Страница:
— Что ты имеешь в виду?
— То, что ты не сам придумал продать "Лисицу".
Глаза Кристофера забегали.
Черт возьми, думал я, что за наказание! Что за несчастье с этим завещанием!
Но Кристофер был Кристофером.
— Как доверенное лицо министра Великобритании, я обязан иметь незапятнанную репутацию. Как в личной жизни, так и в общественной. — Произнеся это, он чопорно взглянул на меня.
— Ты всегда выходишь из затруднительного положения за мой счет, — сказал я.
Он криво усмехнулся. Точно такое же выражение лица бывало у него в детстве, когда ему удавалось схватить последний бисквит.
Продолжать разговор было бессмысленно, и братья Тиррелл направились от клумбы флоксов и дельфиниумов к поджидавшему их семейству.
С тех пор как я стал рулевым, мне не раз удавалось побеждать в гонках. Если вы рулевой, вы знаете, что надо сдерживать эмоции и концентрировать всю силу воли на том, чтобы вырвать победу. Кроме того, я был журналистом, а журналисту необходимо умение владеть собой. Сколько раз мне приходилось брать интервью у самых отвратительных людей планеты, и выдержка ни разу не изменила мне. Сейчас этот опыт оказался очень кстати.
Рут встретила нас улыбкой с изрядной примесью уксуса. Мать оглянулась на Джорджа и нервно спросила:
— Все в порядке?
Они были женаты пятнадцать лет. За это время он целиком завладел ее телом и ее мыслями.
— Ну что, мой дорогой? — ласково заговорил Джордж. — Что-то ты совсем нас забыл.
Вообще-то он считал меня исчадием ада и с удовольствием сплясал бы на моей могиле.
— Очень много дел, — сказал я.
— Ясно. Читал информацию в "Телеграф". Неприятный случай. Мертвый русский, да? Ужасно. А главное — все произошло почти на глазах Невилла Глейзбрука. — Джордж произнес это имя с нескрываемым подобострастием — старый ничтожный сноб!
Я кивнул ему и повернулся к матери. Она вся напряглась. Уж она-то знала, как Джордж ненавидит меня.
— Останешься пообедать? — спросила она.
— Я должен встретиться с одним человеком.
Напряжение исчезло с ее лица. Она сказала:
— В этом месяце Джордж едет играть в гольф. Я буду тут одна скучать. Приезжай меня навестить.
— Постараюсь, — ответил я.
Приличия были соблюдены. Она с облегчением вздохнула. Джордж тоже. Да и я сам, признаться, тоже. Проговорив еще несколько минут о погоде и о летних отпусках, мы распрощались. Я поцеловал тех, кого следовало целовать, и направился к машине. Меня нагнал Кристофер. Я его спросил:
— Какие у тебя планы?
— Я должен подготовить необходимые документы.
— А все-таки, признайся, это идея Рут?
Кристофер вспыхнул.
— Не будь ребенком!
— Пара статей в газетах. Ты с Глейзбруком под прицелом журналистов. Неужели из-за какого-то дерьма нужно продавать "Лисицу"?
— Ты доставил много хлопот некоторым очень влиятельным лицам. Учти это.
Я смотрел в маленькое самодовольное лицо Кристофера. На нем было написано: я знаю много такого, чего не знаешь ты, но не скажу. Моему терпению наступил предел. Спокойно! — уговаривал я себя.
Резко повернувшись, я зашагал прочь по рассыпающемуся у меня под ногами гравию, оставляя позади Лидьятс со всеми его важными обитателями и их столь тщательно оберегаемой частной жизнью.
Через четверть часа я подъезжал к бару "Русалка" на набережной Пултни. Этот бар был знаменит всегда грязным полом, грубыми деревянными столами и отличным пивом, которое привозили из Сафолая. Завсегдатаями "Русалки" были мелкие торговцы Пултни, те, у кого не хватало средств, чтобы стать членами клуба, расположенного на другом конце набережной, — там собиралась местная аристократия.
В "Русалке" я нашел Чарли Эгаттера. Он сидел в самом дальнем углу, по-видимому уже давно стараясь отыскать истину на дне пивной кружки. Чарли был классным конструктором яхт. В 1984 году он подбил меня участвовать в Олимпийских играх.
Я взял пинту пива и сел рядом с ним. Мы поговорили о яхтах, и я немного пришел в себя.
— Итак, ты больше не репортер, — сказал Чарли, — и слава Богу! Возвращайся к гонкам.
— Нет времени, — ответил я.
— Есть отличная пятидесятифутовая яхта. Пусть тебе поможет Невилл Глейзбрук.
— Он не будет этого делать. — Я как-то познакомил Чарли с Невиллом.
— Почему? — спросил Чарли. Его вера в человечество возрастала в прямой пропорции с выпитым пивом. — Ты наверняка победишь. Яхта первоклассная.
— Я даже не буду его просить, — ответил я.
Он пожал плечами:
— Ну и зря. Он бы наверняка помог.
Я рассмеялся. Одна из миссий Чарли в этом мире, наверное, заключается в том, чтобы поднимать людям настроение.
Потом я покатил обратно в Бейсин.
Было около половины двенадцатого, когда я подъехал к воротам автостоянки. В дальнем ее конце, рядом с брошенной, проржавевшей машиной, кто-то поставил мотоцикл.
Я закрыл ворота и направился к набережной. На ней не было ни души. Черная водная гладь простиралась передо мной. Темные силуэты кораблей, словно ночные призраки, маячили впереди. Среди них виднелись мачты "Лисицы". Ночь была из тех, когда кажется, что ты один на всей планете.
— "Лисица" уже давно стала не только моим увлечением, моей страстью, моим кораблем, она стала моей семьей, моим домом, моим единственным другом...
Заткнись, Тиррелл! — приказал я одному глупому мечтателю. Это в тебе говорит пиво!..
Я приблизился к кораблю. Выплыл из темноты его остроугольный нос из тикового дерева. Мой экипаж, прежде чем покинуть "Лисицу", до блеска надраил палубу, и теперь она серебристо мерцала в лунном свете.
Я на мгновение остановился, любовно оглядывая свой парусник. И тут мне бросились в глаза какие-то темные пятна. Они тянулись по палубе к люку отсека. Когда я уходил, все было абсолютно чисто, Кто мог побывать на "Лисице" в мое отсутствие? Я поднялся на палубу и громко спросил:
— Кто здесь?
Тишина. Желтый свет, лившийся из окон "Дыры", купался в черной воде. Внезапно мне что-то послышалось. Негромкий, приглушенный крик или стон. Звук доносился из кают-компании. Я бросился туда. Мои пальцы нащупали фонарь в нише возле двери. Пошарив в карманах, я достал спички.
