Страница:
А на улице возле самой кассы встретили дядю Серёжу, который вдруг, посмотрев на нас, сказал Пал Палычу:
— Слушай, старик, а почему ты не хочешь наследника отправить теплоходом? Это же интересней.
Я просто взвизгнул, Витя, по-моему, тоже, но молча, и от такой нашей реакции и папе, и дяде Серёже, и Вите, и мне стало совершенно ясно, что мы поплывём на теплоходе.
Я не буду рассказывать о том, как покупали билет дяде Серёже, Вите и мне, что, кому и сколько мы за это дали, скажу только, что неделю мы проходили, пробегали по каким-то очередям, не находя себе места, даже были в Итальянском консульстве, где какой-то болван с именем Пелагалли (в переводе «куриный живодёр») чуть было не отказал нам с Витей в визе, но на помощь пришёл дядя Серёжа. Он назвал синьора Пелагалли «папамолла», после чего тот покраснел и быстро-быстро подписал наши документы.
Что ж, первый урок пошёл на пользу. Мы узнали с Витей волшебные слова, с помощью которых можно будет решать в Италии сложные проблемы.
А здесь наконец проблемы кончились, и мы вздохнули, когда обнаружили себя в поезде, мчащемся в Одессу — оттуда отплывал наш корабль, — посмотрели друг на друга и рассмеялись. Нас даже не огорчило то, что, несмотря на название поезда — «Белая акация», в нём невероятно воняли уборные в обеих сторонах вагона. Наше купе было посередине, и мы открыли окна.
Дядя Серёжа вышел поговорить с проводником насчёт чая, а мы стали вспоминать, как нас провожали Мама-Маша, Пал Палыч и заметно уже подросший Витин младший брат Костя.
— Будь осторожен, Витенька, — говорила Мама-Маша сквозь слезы.
— Что ты, мать, учишь его, он взрослый мужчина, к тому же — «будь осторожен», «будь осторожен», — не насовсем же едет, в гости.
Тут Мама-Маша совсем заплакала, но уже сквозь смех.
— К тому же дети за границей взрослеют быстрее, — добавил подошедший к вагону дядя Серёжа, — и Виктор, глядя на них, поучится кое-чему. У них есть чему поучиться.
— Ты, Сереженька, ему всех денег не давай, — сказала Мама-Маша.
— Ну уж нет, получил сполна тот час же по прибытии в порт: быть мужчиной надо учиться не постепенно.
Я утвердительно гавкнул, а поезд дал прощальный гудок.
Потом мы долго махали руками и хвостом и, наконец, уселись в купе. Весь следующий день мы смотрели в окно, где видели мычащих коров, пасущихся овец и кудахтающих кур. Мы покупали на украинских станциях сливы, инжир, кукурузу и дыни, а на редких остановках я бегал под кустики, и мы ехали дальше.
Украина, когда мы проезжали её, показалась мне удивительно красивой, мягкой и доброй, как лето на даче, а совсем не чужой страной. Пользуясь случаем, мы старались набраться впечатлений.
В ночь накануне прибытия в Одессу мы почти не спали и все представляли себя на теплоходе.
Отчасти это было потому, что в купе не горел свет. Вероятно, победившая демократия в лице Министерства путей сообщения считала, что народ, хотя бы даже ив моем лице, может продолжать находиться в темноте…
А утром…
Наш поезд уже приближался к Одессе, как вдруг я увидел море. То есть, увидев его, я даже не понял, что это. Я же его никогда не видел из окна поезда, хотя в прошлом году и плавал по нему в лодке.
Дядя Серёжа решил нас немного просветить в географии. Эти взрослые всё-таки удивительные люди. Но надо отдать ему должное. слушать то, что он говорил, было полезно.
На Чёрном море, оказывается, кроме нашей, стоят такие страны, как Румыния, Болгария, Турция. Площадь моря четыреста двадцать две тысячи квадратных километров, самая большая его глубина не превышает путь больше двух километров. Ничего себе! Попробуй донырни. На западе и северо-западе берега у моря низкие, на востоке и юге к морю вплотную подступают горы, островов у него мало. Водится в нём рыба под названием хамса, ставрида, скумбрия и шпрот. Когда она только появится в магазинах? Хотя я помню её ещё щенком — она была в банках.
А тут неожиданно у самых рельсов появилась вода, да в таком количестве, что не было видно берегов, и дядя Серёжа прервал свою лекцию. Честное слово, захотелось даже писать стихи, хотя для собаки моего размаха это уже совсем не лезет ни в какой ошейник. Я, позабыв все правила приличия, выбежал из нашего купе и громко залаял.
— А билет у тебя есть, пёсик? — тотчас же спросил меня усатый дядя в железнодорожной форме, который как раз проходил по нашему вагону.
Я уже заметил, что к писателям и собакам железнодорожные служащие почему-то непременно обращаются на «ты».
Я немедленно закрыл пасть, спрятал язык и, перестав лаять, устремился в купе, но дядя пошёл за мной. Мой хозяин Витя торжественно предъявил контролёру билет, и тот ушёл разочарованный, снисходительно потрепав меня за ухом.
Но вообще в нашем вагоне, видимо, любили собак, потому что на остановках было много желающих погулять со мной, и я этому не противился, понимая, что, может быть, когда человек куда-то едет, к тому же отдыхать, он становится добрее. Как бы то ни было, неожиданная проверка билета настроения мне не испортила. Да и время пошло быстрее. Вскоре мы прикатили на вокзал, пахнущий, как все вокзалы на свете, железом и ещё чем-то.
Проводников вагона я не запомнил, хотя и приветливо с ними попрощался.
Утром от волнения мы сразу же помчались в порт, где стало известно, что наш теплоход отплывает только в пять часов вечера, и поэтому решено было посмотреть Одессу.
— Слушай, старик, а почему ты не хочешь наследника отправить теплоходом? Это же интересней.
Я просто взвизгнул, Витя, по-моему, тоже, но молча, и от такой нашей реакции и папе, и дяде Серёже, и Вите, и мне стало совершенно ясно, что мы поплывём на теплоходе.
Я не буду рассказывать о том, как покупали билет дяде Серёже, Вите и мне, что, кому и сколько мы за это дали, скажу только, что неделю мы проходили, пробегали по каким-то очередям, не находя себе места, даже были в Итальянском консульстве, где какой-то болван с именем Пелагалли (в переводе «куриный живодёр») чуть было не отказал нам с Витей в визе, но на помощь пришёл дядя Серёжа. Он назвал синьора Пелагалли «папамолла», после чего тот покраснел и быстро-быстро подписал наши документы.
