Страница:
Злюсь я еще и потому, что не знаю толком, где в Гринич-Вилледж находится университет. Опять придется кого-то спрашивать, переспрашивать... Но, оказывается, нам нужно сделать всего один поворот -- на Пятую авеню и доехать до самого ее конца, до Арки.
-- От Арки я пройду пешком, это рядом, -- объясняет мне, таксисту, пассажирка, которая и сама-то в Нью-Йорке со вчерашнего дня...
Из Мичигана. Собирается здесь учиться. На десять ей назначил декан. Но она не очень огорчена тем, что опаздывает. Она все равно опоздала -- на несколько месяцев. Заявление о стипендии нужно было подавать еще весной. Впрочем, и это не так уж важно. Главное, что в свои семнадцать лет она твердо знает, чего хочет -- стать актрисой.
-- Послушай, будущая знаменитость, -- говорю я, слегка смущенный тем, что с первого взгляда пронзаю покамест не каждого пассажира. -- Ты хоть понимаешь, кто это был?
-- А кто?
-- Нехороший парень, опасный парень. И особенно -- для тебя.
-- Вы говорите это только потому, что он черный!
-- Неправда. Ты видела, как он одет...
-- Он не сделал мне ничего плохого!
-- А может, просто не успел? Он позвал тебя в машину, и ты -- села. Он только что курил, -- привираю я, -- гашиш...
-- В самом деле? -- откликается она с неподдельным интересом.
-- Если бы он пригласил тебя в бар...
-- Не надо, пожалуйста, -- просит девчушка. Пересела на откидное сиденье, высунулась в кабину через окошко перегородки и показывает язык. Я, конечно, растаял.
-- Ox, -- говорю, -- артистическая ты натура...
Заметила синюю карточку, поинтересовалась, из России ли я.
-- Почему вы оттуда уехали? Ведь это страна, где все принадлежит всем.
-- А кто рассказал тебе о России?
-- Преподаватель истории.
Воображение, мое тотчас рисует: просветленное лицо, эрудит, марксист, кумир старшеклассников...
-- А что ты будешь делать, если тебя не примут в университет?
-- Не знаю. Поживу пока здесь, мне тут нравится...
-- А где ты -- "поживешь"?
-- У подруги. У нее студия на Саттон-плэйс20.
-- И мама разрешит тебе остаться в Нью-Йорке?
-- Маме теперь не до меня: она ждет ребенка, выходит замуж...
Я заглянул в бездонную голубизну ее глаз, и мне стало не по себе. Если ее угостить выпивкой, она -- выпьет, если кокаином -- понюхает. Она пойдет с каждым, кто будет держаться с ней, как товарищ, на равных; и единственное, чего не позволяют ей сегодня ее убеждения -- это мучить животных. Сквозь какие испытания предстоит пройти этой нежной доверчивой девочке?..
Но работа в такси не способствует углубленным размышлениям, это -калейдоскоп. Глянешь в него -- открывается яркая, ни на что не похожая картина. Миг спустя видишь уже другой волшебный орнамент, повертите эту игрушку в руках и скажите, какое изображение оставило след в вашей памяти? Никакое. Запомнилась только феерия... Вот так и в такси. Смена впечатлений происходит при каждом включении счетчика. Не прошло и получаса, как я уже успел подружиться с дюжим альбиносом.
Сзади раздался какой-то звон, и новый пассажир, на которого я еще не успел взглянуть, вскрикнул:
-- Сэр, у вас тут что-то забыли!.. Я просунул голову за перегородку и увидел промокший, расползающийся на глазах бумажный пакет, из которого сочилась
-- кровь!.. Выскакивая из кэба, я стукнулся головой о раму, ойкнул и, придерживая ушибленное место, открыл заднюю дверцу: мой пассажир вытирал окровавленные руки краем оберточной бумаги. На полу лежали бутылка виски и бутылка вина. Из разодранного пакета вываливались ломти мяса...
-- Пакет оставила парочка гомосексуалистов: молодой и моложавый. По дороге в Колумбийский университет они целовались, -- пожаловался я альбиносу.
-- У нас в Оклахоме, -- сказал альбинос, -- они не посмели бы так себя вести!
-- Придется возвращаться к университету, -- с досадой сказал я.
-- И думать не смейте! -- прикрикнул на меня пассажир. -- У нас в Оклахоме этих паршивцев вытащили бы из кэба посреди улицы и такого духу им дали бы!..
-- С мясом-то что делать? Выбросить?
-- Как можно?! Это же великолепные бифштексы.
-- Все равно пропадут. Жарища. А мне еще долго работать. Если хотите -забирайте.
-- Погодите минутку! -- и мой пассажир скрылся за дверями продуктового магазина. Что взбрело ему в голову? Какого лешего я должен его ждать? Но альбинос быстро вернулся. Вид у него был озабоченный. Он принес пустые пакеты, прозрачный кулек с кубиками льда, споро все перепаковал и не без торжественности вручил мне аккуратный сверток:
-- Теперь можете ездить по жаре хоть целый день!
Нужно ли тратить слова и расписывать, какими задушевными друзьями прощались мы четверть часа спустя?..
Но едва альбинос растворился в толпе, как счетчик в моем кэбе снова щелкнул, картинка в калейдоскопе сменилась, и я опять -- подружился. С раввином из Тель-Авива. Он хохотал до слез, когда я рассказал, как джентльмен-южанин подбил меня присвоить бифштексы и выпивку, чтобы проучить гомосексуалистов.
Отсмеявшись, ребе клацнул замочком старомодного саквояжика, извлек из него кипу21 протянул ее мне. В этом сумасшедшем городе, в этом Вавилоне, еврей, который забывает, что он еврей -- плохо кончит... Поняв, что угроза на меня не действует, раввин сделал жалостливое лицо и попросил:
-- Ну что вам стоит? Наденьте хоть на минутку, пока довезете меня до "Хилтона". Ну, доставьте мне такое удовольствие... Я надел кипу и запел субботний гимн:
-- Элия, гуга неви!..
-- Элия, гуга тешби! -- подтягивал ребе. Мне опять было так хорошо! А раввин не мог мною налюбоваться:
-- Если бы вы только знали, как вам к лицу эта кипочка, вы бы ее никогда не снимали!
По дороге в "Хилтон" мы должны были заехать на Сорок седьмую улицу: "забрать кое-что" -- сказал раввин.
Как только он ушел, возле моего чекера появился какой-то красавчик. Брюнетик, набриолиненный, все на меня посматривает. Я смутился и снял кипу. Но красавчик по-прежнему не сводит с меня глаз. Я тоже стал смотреть на него. Тогда, наконец, он сказал:
-- Мой друг с тобой в "Хилтон" едет..
-- Ну и что?
-- Ничего. Просто он попросил меня присмотреть за вещами... Обидчивый человек по натуре, я почему-то не почувствовал ни малейшей обиды. Может быть, потому, что уже успел отличиться: чужие бутылки так ласково позванивали у моих ног. Шутки шутками, а пакет тянул долларов на сорок... Что со мной происходит? Я утрачиваю чувство достоинства? Становлюсь таксистом? "Шефом"?..