Фонарь горел слабым пламенем. Я увидел на полу свежие пятна крови. Затем неяркий свет выхватил из темноты кусок красно-коричневой стены кают-компании, стол, на котором лежала морская карта, кресло возле стола. В кресле полулежал какой-то человек. Вернее, то, что от него осталось. Я присмотрелся. Клочьями свисала порванная, вся в крови грязная одежда. Но хуже всего было лицо: черное, окровавленное месиво. Алый ручеек сбегал из угла губ.
Это был Дин, изуродованный до неузнаваемости. Дерзкий Дин, хитрый Дин, прошедший путь от мелкого хулигана до всеми признанного лидера.
— Ублюдки! — прохрипел Дин.
Я дал ему глоток воды. Потом освободил его от кровавых лохмотьев одежды и начал смывать кровь с разбитого лица. Должно быть. Дин испытывал адскую боль. Но ни единый стон не сорвался с его губ. Дин был крепким орешком и не хотел распускать слюни перед своим шкипером.
— Порядок, — сказал я, вылив за борт третий таз окровавленной воды. — Хочешь чего-нибудь?
— Ничего, — ответил Дин.
Я сел рядом с ним.
— Ты убежал сразу, как только мы прибыли в Чатем. Сейчас ты преодолел полторы сотни миль для того, чтобы испачкать мою чистую палубу? Какого черта. Дин?
Он посмотрел на меня сквозь щели распухших глаз и опустил голову.
Я встал, открыл холодильник, достал бутылку виски, налил Дину и себе. Нос Дина опять кровоточил.
— Итак? — сказал я, протягивая ему стакан.
— Тот парень, — пробормотал он, — тот русский...
— Что "русский"?
— Ну, тот, которого мы выловили...
— Ну и что?
— Дерьмо! — Его глаза забегали, стараясь не встречаться с моими.
— Ладно, — сказал я.
Давить на Дина бесполезно. Я встречал таких людей, ускользающих из рук, как кусок мыла.
— Они выслеживали Мэри, — сказал он, немного помолчав.
— Кто "они"? — Я отпил глоток виски.
Дин изъяснялся не самым лучшим образом. Не стоило искать логики в его речи. Чтобы понять Дина, надо было просто набраться терпения и дослушать до конца.
— Я прятался, — отрывисто говорил он, — но эти ребята меня нашли. Они хотели знать, где Мэри, — так они сказали. Я ответил им, что не знаю. Они начали бить.
Полиция искала Мэри. Я искал Мэри.
— Кто были эти люди? — спросил я.
— Из службы безопасности, — ответил Дин.
— Чего они хотели от Мэри?
— Не знаю.
— Тогда почему ты пришел сюда?
Ответил он не сразу.
— Эти люди... Я знаю, они снова пристанут ко мне. Они сказали, что не оставят меня в покое. Я подумал, может быть, у вас есть какая-нибудь работа на корабле.
Для Дина эти слова были все равно что крик о помощи.
Я пожал плечами:
— Почему бы и нет?
Дин кивнул и залпом выпил свое виски. Теперь он снова становился непобедимым Дином, неустрашимым Дином, незаменимым Дином.
— Почему ты думаешь, что эти люди были из службы безопасности?
— Полицейские меня бы не нашли. И потом, они не приходят просто так. А эти выбирают удобный случай — и дело в шляпе.
Он налил себе еще виски.
— Эти выследят кого угодно, — продолжал Дин. — Сначала они говорили мирно. Я молчал. Затем один схватил меня за руки, а другой бил. Они кричали, чтобы я не совал свой нос куда не следует и не мешал им делать дело. Я вырвался, выпрыгнул в окно и убежал.
Я сказал:
— Ты что-то начал говорить о русском.
Дин наклонил голову.
— Он был вашим фэном.
— В смысле?
— В Амстердаме я и Мэри... мы выпивали с ним. Он очень много расспрашивал о вас. Говорил, что хочет познакомиться с вами. Затем предупредил Мэри, что обязательно придет к нам на "Лисицу". Он хотел встретиться не с ней, а с вами.
— Предупредил Мэри!
— Она влюбилась в него. Они долго болтали. Он очень хотел повидать вас. — Из-за виски и распухших губ Дин плохо выговаривал слова. — Он обещал, что придет к нам в Чатеме. Может быть, он как раз плыл к нам, когда мы ударили его.
— Может быть, — сказал я.
Глаза Дина затуманились, но я не дал ему забыться.
— Почему ты и Мэри убежали в Чатеме?
— Не хотели иметь дела с полицией. — Дин отвел взгляд.
— Мне пришлось давать показания, — сказал я.
Дин напрягся, его губы дрогнули.
— Показания? — переспросил он.
— Мне задавали много вопросов о том, как все это произошло. Было много всяких неприятностей.
— Да, я читал в газетах. — В голосе Дина не слышалось раскаяния. Он ускользнул в свой прежний мир, где единственным, что его беспокоило, была его собственная персона.
Я потребовал резко и категорично:
— Мне нужно найти Мэри!
— Я ее не видел. — Дин вытер кровь под носом.
— Ты можешь ее найти?
Дин опять избегал моего взгляда.
— Может быть, — ответил он.
Глаза Дина заволокло туманом, и голова упала на грудь. Он уснул. Я укрыл его одеялом и пошел в свою каюту. Служба безопасности... Зачем службе безопасности понадобилась Мэри? Тяжелый от виски и ночных волнений сон навалился на меня, оборвав все размышления.
Когда я проснулся, лучи солнца уже пробивались сквозь щели между досками, расчерчивая каюту желтыми полосами. Часы показывали шесть пятнадцать. Кресло в кают-компании, где я ночью оставил Дина, оказалось пустым. Одеяло было аккуратно сложено. На столе я нашел записку: "Стрэнд, отель "Адельфи".
Я поднялся на палубу. Утренняя прохлада Бейсина приятно бодрила. Пятна крови на палубе за ночь высохли и потемнели. Мотоцикла на автостоянке не было.
Я взял швабру и принялся драить палубу. Солнце стояло точно над башней элеватора.
Я подумал, что был недостаточно настойчив в разговоре с Дином. Три месяца назад я бы заставил его рассказать мне все.
За завтраком, когда я допивал кофе, на "Лисицу" пожаловал инспектор Неллиган.
Стряхивая на сверкающую чистотой палубу пепел сигареты, он расспрашивал меня об обстоятельствах обнаружения тела Леннарта Ребейна, эстонца. Я подробно рассказал обо всем, заявив напоследок, что не представляю себе, где могут находиться Дин Элиот и Мэри Кларк, что было почти правдой.
Не успел белый "форд" инспектора умчаться, как зазвонил телефон.
Я взял трубку.
— Да?
— Надеюсь, что не помешаю твоим утренним медитациям. — Насмешливый голос принадлежал Мартину Карру, моему последнему редактору.
