Я сказал им, что англичане идут по нашим следам. Если только можно задержать врага лишь на один час…
   Насир взглянул вперед и увидел обнесенную стенами и окруженную лесом мызу, преграждавшую прямую дорогу. Он подозвал Нури Шаалана, и они поспешили туда, чтобы задержать турок.
   Мы вернулись на три мили назад к передовому отряду индусов и рассказали их дряхлому, угрюмому полковнику, какой подарок подготовили ему арабы. Он, казалось, не испытывал особого желания нарушить великолепный порядок, в котором маршировали его люди, но наконец отделил один эскадрон и послал его через равнину против турок, направивших на нас легкие орудия. Один или два снаряда разорвались почти между рядами солдат, и тут, к нашему ужасу (ибо Насир пошел на большой риск, ожидая мощной подмоги), полковник отдал приказ к отступлению и быстро отошел к дороге. Мы со Стерлингом бешеными прыжками ринулись за ним, умоляя его не бояться горных орудий, огонь которых был не более опасен, чем выстрелы из дамского пистолета, но ни уговоры, ни наш гнев не смогли заставить старика сдвинуться хоть на дюйм. Мы помчались в третий раз обратно вдоль дороги в поисках высшего начальства.
   Украшенный красными нашивками адъютант сообщил нам, что с другой стороны идет генерал Грегори.
   Мы поехали за генералом, одолжили ему автомобиль, чтобы капитан Генерального штаба, прикомандированный к бригаде, мог доставить срочный приказ кавалерии. Один всадник галопом помчался к конной артиллерии, которая открыла огонь, как раз когда последний луч света скользнул по вершине горы и исчез в облаках. Подоспела миддлсекская вспомогательная кавалерия99, и ее бросили на подмогу арабам, чтобы атаковать турецкий тыл.
   К ночи неприятель пришел в полное смятение и, бросив орудия, транспорт и все снаряжение, устремился через низкий участок горной цепи по направлению к вершинам Манна, полагая, что за ними они найдут спасение в безлюдной стране. Однако в безлюдной стране находился Ауда, и в эту ночь своей последней битвы старик убивал одного врага за другим, грабил их и брал в плен, пока заря не положила конец сражению. Так погибла турецкая Четвертая армия, в течение двух лет являвшаяся для нас камнем преткновения.
   Удача и энергия Грегори позволили нам не бояться встречи с Насиром. Мы поехали в Киеве, где условились встретиться с ним около полуночи.


100.
   День подходил к концу, все население высыпало на бурлящие улицы. Мы назначили инженера для надзора за электрической станцией, обязав его приложить все силы к тому, чтобы к сегодняшнему же вечеру осветить город. Возобновление уличного освещения было бы самым убедительным доказательством наступившего мира. Ему удалось выполнить это, и порядок, воцарившийся в первый же вечер победы, в значительной мере был обязан мирному сиянию уличных огней, хотя усердствовала и наша новая полиция.
   Затем мы занялись санитарными мероприятиями. Улицы оказались усеяны брошенными повозками и автомобилями, различными пожитками, вещами, трупами – остатками разбитой армии. Среди турок свирепствовали тиф, дизентерия, ломбардская проказа и другие болезни, и больные отползали умирать в каждое тенистое убежище вдоль пути их похода. Нури набрал команды санитаров, чтобы они произвели предварительную очистку зачумленных дорог и площадей, и распределил врачей по больницам, обещав на следующий день прислать медикаменты и провиант – все, что только удастся раздобыть.
   Затем возник вопрос о тюрьмах. Во время турецкого отступления их покинули и сторожа, и заключенные. Шукри умело использовал это, объявив гражданскую, политическую и военную амнистию. Нужно было разоружить граждан или, по крайней мере, убедить их не носить винтовок. Выпустив прокламации, мы Достигли в течение трех или четырех дней своей цели, не применяя принудительных мер.
   Началась работа по оказанию помощи. Неимущие уже в течение многих дней чуть не умирали от голода. Была налажена раздача порченого провианта из армейских складов. Затем нужно было снабдить пищевыми припасами все население города, которое через два дня начало бы голодать, так как в Дамаске не оставалось никаких запасов. Наладить временное снабжение из окрестных деревень являлось делом нетрудным. Для этого нужно было восстановить уверенность в безопасности дорог и дать вьючных животных взамен уведенных турками. Поскольку англичане едва ли поделились бы с нами, мы отделили часть животных из нашего собственного транспорта.
