Страница:
У меня были и другие предположения.
Пора бы их проверить.
Я пошел в сарай на набережной, где помещался оргкомитет гонок. Там сидела очень деловая льняная блондинка. Всего через полчаса она доставила на "Лисицу" переносной телефон. Я сделал заказ и через тридцать пять минут уже говорил с Англией.
Гудки были тоненькие — что значит портативный телефон. Я отсюда видел их: Кристофер и Рут машут ракетками на закрытом корте, телефон и кувшин "Пиммза" на столике возле живой изгороди из коротко подстриженных тисовых деревьев. Тут же трутся несколько избирателей, купаясь в лучах славы члена парламента и дочери министра. И грозовые облака, невидимые за линией горизонта в Финляндии.
— Алло? — Голос Рут, тонкий, как у школьницы. Я попросил позвать Кристофера. Она сказала:
— А нельзя подождать? Он как раз играет сет.
— Мне нужен Кристофер, — сказал я.
В трубке потрескивало расстояние в тысячу миль.
— Но...
— Это не имеет отношения к тебе. И К твоему любовнику.
— Подожди, — сказала она.
Голос у Кристофера был запыхавшийся, но напыщенный, как всегда.
— Послушай, — сказал он. — Какого...
Я спросил:
— Ты хотел бы оказаться в центре скандала?
— Да какого...
— Ты напишешь письмо Невиллу Глейзбруку, — сказал я. — Поставишь сегодняшнее число. Наклеишь марку. И откажешься от должности его личного парламентского секретаря. Немедленно.
Последовало молчание, как будто его оглушили ударом по голове. Наконец он произнес:
— Объясни, пожалуйста.
Я отметил это "пожалуйста". Напыщенность исчезла. Теперь голос звучал настороженно — так бывают насторожены животные, за которыми охотятся.
— Леннарт Ребейн встречался с тобой в Чатеме? — сказал я. Это была догадка, но удачная догадка.
— А кто он такой?
Я сказал, что Кристофер прекрасно знает, кто такой Ребейн. Снова молчание.
— Ну так что? — спросил он.
— Что он говорил тебе?
— Что-то нелепое о нашем отце.
— Это нелепо, но правда. А ты знал, что твой тесть пытался соблазнить его на вечеринке гомиков?
— Чушь, — сказал Кристофер. Но в его голосе не было уверенности.
— Или ты спровадил Ребейна и сбежал, или просто торопился уйти. Одним словом, ты его отшил. А я как раз сообщил, что мы на подходе. И он отправился ко мне. Глейзбрук был на "Вильме". Леннарта последний раз видели на "Вильме" примерно в одиннадцать пятнадцать. А в одиннадцать тридцать мы налетели на его лодку, полную воды.
Кристофер промолчал.
Я сказал:
— Кто-то держал Ребейна под водой, пока он не утонул, потом затопил его лодку и пустил в море. В это время на парусниках пели. Никто ничего не слышал. Его гибель должны были принять за несчастный случай. Но им повезло. Мы переехали лодку, а Ребейн зацепился за наш винт.
— Кто же его убил? — В голосе Кристофера звучала теперь признательность, смешанная с ужасом.
— Есть такая служба безопасности, — сказал я. — Называется "Противовес". Они три раза пытались убить меня, чтобы завладеть фотографиями, на которых Невилл Глейзбрук заигрывает с моряками. Пленка у одной эстонки, она работала в полиции, а сейчас находится в Хельсинки. За ней охотятся русские. Уноси ноги, Кристофер.
Наконец он спросил:
— А ты уверен?
В его голосе слышалось напряжение. Кажется, он складывал два плюс два и у него начало что-то проясняться в голове.
— На сто процентов, — ответил я.
— Я тебе признателен. — Все его высокомерие исчезло. Теперь это был младший брат, который благодарит своего старшего брата за то, что тот избавил его от забияки на детской площадке.
— Не за что. Можно Рут на два слова?
— Рут? О Господи! Конечно.
Рут говорила резким, холодным тоном.
— Что ты с ним сделал? Он похож на треску, выброшенную на берег.
— Как зовут любовника? — спросил я.
— Пошел к черту! — Она так и обдала меня презрением.
— Пропечатаю в газете, — сказал я.
— Ты ничтожество.
— От такой слышу. Ну, как его зовут?
Она назвала имя.
— Спасибо, — сказал я.
Она швырнула трубку.
Телефон зазвонил. Это была Надя. Голос у нее был жизнерадостный, журчал, как ручеек.
— В оргкомитете гонок мне дали твой телефон. Я в Хельсинки, — сообщила она.
Я объяснил ей, где нахожусь. Мне хотелось сказать, что я ее люблю. Но были и более срочные вещи. Снаружи узел был гладким, как корзинка, каждое волокно на месте. Но в середине был уродливый колтун, и я хотел его распутать.
Я сказал:
— Скажи, когда мы поехали к могиле моего отца, откуда твои коллеги узнали, где нас искать?
Она немного удивилась.
— Я же тебе говорила. Наверное, поставили электронное устройство у меня в машине.
— Значит, они тебя уже подозревали.
Она жестко засмеялась.
— Все знали, что я встречалась с тобой в Англии. Я написала об том в отчете.
— Почему же они преследуют тебя?
— Никто не знает, почему делает что-либо Сергей Грузкин, — сказала она. — Может быть, у него с кем-то сделка. Если он не хочет сказать тебе, ты никогда не узнаешь.
Я немного подумал об этом. Наконец попросил Надю:
— Позвони этому Грузкину.
— Что-о-о?
— Позвони ему. Спроси, как все произошло. Как старая сотрудница.
Она помолчала. Потом проговорила:
— Он русский мерзавец. Очень плохой человек.
— Но он же тебе ничего не может сделать.
Она подумала. И вдруг захихикала.
— А правда, — сказала она. — Почему бы и нет?
— Умничка.
— Как-как?
— Я люблю тебя.
— Вот и хорошо.
— Я должен плыть, — сказал я. — Я тебе позвоню.
— Я буду ждать.
Она продиктовала мне свой телефон.
Я пошел на палубу. Оглядел линию судов. Мы плавали вместе три года подряд. Все они были знакомы мне, как клавиши моей пишущей машинки.
Двух не хватало.
Я видел перед собой программу мероприятий так явственно, будто она лежала передо мной. "Свободное плавание Турку — Хельсинки. Хельсинки, официальное закрытие".
"Вильма" и "Ксеркс" рано отплыли из Хельсинки.
Пит сказал:
— Они хотят поплавать вволю. Адмирал Уилсон остался в Хельсинки. Контактный номер — гостиница "Сибелиус", он просил тебе передать. Невилл Глейзбрук командует "Ксерксом".
Я сказал Дину:
— Собирай команду.
