Страница:
Два дня он дулся, а в промежутках блевал, лежа на койке. Затем однажды утром явился на палубу и, прежде чем кто-нибудь успел пикнуть, залез на мачту высотой семьдесят пять футов, чтобы выбрать фал. Потом он прибрал койку и приготовил завтрак. После этого его зауважали. Уважение для Дина было внове. Чем сильнее его уважали, тем больше это ему нравилось. Сойти на берег после плавания на "Лисице" было для него испытанием. Но он многому научился.
Он, наверное, и сейчас продолжал учиться, потому что на заправочной станции в Бристоле не выскочил из фургона. Но я знал, что он может передумать. Так что я продолжал ехать на юг, по направлению к Пултни. Он хотел отправиться в Саутгемптон.
Саутгемптон в двух шагах от Госпорта, где находится контора Клодии. Клодия должна ответить на кое-какие вопросы. Как только я затащу Дина на "Лисицу", я его оттуда не выпущу. А того, кто гоняется за кем-то из нас, не впущу.
Я сказал:
— Я возвращаюсь на "Лисицу". Отвезу тебя в Те-Солент.
Его лицо осветила легкая радостная улыбка.
— Ага, — согласился он. — Спасибо, Билл.
К восьми часам мы добрались до набережной Пултни. Элегантные юные особы в белых шортах и кепках с длинными козырьками, перевесившись через перила террасы яхт-клуба, громкими криками приветствовали виндсерферов, петлявших между рыбацкими лодками в гавани. Перед "Русалкой" сидела группа солидных горожан с пивными кружками в руках. Я скосил глаза в окно фургона. Облокотившись о большой якорь, со стаканом виски в руках стоял Чарли Эгаттер и разговаривал со Скотто Скоттом, светловолосым новозеландским медведем, который служил ему доверенным и галерным рабом за всех. Я бросил Дину:
— Пошли, — соскочил с водительского сиденья и потащил его за собой.
Чарли оглядел его своими темными умными глазами. Я познакомил его с Дином и сказал:
— Это лучший вахтенный "Лисицы". — Я сразу почувствовал, как Дин вырос в собственных глазах. Он прочел множество журналов по парусному судоходству. Фамилия Чарли была ему знакома. — Угости его выпивкой, ладно? Мне нужно отбежать минут на двадцать.
— Конечно, — сказал Чарли. Можно подумать, что и он читал о Дине.
— Я ищу Пинсли, инспектора по оценке яхт, — сказал я.
Чарли дал мне адрес: Нейлор-Хилл. Я вскочил в фургон и погнал его между свисающими гирляндами цветов.
Адрес привел меня в бунгало, стоявшее в ряду таких же домиков, с зеркальным окном, в котором раньше отражалось море, а теперь не было ничего, кроме потока машин на дороге. На мой звонок в дверь никто не ответил, и я обошел вокруг дома.
Около деревянного гаража стоял "БМВ". Дом, может быть, не слишком шикарен, но скользкий бизнес инспектора явно процветал. За железным столом сидела женщина, она слушала Майка Сэммза Сингерса и вязала что-то из розового мохера. Заметив меня, она резко подняла голову. У нее были седые волосы, завитые мелкими кудряшками, а выражение лица такое, будто рот полон лимонного сока.
Я улыбнулся ей как можно более обезоруживающе.
— Мистер Пинсли дома?
— Нет. — Голос был жесток, как кремень. — Что вам надо?
— Кое-что по поводу инспекции, — сказал я, продолжая улыбаться. Улыбка должна была означать, что, несмотря на рост метр девяносто, могучее сложение и явную необходимость постричься и побриться, я такой душевный малый, что дальше некуда. Это было одно из моих профессиональных преимуществ, и срабатывало оно, на удивление, часто. — А вы миссис Пинсли?
— Да.
— Вы не знаете, когда он вернется?
— Мистер Пинсли уезжает и возвращается когда захочет, — сообщила она. — Это не мое дело. В конце концов, я всего лишь его жена. — Горечь так и капала с ее голоса, как пот с бегуна.
— Дело в том, что ваш муж... в общем, он создал мне проблему.
Она вздохнула, и вид у нее стал чуть-чуть веселее.
— Что стряслось на этот раз?
Я вспомнил, как Чарли говорил: "Он путается с секретаршей, по крайней мере, так говорит его жена". И понял, что дело в шляпе. Я сказал:
— Я должен отправиться за границу. Он не прислал мне копию своего отчета. Вы не знаете, где я могу его найти?
— На Антигуа, — ответила она. — Он занимается чартерным флотом. Его секретарша поехала с ним, на случай, если она ему понадобится. — Я вспомнил слишком тесную юбку секретарши, ее густую красную помаду. Лицо миссис Пинсли было холодным и серым, как камень, без проблеска надежды.
— О Боже! — воскликнул я. — Значит, контора закрыта?
— Закрыта, — подтвердила она.
— А у вас... то есть не могу ли я как-нибудь достать этот отчет?
Она пожала плечами:
— Пока он не вернется, никак.
— Будет слишком поздно, — сокрушался я. — Он должен был прислать его мне на той неделе. — Я запустил руки в волосы, пытаясь изобразить отчаяние. При данных обстоятельствах это было не трудно. — А у вас есть ключ от конторы?
Она удивленно посмотрела на меня.
— Есть. А что?
— Может быть, я могу сходить с вами туда и посмотреть? Поискать отчет или записи?
— О-о... — сказала она. В ее глазах появилось беспокойство. — Боюсь, ему это не понравится.
— Я же никуда не денусь, — пообещал я. — Завтра утром у меня беседа со страховой компанией.
Она нахмурилась. Потом проговорила:
— А мы с вами незнакомы? — Я снова улыбнулся ей: будь, что будет. — Ах да! — продолжала она. — Я же вас видела по телевизору. В Эфиопии, верно?
Вообще-то, это был Судан. Так или иначе, я продолжал улыбаться.
— Билл Тиррелл, — вспомнила она. Ее лицо порозовело, и вид был почти возбужденный. — Ну конечно же! Эти несчастные люди...
"Несчастные люди" умирали от голода. Они переживали свой звездный миг перед камерами. Потом камеры убрали обратно в джип, и они стали умирать дальше.
— Пойдемте, — сдалась она. — Пойдемте в контору. — Она вывела меня к фургону, чуть ли не пританцовывая, как школьница.
В конторе она отперла дверь и сказала:
— Я никогда не вхожу сюда. Шкаф с документами вон там. Она осталась в приемной у стола. Я вошел в кабинет и начал со шкафа. Когда я оглянулся, она просматривала бумаги на столе секретарши.
