— Входите, — сказал мне голос с южно-лондонским выговором. — Не толкайте двери, они автоматические.
Я ждал перед тяжелыми чугунными дверями. Зажужжал замок, потом раздался щелчок и створки, управляемые гидравлическим механизмом, подались внутрь. Двери, какие бывают в подвалах банков.
Они с шипением открылись и с шипением закрылись. Я оказался в саду: герань, ирисы и вездесущие апельсиновые деревья. Передо мной шла дорожка, которая извивалась среди кущ олеандров. Над вершинами деревьев виднелись черепичные крыши и трубы, похожие на башенки. Под ногами был зеленый, хорошо политый дерн. Кто-то, как я догадывался, не сам Деке Келльнер, проводил немало времени за работой в саду. Но было похоже, будто им никто не пользовался. В воздухе стоял легкий запах дыма от костра из той оливковой рощи. В противоположность ей сад выглядел так же естественно, как витрина в универсальном магазине.
Я шагал под сенью апельсиновых деревьев, когда услышал внутри ограды странные звуки, напоминающие свистящее дыхание. Звуки были отвратительные, и у меня зашевелились волосы на голове.
Они приближались.
Я пошел быстрее по направлению к дому. Вечер становился прохладным, но меня снова прошибло потом. Спокойно, думал я, ведь ты приглашен на прием.
Из-за дома показался источник этого шума — пара доберман-пинчеров. Они были так уверены в себе, что даже не потрудились перейти на бег. Шли легкой трусцой, эти две барракуды с лапами, остановились, не доходя примерно пятнадцати футов, и разделились: одна под углом в сорок пять градусов справа от меня, другая под таким же углом — слева, так что я не мог сконцентрировать свое внимание на обеих сразу. Кто-то научил их этому.
Мое сердце часто забилось. Рука скользнула в карман в поисках ножа. Но я был не на «Альдебаране», на мне была праздничная одежда, и я не имел привычки ходить в гости с ножом в кармане.
Характер звука теперь изменился: из их глоток шло утробное урчание. Черные губы оттянулись назад, обнажив белые зубы. Я понял, что учащенное дыхание заменяет им лай. А это урчание заменяло злой рык. Где-то я читал, что собаки воспринимают взгляд в глаза как знак нападения. Поэтому упорно смотрел на куст ирисов между двумя этими тварями. Потом сделал шаг назад.
Урчание тут же усилилось. Я попытался сделать еще шаг назад, но не успел и шевельнуться, как собаки обнажили розовые десны и издали лай, похожий на скрежет, какой издает раздираемая стальная пластина. Я замер.
— Эй! — закричал я. — Кто-нибудь!
Ответом было молчание.
Белый фасад дома, увитый бугенвиллеями, был высоким, без единого окна. Только тяжелая темная дверь. Но не похоже, чтобы в таких местах двери оставляли незапертыми. Я слышал голоса в доме, слышал женский смех, похожий на бренчание пустой консервной банки, падающей по ступеням лестницы. И на этом мирном фоне вас хотят сожрать живьем — в каких-то шестидесяти футах от коктейль-вечеринки. Как посмотрят на это другие гости?
Так мы и стояли, доберманы и я, как три вершины невидимого треугольника.
Вдруг я услышал звук автомобильного мотора и открываемых ворот. Было слышно, как машина тронулась с места. Краем глаза я увидел зеленый автомобиль и осторожно помахал рукой, чтобы привлечь внимание водителя. Мотор сбавил обороты. Не оборачиваясь, я сказал:
— Будьте добры, откройте заднюю дверь.
Урчание собак почти заглушало шум мотора. Позади щелкнула открываемая дверца.
Я повернулся и побежал.
До автомобиля было только десять шагов. Первая собака догнала меня, когда я пробежал восемь из этих десяти. Я резко дернул рукой и почувствовал, что попал предплечьем в горло собаки, как раз туда, где пасть переходит в шею. Собака издала мерзкий кашляющий звук и свалилась на землю. Вторая увернулась от удара, а я сумел ввалиться в салон автомобиля и закрыть за собой дверь.
Но окно было открыто.
Доберман отошел на десять футов от дверцы. Какие-то доли секунды я смотрел прямо в желтые собачьи глаза, как сквозь ее череп. И тут собака прыгнула, оттолкнувшись лапами от окна, и ввалилась в машину.
Если есть что-нибудь на свете страшнее, чем оказаться в машине с доберман-пинчером, который хочет загрызть вас, так это только одно — оказаться в кабине машины с доберман-пинчером, который хочет убить вас. Собака упала на пол кабины. Я старался всеми силами удержать ее подольше в таком положении. Водитель — а это оказалась девушка — скомандовала, повернувшись ко мне:
— Задержите дыхание!
Потом послышалось резкое шипение, как от струи из аэрозольного баллончика. Собака издала приглушенный рык.
— Откройте дверь! — сказала девушка, сидевшая за рулем.
Я открыл, собака вылетела наружу и с визгом убежала. В машине стоял отвратительный запах, раздирающий горло и разъедающий глаза.
— Действует также хорошо и на людей, — пояснила девушка.
Я посмотрел на нее: короткая стрижка, маленький носик, темные брови. А она покрасилась. Когда я видел ее последний раз, у нее были совсем светлые волосы, а теперь они цвета верескового меда. Хелен Галлахер. Она улыбнулась мне, ее глаза тоже смеялись.
— Когда вы являетесь в дом Деке, надо приезжать на машине, — сказала она. — Все о'кей?
Первый доберман разорвал мне рукав рубашки, а второй содрал кожу на колене.
— Прекрасно. Какое счастье, что вы появились.
И при этом я только отчасти имел в виду свое избавление от собак.
— Я тоже счастлива и не могу видеть, как жрут хорошего человека.
Я опустился на сиденье и постарался перевести дух.
— Как доберманы производят эти ужасные звуки?
— Деке отучил их лаять. Молчаливый удар — удар наверняка.
Она проехала через вторые ворота и припарковалась рядом с группой «мерседесов» и «БМВ». Мне показалось, что Хелен слишком много знает об этом Деке.
— И еще одно, — добавила она. — Будет лучше, если мы сделаем вид, что незнакомы.
Она вышла из машины прежде, чем я успел ее спросить, зачем это надо, и мне оставалось только последовать за ней в дом.