-- Хи-хи!
За спиной раздался' короткий смешок. И не просто себе смешок, а -- с переливами, с колокольчиками. Хихикала тетка лет пятидесяти:
-- Хи-хи, я так спешу: сегодня день рождения моей собачки... Каким образом она оказалась в машине? Я не слышал, как открывалась дверца.
-- Поедете в Вест-Вилледж. Я так замоталась, что и денег с собой не взяла, хи-хи, даже на метро нету... Я сразу отрезвел:
-- Без денег я вас не повезу.
-- Ах, какой вы, хи-хи, невозможный. Не волнуйтесь, вам заплатит швейцар. Только, пожалуйста, наконец, поезжайте, а то я явлюсь домой после гостей. Это будет конфуз, хи-хи, поверните налево...
-- Вы слишком поздно сказали...
-- Неважно. Поверните на следующем углу... Пьер так любит общество, друзей, но еще больше -- поверните направо -- он любит ходить в банк... Когда я спрашиваю: "Пьер, мы сегодня пойдем в банк?", он так радуется, а когда приходим, сразу бежит к менеджеру и царапает стол...
-- Какой стол?
-- В котором менеджер держит для Пьера печенье. А я говорю:
"Пьеру сегодня мы возьмем твои деньги..."
-- Хи-хи! -- это уже не у нее, а у меня вырвался смешок: -- Что-то, леди, не могу я понять, о ком, собственно, вы рассказываете? Пьер это ваш сын или муж у вас такой -- со странностями?
-- Пьер -- это моя собака, -- строго проговорила леди.
-- Вы хотите сказать, что ваша собака имеет свои сбережения?
-- У Пьера -- текущий счет...
-- И много на нем денег?
-- Хи-хи, значительно больше, чем на моем, -- ответила пассажирка и в подтверждение своих слов протянула мне стандартное, выданное Сити-банком удостоверение личности вкладчика -- с фотографией белого пуделя... Весь чудной разговор наш, как понял я в следующую минуту, возник не сам по себе. Это была обкатанная, с отшлифованными репликами юмореска-реприза, специально рассчитанная на то, чтобы удивлять незнакомых собеседников хозяйки пуделя по кличке Пьер -- героя детской телевизионной серии. Пьер снимался в кино много и с неизменным успехом. Он участвовал в четырех художественных фильмах и в одиннадцати рекламных роликах...
-- Как же ваш Пьер сделал такую карьеру?
-- Его однажды увидел мой босс...
-- А кто он такой -- ваш босс?
-- Владелец телевизионного канала.
-- Так вы работаете на телевидении?
-- Нет, я убираю квартиру моего босса и ухаживаю за тремя его собаками.
Отработанная реприза иссякла, и диалог заковылял по камушкам моих расспросов. До того как хозяйка Пьера получила свою нынешнюю должность, квартиру босса убирала другая женщина.
-- Почему же она ушла?
-- Так получилось...
-- Проворовалась?
-- О, нет! Зачем вы так?..
С предшественницей, ухаживавшей за собаками хозяина, приключилась история совсем иного рода: она влюбилась в обаятельного миллионера. В один прекрасный вечер, босс, ложась спать, обнаружил у себя под подушкой письмо; прочел, расстроился, и влюбленную служанку -- уволили...
Пассажирка исчезает в подъезде и вскоре возвращается -- с деньгами и со старым, больным пуделем на руках. Больше Пьер в кино не снимается; сегодня ему исполнился шестнадцатый год. Обычно пудели не живут так долго. Если приравнять возраст Пьера к человеческому, ему уже более ста лет. Старческие глаза слезятся, изо рта свисает гипертрофированный, почерневший на конце язык...
Был уже полдень, а выручка моя все еще не достигла и двадцати пяти долларов. Черт возьми, да я опять ничего не заработал! 8.
Выбраться из лабиринта, именуемого Вест-Вилледж, легко только тому, кто знает этот район. Сворачивая из переулка в переулок, я блуждал в поисках знакомой магистрали и никак не мог отыскать ни Шестой, ни Седьмой авеню, проходивших где-то совсем рядом, как вдруг увидел -- чемоданы!.. Два черных и два коричневых...
Еще совсем недавно я, как и вы, не обратил бы никакого внимания на эти, вполне заурядные чемоданы, стоявшие у обочины тротуара. Но сейчас сердце мое дрогнуло и заныло: с ручек чемоданов свисали бирки с яркими буквами JFK22... Неужели и мой час пробил?..
Хозяин чемоданов, пригнувшись, спросил через окно:
-- Поедете в "Кеннеди"?
Открывая багажник, я заметил еще двух пассажирок. Принаряженные тихие девочки стояли чуть в стороне, обнимая своих кукол.
Отец девочек подавал мне чемодан за чемоданом, а я осторожненько, деланно-равнодушным тоном, чтобы не спугнуть клиента, спросил:
-- Подскажете мне дорогу?
Он внимательно посмотрел на меня:
-- Я живу в Лос-Анджелесе. А вы разве не знаете, где находится аэропорт?
-- Приблизительно, -- промямлил я.
Между тем багажник с тремя чемоданами, которые из-за квадратной их формы мы еле втиснули, был уже захлопнут; девочки уже уселись, и призадумавшийся было пассажир -- а не поехать ли ему в аэропорт в каком-нибудь другом кэбе? -- все же не отнял у таксиста выгодный рейс, а великодушно предоставил мне возможность решать самому:
-- У нас есть полтора часа -- успеете? Кто не рискует, тот не пьет шампанского!
-- Успеем! -- сказал я. -- Найдем!
Кровь стучала в висках. Я услышал, как хлопнула дверца и рванул к перекрестку... О, как проклинал я теперь свое легкомыслие! Ведь сегодня у отеля "Мэдисон" можно было подробно расспросить водителей, как проехать из центра в "Кеннеди". Но почему именно в "Кеннеди", а не, скажем, на стадион "Янки"?.. Да и пассажиры успели меня избаловать: до сих пор почти каждый из них знал свой маршрут.
Каким-то чудом уже через полминуты мой чекер оказался на Шестой авеню, и, как только красный свет преградил мне дорогу, я выскочил из машины и метнулся к остановившемуся рядом такси.
-- Как попасть в "Кеннеди"?
И шофер, и пассажиры рассмеялись -- вот так кэбби!..
Ждать, пока они кончат смеяться, времени не было, и я хотел было кинуться к другой желтой машине, но таксист уже совладал с собой и сказал:
-- Не нервничай, это очень просто. Езжай до Сорок шестой улицы, поверни направо, доедешь до шоссе и -- прямо, через мост Трайборо. Следи за указателями, и приедешь в "Кеннеди". Ты не можешь туда не попасть!
Вспыхнул зеленый свет, сзади надрывались гудки, но таксист схватил меня за руку:
-- Повтори!
"До Сорок шестой и направо, до Сорок шестой и направо!" -- я гнал машину, слышал за спиной детские голоса, но не оглядывался. Было стыдно встретиться глазами с человеком, который доверился мне и теперь наблюдал, как я суматошусь... Голоса девочек звучали тихо-тихо, однако, я уловил, что они повторяют одно и то же: "Папынетупапынету..."
