Львова Марина

Саня или двойная свадьба


   Марина Львова
   Саня или двойная свадьба
   Жанр: Мелодрама, что ли
   Глава 1
   Что старается вспомнить человек, когда ему плохо? Конечно, что-нибудь хорошее. А когда ему хорошо? Тогда ему на ум тем более приходят только веселые мысли и воспоминания. Кому в радостный день захочется вспоминать о грустном? Только мне, благодаря моему ненормальному характеру, на память часто приходит тот промозглый холодный поздний вечер в марте, когда смешались обида и обман, глупость и хитрость, ярость и страх, возмущение и боль, ни с чем не сравнимая боль. Не верьте боевикам, царящим на экранах наших телевизоров и кинотеатров, в который киногерой с милой снисходительной улыбкой крушат все живое и налево и направо. Они, конечно, получают редкие ответные удары от своих противников, но почти не замечают их и, уж конечно, не испытывают при этом никакой боли. Так вот, я им не верю, и в это не поверит никакой человек, хоть раз в своей жизни испытавший настоящую физическую боль.
   Как больно и страшно! И негде укрыться от этой боли! Удары сыпались на меня со всех сторон! За что?!! Если бы я хоть понимала, за что? Мне казалось, в ушах у меня еще звенела музыка, вырывавшаяся из магнитофона, когда на мою голову обрушились удары. Буквально за секунду до этого, выскочивший из-за угла Борис оттолкнул меня к железной стенке сарая, схватил в руки магнитофон и бросился прочь, закричав мне на ходу: "Беги, Саня! Беги!" Музыка смолкла, и я осталась одна, только сейчас заметив, что никого со мной рядом нет. Скудный свет одинокого фонаря слабо освещал захламленную площадку, у меня под ногами хрустел битый кирпич и щебень. Осколки стекла яркими брызгами вспыхивали в свете лампы. Куда это нас нелегкая занесла? Похоже, какая-то свалка. Темно, не разобрать. В ста метрах стоят многоэтажные дома. Оказывается, я тут танцую в полной темноте совсем одна и, видимо, уже давно. Ну и не надо, мне было и одной неплохо. Вот только музыки не стало. В недоумении я остановилась и огляделась. Куда же делась вся наша развеселая компания? А почему кричал Борис?
   -- Ага, попался, гад! Ну, я тебе сейчас покажу!
   Сзади раздался грубый сиплый голос и на меня набросился здоровый мужик. Кто-то сбил меня с ног и начал избивать.
   -- Ах, ты еще и дерешься, паразит!
   Послышался топот ног, крики, какой-то грохот. Внезапно вспыхнул мощный луч света, он ослепил меня, я попыталась прикрыть лицо руками, но кто-то крепко держал меня за руки. Защищаясь от безжалостного света, я низко наклонила голову и попыталась еще раз брыкнуть державшего меня мужчину. На секунду мне удалось вырваться, и хватка ослабла, я бросилась в сторону, но вновь была сбита с ног. Луч света вновь догнал меня, кто-то быстро приближался, держа в руках фонарик.
   -- Что здесь происходит?
   Луч света метался по сторонам, освещая лица подходивших людей.
   -- Взломщиков поймали. С вами только бандюг и ловить. Говорю им русским языком: "Заходи сзади и хватай". А ваш Модестович во весь голос как закричит: "Молодые люди, что вы тут делаете?" Они и бросились врассыпную. Одного только и поймали.
   Мужчина пнул меня ногой.
   -- Да вы что, ошалели? Женщину же бьете!
   -- Кого?
   С моей головы сдернули вязаную шапку и рывком подняли на ноги.
   -- Да какая она баба? Кочерыжка бритая.
   -- Ты полегче, Степан. Самосуд никогда до хорошего не доводил. На ней же места живого нет.
   -- Самосуд, самосуд. Я посмотрю, что ты скажешь, когда увидишь, что они с твоим гаражом сотворили. На твоей машине точно живого места не осталось. Пойди, полюбуйся!