— Что тебе надо?
— Слушай, я подумал, что с тебя уже хватит всей этой истории с мертвым русским. В Мадриде выборы. По-видимому, предстоят жаркие денечки. Наши ребята уже там. Почему бы тебе не присоединиться к ним?
Я представил себе Карра, сидящего, подперев голову рукой за своим столом возле большого окна, из которого открывается живописный вид на Лондон. Большие очки в роговой оправе съехали на кончик носа.
— Нет, — сказал я.
Наверное, Карр сейчас откинулся в кресле и, улыбнувшись, поправил очки указательным пальцем.
— Послушай, — продолжал он, — если бы я очутился на твоем месте, я бы принял любое предложение. Главное — уехать отсюда хотя бы на время.
— Все это — буря в стакане воды, — ответил я. — Сумасшедший министр и весь этот параноидальный парламент. Плевать я на них хотел.
— Я думаю, ты не совсем в курсе дела. Сидишь там на своей яхте, изображая буддийского монаха. Ты не представляешь себе, что здесь творится и что о тебе говорят.
— Я читал ваши дурацкие репортажи о том, какой я негодяй и чудовище.
— Это не самое худшее. К нам приходил некто Сондерс. Спрашивал о тебе.
— Откуда он?
— Он ничего толком не объяснил, но задавал очень интересные вопросы. Например, был ли ты членом коммунистической партии.
— Я в девятнадцать лет вышел из партии и больше не имел с ней никаких дел. Не думал, что это может кого-то интересовать.
— Сондерса интересует. Так же как и тех, на кого он работает.
— На кого же?
— Ты помнишь Джорджа Самюэля? Так вот, он узнал Сондерса. Этот тип уже как-то всплывал. В 1979 году он пытался под чужим именем пробраться в профсоюз угольщиков.
— М-15?
— Что-то в этом роде. Во всяком случае, Джордж уверен, что это он.
— Какого черта им от меня надо? — спросил я, сознавая, что задаю чисто риторический вопрос.
Карр ответил:
— Я полагаю, что это как-то связано с мертвым эстонцем. Есть в этом деле что-то, чего мы не знаем. Я попытаюсь выяснить.
— Сделаешь материал?
— Хорошо бы... — Карр помолчал. — Ладно, позвони нам на днях.
Мы попрощались. Я вышел на солнце, размышляя о Сондерсе. Человек в нейлоновой рубашке, с пятнами пота под мышками прохаживался по набережной. Он не был похож на журналиста. Я спустился на набережную и направился к телефонной будке. Мой телефон могли прослушивать.
Мне нужен был Эндрю Крофт. Карр всегда поручал ему расследования самых сомнительных историй. Он знал очень много.
Крофт ни о чем меня не спрашивал. Мы немного поболтали о радостях летнего отдыха. Потом я заговорил о Сондерсе.
— Хм... — Последовало молчание. — Кажется, он был как-то связан с М-15, — наконец сказал Крофт. — Потом у них там что-то произошло. Он исчез. Кажется, Сондерс — смышленый малый. По-моему, имел какое-то отношение к морским делам. Но толком не знаю. Хочешь, чтобы я выяснил подробности?
— Если будет время.
— Для друзей время всегда найдется, — проворковал Крофт. — Тем более если друзья пользуются славой, да еще дурной. Обменяемся информацией?
— Хорошо, — сказал я. — Приезжай с новостями.
— Чудесно, — заключил Крофт. — Я тебе перезвоню.
Человек в нейлоновой рубашке ушел. Я вернулся на "Лисицу", расчехлил паруса. Сондерса интересовал погибший эстонец. Больше всего мне хотелось, чтобы вся эта возня наконец улеглась и я мог бы спокойно подготовить "Лисицу" к новому походу в море.
Я неторопливо и дотошно проверял паруса...
Мэри знала эстонца, эстонец хотел познакомиться со мной. Дина избили люди из службы безопасности, они искали Мэри. Кристофер хотел продать яхту.
Все эти факты не складывались в одно целое. И все же, все же... Так думал Билл Тиррелл, шкипер "Лисицы".
Билл Тиррелл был любопытен. Биллу Тирреллу особенно хотелось выяснить, связано ли появление Сондерса со страстным желанием Кристофера не запятнать репутацию — и если да, то как именно.
"Любопытство губит кошек", — любила говорить моя мать.
Но любопытство еще и стимул жизни журналиста. А сейчас оно могло спасти мою шкуру.
Глава 5
— То, что ты не сам придумал продать "Лисицу".
Глаза Кристофера забегали.
Черт возьми, думал я, что за наказание! Что за несчастье с этим завещанием!
Но Кристофер был Кристофером.
— Как доверенное лицо министра Великобритании, я обязан иметь незапятнанную репутацию. Как в личной жизни, так и в общественной. — Произнеся это, он чопорно взглянул на меня.
— Ты всегда выходишь из затруднительного положения за мой счет, — сказал я.
Он криво усмехнулся. Точно такое же выражение лица бывало у него в детстве, когда ему удавалось схватить последний бисквит.
Продолжать разговор было бессмысленно, и братья Тиррелл направились от клумбы флоксов и дельфиниумов к поджидавшему их семейству.
С тех пор как я стал рулевым, мне не раз удавалось побеждать в гонках. Если вы рулевой, вы знаете, что надо сдерживать эмоции и концентрировать всю силу воли на том, чтобы вырвать победу. Кроме того, я был журналистом, а журналисту необходимо умение владеть собой. Сколько раз мне приходилось брать интервью у самых отвратительных людей планеты, и выдержка ни разу не изменила мне. Сейчас этот опыт оказался очень кстати.
Рут встретила нас улыбкой с изрядной примесью уксуса. Мать оглянулась на Джорджа и нервно спросила:
— Все в порядке?
Они были женаты пятнадцать лет. За это время он целиком завладел ее телом и ее мыслями.
— Ну что, мой дорогой? — ласково заговорил Джордж. — Что-то ты совсем нас забыл.
Вообще-то он считал меня исчадием ада и с удовольствием сплясал бы на моей могиле.
— Очень много дел, — сказал я.
— Ясно. Читал информацию в "Телеграф". Неприятный случай. Мертвый русский, да? Ужасно. А главное — все произошло почти на глазах Невилла Глейзбрука. — Джордж произнес это имя с нескрываемым подобострастием — старый ничтожный сноб!
Я кивнул ему и повернулся к матери. Она вся напряглась. Уж она-то знала, как Джордж ненавидит меня.
— Останешься пообедать? — спросила она.
— Я должен встретиться с одним человеком.
Напряжение исчезло с ее лица. Она сказала:
— В этом месяце Джордж едет играть в гольф. Я буду тут одна скучать. Приезжай меня навестить.
— Постараюсь, — ответил я.
