Лукницкий Сергей. Это моя собака

   Ну вот, и ещё один пёс сказал мне это прекрасное слов «друг». Теперь у меня двое друзей.
   В окне опять появилась голова.
   — Привет, пёсик. Твой тёзка сказал мне, что тебя привязали. За что?
   Чёрный Дьявол! Я чуть не свалился со стула, опешил и застыл с разинутым ртом.
   — Не надо меня бояться, — сказал он, — собаки умеют помнить доброе.
   — Я не боюсь, — наконец пролепетал я. — Только сегодня… Но вороны…
   — Знаю, — кивнул чёрный пёс. — Уже второй раз эти наглые птицы воруют у меня еду…
   — Ты знаешь и про тот?
   — Конечно. Все это время я следил, чтобы с тобой не стряслось беды… Я сам был такой, как ты… Когда-то…
   — А как тебя звали тогда? — спросил я.
   — Забыл… И не хочу вспоминать… — ответил он, помедлив. — Зови меня Чёрный Дьявол. Прежнее имя мне уже не подходит… И прощай опять, друг, идут твои хозяева…
   Он исчез. А я стал рваться, как сумасшедший, и лаять — ведь я ничего не успел ему сказать.
   Когда вечером в нашем доме все уже заснули, я услышал, как кто-то тихонько скулит под окном. По голосу узнал Ватутьку и тоже тихонько проскулил, в том смысле, что, мол, у меня все в порядке, спасибо. Потом мысленно проводил её до нашего секретного лаза в заборе.

 
   Удивительный кот Фома
   30 июля. Я уже не арестованный. Я как будто убитый — пропал Фома. В кухне стоит полное блюдце молока. В тарелке — остатки окуня (кот очень любил рыбу).
   Тётя Груша не находит себе места: обошла все дома, ходила к реке, на станцию, в поле.
   — Грушенька, не волнуйтесь, — успокаивала её Мама-Маша. — Погуляет и придёт. С котами это часто.
   — Куда ему! Не те года по ночам гулять.
   Я отрядил на поиски Фомы Ватутьку — никаких следов. Тёзка Пират тоже о Фоме ничего не слышал.
   Настроение у меня — хуже некуда. С досады сам себя укусил.

 
   Тётя Груша
   3 августа. Больше всего мне стыдно перед тётей Грушей. Она оставила для Фомы на ночь открытое окно, хотя очень боится жуликов и комаров.
   Ночь я почти не спал — поймал здоровенную мышь, принёс её тёте Груше, положил к её ногам. Она не взглянула ни на мышь, ни на меня, а плюхнула в мою миску с овсянкой столовую ложку масла. Из этого я сделал вывод: сегодня она расстроена ещё больше, чем вчера.
   Но самое скверное было ещё впереди. Вечером Мама-Маша и тётя Груша сидели на крыльце. Мы с Витей читали на террасе книгу. Вдруг тётя Груша всхлипнула.
   — Грушенька, милая, ну зачем же! — воскликнула Мама-Маша и обняла её за плечи.
   — Знаю, — басом перебила её тётя Груша. — Знаю, что дура старая… Люди услышат — смеяться будут: Аграфена, мол, из ума выжила, ревёт — Фома потерялся.
   Витя закрыл книгу, посмотрел на меня, и мы оба стали слушать дальше.
   — Плохо одинокому человеку, Машенька… А к старости — ещё того хуже. Летом — ладно. Много хлопот: сад, огород, корова. Дачники приезжают, люди мне все попадаются хорошие. А настанет осень, зима — не знаешь, куда себя девать. В гости пойдёшь — так опять же домой воротишься. А дома пусто. Ходики тикают. Дрова в печке стреляют. Мыши скребутся. Муха, если какая выживет, возле лампы крутится — вот и вся моя компания.
   — А родные? — спросила Мама-Маша.
   — Далеко живут, — ответила тётя Груша. — Один только раз приезжала сестра с внуками… Месяц жили у меня, а уехали — так ещё хуже мне стало, места себе найти не могла… В ту пору как раз он у меня и появился…
   — Кто появился?
   Под тётей Грушей заскрипело крыльцо, она вздохнула.