   Мужчина скрипнул зубами, луч ручного фонарика запрыгал в сторону. Степан заломил мне руку за спину и поволок вслед за обладателем фонарика. Собравшаяся вокруг нас толпа наспех одетых мужчин, нестройно гомоня, отправилась вслед за нами.
   За кучами мусора располагались гаражи, мне удалось их рассмотреть в неровном свете ручного фонаря.
   -- А почему нет света? -- раздался чей-то робкий голос.
   -- Эти... провода порезали, -- голос Степана срывался от возмущения.
   -- Да, накуролесили...
   -- Это у кого же рука только поднялась?
   Постепенно возмущенные голоса стали крепчать, и я стала всерьез опасаться, что волна праведного народного гнева вскоре захлестнет меня с головой. Громче всех ругался Степан, не забывая при этом больно пинать меня в спину. Молчал только владелец раскуроченного гаражного бокса. Кто-то сумел соединить оборванные провода, вспыхнули фонари, установленные на стоянке, и в их свете можно было увидеть полную картину разрушения. Степан что-то сдавленно крикнул, сдавил мою шею и начал с остервенением трясти меня. Какие-то руки с силой разжали пальцы, сдавливавшие мое горло. Я перевела дух и смогла вздохнуть.
   -- Угомонись, Степан, -- спокойно проговорил все тот же мрачный голос.
   -- Ну, что вы за народ? Ты раскрой свои глаза, Максим, посмотри, что тут с твоей машиной сотворили. Их давить за это надо, давить, как клопов. Сколько раз я вам говорил: "Вышку надо поставить, и дедка из деревни выписать". Есть у меня один на примете. Крепкий такой дедок, ничего ему не будет. Посадить его на вышку с пулеметом, и ни одна сволочь не пройдет. А вы мне что на это ответили? Молчите теперь? Конечно, Семен плохой, Семен не понимает, а я дело говорил. Развели тут... Деревьев насажали, кустов. Я за ними аж в питомник ездил. Красота спасет мир. Философы липовые!
   -- Может быть милицию вызвать? -- неуверенно предложил чей-то голос.
   -- Да, что толку? Ее отпустят через пару часов, а тут убытку на несколько миллионов.
   -- Как только земля таких носит...
   -- Дать бы ей, как следует.
   Последняя фраза вывела из продолжительной задумчивости владельца изуродованной машины.
   -- Спокойно, Степан, не кипятись. Николай Модестович. вы здесь?
   -- Я здесь, Максим Николаевич.
   -- Вы ведь, если не ошибаюсь, юрист? Поможете составить исковое заявление? Можно подать на нее в суд. Это разумнее, чем заниматься рукоприкладством.
   Народ возликовал, радуясь такому простому решению вопроса. Все желающие разбрелись по домам спать, а меня, в сопровождении неугомонного Степана и хозяина разрушенного гаража, повели на квартиру к Николаю Модестовичу.
   Через несколько минут я уже сидела на кухне, жена Николая Модестовича и мрачноватый пострадавший (хотя надо еще посмотреть, кто из нас пострадал больше, ему хоть лицо не разбили) безжалостно промывали мои раны. Я старалась не кричать и не морщиться. Сам Николай Модестович сидел за кухонным столом и быстро водил ручкой по бумаге. Так как я наотрез отказалась сообщить имена тех, кто был со мной, то обвинительный документ составляли против меня одной. Николай Модестович уже собирался прочитать всем присутствующим предварительный вариант своего творения, когда раздался резкий звонок в дверь, и в квартиру буквально ворвался Степан, держа в руках мой замшевый рюкзак. Только теперь я вспомнила, что, когда мы вышли с ребятами из леса, оставила его на камне под фонарем, мне было неудобно танцевать с рюкзаком за спиной.
   -- Я же знал, что что-нибудь найду. Вот он, родименький! А в нем и ее вещички лежат, и паспорт.
   -- кто дал вам право копаться в моих вещах?
   -- Ого, гонору у тебя, как у английской королевы, а на деле ты -- воровка, налетчица.
   -- Я ничего не взяла.
   -- Потому что не успела.
