Страница:
Какой Джонни? Я молчал. Починить "Барбару Энн" было труднее, чем потушить лесной пожар.
— Выпьем, — предложила Мэри. Она достала с полки бутылку виски, два пластмассовых стаканчика и наполнила их. Потом подала мне мою долю выпивки и села на диван. Волосы рассыпались по плечам, лицо при свете лампы казалось серо-желтым. Она отхлебнула виски и спросила:
— Как вы меня нашли?
— Дин помог. Ты его видела? — Я сел рядом с ней.
— Последний раз — два дня назад. — Ее испуг прошел, появилась неловкость. Не обо всем она захочет со мной разговаривать.
— Как ты здесь оказалась?
— Джонни привел. Он, конечно, никогда не починит свою баржу. Но здесь спокойно. — Ее глаза тревожно метались. Они явно что-то скрывали, эти ирландские голубые глаза.
Я спросил:
— Тот эстонец... Дин сказал, что ты его знала.
— Леннарт. Его звали Леннарт Ребейн.
— Вы дружили?
Мэри тонкими пальцами убрала волосы за уши.
— Он хороший парень. Был хорошим парнем. Ему хотелось поговорить с кем-нибудь по душам. Мне тоже. В Амстердаме мы с ним ходили в кафе, в картинную галерею. Вот и все.
— Я не спрашиваю о ваших отношениях, — сказал я. — Ты знаешь, зачем он хотел видеть меня?
— Он был такой сумасшедший! Когда мы стояли в Амстердаме, он переплыл канал туда и обратно, чтобы достать мне цветы.
— Так что же было той ночью, когда он погиб?
— Он сказал, что хочет меня видеть. Хочет, чтобы мы вечером встретились.
— Понятно. А со мной он в тот вечер собирался поговорить?
— Он видел вас по телеку. Вы сделали фильм о Польше, да? Он хотел, чтобы все знали правду о России и Эстонии. Он говорил, что ему понравился ваш фильм. Он хотел рассказать вам об Эстонии, попросить, чтобы вы туда поехали. Так он говорил...
Я потер лоб рукой, пытаясь сосредоточиться.
— Почему ты убежала?
Теперь она смотрела на меня в упор. В ее глазах зажглись злые огоньки.
— Если бы вы отсидели шесть месяцев в тюрьме, вы бы тоже не торчали на "Лисице" и не ждали, когда придут полицейские.
Я подумал о Дине, сбежавшем от людей службы безопасности, о его развороченной комнате в "Адельфи". Я подумал о Пинсли, обыскавшем "Лисицу". Я подумал обо всех, кто искал Мэри.
— Враки! — отрезал я.
Мэри подскочила на диване так, будто я ее ударил.
— Что вы имеете в виду?
— Дина избили какие-то люди. Они что-то у него искали. Они искали и тебя. Что они хотят найти?
— Не знаю.
Я подвинулся ближе к ней.
— Послушай, есть важные люди, занимающие высокие посты. Они не будут играть в игрушки. Ты не можешь оставаться здесь вечно, пока эта развалина не сгниет.
Мэри посмотрела на меня сердито, что-то обдумывая.
Она видела перед собой человека, который был старше ее на пятнадцать лет. Человека, которого, надеюсь, уважала. Но она и сама пользовалась авторитетом на "Лисице". Она видела перед собой своего шкипера, которому доверяла, который не раз выручал ее из неприятных ситуаций и мог помочь снова.
— Он дал мне коробочку, — сказала она.
— Кто?
— Леннарт. Леннарт Ребейн.
Я напрягся. Во мне просыпался старый Билл Тиррелл с его журналистским инстинктом.
— Что в ней было?
— Я ее не открывала.
— Расскажи все сначала.
— Это было в Амстердаме. Он попросил, чтобы я помогла ему провезти в Англию эту коробочку. Он сказал, что, если она будет при нем, это грозит ему опасностью.
— И ты взяла?
Она кивнула.
— Где она?
— Я боялась оставлять ее у себя. Я сказала Дину, и он обещал надежно спрятать.
Люди из службы безопасности приходили к Дину, чтобы узнать, где скрывается Мэри. Они дотошно обыскали его берлогу.
— Кто-нибудь с тех пор приходил к тебе за ней?
Она отрицательно покачала головой.
— Никто не знает, где я.
— Кроме Дина?
— Кроме Дина.
— Значит, Леннарт Ребейн хотел в тот вечер поговорить со мной?
И взять эту коробочку? И встретиться с тобой?
Она кивала: да, да, да...
— А он не говорил тебе о том, что в ней? Хотя бы намеком?
— Он сказал — что-то очень важное. Вот и все.
— Наркотики?
Мэри отрицательно покачала головой:
— Нет. — Мэри была большим специалистом по наркотикам. — Она была небольшая. Меньше пачки сигарет, — продолжала она, — легкая. И потом, я ему сразу заявила, что не хочу связываться с наркотиками. Нет-нет, я уверена.
В голубых глазах накапливались слезы.
— Это какой-то кошмар. Дин сказал, что мне грозит страшная опасность. Я боюсь. Но я ничего не знаю. Совсем ничего.
— Пойдем в полицию, — предложил я.
Слезы полились ручьем.
— Они не сделают тебе ничего плохого.
— Ну да! Уж я-то их знаю!
— Я вскоре иду на "Лисице" в Финляндию. Пойдешь со мной?
Ее лицо осветилось улыбкой.
— Но сначала в полицию, — жестко сказал я. — Надо им все рассказать, как было. А потом на поезд — ив Бейсин.
— Хорошо, — согласилась она, опустив голову.
— Завтра утром. — Я протянул ей десять фунтов. — Возьмешь такси. Встретимся на вокзале.
Мэри встала и поцеловала меня в щеку.
— Спасибо, Билл.
Попрощавшись с Мэри, я вышел на полутемную грязную палубу, спустился с баржи и направился к пристани.
Кругом была кромешная тьма. Начался прилив, и вода плескалась вровень с пристанью. Я оглянулся назад. Небо расчистилось, и на нем засверкал тонкий серп месяца, по воде побежала мерцающая дорожка. Лампа в иллюминаторе "Барбары Энн" погасла. Должно быть, Мэри уже улеглась на свою неудобную постель, размышляя о погибшем эстонце и завтрашнем разговоре в полиции.
И о коробочке. Мне очень не нравилась вся эта история с коробочкой, полученной Мэри в Амстердаме от малознакомого эстонца. Ветер усиливался. Я почувствовал, что начинаю мерзнуть, и, застегнув куртку, поспешил туда, где оставил свой "Нортон".
Мотоцикла на месте не оказалось.
Я закрыл глаза и снова открыл. "Нортона" нет. Лунный свет поблескивал на стальном кольце и на оборванной цепи.
Тринадцать лет "нортон" служил мне верой и правдой. Я исходил десятки магазинов, отыскивая нужные запчасти, провел сотни часов, проверяя винтик за винтиком.