Я прислушался:
-- Нашего папы нету...
Я оглянулся, и -- голова пошла кругом! На заднем сиденье прижались друг к дружке две перепуганные малышки. На полу болтался четвертый чемодан; "папы" в машине не было...
Увидев этот проклятый чемодан, я мгновенно понял, что произошло. Отец девочек поставил его в кэб и захлопнул дверцу с тем, чтобы обойти чекер сзади и сесть с другой стороны, а я в это время нажал на газ... Но как только эта картина прояснилась, другая леденящая мысль залила мозг: ГДЕ?.. На какой улице все это случилось?.. Где я его оставил? Ведь я ничего не помню!..
Девочки были очень напуганы, но, все же они не растерялись до такой степени, как я.
-- Папа остался у бабушкиного дома, -- сказала младшая. У меня, однако, уже не было сил, чтобы попытаться разыскать "бабушкин дом". Я был счастлив, что эти козявки хоть не ревут.
-- Дети, -- сказал я добрым, как у Волка из "Красной шапочки", голосом: -- Сейчас мы поедем в полицию, и нам скажут, где находится бабушкин дом.
-- Мистер водитель! -- сказала старшая, ей было от силы лет пять: -Нам нужно ехать прямо до "Королевской котлеты" и свернуть налево. Бабушкин дом -- там.
Я доехал до "Королевской котлеты", повернул, и мы увидели папу.
-- Папа! Папа! -- запищали девчушки...
Что пережил этот человек, когда какой-то подозрительный тип, выдававший себя за таксиста и не знавший дороги в аэропорт, говоривший к тому же на ломаном языке, угнал машину с его крошечными детьми? Как он воспитывал своих малявок? Кто и как воспитывал его самого, если, увидев меня, он не выругался и опять-таки не отнял у меня работу... По-видимому, он все же не ведал, какие еще страсти ему предстоит принять за свою доброту -- на пути из Гринич-Вилледж к вокзалу авиалинии "TWA". 9.
Аэропорт "Кеннеди"! -- половина души, половина жизни нью-йоркского кэбби, неисчерпаемый колодец фартовых таксистских долларов! Недаром любит матерый "водила" прихвастнуть доскональнейшим знанием "Кеннеди": мол, с завязанными глазами проедет он хоть к багажному, хоть к таможенному отделению любой из авиакомпаний, вспомогательные службы которых разбросаны на огромной территории; мол, назубок знает он подъездные пути к каждому из отелей, к каждой стоянке или базе проката автомобилей в аэропорту. Но никакому кэбби не придет в голову даже вскользь упомянуть, что ему хорошо известны все семь главных авиавокзалов: "International", "Pan-Am", "North West", "Eastern", "United", "American", "TWA". Это уж, наверно, последним дураком надо быть, чтоб не знать -- вокзалов! Однако же, я-не знал...
Мне было сказано "TWA", а чтобы попасть туда, ничего вообще знать не надо. Езжай себе по главной дороге да посматривай на разноцветные щиты. Видишь коричневый щит? Какой на нем номер? "4"? А что еще на этом щите написано? "TWA"? Да ты просто умница!..
А вот прямо перед твоим носом, над все той же главной дорогой -- цифры на цветных табличках: 1, 2, 3 и коричневая четверка. По какому маршруту ты поедешь, чтобы попасть на "TWA"? По коричневому? По четвертому? Э, брат, да ты гений; тебе бы при таком интеллекте не такси водить...
Вам легко смеяться. Вы не забывали папу у бабушкиного дома. Ваш затылок не сверлил его ненавидящий взгляд... Когда же я увидел все эти переплетения путепроводов и магистралей аэропорта, все эти щиты да номера, то настолько обалдел, что немедленно потерял главную дорогу и оказался на какой-то узкой, глухой, где не было ни машин, ни указателей. Я понимал, что еду куда-то совсем не туда, но не мог признаться в этом перед опаздывающим на самолет пассажиром с детьми. На что я надеялся? Да ни на что! С таким, наверно, чувством приговоренные идут да расстрел...
В стороне от дороги над высоченным безоконным корпусом я увидел надпись "TWA", высоченные распахнутые ворота и самолет, на котором были начертаны эти же три буквы.
-- Вот, -- сказал я, не оборачиваясь и почему-то не съезжая с дороги, -- Вот "TWA"...
-- Это ангар, -- с полным уже отчаянием в голосе сказал папа. -- А мне, как ни странно, нужен пассажирский вокзал.
По дороге нам навстречу неслось такси. В полном маразме, ничего уже не соображая, я попытался сделать разворот. Раздался резкий скрежет тормозных колодок, громыхнул отборнейший мат, я увидел у своих глаз искаженную злобой маску и услышал свой голос:
-- Ради Бога: как попасть на "TWA"?
Буря стихла, таксист отдышался и проворчал:
-- Поезжай за мной...
Вот так: благодаря еще одному "доброму самаритянину" мои пассажиры все-таки не опоздали к самолету и, промямлив в который уж раз жалкие свои извинения, я последовал за одним из разгрузившихся возле аэровокзала кэбов и вскоре оказался на таксистской стоянке: в большом загоне, где за проволочным ограждением скопилось не менее сотни желтых машин и где сто водителей курили, болтали друг с другом, ковырялись в перегретых моторах, а над всем этим стоял неизбывный смрад.
Поставив свой чекер в ряд, который указали шоферы, я мгновенно почувствовал, как меня, всего целиком, захватило то самое желание, которое испытывает каждый кэбби, въезжающий на стоянку в аэропорту после того, как целый день мотался по городу.
-- Где здесь уборная? -- спросил я таксиста, с которым случайно встретился взглядом.
Таксист пожал плечами и отвернулся.
-- Где тут уборная? -- обратился я к другому, и он иронически-гостеприимным жестом указал под ноги.
Весь асфальт загона для желтого стада, -- разглядел теперь я, -- был испещрен потеками; в выбоинах стояли зеленоватые, видимо, с примесью антифриза, "озерца", но никто, кроме меня, не обращал на эту мерзость внимания: таксисты жевали сандвичи, пили колу и кофе. "Скоты!" -- с отвращением думал я о своих товарищах.
Я взглянул на свои руки, они были черного цвета.
-- Эй -- крикнул я водителю, который только что пригласил меня не стесняться. -- Тут у вас хоть можно где-нибудь руки помыть? -- однако на этот раз ответа не удостоился.
"Что за морды'" -- бесился я, пробираясь по узкому проходу, сам не зная куда и зачем, лишь стараясь ступать осторожно. Ни единого человеческого лица... Я прислушался, о чем говорят таксисты, столпившиеся возле киоска-фургончика, бойко торговавшего булочками, сигаретами, водой:
-- Рахат-ахарам, Лагадия, -- издавал гортанные звуки араб, а собравшиеся вокруг арабы -- развесили уши.
-- Фьюить-фьюить джей-эф-кэй, -- шебетал китаеза, окруженный китайцами.