   Но регулярное снабжение продовольствием требовало железной дороги. Надо было немедленно подыскать и вновь поставить на работу стрелочников, машинистов, кочегаров, рабочих – весь персонал, обслуживающий железнодорожное движение. Затем мы вспомнили о телеграфе.
   Были необходимы квартиры для наших и для английских войск, безотлагательным делом являлось возобновление торговли и открытие магазинов, упорядочивание рынков и денежного обращения.
   Денежное обращение пребывало в ужасном состоянии. Австралийцы награбили миллионы турецких банкнот, единственных денежных знаков, имевших хождение, и совершенно обесценили их, швыряясь лирами во все стороны. Какой-то кавалерист отдал банкноту в пятьсот лир парню, который три минуты подержал его лошадь. Юнг показал себя новичком, пытаясь укрепить курс лиры последними остатками нашего золота, полученного в Акабе. Но нужно было фиксировать новые цены, и это потребовало работы печатного станка.
   Едва мы проделали это, как возникла потребность в газете. Кроме того, надо было разрешить вопрос водоснабжения, противопожарных мер и сбора налогов.
   Все, вместе взятое, доставило нам уйму хлопот. Наша деятельность ограничивалась внешней стороной, отделкой фасада за счет подлинного строительства.
   Однако она шла так успешно, что, когда я 4 октября покидал Дамаск, сирийцы фактически имели собственное правительство, которое просуществовало два года – без иностранной помощи, в оккупированной стране, опустошенной войною, и вопреки желанию некоторых влиятельных элементов среди союзников101.
   В тот же день я сидел один в своей комнате, работая и размышляя, когда муэдзины начали призывать к вечерней молитве. Их голоса разносились в сыром вечернем воздухе над праздничным городом, расцвеченным огнями. Один из них, с особенно звонким и сочным голосом, выкрикивал с минарета соседней мечети. Очнувшись, я заметил, что невольно прислушиваюсь к его словам:
   – Бог один велик во всем мире. Я утверждаю, что нет Бога, кроме Бога, и Мухаммед его пророк. Придите к молитве – и обретете покой. Бог один велик. Нет Бога, кроме Бога.
   Под конец он понизил голос почти до разговорного тона и тихо добавил:
   – И он милосерден сегодня к нам, о люди Дамаска!
   Крик муэдзинов замолк, ибо все, казалось, вняли призыву к молитве в эту первую ночь полной свободы.




Глава 121


   Меня разбудил какой-то встревоженный горожанин, сказав, что Абдель Кадер затевает бунт. Я послал за Нури Саидом, радуясь тому, что алжирский глупец сам себе рыл яму. Он созвал своих людей, объявил им, что все шерифы являются креатурами британцев, и уговаривал, пока еще есть время, нанести удар во имя веры и халифа.
   К его призывам прислушивались друзы, которым я резко отказал в вознаграждении за их запоздалые услуги. Они были раскольниками, сектантами, не придерживавшимися ни ислама, ни халифата турок, ни воззрений Абдель Кадера, но антихристианский бунт означал грабеж и, возможно, резню маронитов. Они взялись за оружие и принялись громить только что открывшиеся магазины.
   До наступления дня мы не предпринимали никаких действий, потому что нас было не так много, чтобы рисковать преимуществом в оружии и сражаться в темноте, когда трудно отличить глупца от нормального человека. Но едва забрезжил рассвет, мы направили людей в горное предместье и выманили бунтовщиков в расположенные вдоль реки районы города, где улицы прерывались мостами и где их было легко контролировать.
   Там мы поняли, насколько несерьезной была попытка мятежа. Нури Сайд выставил на пути демонстрантов свои пулеметные расчеты, и длинные пулеметные очереди прижали их к белоснежным стенам. Затем наши отряды разогнали зачинщиков. Ужасный шум заставил друзов побросать только что захваченные трофеи и разбежаться по боковым переулкам. Мухаммед Сайд, не такой храбрый, как его братья, был взят в своем доме и посажен в камеру в ратуше. У меня снова чесались руки его расстрелять, но я ждал, пока мы захватим другого брата.
   Однако Абдель Кадер снова ушел в горы. В полдень все было кончено. Когда начался этот бунт, я обратился к Чевелу, который немедленно предложил свои войска. Я поблагодарил его и попросил выдвинуть вторую роту конников к турецким баракам (ближайший пост) и приказать ждать моих распоряжений, но операция была слишком незначительной, чтобы прибегнуть к этой помощи.
