Страница:
Дерево хурмы...
Не было бы счастья, да несчастье помогло. Это русское народное присловье приходило на ум Артему всю дорогу от селения Касивадзаки до деревни Дако. Не случись той трагической нелепости, в результате которой погиб от руки Артема предыдущий владелец таинственной дощечки, не случись страшной беды с мастером Мацудайра — Артем расстался бы с Ацухимэ и неизвестно когда увидел бы ее вновь. А так они шли вместе по дороге, он мог видеть ее, мог с ней говорить. Более того, у них отныне была общая цель, общий враг и одна на двоих долгая дорога.
Сейчас они подходили к деревне Дако. Уже видны были тростниковые и черепичные крыши, над которыми вились дымки, они уже давно шли мимо заливных рисовых полей и фруктовых садов, навстречу им попадались крестьяне.
Сама по себе деревня Дако наших путников не интересовала. Деревня как деревня, по словам Ацухимэ. Но на ее окраине находилось синтоистское святилище Касуга. Оно и было целью их путешествия.
На этом настояла Ацухимэ. Она сказала, что так заведено в их роду. Если предстоит важное дело, допустим, кто-то собирается на бой, он обязательно должен посетить святилище Касуга в деревне Дако, должен поклониться божествам, которые издревле почитает их род. А уж тем более необходимо посетить святилище человеку, который стоит на распутье, не знает, какую дорогу выбрать, и не уверен, что склоняется к правильному выбору. Тишина и покой священного места, а главное — ками, обитающие в окрестностях святилища, — уверяла Ацухимэ — подскажут ей как быть, права ли она в своем выборе.
Дело в том, что в окрестностях святилища обитали души людей рода Кумазава. Род Кумазава вышел отсюда, первые Кумазава были из деревни Дако. Семейное поверье гласило, что все Кумазава, даже кто погибал или умирал своей смертью вдали от этих мест, став ками, возвращались к святилищу Касуга и оставались здесь навсегда...
Путь в горную деревню Дако занял у них три с половиной дня. Пусть те же три с половиной дня потребуются им затем, чтобы вернуться на равнину. Итого неделя. Семь лишних дней, проведенных вместе с Ацухимэ. Артем ничего не имел против этого...
Они прошли по деревне, провожаемые взглядами, в которых, впрочем, не читалось ничего, кроме простого человеческого любопытства.
— Нас принимают за паломников, — сказала Ацухимэ. — Изредка сюда наведываются паломники. Святилище Касуга известно в нашей провинции.
А излишней подозрительностью, как уверяла еще раньше Ацухимэ, здешние жители не страдают. Деревня эта тихая, удаленная от всех властей и городов с их суетой и тревогами. И люди здесь обитают спокойные, рассудительные, живущие исключительно своими маленькими повседневными заботами. «Правда, скоро они поймут, что ни в каких горных деревнях не укроешься от большой общей беды», — так закончила рассказ о местных жителях Ацухимэ.
Храм Касуга стоял на краю деревни. С дороги святилище невозможно было заметить из-за окружающих его каштанов и лиственниц. Сперва требовалось сойти с дороги, пройти по тропе, из-за низко нависающих ветвей лиственниц более похожей на сумрачный туннель. Там под ногами шуршала хвоя, а в ветвях, в причудливых узорах светотени порхала, заливисто чирикая, мелкая птичья сволочь. Живой туннель выводил на лесную поляну, размером с цирковую арену, где и находилось святилище Касуга.
Синтоистский храм вряд ли мог чем-то заинтересовать взыскательных ценителей деревянного зодчества — простое, без каких бы то ни было архитектурных излишеств, невысокое строение из лиственницы с загнутой вверх крышей, крытой красной черепицей. К храму примыкала совсем небольшая постройка: деревянная площадка, четыре столбика по углам, на которых держится черепичная крыша с загнутыми вверх краями, посередине висит подвешенный к крюку маленький бронзовый колокол, а к каждому из столбиков прибито матерчатое какэмоно с изображением оленей. А прямо перед деревянными ступенями храмового крыльца врыты в землю два толстых, покрытых лаком столба, которые украшают разноцветные ленты и оленьи рога.
Действительно, место тихое и уютное. Сразу охватывает ощущение домашности. Настоящий Приют Усталых Странников, где так и тянет повалиться на землю и выдохнуть что-то вроде: «Ну вот я и дома».
И еще одно ощущение возникает сразу же, едва выйдешь из-под деревьев на лужайку, — что столетиями здесь ничего не менялось. Как построили бог знает когда, так и стоит до сих пор в неизменном виде. А чего, спрашивается, не стоять! Лиственница — дерево прочное. Тем более без пригляду святилище не оставляют — это сразу заметно. Храм и пристройка ни в коем разе не запущенны. На древесине ни плесени, ни грибков, между ступенями крыльца не пробивается трава, расползающуюся из леса поросль своевременно вырубают, даже тропа, по которой они шли к святилищу, превратилась бы бог знает во что, в непроходимые джунгли, не прогуливайся по ней время от времени двуногие санитары леса с вострыми топориками.
Ага, а вот, наверное, один из тех, кто следит за священным местом! Из храма им навстречу вышел маленький, сгорбленный старик. Совершенно белые неряшливые волосы до плеч, неухоженная длинная борода, которая тоже могла бы быть совершенно белой, вычесывай ее старик своевременно и мой почаще. Дедок опирался трясущимися руками на посох. Хлопая подслеповатыми, воспаленно-красными глазами, он вглядывался в подходящих к храму людей. Эдакий древний-предревний японский гном, как нельзя лучше подходивший к духу здешних мест.
Древний-то древний, однако Артем по привычке дернул себя за край шляпы-амигаса, понадежнее закрывая лицо. Они с Ацухимэ прошли столбы, остановились перед крыльцом и поклонились старичку.
— Ты из Кумазава, — тоненьким голосом проблеял старичок, показав посохом на Ацухимэ. — Пока глаза мои еще что-то видят, я всегда узнаю Кумазава. Походка у всех у вас одинаковая — такая, будто ходите по льду и боитесь поскользнуться. И глаза у всех одинаковые — словно в глазницы вставлены агаты.
— Сколько же тебе лет, Ёсицуно-сан? — рассмеялась Ацухимэ.
Старичок мелко захихикал, приоткрыв беззубый рот:
— Когда смерть не приходит и не приходит, перестаешь считать года. Но я помню правление Такакура! Вот и считай сама, девочка.
Артем уже понял, что перед ним не кто иной, как жрец синто. Ацухимэ рассказывала о нем: «До этого я была в Дако всего единожды, еще маленькой девочкой. Помню старичка-каннуси [39], старенький такой престаренький. Звали его Ёсицуно. Наверное, его уже давно нет в живых». Оказывается, очень даже есть.