Что ж, первый урок пошёл на пользу. Мы узнали с Витей волшебные слова, с помощью которых можно будет решать в Италии сложные проблемы.
А здесь наконец проблемы кончились, и мы вздохнули, когда обнаружили себя в поезде, мчащемся в Одессу — оттуда отплывал наш корабль, — посмотрели друг на друга и рассмеялись. Нас даже не огорчило то, что, несмотря на название поезда — «Белая акация», в нём невероятно воняли уборные в обеих сторонах вагона. Наше купе было посередине, и мы открыли окна.
Дядя Серёжа вышел поговорить с проводником насчёт чая, а мы стали вспоминать, как нас провожали Мама-Маша, Пал Палыч и заметно уже подросший Витин младший брат Костя.
— Будь осторожен, Витенька, — говорила Мама-Маша сквозь слезы.
— Что ты, мать, учишь его, он взрослый мужчина, к тому же — «будь осторожен», «будь осторожен», — не насовсем же едет, в гости.
Тут Мама-Маша совсем заплакала, но уже сквозь смех.
— К тому же дети за границей взрослеют быстрее, — добавил подошедший к вагону дядя Серёжа, — и Виктор, глядя на них, поучится кое-чему. У них есть чему поучиться.
— Ты, Сереженька, ему всех денег не давай, — сказала Мама-Маша.
— Ну уж нет, получил сполна тот час же по прибытии в порт: быть мужчиной надо учиться не постепенно.
Я утвердительно гавкнул, а поезд дал прощальный гудок.
Потом мы долго махали руками и хвостом и, наконец, уселись в купе. Весь следующий день мы смотрели в окно, где видели мычащих коров, пасущихся овец и кудахтающих кур. Мы покупали на украинских станциях сливы, инжир, кукурузу и дыни, а на редких остановках я бегал под кустики, и мы ехали дальше.
Украина, когда мы проезжали её, показалась мне удивительно красивой, мягкой и доброй, как лето на даче, а совсем не чужой страной. Пользуясь случаем, мы старались набраться впечатлений.
В ночь накануне прибытия в Одессу мы почти не спали и все представляли себя на теплоходе.
Отчасти это было потому, что в купе не горел свет. Вероятно, победившая демократия в лице Министерства путей сообщения считала, что народ, хотя бы даже ив моем лице, может продолжать находиться в темноте…
А утром…
Наш поезд уже приближался к Одессе, как вдруг я увидел море. То есть, увидев его, я даже не понял, что это. Я же его никогда не видел из окна поезда, хотя в прошлом году и плавал по нему в лодке.
Дядя Серёжа решил нас немного просветить в географии. Эти взрослые всё-таки удивительные люди. Но надо отдать ему должное. слушать то, что он говорил, было полезно.
На Чёрном море, оказывается, кроме нашей, стоят такие страны, как Румыния, Болгария, Турция. Площадь моря четыреста двадцать две тысячи квадратных километров, самая большая его глубина не превышает путь больше двух километров. Ничего себе! Попробуй донырни. На западе и северо-западе берега у моря низкие, на востоке и юге к морю вплотную подступают горы, островов у него мало. Водится в нём рыба под названием хамса, ставрида, скумбрия и шпрот. Когда она только появится в магазинах? Хотя я помню её ещё щенком — она была в банках.
А тут неожиданно у самых рельсов появилась вода, да в таком количестве, что не было видно берегов, и дядя Серёжа прервал свою лекцию. Честное слово, захотелось даже писать стихи, хотя для собаки моего размаха это уже совсем не лезет ни в какой ошейник. Я, позабыв все правила приличия, выбежал из нашего купе и громко залаял.
— А билет у тебя есть, пёсик? — тотчас же спросил меня усатый дядя в железнодорожной форме, который как раз проходил по нашему вагону.
Я уже заметил, что к писателям и собакам железнодорожные служащие почему-то непременно обращаются на «ты».
Я немедленно закрыл пасть, спрятал язык и, перестав лаять, устремился в купе, но дядя пошёл за мной. Мой хозяин Витя торжественно предъявил контролёру билет, и тот ушёл разочарованный, снисходительно потрепав меня за ухом.
Но вообще в нашем вагоне, видимо, любили собак, потому что на остановках было много желающих погулять со мной, и я этому не противился, понимая, что, может быть, когда человек куда-то едет, к тому же отдыхать, он становится добрее. Как бы то ни было, неожиданная проверка билета настроения мне не испортила. Да и время пошло быстрее. Вскоре мы прикатили на вокзал, пахнущий, как все вокзалы на свете, железом и ещё чем-то.
Проводников вагона я не запомнил, хотя и приветливо с ними попрощался.
Утром от волнения мы сразу же помчались в порт, где стало известно, что наш теплоход отплывает только в пять часов вечера, и поэтому решено было посмотреть Одессу.
Жемчужина у моря
Одессу иногда называют «Морской жемчужиной». Но я так мечтал о морском путешествии, что на Одессу сперва не смотрел, ведь она, хотя и жемчужина у моря, но все же доступней, чем Италия, и поэтому меня, я надеюсь, вы не очень осудите. Да и когда мы проезжали по городу в такси, она показалась мне грязной.
Но дядя Серёжа сказал, что это не город грязный, а окно в машине, через которое я пытался что-то увидеть.
Поскольку дядя Серёжа профессор географии, то ему сам Бог велел рассказать нам про Одессу то, что, быть может, и полезно знать, но для путешественника, ищущего только впечатлений не пригодится никогда.
Но, может быть, моим читателям будет интересно узнать, что Одесса — это город свободный, хотя формально входящий в состав Украины, находится он на Чёрном море, на Крымском полуострове, он к тому же важный центр машиностроения, химической, нефтеперерабатывающей и кондитерской, что очень важно для нас с Витей, промышленности. Многие зарубежные фирмы считают за честь иметь дело с одесскими предпринимателями. Но конфет в магазинах не было. Зато в городе мы насчитали четырнадцать университетов и институтов, шесть театров и множество музеев; в годы Второй мировой войны фашисты хотели его разрушить, но город оборонялся семьдесят три дня и победил.
В центральной части Одессы, я это сам видел, действительно высится на холме волшебный мраморный ансамбль классических зданий с Потемкинской лестницей и памятником основателю Одессы Дюку Ришелье.