Мистер Пинсли вел простую жизнь. Все документы были рассортированы по названиям кораблей. Под названием "Лисица" имелась пачка записей и письмо. В приемной был копировальный аппарат. Я включил его и скопировал все бумаги, улыбаясь миссис Пинсли. Потом я тщательно отделил копии от оригиналов, выключил аппарат и отвез ее туда, где разливались прилипчивые мотивчики Майка Сэммза Сингерса.
— Хочешь сплавать под парусом? — предложил я Чарли.
Он пожал плечами.
— Куда?
— В Госпорт, — ответил я. — Повидаться с Клодией. А потом в Саутгемптон.
— Ну, уж раз там есть станция! — сказал он. Он был без ума от "Лисицы". Вместе со Скотто он забрался в фургон. Когда мы подъехали к Бейсину, большое красное солнце садилось над болотом. На улице были люди. Что ж, в конце концов, сейчас август. Я вгляделся в них и узнал всех до единого. Паранойя, подумал я. Я проездил два дня, упал со скалы, побывал на печальнейших похоронах. Пора уже и в море. Я загнал фургон в гараж, сказал смотрителю шлюза, что мы отплываем, и поднялся на "Лисицу".
Они уже снимали чехол с грота. Я повернул ключ, и мне в лицо тяжело запыхтел старый двигатель. Дин отдал булинь.
Бушприт развернулся кругом на покрытом кровавыми бликами зеркале залива. Теперь все смотрели на нас, кружки замерли на полпути ко ртам, сигаретный дым висел в недвижном воздухе. С "Лисицей" всегда так.
Был высокий прилив, поэтому ворота шлюза стояли открытыми. Мы выплыли на широкую гладь Пулта. Я повернул руль, и корабль двинулся направо, волны прибоя пенились под его вытянутым носом. Слышалось отдаленное мурлыканье двигателя. Пулт, широкая металлическая дорога, черная, как стекло, и красная, как огонь, уходила далеко, к резкой черте горизонта. Мимо станции Невилла Спирмена, мимо толпы пластмассовых яхт с зажженными огнями, которые деловито плыли домой, к своим уютным маленьким якорным стоянкам с электроэнергией, подаваемой с берега, и с переносными телеантеннами. И дальше — в широкое, плоское море, где с востока накатываются ночные тени, а на юго-западе мерцает огонь Старт-Пойнта.
Небо потемнело. Появились звезды. Дин сидел опершись спиной на переборку, вглядываясь в берег, где городские огни дешевого желтого цвета маячили вдоль кромки берега и где были люди, готовые стереть тебя в порошок ради кассеты с пленкой.
Я спустился в каюту, нашел курс на Портленд-Билл и прокричал об этом рулевому Чарли. Потом я вытащил из кармана записи Пинсли и разложил их на столе.
Спустился Чарли.
— Прекрасная ночь, — сказал он. — Долой бумажки.
Я улыбнулся ему. Бумажки Пинсли еще прекраснее, чем ночь. Потому что из них я наверняка узнаю, кто послал его обыскивать "Лисицу". А тот, кто это сделал, избил Дина, столкнул меня в ил и убил Мэри.
Глава 12
Он, наверное, и сейчас продолжал учиться, потому что на заправочной станции в Бристоле не выскочил из фургона. Но я знал, что он может передумать. Так что я продолжал ехать на юг, по направлению к Пултни. Он хотел отправиться в Саутгемптон.
Саутгемптон в двух шагах от Госпорта, где находится контора Клодии. Клодия должна ответить на кое-какие вопросы. Как только я затащу Дина на "Лисицу", я его оттуда не выпущу. А того, кто гоняется за кем-то из нас, не впущу.
Я сказал:
— Я возвращаюсь на "Лисицу". Отвезу тебя в Те-Солент.
Его лицо осветила легкая радостная улыбка.
— Ага, — согласился он. — Спасибо, Билл.
К восьми часам мы добрались до набережной Пултни. Элегантные юные особы в белых шортах и кепках с длинными козырьками, перевесившись через перила террасы яхт-клуба, громкими криками приветствовали виндсерферов, петлявших между рыбацкими лодками в гавани. Перед "Русалкой" сидела группа солидных горожан с пивными кружками в руках. Я скосил глаза в окно фургона. Облокотившись о большой якорь, со стаканом виски в руках стоял Чарли Эгаттер и разговаривал со Скотто Скоттом, светловолосым новозеландским медведем, который служил ему доверенным и галерным рабом за всех. Я бросил Дину:
— Пошли, — соскочил с водительского сиденья и потащил его за собой.
Чарли оглядел его своими темными умными глазами. Я познакомил его с Дином и сказал:
— Это лучший вахтенный "Лисицы". — Я сразу почувствовал, как Дин вырос в собственных глазах. Он прочел множество журналов по парусному судоходству. Фамилия Чарли была ему знакома. — Угости его выпивкой, ладно? Мне нужно отбежать минут на двадцать.
— Конечно, — сказал Чарли. Можно подумать, что и он читал о Дине.
— Я ищу Пинсли, инспектора по оценке яхт, — сказал я.
Чарли дал мне адрес: Нейлор-Хилл. Я вскочил в фургон и погнал его между свисающими гирляндами цветов.
Адрес привел меня в бунгало, стоявшее в ряду таких же домиков, с зеркальным окном, в котором раньше отражалось море, а теперь не было ничего, кроме потока машин на дороге. На мой звонок в дверь никто не ответил, и я обошел вокруг дома.
Около деревянного гаража стоял "БМВ". Дом, может быть, не слишком шикарен, но скользкий бизнес инспектора явно процветал. За железным столом сидела женщина, она слушала Майка Сэммза Сингерса и вязала что-то из розового мохера. Заметив меня, она резко подняла голову. У нее были седые волосы, завитые мелкими кудряшками, а выражение лица такое, будто рот полон лимонного сока.
Я улыбнулся ей как можно более обезоруживающе.
— Мистер Пинсли дома?
— Нет. — Голос был жесток, как кремень. — Что вам надо?
— Кое-что по поводу инспекции, — сказал я, продолжая улыбаться. Улыбка должна была означать, что, несмотря на рост метр девяносто, могучее сложение и явную необходимость постричься и побриться, я такой душевный малый, что дальше некуда. Это было одно из моих профессиональных преимуществ, и срабатывало оно, на удивление, часто. — А вы миссис Пинсли?
— Да.
— Вы не знаете, когда он вернется?
— Мистер Пинсли уезжает и возвращается когда захочет, — сообщила она. — Это не мое дело. В конце концов, я всего лишь его жена. — Горечь так и капала с ее голоса, как пот с бегуна.
— Дело в том, что ваш муж... в общем, он создал мне проблему.
Она вздохнула, и вид у нее стал чуть-чуть веселее.
— Что стряслось на этот раз?