   Самым выдающимся ее результатом оказалась реакция журналистов, находившихся за стенами своего отеля. Им не пришлось обмакнуть свои перья в кровь сражавшихся в этой кампании, которая протекала быстрее, чем были способны двигаться их автомобили, но она, словно ниспосланный богом дождь, заливший окна их спален, позволила им развернуться во всю силу. Они писали и телеграфировали свои сообщения, пока находившийся в Рамлехе Алленби не перепугался не на шутку и не прислал мне пресс-релиз, в котором говорилось о том, что обе Балканские войны и все пять случаев армянской резни не шли ни в какое сравнение с сегодняшней мясорубкой в Дамаске, что улицы были завалены трупами, по сточным канавам текла кровь, а городские фонтаны, питавшиеся водой из вздувшейся Барады, били алыми струями! В своем быстром ответе я привел список потерь: пять убитых и десяток раненых. Из числа убитых трое стали жертвами безжалостного Киркбрайда, любившего поиграть револьвером.
   Друзы были изгнаны из города, а их лошади и винтовки были переданы жителям Дамаска, из которых мы сформировали гражданскую гвардию на случай непредвиденных событий. Эти гвардейцы, придававшие городу воинственный вид, патрулировали до вечера, когда все снова успокоилось и на улицы вернулась нормальная жизнь. Разносчики снова бойко торговали конфетами, холодными напитками, цветами и небольшими хиджазскими флажками.
   Мы вернулись к работе по организации коммунального хозяйства. Лично для меня забавным событием было официальное представление испанского консула, лощеного, говорившего по-английски типа, самозванно объявившего себя поверенным в делах семнадцати стран (включая все воюющие, кроме Турции) и тщетно добивавшегося официального признания за ним этого статуса городскими властями.
   Во время ленча один австралийский врач умолял меня, взывая к человечности, обратить внимание на турецкую больницу. Я мысленно прошелся по всем трем нашим больницам – военной, гражданской и миссионерской – и сказал ему, что мы заботились обо всех этих учреждениях одинаково, насколько позволяли средства. Но арабы не могли изобретать лекарств, как не мог обеспечить нас ими и Чевел. Он же продолжал рассказывать об огромном количестве грязных зданий без единого медицинского работника или санитара, забитых мертвыми и умиравшими людьми, о множестве случаев дизентерии (по меньшей мере, у некоторых из этих больных был брюшной тиф), так, что оставалось лишь надеяться на то, чтобы не началась эпидемия сыпного тифа или холеры.
   По его рассказам я понял, что речь шла о турецких бараках, занимаемых двумя австралийскими ротами городского резерва. Выставлены ли там часовые у ворот? «Да», – ответил доктор и добавил, что там полно больных турок. Я отправился туда и переговорил с охраной, которую удивило то, что я пришел один и пешком. Охране было приказано не пускать никого из горожан, чтобы они не устроили резню больным, – это не исключалось, поскольку арабы превратно понимали способы ведения войны. Наконец мой английский язык послужил мне пропуском к небольшому дому, сад вокруг которого был полон жалкими пленными: две сотни людей были в отчаянии, а многие – при последнем издыхании.
   Открыв большую дверь барака, я крикнул, чтобы обратить на себя внимание персонала; пыльные коридоры ответили мне эхом, но другого ответа не последовало. Огромный, пустынный, словно всасывавший в себя солнце двор был завален мусором. Охранник сказал мне, что тысячи пленных накануне угнаны отсюда в загородный лагерь. Теперь сюда никто не приходил и не выходил отсюда. Я вышел к дальнему проходу, слева от которого находилось запертое помещение, почерневшее от солнечных лучей, отражавшихся от оштукатуренных стен.
   Я вошел внутрь и сразу почувствовал тошнотворный запах. Каменный пол был сплошь покрыт уложенными в ряды мертвыми телами, одни в полном военном обмундировании, другие в нижнем белье, третьи вовсе обнаженные. Их там было, наверное, до тридцати, и их объедали крысы, оставляя на телах влажные красные борозды. Несколько трупов были, по всей видимости, недавними, может быть, с момента смерти прошел всего день или два, другие, очевидно, находились здесь уже долго. На гниющей плоти некоторых проступили желтые, синие и черные разводы. Многие раздулись до размеров вдвое или втрое больше обычных, и их сальные головы смеялись черными ртами, окруженными грубой небритой щетиной. У других мягкие части тела провалились. Несколько трупов разорвало давлением гнилостных газов, и процесс разложения зашел так далеко, что ткани уже стали переходить в жидкое состояние.