Приличия были соблюдены. Она с облегчением вздохнула. Джордж тоже. Да и я сам, признаться, тоже. Проговорив еще несколько минут о погоде и о летних отпусках, мы распрощались. Я поцеловал тех, кого следовало целовать, и направился к машине. Меня нагнал Кристофер. Я его спросил:
— Какие у тебя планы?
— Я должен подготовить необходимые документы.
— А все-таки, признайся, это идея Рут?
Кристофер вспыхнул.
— Не будь ребенком!
— Пара статей в газетах. Ты с Глейзбруком под прицелом журналистов. Неужели из-за какого-то дерьма нужно продавать "Лисицу"?
— Ты доставил много хлопот некоторым очень влиятельным лицам. Учти это.
Я смотрел в маленькое самодовольное лицо Кристофера. На нем было написано: я знаю много такого, чего не знаешь ты, но не скажу. Моему терпению наступил предел. Спокойно! — уговаривал я себя.
Резко повернувшись, я зашагал прочь по рассыпающемуся у меня под ногами гравию, оставляя позади Лидьятс со всеми его важными обитателями и их столь тщательно оберегаемой частной жизнью.
Через четверть часа я подъезжал к бару "Русалка" на набережной Пултни. Этот бар был знаменит всегда грязным полом, грубыми деревянными столами и отличным пивом, которое привозили из Сафолая. Завсегдатаями "Русалки" были мелкие торговцы Пултни, те, у кого не хватало средств, чтобы стать членами клуба, расположенного на другом конце набережной, — там собиралась местная аристократия.
В "Русалке" я нашел Чарли Эгаттера. Он сидел в самом дальнем углу, по-видимому уже давно стараясь отыскать истину на дне пивной кружки. Чарли был классным конструктором яхт. В 1984 году он подбил меня участвовать в Олимпийских играх.
Я взял пинту пива и сел рядом с ним. Мы поговорили о яхтах, и я немного пришел в себя.
— Итак, ты больше не репортер, — сказал Чарли, — и слава Богу! Возвращайся к гонкам.
— Нет времени, — ответил я.
— Есть отличная пятидесятифутовая яхта. Пусть тебе поможет Невилл Глейзбрук.
— Он не будет этого делать. — Я как-то познакомил Чарли с Невиллом.
— Почему? — спросил Чарли. Его вера в человечество возрастала в прямой пропорции с выпитым пивом. — Ты наверняка победишь. Яхта первоклассная.
— Я даже не буду его просить, — ответил я.
Он пожал плечами:
— Ну и зря. Он бы наверняка помог.
Я рассмеялся. Одна из миссий Чарли в этом мире, наверное, заключается в том, чтобы поднимать людям настроение.
Потом я покатил обратно в Бейсин.
Было около половины двенадцатого, когда я подъехал к воротам автостоянки. В дальнем ее конце, рядом с брошенной, проржавевшей машиной, кто-то поставил мотоцикл.
Я закрыл ворота и направился к набережной. На ней не было ни души. Черная водная гладь простиралась передо мной. Темные силуэты кораблей, словно ночные призраки, маячили впереди. Среди них виднелись мачты "Лисицы". Ночь была из тех, когда кажется, что ты один на всей планете.
— "Лисица" уже давно стала не только моим увлечением, моей страстью, моим кораблем, она стала моей семьей, моим домом, моим единственным другом...
Заткнись, Тиррелл! — приказал я одному глупому мечтателю. Это в тебе говорит пиво!..
Я приблизился к кораблю. Выплыл из темноты его остроугольный нос из тикового дерева. Мой экипаж, прежде чем покинуть "Лисицу", до блеска надраил палубу, и теперь она серебристо мерцала в лунном свете.
Я на мгновение остановился, любовно оглядывая свой парусник. И тут мне бросились в глаза какие-то темные пятна. Они тянулись по палубе к люку отсека. Когда я уходил, все было абсолютно чисто, Кто мог побывать на "Лисице" в мое отсутствие? Я поднялся на палубу и громко спросил:
— Кто здесь?
Тишина. Желтый свет, лившийся из окон "Дыры", купался в черной воде. Внезапно мне что-то послышалось. Негромкий, приглушенный крик или стон. Звук доносился из кают-компании. Я бросился туда. Мои пальцы нащупали фонарь в нише возле двери. Пошарив в карманах, я достал спички.
Фонарь горел слабым пламенем. Я увидел на полу свежие пятна крови. Затем неяркий свет выхватил из темноты кусок красно-коричневой стены кают-компании, стол, на котором лежала морская карта, кресло возле стола. В кресле полулежал какой-то человек. Вернее, то, что от него осталось. Я присмотрелся. Клочьями свисала порванная, вся в крови грязная одежда. Но хуже всего было лицо: черное, окровавленное месиво. Алый ручеек сбегал из угла губ.
Это был Дин, изуродованный до неузнаваемости. Дерзкий Дин, хитрый Дин, прошедший путь от мелкого хулигана до всеми признанного лидера.
— Ублюдки! — прохрипел Дин.
Я дал ему глоток воды. Потом освободил его от кровавых лохмотьев одежды и начал смывать кровь с разбитого лица. Должно быть. Дин испытывал адскую боль. Но ни единый стон не сорвался с его губ. Дин был крепким орешком и не хотел распускать слюни перед своим шкипером.
— Порядок, — сказал я, вылив за борт третий таз окровавленной воды. — Хочешь чего-нибудь?
— Ничего, — ответил Дин.
Я сел рядом с ним.
— Ты убежал сразу, как только мы прибыли в Чатем. Сейчас ты преодолел полторы сотни миль для того, чтобы испачкать мою чистую палубу? Какого черта. Дин?
Он посмотрел на меня сквозь щели распухших глаз и опустил голову.
Я встал, открыл холодильник, достал бутылку виски, налил Дину и себе. Нос Дина опять кровоточил.
— Итак? — сказал я, протягивая ему стакан.
— Тот парень, — пробормотал он, — тот русский...
— Что "русский"?
— Ну, тот, которого мы выловили...
— Ну и что?
— Дерьмо! — Его глаза забегали, стараясь не встречаться с моими.
— Ладно, — сказал я.
Давить на Дина бесполезно. Я встречал таких людей, ускользающих из рук, как кусок мыла.
— Они выслеживали Мэри, — сказал он, немного помолчав.
— Кто "они"? — Я отпил глоток виски.
Дин изъяснялся не самым лучшим образом. Не стоило искать логики в его речи. Чтобы понять Дина, надо было просто набраться терпения и дослушать до конца.
— Я прятался, — отрывисто говорил он, — но эти ребята меня нашли. Они хотели знать, где Мэри, — так они сказали. Я ответил им, что не знаю. Они начали бить.
Полиция искала Мэри. Я искал Мэри.
— Кто были эти люди? — спросил я.