— А-а, — протянул старик и хитро подмигнул. — Я тебя узнал. Ты была здесь однажды. Помню, как ты первой выпрыгнула из крытых женских носилок. С тобой был старший брат, он бежал за носилками, а потом бегал по двору. Вслед за тобою с носилок сошла взрослая женщина, такая же высокая, как и ты сейчас.
— Это была моя мать. — Лицо Ацухимэ почему, то омрачилось.
— Сяду. Тяжело стоять. — Жрец синто с кряхтением опустился на ступени храмового крыльца. — Ты знаешь, что сегодня за день, Ацухимэ?
— Хинамацури [40], — улыбнулась девушка.
— Во-от, — протянул жрец Ёсицуно. И вдруг, прикрыв глаза прочитал стихи:
«Да у этого гнома слух как у кота — ведь меч завернут в соломенный мат», — с удивлением подумал Артем. Ацухимэ замялась:
— Я войду в храм и оставлю тебе меч, Ёсицуно-сан. Можешь его посмотреть.
— Пусть будет так, девочка. — Старик с кряхтеньем заворочался на ступенях, устраиваясь поудобнее. — А какой большой у тебя спутник, девочка. Он не похож на самурая. Где его мечи? Кто он? Или женщины из рода Кумазава уже выбирают в спутники людей не самурайского звания?
— Он... самурай. Только он долгое время жил послушником в монастыре на горе Энку и только несколько дней назад покинул монастырь. Поэтому у него нет мечей и сакаяки [43].
— На горе Энку, — кивнул старик. — Знаю такой. Хорошо, идите, не стану досаждать вам разговорами.
Артем и Ацухимэ поднялись по ступеням мимо старичка, разулись и вошли в храм.
В храме было всего лишь одно помещение, разделенное на две части высокой плетеной ширмой. Меньшая, отгороженная часть храма называлась хондэн, то есть святилище. В нем, как объясняла Ацухимэ, хранится синтай, то есть святыня. Святыню этого храма Артем мог видеть сквозь дырочки в ширме — это была не слишком искусно вырезанная из дерева рогатая оленья голова. Олени были нарисованы и на стенах храма. И все: кроме оленей, никаких других изображений в храме не было. Артем знал от Ацухимэ, что в храмах Касуга почитают оленей как посланников божеств. Точно так же, как в храмах Инари есть изображения лис, в храмах Хиэ — обезьян. В этих краях, так уж случилось, прижились храмы Касуга.
Сперва они подошли к ширме, перед которой стояло большое деревянное блюдо. Ацухимэ развязала прихваченный с собой узелок, достала из него краюху хлеба, два рисовых колобка и небольшой камушек соли. Все это она положила в блюдо, бросила туда же несколько серебряных монет.
После этого они с Артемом отступили в хайден — так назывался зал для молений, вторая, большая часть синтоистского храма. Артем опустился на пол рядом с Ацухимэ.
Девушка положила ладони на колени, опустила голову, закрыла глаза. Ее лицо сделалось отрешенным. Неизвестно, о чем сейчас думала Ацухимэ, но в этом храме, признал Артем, хорошо погружаться в себя. Ничто не отвлекает. Где еще предаваться думам, как не здесь, в полнейшей тишине, нарушаемой разве только шорохом птичьих лап — это мелкие птахи прыгали наверху по балкам. Но эти звуки никоим образом отвлечь не могли, скорее, они действовали успокоительно.
Артем тоже закрыл глаза. Он не возносился духом к незримым высотам, не пытался слиться с астралом или мистралом и получить оттуда космическое знание и космическую же энергию. Он просто вспоминал, что произошло за последние три с половиной дня, и пытался заново переосмыслить очередной поворот своей японской эпопеи...
Тогда в Мацудайра-рю, в своей комнате Артем честно рассказал Ацухимэ, как к нему попало письмо. Ежели шпарить протокольным языком (а он как нельзя лучше подходил к случаю), то Артем чистосердечно сознался в непреднамеренном убийстве, вызванном необходимой самообороной, и в присвоении имущества убитого, поскольку последнему оно стало вроде бы ни к чему. И про монету с выщерблинами Артем сказал. Да, мол, держал в руках «рассеченное золото». Разве что не стал уточнять, за что именно расплатился той монетой.
Ну конечно, сознался Артем совсем не потому, что испугался приставленного к горлу кинжала. Ха, еще чего, какого-то кинжала! Цирковые акробаты — не самые неповоротливые на свете люди, и при большой в том нужде он, думается, смог бы отстраниться от лезвия и вывернуть руку с оружием. Только вот, скажите на милость, зачем устраивать поединки с женщиной, которую ты... которая тебе нравится? Тем более весь ее взбудораженный вид и экспансивное поведение говорили о том, что ей крайне важно узнать правду. «Эх, — с тоской подумал тогда Артем, — лучше бы она так сильно переживала по-другому поводу». Кстати, вот еще один резон: если стремишься к серьезным отношениям с женщиной, стоит ли начинать с запирательства и вранья?
Врать ведь все равно пришлось, отвечая на ее вопрос: «Кто ты такой на самом деле?» Не признаваться же в том, что прибыл из далекого будущего. Поэтому Артем поклялся суровыми богами своей Родины, что все обстоит так, как он о том рассказывал мастеру Мацудайра: он — чудом спасшийся морячок с разбившегося о японские скалы корабля, теперь блукающий неприкаянно по чужой стране.
Вот историю знакомства с ее братом Хидейоши он изложил без утайки: да, познакомились в плену, потом — бегство, ранение, монастырь. Артем клятвенно заверил Ацухимэ, что ее брат Хидейоши к истории с письмом не имеет ни малейшего касательства. Легко, кстати, клясться, когда клянешься в совершеннейшей правде.
— А еще я клянусь тебе в том, что не имел ни малейшего понятия, что это не простая дощечка с нарисованной на ней картинкой, а укрытие для письма. Клянусь тебе богами и памятью родителей. — Вот только после этих слов Артема сестра Хидейоши убрала кинжал от его горла.
— Мне очень хочется верить, что ты мне не соврал ни в едином слове, — сказала она.
— Конечно нет. — Артем приложил руки в груди. Хотел добавить «провалиться мне на этом месте», но решил все же не искушать судьбу. Потому как все же совсем немножко он соврал, а насчет проваливаться... уж кто-кто, а он знал, что это на самом деле возможно — довелось, знаете ли, однажды испробовать.
— Я прочитала письмо, — сказала Ацухимэ. Но в голосе не чувствовалось радости. — Я даже сама не ожидала, что сумею. И даже не до конца еще поверила, что у меня все получилось...