Я вспомнил, как Чарли говорил: "Он путается с секретаршей, по крайней мере, так говорит его жена". И понял, что дело в шляпе. Я сказал:
— Я должен отправиться за границу. Он не прислал мне копию своего отчета. Вы не знаете, где я могу его найти?
— На Антигуа, — ответила она. — Он занимается чартерным флотом. Его секретарша поехала с ним, на случай, если она ему понадобится. — Я вспомнил слишком тесную юбку секретарши, ее густую красную помаду. Лицо миссис Пинсли было холодным и серым, как камень, без проблеска надежды.
— О Боже! — воскликнул я. — Значит, контора закрыта?
— Закрыта, — подтвердила она.
— А у вас... то есть не могу ли я как-нибудь достать этот отчет?
Она пожала плечами:
— Пока он не вернется, никак.
— Будет слишком поздно, — сокрушался я. — Он должен был прислать его мне на той неделе. — Я запустил руки в волосы, пытаясь изобразить отчаяние. При данных обстоятельствах это было не трудно. — А у вас есть ключ от конторы?
Она удивленно посмотрела на меня.
— Есть. А что?
— Может быть, я могу сходить с вами туда и посмотреть? Поискать отчет или записи?
— О-о... — сказала она. В ее глазах появилось беспокойство. — Боюсь, ему это не понравится.
— Я же никуда не денусь, — пообещал я. — Завтра утром у меня беседа со страховой компанией.
Она нахмурилась. Потом проговорила:
— А мы с вами незнакомы? — Я снова улыбнулся ей: будь, что будет. — Ах да! — продолжала она. — Я же вас видела по телевизору. В Эфиопии, верно?
Вообще-то, это был Судан. Так или иначе, я продолжал улыбаться.
— Билл Тиррелл, — вспомнила она. Ее лицо порозовело, и вид был почти возбужденный. — Ну конечно же! Эти несчастные люди...
"Несчастные люди" умирали от голода. Они переживали свой звездный миг перед камерами. Потом камеры убрали обратно в джип, и они стали умирать дальше.
— Пойдемте, — сдалась она. — Пойдемте в контору. — Она вывела меня к фургону, чуть ли не пританцовывая, как школьница.
В конторе она отперла дверь и сказала:
— Я никогда не вхожу сюда. Шкаф с документами вон там. Она осталась в приемной у стола. Я вошел в кабинет и начал со шкафа. Когда я оглянулся, она просматривала бумаги на столе секретарши.
Мистер Пинсли вел простую жизнь. Все документы были рассортированы по названиям кораблей. Под названием "Лисица" имелась пачка записей и письмо. В приемной был копировальный аппарат. Я включил его и скопировал все бумаги, улыбаясь миссис Пинсли. Потом я тщательно отделил копии от оригиналов, выключил аппарат и отвез ее туда, где разливались прилипчивые мотивчики Майка Сэммза Сингерса.
* * *
Дин напробовался фирменных напитков. Когда он влез в фургон, я заметил, что глаза у него стеклянные. Это было мне на руку.— Хочешь сплавать под парусом? — предложил я Чарли.
Он пожал плечами.
— Куда?
— В Госпорт, — ответил я. — Повидаться с Клодией. А потом в Саутгемптон.
— Ну, уж раз там есть станция! — сказал он. Он был без ума от "Лисицы". Вместе со Скотто он забрался в фургон. Когда мы подъехали к Бейсину, большое красное солнце садилось над болотом. На улице были люди. Что ж, в конце концов, сейчас август. Я вгляделся в них и узнал всех до единого. Паранойя, подумал я. Я проездил два дня, упал со скалы, побывал на печальнейших похоронах. Пора уже и в море. Я загнал фургон в гараж, сказал смотрителю шлюза, что мы отплываем, и поднялся на "Лисицу".
Они уже снимали чехол с грота. Я повернул ключ, и мне в лицо тяжело запыхтел старый двигатель. Дин отдал булинь.
Бушприт развернулся кругом на покрытом кровавыми бликами зеркале залива. Теперь все смотрели на нас, кружки замерли на полпути ко ртам, сигаретный дым висел в недвижном воздухе. С "Лисицей" всегда так.
Был высокий прилив, поэтому ворота шлюза стояли открытыми. Мы выплыли на широкую гладь Пулта. Я повернул руль, и корабль двинулся направо, волны прибоя пенились под его вытянутым носом. Слышалось отдаленное мурлыканье двигателя. Пулт, широкая металлическая дорога, черная, как стекло, и красная, как огонь, уходила далеко, к резкой черте горизонта. Мимо станции Невилла Спирмена, мимо толпы пластмассовых яхт с зажженными огнями, которые деловито плыли домой, к своим уютным маленьким якорным стоянкам с электроэнергией, подаваемой с берега, и с переносными телеантеннами. И дальше — в широкое, плоское море, где с востока накатываются ночные тени, а на юго-западе мерцает огонь Старт-Пойнта.
Небо потемнело. Появились звезды. Дин сидел опершись спиной на переборку, вглядываясь в берег, где городские огни дешевого желтого цвета маячили вдоль кромки берега и где были люди, готовые стереть тебя в порошок ради кассеты с пленкой.
Я спустился в каюту, нашел курс на Портленд-Билл и прокричал об этом рулевому Чарли. Потом я вытащил из кармана записи Пинсли и разложил их на столе.
Спустился Чарли.
— Прекрасная ночь, — сказал он. — Долой бумажки.
Я улыбнулся ему. Бумажки Пинсли еще прекраснее, чем ночь. Потому что из них я наверняка узнаю, кто послал его обыскивать "Лисицу". А тот, кто это сделал, избил Дина, столкнул меня в ил и убил Мэри.
Глава 12
Пинсли действительно провел осмотр. Он сделал пару осторожных замечаний о состоянии креплений и отметил, что, поскольку судно находится на воде, его возможности как инспектора неизбежно ограничиваются. Как и в большинстве инспекторских отчетов, он не столько говорил о состоянии судна, сколько старался выгородить себя.
Самое важное лежало сверху пачки документов: письмо с просьбой к мистеру Пинсли произвести осмотр.
Почтовая бумага была украшена изображением парусной яхты, такой, как на гравюрах девятнадцатого века, окруженной узором из тисненных золотом морских узлов. Фирменный знак компании Клодии. "Времена парусников". Клодия придавала большое значение антуражу. Письмо было достаточно прямолинейно: просьба провести осмотр и соглашение об оплате. Самым интересным было последнее предложение: "Учитывая особые обстоятельства, я просила бы вас лично зайти в мою контору перед тем, как осматривать судно".
Я надеялся на большее, но и этого достаточно. Теперь мне не терпелось узнать, что это за особые обстоятельства.
Снова явился Чарли.
— Замерз малость, — сказал он. — Где тут у тебя виски?
Я показал ему и предложил:
— Дина тоже угости.
