Страница:
Перед самым обедом в бар вошли Бьянка и Фрэнки. Дочь посмотрела на меня в упор. Припухлости возле ее глаза и на подбородке сошли. Кожа была обветренно-розовой и загоревшей, а белки глаз — чисты как молоко. Фрэнки улыбнулась мне и поднялась наверх. Я не был прощен, но улыбка есть улыбка. Она слегка ободрила меня.
Бьянка осталась в баре. В ней было что-то пиратское: лицо по-цыгански загорелое, черные волосы заплетены в косичку, в изящных ушах — золотые сережки.
Я налил ей пива, глядя на дверь с надписью «Частные апартаменты». Бьянка сжала мою руку: теплый ободряющий жест. И сказала:
— Фрэнки еще молода. Она преодолеет это.
Я пристально посмотрел в ее темно-синие глаза. Похоже, Бьянка считала себя старше, чем была. Она улыбнулась мне.
— А яхта хорошо идет, — сообщила она.
Бьянка была членом команды.
«Существует множество вещей, о которых мы даже не подозреваем, — подумал я. — Ты сейчас не знаешь, что я прочел связанные с „Поиссон де Аврил“ документы, которые ты вытащила из папок. Не знаешь, что я виделся с Тибо. А я не в курсе, что за игру ты ведешь».
Мне удалась ответная улыбка. В два тридцать я сел в фургончик и отправился в агентство «Джотто», на деловое свидание с господином Артуром Креспи.
Секретарь провела меня в обычный рабочий офис с письменным столом на козлах и алюминиевыми стульями. Креспи сидел за столом. Он протянул руку, пожатие которой ухитрилось быть и теплым и жестким одновременно.
— Садитесь, — сказал Креспи. — Садитесь!
Его уже наметившиеся подбородки слегка загорели, черные волосы были над квадратным красивым лицом тщательно завиты. Ощущался слабый запах гигиенической пудры. Вероятно, ему приходилось бриться дважды в день.
— У вас возникли затруднения с яхтой. Мой менеджер сообщил мне, что она застрахована на имя Тибо Леду. Кажется, господин Леду не уплатил вам сполна?
— Кто вам это сказал?
— Мой менеджер. — Креспи улыбнулся. — У меня много дел. Когда я приезжаю, чтобы участвовать в гонке, мне нравится анализировать ход дел, узнавать о... выдающихся событиях, происшедших со времени моего последнего визита. Менеджер рассказал мне о вашей встрече.
— Страховка оформлена на имя Тибо Леду, — сказал я. — Ваш менеджер не имел оснований выплатить ее мне.
— Но это создает вам трудности.
Улыбка не сходила с его лица. Это был вариант искренней улыбки сутенера с юга Франции: широкой, белозубой, с морщинками вокруг глаз.
— Хочу сказать вам кое-что, — начал Креспи. — Я моряк, как вы знаете. Конечно, не такой опытный, как вы.
И снова улыбка.
— Я построил «Уайт Уинг» и потому могу участвовать в гонке, но при поддержке. Некоторое время я наблюдал за вашей карьерой. И должен сказать: восхищен тем, что вы делаете.
Креспи опустил глаза как бы в смущении.
— Строить яхты в соответствии с вашей мечтой — благо. Именно следуя мечте. Для меня это очень существенно: способствовать мечте людей, которыми я восхищаюсь. Я деловой человек, не спортсмен. Я строю яхты и плачу людям, которые управляют ими, предоставляя им возможность достичь собственных целей. Для меня это больше чем удовольствие. Скорее — призвание.
Креспи наклонился вперед, ладонями упершись в стол; он был искренен сейчас. Мощь его личности заполнила всю комнату, подобно запаху дешевого лосьона «После бритья». Я напомнил себе, что это тот самый человек, который вынудил скрываться Тибо, чьи головорезы стащили его документы и пытались до смерти напугать меня. Vive le sport![19]
— Так вот, — резюмировал Креспи. — Мне неприятно видеть, что такой человек, как вы, испытывает трудности из-за вполне простительной ошибки, доверившись другу. Денежные отношения требуют и доверия и недоверия: тут важно придерживаться золотой середины. Спорт — тот на доверии. Если вы нарушаете правила, спорт кончается.
Креспи выпрямил руки и добавил:
— Вот что я вам предлагаю. Вы хотите уладить это дело, чтобы выбраться отсюда, уехать и продолжить свои дела. Мы все — люди деловые. Я понимаю вас. Поскольку страховой компании все равно пришлось бы уплатить по исковому заявлению Тибо Леду и ваша яхта находится на ремонте в доке, я не вижу, почему бы мне не пойти на уступку и не выплатить непосредственно вам то, что положено, до того, как господин Леду предъявит иск.
Креспи сидел, откинувшись на спинку стула. Он улыбался, до крайности озабоченный моим благосостоянием. Темные глаза смотрели настороженно.
Я, соответственно, тоже был начеку.
Креспи понятия не имел, что я обнаружил связь между ним и его телохранителями. Более того, он полагал непреложной истиной, что мир полон простодушных моряков, жадно хватающихся за любые средства, дабы вызволить свою яхту из затруднительного положения. Вот только неведомо ему было, что я — моряк, который немало времени потратил на изучение людей, желающих разбогатеть при помощи мошеннических страховых исков. При такой работе трудно не лишиться простодушия в кратчайшие сроки.
То, что мне было предложено, не имело ничего общего ни со страхованием, ни со спортом. Это была попытка откупиться, избавиться от меня с моей догадливостью. И от кое-чего еще.
— Кстати, — сказал Креспи. — Вы виделись с Тибо? В последнее время о нем ни слуху ни духу. Мне потребуется его подпись для уполномочения этого платежа. Простая формальность.
Я усмехнулся, надеясь, что именно такая усмешка свойственна спортсмену, одержимому своей мечтой. И сказал:
— Я увижу Тибо завтра. Он будет участвовать в гонке на «Плаж де Ор» и просил меня плыть вместе с ним.
— В самом деле? — обрадовался Креспи. — Как замечательно!
Он исполнился охотничьего азарта.
— Что касается вашего предложения... Вы уверены, что это реально?
— Конечно, это не имеет отношения к страховому полису. Но мы знаем, кто вы. И можем выйти за пределы дозволенного.
Креспи улыбнулся. Его глаза были доброжелательны как пара смоляных лужиц.
— Я свяжусь с вами, как только получу счет за ремонт. Если вы дадите мне документы, которые должен подписать Тибо, то я завтра же завизирую их при встрече с ним.