— Из службы безопасности, — ответил Дин.
— Чего они хотели от Мэри?
— Не знаю.
— Тогда почему ты пришел сюда?
Ответил он не сразу.
— Эти люди... Я знаю, они снова пристанут ко мне. Они сказали, что не оставят меня в покое. Я подумал, может быть, у вас есть какая-нибудь работа на корабле.
Для Дина эти слова были все равно что крик о помощи.
Я пожал плечами:
— Почему бы и нет?
Дин кивнул и залпом выпил свое виски. Теперь он снова становился непобедимым Дином, неустрашимым Дином, незаменимым Дином.
— Почему ты думаешь, что эти люди были из службы безопасности?
— Полицейские меня бы не нашли. И потом, они не приходят просто так. А эти выбирают удобный случай — и дело в шляпе.
Он налил себе еще виски.
— Эти выследят кого угодно, — продолжал Дин. — Сначала они говорили мирно. Я молчал. Затем один схватил меня за руки, а другой бил. Они кричали, чтобы я не совал свой нос куда не следует и не мешал им делать дело. Я вырвался, выпрыгнул в окно и убежал.
Я сказал:
— Ты что-то начал говорить о русском.
Дин наклонил голову.
— Он был вашим фэном.
— В смысле?
— В Амстердаме я и Мэри... мы выпивали с ним. Он очень много расспрашивал о вас. Говорил, что хочет познакомиться с вами. Затем предупредил Мэри, что обязательно придет к нам на "Лисицу". Он хотел встретиться не с ней, а с вами.
— Предупредил Мэри!
— Она влюбилась в него. Они долго болтали. Он очень хотел повидать вас. — Из-за виски и распухших губ Дин плохо выговаривал слова. — Он обещал, что придет к нам в Чатеме. Может быть, он как раз плыл к нам, когда мы ударили его.
— Может быть, — сказал я.
Глаза Дина затуманились, но я не дал ему забыться.
— Почему ты и Мэри убежали в Чатеме?
— Не хотели иметь дела с полицией. — Дин отвел взгляд.
— Мне пришлось давать показания, — сказал я.
Дин напрягся, его губы дрогнули.
— Показания? — переспросил он.
— Мне задавали много вопросов о том, как все это произошло. Было много всяких неприятностей.
— Да, я читал в газетах. — В голосе Дина не слышалось раскаяния. Он ускользнул в свой прежний мир, где единственным, что его беспокоило, была его собственная персона.
Я потребовал резко и категорично:
— Мне нужно найти Мэри!
— Я ее не видел. — Дин вытер кровь под носом.
— Ты можешь ее найти?
Дин опять избегал моего взгляда.
— Может быть, — ответил он.
Глаза Дина заволокло туманом, и голова упала на грудь. Он уснул. Я укрыл его одеялом и пошел в свою каюту. Служба безопасности... Зачем службе безопасности понадобилась Мэри? Тяжелый от виски и ночных волнений сон навалился на меня, оборвав все размышления.
Когда я проснулся, лучи солнца уже пробивались сквозь щели между досками, расчерчивая каюту желтыми полосами. Часы показывали шесть пятнадцать. Кресло в кают-компании, где я ночью оставил Дина, оказалось пустым. Одеяло было аккуратно сложено. На столе я нашел записку: "Стрэнд, отель "Адельфи".
Я поднялся на палубу. Утренняя прохлада Бейсина приятно бодрила. Пятна крови на палубе за ночь высохли и потемнели. Мотоцикла на автостоянке не было.
Я взял швабру и принялся драить палубу. Солнце стояло точно над башней элеватора.
Я подумал, что был недостаточно настойчив в разговоре с Дином. Три месяца назад я бы заставил его рассказать мне все.
За завтраком, когда я допивал кофе, на "Лисицу" пожаловал инспектор Неллиган.
Стряхивая на сверкающую чистотой палубу пепел сигареты, он расспрашивал меня об обстоятельствах обнаружения тела Леннарта Ребейна, эстонца. Я подробно рассказал обо всем, заявив напоследок, что не представляю себе, где могут находиться Дин Элиот и Мэри Кларк, что было почти правдой.
Не успел белый "форд" инспектора умчаться, как зазвонил телефон.
Я взял трубку.
— Да?
— Надеюсь, что не помешаю твоим утренним медитациям. — Насмешливый голос принадлежал Мартину Карру, моему последнему редактору.
— Что тебе надо?
— Слушай, я подумал, что с тебя уже хватит всей этой истории с мертвым русским. В Мадриде выборы. По-видимому, предстоят жаркие денечки. Наши ребята уже там. Почему бы тебе не присоединиться к ним?
Я представил себе Карра, сидящего, подперев голову рукой за своим столом возле большого окна, из которого открывается живописный вид на Лондон. Большие очки в роговой оправе съехали на кончик носа.
— Нет, — сказал я.
Наверное, Карр сейчас откинулся в кресле и, улыбнувшись, поправил очки указательным пальцем.
— Послушай, — продолжал он, — если бы я очутился на твоем месте, я бы принял любое предложение. Главное — уехать отсюда хотя бы на время.
— Все это — буря в стакане воды, — ответил я. — Сумасшедший министр и весь этот параноидальный парламент. Плевать я на них хотел.
— Я думаю, ты не совсем в курсе дела. Сидишь там на своей яхте, изображая буддийского монаха. Ты не представляешь себе, что здесь творится и что о тебе говорят.
— Я читал ваши дурацкие репортажи о том, какой я негодяй и чудовище.
— Это не самое худшее. К нам приходил некто Сондерс. Спрашивал о тебе.
— Откуда он?
— Он ничего толком не объяснил, но задавал очень интересные вопросы. Например, был ли ты членом коммунистической партии.
— Я в девятнадцать лет вышел из партии и больше не имел с ней никаких дел. Не думал, что это может кого-то интересовать.
— Сондерса интересует. Так же как и тех, на кого он работает.
— На кого же?
— Ты помнишь Джорджа Самюэля? Так вот, он узнал Сондерса. Этот тип уже как-то всплывал. В 1979 году он пытался под чужим именем пробраться в профсоюз угольщиков.
— М-15?
— Что-то в этом роде. Во всяком случае, Джордж уверен, что это он.
— Какого черта им от меня надо? — спросил я, сознавая, что задаю чисто риторический вопрос.
Карр ответил:
— Я полагаю, что это как-то связано с мертвым эстонцем. Есть в этом деле что-то, чего мы не знаем. Я попытаюсь выяснить.
— Сделаешь материал?
— Хорошо бы... — Карр помолчал. — Ладно, позвони нам на днях.
Мы попрощались. Я вышел на солнце, размышляя о Сондерсе. Человек в нейлоновой рубашке, с пятнами пота под мышками прохаживался по набережной. Он не был похож на журналиста. Я спустился на набережную и направился к телефонной будке. Мой телефон могли прослушивать.