Мы там сфотографировались все вместе на этой лестнице возле памятника Дюку. Потом эта фотография пришла нам домой в Москву по почте.
А что мне понравилось в Одессе больше всего, так это то, что как раз из центральной её части, с любой ступени Потемкинской лестницы и даже от памятника Дюку было видно море, причал и наш теплоход, на котором нам предстояло отправиться в путешествие.
Буду справедлив, в Одессе очень много красивых женщин, повсюду звучит смех, а улицы превращены в торговые ряды. На одной из таких улиц я увидел двух дам: постарше и помоложе. С ними на поводке очаровательная собачка, которую они называли Козеттой.
«Итальянцы, — подумал я, — а вдруг мы поплывём вместе?»
Но дядя Серёжа сказал, что это не город грязный, а окно в машине, через которое я пытался что-то увидеть.
Поскольку дядя Серёжа профессор географии, то ему сам Бог велел рассказать нам про Одессу то, что, быть может, и полезно знать, но для путешественника, ищущего только впечатлений не пригодится никогда.
Но, может быть, моим читателям будет интересно узнать, что Одесса — это город свободный, хотя формально входящий в состав Украины, находится он на Чёрном море, на Крымском полуострове, он к тому же важный центр машиностроения, химической, нефтеперерабатывающей и кондитерской, что очень важно для нас с Витей, промышленности. Многие зарубежные фирмы считают за честь иметь дело с одесскими предпринимателями. Но конфет в магазинах не было. Зато в городе мы насчитали четырнадцать университетов и институтов, шесть театров и множество музеев; в годы Второй мировой войны фашисты хотели его разрушить, но город оборонялся семьдесят три дня и победил.
В центральной части Одессы, я это сам видел, действительно высится на холме волшебный мраморный ансамбль классических зданий с Потемкинской лестницей и памятником основателю Одессы Дюку Ришелье.
Мы там сфотографировались все вместе на этой лестнице возле памятника Дюку. Потом эта фотография пришла нам домой в Москву по почте.
А что мне понравилось в Одессе больше всего, так это то, что как раз из центральной её части, с любой ступени Потемкинской лестницы и даже от памятника Дюку было видно море, причал и наш теплоход, на котором нам предстояло отправиться в путешествие.
Буду справедлив, в Одессе очень много красивых женщин, повсюду звучит смех, а улицы превращены в торговые ряды. На одной из таких улиц я увидел двух дам: постарше и помоложе. С ними на поводке очаровательная собачка, которую они называли Козеттой.
«Итальянцы, — подумал я, — а вдруг мы поплывём вместе?»
Трап теплохода
Как и обещал на вокзале дядя Серёжа маме Маше, тотчас же по прибытии в порт Одесса он передал Вите деньги. Эти деньги назывались валютой. И были они совершенно не похожи на наши. То есть в общем-то такая же бумага — синяя, зелёная, но относились к ней почему-то лучше, чем к нашей. Я вспомнил, как мы её получали, и не получили бы, если бы не Мама-Маша. Она пошла к банковским чиновникам и убедила их, что обменять ребёнку деньги на поездку — это не значит подорвать экономическое могущество государства.
И валюту мы получили. Я вилял хвостом, потому что обаяние — это форма выражения щедрости.
Когда мы выходили из банка, какой-то банковский работник проворчал:
— Депутатам валюты не хватает, а тут собак возят.
Я не успел его облаять, как меня увела Мама-Маша. …Ну, это дело прошлое, а сейчас мы уже были на полпути к путешествию.
В порту пахло стеклом, бетоном, паспортами и контрабандой. Я прикинул, что, вероятно, мог бы работать даже и таможне. У меня ведь нюх-то какой! Не раскрывая чемодан, я скажу вам, сколько и чего там лежит. А что деньги не пахнут — это ерунда. Ещё как пахнут! И стыдно мне говорить, но пахнут вкусно.
Таможенники работали халтурно. Это я сразу понял и, позабыв все правила приличия, стал носиться по огромному залу порта. Наши билеты и документы оформлялись невероятно долго, я даже успел пролезть за ограду к огромному теплоходу, минуя паспортный и таможенный контроль.
— Пиратка, — кричал мне Витя, — мы же ещё здесь!
Но наконец мы втроём — дядя Серёжа, Витя и я оказались в зале поменьше, где у стоек молодые люди в серых формах должны осматривать наши вещи. У меня, честно говоря, кроме ошейника, никаких вещей не было, но я беспокоился, а вдруг мой ошейник тоже облагается таможенной пошлиной, или его нельзя вывозить в другие страны, или он какой-нибудь секретный. Но нет, таможенник расписался в какой-то бумаге, которую дал ему дядя Серёжа, потом поднял меня, погладил, незаметно, как ему показалось, ощупал, поставил куда-то зачем-то печать, и мы проследовали дальше.
ПО залу в это время прошёл военный в зелёной фуражке, и я подумал, что он будет ругаться, увидев собаку, но он был чем-то озабочен и прошёл мимо.
Потом мы попали ещё в один зал, где пограничники посмотрели наши паспорта. Когда пограничник смотрел документ, удостоверяющий мою личность, я даже привстал на задние лапы. Но эта процедура заняла полминуты: вероятно, здесь уже нашёл своё место афоризм, что «за границу не выпускают, выпускают из тюрьмы».
Потом мы вышли на огромную асфальтированную площадку перед теплоходом.
Здесь уже даже мне не захотелось лаять, такое величественное зрелище открылось передо мной. Здесь стоял он… наш теплоход. Он был ещё достаточно далеко от меня, и я мог рассмотреть его целиком.
Он был похож на огромное блюдо с тортом.
У него было имя.
Он назывался «Дмитрий Шостакович» — в честь замечательного русского композитора.
На нем покачивался флаг нашей страны и ещё какой-то маленький флажок — белый с красным, похожий на польский на носу.
Мы медленно пошли к теплоходу. Я даже себе не представлял, что он такой громадный. Какие-то люди сновали у причала возле огромных железных быков, к которым крепится толстенными канатами теплоход. Я шёл рядом с Витей и чихал от счастья.
Мой хвост лучше всяких слов говорил о том восторге, который я испытывал.
И вот мы подошли наконец к трап — это такая лестница, которая связывает причал с теплоходом. Она немного раскачивалась, и я в последний раз за этот ближайший месяц оглянулся на родной порт. Впереди была неизвестность. Но я смело шагнул навстречу приключениям. Витя подхватил меня на руки, и дядя Серёжа первым прошёл вперёд в коричневую пасть входного люка.