Я встал. Мы снова пожали друг другу руки. Я подождал, пока машинистка отпечатает соответствующий документ, плечом распахнул дверь и нырнул в дождь.
«Так-то, Сэвидж, — думал я. — Вот как это делается. Славный человек желает откупиться от тебя. Стало быть, ты можешь подделать подпись на документе, оплатить счет ремонта и выбраться отсюда, прихватив дочь».
Способ был вполне честным. Но вот что меня действительно интересовало — «почему»?
Глава 15
Глава 16
Бьянка осталась в баре. В ней было что-то пиратское: лицо по-цыгански загорелое, черные волосы заплетены в косичку, в изящных ушах — золотые сережки.
Я налил ей пива, глядя на дверь с надписью «Частные апартаменты». Бьянка сжала мою руку: теплый ободряющий жест. И сказала:
— Фрэнки еще молода. Она преодолеет это.
Я пристально посмотрел в ее темно-синие глаза. Похоже, Бьянка считала себя старше, чем была. Она улыбнулась мне.
— А яхта хорошо идет, — сообщила она.
Бьянка была членом команды.
«Существует множество вещей, о которых мы даже не подозреваем, — подумал я. — Ты сейчас не знаешь, что я прочел связанные с „Поиссон де Аврил“ документы, которые ты вытащила из папок. Не знаешь, что я виделся с Тибо. А я не в курсе, что за игру ты ведешь».
Мне удалась ответная улыбка. В два тридцать я сел в фургончик и отправился в агентство «Джотто», на деловое свидание с господином Артуром Креспи.
Секретарь провела меня в обычный рабочий офис с письменным столом на козлах и алюминиевыми стульями. Креспи сидел за столом. Он протянул руку, пожатие которой ухитрилось быть и теплым и жестким одновременно.
— Садитесь, — сказал Креспи. — Садитесь!
Его уже наметившиеся подбородки слегка загорели, черные волосы были над квадратным красивым лицом тщательно завиты. Ощущался слабый запах гигиенической пудры. Вероятно, ему приходилось бриться дважды в день.
— У вас возникли затруднения с яхтой. Мой менеджер сообщил мне, что она застрахована на имя Тибо Леду. Кажется, господин Леду не уплатил вам сполна?
— Кто вам это сказал?
— Мой менеджер. — Креспи улыбнулся. — У меня много дел. Когда я приезжаю, чтобы участвовать в гонке, мне нравится анализировать ход дел, узнавать о... выдающихся событиях, происшедших со времени моего последнего визита. Менеджер рассказал мне о вашей встрече.
— Страховка оформлена на имя Тибо Леду, — сказал я. — Ваш менеджер не имел оснований выплатить ее мне.
— Но это создает вам трудности.
Улыбка не сходила с его лица. Это был вариант искренней улыбки сутенера с юга Франции: широкой, белозубой, с морщинками вокруг глаз.
— Хочу сказать вам кое-что, — начал Креспи. — Я моряк, как вы знаете. Конечно, не такой опытный, как вы.
И снова улыбка.
— Я построил «Уайт Уинг» и потому могу участвовать в гонке, но при поддержке. Некоторое время я наблюдал за вашей карьерой. И должен сказать: восхищен тем, что вы делаете.
Креспи опустил глаза как бы в смущении.
— Строить яхты в соответствии с вашей мечтой — благо. Именно следуя мечте. Для меня это очень существенно: способствовать мечте людей, которыми я восхищаюсь. Я деловой человек, не спортсмен. Я строю яхты и плачу людям, которые управляют ими, предоставляя им возможность достичь собственных целей. Для меня это больше чем удовольствие. Скорее — призвание.
Креспи наклонился вперед, ладонями упершись в стол; он был искренен сейчас. Мощь его личности заполнила всю комнату, подобно запаху дешевого лосьона «После бритья». Я напомнил себе, что это тот самый человек, который вынудил скрываться Тибо, чьи головорезы стащили его документы и пытались до смерти напугать меня. Vive le sport![19]
— Так вот, — резюмировал Креспи. — Мне неприятно видеть, что такой человек, как вы, испытывает трудности из-за вполне простительной ошибки, доверившись другу. Денежные отношения требуют и доверия и недоверия: тут важно придерживаться золотой середины. Спорт — тот на доверии. Если вы нарушаете правила, спорт кончается.
Креспи выпрямил руки и добавил:
— Вот что я вам предлагаю. Вы хотите уладить это дело, чтобы выбраться отсюда, уехать и продолжить свои дела. Мы все — люди деловые. Я понимаю вас. Поскольку страховой компании все равно пришлось бы уплатить по исковому заявлению Тибо Леду и ваша яхта находится на ремонте в доке, я не вижу, почему бы мне не пойти на уступку и не выплатить непосредственно вам то, что положено, до того, как господин Леду предъявит иск.
Креспи сидел, откинувшись на спинку стула. Он улыбался, до крайности озабоченный моим благосостоянием. Темные глаза смотрели настороженно.
Я, соответственно, тоже был начеку.
Креспи понятия не имел, что я обнаружил связь между ним и его телохранителями. Более того, он полагал непреложной истиной, что мир полон простодушных моряков, жадно хватающихся за любые средства, дабы вызволить свою яхту из затруднительного положения. Вот только неведомо ему было, что я — моряк, который немало времени потратил на изучение людей, желающих разбогатеть при помощи мошеннических страховых исков. При такой работе трудно не лишиться простодушия в кратчайшие сроки.
То, что мне было предложено, не имело ничего общего ни со страхованием, ни со спортом. Это была попытка откупиться, избавиться от меня с моей догадливостью. И от кое-чего еще.
— Кстати, — сказал Креспи. — Вы виделись с Тибо? В последнее время о нем ни слуху ни духу. Мне потребуется его подпись для уполномочения этого платежа. Простая формальность.
Я усмехнулся, надеясь, что именно такая усмешка свойственна спортсмену, одержимому своей мечтой. И сказал:
— Я увижу Тибо завтра. Он будет участвовать в гонке на «Плаж де Ор» и просил меня плыть вместе с ним.
— В самом деле? — обрадовался Креспи. — Как замечательно!
Он исполнился охотничьего азарта.
— Что касается вашего предложения... Вы уверены, что это реально?
— Конечно, это не имеет отношения к страховому полису. Но мы знаем, кто вы. И можем выйти за пределы дозволенного.
Креспи улыбнулся. Его глаза были доброжелательны как пара смоляных лужиц.
— Я свяжусь с вами, как только получу счет за ремонт. Если вы дадите мне документы, которые должен подписать Тибо, то я завтра же завизирую их при встрече с ним.