И какому-то идиоту в этой вонючей дыре стукнуло в голову угнать мой старый мотоцикл.
Ворота были открыты, возле них виднелась будка охранника. Я направился к ней, надеясь узнать что-нибудь о мотоцикле. Но будка оказалась пустой. Тогда я вернулся на пристань и пошел вдоль причала, всматриваясь в темные силуэты стоящих на приколе судов. Должны же тут быть какие-то люди! Кругом царила мертвая тишина. Лишь волны с шумом разбивались о камни причала и о корпуса кораблей.
Я крикнул. Подождал минуту. Никакого ответа. Мне пришло в голову, что охранники время от времени обходят территорию. Человек в форме мог вернуться в будку, пока я бродил по пристани. Мне все еще верилось, что пропажа "Нортона" — какое-то нелепое недоразумение. Я снова пошел к воротам. Прошло уже минут десять с тех пор, как я обнаружил пропажу мотоцикла. И за все это время ни единый звук не нарушил ночной тишины.
И вдруг я услышал треск мотоциклетного мотора. На фоне старых кораблей замелькал свет одинокой фары. Он приближался, становясь все ярче и ярче. И вдруг исчез. Очевидно, мотоцикл свернул куда-то в сторону. Но вот он вынырнул из-за какой-то постройки и помчался ко мне. Это был мой "Нортон". Я успел подумать, что мотоцикл обнаружила полиция и полицейский гонял по всей пристани в поисках его владельца. Но "Нортон" мчался прямо на меня, не сбавляя скорости. Гравий разлетался из-под колес, мотор оглушительно ревел.
Я вовремя отпрыгнул в сторону, но нога моя подвернулась, и я упал, больно ударившись о камень.
"Пьяная скотина! — мелькнуло у меня в голове. — Неумелый идиот!"
Мотоцикл опять летел на меня. Слепящий свет мешал мне сориентироваться. Что он, с ума сошел? И тут меня словно окатило холодной водой: тот, кто правил "Нортоном", вовсе не сошел с ума.
Я закричал и, увернувшись от мотоцикла еще раз, бросился бежать. Вернее, поковылял вприпрыжку, петляя между грудами старого железа. И все же мне удалось скрыться от преследователя.
Сердце бешено колотилось в моей груди, в ушах стучало, я никак не мог перевести дыхание. А вокруг по-прежнему не было ни души, снова стояла полная тишина.
Краем глаза я заметил какой-то желто-оранжевый свет, лившийся с другого конца пристани. Я сразу понял, что случилось.
Пожар.
Огонь полыхал там, где стояла "Барбара Энн".
Я кричал и кричал, будто мой крик мог что-нибудь изменить. Но он не мог даже долететь до "Барбары Энн". Я был слишком далеко.
В этот момент мне на голову обрушился удар такой силы, что в глазах поплыли оранжевые пятна. И почему-то меня неудержимо понесло к воде. Я ковылял, зная, что там камни и что я непременно расшибусь о них, но ничего не мог с собой поделать. Наконец я упал плашмя, со всего размаха. Сзади послышалось тяжелое дыхание, грубый голос что-то проворчал. Затем последовал новый удар. Боль пронзила меня от шеи до ступней, лишив способности двигаться и сопротивляться. Я почувствовал, как чьи-то руки шарят в моих карманах, потом эти руки рванули меня вверх. Я стоял оглушенный, ослепший и ничего не видел, только чувствовал запах кожи, исходящий от этих рук. Потом меня куда-то повели, но я не понимал куда. Снова послышалось ворчанье, эти руки отпустили меня. Я упал. Что-то тяжелое сдавило мне голову. Шлем, мой мотоциклетный шлем! Кто-то напялил его мне и с силой вдавил мою голову в грязь. В отверстие шлема потекла грязная жижа, набиваясь в рот и нос, лишая меня возможности дышать. Я пытался повернуть голову, вздохнуть, но руки продолжали вдавливать мое лицо в грязь. Я чувствовал, что начинаю захлебываться. Остатки сознания приказывали мне бороться, сопротивляться, вырваться. "Дыши!" — кричало мне сознание. Но вместо воздуха в рот и нос набивалось все больше вонючей жижи, она попадала в горло и глубже... Вдруг что-то взорвалось в моей груди. Перед глазами на мгновение вспыхнул яркий красный свет.
И я провалился во тьму.
Глава 8
— Выпьем, — предложила Мэри. Она достала с полки бутылку виски, два пластмассовых стаканчика и наполнила их. Потом подала мне мою долю выпивки и села на диван. Волосы рассыпались по плечам, лицо при свете лампы казалось серо-желтым. Она отхлебнула виски и спросила:
— Как вы меня нашли?
— Дин помог. Ты его видела? — Я сел рядом с ней.
— Последний раз — два дня назад. — Ее испуг прошел, появилась неловкость. Не обо всем она захочет со мной разговаривать.
— Как ты здесь оказалась?
— Джонни привел. Он, конечно, никогда не починит свою баржу. Но здесь спокойно. — Ее глаза тревожно метались. Они явно что-то скрывали, эти ирландские голубые глаза.
Я спросил:
— Тот эстонец... Дин сказал, что ты его знала.
— Леннарт. Его звали Леннарт Ребейн.
— Вы дружили?
Мэри тонкими пальцами убрала волосы за уши.
— Он хороший парень. Был хорошим парнем. Ему хотелось поговорить с кем-нибудь по душам. Мне тоже. В Амстердаме мы с ним ходили в кафе, в картинную галерею. Вот и все.
— Я не спрашиваю о ваших отношениях, — сказал я. — Ты знаешь, зачем он хотел видеть меня?
— Он был такой сумасшедший! Когда мы стояли в Амстердаме, он переплыл канал туда и обратно, чтобы достать мне цветы.
— Так что же было той ночью, когда он погиб?
— Он сказал, что хочет меня видеть. Хочет, чтобы мы вечером встретились.
— Понятно. А со мной он в тот вечер собирался поговорить?
— Он видел вас по телеку. Вы сделали фильм о Польше, да? Он хотел, чтобы все знали правду о России и Эстонии. Он говорил, что ему понравился ваш фильм. Он хотел рассказать вам об Эстонии, попросить, чтобы вы туда поехали. Так он говорил...
Я потер лоб рукой, пытаясь сосредоточиться.
— Почему ты убежала?
Теперь она смотрела на меня в упор. В ее глазах зажглись злые огоньки.
— Если бы вы отсидели шесть месяцев в тюрьме, вы бы тоже не торчали на "Лисице" и не ждали, когда придут полицейские.
Я подумал о Дине, сбежавшем от людей службы безопасности, о его развороченной комнате в "Адельфи". Я подумал о Пинсли, обыскавшем "Лисицу". Я подумал обо всех, кто искал Мэри.
— Враки! — отрезал я.
Мэри подскочила на диване так, будто я ее ударил.
— Что вы имеете в виду?
— Дина избили какие-то люди. Они что-то у него искали. Они искали и тебя. Что они хотят найти?