-- Ора-тора-аэропорто, -- галдели пуэрториканцы. Внезапно я понял, что ищу. Находясь в смрадной этой клоаке, я был не в состоянии ни есть. ни пить. Чтобы не опуститься до уровня окружавшего меня сброда, подавил в себе потребность сходить по нужде; но тем сильнее жгло меня третье неутолимое желание каждого, дорвавшегося до стоянки кэбби. Я не мог больше носить в душе все то, что случилось со мною за день. Я должен был немедленно и подробно кому-нибудь все-все-все рассказать: и про то, что сейчас впервые приехал в "Кеннеди", и про то, как привез своего пассажира в ангар, и про то, как обидел меня раввин, и про свои необыкновенные трофеи -- бифштексы и виски.,. Но, попадись мне сейчас столь желанный слушатель, мои приключения наверняка послужили бы лишь поводом для самого бесстыдного хвастовства -бесшабашной моей таксистской удалью, смекалкой и прочими доблестями. Небо, что ОБ ЭТОМ я мог рассказать?' Но ведь так нестерпимо хотелось...
И тут я сделал то, из чего потом родилась эта книжка. То. что придавало мне силы. когда подступало отчаяние. То, что подарило мне со временем десятки друзей среди таксистов, на которых я не выплескивал все, что бурлило и кипело в груди, не отпугивал их, а слушал...
Я вернулся к своей машине, взял шариковую ручку, которой дел записи в путевом листе, нашел клочок бумаги, уселся поудобнее и задумался: "Записки таксиста" -- ну, с чего бы начать?.. Но сосредоточиться мне так и не удалось; дверца чекера открылась, и в кабину заглянул Ежик. Не дожидаясь приглашения, он плюхнулся рядом со мной на сиденье и сказал:
-- Господи, как я ненавижу эту страну!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава четвертая. ССОРА С РУССКИМИ
1.
Глубокоуважаемый читатель: из тех, кто практического склада, из тех, кто всегда стремится почерпнуть из книжки хоть какую-нибудь, хоть на что-то пригодную мудрость! Если ты знаешь, что это за пытка: "один слон, другой слон, два слона" -- метаться ночами на смятой постели, часами глядеть на стынущие синевой окна, вставать, курить, искать в старом журнале скучную статью, пробегать глазами по строчкам, совершенно не понимая, что там написано, и опять гасить свет в полной уверенности, что заснуть все равно не удастся, -- не таскайся по врачам, не выпрашивай у них омерзительные -- брр! -- голубые таблетки, а садись-ка за баранку такси и увидишь: все пройдет, как семь баб пошепчет!..
Лет десять терзала меня бессонница. Последние годы я и не ложился, не приняв снотворного. В течение одного лишь месяца такси полностью излечило меня! А потому не спеши отмахнуться от добросердечного моего совета, он совсем не нелеп. Во-первых, работа в такси для тебя будет только лечебной процедурой (вроде упражнений в гимнастическом зале) -- тебе ведь не придется "вламывать" наравне с теми, кто зарабатывает в желтом кэбе на жизнь. Во-вторых, лечение не будет стоить тебе ни гроша. Словом, мужайся! Оденься поплоше, подскачи в гараж, сунь диспетчеру парочку долларов, чтобы он не засадил тебя в колымагу, у которой не крутится руль и -- валяй! Ну что в том такого особенного или страшного? Город ты знаешь, за рулем -- не новичок; покатаешься сам, покатаешь людей, которые о том тебя попросят, а как набежит в кармане долларов пять чаевых,-- ни в коем случае не больше, чтоб не переутомляться, -- считай, что сеанс "терапии" закончен, и скорей отправляйся домой. Ручаюсь: едва голова твоя коснется подушки, ты провалишься в сладостно-непробудную пустоту; так сплю теперь я...
Желтый кэб вошел в мои сны... Мне снится белый Днепр в предутреннем тумане, сгущающемся у прибрежных ракит. На допотопном, времен моей юности, пароходе-колеснике мы плывем в село, на родину моей няньки. Я стою за штурвалом и проскочил мимо устья Десны.
Теперь надо возвращаться. Но в узкой, обмелевшей реке, развернуть пароход невозможно. Возвращаться нужно задним ходом,а этого я не умею. Пароход не слушается меня, точь-в-точь, как и чекер, который при том же маневре всякий раз выходит из повиновения! Мне страшно, что все вокруг: команда, матросы, которые и раньше подозрительно на меня поглядывали, теперь наверняка догадаются, что я не умею по-настоящему управлять пароходом.
Вот какой-то свирепого вида матрос -- догадался, шагнул ко мне; ужас сдавил мне горло... Пронзительный звон взрывает видение. Я вскакиваю и, шаря по тумбочке, пытаюсь заглушить привезенный из России будильник; я все еще сплю и не сразу могу вспомнить, что нахожусь в своей спальне, и где расположено окно, а где -- дверь... 2.
Выезжая на рассвете из гаража, я не направляюсь теперь в непроснувшийся Манхеттен. Что мне сейчас там делать? Хотя я вполне могу за утренние часы и три, и четыре раза выиграть "гонку", это отнимает слишком много сил и приносит слишком мало денег.
Попав на главную магистраль Квинса, я сворачиваю в сторону, противоположную от моста, за которым меня поджидает бездомная "регулировщица", и гоню свой кэб навстречу встающему над Лонг-Айлендом солнцу: я еду в "Кеннеди".
Двадцаточка "забытого папы" настолько пришлась мне по вкусу, что, разузнав у таксистов, когда приходит первый самолет, я каждое утро отправляюсь его встречать... Ветер листает на тротуарах страницы вчерашних газет. На мне лишь рубашка с короткими рукавами, но я не чувствую прохлады. А в Манхеттене уже сейчас жарко, да еще дышит жаром в лицо раскаленный мотор... И потому мне особенно приятно предвкушение отдыха на открытом, обдуваемом со всех сторон пространстве аэропорта, а в манхеттенское пекло я попаду часа на два позднее и к тому же -- не с пустыми руками.
Я еду и думаю: уймой благ одарило меня такси! И работу на радио мне теперь потерять не страшно: без куска хлеба моя семья не останется. И машину вожу я с каждой неделей все лучше и лучше; и забыл о бессоннице. Только зарабатываю я пока совсем мало...
Появилась у меня эдакая неумная повадка, изо дня в день снижающая мой заработок: я подбираю пассажиров, которых не берут другие таксисты. Например, голосует прохожий, и идущий впереди кэб с включенным сигналом "Off duty"23 останавливается. Мне бы проехать мимо, а я притормаживаю: может, таксист возвращается в гараж и сейчас выяснится, что этот клиент ему не попутчик? Так и есть. Кэбби открыл окно, о чем-то спросил -- и уехал.
Сознавая, насколько оскорбителен для человека, склонившегося к окошку желтого кэба, беспардонный этот вопрос развалившегося на сиденье "шефа": "Куда ехать?" -- я не позволяю себе допрашивать стоящего передо мной пассажира, а прежде всего приглашаю его в машину.