Я встал. Мы снова пожали друг другу руки. Я подождал, пока машинистка отпечатает соответствующий документ, плечом распахнул дверь и нырнул в дождь.
«Так-то, Сэвидж, — думал я. — Вот как это делается. Славный человек желает откупиться от тебя. Стало быть, ты можешь подделать подпись на документе, оплатить счет ремонта и выбраться отсюда, прихватив дочь».
Способ был вполне честным. Но вот что меня действительно интересовало — «почему»?
Глава 15
В тот вечер, когда я работал за стойкой бара, на приливной волне подошла флотилия. С полдюжины толстых алюминиевых мачт показалось в пространстве между маяками «Цепь» и «Святой Николай». Туристы повскакивали из-за вынесенных на тротуар столиков и высыпали к парапету набережной, чтобы увидеть, как огромные яхты с четко очерченными контурами, мерцая в скудном свете Атлантики, скользнут к причалам, которые с утра были освобождены мэрией. На белых мачтах вдоль набережной развевались, хлопая на ветру, транспаранты. «Прогулка по прекрасному острову, — извещали они. — Все паруса севера».
В ресторане вдруг запахло старым табаком и прокислым вином: противный запах, отторгаемый легкими. Я вышел на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха.
«Плаж де Ор», золотой пляж, находился у крайней якорной стоянки. Ян поднимал на фок[20]-штаг[21]большое бирюзовое полотнище. На нем был изображен увенчанный короной маяк, а надпись гласила: «Руаём де фар» — «Царство маяков». Бьянка поднялась по пандусу с понтона. На ней были синие холщовые шорты, обнажавшие ее красивые ноги. На солнце и ветре она светилась подобно красному сигналу светофора.
Бьянка взяла меня под руку и сказала:
— Дай мне выпить.
Хороший выдался вечерок, раз красивая женщина держит тебя под руку.
— Пива? — спросил я.
— Анисовый ликер.
В голосе Бьянки сквозила беспечность, какой я никогда не слышал прежде.
— Я дитя дальнего юга, — пояснила она. — Предпочитаю исключительно анисовый ликер.
Я налил ей. Бьянка пила, а я смотрел на ее сильную загорелую шею. Дул бриз, и небо было чистым. Мне следовало бы находиться на судне, а не затыкать брешь в баре.
— Боевой конь пахнет кровью, верно? — сказала Бьянка.
— Что вы имеете в виду?
Я знал что. Она напоминала мне, что я завяз в грязном деле среди многих людей. Я чувствовал себя тупым, как резиновый нож.
— Завтра вы поплывете, — сказала Бьянка. — И почувствуете себя лучше.
Я кивнул. Она поняла. Неожиданно я ощутил к ней нежность. Мы были в одной команде.
— Тибо тоже поплывет, — сообщил я и налил себе коньяка.
— Это фантастика! — восхитилась Бьянка.
Ее лицо просветлело от удовольствия.
— Что с вами? — спросила она. — Разве вы не довольны?
— Конечно, доволен, — уверил я.
Потянувшись за бутылкой анисового ликера, рука Бьянки задела мою. Она налила себе еще одну дозу и взяла меня за руку.
— В чем же проблема? — спросила Бьянка.
У нее были большие горящие глаза. Трудно было не довериться им.
— Ни в чем.
— Англичанин, — с презрением изрекла Бьянка.
— Ирландец, — поправил я.
Она пропустила это мимо ушей.
— Холоден как рыба.
Бьянка отпустила мою руку и накапала в анисовый ликер воды, наблюдая, как чистый желтый цвет становится молочным.
— Как же вашей дочери не быть такой же?
Я быстро глотнул коньяку.
— Возможно, ей следует проявлять больше сдержанности, — сказал я и немедленно устыдился.
— О, — вдруг воскликнула Бьянка. — Смотрите-ка: свинья!
Она замерла, уставившись на входную дверь ресторана. Вошла группа мужчин. Они были одеты в шорты и рубашки для игры в поло с вышивкой в области сердца: «Уайт Уинг». Во главе группы шел Артур Креспи.
Я, как метрдотель, приветствовал его жестом руки. Креспи ответил улыбкой сутенера и уселся во главе стола на восемнадцать персон.
Жерард поспешил принять заказы.
С лица Бьянки сошел румянец, оно стало спокойным и жестким.
— Этот подонок! — выдохнула она.
— Откуда вы знаете?
— Мы из одного города.
Бьянка произнесла это невнятно, будто мысли ее были где-то далеко. Она соскользнула с табурета и направилась к столику Креспи, прямая как мачта: настолько прямая, что я забыл, какая на самом деле она маленькая. Смех и разговоры в ресторане смолкли, в воздухе повисла напряженность. Я увидел, как взгляд Креспи натолкнулся на Бьянку.
Улыбка сошла с его лица. Рот открылся, словно Креспи собирался что-то сказать, но так и не нашелся. Из красивого начинающего увядать провансальца он вдруг преобразился в льстивого маленького человека с тонкими губами и жестокими глазами.
— Вам еще не удалось убить его?
Я увидел, как рука Креспи стиснула край стола.
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
— Слишком большой человек для вас, а? Все та же старая история!
Внезапно лицо Креспи налилось кровью. Он вскочил на ноги и, сделав в повисшей тишине два шага в направлении Бьянки, остановился в футе от нее.
— Герой Сен-Жана, — продолжала она. — Важный господин, а женщин боится.
Креспи ударил ее в лицо. В тишине это прозвучало так, будто хлопнула дверь. Бьянка, взмахнув руками, резко отшатнулась и, задев пустой стол за собой, с грохотом рухнула на пол.
— Проститутка! — изрек Креспи.
И вновь уселся за стол.
Я вдруг осознал, что бегу. Бьянка распласталась на голых досках, словно морская звезда. Ее лицо побелело как мел, из носа струилась кровь.
— Все в порядке, — сказала она.
Я помог ей подняться. Креспи глотнул виски с содовой и, казалось, собрался возобновить свой разговор.
Кровь загудела у меня в ушах. И шелковая куртка, плотно облегавшая его плечи, оказалась вдруг совсем близко от меня. Сунув руки в карманы, дабы удержаться от искушения схватить его, я сказал:
— Вон отсюда!
Креспи взглянул на меня, дуги его черных бровей взметнулись кверху.
— Что?! — вопросил он.
— Вон!
Креспи состроил мину, призванную выразить озадаченное сомнение, как типичный задира.
— Я и мой экипаж желаем выпить. Мы заказали столик, чтобы пообедать...