— Не знаю.
Я подвинулся ближе к ней.
— Послушай, есть важные люди, занимающие высокие посты. Они не будут играть в игрушки. Ты не можешь оставаться здесь вечно, пока эта развалина не сгниет.
Мэри посмотрела на меня сердито, что-то обдумывая.
Она видела перед собой человека, который был старше ее на пятнадцать лет. Человека, которого, надеюсь, уважала. Но она и сама пользовалась авторитетом на "Лисице". Она видела перед собой своего шкипера, которому доверяла, который не раз выручал ее из неприятных ситуаций и мог помочь снова.
— Он дал мне коробочку, — сказала она.
— Кто?
— Леннарт. Леннарт Ребейн.
Я напрягся. Во мне просыпался старый Билл Тиррелл с его журналистским инстинктом.
— Что в ней было?
— Я ее не открывала.
— Расскажи все сначала.
— Это было в Амстердаме. Он попросил, чтобы я помогла ему провезти в Англию эту коробочку. Он сказал, что, если она будет при нем, это грозит ему опасностью.
— И ты взяла?
Она кивнула.
— Где она?
— Я боялась оставлять ее у себя. Я сказала Дину, и он обещал надежно спрятать.
Люди из службы безопасности приходили к Дину, чтобы узнать, где скрывается Мэри. Они дотошно обыскали его берлогу.
— Кто-нибудь с тех пор приходил к тебе за ней?
Она отрицательно покачала головой.
— Никто не знает, где я.
— Кроме Дина?
— Кроме Дина.
— Значит, Леннарт Ребейн хотел в тот вечер поговорить со мной?
И взять эту коробочку? И встретиться с тобой?
Она кивала: да, да, да...
— А он не говорил тебе о том, что в ней? Хотя бы намеком?
— Он сказал — что-то очень важное. Вот и все.
— Наркотики?
Мэри отрицательно покачала головой:
— Нет. — Мэри была большим специалистом по наркотикам. — Она была небольшая. Меньше пачки сигарет, — продолжала она, — легкая. И потом, я ему сразу заявила, что не хочу связываться с наркотиками. Нет-нет, я уверена.
В голубых глазах накапливались слезы.
— Это какой-то кошмар. Дин сказал, что мне грозит страшная опасность. Я боюсь. Но я ничего не знаю. Совсем ничего.
— Пойдем в полицию, — предложил я.
Слезы полились ручьем.
— Они не сделают тебе ничего плохого.
— Ну да! Уж я-то их знаю!
— Я вскоре иду на "Лисице" в Финляндию. Пойдешь со мной?
Ее лицо осветилось улыбкой.
— Но сначала в полицию, — жестко сказал я. — Надо им все рассказать, как было. А потом на поезд — ив Бейсин.
— Хорошо, — согласилась она, опустив голову.
— Завтра утром. — Я протянул ей десять фунтов. — Возьмешь такси. Встретимся на вокзале.
Мэри встала и поцеловала меня в щеку.
— Спасибо, Билл.
Попрощавшись с Мэри, я вышел на полутемную грязную палубу, спустился с баржи и направился к пристани.
Кругом была кромешная тьма. Начался прилив, и вода плескалась вровень с пристанью. Я оглянулся назад. Небо расчистилось, и на нем засверкал тонкий серп месяца, по воде побежала мерцающая дорожка. Лампа в иллюминаторе "Барбары Энн" погасла. Должно быть, Мэри уже улеглась на свою неудобную постель, размышляя о погибшем эстонце и завтрашнем разговоре в полиции.
И о коробочке. Мне очень не нравилась вся эта история с коробочкой, полученной Мэри в Амстердаме от малознакомого эстонца. Ветер усиливался. Я почувствовал, что начинаю мерзнуть, и, застегнув куртку, поспешил туда, где оставил свой "Нортон".
Мотоцикла на месте не оказалось.
Я закрыл глаза и снова открыл. "Нортона" нет. Лунный свет поблескивал на стальном кольце и на оборванной цепи.
Тринадцать лет "нортон" служил мне верой и правдой. Я исходил десятки магазинов, отыскивая нужные запчасти, провел сотни часов, проверяя винтик за винтиком.
И какому-то идиоту в этой вонючей дыре стукнуло в голову угнать мой старый мотоцикл.
Ворота были открыты, возле них виднелась будка охранника. Я направился к ней, надеясь узнать что-нибудь о мотоцикле. Но будка оказалась пустой. Тогда я вернулся на пристань и пошел вдоль причала, всматриваясь в темные силуэты стоящих на приколе судов. Должны же тут быть какие-то люди! Кругом царила мертвая тишина. Лишь волны с шумом разбивались о камни причала и о корпуса кораблей.
Я крикнул. Подождал минуту. Никакого ответа. Мне пришло в голову, что охранники время от времени обходят территорию. Человек в форме мог вернуться в будку, пока я бродил по пристани. Мне все еще верилось, что пропажа "Нортона" — какое-то нелепое недоразумение. Я снова пошел к воротам. Прошло уже минут десять с тех пор, как я обнаружил пропажу мотоцикла. И за все это время ни единый звук не нарушил ночной тишины.
И вдруг я услышал треск мотоциклетного мотора. На фоне старых кораблей замелькал свет одинокой фары. Он приближался, становясь все ярче и ярче. И вдруг исчез. Очевидно, мотоцикл свернул куда-то в сторону. Но вот он вынырнул из-за какой-то постройки и помчался ко мне. Это был мой "Нортон". Я успел подумать, что мотоцикл обнаружила полиция и полицейский гонял по всей пристани в поисках его владельца. Но "Нортон" мчался прямо на меня, не сбавляя скорости. Гравий разлетался из-под колес, мотор оглушительно ревел.
Я вовремя отпрыгнул в сторону, но нога моя подвернулась, и я упал, больно ударившись о камень.
"Пьяная скотина! — мелькнуло у меня в голове. — Неумелый идиот!"
Мотоцикл опять летел на меня. Слепящий свет мешал мне сориентироваться. Что он, с ума сошел? И тут меня словно окатило холодной водой: тот, кто правил "Нортоном", вовсе не сошел с ума.
Я закричал и, увернувшись от мотоцикла еще раз, бросился бежать. Вернее, поковылял вприпрыжку, петляя между грудами старого железа. И все же мне удалось скрыться от преследователя.
Сердце бешено колотилось в моей груди, в ушах стучало, я никак не мог перевести дыхание. А вокруг по-прежнему не было ни души, снова стояла полная тишина.
Краем глаза я заметил какой-то желто-оранжевый свет, лившийся с другого конца пристани. Я сразу понял, что случилось.
Пожар.
Огонь полыхал там, где стояла "Барбара Энн".
Я кричал и кричал, будто мой крик мог что-нибудь изменить. Но он не мог даже долететь до "Барбары Энн". Я был слишком далеко.