Он с воплями заскакал по набережной.
— Лисицы! — ревел он. — Лисицы!
— Что стряслось? — спросил Пит.
— Отплываем. — Я начал отвязывать грот.
— Уже? — спросил он. — Мы же только пришли. Я девчонку завел.
— Те двое отплыли, — сказал я. — Пора и нам.
— Что за спешка? — допытывался он.
Сердце у меня выпрыгивало из груди.
— Я хочу их догнать.
— Какая муха тебя укусила?
— Не меня.
Экипаж прыгал на палубу с норвежской барки.
— Сосчитай их. — Имея дело с Питом, нет смысла выходить из себя.
Он преувеличенно тяжело вздохнул и пересчитал команду.
— Все тут, — сказал он.
Я научал на стартер. На борту появились перлини. Я включил двигатель на полную мощность. Мы вошли в фарватер.
Город быстро отделялся. Я развернул карту на крышке конуры над кубриком. Сейчас два часа дня. Команда поставила паруса, и я уменьшил силу двигателя. "Лисица" кренилась под западным ветром — этот же ветер дул, когда мы переплывали Финский залив. Кильватер клокотал за кормовым подзором, нос со свистом рассекал воду. Мы шли по фарватеру со скоростью восемь узлов. В пять часов мы ворвались в широкий голубой Гуллкронафьорд. Острова на дальней стороне фьорда один за другим поднимались из моря, из темно-синих становились изумрудно-зелеными, как острова в сновидении. В шесть тридцать мы причалили к острову, на котором стоял домик Амиаса Теркеля.
Залив был пуст, там гулял только ветер да солнце бросало блики на воду, темные сосны отражались в ней, как в зеркале. Я был рад, что здесь никого нет, так рад, что у меня вспотели ладони, державшие штурвал. Деревья вокруг как будто приглушили грохот бросаемого якоря. С борта спустили шлюпку. Я забрался в нее, завел мотор.
Пит спросил:
— Может, мне доплыть с тобой? — Лицо у него было мрачное. Может быть, он все-таки не такой толстокожий?
— Сам справлюсь, — сказал я. Отплывая от борта "Лисицы", я вспоминал, как пулеметная очередь разнесла в щепки надгробье моего отца. Никто на "Лисице" не заслуживал, чтобы в них стреляли.
Кроме меня, за то, что я идиот.
Я проплыл вдоль берега. Домик Теркеля сгорбился на опушке соснового леса, по бокам стояли поленницы. Было так спокойно, что воздух казался вязким, как сироп. Я пришвартовался у пристани, вышел на берег и направился к хижине. Стояла тишина, в которой слышался только шепот ветра и жужжание мух.
Жужжание мух.
Под распятием на стене хижины на полу лежала какая-то черная груда. Когда на нее упала моя тень, взлетело с жужжанием черное облако. Я наклонился: коричневая кожа, коричневые шорты. И коричневая засохшая кровь на груди. Из нее торчал нож. Кровь вокруг него была еще красной и липкой. Рука Теркеля сжимала рукоятку ножа. Как будто он покончил с собой. Кто-то постарался, чтобы это выглядело именно так.
И он же велел Теркелю навести меня на мысль, будто мой отец жив. И позаботился, чтобы я не смог вернуться обратно и спросить, зачем ему понадобилось лгать.
В горячем неподвижном воздухе резко и тошнотворно пахло кровью. Я вернулся на пристань, сел в шлюпку, отчалил. Ворчание мотора заглушило жужжание мух. И то хорошо. Можно отгородиться этим шумом, превозмочь тошноту и немного подумать.
Амиасу Теркелю велели сказать мне, будто мой отец жив. Это значило совершенно точно, что я сойду на берег и буду его разыскивать. Исчезновение Билла Тиррелла в Эстонии — очень удобный несчастный случай.
Последним несчастным случаем была смерть Амиаса Теркеля. Теперь несчастные случаи начнут происходить уже совсем с другими людьми.
— Все в порядке? — спросил Пит, когда я вернулся на борт.
Я ухмыльнулся ему. Должно быть, это напоминало оскал черепа, но я пока не мог позволить себе говорить. Я показал на якорь, поднял вверх большой палец. Потом спустился вниз, и меня окутал уют кают-компании с ее кожей и деревом.
Послышался лязг якорной цепи "Лисицы". Можно подумать, что у нас увеселительная прогулка в Ньютаун-Крик. Я начал думать о Ньютаун-Крике. Не то чтобы Ньютаун-Крик мне нравился. Но все же лучше, чем думать об этом кошмаре, облепленном мухами, который лежит перед хижиной у залива. Пит высунул голову в люк.
— Выходим в фарватер, — сказал я. Не позвонить ли в полицию? — пришло мне в голову. Но полиция нас задержит, и начнутся бесчисленные расспросы. У нас нет времени отвечать на расспросы.
Я взял телефон, набрал номер, который дала мне Надя. Вроде дозвонился, но связь тут же прервалась. Мы были очень далеко, среди больших камней, вдали от всяких передатчиков. Антенна рации возвышалась на верхушке мачты. Я позвонил на береговую радиостанцию. Эфир был полон помех. Оператор соединил меня.
Я спросил:
— Ты звонила своему приятелю Грузкину?
— Да, — ответила она.
— Ну и?..
— Как я и думала. Он установил в моей машине электронное следящее устройство, потому что один твой соотечественник его предупредил, что тебя надо опасаться.
— Я так и знал.
— Но этот соотечественник — не частное лицо.
— Да?
— Он знал обо всех твоих передвижениях. Он сказал, что ты шпион. Он сказал, что его... э-э... агентство хочет избавиться от тебя, не важно, каким образом, потому что ты провалил хорошую операцию.
— И твой босс согласился.
Она колебалась.
— Мой босс согласился, только когда узнал, что с тобой я. Он злой человек. Хочет отомстить. Думаю, мне небезопасно здесь находиться.
— Оставайся на месте, — сказал я. Дал отбой и попросил береговую радиостанцию соединить меня с гостиницей "Сибелиус" в Хельсинки.
Когда там ответили, я сказал:
— Я хотел бы поговорить с контр-адмиралом Ричардом Уилсоном.
Грызя карандаш, я ждал, когда он подойдет к телефону.
Наконец его теплый голос произнес:
— А, Билл. Надеюсь, вы звоните, чтобы извиниться за тот старт.
— Нет, — ответил я.
Он рассмеялся.
— Ну хорошо, — сказал он. — Черт побери, я, должно быть, старею. Это было здорово.
Его грубоватое добродушие оказалось слишком неожиданным, чтобы сработать. Я сказал:
— Нужна ваша помощь. Одной женщине в Хельсинки необходима защита британского посольства.
— Что-о? — изумился он. На линии затрещали помехи.