-- Большое спасибо, -- благодарит меня пассажир. -- Полчаса уже здесь торчу: никто не хочет меня везти. Вы поедете в Бруклин-Хайтс?..
-- От Арки я пройду пешком, это рядом, -- объясняет мне, таксисту, пассажирка, которая и сама-то в Нью-Йорке со вчерашнего дня...
Из Мичигана. Собирается здесь учиться. На десять ей назначил декан. Но она не очень огорчена тем, что опаздывает. Она все равно опоздала -- на несколько месяцев. Заявление о стипендии нужно было подавать еще весной. Впрочем, и это не так уж важно. Главное, что в свои семнадцать лет она твердо знает, чего хочет -- стать актрисой.
-- Послушай, будущая знаменитость, -- говорю я, слегка смущенный тем, что с первого взгляда пронзаю покамест не каждого пассажира. -- Ты хоть понимаешь, кто это был?
-- А кто?
-- Нехороший парень, опасный парень. И особенно -- для тебя.
-- Вы говорите это только потому, что он черный!
-- Неправда. Ты видела, как он одет...
-- Он не сделал мне ничего плохого!
-- А может, просто не успел? Он позвал тебя в машину, и ты -- села. Он только что курил, -- привираю я, -- гашиш...
-- В самом деле? -- откликается она с неподдельным интересом.
-- Если бы он пригласил тебя в бар...
-- Не надо, пожалуйста, -- просит девчушка. Пересела на откидное сиденье, высунулась в кабину через окошко перегородки и показывает язык. Я, конечно, растаял.
-- Ox, -- говорю, -- артистическая ты натура...
Заметила синюю карточку, поинтересовалась, из России ли я.
-- Почему вы оттуда уехали? Ведь это страна, где все принадлежит всем.
-- А кто рассказал тебе о России?
-- Преподаватель истории.
Воображение, мое тотчас рисует: просветленное лицо, эрудит, марксист, кумир старшеклассников...
-- А что ты будешь делать, если тебя не примут в университет?
-- Не знаю. Поживу пока здесь, мне тут нравится...
-- А где ты -- "поживешь"?
-- У подруги. У нее студия на Саттон-плэйс20.
-- И мама разрешит тебе остаться в Нью-Йорке?
-- Маме теперь не до меня: она ждет ребенка, выходит замуж...
Я заглянул в бездонную голубизну ее глаз, и мне стало не по себе. Если ее угостить выпивкой, она -- выпьет, если кокаином -- понюхает. Она пойдет с каждым, кто будет держаться с ней, как товарищ, на равных; и единственное, чего не позволяют ей сегодня ее убеждения -- это мучить животных. Сквозь какие испытания предстоит пройти этой нежной доверчивой девочке?..
Но работа в такси не способствует углубленным размышлениям, это -калейдоскоп. Глянешь в него -- открывается яркая, ни на что не похожая картина. Миг спустя видишь уже другой волшебный орнамент, повертите эту игрушку в руках и скажите, какое изображение оставило след в вашей памяти? Никакое. Запомнилась только феерия... Вот так и в такси. Смена впечатлений происходит при каждом включении счетчика. Не прошло и получаса, как я уже успел подружиться с дюжим альбиносом.
Сзади раздался какой-то звон, и новый пассажир, на которого я еще не успел взглянуть, вскрикнул:
-- Сэр, у вас тут что-то забыли!.. Я просунул голову за перегородку и увидел промокший, расползающийся на глазах бумажный пакет, из которого сочилась
-- кровь!.. Выскакивая из кэба, я стукнулся головой о раму, ойкнул и, придерживая ушибленное место, открыл заднюю дверцу: мой пассажир вытирал окровавленные руки краем оберточной бумаги. На полу лежали бутылка виски и бутылка вина. Из разодранного пакета вываливались ломти мяса...
-- Пакет оставила парочка гомосексуалистов: молодой и моложавый. По дороге в Колумбийский университет они целовались, -- пожаловался я альбиносу.
-- У нас в Оклахоме, -- сказал альбинос, -- они не посмели бы так себя вести!
-- Придется возвращаться к университету, -- с досадой сказал я.
-- И думать не смейте! -- прикрикнул на меня пассажир. -- У нас в Оклахоме этих паршивцев вытащили бы из кэба посреди улицы и такого духу им дали бы!..
-- С мясом-то что делать? Выбросить?
-- Как можно?! Это же великолепные бифштексы.
-- Все равно пропадут. Жарища. А мне еще долго работать. Если хотите -забирайте.
-- Погодите минутку! -- и мой пассажир скрылся за дверями продуктового магазина. Что взбрело ему в голову? Какого лешего я должен его ждать? Но альбинос быстро вернулся. Вид у него был озабоченный. Он принес пустые пакеты, прозрачный кулек с кубиками льда, споро все перепаковал и не без торжественности вручил мне аккуратный сверток:
-- Теперь можете ездить по жаре хоть целый день!
Нужно ли тратить слова и расписывать, какими задушевными друзьями прощались мы четверть часа спустя?..
Но едва альбинос растворился в толпе, как счетчик в моем кэбе снова щелкнул, картинка в калейдоскопе сменилась, и я опять -- подружился. С раввином из Тель-Авива. Он хохотал до слез, когда я рассказал, как джентльмен-южанин подбил меня присвоить бифштексы и выпивку, чтобы проучить гомосексуалистов.
Отсмеявшись, ребе клацнул замочком старомодного саквояжика, извлек из него кипу21 протянул ее мне. В этом сумасшедшем городе, в этом Вавилоне, еврей, который забывает, что он еврей -- плохо кончит... Поняв, что угроза на меня не действует, раввин сделал жалостливое лицо и попросил:
-- Ну что вам стоит? Наденьте хоть на минутку, пока довезете меня до "Хилтона". Ну, доставьте мне такое удовольствие... Я надел кипу и запел субботний гимн:
-- Элия, гуга неви!..
-- Элия, гуга тешби! -- подтягивал ребе. Мне опять было так хорошо! А раввин не мог мною налюбоваться:
-- Если бы вы только знали, как вам к лицу эта кипочка, вы бы ее никогда не снимали!
По дороге в "Хилтон" мы должны были заехать на Сорок седьмую улицу: "забрать кое-что" -- сказал раввин.
Как только он ушел, возле моего чекера появился какой-то красавчик. Брюнетик, набриолиненный, все на меня посматривает. Я смутился и снял кипу. Но красавчик по-прежнему не сводит с меня глаз. Я тоже стал смотреть на него. Тогда, наконец, он сказал:
-- Мой друг с тобой в "Хилтон" едет..
-- Ну и что?
-- Ничего. Просто он попросил меня присмотреть за вещами... Обидчивый человек по натуре, я почему-то не почувствовал ни малейшей обиды. Может быть, потому, что уже успел отличиться: чужие бутылки так ласково позванивали у моих ног. Шутки шутками, а пакет тянул долларов на сорок... Что со мной происходит? Я утрачиваю чувство достоинства? Становлюсь таксистом? "Шефом"?..
-- Хи-хи!