   — Фома… Шла я домой, уже смеркалось. Гляжу: возле калитки что-то ворочается. Присела — вижу: котёнок, слепой ещё. Хвостишко тонкий, лапы не держат, трясётся. Мордой тычется… Подкинули, значит. А я сначала и не обрадовалась — мал больно. Но всё-таки взяла, Сердце не позволило бросить… Ну и выходила помаленьку… Хороший кот вырос. Повадки у него свои были, иной раз и насмешит. Мух не терпел. И так уж их ловить изловчился, беда! Подстережёт, подскочит и лапой её рр-раз к стеклу. Та в голос, аж с визгом, но куда там — от Фомы не уйдёшь!..
   Тётя Груша рассмеялась, и Мама-Маша тоже.
   — Вот видишь, Машенька… Невидный был кот Фома, а хороший. Иду, бывало, домой — он ждёт на подоконнике. Дверь отворю — он уж тут как тут: хвост трубой, «мяу-мяу» скажет — значит, хозяйку приветствует. На колени вскочит — тепло от него. А уж мурлыкать мастер был! Бывало, у меня без его музыки и сон нейдёт. Иной раз и поговоришь с Фомой, новости расскажешь, пожалуешься. Все легче — живая душа рядом…
   Я ушёл с террасы, лёг под Витиной кроватью и закрыл морду лапами. Потом пришёл Витя и тоже лёг. Но и ему не спалось. Одна рука у него вдруг свесилась с кровати. Я приподнялся и быстро её лизнул.
   — Пиратыч, Пиратыч, — сказал он и положил мне руку на голову. — Не могу я тебя побить. Мерзко бить существо, которое не может защищаться. Не могу я на тебя сердиться: ты просто глупый пёс, который не понимает даже, что натворил… Иди спать…

 
   Теперь я — сыщик
   9 августа. Утром, после завтрака, Витя принёс мне вязаную кофту тёти Груши, на которой спал Фома.
   — Нюхай хорошенько, Пиратыч. Сейчас мы пойдём искать Фому.
   «Нюхай!» Как будто я и без него не знаю, чем пахнут кошки! Но я нюхал, рычал и фыркал, чтобы не огорчить Витю. И сразу же, пригнув шею, побежал вдоль забора. Возле калитки я сделал стойку и залаял.
   — Понятно! Молодец! — сказал Витя и пристегнул мне сворку. — Зона нашего действия расширяется. Пошли на улицу.
   На улице оказалось столько кошачьих следов, что я растерялся, но быстро сориентировался — выбрал самый свежий, самый противный и побежал по нему, увлекая за собой Витю.
   Зачем-то этого кота понесло в поле, и мы понеслись туда. Поле было зелёное и жёлтое, оно шелестело, переливалось, качалось. Я гавкнул.
   — Смелей, Пиратыч, — одобрил меня Витя.
   Мы отыскали узкую дорожку, которая уходила в глубину поля. Очень здорово было мчаться по ней, прижав уши, заворачивая то влево, то вправо.
   — Пиратыч! Убавь скорость! Или мы разобьём носы! — кричал мне Витя.
   Мы врезались в шалаш. Пробили в нём дыру и растянулись на полу.
   — Ой лихо мне! — простонал кто-то внутри шалаша, и голос показался мне знакомым.
   Так и есть! Это опять был старик, который живёт в жёлтом домике на горе. Нас он тоже сразу узнал.
   — А-а! Гости дорогие, вот не ждал!
   — Извините нас, пожалуйста, — пролепетал Витя, встал на четвереньки, посмотрел на меня с укором. Я его сразу понял, подпрыгнул и два раза лизнул старика в бороду.
   — Узнал, значит, меня, пёсик? Ну, ну, не вертись… А то ведь и весь шалашик нам на головы посадишь — ты мастер!
   Словом, он очень нам обрадовался.
   — А куда это вы так поспешаете с пёсиком? — спросил он.
   Витя рассказал ему, что мы ищем Фому и его следы привели нас в шалаш.
   — Жалко, понятное дело… Хороший кот. Знаменитый, можно сказать.
   Витя удивился:
   — Фома?
   — Он… Ты-то его уже в старости увидел. А года три назад Аграфена, не имей она совести, деньги могла бы на нём зарабатывать.
   — Учёный был? — ещё больше удивился Витя и я тоже.