— Она эстонка. Ей грозит опасность похищения.
Теперь его голос был так же добродушен, как рычание белого медведя.
— Вы что, пытаетесь шутить? — спросил он.
— Если вам нужно подтверждение, позвоните моему брату Кристоферу.
Наступило молчание. Я почти слышал, как у него в мозгу крутятся шарики. Наконец он сказал:
— Я помогу.
Я продиктовал ему Надин номер и дал отбой. Потом переключил рацию на переговорный канал и сказал:
— "Ксеркс", "Ксеркс", я "Лисица", "Лисица", прием.
Снова помехи. Рация ответила:
— "Лисица", "Лисица", я "Ксеркс", "Ксеркс", прием.
— Привет всем, — сказал я. Побольше добродушия, думал я про себя. Излучай дух товарищества и сотрудничества. — Вы где? Прием.
— Веселимся. — У оператора был молодой веселый голос. — А вы небось горько плачете после этого вашего старта? Прием.
— Ага. — Меня пот прошиб от нетерпения. — Где вы находитесь? Прием.
Помехи, помехи...
— Прием, — сказал оператор.
— Повторите, прием.
— В двадцати милях от Ханко, — сказал голос. — Останавливались пообедать на Наманоне. Мы во внутреннем фарватере, прием.
В обеденное время Амиас Теркель принял своего последнего гостя.
— Жаль, — сказал я. — А мы в наружном. Будем о вас скучать, прием.
— Лучше, чтобы вы о нас скучали, чем в нас врезались! — захихикал радист. Остальное утонуло в помехах.
Я дал отбой, взбежал по трапу. "Лисица" с работающим двигателем гладко шла по узкой кишке между двумя скалистыми островами, паруса полоскались в безветренном воздухе. Край черной тучи с золотистыми краями упорно наползал с запада.
— К нам идет, — сказал Пит.
Я подтолкнул к нему карту. Фарватер загибался влево, змеился между островами и камнями. Десятимильная узкая полоса, отмеченная буйками, тянулась посреди кое-как обозначенных мелей. Мы отстали мили на две, не больше.
— Давайте догонять, — сказал я.
— Промокнем, — заметил Пит. Облака надвинулись ближе, золотистые края исчезли. Слышалось непрерывное ворчание грома.
— Подумаешь. — Вернувшись к рации, я снова набрал Надин номер.
Ответил мужской голос.
— Нет, — сказал он. — Ее нет. Она уехала.
— Уехала?
— Кто ее спрашивает? — осведомился голос.
— Билл Тиррелл, — представился я.
— Ага. Хорошо. — Голос был четкий, как цифровой дверной замок. — К входной двери подошли какие-то русские. Надя вышла из дома через черный ход. Не могли бы вы сказать, что происходит?
— Нет, — ответил я.
— Она просила, если вы позвоните, передать вам, что она едет...
— Не говорите мне! — завопил я в микрофон.
Треск прекратился.
— ...в гостиницу "Сибелиус", — сказал голос и заглох в реве помех.
Я оставил рацию включенной. Помехи не прекращались. Давай, думал я. Давай. Трещи до посинения. Надо же было быть таким идиотом, чтобы разговаривать с Надей по рации, а не по телефону. Кто-то подслушал. Кто-то прислал этих русских. И этот кто-то теперь сообщит русским, чтобы они поджидали Надю в гостинице "Сибелиус".
Дождь забарабанил по крышке люка. Я снял с крючков два дождевика, для себя и для Пита, и поднялся на палубу. Дождь падал большими каплями, они ударялись о палубу со стуком, который я ощущал через подошвы ботинок. Я накинул дождевик. Дин и члены экипажа сидели на корточках у крышки люка, набросив капюшоны, и пересмеивались. Они не знали, что смеяться, в сущности, нечему.
Впереди, за черно-белым буем, указывающим южное направление, поперек фарватера справа налево шла дорожка зыби.
— Спинакер, — сказал я. Двигатель толкнул нас на зыбь. Я повернул штурвал влево. Задул ветер.
Он с ревом обрушился на корму. Грот надулся. На передней палубе ребята боролись со спинакером. Огромный воздушный шар из парусины взвился на мачту, наполнился ветром.
"Лисица", набрав скорость, миновала буй и заскользила по фарватеру.
Дождь, шелестя, обрушивался на море тяжелыми серыми завесами. Горизонт впереди сузился до сотни ярдов. Сверкнула молния. Через три секунды прогрохотал гром.
— Сейчас потеряем ветер, — сказал Пит.
Но ветер держался. Держался достаточно долго, чтобы мы успели пройти узкие места, мимо маяка на стальных решетчатых сваях, стоявшего на скалистом острове. Ветер держался достаточно долго, чтобы унести от нас дождь и открыть в чернильном небе голубую щель, окруженную лавинами облаков. В облачной долине показался кусочек солнца, проложивший блестящую сине-зеленую дорожку по черному полотнищу моря, которое расстилалось впереди. Вокруг, как пушечные залпы громыхал гром.
— Вот они, — сказал Пит.
В конце фарватера, наверное в миле от нас, виднелись две горы парусины, на которых горели огни. Они шли на расстоянии около сотни ярдов друг от друга. "Ксеркс", словно птица на крыльях, "Вильма" со своими квадратными марселями, с лиселями[26] на концах нок-реи[27].
Я снял с переборки кубрика компас и быстро определил румб[28]. Солнце исчезло, как будто его погасили. Снова начался дождь. Он с оглушительным шумом низвергался водяными столбами. Он вышиб ветер из парусов и принес новый ветер, ледяной ветер, который дул с другой стороны и вывернул спинакер наизнанку. Словно во сне я услышал, как Пит орал экипажу, чтобы сняли спинакер. То есть я мог это расслышать, но не слушал. Я выкинул все из головы: Надю и другое, прочее. И сосредоточился на рулевом компасе. Он показывал 083 градуса, румб двух кораблей впереди.
Спинакер упал вниз. Ветер дул с юго-востока.
Пит что-то сказал мне. Молния осветила его: замерзший, с открытым ртом, сине-белый. Сразу за разрядом молнии прогремел гром, гигантское сотрясение, от которого болела голова и звенело в ушах. В вантах выл ветер. "Лисица", почти лёжа на боку, неслась по фарватеру, с ее палуб струилась вода. Я посмотрел на часы, вода затекла мне в рукав. Десять минут, подумал я. Десять минут, чтобы догнать их. При вспышке молнии я увидел, что команда смотрит вверх. Они заметили, что мачты высоко, а облака низко.
Следующий разряд молнии был гигантской синей искрой, которая, шипя, вырвалась из черного морока и застыла над морем, как трезубец дьявола. Должно быть, она светила полсекунды, не меньше.
Волосы у меня встали дыбом.