   -- Да нужны мне вы и ваши вещи, как прошлогодний снег.
   -- Я-то, может быть, и не нужен, а вот Максиму совсем не помешает знать твое имя и адрес, чтобы сообщить, куда следует. Что, съела, стриженная? Как тебя зовут? Молчишь? Ну и молчи! Сейчас мы сами посмотрим. Так. Александра Алексеевна Смирнова...
   -- Меня зовут Саня.
   -- Для бабы звучит почти как собачья кличка.
   -- Это не ваше дело.
   -- Это с какой стороны посмотреть. Погоди, мы еще до твоих дружков доберемся. Вы нас еще попомните. Если бы у меня машину разбили, я бы вас своими руками придушил.
   -- Степан, уймись ты. Лучше послушай, что тут написано. Потом распишешься, как свидетель.
   Кроме Степана на меня никто не обращал внимания, только он постоянно цеплялся ко мне. Даже сам пострадавший, Степан называл его, кажется, Максимом, был занят составлением какого-то документа. После того, как он смазал перекисью водорода все мои царапины и ушибы, он перестал даже смотреть в мою сторону. Степан внимательно прочитал листки бумаги, шевеля губами, потом радостно потер руки, схватил ручку и подписал. Максим забрал у него листки бумаги, пожал ему руку. Степан попрощался и ушел.
   Максим подошел ко мне, сел напротив меня на табуретку и медленно размеренным голосом начал читать документ, делая небольшие паузы, чтобы я смогла хорошо понять смысл прочитанного. Документ, составленный Николаем Модестовичем, представлял собой расписку, по которой я должна была возместить Максиму Николаевичу Алексееву, проживающему там-то, нанесенный мною материальный ущерб в размере... От написанных на бумаге цифр у меня просто кругом пошла голова. Да мне этих денег за всю жизнь не заработать!
   -- А теперь подпишите это.
   -- не буду. С какой это стати? Откуда я могу знать, может быть вы понаписали тут лишнего?
   -- Вы правы. Степан работает на станции техобслуживания. Завтра при свете дня он сможет более полно оценить размеры нанесенного ущерба.
   -- А если я на все это чихать хотела?
   -- Послушайте, вы же взрослый человек и должны сами нести ответственность за свои поступки. Вы же не хотите, чтобы я сообщил вашей семье обо всем случившемся. Ваши родители будут явно не в восторге. В конце концов, вы сами должны возместить материальный ущерб, и немалый. Хоть какое-то чувство совести у вас есть?
   -- Откуда я возьму столько денег? Да мне до конца жизни с вами не расплатиться.
   -- Хорошо, что вы это понимаете. Вы работаете или учитесь?
   -- А какое вам до этого дело?
   -- Хочу уточнить, когда вы сможете возместить мне нанесенный материальный ущерб.
   -- Я учусь.
   -- Так я и думал.
   -- Я учусь на вечернем.
   -- Значит вы еще и работаете?
   -- Иногда.
   -- Ну, разумеется, а в свободное время вы, значит, активно развлекаетесь?
   После этих ехидных замечаний мне захотелось вцепиться руками ему в лицо. Я взглянула на него. Его глаза словно предупреждали меня: "Вот только попробуй это сделать!"
   -- Вы что, издеваетесь надо мной?
   -- Пока нет. Итак, вы подпишете?
   -- Хорошо-хорошо, вот смотрите, я подписала. Отдайте теперь мне мой паспорт.
   -- Сегодня он вам не понадобится, а завтра я вам его верну. Завтра в десять часов приедете по этому адресу. Вас будут ждать.
   Мне очень хотелось возразить, но как-то не нашлось слов. Меня проводили до двери и выставили за порог. Хорошо еще, что мой рюкзак вернули. Все свое ношу с собой -- так, кажется, говорили древние. А теперь надо подумать и о ночлеге.
   С тех пор как начались мои странствия, я усвоила твердо только одно: не так трудно найти ночлег, гораздо труднее привести себя в порядок утром. Иногда даже самое простое умывание может превратиться, на первый взгляд, в неразрешимую проблему. Последнее время мне везет, удалось найти довольно надежный приют. Можно даже помыться в душе, правда, вода бывает с перебоями и, по большей части, почти холодная. Но это уже мелочи быта.