Глава пятнадцатая
Оказывается, в то время, когда Артем в беседке завтракал с Хара Итиноси, Ацухимэ уединилась на скамейке в саду, положила письмо на колени и попыталась отгадать его потаенный смысл. Кусая губы и запустив пальцы в волосы, она вглядывалась в иероглифы и напряженно размышляла.
Последняя фраза почему-то не была зашифрована. «Верить только подателю рассеченного золота». Почему? Наверное, чтобы получатель, взяв письмо в руки, сразу, еще до того как приступит к расшифровке, понял, кто принес письмо — друг или враг. И мог врага незамедлительно казнить. Или причина в другом — составитель письма вспомнил о монете-пароле, когда остальное было зашифровано и он уже не мог использовать шифр, а переписывать заново было лень. «Ерунда, и так сойдет», — решил он. Ведь письмо составлял живой человек и, как свойственно людям, мог совершить ошибку, мог что-то забыть, мог полениться. Или вот еще причина: незашифрованная строчка нужна для того, чтобы как можно больше запутать случайного человека, который завладеет письмом и попытается его прочесть. Вот и Ацухимэ незашифрованная фраза лишь заводила в тупик. Поэтому она решила впустую не ломать над этим голову, а зайти с другой стороны.
Слова разбросаны в беспорядке. Будто ребенок сломал игрушечную повозку и разбросал части по комнате. И как быть? Бесконечно прилаживать одно к другому и смотреть, что получится? А ведь может получиться уродина, которую примешь за подлинный текст. Слова на бумаге сплошь простые. И так их можно приладить друг к другу, и сяк...
Ацухимэ пробегала глазами по иероглифам и все чаще останавливала взгляд на слове «звезды». Чем-то ее зацепило это слово. Звезды... При чем тут звезды?
Может быть, это и есть ключ к замочку, который отпирает потайную дверцу? Китайские иероглифы и звезды. Какая-то связь между ними существовала, Ацухимэ ее ощущала, но не могла ухватить. Подобно тому, как человек видит лунный луч на темной воде, но не может схватить его рукой.
Китай... Совсем недавно Китай пал на колени и склонил голову перед величайшим завоевателем земель по имени Ченг-Цзе [44]. И если бы Великий Монгол не умер, то он окончательно бы уничтожил китайский императорский дом... Так-так, почему пришел на ум монгольский властитель и при чем тут звезды? Очень даже при чем! Ченг-Цзе верил звездам, испрашивал у них совета на каждый свой шаг. И его смерть тоже предсказали звезды!
Слова разбросаны в беспорядке. Их нужно выстроить в правильном порядке. Порядок...
О смерти Ченг-Цзе предупредили, как известно, пять планет, выстроившись на небе определенным порядком. Пять планет!
И вдруг осенило. Откуда-то, из каких-то неведомых источников снизошло озарение. Ацухимэ внезапно вспомнила, что давным-давно читала в одной из хроник самурайских войн прошлых веков о таком способе шифрования тайных посланий. Выбирается число, известное только посылателю и получателю. Допустим, число пять. (Пять планет.) Значит, первым словом настоящего письма будет пятое слово письма зашифрованного, вторым — десятое и так далее. Когда же дойдешь до конца письма, то надо считать уже от конца. Пятое от конца слово будет следующим словом настоящего письма. Использованные слова в новый счет, разумеется, не входят, как бы вычеркиваются. Что следует делать, когда останется четыре непристроенных слова, Ацухимэ уже не помнила, но не сомневалась — уж четырем словам она найдет правильные места.
Пять планет. Число пять.
Ацухимэ бросилась к себе в комнату, приготовила кисти для письма, достала тушечницу, капнула в нее воды и принялась растирать тушь. Она несколько раз роняла брикет туши, потому что руки в полном смысле слова дрожали от нетерпения. Наконец приготовления остались позади, можно было писать, и она стала выстраивать на бумаге слова в правильном, как ей казалось, порядке.
Когда она закончила и прочитала, что получилось, то чуть не расплакалась от огорчения. Получилась полная ахинея. «Подожди, — тут же сказала Ацухимэ сама себе. — Наверное, поэтому последнюю строчку и не шифровали, чтобы ее ошибочно включали в счет, чтобы тем самым затруднить прочтение тайнописи. И ты, глупая, попалась на эту хитрость».
Ацухимэ попробовала снова, уже не включая в счет последнюю строку. И вновь получила бессмысленный набор слов. Вот тут уже Ацухимэ не выдержала и расплакалась. Слезы капали на бумагу, размывая тушь.
Наверное, другая женщина на ее месте отступилась бы, скомкала лист, выбросила бы его в окно и отправилась рыдать в три ручья на мужской груди или, за неимением таковой, пошла бы на женскую половину плакаться подружкам и винить этих гнусных мужчин в том, что они вечно усложняют жизнь и до седых волос играют в свои идиотские мальчишеские игры.
Но Ацухимэ сумела взять себя в руки, вытерла кулачками слезы, положила перед собой уже два листа бумаги — письмо и лист с расшифровками. Вгляделась внимательно, крепко задумалась. И вдруг рассмеялась. Как все просто!
Она уж было стала бояться, что применен совсем другой шифр и ей никогда его не угадать. Или она неверно угадала число, и придется еще долго-долго мучиться в поисках верного числа. Но оказывается... всего лишь была использована двойная тайнопись. И эту вторую она увидела.
Достаточно было прочитать получившийся текст наоборот, то есть не сверху вниз, а снизу вверх. И тут Ацухимэ снова чуть не расплакалась, но на сей раз уже от счастья...
— Все получилось, — сказала Ацухимэ...
— И что же там написано? — спросил Артем.
Прежде чем ответить, Ацухимэ выглянула в коридор, плотно задвинула дверь, наклонилась к самому уху Артема и прошептала едва слышно:
— Вот что там написано: «Верю тебе. Обещанное получишь. Жди с момента восхода пятой луны до ее угасания. Там, где уговорились. Пусть всегда горят огни. Будет от пятидесяти до ста. Звезды благоволят нам, обещают победу. Отправлено мною семь гонцов». И последняя, известная тебе, незашифрованная уже строчка.
— И что все это значит? — тоже шепотом спросил Артем. — Я только понял про семь гонцов. И еще я понял, почему использовали столь простую тайнопись. Потому что остальное, на мой взгляд, непосвященному не понять и вообще можно было не шифровать.
— «Простую», ты сказал? — обиженно надула губы Ацухимэ.