В этот момент мне на голову обрушился удар такой силы, что в глазах поплыли оранжевые пятна. И почему-то меня неудержимо понесло к воде. Я ковылял, зная, что там камни и что я непременно расшибусь о них, но ничего не мог с собой поделать. Наконец я упал плашмя, со всего размаха. Сзади послышалось тяжелое дыхание, грубый голос что-то проворчал. Затем последовал новый удар. Боль пронзила меня от шеи до ступней, лишив способности двигаться и сопротивляться. Я почувствовал, как чьи-то руки шарят в моих карманах, потом эти руки рванули меня вверх. Я стоял оглушенный, ослепший и ничего не видел, только чувствовал запах кожи, исходящий от этих рук. Потом меня куда-то повели, но я не понимал куда. Снова послышалось ворчанье, эти руки отпустили меня. Я упал. Что-то тяжелое сдавило мне голову. Шлем, мой мотоциклетный шлем! Кто-то напялил его мне и с силой вдавил мою голову в грязь. В отверстие шлема потекла грязная жижа, набиваясь в рот и нос, лишая меня возможности дышать. Я пытался повернуть голову, вздохнуть, но руки продолжали вдавливать мое лицо в грязь. Я чувствовал, что начинаю захлебываться. Остатки сознания приказывали мне бороться, сопротивляться, вырваться. "Дыши!" — кричало мне сознание. Но вместо воздуха в рот и нос набивалось все больше вонючей жижи, она попадала в горло и глубже... Вдруг что-то взорвалось в моей груди. Перед глазами на мгновение вспыхнул яркий красный свет.
И я провалился во тьму.
Глава 8
Вместо головы у меня была раскаленная стальная болванка, свисающая с грузоподъемника, она пылала и пульсировала. С каждым ударом пульса в горле клокотала боль. По моим ребрам колотили кузнечные молоты, они пытались ковать раскаленный металл, придать ему форму. Я этого больше не выдержу! Я хотел одного: чтобы подъемник отпустил пылающую болванку, сбросил ее в холодную воду.
Мысль о холодной воде была так соблазнительна, что у меня потекли слюни. Вкус у них был горький и противный.
Молот снова принялся за свое. Теперь он колотил ниже ребер. Воздух, который еще оставался у меня в легких, с силой устремился вверх и наружу. Вместе с ним выскочило что-то, имевшее вкус ила. На его место хлынул свежий воздух.
— Пошли, — сказал женский голос.
Я открыл рот, ощущая вкус гнилого дерева. Потом открыл глаза. Темно.
— Быстрее, — сказал голос. Чьи-то руки потянули меня за воротник.
Я с трудом поднялся на четвереньки, голова отвратительно моталась из стороны в сторону. Я отчаянно ловил ртом воздух. В конце пристани полыхало оранжевое пламя. Я знал, что это пристань, и знал, что оранжевое пламя — это страшная беда.
— Вставайте. — Руки оказались сильными. Я поднялся, ноги у меня заплетались. В воде отражались старые корабли, освещенные пляшущим пламенем.
Меня тащили по набережной. Где-то кричали люди. Ревели сирены. У женщины был решительный голос и светлые волосы, золотившиеся в отблесках огня. Прямой нос, круглый волевой подбородок. Она напомнила мне греческую статую.
Потом я оказался в машине. Двигатель ревел. Моя голова не держалась на плечах. Горизонт виделся мне как идеальная окружность, внутри которой бушевал вихрь. Я попал в вихрь, и меня стошнило, частично в окно. Я пытался просить извинения, но язык меня не слушался.
В машине было радио, настроенное на иностранную волну. Весь вечер казался длинным ужасным сном. Уличные огни рвали кроваво-красное небо на багровые и серебристые полосы. Меня снова стошнило. Дорога была извилистой, и на каждом повороте меня подбрасывало, хотя я и был пристегнут ремнем. Перед глазами у меня все еще стояла черная, металлическая вода и огромный оранжевый цветок, выросший из корабля в конце пристани. "Барбара Энн". Горела "Барбара Энн". Меня прошиб пот. Ох нет, подумал я. Ох, дьявол побери, нет. Я спросил:
— Она выбралась? — Шепотом, потому что в глотке у меня саднило от грязи.
Женщина, которая вела машину, сказала:
— Никто не выбрался.
Выговор ее был похож на американский, но не американский.
Мэри, подумал я. Мэри. Имя громыхало, как язык большого колокола.
Потом я отключился. Я, по всей видимости, заснул. Разбудили меня ее слова:
— У вас есть деньги?
Я вытащил кошелек и протянул ей, мои пальцы распухли, как сардельки, и онемели.
Во дворе гаража при флуоресцентных лампах возился парнишка в засаленном комбинезоне, мучнисто-белая физиономия была выпачкана черным машинным маслом. Блондинка совала ему деньги. На ней был синий жакет с прямыми квадратными плечами. Она забралась в машину. Слабый аромат духов пробился сквозь запах ила в моих ноздрях. Насколько мне было известно, я никогда в жизни ее не видел.
— Кто вы? — спросил я.
— Не важно, — ответила она, глядя на дорогу и демонстрируя мне профиль греческой статуи.
Тут я вырубился окончательно.
Когда я очнулся, машина подскакивала на колдобинах, в окне виднелось чернильно-синее небо. Внизу оно было бледнее, чем наверху. Рассвет. Машина так и взлетала на рессорах. Каждый прыжок отзывался болью у меня в голове. В небе плавали маленькие искорки света. Но я видел кое-что еще, и это не было плодом моего воображения. Мачты. Мачты парусников. И в частности, одна: высокая, с двойными распорками, с новым вантом по левому борту.
Я постарался выпрямиться на сиденье. Моя одежда была покрыта грязью, голова пылала.
— Кто вы, дьявол вас побери? — спросил я.
Потому что это была мачта "Лисицы".
Она провела ладонями по волосам, потянулась, закрыв глаза.
И сказала:
— Если у вас есть ключ от яхты, вы сможете лечь на свою койку.
Я выбрался из машины, засохшая грязь отваливалась от меня комьями. Бейсин, окутанный прохладой и предрассветной свежестью, кружился вокруг моей головы, как тарелка на палке. Незнакомая женщина взяла меня под руку и повела на "Лисицу", в мою каюту.
— Ну, — спросила она, — а есть ли у вас кофе? — Она спросила так, будто кофе — что-то редкостное и диковинное, вроде ладана.
— В камбузе, — сказал я.
И заснул. Когда я проснулся, голова у меня гудела, как плохо смазанный паровой двигатель, но теперь мне было известно, где я и кто я.
Часы на переборке показывали половину третьего. Солнечные лучи лились в люк. Я сбросил одеяло и встал обеими ногами на пол. От толчка моя голова чуть не треснула.
Когда боль утихла, я подумал: Мэри погибла. Эта мысль придавила меня, как свинцовая плита. Мэри погибла. Сгорела заживо на старом судне.
Цепляясь за перила, я добрался до умывальника. Зеркало явило мне белую как полотно физиономию с покрасневшими глазами. В волосах засохла грязь, под глазами мешки серого цвета. Я кое-как почистился и добрел до кают-компании.
