем сделать первый штрих, постарайтесь прочувствовать всю, так сказать, ответственность момента: вы приступаете к портрету ЧЕСТНОГО ТРУЖЕНИКА, на плечах которого и держится наш мир: безумный, погрязший во грехе, готовый вот-вот рухнуть...
   Лучше всего, полагаю, изобразить меня выглядывающим из кабины чекера, колеса которого оторвались от мостовой и который воспарил на крыльях безупречной моей нравственности -- над Мэдисон или Парк-авеню, над запрудившей тротуар толпой отрицательных персонажей.
   Пусть всякий, кто взглянет на эту картину, без труда опознает в толпе и обманувшего меня китайца, и полисмена, записавшего меня в уголовные преступники, и синьору в белых чулочках, и всех недостойных моих пассажиров: и шпионку, и самодовольную проститутку, и развратников всех мастей; и, конечно же, сквалыгу-старушку, которой я возвратил ее вставные челюсти: раскаявшуюся, опустившуюся на колени и вымаливающую у "святого кэбби" прощение...
   И только одна подробность чуть-чуть смущает меня. Описывая свой длинный-длинный день таксиста, арендующего кэб (день, который еще далеко не закончен), я рассказал все в точности, как оно и было: и про жестокие условия аренды, и про то, как в поте лица добывает "водила"-арендатор каждый свой доллар;
   и про то, как, мечтая облегчить свою участь, открыл я "золотоносную жилу", а если о чем-то и умолчал, то всего лишь о какой-то пустяковой подробности, ни с какой стороны меня не характеризующей; о том, что с утра до полуночи (как и в предыдущие дни и месяцы, как и в последовавшие за ними годы) непрерывно и неутомимо оскорблял я сотни людей только потому, что они -- черные!..
   Они стояли (и сегодня стоят), подзывая такси, на каждом перекрестке. Особенно много их становилось в часы "пик", но мой кэб проезжал мимо. За пятнадцать часов в моем чекере побывало сорок с лишним пассажиров; а сколько из них было черных? Ни одного!
   Могу сказать, положа руку на сердце: никакого проявления расизма в этом не было. Я делал то же самое, что и многие цветные таксисты. Мы избегали не людей с черной кожей, а опасной для кэбби поездки в "джунгли": в Южный Бронкс, в Браунсвиль, в Ист Нью-Йорк; мы избегали клиентов, которые не платят чаевых...
   Правдив ли такой ответ?
   Безусловно. Но и это -- не полная правда.
   Игнорируя черных, я вспоминал пацанов, которые облили меня водой и швырнули в мой кэб камнем; вспоминал свою поездку с черным солдатом в Джамайку и элегантную молодую мать семейства, которое я однажды вез после рок-концерта -- в дом со швейцаром на Двадцать пятой улице возле Лексингтон-авеню. Когда я сделал замечание ее сыну, облокотившемуся на полуоткрытое стекло (подросток мог повредить механизм, поднимающий и опускающий стекло), эта мамаша, наглотавшаяся дыма марихуаны, -- плюнула мне в лицо...
   Она не попала. Смачный плевок распластался на стекле, но вытирать его потом и со стекла было не очень приятно. Скажите:
   ну, что я должен был сделать? Плюнуть в ответ? Позвать полицию?.. Я наказал хамку так, что она до конца своих дней запомнила мою месть -- уехал, не получив денег...
   Однако же, все эти воспоминания, которыми я себя распалял, были опять-таки правдой однобокой... Как-то очень ловко отгонял я от себя мысли о черном кэбби, который всего-то несколько часов назад отмазал меня от скандала у отеля "Американа", куда я привез багаж из "Хилтона". Не всплыл почему-то в моей памяти и другой негр-таксист, который сказал мне: "Поезжай за мной!" после того, как я под скрежет зубов "забытого папы" пошел на разворот прямо перед носом его кэба у ангара TWA... Ни единой доброй мысли в связи с черными не промелькнуло в моей голове, пока я делал вид, что не замечаю их, и так продолжалось до самой полуночи...
   А когда пробила полночь, в тебе проснулась совесть?
   Нет, это было не так и совесть тут не при чем... 2.
   Разделавшись с кошелкой, отъехав от "Манхеттен Хаус", я не чувствовал себя ни раздавленным, ни обделенным судьбой. Я оставался тем, кем и был всю свою жизнь, что в России, что в Америке: беззаботным, веселым нищим! Тормознув у первой же попавшейся телефонной будки, раздумывал я: звонить или не звонить жене; да и деньги нужно было пересчитать; и тут привязалась ко мне черная девушка с виолончелью: пожалуйста да пожалуйста, отвезите меня домой...