За спиной раздался' короткий смешок. И не просто себе смешок, а -- с переливами, с колокольчиками. Хихикала тетка лет пятидесяти:
-- Хи-хи, я так спешу: сегодня день рождения моей собачки... Каким образом она оказалась в машине? Я не слышал, как открывалась дверца.
-- Поедете в Вест-Вилледж. Я так замоталась, что и денег с собой не взяла, хи-хи, даже на метро нету... Я сразу отрезвел:
-- Без денег я вас не повезу.
-- Ах, какой вы, хи-хи, невозможный. Не волнуйтесь, вам заплатит швейцар. Только, пожалуйста, наконец, поезжайте, а то я явлюсь домой после гостей. Это будет конфуз, хи-хи, поверните налево...
-- Вы слишком поздно сказали...
-- Неважно. Поверните на следующем углу... Пьер так любит общество, друзей, но еще больше -- поверните направо -- он любит ходить в банк... Когда я спрашиваю: "Пьер, мы сегодня пойдем в банк?", он так радуется, а когда приходим, сразу бежит к менеджеру и царапает стол...
-- Какой стол?
-- В котором менеджер держит для Пьера печенье. А я говорю:
"Пьеру сегодня мы возьмем твои деньги..."
-- Хи-хи! -- это уже не у нее, а у меня вырвался смешок: -- Что-то, леди, не могу я понять, о ком, собственно, вы рассказываете? Пьер это ваш сын или муж у вас такой -- со странностями?
-- Пьер -- это моя собака, -- строго проговорила леди.
-- Вы хотите сказать, что ваша собака имеет свои сбережения?
-- У Пьера -- текущий счет...
-- И много на нем денег?
-- Хи-хи, значительно больше, чем на моем, -- ответила пассажирка и в подтверждение своих слов протянула мне стандартное, выданное Сити-банком удостоверение личности вкладчика -- с фотографией белого пуделя... Весь чудной разговор наш, как понял я в следующую минуту, возник не сам по себе. Это была обкатанная, с отшлифованными репликами юмореска-реприза, специально рассчитанная на то, чтобы удивлять незнакомых собеседников хозяйки пуделя по кличке Пьер -- героя детской телевизионной серии. Пьер снимался в кино много и с неизменным успехом. Он участвовал в четырех художественных фильмах и в одиннадцати рекламных роликах...
-- Как же ваш Пьер сделал такую карьеру?
-- Его однажды увидел мой босс...
-- А кто он такой -- ваш босс?
-- Владелец телевизионного канала.
-- Так вы работаете на телевидении?
-- Нет, я убираю квартиру моего босса и ухаживаю за тремя его собаками.
Отработанная реприза иссякла, и диалог заковылял по камушкам моих расспросов. До того как хозяйка Пьера получила свою нынешнюю должность, квартиру босса убирала другая женщина.
-- Почему же она ушла?
-- Так получилось...
-- Проворовалась?
-- О, нет! Зачем вы так?..
С предшественницей, ухаживавшей за собаками хозяина, приключилась история совсем иного рода: она влюбилась в обаятельного миллионера. В один прекрасный вечер, босс, ложась спать, обнаружил у себя под подушкой письмо; прочел, расстроился, и влюбленную служанку -- уволили...
Пассажирка исчезает в подъезде и вскоре возвращается -- с деньгами и со старым, больным пуделем на руках. Больше Пьер в кино не снимается; сегодня ему исполнился шестнадцатый год. Обычно пудели не живут так долго. Если приравнять возраст Пьера к человеческому, ему уже более ста лет. Старческие глаза слезятся, изо рта свисает гипертрофированный, почерневший на конце язык...
Был уже полдень, а выручка моя все еще не достигла и двадцати пяти долларов. Черт возьми, да я опять ничего не заработал! 8.
Выбраться из лабиринта, именуемого Вест-Вилледж, легко только тому, кто знает этот район. Сворачивая из переулка в переулок, я блуждал в поисках знакомой магистрали и никак не мог отыскать ни Шестой, ни Седьмой авеню, проходивших где-то совсем рядом, как вдруг увидел -- чемоданы!.. Два черных и два коричневых...
Еще совсем недавно я, как и вы, не обратил бы никакого внимания на эти, вполне заурядные чемоданы, стоявшие у обочины тротуара. Но сейчас сердце мое дрогнуло и заныло: с ручек чемоданов свисали бирки с яркими буквами JFK22... Неужели и мой час пробил?..
Хозяин чемоданов, пригнувшись, спросил через окно:
-- Поедете в "Кеннеди"?
Открывая багажник, я заметил еще двух пассажирок. Принаряженные тихие девочки стояли чуть в стороне, обнимая своих кукол.
Отец девочек подавал мне чемодан за чемоданом, а я осторожненько, деланно-равнодушным тоном, чтобы не спугнуть клиента, спросил:
-- Подскажете мне дорогу?
Он внимательно посмотрел на меня:
-- Я живу в Лос-Анджелесе. А вы разве не знаете, где находится аэропорт?
-- Приблизительно, -- промямлил я.
Между тем багажник с тремя чемоданами, которые из-за квадратной их формы мы еле втиснули, был уже захлопнут; девочки уже уселись, и призадумавшийся было пассажир -- а не поехать ли ему в аэропорт в каком-нибудь другом кэбе? -- все же не отнял у таксиста выгодный рейс, а великодушно предоставил мне возможность решать самому:
-- У нас есть полтора часа -- успеете? Кто не рискует, тот не пьет шампанского!
-- Успеем! -- сказал я. -- Найдем!
Кровь стучала в висках. Я услышал, как хлопнула дверца и рванул к перекрестку... О, как проклинал я теперь свое легкомыслие! Ведь сегодня у отеля "Мэдисон" можно было подробно расспросить водителей, как проехать из центра в "Кеннеди". Но почему именно в "Кеннеди", а не, скажем, на стадион "Янки"?.. Да и пассажиры успели меня избаловать: до сих пор почти каждый из них знал свой маршрут.
Каким-то чудом уже через полминуты мой чекер оказался на Шестой авеню, и, как только красный свет преградил мне дорогу, я выскочил из машины и метнулся к остановившемуся рядом такси.
-- Как попасть в "Кеннеди"?
И шофер, и пассажиры рассмеялись -- вот так кэбби!..
Ждать, пока они кончат смеяться, времени не было, и я хотел было кинуться к другой желтой машине, но таксист уже совладал с собой и сказал:
-- Не нервничай, это очень просто. Езжай до Сорок шестой улицы, поверни направо, доедешь до шоссе и -- прямо, через мост Трайборо. Следи за указателями, и приедешь в "Кеннеди". Ты не можешь туда не попасть!
Вспыхнул зеленый свет, сзади надрывались гудки, но таксист схватил меня за руку:
-- Повтори!
"До Сорок шестой и направо, до Сорок шестой и направо!" -- я гнал машину, слышал за спиной детские голоса, но не оглядывался. Было стыдно встретиться глазами с человеком, который доверился мне и теперь наблюдал, как я суматошусь... Голоса девочек звучали тихо-тихо, однако, я уловил, что они повторяют одно и то же: "Папынетупапынету..."