— Он уже основательно нагрузился. Ты что, хочешь, чтобы он вырубился?
— Да, — ответил я.
Он пожал плечами. Засунул бутылку в карман мешковатых синих холщовых брюк и поднялся на палубу. Ворот фала квакал, как старая металлическая, лягушка, блоки булиня стонали и визжали. Скамейка, на которой я сидел, накренилась, вибрация двигателя сменилась скрипом и плеском — "Лисица" выходила на фарватер. Обычно это действовало на меня успокаивающе. Сегодня ни о каком спокойствии не могло быть и речи.
Я вполне мог себе представить, что Клодия состоит в заговоре с Кристофером, чтобы отнять у меня "Лисицу". Но зачем устраивать тайный обыск?
К тому же она ведь часто бывала на борту "Лисицы", так что могла бы сама найти то, что им нужно.
Я встал и пошел на палубу. Берег исчез из виду. Мы плыли в открытом заливе Лайм, прорезая в воде тонкую черную черту.
Над белой башней паруса светила полная луна, плоская и жестокая. По правому и по левому борту светились огни танкеров, а кильватер был прямой, как линейка.
— Прекрасно идет, — отметил Чарли. Его белые зубы сверкали при лунном свете.
Дин сидел, бессильно прислонившись к мачте, от него разило табаком и перегаром.
— Дин, — сказал я. — Поговори со мной.
Большой поджарый корпус корабля разрезал воду. В море виднелись красные и бело-зеленые огни каких-то траулеров. Я продолжал:
— Когда ты приходил на судно, ты спрятал здесь пленку. Что там было?
Он поднял глаза и воззрился на луну. Не знаю, что он на ней увидел, но наконец Дин сдался.
— Фотки, — сказал он.
— Какие? — "Лисица" зарылась носом в воду, плеск кильватера превратился в тихое бурление. Дин молчал. — Ты плывешь последний раз. Дин.
Дин сказал:
— Ты знаешь того типа.
— Какого еще типа? — спросил я.
— На фотках. Его сняли у Дмитрия на пьянке.
Внезапно ночь показалась такой тихой, что было слышно, как колотится мое сердце — как приглушенный барабан.
— Кто это — Дмитрий?
— Парень один, живет в Ламбете.
— Ну и?..
— Один кореш меня к нему привел, — сказал Дин. — Здоровый такой. Темный. На грека похож. Я ему для пьянок доставал травку.
— Травку?
— Ну курево. Ты же знаешь. А теперь он вроде завязал. Врал, конечно, но мне не было дела, кому он продает марихуану. А на пьянки я ходил.
— Значит, такая веселая компания в бумажных колпаках.
— Не совсем, — возразил Дин, — если на них и были бумажные колпаки, то это все, что на них было.
— Кто они такие? — спросил я.
— Русский парень. Которого мы переехали.
— Начни-ка сначала, — потребовал я.
Он колебался. Потом как будто пересилил себя.
— Мы были в Лондоне перед последним плаванием, — начал он. — В доке Сен-Кэтрин, так? Перед парадом парусников. Ты был на каком-то приеме. Этот Ребейн приперся на борт, в гости, ну, как обычно. А Мэри и я пошли с ним на "Союз". Он начал расспрашивать о тебе. Ну, и мы стали трепаться. О пьянках тоже. И этот парень, Ребейн, он ужасно загорелся. Я знал, что как раз собираются у Дмитрия, ну и взял его с собой.
Он опустил голову. Дин-выручалочка. Дин-помощник, всегда готовый услужить. Дин-могила, никогда ни о чем не расскажет, если его не припрут к стенке. Если тебе нужно найти курево, женщину, мальчика, Дин всегда рад выручить. Судьи думали, что он это делает ради денег. Я знал, что он просто хочет помочь, и никто никогда не потрудился объяснить ему, какая помощь идет на пользу, а какая — во вред.
— Ну, дальше.
Темный силуэт его плеч задвигался на фоне воды, освещенной луной.
— Мы были в пивнухе. Мэри вернулась на судно. Она разозлилась. Сказала, что мы сбрендили. Но Леннарт уперся рогом, и я вместе с ним. Мы нализались как следует, и я вспомнил про эту пьянку. И мы туда пошли. А этот тип заговорил с ним. И они смылись.
— Ушли?
— Пошли наверх. Леннарт не был голубой. Простоватый, это да. И пьян в дупелину. Но старый хрен — еще то ботало, сам понимаешь. Его называли мистер Джонсон. Небось наплел Леннарту, что хочет показать ему свою коллекцию бабочек, фиг его знает. Ну, Леннарт и потащился наверх, и они были в большой комнате с зеркалом на потолке.
— Откуда ты знаешь про зеркало на потолке? — спросил я.
— А я видел, куда он пошел, — был ответ. — И двинул за ним.
— Зачем?
— Там было полно голубых, — сказал он. — Наверху все в чем мать родила. Я не хотел, чтобы Леннарт влип... ну, сам понимаешь. — На блестящей воде вырисовывался его профиль, черный и жесткий. Слишком жесткий: он говорил не всю правду.
— Расскажи-ка мне все, — потребовал я. — Зачем ты пошел за ним?
— Ну пожалуйста. — В его голосе вдруг зазвучало какое-то детское отчаяние, как будто он вот-вот в чем-то сознается. — Я знал, что ты ужасно расстроишься, если с Леннартом что-то случится там, куда я его привел.
— Какой ты заботливый! — заметил я.
— Ну да, — сказал Дин, неуязвимый для сарказма. — Вот я и полез за ними, но когда поднялся, все двери уже были закрыты. И тут одна открывается, и из нее выскакивает жуткий старый гомик, весь размалеванный и с фотоаппаратом, и говорит: "Если хочешь бесплатно посмотреть на бравого морячка, то заходи". Дверь была открыта. Там было вроде окошка в соседнюю комнату. А в ней старый хрыч тянул Лен-нарта за шорты.
— У этого типа был фотоаппарат?
— Я ж говорю, Леннарт был пьян в дупелину. — Дин, казалось, не слышал моего вопроса. — Он сам не соображал, что делает. Я подумал: "Кому надо, чтобы этот гад с фотоаппаратом приперся потом на "Союз" к шкиперу и сказал: "Посмотрите на эти фотки, вот ваш парень, он путается с типом, который ему в деды годится, а познакомил их член команды "Лисицы"? Ну вот, этот, с аппаратом, стоит и хихикает. Я вышиб у него аппарат, и тут Леннарт завопил как резаный и выскочил из комнаты, придерживая шорты. Мы рванули оттуда, фотоаппарат выкинули из окна такси, но пленку вынули. Леннарт хотел ее тоже выкинуть, а я сказал, что она нам еще сгодится.