На Хелен было черное платье, очень короткое и сшитое из материала, который плотно обтягивал ее грудь и бедра. На загорелых ногах — красные туфли на очень высоких каблуках. Потрясающе эффектна и немного загадочна. Что-то в ней было от проститутки, и это не добавляло ничего к тому, что я знал о Хелен Галлахер в Англии.
Но у меня не оставалось времени размышлять об этом, потому что она уверенно шагала за громадным плотным мужчиной в смокинге, и, поднявшись по ступеням, мы окунулись в шум голосов.
— Кто это? — спросил я, указывая на мужчину в смокинге.
— Джим Элмс. Все зовут его Джим Громила.
Мы вошли в зал, где собрались гости.
Деке Келльнер прошел к нам через толпу приглашенных. В белой мексиканской рубашке с открытым воротом и брюках с высокой талией, позволявших хозяину продемонстрировать красоту торса, как у боксера. На правой руке у него был вытатуирован кинжал, а в густой растительности на груди путались два золотых медальона и зуб акулы.
— Хелен! — закричал он, притягивая ее к своей груди татуированной рукой. Прижатая к его рубашке, она выглядела такой хрупкой! Хихикая, она все же высвободилась из его объятий, пошутив:
— Черт побери. Деке, опасно с вами здороваться. Полон рот волос с вашей груди, даже застревают между зубами!
Что-то случилось с ее выговором. Культурная речь восточного побережья Англии испарилась, а вместо нее появился ужасный акцент Нижнего Ист-Сайда, что, кстати, больше подходило к ее слишком высоким каблукам и слишком обтягивающей юбке.
— Вы что, — удивился Деке, глядя на меня, — приехали вместе?
— Она выручила меня. — Я глазом не моргнул, рассказав ему о собаках.
Он смеялся так, что мне казалось, с ним случится припадок удушья. Он все время повторял: "О Боже мой, о Боже... "
— А как насчет немного выпить? — спросила Хелен.
— Ну да, конечно, — ответил Деке.
Он схватил со стола бутылку шампанского, два бокала и наполнил их.
— Вот чертовы собаки, они отучат гулять кого попало.
Он снова рассмеялся. Его глаза блестели в сети веселых морщинок.
— Надеюсь, собаки в порядке?
— У нас их хватает. Мы получаем их партиями по двадцать штук.
— Тогда понятно. Чего их жалеть! — сказал я.
Хелен хихикала из-под его локтя, глядя на меня большими серо-зелеными глазами. Когда я встретил ее в прошлый раз, они были твердыми и ироничными, эти глаза. А теперь это были два глупых, пустых омута. Я решил разыграть из себя наивного школьника.
— Зачем вам нужны все эти меры безопасности, позвольте вас спросить?
— Невозможно не быть слишком осторожным, — ответил Деке с отработанной улыбкой. — Странные места здесь вокруг. Полно подонков. Нельзя надеяться на защиту полиции.
Он снова рассмеялся. Я решил, что он успел хорошо выпить.
— Так, значит, вы и молодой Поул собираетесь идти в этой гонке?
Его глаза внимательно наблюдали за мной.
— Так и есть.
— Слышал, будто вы на гонках загубили свою яхту. Было в газетах.
Я улыбнулся, потому что мне надо было что-то делать со своим лицом.
— Подождите и увидите сами. Вы следите за матчевыми гонками, не так ли?
— Нет, — ответил Деке, — но кое-кто из наших вложил деньги в Кубок Марбеллы.
Он снова засмеялся своим механическим лающим смехом.
— А что вы собираетесь делать с «Альдебараном»?
— Починю немного. Хорошая лодка. Очень хорошая.
Я кивнул. Если Деке считает «Альдебарана» хорошей яхтой, то он понимает в судах столько же, сколько его доберманы. Наверное, Поул немало поработал, прежде чем продать ему эту яхту. Я решил сменить тему разговора.
— Вы давно здесь живете?
Его глаза немного утратили свой блеск и сразу стали очень внимательными.
— Довольно давно, — ответил он, — несколько лет.
Я кивнул на многочисленных гостей.
— У вас много знакомых.
— Ну да, — согласился он.
— А чем вы занимаетесь?
Глаза Хелен уже не были пустыми и глупыми. В них явно появилось предупреждение.
— Да так, то одним, то другим. Имею клуб. Разные дела. Бизнес.
Этот ответ прозвучал так же, как если бы он поднял плакат: «НИКАКИХ КОММЕНТАРИЕВ!»
— Вот как! — сказал я. — Ну тогда выпьем за «Альдебарана» и его нового хозяина.
Деке поднял свой бокал. Хелен хихикнула и подняла свой. Я скрестил пальцы у себя в кармане, и мы выпили. Деке сказал:
— Слушай, мне надо пойти посмотреть, как там все. И тебя представить. Он провел меня по залу, быстро назвав с полдюжины имен. Это были в основном англичане, особый сорт загорелых, воспитанных людей, которых можно встретить в дорогих гольф-клубах или катающимися на добротных пластиковых крейсерских яхтах вокруг Пул-Харбора. У этих людей были излишне крепкие рукопожатия и шелковые галстуки. Их женщины со множеством золотых украшений отличались тем, что от долгого пребывания на солнце и применения дорогих мазей их кожа становилась похожей на кожу пресмыкающихся.
Мы говорили о Кубке Марбеллы. Они все не слишком интересовались гонками, но были очень чувствительны к размерам призов. И пили, не отхлебывая, большими глотками, смешивая шампанское с бренди в бокалах размером с ванночку для купания птиц.
Опьянев, начали говорить о собственности. Так и казалось, что здесь продают друг другу участки земли. Низенький кареглазый датчанин взялся объяснить мне кое-что.
— То, что вы можете здесь приобрести, — это фантастика. Это самое фантастическое место на земле. Красота. Бриз. Море.
— Да, — подтвердил коричневый англичанин, — море просто фантастика. Каждый, кто приезжает сюда, хочет снова вернуться в это изумительное место, в Хозе-Баньос. Плюс к тому они строят автостраду. Стоимость земли подскочит на миллион фунтов.
Теперь все начали приглашать меня выпить с ними. Я кивал и улыбался, но старался не пить столько, сколько они. Хонитон, этот барон собственности, был здесь в центре внимания.
Прием шел своим чередом. Появились бифштексы. Начали подавать красное вино, и снова пошло в ход шампанское. Кто-то сел за пианино и начались танцы с громким топаньем, как принято в Юго-восточном Лондоне. Мужчина с мягкой оливковой кожей, длинными черными волосами и бриллиантовым кольцом на мизинце стал рядом с пианистом и пьяным слащавым голосом запел песню «Туман твоих глаз».