   — Как тебе сказать… Не столько учёный — талант имел от природы. Мышей ловил — красота поглядеть. Утром встанешь, а он их уже кучкой сложил, сидит, умывается, ждёт: принимайте, мол, работу… Ловок был, умён, словом — охотник. Соседки к вашей тёте Груше то и дело бегали: дай ради Бога Фому хоть на три денька — мыши заели. Так что он у нас тут чуть ли не в каждом доме на гастролях побывал… Не хуже тенора… Вот какие дела, сынок… Надо Фому сыскать.
   — Найдём! — вскочил Витя. — Ты понял, Пиратыч?
   Не только понял — опять расстроился: бежали мы по чужим следам.

 
   Поиски
   11 августа. Продолжаем поиски Фомы. Ватутька посоветовала пойти в самый красивый дом посёлка. Он обнесён высоким забором. Калитка всегда заперта. Что там внутри, ни одна собака не знает. На лето туда из города приезжают родственники — двое мальчишек, которые ни с кем здесь не водятся. Дачников хозяева не берут. Судя по следам, запахам и звукам, за высоким забором, кроме людей, есть корова, свинья, коза и ещё какой-то никому не известный зверь.
   Конечно, я сразу заинтересовался этим загадочным домом.
   — Держи ухо востро, — предупредила Ватутька, — я чую там недоброе. Ни собак, ни кошек там не держат.
   Я повёл Витю прямо к этому дому, остановился около калитки и грозно зарычал.
   — Ты что, Пиратыч? — спросил Витя. — Вот оно что! — прошептал Витя. — Значит, он здесь?!
   Мой догадливый хозяин сейчас же дёрнул за проволочную ручку, висевшую над калиткой.
   Задребезжал звонок. Послышались тяжёлые шаги. Что-то щёлкнуло, и в калитке образовалось маленькое окошко. Из него на нас с Витей поглядели два холодных зеленоватых глаза. Сиплый голос спросил:
   — Тебе чего надо, лоботряс?
   — Я не лоботряс! — вспыхнул Витя. — Мы ищем кота. Тётя Груша очень горюет.
   Глаза в окошечке прищурились:
   — Тьфу! Делать им нечего! Убирайтесь!
   Окошко захлопнулось.
   Мы с Витей остались как два дурака. Мой хозяин был весь красный, ноздри у него раздувались.
   — Пиратыч, простить это невозможно, — прошептал он дрожащим голосом.
   О, мой Витя! Я не успел опомниться, как у него уже созрел план. Он вынул из кармана кусок мела, нарисовал на калитке страшную рожу и написал: «Здесь живёт злой человек!» Ну и, ясное дело, мы тут же во весь дух умчались прочь.
   Вечером тётя Груша рассказывала, над чем весь посёлок смеётся. Кто-то разрисовал Буровым калитку: точь-в-точь хозяин — морда злющая. И поделом им, шкурникам.
   Конечно, я не утерпел, побежал, нахвастал про все это Ватутьке. Она не выразила никакого восторга.
   Как бы не так! Очень я испугался! Я ещё проберусь в этот дом! Я ещё покажу себя! Я отыщу Фому! Факт!
   — Вы нажили себе врагов, Пират. Я местная, все здесь знаю. Не бегай на улицу один!

 
   Я в плену у врагов
   (Мемуары, или воспоминания, написанные по памяти. Дневник вести не мог)
   Избитый, грязный, сижу на куче хлама в тёмном сарае. Уже второй день. Вспомнил, как тёзка Пират лечился от голода, и лёг на свой бедный опустевший живот. Стало немного легче.
   Но глаза лучше не закрывать. Как закрою — сразу представляется моя большая миска, полная овсяной каши. Ещё фыркал, неблагодарный, что тётя Груша кладёт мне мало масла! Сейчас съел бы даже манную кашу, сваренную на одной воде.
   Вода… Она тоже у меня перед глазами. Наша чистая, холодная речка. Забежать бы в неё по самое брюхо и лакать, лакать воду, пока не надуешься, как резиновый крокодил. Но и воды мне не дают.
   Почему так мучают? Я никого не укусил. Я только рычал и вырывался. Но ведь это делает каждый пёс, если на него вдруг нападут. А эти мальчишки напали на меня первые. Я просто стоял возле их забора на задних лапах и старался увидеть в щёлку, нет ли у них во дворе Фомы. В этот момент они и накинули на меня верёвку. Петля сдавила мне горло, я упал, и они потащили меня, поволокли по земле. Я ударялся о камни, мне было больно, глаза засыпало землёй. А потом вдруг сделалось темно, тихо, и я уж и не помню, как попал в этот сарай.