И валюту мы получили. Я вилял хвостом, потому что обаяние — это форма выражения щедрости.
Когда мы выходили из банка, какой-то банковский работник проворчал:
— Депутатам валюты не хватает, а тут собак возят.
Я не успел его облаять, как меня увела Мама-Маша. …Ну, это дело прошлое, а сейчас мы уже были на полпути к путешествию.
В порту пахло стеклом, бетоном, паспортами и контрабандой. Я прикинул, что, вероятно, мог бы работать даже и таможне. У меня ведь нюх-то какой! Не раскрывая чемодан, я скажу вам, сколько и чего там лежит. А что деньги не пахнут — это ерунда. Ещё как пахнут! И стыдно мне говорить, но пахнут вкусно.
Таможенники работали халтурно. Это я сразу понял и, позабыв все правила приличия, стал носиться по огромному залу порта. Наши билеты и документы оформлялись невероятно долго, я даже успел пролезть за ограду к огромному теплоходу, минуя паспортный и таможенный контроль.
— Пиратка, — кричал мне Витя, — мы же ещё здесь!
Но наконец мы втроём — дядя Серёжа, Витя и я оказались в зале поменьше, где у стоек молодые люди в серых формах должны осматривать наши вещи. У меня, честно говоря, кроме ошейника, никаких вещей не было, но я беспокоился, а вдруг мой ошейник тоже облагается таможенной пошлиной, или его нельзя вывозить в другие страны, или он какой-нибудь секретный. Но нет, таможенник расписался в какой-то бумаге, которую дал ему дядя Серёжа, потом поднял меня, погладил, незаметно, как ему показалось, ощупал, поставил куда-то зачем-то печать, и мы проследовали дальше.
ПО залу в это время прошёл военный в зелёной фуражке, и я подумал, что он будет ругаться, увидев собаку, но он был чем-то озабочен и прошёл мимо.
Потом мы попали ещё в один зал, где пограничники посмотрели наши паспорта. Когда пограничник смотрел документ, удостоверяющий мою личность, я даже привстал на задние лапы. Но эта процедура заняла полминуты: вероятно, здесь уже нашёл своё место афоризм, что «за границу не выпускают, выпускают из тюрьмы».
Потом мы вышли на огромную асфальтированную площадку перед теплоходом.
Здесь уже даже мне не захотелось лаять, такое величественное зрелище открылось передо мной. Здесь стоял он… наш теплоход. Он был ещё достаточно далеко от меня, и я мог рассмотреть его целиком.
Он был похож на огромное блюдо с тортом.
У него было имя.
Он назывался «Дмитрий Шостакович» — в честь замечательного русского композитора.
На нем покачивался флаг нашей страны и ещё какой-то маленький флажок — белый с красным, похожий на польский на носу.
Мы медленно пошли к теплоходу. Я даже себе не представлял, что он такой громадный. Какие-то люди сновали у причала возле огромных железных быков, к которым крепится толстенными канатами теплоход. Я шёл рядом с Витей и чихал от счастья.
Мой хвост лучше всяких слов говорил о том восторге, который я испытывал.
И вот мы подошли наконец к трап — это такая лестница, которая связывает причал с теплоходом. Она немного раскачивалась, и я в последний раз за этот ближайший месяц оглянулся на родной порт. Впереди была неизвестность. Но я смело шагнул навстречу приключениям. Витя подхватил меня на руки, и дядя Серёжа первым прошёл вперёд в коричневую пасть входного люка.
Корабль по-итальянски называется «трагетто»
Едва мы устроились в каюте, а это была просторная комната — в четыре раза больше, чем купе в поезде, — с иллюминатором, столиком, душем, но всё-таки всего лишь каюта, как Витя с дядей Серёжей отправились на верхнюю палубу, как они заявили, оглядеться, и я тоже побежал за ними — прокладывать след, чтобы при случае знать, где ресторан, или бар, или кинотеатр, или спортзал, или парикмахерская, бассейн, магазин, кафе, может быть, даже метро или аэропорт, или что там ещё может нам вдруг понадобиться.
Но что мне больше всего понравилось, никто не сделал мне никакого замечания, даже тогда, когда я стал лаем помогать матросам «отдавать концы» или, также лаем, объяснять капитану, как поднимать на мачте флажок отхода, или когда я просто знакомился с остальными пассажирами. Мне было очень приятно попасть в этот новый для себя мир, где чувствовал себя полноправно и уютно.
Дядя Серёжа, как маститый географ, объяснял Вите назначение некоторых навигационных приборов, которые стояли на палубе теплохода, но мне от этого стало ужасно скучно, и, постояв уныло возле них, я опять отправился на самостоятельную прогулку и в этот самый момент услышал вдруг страшный рёв.
Сперва я подумал, что на нашем теплоходе везут диких зверей, а потом понял, ведь это сам теплоход так громко разводил пары: я уж забыл совсем, что мы должны плыть.
В тот же момент я оказался у правого борта и увидел, что расстояние от корабля до причала уже такое, что и не перепрыгнешь.
На берегу находилось множество провожающих да и просто прохожих. Они махали руками, платками и шляпами. И мне ничего не оставалось, как тоже начать махать хвостом, но потом я раздумал это делать. Ещё решат, что я рад, что уезжаю.
— Пиратка, — услышал я голос Вити, — пойдём в бар, выпьем пепси-колы.
Надо же, как быстро адаптировался в этом необычном мире мой хозяин. Но красиво жить не запретишь. Пепси-колу я пить не люблю, хотя с удовольствием пошёл с Витей и дядей Серёжей в бар. Там мне налили простой воды, которую я из блюдца вылакал нервно всю.
Да, мы отправились в бар чинно и весело, держась за руки, как настоящие моряки.
Но что мне больше всего понравилось, никто не сделал мне никакого замечания, даже тогда, когда я стал лаем помогать матросам «отдавать концы» или, также лаем, объяснять капитану, как поднимать на мачте флажок отхода, или когда я просто знакомился с остальными пассажирами. Мне было очень приятно попасть в этот новый для себя мир, где чувствовал себя полноправно и уютно.
Дядя Серёжа, как маститый географ, объяснял Вите назначение некоторых навигационных приборов, которые стояли на палубе теплохода, но мне от этого стало ужасно скучно, и, постояв уныло возле них, я опять отправился на самостоятельную прогулку и в этот самый момент услышал вдруг страшный рёв.