Незнакомая женщина сидела за столом и начищала эмалевого нацистского орла на секстанте, который мой отец приобрел у капитана немецкого корабля в конце войны. Она взглянула на меня и улыбнулась. Улыбнулась, как ребенок в магазине игрушек.
— Ну как? — спросила она.
Я сел напротив нее и ответил вопросом на вопрос:
— Кто вы?
— Надя Вуорайнен. — Она протянула мне руку. Узкая рука с длинными изящными пальцами, сильная и загорелая. Я пожал ее как во сне. Моя вчерашняя одежда была выстирана и лежала сложенная в стопку. На миг я ощутил вкус ила во рту и ужас, который сдавил мне горло. Я сказал:
— Спасибо вам за все.
Она пожала плечами. Улыбка исчезла. Ее лицо было неподвижно и серьезно. Загорелая кожа, широкие скулы. Славянский разрез изжелта-карих глаз. Она сказала:
— Вы тонули в иле, и я вытащила вас. Вы были без сознания, пришлось делать искусственное дыхание.
— Откуда вы узнали, где я живу?
Ее лицо напоминало золотистую маску. Она ответила:
— Наверное, вы сами мне сказали.
Прошлая ночь состояла из разрозненных кусочков. Это утро было немногим лучше. Но я помню, как удивился, узрев мачту "Лисицы" на фоне чернильного неба. Я был почти уверен, что ничего ей не говорил.
Надя встала.
— Приготовлю вам кофе.
Она пошла в камбуз. На ней была короткая шерстяная кофта с пуговицами спереди и со странным немодным воротником. Юбка длиннее, чем требовала мода. Она была без чулок. Мокасины без каблуков выглядели гораздо новее, чем остальной ее гардероб. Вид довольно странный, но у меня слишком болела голова, чтобы понять, почему именно. Я оперся головой о стену, обитую кожей, и закрыл глаза.
Я был на набережной. Я видел на корабле оранжевое пламя. Помню боль, чьи-то пальцы, шарившие у меня в карманах. Потом ил.
Я помнил пальцы. Пальцы и слова Мэри. Маленькая коробочка. Меньше сигаретной пачки.
Женщина вернулась с чашкой кофе и снова вышла. Кофе она сварила великолепный.
Я с трудом выпрямился и вытащил из ящика телефон. Позвонил в справочную, где мне дали номер Пауни. Номер долго не отвечал. Я почти физически ощущал запах того места: ил, пепел "Барбары Энн" и полная безнадежность. Тут я снова подумал о Мэри и чуть не заплакал.
Наконец ответил чей-то голос. С сильным кентским акцентом и не особенно веселый. Я сказал:
— Я хотел бы поговорить с охранником, который дежурил прошлой ночью.
— С охранником? — удивились на другом конце провода. — С каким еще охранником?
— Который дежурил вчера вечером, — уточнил я. — В половине двенадцатого.
— Тут нет никаких охранников.
— Скажите мне название конторы, и я сам проверю.
— Ага... — протянул голос. — Начальник две недели как снял их с поста. Решил, что тут нечего охранять. Они назывались патруль "Синий фургон".
— У вас есть их телефон?
Он добросовестно продиктовал мне номер. Оставалось его набрать.
— Да? — произнес вполне приличный голос. — Что вас интересует?
— Я бы хотел поговорить с кем-нибудь из вашего патруля, — сказал я.
— В Пауни нет патруля, — ответил голос. — Уже две недели.
Что-то очень холодное поползло по моей спине, плечи покрылись гусиной кожей. Я спросил:
— Вы в этом уверены?
— Я проезжал мимо вчера вечером, — был ответ. — Все раскрыто настежь. Таблички все еще висят. Но никто не дежурит.
Я сказал:
— А я встретил там охранника.
— Не знаю. — В голосе моего собеседника звучало удивление. — Кто бы это ни был, он не работает в Пауни. Чем еще я могу вам помочь?
Я положил трубку.
Женщина вернулась.
Я спросил ее:
— Вы, как видно, были вчера на набережной?
— Да, была, — ответила она.
— Вы что-нибудь видели?
— Я слышала шум, — сказала она. — Всплеск. Потом я нашла вас, лицом в иле. Я вас вытащила.
— А больше ничего не видели?
— Автомобиль.
— Вы не разглядели, какой марки?
— Я думала о вас. Нельзя было терять ни минуты. Так что я и не глядела на машину. — Она сидела, безмятежно сложив руки. Как будто ей приходится каждый день вытаскивать утопающих из реки.
— Большое вам спасибо, — сказал я.
— Это было нетрудно, — ответила она. С той же деловитой компетентностью. И я подумал: она должна быть сверхъестественно сильной, чтобы вытянуть из ила бесчувственное тело, вернуть ему дыхание и дотащить до своего автомобиля.
— Меня этому учили, — пояснила она. — Оказывать первую помощь.
— Где? — спросил я.
— Дома. В Эстонии. — Она спокойно смотрела на меня, как какой-нибудь антрополог, наблюдающий реакцию первобытного дикаря.
— А что вы делаете а Англии?
— Расследую обстоятельства смерти Леннарта Ребейна. — Ее брови слегка приподнялись. А вы что думали? — говорили они.
— Как вы нашли Мэри? — не унимался я.
Она улыбнулась своей непроницаемой солнечной улыбкой.
— Неужели я спасла полицейского? — спросила она.
— Если вам известно о Мэри Кларк, вам известно и кто я.
— Билл Тиррелл, — сказала она. — Славный парень. Ваши команды в восторге от вас. — Она сказала это без сарказма и без воодушевления. Просто повторяла чье-то мнение.
— Кто рассказал вам об этом?
— Мэри Кларк звонила матери Леннарта. Она многое ей рассказала. По-моему, у самой Мэри нет матери. Мать Леннарта — моя приятельница.
— Но как же вы узнали, где я живу?
Улыбка стала чуть-чуть шире.
— Вы мне сказали, — ответила она.
Несмотря ни на что, я стал припоминать события прошлой ночи. Я точно знал, что не говорил ей ничего подобного.
Снаружи послышался рев автомобильного двигателя. Она поднялась и выглянула в иллюминатор. Я машинально отметил, что у нее красивые ноги.
— Извините, — сказала она. Потом вышла в женскую каюту и тихо притворила за собой дверь.
Яхта закачалась. На палубе послышались тяжелые шаги. Чей-то голос спросил:
— Есть кто дома?
Инспектор Неллиган и еще один человек спускались по сходному трапу. Неллиган был в нежно-голубом костюме сафари. Его спутник, очевидно ради контраста, вырядился в анорак.
— Это сержант полиции Кумз, — сказал Неллиган, доставая из нагрудного кармана пачку сигарет "Джон Плейер". — Поболтаем немного?
Он сел, вид у него был строгий и настороженный. Я сосредоточился, насколько мог.
— Конечно. — Мой голос звучал хрипло, как чужой.