Мне нужен был Эндрю Крофт. Карр всегда поручал ему расследования самых сомнительных историй. Он знал очень много.
Крофт ни о чем меня не спрашивал. Мы немного поболтали о радостях летнего отдыха. Потом я заговорил о Сондерсе.
— Хм... — Последовало молчание. — Кажется, он был как-то связан с М-15, — наконец сказал Крофт. — Потом у них там что-то произошло. Он исчез. Кажется, Сондерс — смышленый малый. По-моему, имел какое-то отношение к морским делам. Но толком не знаю. Хочешь, чтобы я выяснил подробности?
— Если будет время.
— Для друзей время всегда найдется, — проворковал Крофт. — Тем более если друзья пользуются славой, да еще дурной. Обменяемся информацией?
— Хорошо, — сказал я. — Приезжай с новостями.
— Чудесно, — заключил Крофт. — Я тебе перезвоню.
Человек в нейлоновой рубашке ушел. Я вернулся на "Лисицу", расчехлил паруса. Сондерса интересовал погибший эстонец. Больше всего мне хотелось, чтобы вся эта возня наконец улеглась и я мог бы спокойно подготовить "Лисицу" к новому походу в море.
Я неторопливо и дотошно проверял паруса...
Мэри знала эстонца, эстонец хотел познакомиться со мной. Дина избили люди из службы безопасности, они искали Мэри. Кристофер хотел продать яхту.
Все эти факты не складывались в одно целое. И все же, все же... Так думал Билл Тиррелл, шкипер "Лисицы".
Билл Тиррелл был любопытен. Биллу Тирреллу особенно хотелось выяснить, связано ли появление Сондерса со страстным желанием Кристофера не запятнать репутацию — и если да, то как именно.
"Любопытство губит кошек", — любила говорить моя мать.
Но любопытство еще и стимул жизни журналиста. А сейчас оно могло спасти мою шкуру.
Глава 5
Я мог бы точно описать, когда и как пробудилось во мне журналистское любопытство. Это случилось летом, накануне моего последнего учебного года в колледже. Я сидел и читал в своей комнате на втором этаже нашего дома в Норфолке. Снизу, из кухни, доносился запах подгоревшей яичницы и голос матери, раздраженный и укоряющий, обращенный к Кристоферу, разбудившему ее слишком рано. Кристофер торопился на конюшню к своему пони, восседая на котором, он воображал себя большим аристократом.
Я листал "Вайк" и ждал, когда уйдет из кухни братец, чтобы спокойно позавтракать и отправиться куда-нибудь на лодке. Вдруг входная дверь хлопнула, и к пронзительному голосу матери прибавился мужской бас.
Я спустился вниз. Мать стояла на ступеньках лестницы, держа в руках длинный белый конверт. К тому времени отца уже не было, а Джордж еще не появился. Она познакомилась с ним несколько позже, в баре "Веселый моряк" — дым от ее "Ротманса" поднимался вверх, обвивая элегантную шляпу из шиншиллы, Джордж попросил у нее прикурить.
— Тебе, — сказала мать, протягивая мне конверт. Я взял письмо и хотел было улыбнуться, но она уже нахмурилась. Я знал, что раздражаю мать слишком очевидным сходством с отцом. Поэтому по утрам — пока джин, выпитый ею за ленчем, не примирял ее с таким семейным сходством — она мне никогда не улыбалась. Утром мне приходилось довольствоваться воспоминанием о ее улыбке.
Я взял письмо и ушел к себе в комнату. Надпись на конверте гласила: "Морган, Бикстон, адвокат". Письмо было коротким. В нем говорилось, что данной адвокатской конторе поручено снестись со мной по достижении мною семнадцати лет. Далее мне предлагалось обратиться в контору для получения интересной и полезной для меня информации. Письмо было подписано Генри Морганом.
Я спустился вниз, чтобы позавтракать. Как обычно, из комнаты, где моя мать писала свои никем не исполняемые оперетки, доносились звуки пианино, из-под двери выползал сигаретный дым. Я сделал себе тост, поплотнее прикрыл кухонную дверь — на тот случай, если Кристофер околачивается где-нибудь поблизости, — и позвонил мистеру Моргану.
— А! — услышал я высокий, чуть суховатый, но веселый голос мистера Моргана. — Тиррелл-младший? Когда же вы, молодой человек, предстанете перед нами?
— Предстану перед вами?
— Да-да. Приезжайте к нам в Мэлдон. Лично. Прямо в офис.
Шли летние каникулы, и я целыми днями плавал на лодке. К мотоциклу я стал охладевать.
— Сейчас мне не очень удобно, — в некотором замешательстве сказал я.
— Приезжайте, когда сможете. Но лучше поскорее, — ответил Морган.
— А в чем дело?
— Я не могу сказать вам ничего. Но учтите, это связано с вашим отцом.
Мой отец умер, когда мне было десять лет. Я любил его, как любят своих отцов все сыновья. Только когда он ушел и не вернулся, я осознал, что он для меня значил.
— Как связано? — спросил я, ощутив беспокойство.
Мэлдон находился в ста милях от нашего дома.
— Нужно встретиться, — сказал Морган, как будто в мире не было ничего более легкого.
Я глубоко вздохнул. Сто миль. Три часа нестись на "бэнтаме" со скоростью ветра.
— Я выезжаю.
У Генри Моргана были светлые, всклокоченные волосы. Длинный крючковатый нос почти что встречался с подбородком. За окном офиса, выходившим на грязную бухту, медленно тащилась похожая на кита баржа. При моем появлении Морган улыбнулся и вылез из-за стола. Я не был готов к роли почтенного клиента. Усталость, нетерпение и любопытство не давали мне преисполниться солидности.
— В чем дело? — с порога выпалил я.
Морган пожал плечами и предложил мне следовать за ним. Он усадил меня в свой "остин" и повез вдоль бухты, заросшей у берега камышом. Возле большого деревянного сарая Морган остановил машину, и мы вместе подошли к воротам сарая. Он долго возился с замком и наконец распахнул ворота.
— Смотрите, — торжественно произнес он.
Солнце золотило серо-зеленую жижу прибрежного болота. Чайки бороздили высокое небо Восточной Англии. Я шагнул в темноту сарая. Сначала я не видел ничего, кроме черноты. Но вот глаза мои понемногу стали привыкать, и я увидел нечто, громоздящееся передо мной и похожее на слона, но гораздо более элегантное, чем слон. Корпус корабля!
— Пятнадцать лет, — сказал Морган, — пятнадцать лет он стоит здесь, дожидаясь вас. Отец никогда не говорил вам о нем, правда?
Я молча кивнул.
— Ну вот, — сказал адвокат, — это вам от вашего отца.