Я прислушался:
-- Нашего папы нету...
Я оглянулся, и -- голова пошла кругом! На заднем сиденье прижались друг к дружке две перепуганные малышки. На полу болтался четвертый чемодан; "папы" в машине не было...
Увидев этот проклятый чемодан, я мгновенно понял, что произошло. Отец девочек поставил его в кэб и захлопнул дверцу с тем, чтобы обойти чекер сзади и сесть с другой стороны, а я в это время нажал на газ... Но как только эта картина прояснилась, другая леденящая мысль залила мозг: ГДЕ?.. На какой улице все это случилось?.. Где я его оставил? Ведь я ничего не помню!..
Девочки были очень напуганы, но, все же они не растерялись до такой степени, как я.
-- Папа остался у бабушкиного дома, -- сказала младшая. У меня, однако, уже не было сил, чтобы попытаться разыскать "бабушкин дом". Я был счастлив, что эти козявки хоть не ревут.
-- Дети, -- сказал я добрым, как у Волка из "Красной шапочки", голосом: -- Сейчас мы поедем в полицию, и нам скажут, где находится бабушкин дом.
-- Мистер водитель! -- сказала старшая, ей было от силы лет пять: -Нам нужно ехать прямо до "Королевской котлеты" и свернуть налево. Бабушкин дом -- там.
Я доехал до "Королевской котлеты", повернул, и мы увидели папу.
-- Папа! Папа! -- запищали девчушки...
Что пережил этот человек, когда какой-то подозрительный тип, выдававший себя за таксиста и не знавший дороги в аэропорт, говоривший к тому же на ломаном языке, угнал машину с его крошечными детьми? Как он воспитывал своих малявок? Кто и как воспитывал его самого, если, увидев меня, он не выругался и опять-таки не отнял у меня работу... По-видимому, он все же не ведал, какие еще страсти ему предстоит принять за свою доброту -- на пути из Гринич-Вилледж к вокзалу авиалинии "TWA". 9.
Аэропорт "Кеннеди"! -- половина души, половина жизни нью-йоркского кэбби, неисчерпаемый колодец фартовых таксистских долларов! Недаром любит матерый "водила" прихвастнуть доскональнейшим знанием "Кеннеди": мол, с завязанными глазами проедет он хоть к багажному, хоть к таможенному отделению любой из авиакомпаний, вспомогательные службы которых разбросаны на огромной территории; мол, назубок знает он подъездные пути к каждому из отелей, к каждой стоянке или базе проката автомобилей в аэропорту. Но никакому кэбби не придет в голову даже вскользь упомянуть, что ему хорошо известны все семь главных авиавокзалов: "International", "Pan-Am", "North West", "Eastern", "United", "American", "TWA". Это уж, наверно, последним дураком надо быть, чтоб не знать -- вокзалов! Однако же, я-не знал...
Мне было сказано "TWA", а чтобы попасть туда, ничего вообще знать не надо. Езжай себе по главной дороге да посматривай на разноцветные щиты. Видишь коричневый щит? Какой на нем номер? "4"? А что еще на этом щите написано? "TWA"? Да ты просто умница!..
А вот прямо перед твоим носом, над все той же главной дорогой -- цифры на цветных табличках: 1, 2, 3 и коричневая четверка. По какому маршруту ты поедешь, чтобы попасть на "TWA"? По коричневому? По четвертому? Э, брат, да ты гений; тебе бы при таком интеллекте не такси водить...
Вам легко смеяться. Вы не забывали папу у бабушкиного дома. Ваш затылок не сверлил его ненавидящий взгляд... Когда же я увидел все эти переплетения путепроводов и магистралей аэропорта, все эти щиты да номера, то настолько обалдел, что немедленно потерял главную дорогу и оказался на какой-то узкой, глухой, где не было ни машин, ни указателей. Я понимал, что еду куда-то совсем не туда, но не мог признаться в этом перед опаздывающим на самолет пассажиром с детьми. На что я надеялся? Да ни на что! С таким, наверно, чувством приговоренные идут да расстрел...
В стороне от дороги над высоченным безоконным корпусом я увидел надпись "TWA", высоченные распахнутые ворота и самолет, на котором были начертаны эти же три буквы.
-- Вот, -- сказал я, не оборачиваясь и почему-то не съезжая с дороги, -- Вот "TWA"...
-- Это ангар, -- с полным уже отчаянием в голосе сказал папа. -- А мне, как ни странно, нужен пассажирский вокзал.
По дороге нам навстречу неслось такси. В полном маразме, ничего уже не соображая, я попытался сделать разворот. Раздался резкий скрежет тормозных колодок, громыхнул отборнейший мат, я увидел у своих глаз искаженную злобой маску и услышал свой голос:
-- Ради Бога: как попасть на "TWA"?
Буря стихла, таксист отдышался и проворчал:
-- Поезжай за мной...
Вот так: благодаря еще одному "доброму самаритянину" мои пассажиры все-таки не опоздали к самолету и, промямлив в который уж раз жалкие свои извинения, я последовал за одним из разгрузившихся возле аэровокзала кэбов и вскоре оказался на таксистской стоянке: в большом загоне, где за проволочным ограждением скопилось не менее сотни желтых машин и где сто водителей курили, болтали друг с другом, ковырялись в перегретых моторах, а над всем этим стоял неизбывный смрад.
Поставив свой чекер в ряд, который указали шоферы, я мгновенно почувствовал, как меня, всего целиком, захватило то самое желание, которое испытывает каждый кэбби, въезжающий на стоянку в аэропорту после того, как целый день мотался по городу.
-- Где здесь уборная? -- спросил я таксиста, с которым случайно встретился взглядом.
Таксист пожал плечами и отвернулся.
-- Где тут уборная? -- обратился я к другому, и он иронически-гостеприимным жестом указал под ноги.
Весь асфальт загона для желтого стада, -- разглядел теперь я, -- был испещрен потеками; в выбоинах стояли зеленоватые, видимо, с примесью антифриза, "озерца", но никто, кроме меня, не обращал на эту мерзость внимания: таксисты жевали сандвичи, пили колу и кофе. "Скоты!" -- с отвращением думал я о своих товарищах.
Я взглянул на свои руки, они были черного цвета.
-- Эй -- крикнул я водителю, который только что пригласил меня не стесняться. -- Тут у вас хоть можно где-нибудь руки помыть? -- однако на этот раз ответа не удостоился.
"Что за морды'" -- бесился я, пробираясь по узкому проходу, сам не зная куда и зачем, лишь стараясь ступать осторожно. Ни единого человеческого лица... Я прислушался, о чем говорят таксисты, столпившиеся возле киоска-фургончика, бойко торговавшего булочками, сигаретами, водой:
-- Рахат-ахарам, Лагадия, -- издавал гортанные звуки араб, а собравшиеся вокруг арабы -- развесили уши.
-- Фьюить-фьюить джей-эф-кэй, -- шебетал китаеза, окруженный китайцами.