— Это Джек Шварц, — сказала хорошенькая блондинка, стоящая рядом со мной. — Он часто поет в клубе. У него приятный голос.
— В каком клубе?
— "Ред Хауз", — ответила она.
— А... — неопределенно протянул я.
— Он никогда не слышал о клубе, разве это не удивительно?
Она засмеялась жеманным смехом, похожим на звяканье бутылок.
— Это клуб Деке, — добавила она. — Он привез Джека из Англии.
— А... — снова протянул я.
— Он был знаменит в начале семидесятых, я имею в виду Джека. А клуб просто фантастический.
— Надо как-нибудь зайти туда.
— Конечно, — сказала она. — У старины Джека чудесный голос. Особенно когда он поет старые песни.
Она замолчала, глядя на меня туманно-хищным взором. Я следил за Хелен, которая сидела, подперев подбородок длинными загорелыми руками и с обожанием глядя на Шварца. Есть вещи, которые я не могу переваривать, и одна из них — это люди, которые поют, как этот Шварц. Я вышел из зала, где стояло пианино, под трезвым и деланно безразличным взглядом Джима Громилы.
За лестничной площадкой позади зала было нечто вроде галереи, где висели картины в рамах, купленных в универсальных магазинах. Да и большая часть самих картин казалась приобретенной там же, кроме одной, на которой была изображена старая женщина. Это явно был портрет, написанный с фотографии.
Но даже искажения, допущенные художником, не могли скрыть значительность этого лица, грубого и уродливого, глядящего в этот мир, где женщина, конечно, занималась не пустяками. Это было лицо призового бойца, лицо самого Деке в женском варианте.
Я было собрался вернуться в зал. И тут услышал голоса на лестничной площадке. Один из них принадлежал Деке Келльнеру. Другой — Поулу. Я замер, затаив дыхание.
— Но ведь был шторм! Я ничего не мог поделать. Честно. Я сделал все, что мог...
— Но это ничего не дало, — возразил Деке. Голос у него был спокойный и рассудительный. — Поул, вы доставили мне много дополнительных трудностей. Это очень неприятно.
Он возвысил голос и позвал:
— Джим!
Дверь из зала отворилась. Я еле успел отступить за большую бронзовую вазу с засушенным папирусом. В проход ввалился Джим Громила. Его толстые руки разминали массивные плечи.
— Все, что я мог сделать, — начал было Поул, — все...
Я никогда не слышал у него такого испуганного тона.
— Немного поздновато, — сказал Келльнер, и его голос стал походить на грозное мурлыканье. Я представил себе его улыбку на красно-коричневом лице.
— Джим, мистер Уэлш собирается спуститься по этой лестнице.
Поул хотел что-то сказать, но не успел. Раздался странный звук, нечто среднее между ворчанием и стоном. Потом послышалось падение тела и громкий смех, смех Деке Келльнера. Я выскочил на лестничную площадку.
Келльнер стоял на верхнем марше мраморной лестницы, опершись на кованую чугунную балюстраду. Он сразу перестал смеяться, когда я появился из-за угла. Его серые глаза метнулись ко мне, а потом снова на нижнюю площадку лестницы.
Внизу валялся Поул Уэлш. Я видел, как он с трудом поднялся на четвереньки. С его носа греческого бога стекала кровь, образуя на губе красные усы, тоже, как у греческого бога.
— Упал с лестницы, — сказал Деке. — Какая жалость! Тон, каким он это произнес, не позволял понять, о чем он сожалеет: то ли о том, что Поул упал с лестницы, то ли о том, что он мало пострадал. Поул поднялся на ноги. Джим Громила убрался вон. Деке сказал мне:
— Вы, наверное, искали мужскую комнату?
Я спустился вниз, взял Поула за руку и помог ему подняться по лестнице. Деке улыбался и покачивал головой, как добрый дядюшка.
— Господь благословит вас, Мартин. Вы добрый человек.
Туалет был отделан коричневой плиткой. Я чувствовал, как дрожит рука Поула, когда вел его туда. Он сполоснул лицо водой, и я дал ему кусок туалетной бумаги, чтобы унять кровь из носа. Одна из кабин открылась, и оттуда вышел мужчина. Он был худощав, с глуповатой улыбкой на лице и маленькими, необыкновенно блестящими глазками. На ходу он засовывал скрученную банкноту в пять тысяч песет в нагрудный карман пиджака из легкой ткани.
— Всем добрый вечер, — раскланялся он.
Я кивнул. От него здорово несло виски. Проходя, он задел меня плечом.
— О, извините, извините! Ничего страшного? — он отряхнул меня своими коричневыми, как у обезьяны, руками.
— Я в порядке, — сказал я.
— О, простите, — повторил он и, посмеиваясь, нырнул в входную дверь.
Нос Поула перестал кровоточить. Я спросил:
— Почему он сбросил тебя с лестницы?
Поул было открыл рот, чтобы ответить, но тут же спохватился и снова закрыл его, сказав:
— О чем ты говоришь, черт возьми?
— Они спустили тебя с лестницы. Келльнер и его телохранитель.
— Я просто поскользнулся. Будь любезен, не ходи за мной больше.
Прижимая кусок туалетной бумаги к лицу, он вышел наружу.
Я следом за ним. Пианино все еще бренчало, и там нестройным хором пели вместе с Джеки что-то ужасное, в чем с трудом можно было узнать песню «Освободи меня». Голоса звучали вразброд, лица раскраснелись от солнца и вина. Женщина-блондинка, которая восхищалась только что его голосом, плакала, и по ее щекам текла тушь. Хелен стояла возле певца, обнимая его за плечи своей обнаженной загорелой рукой.
Я как-то сразу почувствовал себя уставшим, трезвым и подавленным. У меня в бумажнике был номер телефона для вызова такси. Я сунул руку в карман.
Бумажника не оказалось.
Он был при мне, когда я запрыгивал в автомобиль Хелен. Я точно это знал, потому что нащупал его в кармане, когда пытался найти там нож, чтобы защититься от собак. Сначала я подумал, что обронил его, и обошел комнату, глядя всем под ноги. Потом вышел на лестничную площадку. Лестница была пуста. Внизу виднелись следы засохшей крови Поула. Я прошел в туалет.
Одна из кабин была заперта. Оттуда слышалось сопение. Я вымыл руки. Бумажника нигде не было. Черт возьми, подумал я. Может быть, он все-таки в том проклятом саду, где собаки?