— Я пошутил, — поспешил с оправданиями Артем, кляня себя за то, что сморозил чушь. «Надо было похвалить женщину за смекалку, сделать комплимент ее уму и сообразительности, а ты что несешь, цирковой балбес!» — Согласен, неудачно пошутил, обидно пошутил. Я просто чертовски раздосадован, что ты расщелкала трудную задачку раньше меня. Мне так хотелось расколоть этот орешек самому.
Артем украдкой взглянул на девушку — все еще дуется или прошла обида без следа? Так не поймешь...
— Так ты догадалась, Ацухимэ-сан, — спросил Артем, — кому предназначено письмо? И что означают твои слова: «Из-за письма убили мастера»?
Однако вместо исчерпывающих ответов на вопросы, видимо, все еще обиженная Ацухимэ сказала:
— Я ухожу из Мацудайра-рю.
— Как, и ты?! — Артем не сумел сдержать свою радость. — Вот совпадение. Я ведь тоже ухожу. Хара Итиноси опасается, что я навлеку на школу гнев Нобунага. Куда ты собираешься идти, Ацухимэ? Быть может, нам по пути?
— А куда ведет твой путь?
— Он ведет меня отсюда, а дальше... — Артем пожал плечами. — Еще не решил, что дальше. Будем думать.
— Если бы ты был врагом, ты не отдал бы мне письмо, — закусив губу, проговорила Ацухимэ. — А сперва не отдал бы его Мацудайра. И никому ни здесь, ни где-нибудь еще не открыл бы свое лицо... И вообще тебе нечего было бы заворачивать в Мацудайра-рю. Ты собирался покинуть школу прямо сейчас?
— Хара Итиноси дал мне понять, что задерживаться здесь небезопасно для меня самого, — ответил Артем, не понимая, куда клонит Ацухимэ. Или она просто мучает его туманными фразами и мраком неизвестности в отместку за обидные слова?
— Иди по дороге направо, в сторону западного солнца. В полри от деревни у дороги стоит засохшее дерево с корнями, похожими на огромного осьминога. Мимо него не пройти и его ни с каким другим деревом не перепутать. Жди меня там. Тогда и поговорим о письме...
После чего Ацухимэ вскочила с циновок и выпорхнула в коридор...
... Торжественных проводов ему не устроили. И атмосфера неизбывной печали не сопровождала уход Артема из школы фехтовального искусства Мацудайра-рю. Почетный караул вдоль дорожки не выстроился, никто не плакал навзрыд, никто не хватал за ноги и не завывал: «Да на кого ж ты нас покидаешь, родимый!» Ничего этого не было. До ворот его проводил Хара Итиноси, вежливо поклонился, и свел за его спиной воротные створки.
Не жди Артема впереди сладкий миг свидания с госпожой Кумазава Ацухимэ, непременно осталась бы саднящая заноза в сердце — как же так, я вам убийцу нашел, а вы выставили меня за ворота, как последнего варвара-айна!
Разделяющие школу и дерево полри Артем отмахал в два счета бодрым маршевым шагом. А потом, изнывая от нетерпения и страшно волнуясь, наматывал круги вокруг засохшего дуба — ни дать ни взять ученый кот, разве златой цепи не хватает.
Выданный ему Хара Итиноси короб Артем поставил на землю, поместив между корней, и впрямь похожих на щупальца гигантского спрута. Содержимое короба гимнаст, не опасаясь кого-то обидеть, проверил еще в школе. Не обманули желтолицые черти — внутри он обнаружил бэнто с едой, крохотный соломенный коврик (чтобы не испачкаться, если в дороге придется сидеть на чем-то грязном, — ого, какая заботливость!), запасное кимоно (ого, какая щедрость!) и десять серебряных монет. В общем, придраться было не к чему, ну разве только монет можно было бы насыпать побольше.
«Что делать, если не придет? Возвращаться?» — мучился Артем, в виде разнообразия обходя дуб то по часовой, то против часовой стрелки.
Ситуация напоминала ему первое свидание — тогда он, помнится, наматывал круги у станции метро и так же боялся, что дама сердца не придет. Пришла. А как выяснилось гораздо позже, она вообще пришла загодя, подобрала удобный наблюдательный пункт за ларьками и оттуда, получая удовольствие, наблюдала за страданиями Артема: как он вглядывается в вытекающую из метро людскую реку, как он через каждые полминуты подносит к глазам часы, как что-то злобно шепчет себе под нос...
Ацухимэ тоже пришла. Но японка за ларьками не пряталась и исподтишка не следила. Артем увидел ее издали — одиноко идущую по пустынной дороге. А когда Артем разглядел за ее спиной дорожный короб, обрадовался, как пацан, — значит, она не просто хочет поболтать и вернуться домой, а собралась в дальнюю дорогу.
Правда, когда она подошла совсем близко, Артем увидел, что у нее за спиной не дорожный короб, а продолговатая матерчатая сумка, из которой торчит свернутый трубкой соломенный мат. Да ну, какая разница, просто в короб мат не помещается, а она не может спать иначе как на мате! Главное, вещи уложены для дальней дороги!
Они устроились под деревом. Сидеть на корнях-щупальцах было удобно — как на скамейке. И приятно — утро уже было в самом разгаре, и весеннее солнце припекало как следует. А главное — рядом с тобой замечательная девушка. Настолько рядом, что от этой близости кружится голова и учащенно стучит сердце. Словом, пастораль, идиллия, хоть никуда не уходи от этого дерева.
— Ты не боишься, что тебя хватятся и отправят за тобой погоню? — первое, о чем спросил Артем.
— Я оставила письмо, где все написала. Написала, что направляюсь к брату в Киото. Объяснила, почему ухожу. Потому что после смерти мастера мне стало одиноко, и утешение я смогу найти только у брата Хидейоши.
Ацухимэ наклонилась, подняла с земли сухой прутик.
— Они не станут высылать за мной погоню, Алтём. — Она принялась пальцами одной руки отламывать от прутика маленькие кусочки. — Наоборот, они вздохнут с облегчением — больше я не стану их раздражать неподобающим поведением! Особенно радоваться будут на женской половине дома, а оттуда радость перейдет на половину мужскую. Я тоже рада, что ушла оттуда. После смерти сэнсэя в Мацудайра-рю мне стало бы невмоготу. Да меня выжили бы из школы в ближайшее время! Уверена в этом!
Басе
Не было бы счастья, да несчастье помогло. Это русское народное присловье приходило на ум Артему всю дорогу от селения Касивадзаки до деревни Дако. Не случись той трагической нелепости, в результате которой погиб от руки Артема предыдущий владелец таинственной дощечки, не случись страшной беды с мастером Мацудайра — Артем расстался бы с Ацухимэ и неизвестно когда увидел бы ее вновь. А так они шли вместе по дороге, он мог видеть ее, мог с ней говорить. Более того, у них отныне была общая цель, общий враг и одна на двоих долгая дорога.