Сперва я подумал, что на нашем теплоходе везут диких зверей, а потом понял, ведь это сам теплоход так громко разводил пары: я уж забыл совсем, что мы должны плыть.
В тот же момент я оказался у правого борта и увидел, что расстояние от корабля до причала уже такое, что и не перепрыгнешь.
На берегу находилось множество провожающих да и просто прохожих. Они махали руками, платками и шляпами. И мне ничего не оставалось, как тоже начать махать хвостом, но потом я раздумал это делать. Ещё решат, что я рад, что уезжаю.
— Пиратка, — услышал я голос Вити, — пойдём в бар, выпьем пепси-колы.
Надо же, как быстро адаптировался в этом необычном мире мой хозяин. Но красиво жить не запретишь. Пепси-колу я пить не люблю, хотя с удовольствием пошёл с Витей и дядей Серёжей в бар. Там мне налили простой воды, которую я из блюдца вылакал нервно всю.
Да, мы отправились в бар чинно и весело, держась за руки, как настоящие моряки.
Она
Войдя в бар, я забыл обо все на свете. И о Москве, и о себе, и даже о маме Маше. Я никогда не испытывал ничего подобного.
Там сидела она! Я её уже видел в Одессе: помните, возле Потемкинской лестницы!
Она была такая красивая, что я даже присел. А ведь я — советский пёс, в котором с рождения воспитывали сдержанность.
Она была маленькой, белой, с чёрными глазами и сидела на коленях у девочки, имя которой я с первого раза не запомнил. Девочку звали Карола. Её я тоже видел. И её маму. Маму звали Грация, что в переводе значит синьора Спасибо.
Я подошёл к девочке и галантно шаркнул лапами.
Девочка улыбнулась и заговорила, как я предполагал ещё в Одессе, на итальянском языке.
— Сальве, — сказала она, — коме ста?
Я смутился, но на помощь пришёл дядя Серёжа, знавший, как и его великий предшественник Паганель, все языки, в том числе и итальянский.
— Бон джорно, синьорина, соно феличе ди коношерла.
И это означало: рад с вами познакомиться.
Конечно же рад, и я ужасно рад с ним познакомиться. Я не отрываясь смотрел на собачку. Она попросилась на пол, и мы стояли теперь рядом и обнюхивали друг друга.
— Бон джорно, — тихо произнёс я, чтобы хоть отчасти как-то снять языковой барьер. Такая мелочь, а может помешать вспыхнувшему вдруг чувству симпатии.
— Здравствуйте, — сказала она, — но не беспокойтесь, если вам трудно говорить по-итальянски, давайте говорить по-французски или по-русски. Меня зовут Козетта. В переводе на русский это означает «Штучка».
— Пират, — представился я. — Флибустьер по-вашему. — И на всякий случай почему-то добавил: — В нашей стране каждая собака объясняется на двух-трех языках.
Воцарилось молчание, потому что я совершенно забыл, что говорят в таких случаях даме сразу после знакомства.
— Может быть, поднимемся на палубу? — предложила Козетта. — Признаться, я не любительница баров.
Я согласился.
И, оглянувшись на своих хозяев, мы побежали наверх.
Наш теплоход был уже далеко от берега, и, стоя на верхней палубе с Козеттой, я наслаждался и вкусным морским воздухом, и тем, что я в путешествии, и тем, что живу на этом замечательном свете.
— А вы знаете, как по-итальянски будет «корабль»? — спросила Козетта.
Черт, надо было посмотреть в словаре! Конечно, не знаю.
— Увы, — развёл я ушами.
— Трагетто, — сказала она и снова улыбнулась, — Смотрите, во-о-он ваш родной порт. А я живу далеко, в Италии, мы здесь, у вас, были в гостях.
— А мы едем в гости, вернее, участвовать в собачьей выставке, — сказал я.
— Вот как? Я тоже…
В этот момент теплоход дал длинный гудок, развернулся и устремился в открытое море, а мыс Козеттой ещё долго провожали взглядом мерцающую точку Одесского маяка.
Там сидела она! Я её уже видел в Одессе: помните, возле Потемкинской лестницы!
Она была такая красивая, что я даже присел. А ведь я — советский пёс, в котором с рождения воспитывали сдержанность.
Она была маленькой, белой, с чёрными глазами и сидела на коленях у девочки, имя которой я с первого раза не запомнил. Девочку звали Карола. Её я тоже видел. И её маму. Маму звали Грация, что в переводе значит синьора Спасибо.
Я подошёл к девочке и галантно шаркнул лапами.
Девочка улыбнулась и заговорила, как я предполагал ещё в Одессе, на итальянском языке.
— Сальве, — сказала она, — коме ста?
Я смутился, но на помощь пришёл дядя Серёжа, знавший, как и его великий предшественник Паганель, все языки, в том числе и итальянский.
— Бон джорно, синьорина, соно феличе ди коношерла.
И это означало: рад с вами познакомиться.
Конечно же рад, и я ужасно рад с ним познакомиться. Я не отрываясь смотрел на собачку. Она попросилась на пол, и мы стояли теперь рядом и обнюхивали друг друга.
— Бон джорно, — тихо произнёс я, чтобы хоть отчасти как-то снять языковой барьер. Такая мелочь, а может помешать вспыхнувшему вдруг чувству симпатии.
— Здравствуйте, — сказала она, — но не беспокойтесь, если вам трудно говорить по-итальянски, давайте говорить по-французски или по-русски. Меня зовут Козетта. В переводе на русский это означает «Штучка».
— Пират, — представился я. — Флибустьер по-вашему. — И на всякий случай почему-то добавил: — В нашей стране каждая собака объясняется на двух-трех языках.
Воцарилось молчание, потому что я совершенно забыл, что говорят в таких случаях даме сразу после знакомства.
— Может быть, поднимемся на палубу? — предложила Козетта. — Признаться, я не любительница баров.
Я согласился.
И, оглянувшись на своих хозяев, мы побежали наверх.
Наш теплоход был уже далеко от берега, и, стоя на верхней палубе с Козеттой, я наслаждался и вкусным морским воздухом, и тем, что я в путешествии, и тем, что живу на этом замечательном свете.
— А вы знаете, как по-итальянски будет «корабль»? — спросила Козетта.
Черт, надо было посмотреть в словаре! Конечно, не знаю.