Дверь кабины открылась, и оттуда вышел тот же самый мужчина с блестящими глазками. У него в руке была пластиковая карточка, и он постукивал по ней ногтем большого пальца. На лице у него застыла широкая улыбка.
— Привет еще раз! — не удивился он.
Я смотрел на карточку. Это было удостоверение члена Королевской ассоциации парусного спорта. Я выхватил ее у него из рук. На ней стояло мое имя. Я тут же вспомнил, что он вроде бы отряхивал меня, как бы поправляя мою рубашку, и все понял.
— Ну ты, отдавай мой бумажник!
— А при чем здесь я?
Его руки начали подниматься, сначала медленно, потом все быстрее. Я резко отклонил голову назад. Пальцы, которые были нацелены мне в глаза, угодили в лоб. Моя голова ударилась о стену.
Я услышал, как хлопнула дверь, прозвучали шаги по мраморной лестнице, потом с шумом завелся мотор автомобиля, и по гравию зашуршали покрышки.
Промыв ссадину на лбу, я вернулся в зал. Хелен сидела у пианино, а перед ней стоял стакан апельсинового сока. Я пожаловался:
— Кто-то только что залез ко мне в карман.
Я чувствовал себя круглым идиотом. Ко мне еще никогда не залезали в карманы.
Она обернулась ко мне. Ее серо-зеленые глаза были полны слез. Когда она взглянула на меня, слезы исчезли.
— Кто это сделал? — спросила она.
Я описал мужчину с коричневыми обезьяньими руками.
— Это Сквиль, — сказала она. — Так его зовут. Он держит бар в деловой части Марбеллы. Думаю, если вы хорошенько его попросите, он отдаст вам все, что взял, если, конечно, не успеет продать.
За нашими спинами, благоухая кремом после бритья, возник Джеки Шварц.
— Я совсем охрип, — сказал он, растягивая слова в манере диск-жокея, и отхлебнул сока из стакана Хелен.
— Чудесное пение, — пробормотал я.
Меня покоробила эта интимность — пить из чужого стакана.
— Что вы, благодарю вас, — улыбнулся он. У него были коричневые глаза, как у спаниеля, и длинные черные ресницы. Он бросал на меня взгляды, как сеньорита с почтовой открытки.
— Хей, хей! — послышался голос Деке. — Всем здесь хорошо?
— Конечно. Ужасно хорошо! — подтвердил Шварц. — Но мне надо работать.
— А мне надо ехать, — сказала Хелен.
— Могу и я с вами? — спросил я.
Деке засмеялся. А Шварц одобрил:
— Колоссально! Вот это по-моему!
Я сказал:
— Поеду с Хелен. Она уже раз спасла мне жизнь. Я доверяю ей.
— Ото! — воскликнула Хелен, оттопырив свои накрашенные красной, как пожарная машина, помадой губы. — Но доверяю ли я вам? — Она кокетливо изогнулась в своем тесном черном платье.
— Ну ладно. Давай. Не теряйся, парень! — сказал Деке.
— Я постараюсь, — ответил я.
— Конечно, постараешься, — сказал Деке. Его глаза стали холодными и внимательными, и на какой-то момент наши взгляды встретились. А потом он засмеялся громким пугающим смехом.
Подойдя к машине, Хелен жеманно помахала рукой в направлении балкона, потом села в автомобиль. Я занял место рядом. Она захлопнула дверь.
Когда мы немного отъехали от дома, она сказала:
— Я же просила держаться подальше от меня.
— Почему же?
— А потому, что я не могу каждый раз, попадая туда, выслушивать ваши идиотские вопросы.
От восточно-лондонского акцента теперь не осталось и следа. Она говорила как интеллектуальная выпускница университета, и в ее голосе звучало недовольство.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
Собаки ожидали нас на зеленой лужайке, озаренной ярким светом. Они понимали, что бесполезно нападать на людей в зеленом автомобиле, помня, наверное, как эти люди пустили им в морду струю едкого газа. Внешние ворота открылись.
Хелен объяснила:
— Вы — примерный мальчик из колледжа, который участвует в гонках, чтобы заработать на жизнь. А в этой компании вы светите, как маяк над портом. Они все видят и понимают.
Я взглянул на нее. Ее четкий подбородок ясно вырисовывался на фоне белых вилл, стоящих у дороги. И я медленно произнес:
— Сначала в Саутгемптоне, потом в Пултни, теперь здесь... Чем вы вообще занимаетесь?
— Девочке надо кушать, — ответила она с акцентом, появившимся вновь.
— И вам помогает то, что вы околачиваетесь возле этих гангстеров?
Мы вырулили на главную дорогу. Она повернула ко мне голову.
— Запомните две вещи. Не совершайте роковой ошибки, полагая, что Деке Келльнер — это мелочь. И никогда не учите меня, что я должна делать. Если же хотите совсем потерять мое уважение, продолжайте задавать свои вопросы.
Ее золотые волосы отливали бронзой в свете фар встречных автомобилей, и луна серебрила белки ее глаз.
Внезапно она наклонилась, и я ощутил слабое прикосновение губ к своей щеке.
— Не пугайтесь, — сказала она. — У вас помада на щеке. А теперь выметайтесь отсюда.
Я опомнился, уже стоя среди жаркой ночи под мерцающими звездами, а хвостовые огни ее машины удалялись по широкой дороге в сторону Марбеллы.
Глава 17
Я ждал перед тяжелыми чугунными дверями. Зажужжал замок, потом раздался щелчок и створки, управляемые гидравлическим механизмом, подались внутрь. Двери, какие бывают в подвалах банков.
Они с шипением открылись и с шипением закрылись. Я оказался в саду: герань, ирисы и вездесущие апельсиновые деревья. Передо мной шла дорожка, которая извивалась среди кущ олеандров. Над вершинами деревьев виднелись черепичные крыши и трубы, похожие на башенки. Под ногами был зеленый, хорошо политый дерн. Кто-то, как я догадывался, не сам Деке Келльнер, проводил немало времени за работой в саду. Но было похоже, будто им никто не пользовался. В воздухе стоял легкий запах дыма от костра из той оливковой рощи. В противоположность ей сад выглядел так же естественно, как витрина в универсальном магазине.
Я шагал под сенью апельсиновых деревьев, когда услышал внутри ограды странные звуки, напоминающие свистящее дыхание. Звуки были отвратительные, и у меня зашевелились волосы на голове.
Они приближались.