"Вильма" и "Ксеркс" плыли в сотне ярдов впереди. Языки синего пламени срывались с нок-рей "Вильмы", а вокруг ее вантов стояло жуткое электрическое сияние.
— Чтоб я сдох, — сказал Пит. — Огни Святого Эльма. Сроду не видал их в натуре.
Все оказалось очень просто и разумно. Плохая погода. Но мы преследуем человека и почти догнали его.
— Что это он затеял? — сказал Пит.
"Ксеркс" увалился под ветер, ослабил шкоты. Он кренился, белая пена вырывалась из-под кормового подзора, в то время как судно с ревом рассекало фарватер. У штурвала стояла коренастая фигура, даже с такого расстояния было видно, что на человеке дорогой дождевик. Из-под капюшона торчала, без сомнения, огромная сигара. Невилл Глейзбрук. Я смотрел не на "Ксеркса". Я смотрел на "Вильму". Она тоже двигалась вперед. Но она забирала на юг, выходила из фарватера. Фарватер кончался у Ханко. Путь над глубиной тянулся на десять миль двумя сторонами треугольника. Карта показывала и короткий путь — шесть миль грубо отмеченных мелей.
— Какого чертова хрена ему нужно? — спросил Пит.
— Ему нужно позвонить по телефону, — ответил я. Потом я резко дернул руль, и "Лисица" выскочила из фарватера в кильватер "Вильмы".
— То есть как это? — спросил Дин. Он пришел на корму и стоял у кубрика с подветренной стороны, втянув голову в плечи.
— У него не работает рация, — объяснил я. — Слишком много электрических помех. Вот он и ищет телефонную будку, чтобы позвонить знакомым.
Пит спросил:
— Ты хоть знаешь, куда плывешь?
"Вильма" была в двухстах ярдах впереди. Я вгляделся в карту сквозь дождевые капли на ее пластмассовом футляре.
— Мы плывем к "Вильме", чтобы помешать ей пристать к берегу.
— Зачем? — спросил Пит.
— Делай, что тебе сказали.
Впереди "Вильмы" из моря вынырнули низкие камни. Из-за дождя все было окутано туманом, как морской пейзаж в кошмарном сне. Буев не было.
Синий разряд молнии ударил в паруса "Вильмы". Она накренилась влево, огромные волны с белыми гребнями вырывались из-под ее носа и кормовой части. Перед ней расстилалось открытое море. Я сверил румб с компасом. Через мели все-таки был путь — узкий, но был.
— Кливер, — сказал я.
Команда прошлепала по палубе, подняла высокий треугольный парус. Палуба "Лисицы" резко накренилась, судно осело.
Разрыв между нами и "Вильмой" начал уменьшаться.
Я объяснил Питу, что мне от него надо. Он сказал:
— Полный маразм.
— Делан, — велел я.
Он пожал плечами:
— Я тут ни при чем.
Я пошел на корму, на свое обычное место, к кормовому подзору, уцепился за бакштаг. Дождь залился мне за шиворот, и я дрожал. Отчасти от холода. А отчасти от доброго, старого ужаса.
Я собирался встретиться с человеком, который убил Леннарта Ребейна, и Мэри Кларк, и Амиаса Теркеля. Но эта встреча мне вовсе не улыбалась.
Я оглядел палубу "Лисицы", нежные изгибы обшивки, старую верную паутину из канатов, проводов и рангоутов. Мне не хотелось оставлять все это.
Пит обернулся. Из капюшона выбивалась борода.
— Проходим, — сказал он.
Мы были в десяти ярдах от кормы "Вильмы". Там, опершись на ее гакаборт, стоял человек. Тот человек, с короткими усами, который ушел из бара в Хельсинки. Человек из сторожки у ворот Варли Фицджеральда. Нос "Лисицы" приподнялся, она вошла в кормовую волну "Вильмы". Мы были от нее с подветренной стороны. Ее грот задрожал — мы перехватили у него ветер. Теперь по левому борту были камни, а по правому — тридцать ярдов.
Кильватеры между корпусами рычали по-львиному. "Лисица" обходила "Вильму" на скорости в один узел. Пит, прищурившись, стоял у штурвала, прикидывая расстояние. Он сказал что-то Дину. Я с такой силой вцепился в бакштаг, что у меня заболела рука. Дин кивнул мне. Кормовой подзор "Лисицы" приблизился к корме "Вильмы" так, что расстояние между двумя судами было не больше фута. Крепление ванта на правом борту "Вильмы" медленно приблизилось ко мне.
Я ступил на борт "Вильмы".
Глава 32
Пора бы их проверить.
Я пошел в сарай на набережной, где помещался оргкомитет гонок. Там сидела очень деловая льняная блондинка. Всего через полчаса она доставила на "Лисицу" переносной телефон. Я сделал заказ и через тридцать пять минут уже говорил с Англией.
Гудки были тоненькие — что значит портативный телефон. Я отсюда видел их: Кристофер и Рут машут ракетками на закрытом корте, телефон и кувшин "Пиммза" на столике возле живой изгороди из коротко подстриженных тисовых деревьев. Тут же трутся несколько избирателей, купаясь в лучах славы члена парламента и дочери министра. И грозовые облака, невидимые за линией горизонта в Финляндии.
— Алло? — Голос Рут, тонкий, как у школьницы. Я попросил позвать Кристофера. Она сказала:
— А нельзя подождать? Он как раз играет сет.
— Мне нужен Кристофер, — сказал я.
В трубке потрескивало расстояние в тысячу миль.
— Но...
— Это не имеет отношения к тебе. И К твоему любовнику.
— Подожди, — сказала она.
Голос у Кристофера был запыхавшийся, но напыщенный, как всегда.
— Послушай, — сказал он. — Какого...
Я спросил:
— Ты хотел бы оказаться в центре скандала?
— Да какого...
— Ты напишешь письмо Невиллу Глейзбруку, — сказал я. — Поставишь сегодняшнее число. Наклеишь марку. И откажешься от должности его личного парламентского секретаря. Немедленно.
Последовало молчание, как будто его оглушили ударом по голове. Наконец он произнес:
— Объясни, пожалуйста.
Я отметил это "пожалуйста". Напыщенность исчезла. Теперь голос звучал настороженно — так бывают насторожены животные, за которыми охотятся.
— Леннарт Ребейн встречался с тобой в Чатеме? — сказал я. Это была догадка, но удачная догадка.
— А кто он такой?
Я сказал, что Кристофер прекрасно знает, кто такой Ребейн. Снова молчание.
— Ну так что? — спросил он.
— Что он говорил тебе?
— Что-то нелепое о нашем отце.
— Это нелепо, но правда. А ты знал, что твой тесть пытался соблазнить его на вечеринке гомиков?