— Увы, — развёл я ушами.
— Трагетто, — сказала она и снова улыбнулась, — Смотрите, во-о-он ваш родной порт. А я живу далеко, в Италии, мы здесь, у вас, были в гостях.
— А мы едем в гости, вернее, участвовать в собачьей выставке, — сказал я.
— Вот как? Я тоже…
В этот момент теплоход дал длинный гудок, развернулся и устремился в открытое море, а мыс Козеттой ещё долго провожали взглядом мерцающую точку Одесского маяка.
Закат
Это невероятно, но мы плывём в Европу. Мне даже вспомнилось стихотворение:
— Куда это заходит солнце?
Вопрос был уместен, потому что казалось, солнце заходит ближе горизонта.
— Ой как интересно! — воскликнула Козетта.
Мы не отрываясь смотрели на закат.
— А вы знаете, — сказала Козетта, — я часто смотрю на закат, потому что кто-то мне рассказывал, что в тот миг, когда солнце исчезает за горизонтом, можно наблюдать необычное явление — зелёный луч. И, говорят, это к счастью. А нам, собакам, так не хватает его порой.
Несмотря на то, что я был знаком со своей пассией всего полчаса, я отважился и лизнул Козетту в щеку.
Она словно бы очнулась и попросила:
— Проводите меня, пожалуйста, на нижнюю палубу в бар, я думаю, моя госпожа и её мама уже заждались меня.
— И мой хозяин тоже.
И мы побежали вниз.
А навстречу нам шёл человек в белом форменном кителе, очень солидный.
Это был помощник капитана, и звали его Александр Васильевич. Он был очень серьёзным.
Он нёс куда-то какие-то бумаги, но о них не думал, потому что шёл не один, а с такой красивой и обаятельной дамой, что я невольно вспомнил маму Машу.
Даму он называл Наташенькой, был к ней, судя по его жестам, неравнодушен, готовый выполнять её капризы, а она, в свою очередь, на него не обращала внимания, потому что несла в руках удивительную собаку. Она несла её так, как носят свёрнутый в трубочку ковёр.
Я сперва даже не понял, что это она несёт собаку, думал, какой-то чёрный продолговатый предмет, но предмет ворчал и ругался, а она успокаивала его и, едва поспевая за помощником капитана, называла себя в третьем лице:
— Ну Троллик, ну послушайся свою мамочку.
Троллик между тем, не обращая ни на кого внимания, продолжал ворчать, и я чувствовал, что с языка его вот-вот сорвётся какое-то слово, которое неприлично слушать дамскому уху, но, вероятно, увидев меня и Козетту, он сдержался.
А тут и помощник капитана увидел нас с Козеттой и сказал:
— Вот вы, собаки, даже не представляете себе, что плывёте в Европы, а между тем вас, господин, — он обратился ко мне, — надо продезинфицировать, если вы, конечно, хотите ступить лапами в портовые города, в которые будет заходить наш теплоход.
Я пробурчал что-то вроде того, что сперва провожу даму в бар, а потом только буду к услугам помощника капитана.
И прошествовал в бар.
Проводив Козетту и передав её с лап на руки хозяйке, я вернулся, повинуясь долгу и данному слову, однако раздосадованный, готовый ко всему, но оказалось, что никаких прививок и уколов мне делать не собираются, а только всеми четырьмя лапами судовой врач — доктор Черви — опустил меня в какую-то жидкость, тотчас же протёр их и опустил меня на пол, потом сделал пометку в толстой книге. Затем, видя, что я в недоумении, пояснил:
— Ваша пассия Козетта и ваш соотечественник Тролль тоже прошли эту процедуру, так что не обижайтесь, обычные формальности.
Ну что ж, коли так. И я побежал к Вите, вовсе не намереваясь рассказывать ему об этой странной и даже немного неприятной формальности.
И он, и дядя Серёжа сибаритствовали в каюте. Дядя Серёжа лёжа читал «Юридическую газету», Витя смотрел в иллюминатор, а тут по репродуктору объявили ужин. И мы втроём отправились в ресторан. Я вёл своих спутников, потому что уже знал, где он находится: на средней палубе.
У двери я чуть помедлил, думая, пустят меня туда или нет, но, видя благосклонные улыбки официантов и услышав ворчание Тролля, устроившегося возле своей восхитительной хозяйки, восседавшей за самым уютным столиком в ресторане, спокойно вошёл в зал.
Милейшая метрдотель по имени Валечка посадила нас возле громадного окна, за тем же самым столиком, где сидели Тролль и Козетта, так что можно было есть, плыть и смотреть на море одновременно. Но смотреть особенно уже было не на что, зашедшее солнце принесло с собой ночь.
Я смотрел на Каролу, хозяйку Козетты, её маму, синьору Грацию и, конечно, на собачку.
В ресторане играла музыка, а бары работали до трех утра, но ни дядя Серёжа, ни Витя, ни я не пожелали в это вечер развлекаться. Мы вернулись в каюту и, раздевшись и не раздевшись, бухнулись спать, чтобы завтра увидеть нечто.
Я прочитал его Козетте, и хотя она, наверное, как многие очаровательные, столь милые нам дамы, ничего не понимает в стихах, хотя и вздыхает, слушая их, но она вдруг перестала махать хвостом и показала мне на горизонт. Туда, за корму теплохода, — кажется, что это невероятно далеко, — заходило солнце. Вот золотой его диск коснулся воды, и тотчас же она стала похожей на малиновое варенье, я даже почувствовал его вкус и облизнулся, потом вода проглотила солнце до половины, и я удивился:
И плывём мы древним путём
Перелётных весёлых птиц.
Наяву, не во сне плывём
К золотой стране небылиц.
— Куда это заходит солнце?
Вопрос был уместен, потому что казалось, солнце заходит ближе горизонта.
— Ой как интересно! — воскликнула Козетта.
Мы не отрываясь смотрели на закат.
— А вы знаете, — сказала Козетта, — я часто смотрю на закат, потому что кто-то мне рассказывал, что в тот миг, когда солнце исчезает за горизонтом, можно наблюдать необычное явление — зелёный луч. И, говорят, это к счастью. А нам, собакам, так не хватает его порой.
Несмотря на то, что я был знаком со своей пассией всего полчаса, я отважился и лизнул Козетту в щеку.
Она словно бы очнулась и попросила:
— Проводите меня, пожалуйста, на нижнюю палубу в бар, я думаю, моя госпожа и её мама уже заждались меня.