— Мне звонили из Медуэя, — объяснил он. — Там нашли мотоцикл, зарегистрированный на ваше имя.
— Правда? — обрадовался я. — Где же?
— Утоплен в иле. В конце набережной. В местечке под названием Пауни. — Неллиган нахмурился, глядя на меня. — Вам несладко пришлось?
Шестеренки в моей голове так стучали, что я удивлялся, почему он их не слышит, Надя отсиживалась в каюте для женского экипажа. Наверное, не желала встречаться с полицией. Я тоже не желал с ней встречаться. Шестеренки продолжали стучать. Прячь свои карты, пока не поймешь, во что с тобой играют. Пусть все идет своим ходом. Если ты кому-нибудь их покажешь, полетят головы и вся игра погибнет.
Как Мэри.
Не будь идиотом, говорил я себе. Это тебя больше не касается. Расскажи этому Неллигану все, что знаешь.
Но шестеренки продолжали крутиться.
Я сказал:
— Я ехал на мотоцикле и свалился с набережной. — Ложь показалась мне самому пресной и скучной.
Его брови приподнялись и выгнулись черными дугами на бледном лбу.
— Правда?
— Мне надо было повидать девушку по имени Мэри. Из моей команды. Она живет на барже. Я просил ее сделать заявление вашим коллегам. — Это,, по сути, была правда. — В Пауни я встретился с приятельницей. — Прости, Мэри, подумал я. Это все ради благородной цели. — А по пути обратно я на чем-то поскользнулся, и мотоцикл упал с набережной. Моей приятельнице пришлось меня подвезти.
Неллиган записывал. Потом поднял глаза от блокнота и спросил:
— Вы читали утренние газеты?
Я покачал головой, осторожно, чтобы глаза не вывалились.
— Дурные новости о вашей знакомой Мэри Кларк.
— Что с ней?
— Баржа сгорела. К сожалению, Мэри Кларк не успела выскочить.
— О Боже!
— У нее, по-видимому, была масляная лампа. Мы думаем, что она ее опрокинула. — Он помолчал. — Вы пили с Мэри Кларк?
— Выпил банку пива.
— А она пила?
— Да.
Неллиган заметил:
— Вам следовало сообщить нам о ее местопребывании.
— Она доверяла мне, — ответил я. — Я хотел, чтобы она к вам пришла добровольно. Она бывшая наркоманка и не жаловала полицейских.
— Не такая уж бывшая, — вмешался сержант Кумз.
Я уставился на него. Он агрессивно смотрел на меня из-под кустистых бровей. Я сказал:
— О чем вы?
Неллиган увещевающе прокашлялся, погасил сигарету в блюдце.
— Она была наркоманкой.
— Два года назад, — возразил я. — Она завязала. Полностью.
Неллиган сказал:
— При вскрытии в ее крови обнаружили немного алкоголя. Но героина там было невпроворот.
В ушах у меня звенело, шестеренки в голове вдруг сделались резиновыми.
— Но вы об этом ничего не знаете. — Голос Кумза звучал жестко.
Его глаза напоминали две пустые половинки анисового семечка.
Неллигану явно не нравилась напористость Кумза.
— Нет, — сказал я.
Значит, я был на берегу, рылся в кучах старого железа за набережной, искал охранника, хотел пожаловаться, что у меня украли мотоцикл. Тем временем в конце пристани, в грязной каюте "Барбары Энн" кто-то делал это. Наверное, сначала ее оглушили. Потом перевязали ей руку, чтобы выступили вены. Она как-то мне показывала: серебристые шрамы, как косяк крошечных рыбешек, плывущих по белой коже ее предплечья. Потом игла, укол. Мэри на палубе, безжизненная, как кукла. Лампа раскачивается, тени мечутся. Запах парафина, пропитывающий диван. И наконец, языки грязного желтого пламени.
Я надеялся, что она так и не узнала обо всем этом.
Я обнаружил, что сжимаю голову обеими руками. Подняв глаза, я увидел вместо Неллигана и Кумза расплывчатые пятна.
— Будет еще одно дознание. Мы примем ваше заявление позже. — Он помолчал и с легким смущением добавил: — Я всегда с удовольствием смотрел на вас по телевидению.
Я скривил лицо, надеясь, что получилось нечто похожее на улыбку. Их шаги затихли на трапе.
Я прижался лбом к прохладному красному дереву стола. Мне стало хуже. Я с трудом доплелся до носа яхты, и меня стошнило.
Мысль о холодной воде была так соблазнительна, что у меня потекли слюни. Вкус у них был горький и противный.
Молот снова принялся за свое. Теперь он колотил ниже ребер. Воздух, который еще оставался у меня в легких, с силой устремился вверх и наружу. Вместе с ним выскочило что-то, имевшее вкус ила. На его место хлынул свежий воздух.
— Пошли, — сказал женский голос.
Я открыл рот, ощущая вкус гнилого дерева. Потом открыл глаза. Темно.
— Быстрее, — сказал голос. Чьи-то руки потянули меня за воротник.
Я с трудом поднялся на четвереньки, голова отвратительно моталась из стороны в сторону. Я отчаянно ловил ртом воздух. В конце пристани полыхало оранжевое пламя. Я знал, что это пристань, и знал, что оранжевое пламя — это страшная беда.
— Вставайте. — Руки оказались сильными. Я поднялся, ноги у меня заплетались. В воде отражались старые корабли, освещенные пляшущим пламенем.
Меня тащили по набережной. Где-то кричали люди. Ревели сирены. У женщины был решительный голос и светлые волосы, золотившиеся в отблесках огня. Прямой нос, круглый волевой подбородок. Она напомнила мне греческую статую.
Потом я оказался в машине. Двигатель ревел. Моя голова не держалась на плечах. Горизонт виделся мне как идеальная окружность, внутри которой бушевал вихрь. Я попал в вихрь, и меня стошнило, частично в окно. Я пытался просить извинения, но язык меня не слушался.
В машине было радио, настроенное на иностранную волну. Весь вечер казался длинным ужасным сном. Уличные огни рвали кроваво-красное небо на багровые и серебристые полосы. Меня снова стошнило. Дорога была извилистой, и на каждом повороте меня подбрасывало, хотя я и был пристегнут ремнем. Перед глазами у меня все еще стояла черная, металлическая вода и огромный оранжевый цветок, выросший из корабля в конце пристани. "Барбара Энн". Горела "Барбара Энн". Меня прошиб пот. Ох нет, подумал я. Ох, дьявол побери, нет. Я спросил:
— Она выбралась? — Шепотом, потому что в глотке у меня саднило от грязи.
Женщина, которая вела машину, сказала:
— Никто не выбрался.
Выговор ее был похож на американский, но не американский.
Мэри, подумал я. Мэри. Имя громыхало, как язык большого колокола.
Потом я отключился. Я, по всей видимости, заснул. Разбудили меня ее слова:
— У вас есть деньги?
Я вытащил кошелек и протянул ей, мои пальцы распухли, как сардельки, и онемели.