— Чушь, — сказал Кристофер. Но в его голосе не было уверенности.
— Или ты спровадил Ребейна и сбежал, или просто торопился уйти. Одним словом, ты его отшил. А я как раз сообщил, что мы на подходе. И он отправился ко мне. Глейзбрук был на "Вильме". Леннарта последний раз видели на "Вильме" примерно в одиннадцать пятнадцать. А в одиннадцать тридцать мы налетели на его лодку, полную воды.
Кристофер промолчал.
Я сказал:
— Кто-то держал Ребейна под водой, пока он не утонул, потом затопил его лодку и пустил в море. В это время на парусниках пели. Никто ничего не слышал. Его гибель должны были принять за несчастный случай. Но им повезло. Мы переехали лодку, а Ребейн зацепился за наш винт.
— Кто же его убил? — В голосе Кристофера звучала теперь признательность, смешанная с ужасом.
— Есть такая служба безопасности, — сказал я. — Называется "Противовес". Они три раза пытались убить меня, чтобы завладеть фотографиями, на которых Невилл Глейзбрук заигрывает с моряками. Пленка у одной эстонки, она работала в полиции, а сейчас находится в Хельсинки. За ней охотятся русские. Уноси ноги, Кристофер.
Наконец он спросил:
— А ты уверен?
В его голосе слышалось напряжение. Кажется, он складывал два плюс два и у него начало что-то проясняться в голове.
— На сто процентов, — ответил я.
— Я тебе признателен. — Все его высокомерие исчезло. Теперь это был младший брат, который благодарит своего старшего брата за то, что тот избавил его от забияки на детской площадке.
— Не за что. Можно Рут на два слова?
— Рут? О Господи! Конечно.
Рут говорила резким, холодным тоном.
— Что ты с ним сделал? Он похож на треску, выброшенную на берег.
— Как зовут любовника? — спросил я.
— Пошел к черту! — Она так и обдала меня презрением.
— Пропечатаю в газете, — сказал я.
— Ты ничтожество.
— От такой слышу. Ну, как его зовут?
Она назвала имя.
— Спасибо, — сказал я.
Она швырнула трубку.
Телефон зазвонил. Это была Надя. Голос у нее был жизнерадостный, журчал, как ручеек.
— В оргкомитете гонок мне дали твой телефон. Я в Хельсинки, — сообщила она.
Я объяснил ей, где нахожусь. Мне хотелось сказать, что я ее люблю. Но были и более срочные вещи. Снаружи узел был гладким, как корзинка, каждое волокно на месте. Но в середине был уродливый колтун, и я хотел его распутать.
Я сказал:
— Скажи, когда мы поехали к могиле моего отца, откуда твои коллеги узнали, где нас искать?
Она немного удивилась.
— Я же тебе говорила. Наверное, поставили электронное устройство у меня в машине.
— Значит, они тебя уже подозревали.
Она жестко засмеялась.
— Все знали, что я встречалась с тобой в Англии. Я написала об том в отчете.
— Почему же они преследуют тебя?
— Никто не знает, почему делает что-либо Сергей Грузкин, — сказала она. — Может быть, у него с кем-то сделка. Если он не хочет сказать тебе, ты никогда не узнаешь.
Я немного подумал об этом. Наконец попросил Надю:
— Позвони этому Грузкину.
— Что-о-о?
— Позвони ему. Спроси, как все произошло. Как старая сотрудница.
Она помолчала. Потом проговорила:
— Он русский мерзавец. Очень плохой человек.
— Но он же тебе ничего не может сделать.
Она подумала. И вдруг захихикала.
— А правда, — сказала она. — Почему бы и нет?
— Умничка.
— Как-как?
— Я люблю тебя.
— Вот и хорошо.
— Я должен плыть, — сказал я. — Я тебе позвоню.
— Я буду ждать.
Она продиктовала мне свой телефон.
Я пошел на палубу. Оглядел линию судов. Мы плавали вместе три года подряд. Все они были знакомы мне, как клавиши моей пишущей машинки.
Двух не хватало.
Я видел перед собой программу мероприятий так явственно, будто она лежала передо мной. "Свободное плавание Турку — Хельсинки. Хельсинки, официальное закрытие".
"Вильма" и "Ксеркс" рано отплыли из Хельсинки.
Пит сказал:
— Они хотят поплавать вволю. Адмирал Уилсон остался в Хельсинки. Контактный номер — гостиница "Сибелиус", он просил тебе передать. Невилл Глейзбрук командует "Ксерксом".
Я сказал Дину:
— Собирай команду.
Он с воплями заскакал по набережной.
— Лисицы! — ревел он. — Лисицы!
— Что стряслось? — спросил Пит.
— Отплываем. — Я начал отвязывать грот.
— Уже? — спросил он. — Мы же только пришли. Я девчонку завел.
— Те двое отплыли, — сказал я. — Пора и нам.
— Что за спешка? — допытывался он.
Сердце у меня выпрыгивало из груди.
— Я хочу их догнать.
— Какая муха тебя укусила?
— Не меня.
Экипаж прыгал на палубу с норвежской барки.
— Сосчитай их. — Имея дело с Питом, нет смысла выходить из себя.
Он преувеличенно тяжело вздохнул и пересчитал команду.
— Все тут, — сказал он.
Я научал на стартер. На борту появились перлини. Я включил двигатель на полную мощность. Мы вошли в фарватер.
Город быстро отделялся. Я развернул карту на крышке конуры над кубриком. Сейчас два часа дня. Команда поставила паруса, и я уменьшил силу двигателя. "Лисица" кренилась под западным ветром — этот же ветер дул, когда мы переплывали Финский залив. Кильватер клокотал за кормовым подзором, нос со свистом рассекал воду. Мы шли по фарватеру со скоростью восемь узлов. В пять часов мы ворвались в широкий голубой Гуллкронафьорд. Острова на дальней стороне фьорда один за другим поднимались из моря, из темно-синих становились изумрудно-зелеными, как острова в сновидении. В шесть тридцать мы причалили к острову, на котором стоял домик Амиаса Теркеля.
Залив был пуст, там гулял только ветер да солнце бросало блики на воду, темные сосны отражались в ней, как в зеркале. Я был рад, что здесь никого нет, так рад, что у меня вспотели ладони, державшие штурвал. Деревья вокруг как будто приглушили грохот бросаемого якоря. С борта спустили шлюпку. Я забрался в нее, завел мотор.
Пит спросил:
— Может, мне доплыть с тобой? — Лицо у него было мрачное. Может быть, он все-таки не такой толстокожий?
— Сам справлюсь, — сказал я. Отплывая от борта "Лисицы", я вспоминал, как пулеметная очередь разнесла в щепки надгробье моего отца. Никто на "Лисице" не заслуживал, чтобы в них стреляли.