— И мой хозяин тоже.
И мы побежали вниз.
А навстречу нам шёл человек в белом форменном кителе, очень солидный.
Это был помощник капитана, и звали его Александр Васильевич. Он был очень серьёзным.
Он нёс куда-то какие-то бумаги, но о них не думал, потому что шёл не один, а с такой красивой и обаятельной дамой, что я невольно вспомнил маму Машу.
Даму он называл Наташенькой, был к ней, судя по его жестам, неравнодушен, готовый выполнять её капризы, а она, в свою очередь, на него не обращала внимания, потому что несла в руках удивительную собаку. Она несла её так, как носят свёрнутый в трубочку ковёр.
Я сперва даже не понял, что это она несёт собаку, думал, какой-то чёрный продолговатый предмет, но предмет ворчал и ругался, а она успокаивала его и, едва поспевая за помощником капитана, называла себя в третьем лице:
— Ну Троллик, ну послушайся свою мамочку.
Троллик между тем, не обращая ни на кого внимания, продолжал ворчать, и я чувствовал, что с языка его вот-вот сорвётся какое-то слово, которое неприлично слушать дамскому уху, но, вероятно, увидев меня и Козетту, он сдержался.
А тут и помощник капитана увидел нас с Козеттой и сказал:
— Вот вы, собаки, даже не представляете себе, что плывёте в Европы, а между тем вас, господин, — он обратился ко мне, — надо продезинфицировать, если вы, конечно, хотите ступить лапами в портовые города, в которые будет заходить наш теплоход.
Я пробурчал что-то вроде того, что сперва провожу даму в бар, а потом только буду к услугам помощника капитана.
И прошествовал в бар.
Проводив Козетту и передав её с лап на руки хозяйке, я вернулся, повинуясь долгу и данному слову, однако раздосадованный, готовый ко всему, но оказалось, что никаких прививок и уколов мне делать не собираются, а только всеми четырьмя лапами судовой врач — доктор Черви — опустил меня в какую-то жидкость, тотчас же протёр их и опустил меня на пол, потом сделал пометку в толстой книге. Затем, видя, что я в недоумении, пояснил:
— Ваша пассия Козетта и ваш соотечественник Тролль тоже прошли эту процедуру, так что не обижайтесь, обычные формальности.
Ну что ж, коли так. И я побежал к Вите, вовсе не намереваясь рассказывать ему об этой странной и даже немного неприятной формальности.
И он, и дядя Серёжа сибаритствовали в каюте. Дядя Серёжа лёжа читал «Юридическую газету», Витя смотрел в иллюминатор, а тут по репродуктору объявили ужин. И мы втроём отправились в ресторан. Я вёл своих спутников, потому что уже знал, где он находится: на средней палубе.
У двери я чуть помедлил, думая, пустят меня туда или нет, но, видя благосклонные улыбки официантов и услышав ворчание Тролля, устроившегося возле своей восхитительной хозяйки, восседавшей за самым уютным столиком в ресторане, спокойно вошёл в зал.
Милейшая метрдотель по имени Валечка посадила нас возле громадного окна, за тем же самым столиком, где сидели Тролль и Козетта, так что можно было есть, плыть и смотреть на море одновременно. Но смотреть особенно уже было не на что, зашедшее солнце принесло с собой ночь.
Я смотрел на Каролу, хозяйку Козетты, её маму, синьору Грацию и, конечно, на собачку.
В ресторане играла музыка, а бары работали до трех утра, но ни дядя Серёжа, ни Витя, ни я не пожелали в это вечер развлекаться. Мы вернулись в каюту и, раздевшись и не раздевшись, бухнулись спать, чтобы завтра увидеть нечто.
Я выскочил из бассейна
Утром я проснулся в абсолютной темноте (иллюминатор был закрыт плотной шторой) и вообразил, что я на даче. Потом я, конечно, вспомнил, где я, но сперва… отчего это я подумал, что я на даче? И вдруг понял: во второй раз из репродуктора донёсся крик петуха. Очень интересно, вот здесь, оказывается, каким образом будят.
Но Витя и дядя Серёжа не шевелились, тогда я громко залаял, но преждевременно, потому что из репродуктора шесть раз (на шести языках: английском, французском, русском, итальянском, испанском, греческом) вежливо попросили прийти в ресторан на завтрак. Мы быстренько оделись и на завтрак пришли, но было уже так жарко и так солнечно, что хотелось не есть, а купаться.
После завтрака все побежали на корму загорать, и я тоже. И мне ужасно хотелось, так же, как и всем, купаться в бассейне, который тоже был на корме. Сам бы я не решился — несмотря на полную свободу нравов, я ведь всё-таки не забывал, что оставался собакой, — но выкупаться мне все же удалось.
— Пёсик, иди к нам! — закричали какие-то люди из бассейна, и тотчас же чьи-то сообразительные руки бросили меня в воду.
Я выплыл, но боже мой, такой солёной воды я никогда не видел! В нашей реке вода совсем не солёная. А уж про ванную я и не говорю. Да и в море, в котором я купался в прошлом году, она была не такой.
— Морская водичка, — с сильным акцентом сказал тот, кто меня бросил, потом он подхватил меня и попросил: — Скажи дяде «бон жур».
А тут и Витя оказался рядом.
Дядя Серёжа не купался и не загорал, он писал какие-то свои бумаги в каюте или баре и частенько повторял: «Это вы развлекаетесь, а мне выступать на симпозиуме по географии».
Мы ему не мешали, в самом деле — занят человек. Хотя и было его немножко жалко.
И вдруг по репродуктору передали: «Дамы и господа, мы проплываем пролив Босфор, над теплоходом вы видите мост, соединяющий Европу и Азию, Чёрное и Мраморное моря». И все стали выскакивать из бассейна так быстро, как будто в бассейне вдруг появилась акула.
Я не был ни дамой, ни господином, но тоже устремился за всеми на верхнюю палубу и обалдел, увидев с двух сторон нашего теплохода удивительно красивый мир. Он был ясен, близок, но недосягаем. Он был похож на объёмную фотографию или, скорее, на голографию.
Пассажиры, затаив дыхание, смотрели, как наш теплоход проходит под мостом, и, кажется, в один момент выдохнули какое-то приветствие. Оно было произнесено на разных языках, но в едином порыве.