   Слышу шаги… Надо прятаться… Я боюсь. Ватутька была права — в этом доме живут плохие люди.
   В тот же день. Мне всё-таки дали воду. Я сразу её вылакал. Порезал морду об острые края банки, вылизывая стенки, — на них прилипло немножко какой-то вонючей рыбы.
   — Смотри-ка! А он уже не такой гордый! — захохотал старший мальчишка, тот, который накинул мне на шею верёвку.
   — На, лови, эй! Мясо! — крикнул младший и бросил мне кость.
   Ох как я ловко за ней подпрыгнул и поймал на лету! Но это была… палка. Мальчишки опять захохотали, а старший сказал:
   — Даже самый бешеный мустанг становится шёлковым, если подержать его голодным. Ты слышишь, бородатый урод? Придётся тебе посидеть ещё денёк натощак.
   Они ушли. Потом опять пришли. Поставили мне банку с водой и заперли дверь на засов.
   Повсюду валялись тряпки, солома, пыльные мешки и разный мусор. Я обнюхал все углы и обнаружил замусоленную тетрадь, исписанную уже кем-то. Но не было карандаша и сильно распухла лапа. Тетрадь зарыл под мусор — пригодится, а пока все хорошо запоминаю: если не погибну, опишу потом в мемуарах.
   Рядом за стеной кто-то дышит, иногда бегает взад-вперёд на мягких лапах. Запах оттуда идёт странный, совершенно незнакомый.
   Кто там? Друг или враг? Здешний или, как и я, пленник?

 
   Страшная ночь
   Наутро. Сперва я заснул. Но проснулся скоро — очень громко что-то грызли мыши. Я залез с головой в мешок, опять задремал, но ненадолго. Кто-то пробежал по мне и укусил прямо через мешок.
   Такой наглости я не мог перенести. Я завизжал и выскочил из мешка — на ящике сидела здоровенная крыса, злобно на меня смотрела и шевелила усами. Я кинулся на неё, хотя не знаю, откуда появились у меня вдруг сила и храбрость.
   К утру их было уже четыре штуки. Я положил их рядом, головами в одну сторону, чтобы удобнее было считать. И чтобы другие видели, что получается, если я рассержусь. Я ещё и этим мальчишкам покажу, какой я пёс! Чёрный Дьявол, тёзка Пират и Ватутька ещё гордиться будут своим другом. А Витя скажет: «Молодец, Пиратыч, ты — настоящий Корсар!» А потом я опять задремал и увидел чудесный сон, будто Мама-Маша легонько дует мне в нос и спрашивает: «А может быть, ты и в самом деле фокс-крысолов?» Я ничего не успел ей ответить — она закачалась, расплылась и пропала, а вместо неё передо мной вдруг оказался рыжий лис…
   — Извини, — сказал он, — я тебя разбудил… После удачной охоты и я люблю поспать.
   «Ничего себе удачная», — подумал я и сказал:
   — Не мог бы ты опять превратиться в маму Машу и Витю или хотя бы в тётю Грушу?
   — Чудак! — усмехнулся лис. — Я — не сон.
   — Не может быть! — не поверил я.
   — Разве ты не знаешь, что животные никогда не врут? Или… вы, — он сморщил нос, — домашние собаки, уже научились этому?
   Мне не понравился сладкий голос лиса.
   — Собаки и лисицы разговаривают на разных языках. Если ты не сон…
   — О-о! — перебил он меня. — Ошибаешься, ты, очевидно, не в курсе… Мы с тобой принадлежим к одному биологическому семейству. Наши предки…
   — Не морочь мне голову предками! — уже совсем рассердился я. — Дикие лисы живут в лесу, а ты сидишь в сарае, на куче мусора!
   — Но я действительно лис, а не сон, — сказал лис вежливо и грустно. — Меня привезли сюда из города те же мальчишки, которые и тебя украли, и притащили в сарай на верёвке. Они здесь, на даче, затеяли игру в ковбоев.
   Тут я совсем очнулся и увидел, что передо мной — настоящий живой лис. Очень красивый и жёлтый, как морковка. Глаза умные. Нос чёрный, совсем собачий, уши торчком — вылитая Ватутька, но другой масти. Конечно, что-то родственное у нас есть. Но все же маленькое сомнение у меня осталось.