Он неотрывно смотрел на черную морскую даль. Добрый старина Дин, подумал я. Никогда своего не упустит.
— Ну вот, — продолжал Дин. — А на следующий день на судно заявился какой-то тип из службы безопасности.
— На "Лисицу"?
— Ну да. Тебя не было на борту. Он начал к нам приставать, и мы его выпроводили.
— Вы?
— Я и Мэри.
— Ты и Мэри, — повторил я. Преследуемый Дин и убитая Мэри.
— А Мэри знала, что ему надо?
Он покачал головой.
— Я отдал пленку Леннарту. Мэри говорила, что он хороший парень. Шальной немного этот Леннарт. К тому времени он уже сообразил, что можно с этой пленки заполучить пару фунтов, но не хотел, чтобы она была на "Союзе", потому что там все время шныряют и вынюхивают разные типы. И он ее отдал Мэри. А Мэри — мне, вроде как на хранение. Потом мы приплыли в Медуэй, и там Леннарт погиб. Так что я прихватил пленку и смылся на свою хазу.
— А люди из службы безопасности ее искали?
— Ага.
— И ты принес ее обратно на "Лисицу".
— Ага.
— Почему на "Лисицу"?
— Мы же сошли на берег, — объяснил он. — Это было верное место. Я не думал, что кто-нибудь станет ее там искать.
— А потом ты собирался вернуться, забрать ее и продать.
— Ага.
— Кому же?
— Гомику, который был с Леннартом.
— То есть мистеру Джонсону.
— Ну да, его так называли. Только его зовут по-другому.
— Как ты собирался его разыскать?
— Он всегда бывает на пьянках. Я его и раньше видел.
У меня внезапно перехватило дыхание.
— Где?
— На "Лисице".
— На "Лисице"?
— Он всегда на судах — в этом году, в прошлом. Он тут болтался, когда мы были в Чатеме. Нас, правда, никто не знакомил. Но его фамилия Уилсон.
— Уилсон? — с трудом прохрипел я. — Дикки Уилсон?
— Маленький такой. Пижон.
На миг мир замер.
Есть вещи возможные, а есть вещи невозможные. Например, вот это.
Ну, а если подумать... Если контр-адмирала Ричарда Уилсона засняли на оргии гомосексуалистов с русским подводником, неудивительно, что он хочет заполучить пленку.
Если...
Я уселся на крышку люка и стал глядеть на серебряную дорожку, которую луна мостила через залив Лайм.
Дикки прекрасно знал, что такое слухи. Если он распустит слух, что я наехал на русского подводника-дезертира, люди начнут это повторять. Если многие будут повторять это, то люди нервного склада начнут этому верить, не думая, как, собственно, можно совершить политическое убийство с помощью винта пятидесятипятифутового корабля.
Даже не важно, поверят в это или нет. Достаточно, что это начнут повторять. А через какое-то время имя Билли Тиррелла уже будет не отмыть. И тогда Биллу Тирреллу конец как журналисту, потому что никто не будет давать ему информации. И как владельцу яхты ему конец, потому что его братец Кристофер жаждет умыть руки. А самое главное — никто не поверит в существование непристойных фотографий Дикки.
Если только непристойные фотографии не объявятся.
Непристойные фотографии у Нади Вуорайнен. Она эстонка, как и Ребейн. Возможно, она их уничтожит, заботясь о его семье. Столь же вероятно, что "Хэрродс" в один прекрасный день откроет филиал на Марсе.
Я отправился на корму. Там я обычно стоял, держась за бакштаг, согнув колени, чтобы приноровиться к морской качке.
Дин приплелся за мной следом.
— Это все правда, — сказал он.
— Не верю, — ответил я.
— Вот увидишь.
Я не ответил. Половые извращения Дикки — его личное дело. Человека в его положении вряд ли обрадовало бы публичное разоблачение его связи с наемными партнерами и мелкими торговцами, наркотиками. Я мог понять, почему он распространяет слухи. Но не мог поверить, что он способен на хладнокровное убийство.
— Ну ладно, — сказал Дин. — Подожди до следующей пьянки. Он там будет.
— Ты уверен?
— Он всегда ходит, — ответил Дин. — Завтра вечером как раз сборище в Саутгемптоне.
— Там будет и тип, которого ты хотел повидать? — спросил я.
— Ну да.
Он спустился вниз. Я сменил Чарли у руля. "Лисица" шла чисто и твердо, как паровоз по рельсам, ее бушприт врезался в темноту моря, где вдалеке еле виднелся огонек Партленд-Билл.
Я спросил:
— Что ты знаешь о Дикки Уилсоне?
Чарли ответил:
— Друг власть имущих. Покровитель и благодетель "Молодежной компании".
— А в личном плане?
Я увидел, как он пожал узкими плечами при свете заходящей луны.
— У него нет личной жизни. Он обручен со своей работой. А что?
Я знал Чарли двадцать лет. Мы познакомились во время парусной регаты. Именно он рассказал мне о доме в Филмер-Каноникорум, в пяти милях от побережья, который купила моя мать, приехав из Норфолка и выйдя замуж за Джорджа.
Чарли знал больше секретов, чем все семейные поверенные, вместе взятые, и лучше хранил их. Я спросил:
— Ты бы поверил, что он регулярно посещает гомосексуалистские оргии?
Чарли скосил глаза на переднюю шкаторину грота "Лисицы" и на шесть дюймов ослабил шкот. Он сказал:
— А почему бы и нет?
— И что его шантажируют?
Он ослабил шкот еще на три дюйма. Нос "Лисицы" разрезал накатившую волну на две лоснистые половинки.
— А их почти всегда шантажируют. С чего ты это взял?
— Его за этим сфотографировали.
— Туфта, — не поверил Чарли. Мы помолчали. — Если это тебе сказал Дин, не верь ни единому слову. Он хороший парень. Но пьян в доску и врун.
Он был прав.
— Оставался бы ты гонщиком, — сказал Чарли. — Эти тренировки молодежи — сплошная политика. Если передумаешь, звякни нам.
"Лисица" шла чисто и твердо. А я неожиданно подумал об отце. Мне было, наверное, лет восемь. Еще до того, как я уехал в школу, до того, как его образ начал исчезать из моей памяти. Тогда он подолгу бывал дома. Недалеко от болота у него был сарай, где он делал деревянные лодки, очень медленно, для всех желающих. Матери сарай не нравился. Насколько она понимала, делать лодки — это физический труд, а физический труд существует для... в общем, для людей физического труда.
Кристофер был с ней согласен. В то время ему хотелось в подражание матери писать музыкальные комедии и участвовать в скачках. Дома бренчало пианино, и топтался под скребницей пони. В темном, пахнущем резиной сарае я сидел в углу, строгал ненужный кусок дерева и смотрел, как отец неторопливо снимает с досок стружку за стружкой.