   В записке, которую мне вчера вечером вручил пострадавший Максим, был указан адрес и нарисована схема, поэтому я легко нашла улицу и сам дом. Улица была тихая с небольшими старинными особняками. На многих из них висели вывески с названиями учреждений и контор, которые в них размещались. Вид у них был довольно обшарпанный и вызывал сожаление. Другим домам повезло больше, было видно, что их недавно отремонтировали, многие были даже отреставрированы, тщательно была восстановлена лепнина, украшавшая фасады, а окраска стен была подобрана так, что неяркие нежные пастельные цвета не раздражали, а радовали глаз.
   Тот дом, в который я направлялась, был отремонтирован не очень давно, но без особой роскоши: не было ни новых рам со стеклами, отражающими свет, вход не охранялся охранниками. Да, контора явно из небогатых. Но, делать нечего, придется идти.
   Сверившись с запиской, я решительно постучала в дверь под номером двенадцать. В большой полупустой комнате за обшарпанным столом сидела молодая женщина и что-то сосредоточенно писала. Я осторожно кашлянула. Женщина подняла голову и посмотрела на меня. Ее темно-зеленые глаза внимательно меня изучали.
   -- Добрый день!
   -- Добрый! Вы -- Саня?
   -- Да.
   -- Проходите. Садитесь. Максим Алексеевич вышел, скоро вернется. Давайте пить чай.
   -- Спасибо, я не хочу.
   -- Зря отказываетесь, мне было велено напоить вас чаем, я уже все приготовила.
   С ловкостью фокусника, Женщина сдернула салфетку со стоящего рядом маленького столика. На красном пластмассовом подносе стоял заварочный чайник, чашки, на тарелке красовалась горка бутербродов с сыром и колбасой. Я почувствовала, что рот мой непроизвольно наполнился слюной. Утром я действительно не успела позавтракать, так как боялась опоздать на электричку. Отказываться больше не было сил. Я сглотнула слюну и села за стол. Женщина налила мне чай и положила в чашку два куска сахара. Потом налила чай в свою чашку и села рядом со мной во второе свободное кресло. Хлеб был очень мягкий, а колбаса и сыр нарезаны так аккуратно, что эти аппетитные бутерброды сами просились в рот.
   Я доедала бутерброд с колбасой, когда за моей спиной негромко хлопнула дверь, и в комнату вошел мужчина в темно-сером костюме с черным портфелем в руках.
   -- Добрый день! Ну что, милые дамы, чаем напоите? А бутерброды уже все съели? Вас ни на минуту нельзя оставить одних.
   Этот камень явно был направлен в мой огород. Я хотела возразить и уже открыла рот, но подавилась и закашлялась. Сильная рука постучала меня по спине. Женщина встала, подошла к окну, взяла еще одну чашку из коробки, стоявшей на подоконнике. Ее начальник преспокойно плюхнулся в освободившееся кресло. Кроме обшарпанного стола со стулом, журнального столика с двумя продавленными креслами, в комнате мебели не было; женщина вернулась за свой стол и погрузилась в изучение каких-то бумаг, одновременно прихлебывая чай из своей чашки.
   -- Я вовсе и не собиралась есть эти ваши бутерброды...
   -- Однако съели почти все и ничего бы мне не оставили, если бы я вовремя не пришел. Пока я лихорадочно соображала, что бы мне такое сказать в ответ, мой обидчик преспокойно допил свой чай и стал внимательно меня рассматривать. Я решительно отодвинула от себя чашку, пить мне больше не хотелось. С одной стороны мне очень хотелось поставить его на место, но с другой стороны -- вчера наша компания разгромила его гараж и повредила машину. Так что его подшучивание вполне можно стерпеть.
   -- Максим... Николаевич!
   Женщина запнулась, как это делают люди, привыкшие называть знакомых только по имени без упоминания отчества. Неужели она хотела заступиться за меня? По крайней мере, выглядела она слегка растерянной, словно не ожидала от своего начальника таких слов.