   — А где ты жил в городе? Я никогда там лисиц не видел.
   — Я жил в живом уголке, в школе, — ответил он, — а на каникулы всех нас, зверей, раздали ребятам. Я достался этим, — кивнул он на дверь.
   — Как достался?
   — По жребию, — ответил он. — Ребята положили в шапку бумажки. Все по очереди вытаскивали их, зажмурившись. Ту, на которой было написано «Огонёк», вытащил старший из ковбоев. И меня отдали им. Огонёк — это моё имя.
   Никогда в жизни не слышал ничего подобного! Собак покупают, кошек дарят, а лис вытаскивают из шапок, как рыбок из воды? Невероятно!
   — Что делать, — вздохнул лис. — Только мы, звери, и знали, что оба брата животных не любят. Я сам видел, как старший окунул в аквариум ёжика. Бедняга уже заснул на зиму… Но от этого проснулся, простудился и околел…
   — А куда смотрели учителя? — не выдержал я.
   — Наивный пёс! Учитель не может видеть все. А кто ему скажет? Я? Рыбки? Или попугай? Кроме того, если кто-то делает гадость, он делает её тайком.
   У этого лиса, кажется, есть голова на плечах. И уж во всяком случае есть язык, которым он хорошо владеет. Словом, он уже начал мне нравиться, и я его спросил:
   — А тебя здесь тоже мучают, Огонёк?
   — Ну нет! Меня нужно вернуть в целости и сохранности. Иначе ребята из шестого-б нашим ковбоям здорово всыплют.
   Мы бы ещё поговорили с этим славным лисом, но меня вдруг согнуло от боли в пустом брюхе.
   — Послушай, — сказал лис, — если ты дашь мне одну крысу, то можешь по моему подкопу слазить ко мне в клетку и съесть фасолевый суп, который я терпеть не могу.
   — Бери хоть всех! — с восторгом согласился я.
   Суп был холодный, слегка прокисший, но я никогда, кажется не ел ничего вкуснее!
   — Ешь, ешь, — говорил мне лис. — Я предпочитаю мясо.
   — Спасибо, друг, — сказал я. — Я и не думал, что лисы такие добрые. В сказках про вас совсем другое пишут.
   — Ну, — усмехнулся лис, — то в сказках. Но в общем-то тебе повезло. Все-таки я необычный лис — пять лет прожил в школе, два года прослушал уроки биологии. А повстречал бы ты дикого лиса, он без лишних слов вцепился бы тебе в горло.

 
   Ещё одно воспоминание
   Числа не знаю. Я ещё жив и не собираюсь умирать. Во-первых, меня поддерживает лис. Правда, не даром — ещё двух крыс обменял на суп.
   Во-вторых, моё положение слегка упрочилось. Утром, когда мои похитители опять подошли к двери, я приготовился к обороне. Они бросили мне кусок мяса, привязанный к верёвочке. Как бы не так — я не рыба, меня на приманку не выудишь.
   — Не берет! — прошептали за дверью.
   — А если он уже…
   — Ну нет. Наверное, выдохся и не может сдвинуться с места.
   — Войдём?
   — Возьми-ка подлинней хворостину… Спички давай…
   Что они задумали? Нам с Витей никогда не позволяют брать спички. Но вдруг все изменилось. Я услышал сиплый голос:
   — Лоботрясы! Уши оборву за такие штуки! Спалить меня хотите, дармоеды?
   «Шлёп-шлёп-шлёп», — услышал я, и оба храбрых ковбоя в один голос завыли.
   — Я вам покажу Мексику! — продолжал кричать Сиплый. — Вы у меня узнаете географию на пять с плюсом. Ковбои паршивые!
   За стеной ехидно хихикнул лис. Я тоже с большим удовольствием прослушал весь этот концерт.
   Наконец дверь в мой сарай отворилась. Вошёл щуплый белобрысый человек, похожий на большую облысевшую крысу. На меня уставились его холодные глаза, потом они увидели мои охотничьи трофеи — трех дохлых жирных крыс.
   — Ого! Этот пёс знает своё дело. Где взяли собаку? Кто хозяин? — обернувшись, спросил он ковбоев.
   Оба сразу заныли:
   — Не-е зна-аем!