Деревянные лодки уходили в историю, так же как канаты из натурального волокна и морские узлы, которые мы вязали. Конечно же, он не зарабатывал этим на жизнь. Но, глядя на него, слушая его краткие распоряжения, я получил некоторые знания о судостроении, об основах парусного мореходства, о сложном механизме канатов, на которых держались паруса и рангоуты во времена парусников.
Лучше всего из тех времен мне запомнился один случай, когда мы плыли на тяжелом ялике, который он держал на причале Бернхем-Овери. Отец стоял у руля, его борода, тогда еще черная, развевалась на холодном восточном ветру. Это была гонка, и мы шли впереди. Если мой отец участвовал в гонках, он обычно побеждал. Вода за транцем[9] была коричневая, она так и вскипала водоворотами в кильватере ялика. За нами впритык шла лодка, принадлежавшая Джеку Лябушеру. Если у моего отца и был друг, то это Джек. В жаркие дни длинного, засушливого норфолкского лета я иногда видел, как они сидят на скамейке около "Лорда Нельсона" с кружками в руках и молча смотрят на дорогу.
Мне, восьмилетнему, это казалось ужасной скукой. Но спору нет, общество друг друга им нравилось.
Отец оглянулся на Джека через плечо, обтянутое синей шерстяной фуфайкой.
— Негодяй, — сказал он.
Я подумал, что нехорошо говорить так о своем друге.
— Давай-ка ему покажем, — предложил он и отбросил румпель.
Я увидел лицо Джека, багровое от напряжения, когда мы пронеслись наперерез его бушприту. Я услышал, как он выругался, а ветер со свистом вышел из его парусов, когда он попытался обойти нас.
Отец повернулся ко мне лицом. Его большие белые зубы обнажились в улыбке, нос у него был крючковатый, как у хищной птицы.
— Вот так-то, — сказал он. — Обскакивай мерзавцев, прежде чем они обскачут тебя.
Это был один из немногих советов, полученных мной от отца. Вскоре после этого меня отправили в школу. Через год или два он оставил сарай и ушел в плавание.
Я сказал Дину:
— Если хочешь жить, оставайся на борту. Запасных выходов тут нет.
Он пристально посмотрел на меня, чтобы понять, всерьез ли я говорю. Кажется, мой вид его убедил.
Я сбежал по трапу и направился в кофейню.
Несколько зевак уже глазели на "Лисицу". Нам нужна была хорошая неприметная яхта. Я заказал кофе и позвонил Гарри Федерстоуну из Рейтер. У Гарри в Госпорте стояло развесистое судно "Хэлберг-Рэсси". Он спросил, как я поживаю. Конечно же, черт возьми, я могу взять судно. Так что я допил кофе и взял в конторе его ключи. Чарли и Скот-то сели на портсмутский паром.
Самое важное лежало сверху пачки документов: письмо с просьбой к мистеру Пинсли произвести осмотр.
Почтовая бумага была украшена изображением парусной яхты, такой, как на гравюрах девятнадцатого века, окруженной узором из тисненных золотом морских узлов. Фирменный знак компании Клодии. "Времена парусников". Клодия придавала большое значение антуражу. Письмо было достаточно прямолинейно: просьба провести осмотр и соглашение об оплате. Самым интересным было последнее предложение: "Учитывая особые обстоятельства, я просила бы вас лично зайти в мою контору перед тем, как осматривать судно".
Я надеялся на большее, но и этого достаточно. Теперь мне не терпелось узнать, что это за особые обстоятельства.
Снова явился Чарли.
— Замерз малость, — сказал он. — Где тут у тебя виски?
Я показал ему и предложил:
— Дина тоже угости.
— Он уже основательно нагрузился. Ты что, хочешь, чтобы он вырубился?
— Да, — ответил я.
Он пожал плечами. Засунул бутылку в карман мешковатых синих холщовых брюк и поднялся на палубу. Ворот фала квакал, как старая металлическая, лягушка, блоки булиня стонали и визжали. Скамейка, на которой я сидел, накренилась, вибрация двигателя сменилась скрипом и плеском — "Лисица" выходила на фарватер. Обычно это действовало на меня успокаивающе. Сегодня ни о каком спокойствии не могло быть и речи.
Я вполне мог себе представить, что Клодия состоит в заговоре с Кристофером, чтобы отнять у меня "Лисицу". Но зачем устраивать тайный обыск?
К тому же она ведь часто бывала на борту "Лисицы", так что могла бы сама найти то, что им нужно.
Я встал и пошел на палубу. Берег исчез из виду. Мы плыли в открытом заливе Лайм, прорезая в воде тонкую черную черту.
Над белой башней паруса светила полная луна, плоская и жестокая. По правому и по левому борту светились огни танкеров, а кильватер был прямой, как линейка.
— Прекрасно идет, — отметил Чарли. Его белые зубы сверкали при лунном свете.
Дин сидел, бессильно прислонившись к мачте, от него разило табаком и перегаром.
— Дин, — сказал я. — Поговори со мной.
Большой поджарый корпус корабля разрезал воду. В море виднелись красные и бело-зеленые огни каких-то траулеров. Я продолжал:
— Когда ты приходил на судно, ты спрятал здесь пленку. Что там было?
Он поднял глаза и воззрился на луну. Не знаю, что он на ней увидел, но наконец Дин сдался.
— Фотки, — сказал он.
— Какие? — "Лисица" зарылась носом в воду, плеск кильватера превратился в тихое бурление. Дин молчал. — Ты плывешь последний раз. Дин.
Дин сказал:
— Ты знаешь того типа.
— Какого еще типа? — спросил я.
— На фотках. Его сняли у Дмитрия на пьянке.
Внезапно ночь показалась такой тихой, что было слышно, как колотится мое сердце — как приглушенный барабан.
— Кто это — Дмитрий?
— Парень один, живет в Ламбете.
— Ну и?..
— Один кореш меня к нему привел, — сказал Дин. — Здоровый такой. Темный. На грека похож. Я ему для пьянок доставал травку.
— Травку?
— Ну курево. Ты же знаешь. А теперь он вроде завязал. Врал, конечно, но мне не было дела, кому он продает марихуану. А на пьянки я ходил.
— Значит, такая веселая компания в бумажных колпаках.
— Не совсем, — возразил Дин, — если на них и были бумажные колпаки, то это все, что на них было.
— Кто они такие? — спросил я.
— Русский парень. Которого мы переехали.
— Начни-ка сначала, — потребовал я.
Он колебался. Потом как будто пересилил себя.