   -- Не волнуйтесь, Людмила Александровна, я не съем нашу гостью. Чай допили? Тогда пошли ко мне.
   Он легко поднялся, открыл дверь в соседнюю комнату и жестом пригласил меня следовать за ним. За массивной деревянной дверью, когда-то покрашенной в коричневый цвет, почти ничего не было. Нет, та, конечно, находилась комната, но совершенно пустая. Кроме стола и двух расшатанных стульев я больше ничего не увидела. На широких подоконниках были свалены папки с какими-то документами.
   -- Ну, так что?
   -- Что?
   -- Так и будем молчать?
   -- Я думала, что вы мне что-нибудь скажете. В моем положении особо говорить не приходится.
   -- В таком случае, давайте проясним ситуацию. Вчера вечером после известных вам событий, вами был подписан документ в присутствии свидетелей, по которому вы обязуетесь возместить мне нанесенный материальный ущерб. Вы это помните?
   -- Помню. Вы что думаете, что я не помню, что со мной происходило вчера? Я что, по-вашему, вчера пьяная была и ничего не помню?
   -- В трезвом состоянии люди обычно не крушат гаражи и машины.
   -- Все равно, ваша бумага ни на что не годна, чтобы она имела какую-то законную силу, ее надо заверить у юриста. В присутствии свидетелей, мне так кажется.
   -- Уже сделано. Один из тех, у кого вы пытались разгромить гараж, юрист. Вот полюбуйтесь.
   Он протянул мне листок бумаги с машинописным текстом и печатями. Но почему-то буквы прыгали у меня перед глазами, и я ничего не смогла толком прочитать и понять смысл написанного. Я смогла хорошенько рассмотреть только итоговую цифру, написанную цифрами и прописью, цифра была, кажется, семизначной.
   -- Да мне этого до конца дней моих не выплатить.
   -- Не преувеличивайте. Все это можно решить довольно просто. Пусть вас не удивляет, но подобные ситуации возникают сравнительно часто.
   -- Что вы имеете в виду?
   -- Совсем не то, о чем вы подумали.
   -- Откуда вы знаете, о чем я думаю?
   -- Если бы подумали о чем-нибудь другом, вы бы так не покраснели. У вас щеки стали просто малиновыми. Разве вы не чувствуете?
   -- Как вам не стыдно!
   -- Мне? А что такого сказал? Я намереваюсь предложить вам работу.
   -- Какого рода?
   -- Будете у меня референтом.
   -- По совместительству?
   -- Нет. Может быть вы не будете меня перебивать и выслушаете до конца?
   -- Какого конца?
   Мой потенциальный работодатель воззрился на меня, слегка приподняв брови. Потом брови опустились и слегка сдвинулись, а рот сжался в узкую линию. Пришлось на время замолчать и сделать вид, что сосредоточенно его слушаю. Через минуту он понял, что мои мысли блуждают далеко, и внезапно начал задавать мне вопросы. Волей-неволей я стала вникать в смысл излагаемого. Его явно порадовало то, что я заканчиваю институт. Судя по решительному выражению его лица, он был готов лично заставить меня сдать вступительные экзамены, и явно подобрел и расслабился, когда узнал, что делать этого не придется. Итак, отныне мне предлагалось решать множество ответственных задач, сберегая драгоценное время своего начальника. В общих чертах мне рассказали, чем занимается данная контора. Тут мне только стало ясно, что меня собираются принять на государственную службу, а не в частную фирму.
   -- Так сколько же вы собираетесь мне платить?
   Начальник пожал плечами, как бы говоря: "Я все жду, когда же мне будет задан этот вопрос?", потом назвал цифру.
   -- При такой зарплате мой долг тяжким бременем должен пасть на моих внуков, я же должна еще на что-то жить сама.
   -- Я думаю, мы сможем договориться.
   -- И после этого вы смеете утверждать, что не делали мне гнусных предложений?