Сейчас они подходили к деревне Дако. Уже видны были тростниковые и черепичные крыши, над которыми вились дымки, они уже давно шли мимо заливных рисовых полей и фруктовых садов, навстречу им попадались крестьяне.
Сама по себе деревня Дако наших путников не интересовала. Деревня как деревня, по словам Ацухимэ. Но на ее окраине находилось синтоистское святилище Касуга. Оно и было целью их путешествия.
На этом настояла Ацухимэ. Она сказала, что так заведено в их роду. Если предстоит важное дело, допустим, кто-то собирается на бой, он обязательно должен посетить святилище Касуга в деревне Дако, должен поклониться божествам, которые издревле почитает их род. А уж тем более необходимо посетить святилище человеку, который стоит на распутье, не знает, какую дорогу выбрать, и не уверен, что склоняется к правильному выбору. Тишина и покой священного места, а главное — ками, обитающие в окрестностях святилища, — уверяла Ацухимэ — подскажут ей как быть, права ли она в своем выборе.
Дело в том, что в окрестностях святилища обитали души людей рода Кумазава. Род Кумазава вышел отсюда, первые Кумазава были из деревни Дако. Семейное поверье гласило, что все Кумазава, даже кто погибал или умирал своей смертью вдали от этих мест, став ками, возвращались к святилищу Касуга и оставались здесь навсегда...
Путь в горную деревню Дако занял у них три с половиной дня. Пусть те же три с половиной дня потребуются им затем, чтобы вернуться на равнину. Итого неделя. Семь лишних дней, проведенных вместе с Ацухимэ. Артем ничего не имел против этого...
Они прошли по деревне, провожаемые взглядами, в которых, впрочем, не читалось ничего, кроме простого человеческого любопытства.
— Нас принимают за паломников, — сказала Ацухимэ. — Изредка сюда наведываются паломники. Святилище Касуга известно в нашей провинции.
А излишней подозрительностью, как уверяла еще раньше Ацухимэ, здешние жители не страдают. Деревня эта тихая, удаленная от всех властей и городов с их суетой и тревогами. И люди здесь обитают спокойные, рассудительные, живущие исключительно своими маленькими повседневными заботами. «Правда, скоро они поймут, что ни в каких горных деревнях не укроешься от большой общей беды», — так закончила рассказ о местных жителях Ацухимэ.
Храм Касуга стоял на краю деревни. С дороги святилище невозможно было заметить из-за окружающих его каштанов и лиственниц. Сперва требовалось сойти с дороги, пройти по тропе, из-за низко нависающих ветвей лиственниц более похожей на сумрачный туннель. Там под ногами шуршала хвоя, а в ветвях, в причудливых узорах светотени порхала, заливисто чирикая, мелкая птичья сволочь. Живой туннель выводил на лесную поляну, размером с цирковую арену, где и находилось святилище Касуга.
Синтоистский храм вряд ли мог чем-то заинтересовать взыскательных ценителей деревянного зодчества — простое, без каких бы то ни было архитектурных излишеств, невысокое строение из лиственницы с загнутой вверх крышей, крытой красной черепицей. К храму примыкала совсем небольшая постройка: деревянная площадка, четыре столбика по углам, на которых держится черепичная крыша с загнутыми вверх краями, посередине висит подвешенный к крюку маленький бронзовый колокол, а к каждому из столбиков прибито матерчатое какэмоно с изображением оленей. А прямо перед деревянными ступенями храмового крыльца врыты в землю два толстых, покрытых лаком столба, которые украшают разноцветные ленты и оленьи рога.
Действительно, место тихое и уютное. Сразу охватывает ощущение домашности. Настоящий Приют Усталых Странников, где так и тянет повалиться на землю и выдохнуть что-то вроде: «Ну вот я и дома».
И еще одно ощущение возникает сразу же, едва выйдешь из-под деревьев на лужайку, — что столетиями здесь ничего не менялось. Как построили бог знает когда, так и стоит до сих пор в неизменном виде. А чего, спрашивается, не стоять! Лиственница — дерево прочное. Тем более без пригляду святилище не оставляют — это сразу заметно. Храм и пристройка ни в коем разе не запущенны. На древесине ни плесени, ни грибков, между ступенями крыльца не пробивается трава, расползающуюся из леса поросль своевременно вырубают, даже тропа, по которой они шли к святилищу, превратилась бы бог знает во что, в непроходимые джунгли, не прогуливайся по ней время от времени двуногие санитары леса с вострыми топориками.
Ага, а вот, наверное, один из тех, кто следит за священным местом! Из храма им навстречу вышел маленький, сгорбленный старик. Совершенно белые неряшливые волосы до плеч, неухоженная длинная борода, которая тоже могла бы быть совершенно белой, вычесывай ее старик своевременно и мой почаще. Дедок опирался трясущимися руками на посох. Хлопая подслеповатыми, воспаленно-красными глазами, он вглядывался в подходящих к храму людей. Эдакий древний-предревний японский гном, как нельзя лучше подходивший к духу здешних мест.
Древний-то древний, однако Артем по привычке дернул себя за край шляпы-амигаса, понадежнее закрывая лицо. Они с Ацухимэ прошли столбы, остановились перед крыльцом и поклонились старичку.
— Ты из Кумазава, — тоненьким голосом проблеял старичок, показав посохом на Ацухимэ. — Пока глаза мои еще что-то видят, я всегда узнаю Кумазава. Походка у всех у вас одинаковая — такая, будто ходите по льду и боитесь поскользнуться. И глаза у всех одинаковые — словно в глазницы вставлены агаты.
— Сколько же тебе лет, Ёсицуно-сан? — рассмеялась Ацухимэ.
Старичок мелко захихикал, приоткрыв беззубый рот:
— Когда смерть не приходит и не приходит, перестаешь считать года. Но я помню правление Такакура! Вот и считай сама, девочка.
Артем уже понял, что перед ним не кто иной, как жрец синто. Ацухимэ рассказывала о нем: «До этого я была в Дако всего единожды, еще маленькой девочкой. Помню старичка-каннуси [39], старенький такой престаренький. Звали его Ёсицуно. Наверное, его уже давно нет в живых». Оказывается, очень даже есть.
— А-а, — протянул старик и хитро подмигнул. — Я тебя узнал. Ты была здесь однажды. Помню, как ты первой выпрыгнула из крытых женских носилок. С тобой был старший брат, он бежал за носилками, а потом бегал по двору. Вслед за тобою с носилок сошла взрослая женщина, такая же высокая, как и ты сейчас.