— Мы были в Лондоне перед последним плаванием, — начал он. — В доке Сен-Кэтрин, так? Перед парадом парусников. Ты был на каком-то приеме. Этот Ребейн приперся на борт, в гости, ну, как обычно. А Мэри и я пошли с ним на "Союз". Он начал расспрашивать о тебе. Ну, и мы стали трепаться. О пьянках тоже. И этот парень, Ребейн, он ужасно загорелся. Я знал, что как раз собираются у Дмитрия, ну и взял его с собой.
Он опустил голову. Дин-выручалочка. Дин-помощник, всегда готовый услужить. Дин-могила, никогда ни о чем не расскажет, если его не припрут к стенке. Если тебе нужно найти курево, женщину, мальчика, Дин всегда рад выручить. Судьи думали, что он это делает ради денег. Я знал, что он просто хочет помочь, и никто никогда не потрудился объяснить ему, какая помощь идет на пользу, а какая — во вред.
— Ну, дальше.
Темный силуэт его плеч задвигался на фоне воды, освещенной луной.
— Мы были в пивнухе. Мэри вернулась на судно. Она разозлилась. Сказала, что мы сбрендили. Но Леннарт уперся рогом, и я вместе с ним. Мы нализались как следует, и я вспомнил про эту пьянку. И мы туда пошли. А этот тип заговорил с ним. И они смылись.
— Ушли?
— Пошли наверх. Леннарт не был голубой. Простоватый, это да. И пьян в дупелину. Но старый хрен — еще то ботало, сам понимаешь. Его называли мистер Джонсон. Небось наплел Леннарту, что хочет показать ему свою коллекцию бабочек, фиг его знает. Ну, Леннарт и потащился наверх, и они были в большой комнате с зеркалом на потолке.
— Откуда ты знаешь про зеркало на потолке? — спросил я.
— А я видел, куда он пошел, — был ответ. — И двинул за ним.
— Зачем?
— Там было полно голубых, — сказал он. — Наверху все в чем мать родила. Я не хотел, чтобы Леннарт влип... ну, сам понимаешь. — На блестящей воде вырисовывался его профиль, черный и жесткий. Слишком жесткий: он говорил не всю правду.
— Расскажи-ка мне все, — потребовал я. — Зачем ты пошел за ним?
— Ну пожалуйста. — В его голосе вдруг зазвучало какое-то детское отчаяние, как будто он вот-вот в чем-то сознается. — Я знал, что ты ужасно расстроишься, если с Леннартом что-то случится там, куда я его привел.
— Какой ты заботливый! — заметил я.
— Ну да, — сказал Дин, неуязвимый для сарказма. — Вот я и полез за ними, но когда поднялся, все двери уже были закрыты. И тут одна открывается, и из нее выскакивает жуткий старый гомик, весь размалеванный и с фотоаппаратом, и говорит: "Если хочешь бесплатно посмотреть на бравого морячка, то заходи". Дверь была открыта. Там было вроде окошка в соседнюю комнату. А в ней старый хрыч тянул Лен-нарта за шорты.
— У этого типа был фотоаппарат?
— Я ж говорю, Леннарт был пьян в дупелину. — Дин, казалось, не слышал моего вопроса. — Он сам не соображал, что делает. Я подумал: "Кому надо, чтобы этот гад с фотоаппаратом приперся потом на "Союз" к шкиперу и сказал: "Посмотрите на эти фотки, вот ваш парень, он путается с типом, который ему в деды годится, а познакомил их член команды "Лисицы"? Ну вот, этот, с аппаратом, стоит и хихикает. Я вышиб у него аппарат, и тут Леннарт завопил как резаный и выскочил из комнаты, придерживая шорты. Мы рванули оттуда, фотоаппарат выкинули из окна такси, но пленку вынули. Леннарт хотел ее тоже выкинуть, а я сказал, что она нам еще сгодится.
Он неотрывно смотрел на черную морскую даль. Добрый старина Дин, подумал я. Никогда своего не упустит.
— Ну вот, — продолжал Дин. — А на следующий день на судно заявился какой-то тип из службы безопасности.
— На "Лисицу"?
— Ну да. Тебя не было на борту. Он начал к нам приставать, и мы его выпроводили.
— Вы?
— Я и Мэри.
— Ты и Мэри, — повторил я. Преследуемый Дин и убитая Мэри.
— А Мэри знала, что ему надо?
Он покачал головой.
— Я отдал пленку Леннарту. Мэри говорила, что он хороший парень. Шальной немного этот Леннарт. К тому времени он уже сообразил, что можно с этой пленки заполучить пару фунтов, но не хотел, чтобы она была на "Союзе", потому что там все время шныряют и вынюхивают разные типы. И он ее отдал Мэри. А Мэри — мне, вроде как на хранение. Потом мы приплыли в Медуэй, и там Леннарт погиб. Так что я прихватил пленку и смылся на свою хазу.
— А люди из службы безопасности ее искали?
— Ага.
— И ты принес ее обратно на "Лисицу".
— Ага.
— Почему на "Лисицу"?
— Мы же сошли на берег, — объяснил он. — Это было верное место. Я не думал, что кто-нибудь станет ее там искать.
— А потом ты собирался вернуться, забрать ее и продать.
— Ага.
— Кому же?
— Гомику, который был с Леннартом.
— То есть мистеру Джонсону.
— Ну да, его так называли. Только его зовут по-другому.
— Как ты собирался его разыскать?
— Он всегда бывает на пьянках. Я его и раньше видел.
У меня внезапно перехватило дыхание.
— Где?
— На "Лисице".
— На "Лисице"?
— Он всегда на судах — в этом году, в прошлом. Он тут болтался, когда мы были в Чатеме. Нас, правда, никто не знакомил. Но его фамилия Уилсон.
— Уилсон? — с трудом прохрипел я. — Дикки Уилсон?
— Маленький такой. Пижон.
На миг мир замер.
Есть вещи возможные, а есть вещи невозможные. Например, вот это.
Ну, а если подумать... Если контр-адмирала Ричарда Уилсона засняли на оргии гомосексуалистов с русским подводником, неудивительно, что он хочет заполучить пленку.
Если...
Я уселся на крышку люка и стал глядеть на серебряную дорожку, которую луна мостила через залив Лайм.
Дикки прекрасно знал, что такое слухи. Если он распустит слух, что я наехал на русского подводника-дезертира, люди начнут это повторять. Если многие будут повторять это, то люди нервного склада начнут этому верить, не думая, как, собственно, можно совершить политическое убийство с помощью винта пятидесятипятифутового корабля.
Даже не важно, поверят в это или нет. Достаточно, что это начнут повторять. А через какое-то время имя Билли Тиррелла уже будет не отмыть. И тогда Биллу Тирреллу конец как журналисту, потому что никто не будет давать ему информации. И как владельцу яхты ему конец, потому что его братец Кристофер жаждет умыть руки. А самое главное — никто не поверит в существование непристойных фотографий Дикки.