Во дворе гаража при флуоресцентных лампах возился парнишка в засаленном комбинезоне, мучнисто-белая физиономия была выпачкана черным машинным маслом. Блондинка совала ему деньги. На ней был синий жакет с прямыми квадратными плечами. Она забралась в машину. Слабый аромат духов пробился сквозь запах ила в моих ноздрях. Насколько мне было известно, я никогда в жизни ее не видел.
— Кто вы? — спросил я.
— Не важно, — ответила она, глядя на дорогу и демонстрируя мне профиль греческой статуи.
Тут я вырубился окончательно.
Когда я очнулся, машина подскакивала на колдобинах, в окне виднелось чернильно-синее небо. Внизу оно было бледнее, чем наверху. Рассвет. Машина так и взлетала на рессорах. Каждый прыжок отзывался болью у меня в голове. В небе плавали маленькие искорки света. Но я видел кое-что еще, и это не было плодом моего воображения. Мачты. Мачты парусников. И в частности, одна: высокая, с двойными распорками, с новым вантом по левому борту.
Я постарался выпрямиться на сиденье. Моя одежда была покрыта грязью, голова пылала.
— Кто вы, дьявол вас побери? — спросил я.
Потому что это была мачта "Лисицы".
Она провела ладонями по волосам, потянулась, закрыв глаза.
И сказала:
— Если у вас есть ключ от яхты, вы сможете лечь на свою койку.
Я выбрался из машины, засохшая грязь отваливалась от меня комьями. Бейсин, окутанный прохладой и предрассветной свежестью, кружился вокруг моей головы, как тарелка на палке. Незнакомая женщина взяла меня под руку и повела на "Лисицу", в мою каюту.
— Ну, — спросила она, — а есть ли у вас кофе? — Она спросила так, будто кофе — что-то редкостное и диковинное, вроде ладана.
— В камбузе, — сказал я.
И заснул. Когда я проснулся, голова у меня гудела, как плохо смазанный паровой двигатель, но теперь мне было известно, где я и кто я.
Часы на переборке показывали половину третьего. Солнечные лучи лились в люк. Я сбросил одеяло и встал обеими ногами на пол. От толчка моя голова чуть не треснула.
Когда боль утихла, я подумал: Мэри погибла. Эта мысль придавила меня, как свинцовая плита. Мэри погибла. Сгорела заживо на старом судне.
Цепляясь за перила, я добрался до умывальника. Зеркало явило мне белую как полотно физиономию с покрасневшими глазами. В волосах засохла грязь, под глазами мешки серого цвета. Я кое-как почистился и добрел до кают-компании.
Незнакомая женщина сидела за столом и начищала эмалевого нацистского орла на секстанте, который мой отец приобрел у капитана немецкого корабля в конце войны. Она взглянула на меня и улыбнулась. Улыбнулась, как ребенок в магазине игрушек.
— Ну как? — спросила она.
Я сел напротив нее и ответил вопросом на вопрос:
— Кто вы?
— Надя Вуорайнен. — Она протянула мне руку. Узкая рука с длинными изящными пальцами, сильная и загорелая. Я пожал ее как во сне. Моя вчерашняя одежда была выстирана и лежала сложенная в стопку. На миг я ощутил вкус ила во рту и ужас, который сдавил мне горло. Я сказал:
— Спасибо вам за все.
Она пожала плечами. Улыбка исчезла. Ее лицо было неподвижно и серьезно. Загорелая кожа, широкие скулы. Славянский разрез изжелта-карих глаз. Она сказала:
— Вы тонули в иле, и я вытащила вас. Вы были без сознания, пришлось делать искусственное дыхание.
— Откуда вы узнали, где я живу?
Ее лицо напоминало золотистую маску. Она ответила:
— Наверное, вы сами мне сказали.
Прошлая ночь состояла из разрозненных кусочков. Это утро было немногим лучше. Но я помню, как удивился, узрев мачту "Лисицы" на фоне чернильного неба. Я был почти уверен, что ничего ей не говорил.
Надя встала.
— Приготовлю вам кофе.
Она пошла в камбуз. На ней была короткая шерстяная кофта с пуговицами спереди и со странным немодным воротником. Юбка длиннее, чем требовала мода. Она была без чулок. Мокасины без каблуков выглядели гораздо новее, чем остальной ее гардероб. Вид довольно странный, но у меня слишком болела голова, чтобы понять, почему именно. Я оперся головой о стену, обитую кожей, и закрыл глаза.
Я был на набережной. Я видел на корабле оранжевое пламя. Помню боль, чьи-то пальцы, шарившие у меня в карманах. Потом ил.
Я помнил пальцы. Пальцы и слова Мэри. Маленькая коробочка. Меньше сигаретной пачки.
Женщина вернулась с чашкой кофе и снова вышла. Кофе она сварила великолепный.
Я с трудом выпрямился и вытащил из ящика телефон. Позвонил в справочную, где мне дали номер Пауни. Номер долго не отвечал. Я почти физически ощущал запах того места: ил, пепел "Барбары Энн" и полная безнадежность. Тут я снова подумал о Мэри и чуть не заплакал.
Наконец ответил чей-то голос. С сильным кентским акцентом и не особенно веселый. Я сказал:
— Я хотел бы поговорить с охранником, который дежурил прошлой ночью.
— С охранником? — удивились на другом конце провода. — С каким еще охранником?
— Который дежурил вчера вечером, — уточнил я. — В половине двенадцатого.
— Тут нет никаких охранников.
— Скажите мне название конторы, и я сам проверю.
— Ага... — протянул голос. — Начальник две недели как снял их с поста. Решил, что тут нечего охранять. Они назывались патруль "Синий фургон".
— У вас есть их телефон?
Он добросовестно продиктовал мне номер. Оставалось его набрать.
— Да? — произнес вполне приличный голос. — Что вас интересует?
— Я бы хотел поговорить с кем-нибудь из вашего патруля, — сказал я.
— В Пауни нет патруля, — ответил голос. — Уже две недели.
Что-то очень холодное поползло по моей спине, плечи покрылись гусиной кожей. Я спросил:
— Вы в этом уверены?
— Я проезжал мимо вчера вечером, — был ответ. — Все раскрыто настежь. Таблички все еще висят. Но никто не дежурит.
Я сказал:
— А я встретил там охранника.
— Не знаю. — В голосе моего собеседника звучало удивление. — Кто бы это ни был, он не работает в Пауни. Чем еще я могу вам помочь?
Я положил трубку.
Женщина вернулась.
Я спросил ее:
— Вы, как видно, были вчера на набережной?
— Да, была, — ответила она.
— Вы что-нибудь видели?
— Я слышала шум, — сказала она. — Всплеск. Потом я нашла вас, лицом в иле. Я вас вытащила.
— А больше ничего не видели?
— Автомобиль.
— Вы не разглядели, какой марки?
— Я думала о вас. Нельзя было терять ни минуты. Так что я и не глядела на машину. — Она сидела, безмятежно сложив руки. Как будто ей приходится каждый день вытаскивать утопающих из реки.