   — А я знаю. Такой же, как вы, лоботряс. Но он хоть не ковбой, зато художник. Рисует хорошо. Хорошо пишет — без ошибок. Пятёрочник, наверное, не чета вам…
   Сиплый фальшиво улыбнулся, сел на корточки и поманил меня:
   — Поди, поди сюда… Ну, ну! Собака за хозяина не в ответе. А я полезной скотине куска не пожалею. Чего ж ты, боишься?
   Он опустил мне руку на голову. Какая жёсткая, тяжёлая была эта рука! Я прижал уши и сам сжался. Рука соскользнула, взяла за ошейник.
   — Смотри-ка! Номер-то — три пятёрки! Ты счастливый пёс, а? Может, от тебя и ко мне перейдёт счастье?
   Я вздохнул: где это счастье? Несчастней меня нет собаки во всем свете…
   — Ничего, — похлопал он мен по спине. — Ещё и рад будешь! В городе на асфальте вашей породе — одна маета. А здесь — воля.
   Он встал.
   — Ну вы, ковбои! Будете лезть к собачонке: за хвост ловить, палкой дразнить! — шкуру спущу и отправлю домой раньше времени. Поняли?
   Меня накормили подсохшей пшённой кашей, смешанной с остатками борща. С какой жадностью я съел эту гадость, просто невероятно!
   За ночь поймал ещё трех крыс. Лис — ни одной. Увидев мои трофеи, он облизнулся. Я не знал, что делать. Но всё-таки отдал ему одну, просто так, а не в обмен на суп. Двух оставил — пусть этот Сиплый придёт и увидит, что я не даром съел его пойло.

 
   Чужой двор
   (продолжение воспоминаний)
   Опять без даты. На день меня выпустили во двор. Ура! Я опять на свободе!
   Хотя что это за свобода? Кругом глухой забор. Поверху натянута колючая проволока. А сад? Сплошная картошка, огурцы, лук и капуста. Лапу поставить некуда. На траве нечего и думать поваляться. Да её и нет, только крапива около забора и кусты репейника за сараем.
   Нет, не нравится мне, как живут эти люди. Мама-Маша ни за что бы эту дачу не сняла.
   Ночью, когда нас запирают, лис переползает ко мне, и мы вместе обсуждаем наше бедственное положение.
   — Тебе что, — говорит он, — ты собака с номером, тебя найдут и возьмут домой. А вот я…
   — Это тебе что, — говорю я, — уедешь в город и будешь жить в школе. Ты же любишь биологию, Огонёк!
   — Любишь… Тебе бы посидеть всю жизнь в клетке!.. Я — лис, а не кролик. Черепаха и та у нас сбежала…
   — Куда?
   — В пустыню… Не знаю, дошла ли. Говорят, далеко… А лес-то рядом. Ты думаешь, мне легко слушать, как шумят по ночам сосны, кричат совы и рыба плещется в реке?
   Мне стало стыдно. Бедный лис! А я — нечуткая, чёрствая собака. Надо будет подумать, как бы ему помочь.

 
   Ностальгия
   (снова дневник)
   Числа все ещё не знаю. Украл у новых хозяев карандаш. Поступок плохой. Но что делать? Если мы с лисом отсюда живыми не уйдём, кто-нибудь прочитает эти записки и узнает правду.
   Через некоторое время. Оторвался на обед.
   Ха! Что за обед! В брюхе булькает, как в бидоне у тёти Груши, когда она идёт разносить молоко. Только не молоко булькает, а вода, в которой плавают горох, картошка и прошлогодние солёные огурцы. И это у них называется рассольником!
   Лис взмолился:
   — Пират, во имя братства всех четвероногих пойди и укради мяса!
   Ничего себе! Сперва — карандаш, теперь — мясо. Что из меня получится? Вор? Но с другой стороны — крыс я уже всех переловил. Огонёк на супах совсем отощал. А я? Сегодня увидел свою тень — не узнал: бесхвостая кошка! «Голодной собаке ворованный кусок не укор. Накорми, тогда и спрашивай честность!» А тут нас двое, и мы одного биологического семейства.
   — Огонёк, — воскликнул я. — Есть выход!
   — Какой?
   — Стащу колбасу. Всю. Насчёт кур пока воздержимся…
   Ну и поели мы! Спалось — как никогда. А обоих мальчишек Сиплый выпорол. За обжорство.