-- Ора-тора-аэропорто, -- галдели пуэрториканцы. Внезапно я понял, что ищу. Находясь в смрадной этой клоаке, я был не в состоянии ни есть. ни пить. Чтобы не опуститься до уровня окружавшего меня сброда, подавил в себе потребность сходить по нужде; но тем сильнее жгло меня третье неутолимое желание каждого, дорвавшегося до стоянки кэбби. Я не мог больше носить в душе все то, что случилось со мною за день. Я должен был немедленно и подробно кому-нибудь все-все-все рассказать: и про то, что сейчас впервые приехал в "Кеннеди", и про то, как привез своего пассажира в ангар, и про то, как обидел меня раввин, и про свои необыкновенные трофеи -- бифштексы и виски.,. Но, попадись мне сейчас столь желанный слушатель, мои приключения наверняка послужили бы лишь поводом для самого бесстыдного хвастовства -бесшабашной моей таксистской удалью, смекалкой и прочими доблестями. Небо, что ОБ ЭТОМ я мог рассказать?' Но ведь так нестерпимо хотелось...
И тут я сделал то, из чего потом родилась эта книжка. То. что придавало мне силы. когда подступало отчаяние. То, что подарило мне со временем десятки друзей среди таксистов, на которых я не выплескивал все, что бурлило и кипело в груди, не отпугивал их, а слушал...
Я вернулся к своей машине, взял шариковую ручку, которой дел записи в путевом листе, нашел клочок бумаги, уселся поудобнее и задумался: "Записки таксиста" -- ну, с чего бы начать?.. Но сосредоточиться мне так и не удалось; дверца чекера открылась, и в кабину заглянул Ежик. Не дожидаясь приглашения, он плюхнулся рядом со мной на сиденье и сказал:
-- Господи, как я ненавижу эту страну!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава четвертая. ССОРА С РУССКИМИ
1.
Глубокоуважаемый читатель: из тех, кто практического склада, из тех, кто всегда стремится почерпнуть из книжки хоть какую-нибудь, хоть на что-то пригодную мудрость! Если ты знаешь, что это за пытка: "один слон, другой слон, два слона" -- метаться ночами на смятой постели, часами глядеть на стынущие синевой окна, вставать, курить, искать в старом журнале скучную статью, пробегать глазами по строчкам, совершенно не понимая, что там написано, и опять гасить свет в полной уверенности, что заснуть все равно не удастся, -- не таскайся по врачам, не выпрашивай у них омерзительные -- брр! -- голубые таблетки, а садись-ка за баранку такси и увидишь: все пройдет, как семь баб пошепчет!..
Лет десять терзала меня бессонница. Последние годы я и не ложился, не приняв снотворного. В течение одного лишь месяца такси полностью излечило меня! А потому не спеши отмахнуться от добросердечного моего совета, он совсем не нелеп. Во-первых, работа в такси для тебя будет только лечебной процедурой (вроде упражнений в гимнастическом зале) -- тебе ведь не придется "вламывать" наравне с теми, кто зарабатывает в желтом кэбе на жизнь. Во-вторых, лечение не будет стоить тебе ни гроша. Словом, мужайся! Оденься поплоше, подскачи в гараж, сунь диспетчеру парочку долларов, чтобы он не засадил тебя в колымагу, у которой не крутится руль и -- валяй! Ну что в том такого особенного или страшного? Город ты знаешь, за рулем -- не новичок; покатаешься сам, покатаешь людей, которые о том тебя попросят, а как набежит в кармане долларов пять чаевых,-- ни в коем случае не больше, чтоб не переутомляться, -- считай, что сеанс "терапии" закончен, и скорей отправляйся домой. Ручаюсь: едва голова твоя коснется подушки, ты провалишься в сладостно-непробудную пустоту; так сплю теперь я...
Желтый кэб вошел в мои сны... Мне снится белый Днепр в предутреннем тумане, сгущающемся у прибрежных ракит. На допотопном, времен моей юности, пароходе-колеснике мы плывем в село, на родину моей няньки. Я стою за штурвалом и проскочил мимо устья Десны.
Теперь надо возвращаться. Но в узкой, обмелевшей реке, развернуть пароход невозможно. Возвращаться нужно задним ходом,а этого я не умею. Пароход не слушается меня, точь-в-точь, как и чекер, который при том же маневре всякий раз выходит из повиновения! Мне страшно, что все вокруг: команда, матросы, которые и раньше подозрительно на меня поглядывали, теперь наверняка догадаются, что я не умею по-настоящему управлять пароходом.
Вот какой-то свирепого вида матрос -- догадался, шагнул ко мне; ужас сдавил мне горло... Пронзительный звон взрывает видение. Я вскакиваю и, шаря по тумбочке, пытаюсь заглушить привезенный из России будильник; я все еще сплю и не сразу могу вспомнить, что нахожусь в своей спальне, и где расположено окно, а где -- дверь... 2.
Выезжая на рассвете из гаража, я не направляюсь теперь в непроснувшийся Манхеттен. Что мне сейчас там делать? Хотя я вполне могу за утренние часы и три, и четыре раза выиграть "гонку", это отнимает слишком много сил и приносит слишком мало денег.
Попав на главную магистраль Квинса, я сворачиваю в сторону, противоположную от моста, за которым меня поджидает бездомная "регулировщица", и гоню свой кэб навстречу встающему над Лонг-Айлендом солнцу: я еду в "Кеннеди".
Двадцаточка "забытого папы" настолько пришлась мне по вкусу, что, разузнав у таксистов, когда приходит первый самолет, я каждое утро отправляюсь его встречать... Ветер листает на тротуарах страницы вчерашних газет. На мне лишь рубашка с короткими рукавами, но я не чувствую прохлады. А в Манхеттене уже сейчас жарко, да еще дышит жаром в лицо раскаленный мотор... И потому мне особенно приятно предвкушение отдыха на открытом, обдуваемом со всех сторон пространстве аэропорта, а в манхеттенское пекло я попаду часа на два позднее и к тому же -- не с пустыми руками.
Я еду и думаю: уймой благ одарило меня такси! И работу на радио мне теперь потерять не страшно: без куска хлеба моя семья не останется. И машину вожу я с каждой неделей все лучше и лучше; и забыл о бессоннице. Только зарабатываю я пока совсем мало...
Появилась у меня эдакая неумная повадка, изо дня в день снижающая мой заработок: я подбираю пассажиров, которых не берут другие таксисты. Например, голосует прохожий, и идущий впереди кэб с включенным сигналом "Off duty"23 останавливается. Мне бы проехать мимо, а я притормаживаю: может, таксист возвращается в гараж и сейчас выяснится, что этот клиент ему не попутчик? Так и есть. Кэбби открыл окно, о чем-то спросил -- и уехал.
Сознавая, насколько оскорбителен для человека, склонившегося к окошку желтого кэба, беспардонный этот вопрос развалившегося на сиденье "шефа": "Куда ехать?" -- я не позволяю себе допрашивать стоящего передо мной пассажира, а прежде всего приглашаю его в машину.
-- Большое спасибо, -- благодарит меня пассажир. -- Полчаса уже здесь торчу: никто не хочет меня везти. Вы поедете в Бруклин-Хайтс?..