— Это была моя мать. — Лицо Ацухимэ почему, то омрачилось.
— Сяду. Тяжело стоять. — Жрец синто с кряхтением опустился на ступени храмового крыльца. — Ты знаешь, что сегодня за день, Ацухимэ?
— Хинамацури [40], — улыбнулась девушка.
— Во-от, — протянул жрец Ёсицуно. И вдруг, прикрыв глаза прочитал стихи:
Ацухимэ не осталась в долгу:
— Случайно заглянешь
в лачугу на склоне горы — а там наряжают кукол... [41]
— Вот-вот, праздник девочек. Девочки наряжают кукол, а матери принаряжают своих девочек. Девушки мечтают о женихах, о собственных детях, о куклах, которых им подарят. А у тебя, девочка, за спиной меч, — сказал старичок, показав посохом на соломенный мат, торчащий из заплечного мешка Ацухимэ, и укоризненно покачал головой. — Когда хуже видят глаза, чутче становится слух. А бряцанье меча в ножнах ни с чем не спутаешь. А ну-ка, покажи мне его!
— Не забыть мне их лиц —
из коробки двух кукол достали в пышных нарядах... [42]
«Да у этого гнома слух как у кота — ведь меч завернут в соломенный мат», — с удивлением подумал Артем. Ацухимэ замялась:
— Я войду в храм и оставлю тебе меч, Ёсицуно-сан. Можешь его посмотреть.
— Пусть будет так, девочка. — Старик с кряхтеньем заворочался на ступенях, устраиваясь поудобнее. — А какой большой у тебя спутник, девочка. Он не похож на самурая. Где его мечи? Кто он? Или женщины из рода Кумазава уже выбирают в спутники людей не самурайского звания?
— Он... самурай. Только он долгое время жил послушником в монастыре на горе Энку и только несколько дней назад покинул монастырь. Поэтому у него нет мечей и сакаяки [43].
— На горе Энку, — кивнул старик. — Знаю такой. Хорошо, идите, не стану досаждать вам разговорами.
Артем и Ацухимэ поднялись по ступеням мимо старичка, разулись и вошли в храм.
В храме было всего лишь одно помещение, разделенное на две части высокой плетеной ширмой. Меньшая, отгороженная часть храма называлась хондэн, то есть святилище. В нем, как объясняла Ацухимэ, хранится синтай, то есть святыня. Святыню этого храма Артем мог видеть сквозь дырочки в ширме — это была не слишком искусно вырезанная из дерева рогатая оленья голова. Олени были нарисованы и на стенах храма. И все: кроме оленей, никаких других изображений в храме не было. Артем знал от Ацухимэ, что в храмах Касуга почитают оленей как посланников божеств. Точно так же, как в храмах Инари есть изображения лис, в храмах Хиэ — обезьян. В этих краях, так уж случилось, прижились храмы Касуга.
Сперва они подошли к ширме, перед которой стояло большое деревянное блюдо. Ацухимэ развязала прихваченный с собой узелок, достала из него краюху хлеба, два рисовых колобка и небольшой камушек соли. Все это она положила в блюдо, бросила туда же несколько серебряных монет.
После этого они с Артемом отступили в хайден — так назывался зал для молений, вторая, большая часть синтоистского храма. Артем опустился на пол рядом с Ацухимэ.
Девушка положила ладони на колени, опустила голову, закрыла глаза. Ее лицо сделалось отрешенным. Неизвестно, о чем сейчас думала Ацухимэ, но в этом храме, признал Артем, хорошо погружаться в себя. Ничто не отвлекает. Где еще предаваться думам, как не здесь, в полнейшей тишине, нарушаемой разве только шорохом птичьих лап — это мелкие птахи прыгали наверху по балкам. Но эти звуки никоим образом отвлечь не могли, скорее, они действовали успокоительно.
Артем тоже закрыл глаза. Он не возносился духом к незримым высотам, не пытался слиться с астралом или мистралом и получить оттуда космическое знание и космическую же энергию. Он просто вспоминал, что произошло за последние три с половиной дня, и пытался заново переосмыслить очередной поворот своей японской эпопеи...
* * *
Тогда в Мацудайра-рю, в своей комнате Артем честно рассказал Ацухимэ, как к нему попало письмо. Ежели шпарить протокольным языком (а он как нельзя лучше подходил к случаю), то Артем чистосердечно сознался в непреднамеренном убийстве, вызванном необходимой самообороной, и в присвоении имущества убитого, поскольку последнему оно стало вроде бы ни к чему. И про монету с выщерблинами Артем сказал. Да, мол, держал в руках «рассеченное золото». Разве что не стал уточнять, за что именно расплатился той монетой.
Ну конечно, сознался Артем совсем не потому, что испугался приставленного к горлу кинжала. Ха, еще чего, какого-то кинжала! Цирковые акробаты — не самые неповоротливые на свете люди, и при большой в том нужде он, думается, смог бы отстраниться от лезвия и вывернуть руку с оружием. Только вот, скажите на милость, зачем устраивать поединки с женщиной, которую ты... которая тебе нравится? Тем более весь ее взбудораженный вид и экспансивное поведение говорили о том, что ей крайне важно узнать правду. «Эх, — с тоской подумал тогда Артем, — лучше бы она так сильно переживала по-другому поводу». Кстати, вот еще один резон: если стремишься к серьезным отношениям с женщиной, стоит ли начинать с запирательства и вранья?
Врать ведь все равно пришлось, отвечая на ее вопрос: «Кто ты такой на самом деле?» Не признаваться же в том, что прибыл из далекого будущего. Поэтому Артем поклялся суровыми богами своей Родины, что все обстоит так, как он о том рассказывал мастеру Мацудайра: он — чудом спасшийся морячок с разбившегося о японские скалы корабля, теперь блукающий неприкаянно по чужой стране.
Вот историю знакомства с ее братом Хидейоши он изложил без утайки: да, познакомились в плену, потом — бегство, ранение, монастырь. Артем клятвенно заверил Ацухимэ, что ее брат Хидейоши к истории с письмом не имеет ни малейшего касательства. Легко, кстати, клясться, когда клянешься в совершеннейшей правде.
— А еще я клянусь тебе в том, что не имел ни малейшего понятия, что это не простая дощечка с нарисованной на ней картинкой, а укрытие для письма. Клянусь тебе богами и памятью родителей. — Вот только после этих слов Артема сестра Хидейоши убрала кинжал от его горла.
— Мне очень хочется верить, что ты мне не соврал ни в едином слове, — сказала она.