Кроме меня, за то, что я идиот.
Я проплыл вдоль берега. Домик Теркеля сгорбился на опушке соснового леса, по бокам стояли поленницы. Было так спокойно, что воздух казался вязким, как сироп. Я пришвартовался у пристани, вышел на берег и направился к хижине. Стояла тишина, в которой слышался только шепот ветра и жужжание мух.
Жужжание мух.
Под распятием на стене хижины на полу лежала какая-то черная груда. Когда на нее упала моя тень, взлетело с жужжанием черное облако. Я наклонился: коричневая кожа, коричневые шорты. И коричневая засохшая кровь на груди. Из нее торчал нож. Кровь вокруг него была еще красной и липкой. Рука Теркеля сжимала рукоятку ножа. Как будто он покончил с собой. Кто-то постарался, чтобы это выглядело именно так.
И он же велел Теркелю навести меня на мысль, будто мой отец жив. И позаботился, чтобы я не смог вернуться обратно и спросить, зачем ему понадобилось лгать.
В горячем неподвижном воздухе резко и тошнотворно пахло кровью. Я вернулся на пристань, сел в шлюпку, отчалил. Ворчание мотора заглушило жужжание мух. И то хорошо. Можно отгородиться этим шумом, превозмочь тошноту и немного подумать.
Амиасу Теркелю велели сказать мне, будто мой отец жив. Это значило совершенно точно, что я сойду на берег и буду его разыскивать. Исчезновение Билла Тиррелла в Эстонии — очень удобный несчастный случай.
Последним несчастным случаем была смерть Амиаса Теркеля. Теперь несчастные случаи начнут происходить уже совсем с другими людьми.
— Все в порядке? — спросил Пит, когда я вернулся на борт.
Я ухмыльнулся ему. Должно быть, это напоминало оскал черепа, но я пока не мог позволить себе говорить. Я показал на якорь, поднял вверх большой палец. Потом спустился вниз, и меня окутал уют кают-компании с ее кожей и деревом.
Послышался лязг якорной цепи "Лисицы". Можно подумать, что у нас увеселительная прогулка в Ньютаун-Крик. Я начал думать о Ньютаун-Крике. Не то чтобы Ньютаун-Крик мне нравился. Но все же лучше, чем думать об этом кошмаре, облепленном мухами, который лежит перед хижиной у залива. Пит высунул голову в люк.
— Выходим в фарватер, — сказал я. Не позвонить ли в полицию? — пришло мне в голову. Но полиция нас задержит, и начнутся бесчисленные расспросы. У нас нет времени отвечать на расспросы.
Я взял телефон, набрал номер, который дала мне Надя. Вроде дозвонился, но связь тут же прервалась. Мы были очень далеко, среди больших камней, вдали от всяких передатчиков. Антенна рации возвышалась на верхушке мачты. Я позвонил на береговую радиостанцию. Эфир был полон помех. Оператор соединил меня.
Я спросил:
— Ты звонила своему приятелю Грузкину?
— Да, — ответила она.
— Ну и?..
— Как я и думала. Он установил в моей машине электронное следящее устройство, потому что один твой соотечественник его предупредил, что тебя надо опасаться.
— Я так и знал.
— Но этот соотечественник — не частное лицо.
— Да?
— Он знал обо всех твоих передвижениях. Он сказал, что ты шпион. Он сказал, что его... э-э... агентство хочет избавиться от тебя, не важно, каким образом, потому что ты провалил хорошую операцию.
— И твой босс согласился.
Она колебалась.
— Мой босс согласился, только когда узнал, что с тобой я. Он злой человек. Хочет отомстить. Думаю, мне небезопасно здесь находиться.
— Оставайся на месте, — сказал я. Дал отбой и попросил береговую радиостанцию соединить меня с гостиницей "Сибелиус" в Хельсинки.
Когда там ответили, я сказал:
— Я хотел бы поговорить с контр-адмиралом Ричардом Уилсоном.
Грызя карандаш, я ждал, когда он подойдет к телефону.
Наконец его теплый голос произнес:
— А, Билл. Надеюсь, вы звоните, чтобы извиниться за тот старт.
— Нет, — ответил я.
Он рассмеялся.
— Ну хорошо, — сказал он. — Черт побери, я, должно быть, старею. Это было здорово.
Его грубоватое добродушие оказалось слишком неожиданным, чтобы сработать. Я сказал:
— Нужна ваша помощь. Одной женщине в Хельсинки необходима защита британского посольства.
— Что-о? — изумился он. На линии затрещали помехи.
— Она эстонка. Ей грозит опасность похищения.
Теперь его голос был так же добродушен, как рычание белого медведя.
— Вы что, пытаетесь шутить? — спросил он.
— Если вам нужно подтверждение, позвоните моему брату Кристоферу.
Наступило молчание. Я почти слышал, как у него в мозгу крутятся шарики. Наконец он сказал:
— Я помогу.
Я продиктовал ему Надин номер и дал отбой. Потом переключил рацию на переговорный канал и сказал:
— "Ксеркс", "Ксеркс", я "Лисица", "Лисица", прием.
Снова помехи. Рация ответила:
— "Лисица", "Лисица", я "Ксеркс", "Ксеркс", прием.
— Привет всем, — сказал я. Побольше добродушия, думал я про себя. Излучай дух товарищества и сотрудничества. — Вы где? Прием.
— Веселимся. — У оператора был молодой веселый голос. — А вы небось горько плачете после этого вашего старта? Прием.
— Ага. — Меня пот прошиб от нетерпения. — Где вы находитесь? Прием.
Помехи, помехи...
— Прием, — сказал оператор.
— Повторите, прием.
— В двадцати милях от Ханко, — сказал голос. — Останавливались пообедать на Наманоне. Мы во внутреннем фарватере, прием.
В обеденное время Амиас Теркель принял своего последнего гостя.
— Жаль, — сказал я. — А мы в наружном. Будем о вас скучать, прием.
— Лучше, чтобы вы о нас скучали, чем в нас врезались! — захихикал радист. Остальное утонуло в помехах.
Я дал отбой, взбежал по трапу. "Лисица" с работающим двигателем гладко шла по узкой кишке между двумя скалистыми островами, паруса полоскались в безветренном воздухе. Край черной тучи с золотистыми краями упорно наползал с запада.
— К нам идет, — сказал Пит.
Я подтолкнул к нему карту. Фарватер загибался влево, змеился между островами и камнями. Десятимильная узкая полоса, отмеченная буйками, тянулась посреди кое-как обозначенных мелей. Мы отстали мили на две, не больше.
— Давайте догонять, — сказал я.
— Промокнем, — заметил Пит. Облака надвинулись ближе, золотистые края исчезли. Слышалось непрерывное ворчание грома.