Мои руки уже вынырнули из карманов.
— Если вы не уберетесь отсюда в течение пятнадцати секунд, я вызову полицию и вас вышвырнут!
Креспи понял, что я не шучу. Он вновь стал жалким и льстивым.
— Меня это не забавляет, — сказал он.
— Десять секунд.
Креспи вздохнул, допил свое вино и сказал:
— Bien. On у va[22].
Затем, широко и белозубо улыбаясь, добавил:
— И, как говорится по-английски, выстрел рассудит нас.
Он встал. За ним последовала команда.
— Дерьмо, а не ресторан, — изрек Креспи с сильным марсельским акцентом. И плюнул на скатерть.
Гуськом они направились к двери.
Бьянка уже сидела на стуле. Я призвал Жерарда:
— Смени скатерть.
— И Тибо будет там завтра, чтобы выпороть твою задницу, — крикнула Бьянка вслед уходящим.
Затем она села на табурет бара, положила голову на руки и зарыдала.
Я отвел ее к стойке. Дверь захлопнулась за Креспи с его командой. Жерард и помощник официанта уже приводили в порядок посуду, а приглушенный шум голосов в зале постепенно исчезал, как складка на тонкой ткани.
Теперь я чувствовал себя куда как счастливее, чем с утра. Креспи выглядел таким важным, ловким и пулезащищенным, но Бьянка смогла вывести его из себя.
Я принес ей стакан воды. Она выпила его как женщина в пустыне: залпом. В ресторане вновь нарастал гомон. Нос Бьянки перестал кровоточить.
— На лице есть синяк? — спросила она.
Кожа была покрасневшей, не более того.
— Нет, — успокоил я.
— Прошу прощения за кабаре, которое я тут устроила.
— Ничего страшного.
— А вы становитесь владельцем ресторана!
— Это вы о чем?
— Креспи создал Тибо трудности. Если бы Тибо был здесь, он не впустил бы его в ресторан. Вот почему Креспи явился сюда.
— Что за трудности?
— Делового характера.
— Кого это Креспи пытался убить?
— Убить? — Бьянка равнодушно смотрела на меня.
— Вы спросили Креспи, удалось ли ему уже убить Тибо.
— Тибо? — переспросила она. Равнодушие было искренним. — С чего бы ему убивать Тибо?
И тут Бьянка захохотала. Да так, что слезы брызнули из ее глаз. Она обняла меня за шею.
— Тибо? — повторила она. — Какой ты серьезный, бедняга. Тибо сам может позаботиться о себе.
Бьянка прижалась своим лбом к моему. Я ощутил запах ее духов и погрузился в него, полагаясь на судьбу. Бьянка поцеловала меня.
У нее были длинные черные ресницы, слегка касающиеся щек. Они напоминали мне пушок семян чертополоха.
Они напоминали мне ловушки.
Бьянка открыла глаза и посмотрела на меня с легкой улыбкой. Один внутренний голос подсказывал мне: «Она красива и хочет продолжения». Другой — отрезвлял: "Дурачок ты, Сэвидж. Лучше поинтересуйся, зачем она вытащила из папки документы, касающиеся «Поиссон де Аврил».
Победил первый. Бьянка вновь поцеловала меня. На этот раз поцелуй был взаимным.
Кто-то подошел к бару и, намеренно грохнув, опустил на стойку поднос со стаканами, а затем прокашлялся. Я открыл глаза.
Рядом, скрестив руки, стояла Фрэнки. Ее скулы покрылись красными пятнами гнева.
— Простите, что помешала, — съязвила она.
Я почувствовал, что покраснел.
— Мы как раз заканчивали, — заверила Бьянка. Она пожала мою руку и отправилась наверх.
— Боже мой! — воскликнула Фрэнки и, хлопнув дверью, вышла в кухню.
Посетители все прибывали. Это был необычный вечер: накануне гонки. Я достал вино и приготовил еще несколько напитков. Я работал «на автопилоте» весь вечер. В конце его, когда официанты, обслужив клиентов, попивали кофе у стойки бара, я сел к фортепьяно.
Опустившись на табурет, я поднял крышку, коснулся клавиш закостенелыми пальцами и заиграл. Было время, когда я слыл неплохим исполнителем джаза. Но давно не практиковался, да и как-никак для сегодняшнего вечера джаз не подходил. Я был в смущении, а такому состоянию более созвучен блюз.
Я заиграл «Фрэнки и Джонни», медленный вариант, чересчур широко расставленными пальцами левой руки, которая, впрочем, и теперь была почти так же проворна, как прежде. Я давно не упражнялся, но сейчас все шло совсем неплохо, как это обычно бывает, когда вам что-то угрожает, вы обеспокоены и выискиваете правильный путь в ситуации, спутанной как спагетти. Играя, я думал о Фрэнки.
Точнее говоря, я вспоминал кабачок «Джино» в Каракасе спустя две недели после рождения Фрэнки. Я много играл там на фортепьяно, потому что венесуэльским «орангутангам», поглощающим свое виски вместе с древними шлюхами, время от времени нравился блюз в исполнении парнишки-иностранца. Я был славным малым восемнадцати лет от роду и уже с ребенком на руках. Мэри Эллен сидела за столиком у сцены, а я привычно наигрывал быстрый вариант «Фрэнки и Джонни». Мэри Эллен держала на руках завернутую в шаль Фрэнки, слышались возгласы проституток, свет был приглушен и от свечи вокруг головы Мэри Эллен сиял нимб «мадонны с младенцем». А когда я подошел к припеву, который Мэри Эллен обычно подхватывала, она не могла подняться из-за ребенка на руках. И потому я пел один.
Я испытывал чувство полного одиночества. «Фрея» была продана. Неподалеку, на берегу, лежала яхта, которую я построил своими собственными руками, чтобы мы могли вернуться в Англию. Она блестела лаком, снабженная парусами и готовая к отплытию. Но я понимал, что мы в беде.
Родной не уходи!
Тебя погубит холод,
Бураны и дожди!
Но то любовь уходит...
Мы уже окрестили дочь как Анну Максвелл. Но после того вечера называли ее Фрэнки. С ней, гукающей на капитанской койке, мы и поплыли в Англию.
Всему следовало бы идти по-прежнему, за исключением погоды, разумеется. Но каждый из нас существовал сам по себе внизу, в чистом хаосе каюты, с Фрэнки. Мы выстаивали свои вахты, едва видясь друг с другом. Связующим звеном была Фрэнки.