— Конечно нет. — Артем приложил руки в груди. Хотел добавить «провалиться мне на этом месте», но решил все же не искушать судьбу. Потому как все же совсем немножко он соврал, а насчет проваливаться... уж кто-кто, а он знал, что это на самом деле возможно — довелось, знаете ли, однажды испробовать.
— Я прочитала письмо, — сказала Ацухимэ. Но в голосе не чувствовалось радости. — Я даже сама не ожидала, что сумею. И даже не до конца еще поверила, что у меня все получилось...
Глава пятнадцатая
КОД ДОЩЕЧКИ
Как же долго я ждал, пока запоет
свою песню кукушка в этом году!
Исса
Оказывается, в то время, когда Артем в беседке завтракал с Хара Итиноси, Ацухимэ уединилась на скамейке в саду, положила письмо на колени и попыталась отгадать его потаенный смысл. Кусая губы и запустив пальцы в волосы, она вглядывалась в иероглифы и напряженно размышляла.
Последняя фраза почему-то не была зашифрована. «Верить только подателю рассеченного золота». Почему? Наверное, чтобы получатель, взяв письмо в руки, сразу, еще до того как приступит к расшифровке, понял, кто принес письмо — друг или враг. И мог врага незамедлительно казнить. Или причина в другом — составитель письма вспомнил о монете-пароле, когда остальное было зашифровано и он уже не мог использовать шифр, а переписывать заново было лень. «Ерунда, и так сойдет», — решил он. Ведь письмо составлял живой человек и, как свойственно людям, мог совершить ошибку, мог что-то забыть, мог полениться. Или вот еще причина: незашифрованная строчка нужна для того, чтобы как можно больше запутать случайного человека, который завладеет письмом и попытается его прочесть. Вот и Ацухимэ незашифрованная фраза лишь заводила в тупик. Поэтому она решила впустую не ломать над этим голову, а зайти с другой стороны.
Слова разбросаны в беспорядке. Будто ребенок сломал игрушечную повозку и разбросал части по комнате. И как быть? Бесконечно прилаживать одно к другому и смотреть, что получится? А ведь может получиться уродина, которую примешь за подлинный текст. Слова на бумаге сплошь простые. И так их можно приладить друг к другу, и сяк...
Ацухимэ пробегала глазами по иероглифам и все чаще останавливала взгляд на слове «звезды». Чем-то ее зацепило это слово. Звезды... При чем тут звезды?
Может быть, это и есть ключ к замочку, который отпирает потайную дверцу? Китайские иероглифы и звезды. Какая-то связь между ними существовала, Ацухимэ ее ощущала, но не могла ухватить. Подобно тому, как человек видит лунный луч на темной воде, но не может схватить его рукой.
Китай... Совсем недавно Китай пал на колени и склонил голову перед величайшим завоевателем земель по имени Ченг-Цзе [44]. И если бы Великий Монгол не умер, то он окончательно бы уничтожил китайский императорский дом... Так-так, почему пришел на ум монгольский властитель и при чем тут звезды? Очень даже при чем! Ченг-Цзе верил звездам, испрашивал у них совета на каждый свой шаг. И его смерть тоже предсказали звезды!
Слова разбросаны в беспорядке. Их нужно выстроить в правильном порядке. Порядок...
О смерти Ченг-Цзе предупредили, как известно, пять планет, выстроившись на небе определенным порядком. Пять планет!
И вдруг осенило. Откуда-то, из каких-то неведомых источников снизошло озарение. Ацухимэ внезапно вспомнила, что давным-давно читала в одной из хроник самурайских войн прошлых веков о таком способе шифрования тайных посланий. Выбирается число, известное только посылателю и получателю. Допустим, число пять. (Пять планет.) Значит, первым словом настоящего письма будет пятое слово письма зашифрованного, вторым — десятое и так далее. Когда же дойдешь до конца письма, то надо считать уже от конца. Пятое от конца слово будет следующим словом настоящего письма. Использованные слова в новый счет, разумеется, не входят, как бы вычеркиваются. Что следует делать, когда останется четыре непристроенных слова, Ацухимэ уже не помнила, но не сомневалась — уж четырем словам она найдет правильные места.
Пять планет. Число пять.
Ацухимэ бросилась к себе в комнату, приготовила кисти для письма, достала тушечницу, капнула в нее воды и принялась растирать тушь. Она несколько раз роняла брикет туши, потому что руки в полном смысле слова дрожали от нетерпения. Наконец приготовления остались позади, можно было писать, и она стала выстраивать на бумаге слова в правильном, как ей казалось, порядке.
Когда она закончила и прочитала, что получилось, то чуть не расплакалась от огорчения. Получилась полная ахинея. «Подожди, — тут же сказала Ацухимэ сама себе. — Наверное, поэтому последнюю строчку и не шифровали, чтобы ее ошибочно включали в счет, чтобы тем самым затруднить прочтение тайнописи. И ты, глупая, попалась на эту хитрость».
Ацухимэ попробовала снова, уже не включая в счет последнюю строку. И вновь получила бессмысленный набор слов. Вот тут уже Ацухимэ не выдержала и расплакалась. Слезы капали на бумагу, размывая тушь.
Наверное, другая женщина на ее месте отступилась бы, скомкала лист, выбросила бы его в окно и отправилась рыдать в три ручья на мужской груди или, за неимением таковой, пошла бы на женскую половину плакаться подружкам и винить этих гнусных мужчин в том, что они вечно усложняют жизнь и до седых волос играют в свои идиотские мальчишеские игры.
Но Ацухимэ сумела взять себя в руки, вытерла кулачками слезы, положила перед собой уже два листа бумаги — письмо и лист с расшифровками. Вгляделась внимательно, крепко задумалась. И вдруг рассмеялась. Как все просто!
Она уж было стала бояться, что применен совсем другой шифр и ей никогда его не угадать. Или она неверно угадала число, и придется еще долго-долго мучиться в поисках верного числа. Но оказывается... всего лишь была использована двойная тайнопись. И эту вторую она увидела.
Достаточно было прочитать получившийся текст наоборот, то есть не сверху вниз, а снизу вверх. И тут Ацухимэ снова чуть не расплакалась, но на сей раз уже от счастья...
— Все получилось, — сказала Ацухимэ...
— И что же там написано? — спросил Артем.
Прежде чем ответить, Ацухимэ выглянула в коридор, плотно задвинула дверь, наклонилась к самому уху Артема и прошептала едва слышно:
— Вот что там написано: «Верю тебе. Обещанное получишь. Жди с момента восхода пятой луны до ее угасания. Там, где уговорились. Пусть всегда горят огни. Будет от пятидесяти до ста. Звезды благоволят нам, обещают победу. Отправлено мною семь гонцов». И последняя, известная тебе, незашифрованная уже строчка.