Я пошел быстрее по направлению к дому. Вечер становился прохладным, но меня снова прошибло потом. Спокойно, думал я, ведь ты приглашен на прием.
Из-за дома показался источник этого шума — пара доберман-пинчеров. Они были так уверены в себе, что даже не потрудились перейти на бег. Шли легкой трусцой, эти две барракуды с лапами, остановились, не доходя примерно пятнадцати футов, и разделились: одна под углом в сорок пять градусов справа от меня, другая под таким же углом — слева, так что я не мог сконцентрировать свое внимание на обеих сразу. Кто-то научил их этому.
Мое сердце часто забилось. Рука скользнула в карман в поисках ножа. Но я был не на «Альдебаране», на мне была праздничная одежда, и я не имел привычки ходить в гости с ножом в кармане.
Характер звука теперь изменился: из их глоток шло утробное урчание. Черные губы оттянулись назад, обнажив белые зубы. Я понял, что учащенное дыхание заменяет им лай. А это урчание заменяло злой рык. Где-то я читал, что собаки воспринимают взгляд в глаза как знак нападения. Поэтому упорно смотрел на куст ирисов между двумя этими тварями. Потом сделал шаг назад.
Урчание тут же усилилось. Я попытался сделать еще шаг назад, но не успел и шевельнуться, как собаки обнажили розовые десны и издали лай, похожий на скрежет, какой издает раздираемая стальная пластина. Я замер.
— Эй! — закричал я. — Кто-нибудь!
Ответом было молчание.
Белый фасад дома, увитый бугенвиллеями, был высоким, без единого окна. Только тяжелая темная дверь. Но не похоже, чтобы в таких местах двери оставляли незапертыми. Я слышал голоса в доме, слышал женский смех, похожий на бренчание пустой консервной банки, падающей по ступеням лестницы. И на этом мирном фоне вас хотят сожрать живьем — в каких-то шестидесяти футах от коктейль-вечеринки. Как посмотрят на это другие гости?
Так мы и стояли, доберманы и я, как три вершины невидимого треугольника.
Вдруг я услышал звук автомобильного мотора и открываемых ворот. Было слышно, как машина тронулась с места. Краем глаза я увидел зеленый автомобиль и осторожно помахал рукой, чтобы привлечь внимание водителя. Мотор сбавил обороты. Не оборачиваясь, я сказал:
— Будьте добры, откройте заднюю дверь.
Урчание собак почти заглушало шум мотора. Позади щелкнула открываемая дверца.
Я повернулся и побежал.
До автомобиля было только десять шагов. Первая собака догнала меня, когда я пробежал восемь из этих десяти. Я резко дернул рукой и почувствовал, что попал предплечьем в горло собаки, как раз туда, где пасть переходит в шею. Собака издала мерзкий кашляющий звук и свалилась на землю. Вторая увернулась от удара, а я сумел ввалиться в салон автомобиля и закрыть за собой дверь.
Но окно было открыто.
Доберман отошел на десять футов от дверцы. Какие-то доли секунды я смотрел прямо в желтые собачьи глаза, как сквозь ее череп. И тут собака прыгнула, оттолкнувшись лапами от окна, и ввалилась в машину.
Если есть что-нибудь на свете страшнее, чем оказаться в машине с доберман-пинчером, который хочет загрызть вас, так это только одно — оказаться в кабине машины с доберман-пинчером, который хочет убить вас. Собака упала на пол кабины. Я старался всеми силами удержать ее подольше в таком положении. Водитель — а это оказалась девушка — скомандовала, повернувшись ко мне:
— Задержите дыхание!
Потом послышалось резкое шипение, как от струи из аэрозольного баллончика. Собака издала приглушенный рык.
— Откройте дверь! — сказала девушка, сидевшая за рулем.
Я открыл, собака вылетела наружу и с визгом убежала. В машине стоял отвратительный запах, раздирающий горло и разъедающий глаза.
— Действует также хорошо и на людей, — пояснила девушка.
Я посмотрел на нее: короткая стрижка, маленький носик, темные брови. А она покрасилась. Когда я видел ее последний раз, у нее были совсем светлые волосы, а теперь они цвета верескового меда. Хелен Галлахер. Она улыбнулась мне, ее глаза тоже смеялись.
— Когда вы являетесь в дом Деке, надо приезжать на машине, — сказала она. — Все о'кей?
Первый доберман разорвал мне рукав рубашки, а второй содрал кожу на колене.
— Прекрасно. Какое счастье, что вы появились.
И при этом я только отчасти имел в виду свое избавление от собак.
— Я тоже счастлива и не могу видеть, как жрут хорошего человека.
Я опустился на сиденье и постарался перевести дух.
— Как доберманы производят эти ужасные звуки?
— Деке отучил их лаять. Молчаливый удар — удар наверняка.
Она проехала через вторые ворота и припарковалась рядом с группой «мерседесов» и «БМВ». Мне показалось, что Хелен слишком много знает об этом Деке.
— И еще одно, — добавила она. — Будет лучше, если мы сделаем вид, что незнакомы.
Она вышла из машины прежде, чем я успел ее спросить, зачем это надо, и мне оставалось только последовать за ней в дом.
На Хелен было черное платье, очень короткое и сшитое из материала, который плотно обтягивал ее грудь и бедра. На загорелых ногах — красные туфли на очень высоких каблуках. Потрясающе эффектна и немного загадочна. Что-то в ней было от проститутки, и это не добавляло ничего к тому, что я знал о Хелен Галлахер в Англии.
Но у меня не оставалось времени размышлять об этом, потому что она уверенно шагала за громадным плотным мужчиной в смокинге, и, поднявшись по ступеням, мы окунулись в шум голосов.
— Кто это? — спросил я, указывая на мужчину в смокинге.
— Джим Элмс. Все зовут его Джим Громила.
Мы вошли в зал, где собрались гости.
Деке Келльнер прошел к нам через толпу приглашенных. В белой мексиканской рубашке с открытым воротом и брюках с высокой талией, позволявших хозяину продемонстрировать красоту торса, как у боксера. На правой руке у него был вытатуирован кинжал, а в густой растительности на груди путались два золотых медальона и зуб акулы.
— Хелен! — закричал он, притягивая ее к своей груди татуированной рукой. Прижатая к его рубашке, она выглядела такой хрупкой! Хихикая, она все же высвободилась из его объятий, пошутив:
— Черт побери. Деке, опасно с вами здороваться. Полон рот волос с вашей груди, даже застревают между зубами!