Я знал, что навсегда полонен морем так же, как понимал, что Мэри Эллен становится все дальше от него: она боится за Фрэнки.
Когда мы миновали Бишоп-Рок, Мэри Эллен впервые за три недели улыбнулась и подняла Фрэнки, чтобы показать ей смотрителей маяка на его балконе. К тому времени, как на горизонте появился остров Уайт, она уже упаковала свою одежду и вещи Фрэнки. А когда мы пришвартовались рядом с набережной Шенрок, Мэри Эллен обвила мою шею обеими руками и крепко поцеловала.
— Я люблю тебя, — сказала она, — но больше так не могу.
Затем подхватила Фрэнки, накинула на плечо сумку, поднялась по гранитным ступенькам и исчезла в толпе.
Пошел заключительный куплет. Я вдруг осознал, что выкрикиваю слова, обеими руками беря мрачные аккорды. Мне хотелось выпить. Я закончил на высокой ноте и встал. Некоторые из посетителей ресторана ободряюще захлопали.
Фрэнки смотрела на меня из-за стойки бара. Ее глаза напомнили мне глаза Мэри Эллен в «Джино» столько лет назад. На щеках блестели слезинки.
— Нельзя ли мне выпить коньяка? — спросил я.
Фрэнки положила свою руку на мою.
— Мне нравится эта музыка, отец, — сказала она.
Мне вдруг расхотелось пить.
— Что происходит? — спросила Фрэнки.
Я смотрел в ее чистые прекрасные глаза и мне хотелось плакать.
— Ничего не происходит, разве что мы завтра поплывем.
Фрэнки поцеловала меня в щеку. Мы поднялись по ступенькам, пожелали друг другу спокойной ночи и отправились в свои постели.
В ресторане вдруг запахло старым табаком и прокислым вином: противный запах, отторгаемый легкими. Я вышел на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха.
«Плаж де Ор», золотой пляж, находился у крайней якорной стоянки. Ян поднимал на фок[20]-штаг[21]большое бирюзовое полотнище. На нем был изображен увенчанный короной маяк, а надпись гласила: «Руаём де фар» — «Царство маяков». Бьянка поднялась по пандусу с понтона. На ней были синие холщовые шорты, обнажавшие ее красивые ноги. На солнце и ветре она светилась подобно красному сигналу светофора.
Бьянка взяла меня под руку и сказала:
— Дай мне выпить.
Хороший выдался вечерок, раз красивая женщина держит тебя под руку.
— Пива? — спросил я.
— Анисовый ликер.
В голосе Бьянки сквозила беспечность, какой я никогда не слышал прежде.
— Я дитя дальнего юга, — пояснила она. — Предпочитаю исключительно анисовый ликер.
Я налил ей. Бьянка пила, а я смотрел на ее сильную загорелую шею. Дул бриз, и небо было чистым. Мне следовало бы находиться на судне, а не затыкать брешь в баре.
— Боевой конь пахнет кровью, верно? — сказала Бьянка.
— Что вы имеете в виду?
Я знал что. Она напоминала мне, что я завяз в грязном деле среди многих людей. Я чувствовал себя тупым, как резиновый нож.
— Завтра вы поплывете, — сказала Бьянка. — И почувствуете себя лучше.
Я кивнул. Она поняла. Неожиданно я ощутил к ней нежность. Мы были в одной команде.
— Тибо тоже поплывет, — сообщил я и налил себе коньяка.
— Это фантастика! — восхитилась Бьянка.
Ее лицо просветлело от удовольствия.
— Что с вами? — спросила она. — Разве вы не довольны?
— Конечно, доволен, — уверил я.
Потянувшись за бутылкой анисового ликера, рука Бьянки задела мою. Она налила себе еще одну дозу и взяла меня за руку.
— В чем же проблема? — спросила Бьянка.
У нее были большие горящие глаза. Трудно было не довериться им.
— Ни в чем.
— Англичанин, — с презрением изрекла Бьянка.
— Ирландец, — поправил я.
Она пропустила это мимо ушей.
— Холоден как рыба.
Бьянка отпустила мою руку и накапала в анисовый ликер воды, наблюдая, как чистый желтый цвет становится молочным.
— Как же вашей дочери не быть такой же?
Я быстро глотнул коньяку.
— Возможно, ей следует проявлять больше сдержанности, — сказал я и немедленно устыдился.
— О, — вдруг воскликнула Бьянка. — Смотрите-ка: свинья!
Она замерла, уставившись на входную дверь ресторана. Вошла группа мужчин. Они были одеты в шорты и рубашки для игры в поло с вышивкой в области сердца: «Уайт Уинг». Во главе группы шел Артур Креспи.
Я, как метрдотель, приветствовал его жестом руки. Креспи ответил улыбкой сутенера и уселся во главе стола на восемнадцать персон.
Жерард поспешил принять заказы.
С лица Бьянки сошел румянец, оно стало спокойным и жестким.
— Этот подонок! — выдохнула она.
— Откуда вы знаете?
— Мы из одного города.
Бьянка произнесла это невнятно, будто мысли ее были где-то далеко. Она соскользнула с табурета и направилась к столику Креспи, прямая как мачта: настолько прямая, что я забыл, какая на самом деле она маленькая. Смех и разговоры в ресторане смолкли, в воздухе повисла напряженность. Я увидел, как взгляд Креспи натолкнулся на Бьянку.
Улыбка сошла с его лица. Рот открылся, словно Креспи собирался что-то сказать, но так и не нашелся. Из красивого начинающего увядать провансальца он вдруг преобразился в льстивого маленького человека с тонкими губами и жестокими глазами.
— Вам еще не удалось убить его?
Я увидел, как рука Креспи стиснула край стола.
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
— Слишком большой человек для вас, а? Все та же старая история!
Внезапно лицо Креспи налилось кровью. Он вскочил на ноги и, сделав в повисшей тишине два шага в направлении Бьянки, остановился в футе от нее.
— Герой Сен-Жана, — продолжала она. — Важный господин, а женщин боится.
Креспи ударил ее в лицо. В тишине это прозвучало так, будто хлопнула дверь. Бьянка, взмахнув руками, резко отшатнулась и, задев пустой стол за собой, с грохотом рухнула на пол.
— Проститутка! — изрек Креспи.
И вновь уселся за стол.
Я вдруг осознал, что бегу. Бьянка распласталась на голых досках, словно морская звезда. Ее лицо побелело как мел, из носа струилась кровь.
— Все в порядке, — сказала она.
Я помог ей подняться. Креспи глотнул виски с содовой и, казалось, собрался возобновить свой разговор.