— И что все это значит? — тоже шепотом спросил Артем. — Я только понял про семь гонцов. И еще я понял, почему использовали столь простую тайнопись. Потому что остальное, на мой взгляд, непосвященному не понять и вообще можно было не шифровать.
— «Простую», ты сказал? — обиженно надула губы Ацухимэ.
— Я пошутил, — поспешил с оправданиями Артем, кляня себя за то, что сморозил чушь. «Надо было похвалить женщину за смекалку, сделать комплимент ее уму и сообразительности, а ты что несешь, цирковой балбес!» — Согласен, неудачно пошутил, обидно пошутил. Я просто чертовски раздосадован, что ты расщелкала трудную задачку раньше меня. Мне так хотелось расколоть этот орешек самому.
Артем украдкой взглянул на девушку — все еще дуется или прошла обида без следа? Так не поймешь...
— Так ты догадалась, Ацухимэ-сан, — спросил Артем, — кому предназначено письмо? И что означают твои слова: «Из-за письма убили мастера»?
Однако вместо исчерпывающих ответов на вопросы, видимо, все еще обиженная Ацухимэ сказала:
— Я ухожу из Мацудайра-рю.
— Как, и ты?! — Артем не сумел сдержать свою радость. — Вот совпадение. Я ведь тоже ухожу. Хара Итиноси опасается, что я навлеку на школу гнев Нобунага. Куда ты собираешься идти, Ацухимэ? Быть может, нам по пути?
— А куда ведет твой путь?
— Он ведет меня отсюда, а дальше... — Артем пожал плечами. — Еще не решил, что дальше. Будем думать.
— Если бы ты был врагом, ты не отдал бы мне письмо, — закусив губу, проговорила Ацухимэ. — А сперва не отдал бы его Мацудайра. И никому ни здесь, ни где-нибудь еще не открыл бы свое лицо... И вообще тебе нечего было бы заворачивать в Мацудайра-рю. Ты собирался покинуть школу прямо сейчас?
— Хара Итиноси дал мне понять, что задерживаться здесь небезопасно для меня самого, — ответил Артем, не понимая, куда клонит Ацухимэ. Или она просто мучает его туманными фразами и мраком неизвестности в отместку за обидные слова?
— Иди по дороге направо, в сторону западного солнца. В полри от деревни у дороги стоит засохшее дерево с корнями, похожими на огромного осьминога. Мимо него не пройти и его ни с каким другим деревом не перепутать. Жди меня там. Тогда и поговорим о письме...
После чего Ацухимэ вскочила с циновок и выпорхнула в коридор...
... Торжественных проводов ему не устроили. И атмосфера неизбывной печали не сопровождала уход Артема из школы фехтовального искусства Мацудайра-рю. Почетный караул вдоль дорожки не выстроился, никто не плакал навзрыд, никто не хватал за ноги и не завывал: «Да на кого ж ты нас покидаешь, родимый!» Ничего этого не было. До ворот его проводил Хара Итиноси, вежливо поклонился, и свел за его спиной воротные створки.
Не жди Артема впереди сладкий миг свидания с госпожой Кумазава Ацухимэ, непременно осталась бы саднящая заноза в сердце — как же так, я вам убийцу нашел, а вы выставили меня за ворота, как последнего варвара-айна!
Разделяющие школу и дерево полри Артем отмахал в два счета бодрым маршевым шагом. А потом, изнывая от нетерпения и страшно волнуясь, наматывал круги вокруг засохшего дуба — ни дать ни взять ученый кот, разве златой цепи не хватает.
Выданный ему Хара Итиноси короб Артем поставил на землю, поместив между корней, и впрямь похожих на щупальца гигантского спрута. Содержимое короба гимнаст, не опасаясь кого-то обидеть, проверил еще в школе. Не обманули желтолицые черти — внутри он обнаружил бэнто с едой, крохотный соломенный коврик (чтобы не испачкаться, если в дороге придется сидеть на чем-то грязном, — ого, какая заботливость!), запасное кимоно (ого, какая щедрость!) и десять серебряных монет. В общем, придраться было не к чему, ну разве только монет можно было бы насыпать побольше.
«Что делать, если не придет? Возвращаться?» — мучился Артем, в виде разнообразия обходя дуб то по часовой, то против часовой стрелки.
Ситуация напоминала ему первое свидание — тогда он, помнится, наматывал круги у станции метро и так же боялся, что дама сердца не придет. Пришла. А как выяснилось гораздо позже, она вообще пришла загодя, подобрала удобный наблюдательный пункт за ларьками и оттуда, получая удовольствие, наблюдала за страданиями Артема: как он вглядывается в вытекающую из метро людскую реку, как он через каждые полминуты подносит к глазам часы, как что-то злобно шепчет себе под нос...
Ацухимэ тоже пришла. Но японка за ларьками не пряталась и исподтишка не следила. Артем увидел ее издали — одиноко идущую по пустынной дороге. А когда Артем разглядел за ее спиной дорожный короб, обрадовался, как пацан, — значит, она не просто хочет поболтать и вернуться домой, а собралась в дальнюю дорогу.
Правда, когда она подошла совсем близко, Артем увидел, что у нее за спиной не дорожный короб, а продолговатая матерчатая сумка, из которой торчит свернутый трубкой соломенный мат. Да ну, какая разница, просто в короб мат не помещается, а она не может спать иначе как на мате! Главное, вещи уложены для дальней дороги!
Они устроились под деревом. Сидеть на корнях-щупальцах было удобно — как на скамейке. И приятно — утро уже было в самом разгаре, и весеннее солнце припекало как следует. А главное — рядом с тобой замечательная девушка. Настолько рядом, что от этой близости кружится голова и учащенно стучит сердце. Словом, пастораль, идиллия, хоть никуда не уходи от этого дерева.
— Ты не боишься, что тебя хватятся и отправят за тобой погоню? — первое, о чем спросил Артем.
— Я оставила письмо, где все написала. Написала, что направляюсь к брату в Киото. Объяснила, почему ухожу. Потому что после смерти мастера мне стало одиноко, и утешение я смогу найти только у брата Хидейоши.
Ацухимэ наклонилась, подняла с земли сухой прутик.
— Они не станут высылать за мной погоню, Алтём. — Она принялась пальцами одной руки отламывать от прутика маленькие кусочки. — Наоборот, они вздохнут с облегчением — больше я не стану их раздражать неподобающим поведением! Особенно радоваться будут на женской половине дома, а оттуда радость перейдет на половину мужскую. Я тоже рада, что ушла оттуда. После смерти сэнсэя в Мацудайра-рю мне стало бы невмоготу. Да меня выжили бы из школы в ближайшее время! Уверена в этом!