   -- Я?! Конечно, нет! Ваша бритая голова напоминает мне об узниках Бухенвальда. Только там людей брили насильно, а вы себя, как я понимаю, уродуете добровольно. Вы думаете, ваш внешний облик делает вас привлекательной для мужчины?
   -- Мне это даром не нужно.
   -- Короче, завтра вы начинаете работать у меня, постепенно возвращая свой долг, который будет индексироваться в зависимости от уровня инфляции. После выплаты я возвращаю вам документ, и вы вольны делать с ним все, что вам заблагорассудится.
   -- Иными словами, я попадаю к вам в полную кабалу. А что я с этого буду иметь?
   -- Приличную работу после окончания института, выплату убытка, понесенного мною в результате погрома, кроме того, я обещаю не сообщать ничего вашим родителям. Разве вас это не устраивает? Или вы хотите, чтобы я с них потребовал возместить нанесенный ущерб? Кроме того, я ничего не буду сообщать в милицию, если вы будете вести себя как законопослушная гражданка. Разве вас это не устраивает?
   Мне почему-то вдруг стало холодно, на лбу появился холодный пот. Видимо, после последних его слов я побледнела, так как он с тревогой посмотрел на меня. Или мне это только показалось?
   Глава 2
   -- Итак, что вы решили?
   -- А что вы сделаете, если я не соглашусь?
   -- Подам на вас в суд.
   -- У нас суды не успевают рассматривать гораздо более серьезные преступления.
   -- Смогу вас уверить, я сделаю все возможное, чтобы ваше дело дошло до суда.
   -- Вы мне угрожаете? Вы, такой большой и сильный, будете подавать в суд на слабую женщину?
   Сидящий напротив мужчина откинулся в кресле, сложил руки на груди и принялся оценивающим взглядом рассматривать меня с ног до головы. Он и раньше изучал меня довольно внимательно. Но теперь под его взглядом мне показалось, что меня окатило горячей волной, щеки мои запылали, стало трудно дышать, я судорожно перевела дыхание. Раздался негромкий смешок. Похоже, я кое-кого очень забавляю.
   -- Слабой вас нельзя назвать даже с натяжкой. Не думаю, что вид бритой почти наголо женщины, изображающей из себя рокера-тракториста, вызовет сочувствие в суде. А после представленных доказательств произведенного погрома и свидетельских показаний, фотографий изуродованного автомобиля и гаража, маловероятно, что вам удастся доказать свою невиновность. Вы же отказываетесь назвать своих сообщников.
   -- Я была там одна.
   -- Ну вот, видите.
   -- А вы не боитесь брать меня к себе на работу?
   -- А почему я должен бояться?
   -- Я могу учинить здесь погром и похуже, чем в вашем гараже.
   -- Тогда я привлеку к материальной ответственности ваших родителей.
   -- Не удастся, я совершеннолетняя и отвечаю сама за себя.
   -- Есть много способов...
   -- Я вас ненавижу.
   -- Это придает пикантность ситуации. Трудности иногда интересно преодолевать. Ну как, вы согласны? А теперь идите к Людмиле Александровне, она оформит вас на работу.
   -- Я еще не сказала "да".
   -- Но вы подумали об этом, идите, нечего терять время.
   Молчаливая Людмила Александровна помогла мне заполнить анкету, написать заявление, потом меня отвезли сфотографироваться и буквально через час у меня в руках были мои фотографии. Последний раз я фотографировалась при поступлении в институт. Я хорошо помню то фото, на котором я была с длинной косой и глупой улыбкой на губах.
   Сам шеф отбыл на совещание в вышестоящую организацию. Перед своим уходом он поручил Людмиле Александровне мною заняться. Людмила Александровна твердым суровым голосом рассказала мне о моих обязанностях при нашем начальнике, непогрешимом Максиме Николаевиче Алексееве.
   -- Интересно, Людмила Александровна, по какому принципу наш начальник подбирает себе подчиненных?
   -- Что вы имеете в виду?
   -- Я спросила что-нибудь не то?
   -- Почему?
   -- Мне показалось, что мой вопрос вам не понравился.