Кровь загудела у меня в ушах. И шелковая куртка, плотно облегавшая его плечи, оказалась вдруг совсем близко от меня. Сунув руки в карманы, дабы удержаться от искушения схватить его, я сказал:
— Вон отсюда!
Креспи взглянул на меня, дуги его черных бровей взметнулись кверху.
— Что?! — вопросил он.
— Вон!
Креспи состроил мину, призванную выразить озадаченное сомнение, как типичный задира.
— Я и мой экипаж желаем выпить. Мы заказали столик, чтобы пообедать...
Мои руки уже вынырнули из карманов.
— Если вы не уберетесь отсюда в течение пятнадцати секунд, я вызову полицию и вас вышвырнут!
Креспи понял, что я не шучу. Он вновь стал жалким и льстивым.
— Меня это не забавляет, — сказал он.
— Десять секунд.
Креспи вздохнул, допил свое вино и сказал:
— Bien. On у va[22].
Затем, широко и белозубо улыбаясь, добавил:
— И, как говорится по-английски, выстрел рассудит нас.
Он встал. За ним последовала команда.
— Дерьмо, а не ресторан, — изрек Креспи с сильным марсельским акцентом. И плюнул на скатерть.
Гуськом они направились к двери.
Бьянка уже сидела на стуле. Я призвал Жерарда:
— Смени скатерть.
— И Тибо будет там завтра, чтобы выпороть твою задницу, — крикнула Бьянка вслед уходящим.
Затем она села на табурет бара, положила голову на руки и зарыдала.
Я отвел ее к стойке. Дверь захлопнулась за Креспи с его командой. Жерард и помощник официанта уже приводили в порядок посуду, а приглушенный шум голосов в зале постепенно исчезал, как складка на тонкой ткани.
Теперь я чувствовал себя куда как счастливее, чем с утра. Креспи выглядел таким важным, ловким и пулезащищенным, но Бьянка смогла вывести его из себя.
Я принес ей стакан воды. Она выпила его как женщина в пустыне: залпом. В ресторане вновь нарастал гомон. Нос Бьянки перестал кровоточить.
— На лице есть синяк? — спросила она.
Кожа была покрасневшей, не более того.
— Нет, — успокоил я.
— Прошу прощения за кабаре, которое я тут устроила.
— Ничего страшного.
— А вы становитесь владельцем ресторана!
— Это вы о чем?
— Креспи создал Тибо трудности. Если бы Тибо был здесь, он не впустил бы его в ресторан. Вот почему Креспи явился сюда.
— Что за трудности?
— Делового характера.
— Кого это Креспи пытался убить?
— Убить? — Бьянка равнодушно смотрела на меня.
— Вы спросили Креспи, удалось ли ему уже убить Тибо.
— Тибо? — переспросила она. Равнодушие было искренним. — С чего бы ему убивать Тибо?
И тут Бьянка захохотала. Да так, что слезы брызнули из ее глаз. Она обняла меня за шею.
— Тибо? — повторила она. — Какой ты серьезный, бедняга. Тибо сам может позаботиться о себе.
Бьянка прижалась своим лбом к моему. Я ощутил запах ее духов и погрузился в него, полагаясь на судьбу. Бьянка поцеловала меня.
У нее были длинные черные ресницы, слегка касающиеся щек. Они напоминали мне пушок семян чертополоха.
Они напоминали мне ловушки.
Бьянка открыла глаза и посмотрела на меня с легкой улыбкой. Один внутренний голос подсказывал мне: «Она красива и хочет продолжения». Другой — отрезвлял: "Дурачок ты, Сэвидж. Лучше поинтересуйся, зачем она вытащила из папки документы, касающиеся «Поиссон де Аврил».
Победил первый. Бьянка вновь поцеловала меня. На этот раз поцелуй был взаимным.
Кто-то подошел к бару и, намеренно грохнув, опустил на стойку поднос со стаканами, а затем прокашлялся. Я открыл глаза.
Рядом, скрестив руки, стояла Фрэнки. Ее скулы покрылись красными пятнами гнева.
— Простите, что помешала, — съязвила она.
Я почувствовал, что покраснел.
— Мы как раз заканчивали, — заверила Бьянка. Она пожала мою руку и отправилась наверх.
— Боже мой! — воскликнула Фрэнки и, хлопнув дверью, вышла в кухню.
Посетители все прибывали. Это был необычный вечер: накануне гонки. Я достал вино и приготовил еще несколько напитков. Я работал «на автопилоте» весь вечер. В конце его, когда официанты, обслужив клиентов, попивали кофе у стойки бара, я сел к фортепьяно.
Опустившись на табурет, я поднял крышку, коснулся клавиш закостенелыми пальцами и заиграл. Было время, когда я слыл неплохим исполнителем джаза. Но давно не практиковался, да и как-никак для сегодняшнего вечера джаз не подходил. Я был в смущении, а такому состоянию более созвучен блюз.
Я заиграл «Фрэнки и Джонни», медленный вариант, чересчур широко расставленными пальцами левой руки, которая, впрочем, и теперь была почти так же проворна, как прежде. Я давно не упражнялся, но сейчас все шло совсем неплохо, как это обычно бывает, когда вам что-то угрожает, вы обеспокоены и выискиваете правильный путь в ситуации, спутанной как спагетти. Играя, я думал о Фрэнки.
Точнее говоря, я вспоминал кабачок «Джино» в Каракасе спустя две недели после рождения Фрэнки. Я много играл там на фортепьяно, потому что венесуэльским «орангутангам», поглощающим свое виски вместе с древними шлюхами, время от времени нравился блюз в исполнении парнишки-иностранца. Я был славным малым восемнадцати лет от роду и уже с ребенком на руках. Мэри Эллен сидела за столиком у сцены, а я привычно наигрывал быстрый вариант «Фрэнки и Джонни». Мэри Эллен держала на руках завернутую в шаль Фрэнки, слышались возгласы проституток, свет был приглушен и от свечи вокруг головы Мэри Эллен сиял нимб «мадонны с младенцем». А когда я подошел к припеву, который Мэри Эллен обычно подхватывала, она не могла подняться из-за ребенка на руках. И потому я пел один.
Я испытывал чувство полного одиночества. «Фрея» была продана. Неподалеку, на берегу, лежала яхта, которую я построил своими собственными руками, чтобы мы могли вернуться в Англию. Она блестела лаком, снабженная парусами и готовая к отплытию. Но я понимал, что мы в беде.
* * *
Сказала Фрэнки Джонни:Родной не уходи!
Тебя погубит холод,
Бураны и дожди!