— Подумаешь. — Вернувшись к рации, я снова набрал Надин номер.
Ответил мужской голос.
— Нет, — сказал он. — Ее нет. Она уехала.
— Уехала?
— Кто ее спрашивает? — осведомился голос.
— Билл Тиррелл, — представился я.
— Ага. Хорошо. — Голос был четкий, как цифровой дверной замок. — К входной двери подошли какие-то русские. Надя вышла из дома через черный ход. Не могли бы вы сказать, что происходит?
— Нет, — ответил я.
— Она просила, если вы позвоните, передать вам, что она едет...
— Не говорите мне! — завопил я в микрофон.
Треск прекратился.
— ...в гостиницу "Сибелиус", — сказал голос и заглох в реве помех.
Я оставил рацию включенной. Помехи не прекращались. Давай, думал я. Давай. Трещи до посинения. Надо же было быть таким идиотом, чтобы разговаривать с Надей по рации, а не по телефону. Кто-то подслушал. Кто-то прислал этих русских. И этот кто-то теперь сообщит русским, чтобы они поджидали Надю в гостинице "Сибелиус".
Дождь забарабанил по крышке люка. Я снял с крючков два дождевика, для себя и для Пита, и поднялся на палубу. Дождь падал большими каплями, они ударялись о палубу со стуком, который я ощущал через подошвы ботинок. Я накинул дождевик. Дин и члены экипажа сидели на корточках у крышки люка, набросив капюшоны, и пересмеивались. Они не знали, что смеяться, в сущности, нечему.
Впереди, за черно-белым буем, указывающим южное направление, поперек фарватера справа налево шла дорожка зыби.
— Спинакер, — сказал я. Двигатель толкнул нас на зыбь. Я повернул штурвал влево. Задул ветер.
Он с ревом обрушился на корму. Грот надулся. На передней палубе ребята боролись со спинакером. Огромный воздушный шар из парусины взвился на мачту, наполнился ветром.
"Лисица", набрав скорость, миновала буй и заскользила по фарватеру.
Дождь, шелестя, обрушивался на море тяжелыми серыми завесами. Горизонт впереди сузился до сотни ярдов. Сверкнула молния. Через три секунды прогрохотал гром.
— Сейчас потеряем ветер, — сказал Пит.
Но ветер держался. Держался достаточно долго, чтобы мы успели пройти узкие места, мимо маяка на стальных решетчатых сваях, стоявшего на скалистом острове. Ветер держался достаточно долго, чтобы унести от нас дождь и открыть в чернильном небе голубую щель, окруженную лавинами облаков. В облачной долине показался кусочек солнца, проложивший блестящую сине-зеленую дорожку по черному полотнищу моря, которое расстилалось впереди. Вокруг, как пушечные залпы громыхал гром.
— Вот они, — сказал Пит.
В конце фарватера, наверное в миле от нас, виднелись две горы парусины, на которых горели огни. Они шли на расстоянии около сотни ярдов друг от друга. "Ксеркс", словно птица на крыльях, "Вильма" со своими квадратными марселями, с лиселями[26] на концах нок-реи[27].
Я снял с переборки кубрика компас и быстро определил румб[28]. Солнце исчезло, как будто его погасили. Снова начался дождь. Он с оглушительным шумом низвергался водяными столбами. Он вышиб ветер из парусов и принес новый ветер, ледяной ветер, который дул с другой стороны и вывернул спинакер наизнанку. Словно во сне я услышал, как Пит орал экипажу, чтобы сняли спинакер. То есть я мог это расслышать, но не слушал. Я выкинул все из головы: Надю и другое, прочее. И сосредоточился на рулевом компасе. Он показывал 083 градуса, румб двух кораблей впереди.
Спинакер упал вниз. Ветер дул с юго-востока.
Пит что-то сказал мне. Молния осветила его: замерзший, с открытым ртом, сине-белый. Сразу за разрядом молнии прогремел гром, гигантское сотрясение, от которого болела голова и звенело в ушах. В вантах выл ветер. "Лисица", почти лёжа на боку, неслась по фарватеру, с ее палуб струилась вода. Я посмотрел на часы, вода затекла мне в рукав. Десять минут, подумал я. Десять минут, чтобы догнать их. При вспышке молнии я увидел, что команда смотрит вверх. Они заметили, что мачты высоко, а облака низко.
Следующий разряд молнии был гигантской синей искрой, которая, шипя, вырвалась из черного морока и застыла над морем, как трезубец дьявола. Должно быть, она светила полсекунды, не меньше.
Волосы у меня встали дыбом.
"Вильма" и "Ксеркс" плыли в сотне ярдов впереди. Языки синего пламени срывались с нок-рей "Вильмы", а вокруг ее вантов стояло жуткое электрическое сияние.
— Чтоб я сдох, — сказал Пит. — Огни Святого Эльма. Сроду не видал их в натуре.
Все оказалось очень просто и разумно. Плохая погода. Но мы преследуем человека и почти догнали его.
— Что это он затеял? — сказал Пит.
"Ксеркс" увалился под ветер, ослабил шкоты. Он кренился, белая пена вырывалась из-под кормового подзора, в то время как судно с ревом рассекало фарватер. У штурвала стояла коренастая фигура, даже с такого расстояния было видно, что на человеке дорогой дождевик. Из-под капюшона торчала, без сомнения, огромная сигара. Невилл Глейзбрук. Я смотрел не на "Ксеркса". Я смотрел на "Вильму". Она тоже двигалась вперед. Но она забирала на юг, выходила из фарватера. Фарватер кончался у Ханко. Путь над глубиной тянулся на десять миль двумя сторонами треугольника. Карта показывала и короткий путь — шесть миль грубо отмеченных мелей.
— Какого чертова хрена ему нужно? — спросил Пит.
— Ему нужно позвонить по телефону, — ответил я. Потом я резко дернул руль, и "Лисица" выскочила из фарватера в кильватер "Вильмы".
— То есть как это? — спросил Дин. Он пришел на корму и стоял у кубрика с подветренной стороны, втянув голову в плечи.
— У него не работает рация, — объяснил я. — Слишком много электрических помех. Вот он и ищет телефонную будку, чтобы позвонить знакомым.
Пит спросил:
— Ты хоть знаешь, куда плывешь?
"Вильма" была в двухстах ярдах впереди. Я вгляделся в карту сквозь дождевые капли на ее пластмассовом футляре.
— Мы плывем к "Вильме", чтобы помешать ей пристать к берегу.
— Зачем? — спросил Пит.
— Делай, что тебе сказали.
Впереди "Вильмы" из моря вынырнули низкие камни. Из-за дождя все было окутано туманом, как морской пейзаж в кошмарном сне. Буев не было.