   -- Просто, я не поняла его.
   -- Все очень просто. Он что, всех нанимает по именам?
   Меня зовут Александра Алексеевна Смирнова. Нашего уважаемого начальника Максим Николаевич Алексеев. Получается сплошной перепев имени Алексей.
   -- Вы будете смеяться, но моя фамилия Алешина.
   -- Прямо-таки куст какой-то Алексеев распустился махровым цветом. Да нас любая проверка обвинит в семейственности, придется доказывать, что мы все не родственники.
   -- Я думаю, наш начальник с этим сумеет разобраться.
   Наша непринужденная беседа была прервана стремительным появлением небезызвестного господина Алексеева, который выдал мне книгу с описанием компьютерной программы и потребовал, чтобы я изучила ее досконально. По счастью, я уже имела небольшой опыт работы с компьютером и к концу дня уже смогла вполне грамотно набрать и распечатать несколько служебных писем и документов.
   Когда я впервые понесла своему новому начальнику документы на подпись, то испытала странное ощущение, словно сдаю зачет или экзамен. Начальник молча прочитал их, сухо поблагодарил и передал новую пачку. Так продолжалось несколько дней подряд. К концу недели я уже вполне уверенно шлепала по клавишам. Пятница ознаменовалась тем, что мне выплатили зарплату за пять проработанных дней, и начальник вызвал меня в свой пустой кабинет, в котором гулким эхом отдавалось каждое слово.
   -- С понедельника у нас начинается ремонт. Чтобы не дышать краской, отправляйтесь закупать мебель. Поможешь Людмиле Александровне. Я давно хотел спросить, ты всегда поешь, когда работаешь?
   -- Я не замечала. Иногда пою. А что? Это вам мешает?
   -- Ты не обращала внимания на то, что ты поешь?
   -- Нет, а что?
   -- Ты сегодня целый день пела одну песню с достаточно приятной мелодией, но слова... не выносят никакой критики.
   -- Вы о чем?
   -- Целый день сегодня звучало: "Я мажу губы гуталином, я обожаю черный цвет..." Это, конечно, дело вкуса, но дальше, если я не ошибаюсь, было так: "Убей себя, убей меня, ты не изменишь ничего..." А в припеве, если не ошибаюсь, была такая строчка: "Давай вечером умрем весело..."
   -- я не понимаю, чем вы недовольны. Эту песню передают по радио. Вы находите ее неприличной? У вас прямо-таки пуританские взгляды. Если я вас шокирую...
   -- Я только просил, хотел попросить, чтобы ты не пела подобное в присутствии Людмилы, ей это может не понравиться.
   -- Так это она вас попросила мне сказать, да?
   -- Она никогда ни о чем не попросит для себя, ей о нашем разговоре ничего не известно. Я тебя прошу в порядке личного одолжения.
   -- Хорошо, я больше не буду петь.
   -- Я не запрещал тебе петь, это не мешает работе. Только подумай о своем репертуаре.
   Из этого разговора я только поняла, что наш шеф очень трепетно относится к Людмиле и что ему иногда совсем не чужды простые человеческие чувства.
   Просьба моего начальника, по правде, меня слегка озадачила и заставила более пристально присмотреться к моей сослуживице, когда она вернулась из банка.
   Бывают люди-фонарики -- рядом с ними светло и тепло, бывают, как фейерверк -- стремительно взлетел, рассыпался яркими искрами и погас, кажется, что с ними весело и хорошо, а погасла последняя искра, и ты оказываешься в полной темноте, становится сразу холодно и одиноко. Людмила была маленькая и невзрачная, словно прогоревшая в костре потухшая ветка, чуть тронешь ее -- и она рассыплется в серый пепел. Мы с ней почти не разговаривали, целыми днями она корпела над финансовыми документами, считала и пересчитывала сметы, доходы и расходы, ездила в банк, вела всю бухгалтерскую отчетность. Максим Николаевич сказал, что с моим приходом количество ее работы уменьшилось ровно наполовину. Как же она умудрялась справляться со всем без меня? По ночам она, что ли, еще работала?