Но то любовь уходит...
* * *
Мэри Эллен подняла глаза и перехватила мой взгляд. Она долго и печально смотрела на меня. Затем вновь опустила глаза на ребенка. По ее щекам струились слезы.Мы уже окрестили дочь как Анну Максвелл. Но после того вечера называли ее Фрэнки. С ней, гукающей на капитанской койке, мы и поплыли в Англию.
Всему следовало бы идти по-прежнему, за исключением погоды, разумеется. Но каждый из нас существовал сам по себе внизу, в чистом хаосе каюты, с Фрэнки. Мы выстаивали свои вахты, едва видясь друг с другом. Связующим звеном была Фрэнки.
Я знал, что навсегда полонен морем так же, как понимал, что Мэри Эллен становится все дальше от него: она боится за Фрэнки.
Когда мы миновали Бишоп-Рок, Мэри Эллен впервые за три недели улыбнулась и подняла Фрэнки, чтобы показать ей смотрителей маяка на его балконе. К тому времени, как на горизонте появился остров Уайт, она уже упаковала свою одежду и вещи Фрэнки. А когда мы пришвартовались рядом с набережной Шенрок, Мэри Эллен обвила мою шею обеими руками и крепко поцеловала.
— Я люблю тебя, — сказала она, — но больше так не могу.
Затем подхватила Фрэнки, накинула на плечо сумку, поднялась по гранитным ступенькам и исчезла в толпе.
Пошел заключительный куплет. Я вдруг осознал, что выкрикиваю слова, обеими руками беря мрачные аккорды. Мне хотелось выпить. Я закончил на высокой ноте и встал. Некоторые из посетителей ресторана ободряюще захлопали.
Фрэнки смотрела на меня из-за стойки бара. Ее глаза напомнили мне глаза Мэри Эллен в «Джино» столько лет назад. На щеках блестели слезинки.
— Нельзя ли мне выпить коньяка? — спросил я.
Фрэнки положила свою руку на мою.
— Мне нравится эта музыка, отец, — сказала она.
Мне вдруг расхотелось пить.
— Что происходит? — спросила Фрэнки.
Я смотрел в ее чистые прекрасные глаза и мне хотелось плакать.
— Ничего не происходит, разве что мы завтра поплывем.
Фрэнки поцеловала меня в щеку. Мы поднялись по ступенькам, пожелали друг другу спокойной ночи и отправились в свои постели.
Глава 16
На следующее утро к десяти часам повсюду царила праздничная атмосфера. В ресторане официанты надели матросские шапочки с красными помпонами. След барографа на фортепьяно показывал как всегда высокое давление, за исключением времени накануне вечером, когда я потревожил прибор басовыми аккордами.
Старый порт выглядел так, как если бы карнавал поместился на его пенистых водах. У понтона стояло с полдюжины гоночных яхт, их боевые флаги обвисли в безветрии. Вдоль набережных выстроились туристы, фотографируя дочерна загоревших мужчин в форменных рубашках своего экипажа в специальной палубной обуви, спускающихся на понтоны.
Ветра, конечно же, не было. Антициклон с Азорских островов развесил над Бискайским заливом петлю изобары[23], без каких-либо шансов на ее перемещение.
— Чудесный денек для купания, — сказала Фрэнки, когда мы направлялись к ярко-красному корпусу «Плаж де Ор». Она была возбуждена в это утро, но решила вежливо вести себя по отношению к своему «старику», потому что он хорошо играет на фортепьяно и взял ее в плавание. Во время побывок у меня в Пултни Фрэнки время от времени появлялась на трапеции пятисотпятки молодого Джеми Эгаттера. В последней регате они выиграли в своем классе, несмотря на серьезную конкуренцию. И как следствие, Фрэнки напугала Мэри Эллен, потребовав ялик в Лондоне. Ей нравились и большие яхты.
Я покосился на фарфорово-голубое небо и сказал:
— Но не слишком подходящий для плавания под парусами.
Я подождал, пока Фрэнки взберется на борт.
На молу я заметил невысокого коренастого человека, дочерна загоревшего, в черных очках, прикрепленных к голове эластичной лентой. У него были пышные моржовые усы, толстая нижняя губа, первоклассно выцветшие голубые шорты-бермуды и комплект экипажа «Блю Эрроу».
— Брюс! — вскричал я.
Он поднял в приветствии свою лапу.
Глядя на него, можно было подумать, что Брюс Мессинг — старый морской волк. И он очень на это рассчитывал. В действительности же Брюс был фотографом и испытывал морскую болезнь, даже когда переступал лужу. Он как нельзя лучше подходил для того, чтобы, согласно желанию Фьюлла, разнести слух, будто Тибо на борту.
— Замри! — сказал Брюс и уставил на меня одну из трех камер, болтающихся вокруг его бычьей шеи. — Тибо на борту?
— Разумеется, — уверил я.
— Он не сойдет на берег?
— Тибо немного устал. Новая гидравлика. Обычные проблемы. Сами знаете.
— Разумеется, — глубокомысленно подтвердил он.
— Поплыли с нами, — улыбаясь, предложил я, проявляя доброжелательность и гостеприимство.
— Я плыву на «Набобе», а то бы рад, конечно.
— Ну что ж.
Когда мы причалим обратно, Брюс, вероятно, будет на набережной, объясняя, что упустил «Набоб» из-за того, что позвонил его агент. «Но в следующий раз уж обязательно». А остаток дня проведет, рассказывая, как Тибо сетовал ему лично на возню с этой новой гидравликой.
— Рад видеть тебя, — сказал я и прыгнул на палубу.
Когда я оглянулся, Брюс болтал со шлифовщиком нашего ближайшего лоснящегося белого соседа, кивая головой в сторону «Плаж де Ор». Дело пошло.
Ян стоял в кокпите, склонившись над лебедкой. Он поднял глаза.
— Мы готовы к отплытию?
— Как только поймаем немного ветра.
— Мы его поймаем.
Воды к северу, до острова Бель-Иль, были родными для Яна. Он вошел в наш экипаж как знаток маршрута, я — как мореход и тактик, Бьянка — как рулевой, а Фрэнки — для моральной поддержки и хорошего самочувствия. Тибо выиграл на «Плаж де Ор» немало гонок: в свое время это была отличная яхта. Теперь же она выглядела почти отработавшей свой ресурс, ей недоставало изысканности и остойчивости «Аркансьеля», но мощи у нее было с избытком. И, в отличие от большинства яхт, участвующих в гонке, «Плаж де Ор» сконструирован таким образом, что на нем можно плавать и с неукомплектованной командой. Четверо на борту — это даже перебор. Мы, несомненно, были так же быстроходны, как и большинство «макси» с экипажами в двадцать с лишним человек. И имели все основания первыми пересечь линию финиша.