   Но есть вещи и похуже пустого желудка — тоска. Весь день сижу возле калитки. Прислушиваюсь. Когда кто-нибудь идёт мимо, я вскакиваю, царапаю калитку или стараюсь подсунуть под неё нос. Нос у меня уже вспух. Но никто ни разу возле меня не остановился.
   Где же Витя? Пал Палыч? Мама-Маша? Мой умный хозяин уже давно бы должен догадаться, в какую ловушку я угодил.
   Один раз я залаял на чьи-то ноги. Но Сиплый очень больно вытянул меня хворостиной. А когда я залаял ещё раз, он взял меня за шиворот, избил, бросил в сарай и пригрозил: «Шкуру спущу!»
   Я представил себя совсем без шкуры, и с тех пор лаять у меня не хватает духу.
   — А зачем лаять? — сказал лис. — К тебе неплохо относится хозяин. Мог бы и помолчать.
   Как я разозлился.
   У меня есть один хозяин — Витя, и другого не будет никогда!
   — Вас не понял, — невозмутимо отозвался лис. — У меня хозяин — целый класс. Шестой-б. Я лис общий.
   Я разозлился ещё больше.
   — Если хочешь знать, твой шестой-б никуда не годится! Они устроили тебе каникулы у этих людей. Класс называется!
   Мы замолчали.
   Потом я извинился. Просто у меня тоска по дому. По счастливому дому и добрым людям. Так и сел бы и завыл бы на весь свет!..
   Ватутька, Ватутька! Она меня нашла. Вчера бегала за забором и лаяла изо всех сил. Я тоже тявкнул пару раз. Мы поняли друг друга. Теперь я спасён! Хотя Сиплый и поддал мне сапогом под ребра, так что и сейчас дышать ещё больно. Вот она, собачья жизнь! Как я теперь понимаю тебя, мой друг тёзка Пират!
   Совершается невозможное! Витя и Пал Палыч были здесь. Но я не мог подать голос. Морду мне замотали тряпкой, ноги связали и закидали меня всякой рухлядью в сарае. Но лис рассказал мне обо всём, что видел.
   Витя и Пал Палыч о чём-то долго разговаривали с Сиплым. С террасы все время трусливо выглядывали ковбои, хихикали и высовывали языки.
   — Извините, пожалуйста, — уходя, сказал Пал Палыч, — но вот уже целую неделю мы ищем Пирата.
   Подумать только! Ещё извинился! За что? Перед кем?
   — А твой молодой хозяин, — сказал лис, — мне показался посмышленее. Он внимательно все осматривал и погрозил ковбоям кулаком.
   — Ты его ещё не знаешь, — сказал я. — Витя — это Человек!
   — Да-а! — вздохнул лис. — Но Сиплый-то всё-таки обвёл их вокруг пальца.

 
   Первая ласточка
   19 августа. Теперь я хоть число знаю — меня разыскивают уже целую неделю, а в плен я попал 12 августа, это я помню точно.
   Прямо в суп ко мне упал жёлтый лист, и я съел его.
   — Первая ласточка, — сказал Огонёк.
   — Где?
   — Теперь уже у тебя в брюхе.
   — Не чувствую, — сказал я сердито. — В брюхе у меня, как и всегда, только жидкий суп.
   — Говоря иносказательно, жёлтый лист — это первая ласточка осени. Тебе от него может не поздоровиться.
   Я только пожал плечами: здесь мне приходилось есть всякую гадость — переварю и эту ласточку.
   — Иногда ты, извини меня, Пират, медленно схватываешь мысль, — ехидно продолжал Огонёк. — Осень — это значит скоро в школу мне и мальчишкам. Твой Витя, наверное, тоже не будет опаздывать к первому сентября. А если он уедет — дело твоё плохо.
   Я оцепенел. «Друг мой, Чёрный Дьявол, неужели и меня ждёт такая же как у тебя судьба! Но ты большой, сильный пёс и ты выжил. А я? Я сразу пропаду!»
   Должно быть, лис угадал мои мысли.
   — Не впадай в панику. Ты можешь перезимовать здесь. На следующее лето твои хозяева могут опять сюда приехать.
   Ну, нет! Пусть здесь зимуют коза со свиньями! Отсюда надо бежать!

 
   Верные друзья