Если только непристойные фотографии не объявятся.
Непристойные фотографии у Нади Вуорайнен. Она эстонка, как и Ребейн. Возможно, она их уничтожит, заботясь о его семье. Столь же вероятно, что "Хэрродс" в один прекрасный день откроет филиал на Марсе.
Я отправился на корму. Там я обычно стоял, держась за бакштаг, согнув колени, чтобы приноровиться к морской качке.
Дин приплелся за мной следом.
— Это все правда, — сказал он.
— Не верю, — ответил я.
— Вот увидишь.
Я не ответил. Половые извращения Дикки — его личное дело. Человека в его положении вряд ли обрадовало бы публичное разоблачение его связи с наемными партнерами и мелкими торговцами, наркотиками. Я мог понять, почему он распространяет слухи. Но не мог поверить, что он способен на хладнокровное убийство.
— Ну ладно, — сказал Дин. — Подожди до следующей пьянки. Он там будет.
— Ты уверен?
— Он всегда ходит, — ответил Дин. — Завтра вечером как раз сборище в Саутгемптоне.
— Там будет и тип, которого ты хотел повидать? — спросил я.
— Ну да.
Он спустился вниз. Я сменил Чарли у руля. "Лисица" шла чисто и твердо, как паровоз по рельсам, ее бушприт врезался в темноту моря, где вдалеке еле виднелся огонек Партленд-Билл.
Я спросил:
— Что ты знаешь о Дикки Уилсоне?
Чарли ответил:
— Друг власть имущих. Покровитель и благодетель "Молодежной компании".
— А в личном плане?
Я увидел, как он пожал узкими плечами при свете заходящей луны.
— У него нет личной жизни. Он обручен со своей работой. А что?
Я знал Чарли двадцать лет. Мы познакомились во время парусной регаты. Именно он рассказал мне о доме в Филмер-Каноникорум, в пяти милях от побережья, который купила моя мать, приехав из Норфолка и выйдя замуж за Джорджа.
Чарли знал больше секретов, чем все семейные поверенные, вместе взятые, и лучше хранил их. Я спросил:
— Ты бы поверил, что он регулярно посещает гомосексуалистские оргии?
Чарли скосил глаза на переднюю шкаторину грота "Лисицы" и на шесть дюймов ослабил шкот. Он сказал:
— А почему бы и нет?
— И что его шантажируют?
Он ослабил шкот еще на три дюйма. Нос "Лисицы" разрезал накатившую волну на две лоснистые половинки.
— А их почти всегда шантажируют. С чего ты это взял?
— Его за этим сфотографировали.
— Туфта, — не поверил Чарли. Мы помолчали. — Если это тебе сказал Дин, не верь ни единому слову. Он хороший парень. Но пьян в доску и врун.
Он был прав.
— Оставался бы ты гонщиком, — сказал Чарли. — Эти тренировки молодежи — сплошная политика. Если передумаешь, звякни нам.
"Лисица" шла чисто и твердо. А я неожиданно подумал об отце. Мне было, наверное, лет восемь. Еще до того, как я уехал в школу, до того, как его образ начал исчезать из моей памяти. Тогда он подолгу бывал дома. Недалеко от болота у него был сарай, где он делал деревянные лодки, очень медленно, для всех желающих. Матери сарай не нравился. Насколько она понимала, делать лодки — это физический труд, а физический труд существует для... в общем, для людей физического труда.
Кристофер был с ней согласен. В то время ему хотелось в подражание матери писать музыкальные комедии и участвовать в скачках. Дома бренчало пианино, и топтался под скребницей пони. В темном, пахнущем резиной сарае я сидел в углу, строгал ненужный кусок дерева и смотрел, как отец неторопливо снимает с досок стружку за стружкой.
Деревянные лодки уходили в историю, так же как канаты из натурального волокна и морские узлы, которые мы вязали. Конечно же, он не зарабатывал этим на жизнь. Но, глядя на него, слушая его краткие распоряжения, я получил некоторые знания о судостроении, об основах парусного мореходства, о сложном механизме канатов, на которых держались паруса и рангоуты во времена парусников.
Лучше всего из тех времен мне запомнился один случай, когда мы плыли на тяжелом ялике, который он держал на причале Бернхем-Овери. Отец стоял у руля, его борода, тогда еще черная, развевалась на холодном восточном ветру. Это была гонка, и мы шли впереди. Если мой отец участвовал в гонках, он обычно побеждал. Вода за транцем[9] была коричневая, она так и вскипала водоворотами в кильватере ялика. За нами впритык шла лодка, принадлежавшая Джеку Лябушеру. Если у моего отца и был друг, то это Джек. В жаркие дни длинного, засушливого норфолкского лета я иногда видел, как они сидят на скамейке около "Лорда Нельсона" с кружками в руках и молча смотрят на дорогу.
Мне, восьмилетнему, это казалось ужасной скукой. Но спору нет, общество друг друга им нравилось.
Отец оглянулся на Джека через плечо, обтянутое синей шерстяной фуфайкой.
— Негодяй, — сказал он.
Я подумал, что нехорошо говорить так о своем друге.
— Давай-ка ему покажем, — предложил он и отбросил румпель.
Я увидел лицо Джека, багровое от напряжения, когда мы пронеслись наперерез его бушприту. Я услышал, как он выругался, а ветер со свистом вышел из его парусов, когда он попытался обойти нас.
Отец повернулся ко мне лицом. Его большие белые зубы обнажились в улыбке, нос у него был крючковатый, как у хищной птицы.
— Вот так-то, — сказал он. — Обскакивай мерзавцев, прежде чем они обскачут тебя.
Это был один из немногих советов, полученных мной от отца. Вскоре после этого меня отправили в школу. Через год или два он оставил сарай и ушел в плавание.
* * *
К Портленд-Билл мы подплыли как раз к приливу, который толкал нас под кормовой подзор всю дорогу к Крайстчерч-Бэй. Потом мы промчались сквозь толпу пластмассовых яхт, теснящихся в Те-Соленте, и подошли к причалу для больших кораблей в конце пристани Госпорта.Я сказал Дину:
— Если хочешь жить, оставайся на борту. Запасных выходов тут нет.
Он пристально посмотрел на меня, чтобы понять, всерьез ли я говорю. Кажется, мой вид его убедил.
Я сбежал по трапу и направился в кофейню.
Несколько зевак уже глазели на "Лисицу". Нам нужна была хорошая неприметная яхта. Я заказал кофе и позвонил Гарри Федерстоуну из Рейтер. У Гарри в Госпорте стояло развесистое судно "Хэлберг-Рэсси". Он спросил, как я поживаю. Конечно же, черт возьми, я могу взять судно. Так что я допил кофе и взял в конторе его ключи. Чарли и Скот-то сели на портсмутский паром.