Я посмотрел на плоскую серую палубу в шестьдесят футов, усеянную лебедками размером с небольшую нефтяную цистерну, на мачту высотой в восемьдесят футов, так что Бьянка, проверяющая наверху топ мачты, казалась размером с флюгер на церковном шпиле, и ощутил издавна знакомый восторг — тот самый, что отнял меня у жены и дочери.
— Что ж, начнем, помчимся на полных парусах, чтобы вытрясти всю душу из этой компании, — покосился я на кокпит «Уайт Уинг», видневшийся за кокпитами «Набоба» и «Эль Негро».
Креспи был там, с людьми, сопровождавшими его в ресторане накануне вечером. Брюс Мессинг болтал, опершись на поручни «Уайт Уинг». Я увидел, как он обернулся на «Плаж де Ор», улыбнувшись под жидкими усами, и вразвалочку зашагал вдоль понтона к следующей яхте. Человек, с которым разговаривал Брюс, отправился на корму, к Креспи. Тот внимательно посмотрел в нашу сторону. Я пробежал вдоль борта, отдавая швартовы. Бьянка спустилась с мачты.
Старый порт выглядел так, как если бы карнавал поместился на его пенистых водах. У понтона стояло с полдюжины гоночных яхт, их боевые флаги обвисли в безветрии. Вдоль набережных выстроились туристы, фотографируя дочерна загоревших мужчин в форменных рубашках своего экипажа в специальной палубной обуви, спускающихся на понтоны.
Ветра, конечно же, не было. Антициклон с Азорских островов развесил над Бискайским заливом петлю изобары[23], без каких-либо шансов на ее перемещение.
— Чудесный денек для купания, — сказала Фрэнки, когда мы направлялись к ярко-красному корпусу «Плаж де Ор». Она была возбуждена в это утро, но решила вежливо вести себя по отношению к своему «старику», потому что он хорошо играет на фортепьяно и взял ее в плавание. Во время побывок у меня в Пултни Фрэнки время от времени появлялась на трапеции пятисотпятки молодого Джеми Эгаттера. В последней регате они выиграли в своем классе, несмотря на серьезную конкуренцию. И как следствие, Фрэнки напугала Мэри Эллен, потребовав ялик в Лондоне. Ей нравились и большие яхты.
Я покосился на фарфорово-голубое небо и сказал:
— Но не слишком подходящий для плавания под парусами.
Я подождал, пока Фрэнки взберется на борт.
На молу я заметил невысокого коренастого человека, дочерна загоревшего, в черных очках, прикрепленных к голове эластичной лентой. У него были пышные моржовые усы, толстая нижняя губа, первоклассно выцветшие голубые шорты-бермуды и комплект экипажа «Блю Эрроу».
— Брюс! — вскричал я.
Он поднял в приветствии свою лапу.
Глядя на него, можно было подумать, что Брюс Мессинг — старый морской волк. И он очень на это рассчитывал. В действительности же Брюс был фотографом и испытывал морскую болезнь, даже когда переступал лужу. Он как нельзя лучше подходил для того, чтобы, согласно желанию Фьюлла, разнести слух, будто Тибо на борту.
— Замри! — сказал Брюс и уставил на меня одну из трех камер, болтающихся вокруг его бычьей шеи. — Тибо на борту?
— Разумеется, — уверил я.
— Он не сойдет на берег?
— Тибо немного устал. Новая гидравлика. Обычные проблемы. Сами знаете.
— Разумеется, — глубокомысленно подтвердил он.
— Поплыли с нами, — улыбаясь, предложил я, проявляя доброжелательность и гостеприимство.
— Я плыву на «Набобе», а то бы рад, конечно.
— Ну что ж.
Когда мы причалим обратно, Брюс, вероятно, будет на набережной, объясняя, что упустил «Набоб» из-за того, что позвонил его агент. «Но в следующий раз уж обязательно». А остаток дня проведет, рассказывая, как Тибо сетовал ему лично на возню с этой новой гидравликой.
— Рад видеть тебя, — сказал я и прыгнул на палубу.
Когда я оглянулся, Брюс болтал со шлифовщиком нашего ближайшего лоснящегося белого соседа, кивая головой в сторону «Плаж де Ор». Дело пошло.
Ян стоял в кокпите, склонившись над лебедкой. Он поднял глаза.
— Мы готовы к отплытию?
— Как только поймаем немного ветра.
— Мы его поймаем.
Воды к северу, до острова Бель-Иль, были родными для Яна. Он вошел в наш экипаж как знаток маршрута, я — как мореход и тактик, Бьянка — как рулевой, а Фрэнки — для моральной поддержки и хорошего самочувствия. Тибо выиграл на «Плаж де Ор» немало гонок: в свое время это была отличная яхта. Теперь же она выглядела почти отработавшей свой ресурс, ей недоставало изысканности и остойчивости «Аркансьеля», но мощи у нее было с избытком. И, в отличие от большинства яхт, участвующих в гонке, «Плаж де Ор» сконструирован таким образом, что на нем можно плавать и с неукомплектованной командой. Четверо на борту — это даже перебор. Мы, несомненно, были так же быстроходны, как и большинство «макси» с экипажами в двадцать с лишним человек. И имели все основания первыми пересечь линию финиша.
Я посмотрел на плоскую серую палубу в шестьдесят футов, усеянную лебедками размером с небольшую нефтяную цистерну, на мачту высотой в восемьдесят футов, так что Бьянка, проверяющая наверху топ мачты, казалась размером с флюгер на церковном шпиле, и ощутил издавна знакомый восторг — тот самый, что отнял меня у жены и дочери.
— Что ж, начнем, помчимся на полных парусах, чтобы вытрясти всю душу из этой компании, — покосился я на кокпит «Уайт Уинг», видневшийся за кокпитами «Набоба» и «Эль Негро».
Креспи был там, с людьми, сопровождавшими его в ресторане накануне вечером. Брюс Мессинг болтал, опершись на поручни «Уайт Уинг». Я увидел, как он обернулся на «Плаж де Ор», улыбнувшись под жидкими усами, и вразвалочку зашагал вдоль понтона к следующей яхте. Человек, с которым разговаривал Брюс, отправился на корму, к Креспи. Тот внимательно посмотрел в нашу сторону. Я пробежал вдоль борта, отдавая швартовы. Бьянка спустилась с мачты.