Чёрный продолговатый пёс Тролль стоял рядом в своём словно бы смокинге и торжественно молчал. …Я и не заметил, что наш теплоход давно уже выбросил флажок входа в чужой порт, поднял зелёный флаг Турции с полумесяцем (таковы традиции) и причаливает к берегу, по которому можно будет побегать.
Невероятный мир назывался Стамбул. Теплоход пришвартовался…
И тут снова начались обычные для любого порта мира формальности: таможня, пограничники, жулики…
Выйдя в город Стамбул, мы с Витей решили, что попали на большой рынок, где продавалось все. Но такие рынки теперь есть в Москве, а нам хотелось экзотики. Мы пошли пешком по городу и, честно говоря, заблудились. Сперва нас нёс поток туристов с нашего корабля, а потом он стал редеть, рассасываясь, видимо, в торговых рядах и магазинах до тех пор, пока мы не остались одни перед входом в узенькую, но какую-то невероятно длинную улицу со множеством магазинчиков и лавочек на ней.
Мы с Витей не очень любим ходить по магазинам, но тут было что посмотреть. К тому же впервые в жизни я нюхал заграничный воздух. Дядя Серёжа шёл с нами и своим резким, но монотонным голосом просвещал нас в плане географии.
— Стамбул, — говорил он, — крупнейший город, торгово-финансовый и промышленный центр Турции. Порт, — добавил он.
И мы улыбнулись. Ещё бы! Ведь мы приплыли сюда на теплоходе.
В Стамбуле живут около трех миллионов жителей. Это первый порт Турции по импорту, второй по экспорту, мировой центр по выделыванию кож. В городе имеются три университета, национальные и страховые общества и банки, музеи турецкого и исламского искусства. Стамбул разделён на две части — европейскую и азиатскую, называемую Скутари, — заливом Золотой Рог, через который переброшен мост. Стамбул был когда-то столицей Римской и Османской империй, о чём свидетельствует невероятное чудо света — храм Святой Софии, где мы, конечно же, побывали. Там надо было снимать обувь. Но мне снимать было нечего. Я поговорил с Аллахом, что называется, из шкуры собаки.
Но Витя и дядя Серёжа не шевелились, тогда я громко залаял, но преждевременно, потому что из репродуктора шесть раз (на шести языках: английском, французском, русском, итальянском, испанском, греческом) вежливо попросили прийти в ресторан на завтрак. Мы быстренько оделись и на завтрак пришли, но было уже так жарко и так солнечно, что хотелось не есть, а купаться.
После завтрака все побежали на корму загорать, и я тоже. И мне ужасно хотелось, так же, как и всем, купаться в бассейне, который тоже был на корме. Сам бы я не решился — несмотря на полную свободу нравов, я ведь всё-таки не забывал, что оставался собакой, — но выкупаться мне все же удалось.
— Пёсик, иди к нам! — закричали какие-то люди из бассейна, и тотчас же чьи-то сообразительные руки бросили меня в воду.
Я выплыл, но боже мой, такой солёной воды я никогда не видел! В нашей реке вода совсем не солёная. А уж про ванную я и не говорю. Да и в море, в котором я купался в прошлом году, она была не такой.
— Морская водичка, — с сильным акцентом сказал тот, кто меня бросил, потом он подхватил меня и попросил: — Скажи дяде «бон жур».
А тут и Витя оказался рядом.
Дядя Серёжа не купался и не загорал, он писал какие-то свои бумаги в каюте или баре и частенько повторял: «Это вы развлекаетесь, а мне выступать на симпозиуме по географии».
Мы ему не мешали, в самом деле — занят человек. Хотя и было его немножко жалко.
И вдруг по репродуктору передали: «Дамы и господа, мы проплываем пролив Босфор, над теплоходом вы видите мост, соединяющий Европу и Азию, Чёрное и Мраморное моря». И все стали выскакивать из бассейна так быстро, как будто в бассейне вдруг появилась акула.
Я не был ни дамой, ни господином, но тоже устремился за всеми на верхнюю палубу и обалдел, увидев с двух сторон нашего теплохода удивительно красивый мир. Он был ясен, близок, но недосягаем. Он был похож на объёмную фотографию или, скорее, на голографию.
Пассажиры, затаив дыхание, смотрели, как наш теплоход проходит под мостом, и, кажется, в один момент выдохнули какое-то приветствие. Оно было произнесено на разных языках, но в едином порыве.
Чёрный продолговатый пёс Тролль стоял рядом в своём словно бы смокинге и торжественно молчал. …Я и не заметил, что наш теплоход давно уже выбросил флажок входа в чужой порт, поднял зелёный флаг Турции с полумесяцем (таковы традиции) и причаливает к берегу, по которому можно будет побегать.
Невероятный мир назывался Стамбул. Теплоход пришвартовался…
И тут снова начались обычные для любого порта мира формальности: таможня, пограничники, жулики…
Выйдя в город Стамбул, мы с Витей решили, что попали на большой рынок, где продавалось все. Но такие рынки теперь есть в Москве, а нам хотелось экзотики. Мы пошли пешком по городу и, честно говоря, заблудились. Сперва нас нёс поток туристов с нашего корабля, а потом он стал редеть, рассасываясь, видимо, в торговых рядах и магазинах до тех пор, пока мы не остались одни перед входом в узенькую, но какую-то невероятно длинную улицу со множеством магазинчиков и лавочек на ней.
Мы с Витей не очень любим ходить по магазинам, но тут было что посмотреть. К тому же впервые в жизни я нюхал заграничный воздух. Дядя Серёжа шёл с нами и своим резким, но монотонным голосом просвещал нас в плане географии.
— Стамбул, — говорил он, — крупнейший город, торгово-финансовый и промышленный центр Турции. Порт, — добавил он.
И мы улыбнулись. Ещё бы! Ведь мы приплыли сюда на теплоходе.
В Стамбуле живут около трех миллионов жителей. Это первый порт Турции по импорту, второй по экспорту, мировой центр по выделыванию кож. В городе имеются три университета, национальные и страховые общества и банки, музеи турецкого и исламского искусства. Стамбул разделён на две части — европейскую и азиатскую, называемую Скутари, — заливом Золотой Рог, через который переброшен мост. Стамбул был когда-то столицей Римской и Османской империй, о чём свидетельствует невероятное чудо света — храм Святой Софии, где мы, конечно же, побывали. Там надо было снимать обувь. Но мне снимать было нечего. Я поговорил с Аллахом, что называется, из шкуры собаки.