Синий разряд молнии ударил в паруса "Вильмы". Она накренилась влево, огромные волны с белыми гребнями вырывались из-под ее носа и кормовой части. Перед ней расстилалось открытое море. Я сверил румб с компасом. Через мели все-таки был путь — узкий, но был.
— Кливер, — сказал я.
Команда прошлепала по палубе, подняла высокий треугольный парус. Палуба "Лисицы" резко накренилась, судно осело.
Разрыв между нами и "Вильмой" начал уменьшаться.
Я объяснил Питу, что мне от него надо. Он сказал:
— Полный маразм.
— Делан, — велел я.
Он пожал плечами:
— Я тут ни при чем.
Я пошел на корму, на свое обычное место, к кормовому подзору, уцепился за бакштаг. Дождь залился мне за шиворот, и я дрожал. Отчасти от холода. А отчасти от доброго, старого ужаса.
Я собирался встретиться с человеком, который убил Леннарта Ребейна, и Мэри Кларк, и Амиаса Теркеля. Но эта встреча мне вовсе не улыбалась.
Я оглядел палубу "Лисицы", нежные изгибы обшивки, старую верную паутину из канатов, проводов и рангоутов. Мне не хотелось оставлять все это.
Пит обернулся. Из капюшона выбивалась борода.
— Проходим, — сказал он.
Мы были в десяти ярдах от кормы "Вильмы". Там, опершись на ее гакаборт, стоял человек. Тот человек, с короткими усами, который ушел из бара в Хельсинки. Человек из сторожки у ворот Варли Фицджеральда. Нос "Лисицы" приподнялся, она вошла в кормовую волну "Вильмы". Мы были от нее с подветренной стороны. Ее грот задрожал — мы перехватили у него ветер. Теперь по левому борту были камни, а по правому — тридцать ярдов.
Кильватеры между корпусами рычали по-львиному. "Лисица" обходила "Вильму" на скорости в один узел. Пит, прищурившись, стоял у штурвала, прикидывая расстояние. Он сказал что-то Дину. Я с такой силой вцепился в бакштаг, что у меня заболела рука. Дин кивнул мне. Кормовой подзор "Лисицы" приблизился к корме "Вильмы" так, что расстояние между двумя судами было не больше фута. Крепление ванта на правом борту "Вильмы" медленно приблизилось ко мне.
Я ступил на борт "Вильмы".
Глава 32
"Лисица" отошла в сторону. Я схватил в каждую руку по ванту, перелез через фальшборт на палубу. "Вильма" — корабль, а не яхта. Ее экипаж сидел на корточках за фальшбортом, прячась от хлещущего дождя. Палуба напоминала широкий деревянный пол танцзала, по ней ручьями текла вода. Я побежал на корму, где стоял рулевой в плаще с капюшоном. Молния вспыхивала, как стробоскоп[29]. Все вокруг двигалось рывками, словно в немом кинофильме. Гром грохотал, как кувалда по литаврам. Никто не пошевелился.
У рулевого была борода. Бородатые люди меня не интересовали. Позади, опершись на решетку сходного трапа, сидел человек с короткими усами. В этой самой позе я увидел его впервые: одетый в снаряжение инструктора, в тяжелые ботинки и в куртку, он сидел, прислонившись к печке, в "Школе лидеров" в Кейдер-Идрис.
Он увидел, что это я. И бросился на меня.
Он был маленький, жилистый и подвижный. Он с силой ударил меня, целя в шею, но попал в плечо. Я нанес ответный удар, размашистый свинг, и промахнулся. Рука онемела. Я чувствовал, как кренится большая шхуна, неуклонно скользящая по фарватеру. Оцепеневший от дождя и грома экипаж смотрел на нас, разинув рты. Он снова бросился на меня. Я разозлился. Я схватил его за ворот и швырнул на рулевого. Рулевой увернулся. Усатый повалился на руль. Спицы вонзились ему в спину. Он хрипло, истошно завопил, отшатнулся, сшиб рулевого, тот покатился под уклон палубы. Штурвал завращался. Паруса затрещали. "Вильма" накренилась, отвернулась от ветра и сменила галс. Вместо бульканья кильватера раздался рев. Краем глаза я увидел сосны на берегу. Я повернулся к поручням, выхватил из решетки кофель-нагель. Усатый снова был на ногах и двигался ко мне медленно, как будто у него все болело.
Я с силой ударил его кофель-нагелем по физиономии.
Мир развалился на кусочки.
Палуба ушла из-под моих ног, вернулась, снова закачалась. Я упал лицом вниз, закричал:
— Ложись!
Раздался душераздирающий треск. "Вильма" замедлила ход, остановилась. Краем глаза я увидел, что высокие, как колокольни, стеньги согнулись, словно удочки, переломились и посыпались на палубу страшным дождем из дерева и железа. Мель, подумал я. Остались без мачт. Наверху болталась парусина. Внизу слышались вопли.
У рулевого была борода. Бородатые люди меня не интересовали. Позади, опершись на решетку сходного трапа, сидел человек с короткими усами. В этой самой позе я увидел его впервые: одетый в снаряжение инструктора, в тяжелые ботинки и в куртку, он сидел, прислонившись к печке, в "Школе лидеров" в Кейдер-Идрис.
Он увидел, что это я. И бросился на меня.
Он был маленький, жилистый и подвижный. Он с силой ударил меня, целя в шею, но попал в плечо. Я нанес ответный удар, размашистый свинг, и промахнулся. Рука онемела. Я чувствовал, как кренится большая шхуна, неуклонно скользящая по фарватеру. Оцепеневший от дождя и грома экипаж смотрел на нас, разинув рты. Он снова бросился на меня. Я разозлился. Я схватил его за ворот и швырнул на рулевого. Рулевой увернулся. Усатый повалился на руль. Спицы вонзились ему в спину. Он хрипло, истошно завопил, отшатнулся, сшиб рулевого, тот покатился под уклон палубы. Штурвал завращался. Паруса затрещали. "Вильма" накренилась, отвернулась от ветра и сменила галс. Вместо бульканья кильватера раздался рев. Краем глаза я увидел сосны на берегу. Я повернулся к поручням, выхватил из решетки кофель-нагель. Усатый снова был на ногах и двигался ко мне медленно, как будто у него все болело.
Я с силой ударил его кофель-нагелем по физиономии.
Мир развалился на кусочки.
Палуба ушла из-под моих ног, вернулась, снова закачалась. Я упал лицом вниз, закричал:
— Ложись!
Раздался душераздирающий треск. "Вильма" замедлила ход, остановилась. Краем глаза я увидел, что высокие, как колокольни, стеньги согнулись, словно удочки, переломились и посыпались на палубу страшным дождем из дерева и железа. Мель, подумал я. Остались без мачт. Наверху болталась парусина. Внизу слышались вопли.