Что-то случилось с ее выговором. Культурная речь восточного побережья Англии испарилась, а вместо нее появился ужасный акцент Нижнего Ист-Сайда, что, кстати, больше подходило к ее слишком высоким каблукам и слишком обтягивающей юбке.
— Вы что, — удивился Деке, глядя на меня, — приехали вместе?
— Она выручила меня. — Я глазом не моргнул, рассказав ему о собаках.
Он смеялся так, что мне казалось, с ним случится припадок удушья. Он все время повторял: "О Боже мой, о Боже... "
— А как насчет немного выпить? — спросила Хелен.
— Ну да, конечно, — ответил Деке.
Он схватил со стола бутылку шампанского, два бокала и наполнил их.
— Вот чертовы собаки, они отучат гулять кого попало.
Он снова рассмеялся. Его глаза блестели в сети веселых морщинок.
— Надеюсь, собаки в порядке?
— У нас их хватает. Мы получаем их партиями по двадцать штук.
— Тогда понятно. Чего их жалеть! — сказал я.
Хелен хихикала из-под его локтя, глядя на меня большими серо-зелеными глазами. Когда я встретил ее в прошлый раз, они были твердыми и ироничными, эти глаза. А теперь это были два глупых, пустых омута. Я решил разыграть из себя наивного школьника.
— Зачем вам нужны все эти меры безопасности, позвольте вас спросить?
— Невозможно не быть слишком осторожным, — ответил Деке с отработанной улыбкой. — Странные места здесь вокруг. Полно подонков. Нельзя надеяться на защиту полиции.
Он снова рассмеялся. Я решил, что он успел хорошо выпить.
— Так, значит, вы и молодой Поул собираетесь идти в этой гонке?
Его глаза внимательно наблюдали за мной.
— Так и есть.
— Слышал, будто вы на гонках загубили свою яхту. Было в газетах.
Я улыбнулся, потому что мне надо было что-то делать со своим лицом.
— Подождите и увидите сами. Вы следите за матчевыми гонками, не так ли?
— Нет, — ответил Деке, — но кое-кто из наших вложил деньги в Кубок Марбеллы.
Он снова засмеялся своим механическим лающим смехом.
— А что вы собираетесь делать с «Альдебараном»?
— Починю немного. Хорошая лодка. Очень хорошая.
Я кивнул. Если Деке считает «Альдебарана» хорошей яхтой, то он понимает в судах столько же, сколько его доберманы. Наверное, Поул немало поработал, прежде чем продать ему эту яхту. Я решил сменить тему разговора.
— Вы давно здесь живете?
Его глаза немного утратили свой блеск и сразу стали очень внимательными.
— Довольно давно, — ответил он, — несколько лет.
Я кивнул на многочисленных гостей.
— У вас много знакомых.
— Ну да, — согласился он.
— А чем вы занимаетесь?
Глаза Хелен уже не были пустыми и глупыми. В них явно появилось предупреждение.
— Да так, то одним, то другим. Имею клуб. Разные дела. Бизнес.
Этот ответ прозвучал так же, как если бы он поднял плакат: «НИКАКИХ КОММЕНТАРИЕВ!»
— Вот как! — сказал я. — Ну тогда выпьем за «Альдебарана» и его нового хозяина.
Деке поднял свой бокал. Хелен хихикнула и подняла свой. Я скрестил пальцы у себя в кармане, и мы выпили. Деке сказал:
— Слушай, мне надо пойти посмотреть, как там все. И тебя представить. Он провел меня по залу, быстро назвав с полдюжины имен. Это были в основном англичане, особый сорт загорелых, воспитанных людей, которых можно встретить в дорогих гольф-клубах или катающимися на добротных пластиковых крейсерских яхтах вокруг Пул-Харбора. У этих людей были излишне крепкие рукопожатия и шелковые галстуки. Их женщины со множеством золотых украшений отличались тем, что от долгого пребывания на солнце и применения дорогих мазей их кожа становилась похожей на кожу пресмыкающихся.
Мы говорили о Кубке Марбеллы. Они все не слишком интересовались гонками, но были очень чувствительны к размерам призов. И пили, не отхлебывая, большими глотками, смешивая шампанское с бренди в бокалах размером с ванночку для купания птиц.
Опьянев, начали говорить о собственности. Так и казалось, что здесь продают друг другу участки земли. Низенький кареглазый датчанин взялся объяснить мне кое-что.
— То, что вы можете здесь приобрести, — это фантастика. Это самое фантастическое место на земле. Красота. Бриз. Море.
— Да, — подтвердил коричневый англичанин, — море просто фантастика. Каждый, кто приезжает сюда, хочет снова вернуться в это изумительное место, в Хозе-Баньос. Плюс к тому они строят автостраду. Стоимость земли подскочит на миллион фунтов.
Теперь все начали приглашать меня выпить с ними. Я кивал и улыбался, но старался не пить столько, сколько они. Хонитон, этот барон собственности, был здесь в центре внимания.
Прием шел своим чередом. Появились бифштексы. Начали подавать красное вино, и снова пошло в ход шампанское. Кто-то сел за пианино и начались танцы с громким топаньем, как принято в Юго-восточном Лондоне. Мужчина с мягкой оливковой кожей, длинными черными волосами и бриллиантовым кольцом на мизинце стал рядом с пианистом и пьяным слащавым голосом запел песню «Туман твоих глаз».
— Это Джек Шварц, — сказала хорошенькая блондинка, стоящая рядом со мной. — Он часто поет в клубе. У него приятный голос.
— В каком клубе?
— "Ред Хауз", — ответила она.
— А... — неопределенно протянул я.
— Он никогда не слышал о клубе, разве это не удивительно?
Она засмеялась жеманным смехом, похожим на звяканье бутылок.
— Это клуб Деке, — добавила она. — Он привез Джека из Англии.
— А... — снова протянул я.
— Он был знаменит в начале семидесятых, я имею в виду Джека. А клуб просто фантастический.
— Надо как-нибудь зайти туда.
— Конечно, — сказала она. — У старины Джека чудесный голос. Особенно когда он поет старые песни.
Она замолчала, глядя на меня туманно-хищным взором. Я следил за Хелен, которая сидела, подперев подбородок длинными загорелыми руками и с обожанием глядя на Шварца. Есть вещи, которые я не могу переваривать, и одна из них — это люди, которые поют, как этот Шварц. Я вышел из зала, где стояло пианино, под трезвым и деланно безразличным взглядом Джима Громилы.