— Большое вам спасибо, — сказал я.
— Это было нетрудно, — ответила она. С той же деловитой компетентностью. И я подумал: она должна быть сверхъестественно сильной, чтобы вытянуть из ила бесчувственное тело, вернуть ему дыхание и дотащить до своего автомобиля.
— Меня этому учили, — пояснила она. — Оказывать первую помощь.
— Где? — спросил я.
— Дома. В Эстонии. — Она спокойно смотрела на меня, как какой-нибудь антрополог, наблюдающий реакцию первобытного дикаря.
— А что вы делаете а Англии?
— Расследую обстоятельства смерти Леннарта Ребейна. — Ее брови слегка приподнялись. А вы что думали? — говорили они.
— Как вы нашли Мэри? — не унимался я.
Она улыбнулась своей непроницаемой солнечной улыбкой.
— Неужели я спасла полицейского? — спросила она.
— Если вам известно о Мэри Кларк, вам известно и кто я.
— Билл Тиррелл, — сказала она. — Славный парень. Ваши команды в восторге от вас. — Она сказала это без сарказма и без воодушевления. Просто повторяла чье-то мнение.
— Кто рассказал вам об этом?
— Мэри Кларк звонила матери Леннарта. Она многое ей рассказала. По-моему, у самой Мэри нет матери. Мать Леннарта — моя приятельница.
— Но как же вы узнали, где я живу?
Улыбка стала чуть-чуть шире.
— Вы мне сказали, — ответила она.
Несмотря ни на что, я стал припоминать события прошлой ночи. Я точно знал, что не говорил ей ничего подобного.
Снаружи послышался рев автомобильного двигателя. Она поднялась и выглянула в иллюминатор. Я машинально отметил, что у нее красивые ноги.
— Извините, — сказала она. Потом вышла в женскую каюту и тихо притворила за собой дверь.
Яхта закачалась. На палубе послышались тяжелые шаги. Чей-то голос спросил:
— Есть кто дома?
Инспектор Неллиган и еще один человек спускались по сходному трапу. Неллиган был в нежно-голубом костюме сафари. Его спутник, очевидно ради контраста, вырядился в анорак.
— Это сержант полиции Кумз, — сказал Неллиган, доставая из нагрудного кармана пачку сигарет "Джон Плейер". — Поболтаем немного?
Он сел, вид у него был строгий и настороженный. Я сосредоточился, насколько мог.
— Конечно. — Мой голос звучал хрипло, как чужой.
— Мне звонили из Медуэя, — объяснил он. — Там нашли мотоцикл, зарегистрированный на ваше имя.
— Правда? — обрадовался я. — Где же?
— Утоплен в иле. В конце набережной. В местечке под названием Пауни. — Неллиган нахмурился, глядя на меня. — Вам несладко пришлось?
Шестеренки в моей голове так стучали, что я удивлялся, почему он их не слышит, Надя отсиживалась в каюте для женского экипажа. Наверное, не желала встречаться с полицией. Я тоже не желал с ней встречаться. Шестеренки продолжали стучать. Прячь свои карты, пока не поймешь, во что с тобой играют. Пусть все идет своим ходом. Если ты кому-нибудь их покажешь, полетят головы и вся игра погибнет.
Как Мэри.
Не будь идиотом, говорил я себе. Это тебя больше не касается. Расскажи этому Неллигану все, что знаешь.
Но шестеренки продолжали крутиться.
Я сказал:
— Я ехал на мотоцикле и свалился с набережной. — Ложь показалась мне самому пресной и скучной.
Его брови приподнялись и выгнулись черными дугами на бледном лбу.
— Правда?
— Мне надо было повидать девушку по имени Мэри. Из моей команды. Она живет на барже. Я просил ее сделать заявление вашим коллегам. — Это,, по сути, была правда. — В Пауни я встретился с приятельницей. — Прости, Мэри, подумал я. Это все ради благородной цели. — А по пути обратно я на чем-то поскользнулся, и мотоцикл упал с набережной. Моей приятельнице пришлось меня подвезти.
Неллиган записывал. Потом поднял глаза от блокнота и спросил:
— Вы читали утренние газеты?
Я покачал головой, осторожно, чтобы глаза не вывалились.
— Дурные новости о вашей знакомой Мэри Кларк.
— Что с ней?
— Баржа сгорела. К сожалению, Мэри Кларк не успела выскочить.
— О Боже!
— У нее, по-видимому, была масляная лампа. Мы думаем, что она ее опрокинула. — Он помолчал. — Вы пили с Мэри Кларк?
— Выпил банку пива.
— А она пила?
— Да.
Неллиган заметил:
— Вам следовало сообщить нам о ее местопребывании.
— Она доверяла мне, — ответил я. — Я хотел, чтобы она к вам пришла добровольно. Она бывшая наркоманка и не жаловала полицейских.
— Не такая уж бывшая, — вмешался сержант Кумз.
Я уставился на него. Он агрессивно смотрел на меня из-под кустистых бровей. Я сказал:
— О чем вы?
Неллиган увещевающе прокашлялся, погасил сигарету в блюдце.
— Она была наркоманкой.
— Два года назад, — возразил я. — Она завязала. Полностью.
Неллиган сказал:
— При вскрытии в ее крови обнаружили немного алкоголя. Но героина там было невпроворот.
В ушах у меня звенело, шестеренки в голове вдруг сделались резиновыми.
— Но вы об этом ничего не знаете. — Голос Кумза звучал жестко.
Его глаза напоминали две пустые половинки анисового семечка.
Неллигану явно не нравилась напористость Кумза.
— Нет, — сказал я.
Значит, я был на берегу, рылся в кучах старого железа за набережной, искал охранника, хотел пожаловаться, что у меня украли мотоцикл. Тем временем в конце пристани, в грязной каюте "Барбары Энн" кто-то делал это. Наверное, сначала ее оглушили. Потом перевязали ей руку, чтобы выступили вены. Она как-то мне показывала: серебристые шрамы, как косяк крошечных рыбешек, плывущих по белой коже ее предплечья. Потом игла, укол. Мэри на палубе, безжизненная, как кукла. Лампа раскачивается, тени мечутся. Запах парафина, пропитывающий диван. И наконец, языки грязного желтого пламени.
Я надеялся, что она так и не узнала обо всем этом.
Я обнаружил, что сжимаю голову обеими руками. Подняв глаза, я увидел вместо Неллигана и Кумза расплывчатые пятна.
* * *
Неллиган поднялся.— Будет еще одно дознание. Мы примем ваше заявление позже. — Он помолчал и с легким смущением добавил: — Я всегда с удовольствием смотрел на вас по телевидению.
Я скривил лицо, надеясь, что получилось нечто похожее на улыбку. Их шаги затихли на трапе.
Я прижался лбом к прохладному красному дереву стола. Мне стало хуже. Я с трудом доплелся до носа яхты, и меня стошнило.