Пятидесятипятифутовый парусник. Мачты, паруса и бушприт. Все как новенькое. Ждал все эти годы, пока мне исполнится семнадцать.
"Лисица".
Я ходил вокруг парусника, как может ходить семнадцатилетний мальчишка, зачарованный, потерявший дар речи от счастья. С лодками была связана теперь большая часть моих интересов. Я был претендентом на звание чемпиона мира в разряде 505, и тренер поговаривал о моем участии в Олимпийских играх. Но "Лисица"... Одна ее кают-компания была размером со школьный класс... Каюты для экипажа, руль шести футов в диаметре, киль восьми футов в глубину... И все это для мальчишки, привыкшего к лодкам!.. "Лисица" казалась мне огромной, как целый город.
— Вы получите "Лисицу". Но до вашего двадцатипятилетия корабль должен оставаться на стоянке.
— Понимаю, — сказал я, хотя мне уже хотелось ни на день не расставаться с парусником. "Лисица" была больше чем корабль. Она была посланием моего отца ко мне, посланием из прошлого, двери которого навсегда закрыты.
— Вы хорошо знали отца? — спросил я Моргана.
— Нет, — покачал он головой. — Ваш отец приходил ко мне несколько раз по делам. В последний раз, чтобы написать завещание. Оставил деньги, инструкции по содержанию корабля. Вот и все. Потом я узнал, что он умер.
— Он не казался вам странным?
— Для моей работы это ничего не значит, — сказал он и, помолчав, добавил: — Ну, разве что самую малость.
— Мне тоже так кажется.
Он посмотрел на меня с удивлением:
— Кажется?
— Я ведь тоже не знал его по-настоящему, — ответил я.
Встреча с Генри Морганом заставила меня повзрослеть. Для ребенка отец — это просто отец, даже если его нет в живых. Для взрослого отец становится личностью, которую можно воспринимать по-разному. Так возникло во мне желание искать и находить объяснение разным событиям, которые происходят в мире.
В течение следующих восьми лет я занимался тем, что ждал, когда смогу полностью владеть "Лисицей", и задавал вопросы об отце себе и другим людям. Он был американцем. Его американская родня жила в окрестностях Бостона, довольно богато. Я написал им и получил ответ — очень короткий и почти грубый. Позже, когда я был в Штатах, мне все же удалось встретиться с двоюродным братом отца — Генри Тирреллом.
Между ними не было никакого семейного сходства. Генри Тиррелл — приземистый, полный — сидел за большим столом в комнате, увешанной портретами. Он сообщил, что родители моего отца умерли. Он также поведал мне, что они умерли, так и не простив сыну его побега из дому в четырнадцатилетнем возрасте. Бежал он, чтобы стать моряком.
Потом Генри Тиррелл вежливо, но твердо указал мне на дверь.
Можно было понять, почему отец порвал со своей американской семьей. Однако в Англии он использовал свое американское происхождение, чтобы не стать англичанином. Насколько я мог узнать, у него не было друзей, кроме нескольких, оставшихся со времен войны. Его лучшим другом был корабль. После войны отец служил в английском торговом флоте. Те из его матросов, кого удалось найти, говорили о нем как о человеке недюжинной силы. В 1949 году на Шетландских островах он встретил мою мать — она тогда служила в армии.
Он любил корабль и море больше всего на свете. Смерть в море в один из страшных штормов в Атлантике в 1965 году, наверное, была для него самым естественным концом.
Его романтическая привязанность к морю, удивительная для человека, проведшего в море всю жизнь, составляла контраст с холодноватым отношением к людям, особенно к тем, кто пытался проникнуть в его частную жизнь, даже если это был ребенок.
Я помню, как однажды, когда отец в промежутке между плаваниями находился дома, по обычаю отсиживаясь целыми днями в одиночестве у себя в комнате, я подошел к двери и решительно нажал на ручку. Должно быть, я тогда был еще совсем маленьким, потому что ручка оказалась как раз на уровне моих глаз. Дверь открылась, и я увидел отца, с удивлением смотревшего на того, кто осмелился вторгнуться к нему. Я вошел в комнату. Отец сидел за столом, держа что-то в руках. Он сказал, не глядя на меня:
— Выйди.
Но я набрался смелости и спросил:
— Что ты делаешь?
Он взглянул на меня исподлобья.
— Что делаю?
Мне показалось, что он смягчился.
— Завязываю морской узел.
Он показал мне кусок каната, завязанного в узел посередине. Я хотел понять, как делается такой необыкновенный узел.
— Ты научишься, — объяснил отец, — но не сейчас, а когда будешь постарше.
Но он все же показал мне, как завязывать узел.
Я листал "Вайк" и ждал, когда уйдет из кухни братец, чтобы спокойно позавтракать и отправиться куда-нибудь на лодке. Вдруг входная дверь хлопнула, и к пронзительному голосу матери прибавился мужской бас.
Я спустился вниз. Мать стояла на ступеньках лестницы, держа в руках длинный белый конверт. К тому времени отца уже не было, а Джордж еще не появился. Она познакомилась с ним несколько позже, в баре "Веселый моряк" — дым от ее "Ротманса" поднимался вверх, обвивая элегантную шляпу из шиншиллы, Джордж попросил у нее прикурить.
— Тебе, — сказала мать, протягивая мне конверт. Я взял письмо и хотел было улыбнуться, но она уже нахмурилась. Я знал, что раздражаю мать слишком очевидным сходством с отцом. Поэтому по утрам — пока джин, выпитый ею за ленчем, не примирял ее с таким семейным сходством — она мне никогда не улыбалась. Утром мне приходилось довольствоваться воспоминанием о ее улыбке.
Я взял письмо и ушел к себе в комнату. Надпись на конверте гласила: "Морган, Бикстон, адвокат". Письмо было коротким. В нем говорилось, что данной адвокатской конторе поручено снестись со мной по достижении мною семнадцати лет. Далее мне предлагалось обратиться в контору для получения интересной и полезной для меня информации. Письмо было подписано Генри Морганом.
Я спустился вниз, чтобы позавтракать. Как обычно, из комнаты, где моя мать писала свои никем не исполняемые оперетки, доносились звуки пианино, из-под двери выползал сигаретный дым. Я сделал себе тост, поплотнее прикрыл кухонную дверь — на тот случай, если Кристофер околачивается где-нибудь поблизости, — и позвонил мистеру Моргану.
— А! — услышал я высокий, чуть суховатый, но веселый голос мистера Моргана. — Тиррелл-младший? Когда же вы, молодой человек, предстанете перед нами?
— Предстану перед вами?
— Да-да. Приезжайте к нам в Мэлдон. Лично. Прямо в офис.
Шли летние каникулы, и я целыми днями плавал на лодке. К мотоциклу я стал охладевать.