За лестничной площадкой позади зала было нечто вроде галереи, где висели картины в рамах, купленных в универсальных магазинах. Да и большая часть самих картин казалась приобретенной там же, кроме одной, на которой была изображена старая женщина. Это явно был портрет, написанный с фотографии.
Но даже искажения, допущенные художником, не могли скрыть значительность этого лица, грубого и уродливого, глядящего в этот мир, где женщина, конечно, занималась не пустяками. Это было лицо призового бойца, лицо самого Деке в женском варианте.
Я было собрался вернуться в зал. И тут услышал голоса на лестничной площадке. Один из них принадлежал Деке Келльнеру. Другой — Поулу. Я замер, затаив дыхание.
— Но ведь был шторм! Я ничего не мог поделать. Честно. Я сделал все, что мог...
— Но это ничего не дало, — возразил Деке. Голос у него был спокойный и рассудительный. — Поул, вы доставили мне много дополнительных трудностей. Это очень неприятно.
Он возвысил голос и позвал:
— Джим!
Дверь из зала отворилась. Я еле успел отступить за большую бронзовую вазу с засушенным папирусом. В проход ввалился Джим Громила. Его толстые руки разминали массивные плечи.
— Все, что я мог сделать, — начал было Поул, — все...
Я никогда не слышал у него такого испуганного тона.
— Немного поздновато, — сказал Келльнер, и его голос стал походить на грозное мурлыканье. Я представил себе его улыбку на красно-коричневом лице.
— Джим, мистер Уэлш собирается спуститься по этой лестнице.
Поул хотел что-то сказать, но не успел. Раздался странный звук, нечто среднее между ворчанием и стоном. Потом послышалось падение тела и громкий смех, смех Деке Келльнера. Я выскочил на лестничную площадку.
Келльнер стоял на верхнем марше мраморной лестницы, опершись на кованую чугунную балюстраду. Он сразу перестал смеяться, когда я появился из-за угла. Его серые глаза метнулись ко мне, а потом снова на нижнюю площадку лестницы.
Внизу валялся Поул Уэлш. Я видел, как он с трудом поднялся на четвереньки. С его носа греческого бога стекала кровь, образуя на губе красные усы, тоже, как у греческого бога.
— Упал с лестницы, — сказал Деке. — Какая жалость! Тон, каким он это произнес, не позволял понять, о чем он сожалеет: то ли о том, что Поул упал с лестницы, то ли о том, что он мало пострадал. Поул поднялся на ноги. Джим Громила убрался вон. Деке сказал мне:
— Вы, наверное, искали мужскую комнату?
Я спустился вниз, взял Поула за руку и помог ему подняться по лестнице. Деке улыбался и покачивал головой, как добрый дядюшка.
— Господь благословит вас, Мартин. Вы добрый человек.
Туалет был отделан коричневой плиткой. Я чувствовал, как дрожит рука Поула, когда вел его туда. Он сполоснул лицо водой, и я дал ему кусок туалетной бумаги, чтобы унять кровь из носа. Одна из кабин открылась, и оттуда вышел мужчина. Он был худощав, с глуповатой улыбкой на лице и маленькими, необыкновенно блестящими глазками. На ходу он засовывал скрученную банкноту в пять тысяч песет в нагрудный карман пиджака из легкой ткани.
— Всем добрый вечер, — раскланялся он.
Я кивнул. От него здорово несло виски. Проходя, он задел меня плечом.
— О, извините, извините! Ничего страшного? — он отряхнул меня своими коричневыми, как у обезьяны, руками.
— Я в порядке, — сказал я.
— О, простите, — повторил он и, посмеиваясь, нырнул в входную дверь.
Нос Поула перестал кровоточить. Я спросил:
— Почему он сбросил тебя с лестницы?
Поул было открыл рот, чтобы ответить, но тут же спохватился и снова закрыл его, сказав:
— О чем ты говоришь, черт возьми?
— Они спустили тебя с лестницы. Келльнер и его телохранитель.
— Я просто поскользнулся. Будь любезен, не ходи за мной больше.
Прижимая кусок туалетной бумаги к лицу, он вышел наружу.
Я следом за ним. Пианино все еще бренчало, и там нестройным хором пели вместе с Джеки что-то ужасное, в чем с трудом можно было узнать песню «Освободи меня». Голоса звучали вразброд, лица раскраснелись от солнца и вина. Женщина-блондинка, которая восхищалась только что его голосом, плакала, и по ее щекам текла тушь. Хелен стояла возле певца, обнимая его за плечи своей обнаженной загорелой рукой.
Я как-то сразу почувствовал себя уставшим, трезвым и подавленным. У меня в бумажнике был номер телефона для вызова такси. Я сунул руку в карман.
Бумажника не оказалось.
Он был при мне, когда я запрыгивал в автомобиль Хелен. Я точно это знал, потому что нащупал его в кармане, когда пытался найти там нож, чтобы защититься от собак. Сначала я подумал, что обронил его, и обошел комнату, глядя всем под ноги. Потом вышел на лестничную площадку. Лестница была пуста. Внизу виднелись следы засохшей крови Поула. Я прошел в туалет.
Одна из кабин была заперта. Оттуда слышалось сопение. Я вымыл руки. Бумажника нигде не было. Черт возьми, подумал я. Может быть, он все-таки в том проклятом саду, где собаки?
Дверь кабины открылась, и оттуда вышел тот же самый мужчина с блестящими глазками. У него в руке была пластиковая карточка, и он постукивал по ней ногтем большого пальца. На лице у него застыла широкая улыбка.
— Привет еще раз! — не удивился он.
Я смотрел на карточку. Это было удостоверение члена Королевской ассоциации парусного спорта. Я выхватил ее у него из рук. На ней стояло мое имя. Я тут же вспомнил, что он вроде бы отряхивал меня, как бы поправляя мою рубашку, и все понял.
— Ну ты, отдавай мой бумажник!
— А при чем здесь я?
Его руки начали подниматься, сначала медленно, потом все быстрее. Я резко отклонил голову назад. Пальцы, которые были нацелены мне в глаза, угодили в лоб. Моя голова ударилась о стену.
Я услышал, как хлопнула дверь, прозвучали шаги по мраморной лестнице, потом с шумом завелся мотор автомобиля, и по гравию зашуршали покрышки.
Промыв ссадину на лбу, я вернулся в зал. Хелен сидела у пианино, а перед ней стоял стакан апельсинового сока. Я пожаловался:
— Кто-то только что залез ко мне в карман.