— Сейчас мне не очень удобно, — в некотором замешательстве сказал я.
— Приезжайте, когда сможете. Но лучше поскорее, — ответил Морган.
— А в чем дело?
— Я не могу сказать вам ничего. Но учтите, это связано с вашим отцом.
Мой отец умер, когда мне было десять лет. Я любил его, как любят своих отцов все сыновья. Только когда он ушел и не вернулся, я осознал, что он для меня значил.
— Как связано? — спросил я, ощутив беспокойство.
Мэлдон находился в ста милях от нашего дома.
— Нужно встретиться, — сказал Морган, как будто в мире не было ничего более легкого.
Я глубоко вздохнул. Сто миль. Три часа нестись на "бэнтаме" со скоростью ветра.
— Я выезжаю.
У Генри Моргана были светлые, всклокоченные волосы. Длинный крючковатый нос почти что встречался с подбородком. За окном офиса, выходившим на грязную бухту, медленно тащилась похожая на кита баржа. При моем появлении Морган улыбнулся и вылез из-за стола. Я не был готов к роли почтенного клиента. Усталость, нетерпение и любопытство не давали мне преисполниться солидности.
— В чем дело? — с порога выпалил я.
Морган пожал плечами и предложил мне следовать за ним. Он усадил меня в свой "остин" и повез вдоль бухты, заросшей у берега камышом. Возле большого деревянного сарая Морган остановил машину, и мы вместе подошли к воротам сарая. Он долго возился с замком и наконец распахнул ворота.
— Смотрите, — торжественно произнес он.
Солнце золотило серо-зеленую жижу прибрежного болота. Чайки бороздили высокое небо Восточной Англии. Я шагнул в темноту сарая. Сначала я не видел ничего, кроме черноты. Но вот глаза мои понемногу стали привыкать, и я увидел нечто, громоздящееся передо мной и похожее на слона, но гораздо более элегантное, чем слон. Корпус корабля!
— Пятнадцать лет, — сказал Морган, — пятнадцать лет он стоит здесь, дожидаясь вас. Отец никогда не говорил вам о нем, правда?
Я молча кивнул.
— Ну вот, — сказал адвокат, — это вам от вашего отца.
Пятидесятипятифутовый парусник. Мачты, паруса и бушприт. Все как новенькое. Ждал все эти годы, пока мне исполнится семнадцать.
"Лисица".
Я ходил вокруг парусника, как может ходить семнадцатилетний мальчишка, зачарованный, потерявший дар речи от счастья. С лодками была связана теперь большая часть моих интересов. Я был претендентом на звание чемпиона мира в разряде 505, и тренер поговаривал о моем участии в Олимпийских играх. Но "Лисица"... Одна ее кают-компания была размером со школьный класс... Каюты для экипажа, руль шести футов в диаметре, киль восьми футов в глубину... И все это для мальчишки, привыкшего к лодкам!.. "Лисица" казалась мне огромной, как целый город.
— Вы получите "Лисицу". Но до вашего двадцатипятилетия корабль должен оставаться на стоянке.
— Понимаю, — сказал я, хотя мне уже хотелось ни на день не расставаться с парусником. "Лисица" была больше чем корабль. Она была посланием моего отца ко мне, посланием из прошлого, двери которого навсегда закрыты.
— Вы хорошо знали отца? — спросил я Моргана.
— Нет, — покачал он головой. — Ваш отец приходил ко мне несколько раз по делам. В последний раз, чтобы написать завещание. Оставил деньги, инструкции по содержанию корабля. Вот и все. Потом я узнал, что он умер.
— Он не казался вам странным?
— Для моей работы это ничего не значит, — сказал он и, помолчав, добавил: — Ну, разве что самую малость.
— Мне тоже так кажется.
Он посмотрел на меня с удивлением:
— Кажется?
— Я ведь тоже не знал его по-настоящему, — ответил я.
Встреча с Генри Морганом заставила меня повзрослеть. Для ребенка отец — это просто отец, даже если его нет в живых. Для взрослого отец становится личностью, которую можно воспринимать по-разному. Так возникло во мне желание искать и находить объяснение разным событиям, которые происходят в мире.
В течение следующих восьми лет я занимался тем, что ждал, когда смогу полностью владеть "Лисицей", и задавал вопросы об отце себе и другим людям. Он был американцем. Его американская родня жила в окрестностях Бостона, довольно богато. Я написал им и получил ответ — очень короткий и почти грубый. Позже, когда я был в Штатах, мне все же удалось встретиться с двоюродным братом отца — Генри Тирреллом.
Между ними не было никакого семейного сходства. Генри Тиррелл — приземистый, полный — сидел за большим столом в комнате, увешанной портретами. Он сообщил, что родители моего отца умерли. Он также поведал мне, что они умерли, так и не простив сыну его побега из дому в четырнадцатилетнем возрасте. Бежал он, чтобы стать моряком.
Потом Генри Тиррелл вежливо, но твердо указал мне на дверь.
Можно было понять, почему отец порвал со своей американской семьей. Однако в Англии он использовал свое американское происхождение, чтобы не стать англичанином. Насколько я мог узнать, у него не было друзей, кроме нескольких, оставшихся со времен войны. Его лучшим другом был корабль. После войны отец служил в английском торговом флоте. Те из его матросов, кого удалось найти, говорили о нем как о человеке недюжинной силы. В 1949 году на Шетландских островах он встретил мою мать — она тогда служила в армии.
Он любил корабль и море больше всего на свете. Смерть в море в один из страшных штормов в Атлантике в 1965 году, наверное, была для него самым естественным концом.
Его романтическая привязанность к морю, удивительная для человека, проведшего в море всю жизнь, составляла контраст с холодноватым отношением к людям, особенно к тем, кто пытался проникнуть в его частную жизнь, даже если это был ребенок.
Я помню, как однажды, когда отец в промежутке между плаваниями находился дома, по обычаю отсиживаясь целыми днями в одиночестве у себя в комнате, я подошел к двери и решительно нажал на ручку. Должно быть, я тогда был еще совсем маленьким, потому что ручка оказалась как раз на уровне моих глаз. Дверь открылась, и я увидел отца, с удивлением смотревшего на того, кто осмелился вторгнуться к нему. Я вошел в комнату. Отец сидел за столом, держа что-то в руках. Он сказал, не глядя на меня:
— Выйди.
Но я набрался смелости и спросил:
— Что ты делаешь?
Он взглянул на меня исподлобья.
— Что делаю?
Мне показалось, что он смягчился.
— Завязываю морской узел.
Он показал мне кусок каната, завязанного в узел посередине. Я хотел понять, как делается такой необыкновенный узел.
— Ты научишься, — объяснил отец, — но не сейчас, а когда будешь постарше.
Но он все же показал мне, как завязывать узел.