Я чувствовал себя круглым идиотом. Ко мне еще никогда не залезали в карманы.
Она обернулась ко мне. Ее серо-зеленые глаза были полны слез. Когда она взглянула на меня, слезы исчезли.
— Кто это сделал? — спросила она.
Я описал мужчину с коричневыми обезьяньими руками.
— Это Сквиль, — сказала она. — Так его зовут. Он держит бар в деловой части Марбеллы. Думаю, если вы хорошенько его попросите, он отдаст вам все, что взял, если, конечно, не успеет продать.
За нашими спинами, благоухая кремом после бритья, возник Джеки Шварц.
— Я совсем охрип, — сказал он, растягивая слова в манере диск-жокея, и отхлебнул сока из стакана Хелен.
— Чудесное пение, — пробормотал я.
Меня покоробила эта интимность — пить из чужого стакана.
— Что вы, благодарю вас, — улыбнулся он. У него были коричневые глаза, как у спаниеля, и длинные черные ресницы. Он бросал на меня взгляды, как сеньорита с почтовой открытки.
— Хей, хей! — послышался голос Деке. — Всем здесь хорошо?
— Конечно. Ужасно хорошо! — подтвердил Шварц. — Но мне надо работать.
— А мне надо ехать, — сказала Хелен.
— Могу и я с вами? — спросил я.
Деке засмеялся. А Шварц одобрил:
— Колоссально! Вот это по-моему!
Я сказал:
— Поеду с Хелен. Она уже раз спасла мне жизнь. Я доверяю ей.
— Ото! — воскликнула Хелен, оттопырив свои накрашенные красной, как пожарная машина, помадой губы. — Но доверяю ли я вам? — Она кокетливо изогнулась в своем тесном черном платье.
— Ну ладно. Давай. Не теряйся, парень! — сказал Деке.
— Я постараюсь, — ответил я.
— Конечно, постараешься, — сказал Деке. Его глаза стали холодными и внимательными, и на какой-то момент наши взгляды встретились. А потом он засмеялся громким пугающим смехом.
Подойдя к машине, Хелен жеманно помахала рукой в направлении балкона, потом села в автомобиль. Я занял место рядом. Она захлопнула дверь.
Когда мы немного отъехали от дома, она сказала:
— Я же просила держаться подальше от меня.
— Почему же?
— А потому, что я не могу каждый раз, попадая туда, выслушивать ваши идиотские вопросы.
От восточно-лондонского акцента теперь не осталось и следа. Она говорила как интеллектуальная выпускница университета, и в ее голосе звучало недовольство.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
Собаки ожидали нас на зеленой лужайке, озаренной ярким светом. Они понимали, что бесполезно нападать на людей в зеленом автомобиле, помня, наверное, как эти люди пустили им в морду струю едкого газа. Внешние ворота открылись.
Хелен объяснила:
— Вы — примерный мальчик из колледжа, который участвует в гонках, чтобы заработать на жизнь. А в этой компании вы светите, как маяк над портом. Они все видят и понимают.
Я взглянул на нее. Ее четкий подбородок ясно вырисовывался на фоне белых вилл, стоящих у дороги. И я медленно произнес:
— Сначала в Саутгемптоне, потом в Пултни, теперь здесь... Чем вы вообще занимаетесь?
— Девочке надо кушать, — ответила она с акцентом, появившимся вновь.
— И вам помогает то, что вы околачиваетесь возле этих гангстеров?
Мы вырулили на главную дорогу. Она повернула ко мне голову.
— Запомните две вещи. Не совершайте роковой ошибки, полагая, что Деке Келльнер — это мелочь. И никогда не учите меня, что я должна делать. Если же хотите совсем потерять мое уважение, продолжайте задавать свои вопросы.
Ее золотые волосы отливали бронзой в свете фар встречных автомобилей, и луна серебрила белки ее глаз.
Внезапно она наклонилась, и я ощутил слабое прикосновение губ к своей щеке.
— Не пугайтесь, — сказала она. — У вас помада на щеке. А теперь выметайтесь отсюда.
Я опомнился, уже стоя среди жаркой ночи под мерцающими звездами, а хвостовые огни ее машины удалялись по широкой дороге в сторону Марбеллы.
Глава 17
Мне предстояла бы длинная прогулка до отеля, если бы у меня в кармане брюк не нашлось банкноты в тысячу песет. Я взял такси и проехал до места, где кончалась дорога, а потом прошел через Елисейские поля, пустынные и сумрачные в это время суток, в слабом мерцании звезд, прямо к сверкающему небоскребу «Эль Гордо».
Сбор команд был назначен на следующее утро в Морском спортивном клубе Марбеллы. Я успел на десятичасовой автобус. Уже было довольно жарко, и рубашка стала прилипать к спине, когда я шел по белой дороге между пыльными строительными площадками к Галле-де-лас-Росас, где обитал этот тип Сквиль.
На вывеске я прочитал: «Бар „Брик-а-Брак“ — интернациональная атмосфера». Большое окно витрины было грязновато, а штора за ним загажена мухами. Бар был закрыт. И вообще он выглядел как заведение, которое открывается много позже. Когда я шел по набережной, Средиземное море мягко шуршало прибоем справа от меня. Толстошеие светловолосые туристы уже пили пиво в барах на пляже. Я тоже нашел тихий бар, сел в прохладе за цинковую стойку. Пока я пил кофе, все думал, почему Хелен поцеловала меня вчера на этой ночной дороге и что ее связывает с этим певцом Джеки. Чашечка кофе была маленькая, поэтому долго думать не пришлось. Покончив с кофе, сунул двадцать пять песет в телефон-автомат и набрал номер офиса гонок. Они сказали, что Хонитона нет, но он вернется к вечеру, и не хочу ли я договориться о встрече. Я сказал, что хочу.
Без десяти десять я был на молу Де-Леванте, далеко вдающемся в море. Морской бриз только начинался. Его едва хватало, чтобы пощекотать лицо, но он все-таки сумел выманить на свежий воздух всех служащих офиса и загорелых любителей пива. А мое сердце забилось в радостном волнении, когда в конце мола я подошел к восьми высоким стройным мачтам.
На яхтах уже работали. Это была обычная рутинная работа — подкручивали то, что могло отвинтиться, закрепляли то, что могло ослабнуть, регулировали паруса. Когда вы состязаетесь с лучшими в мире шкиперами, ничего нельзя оставлять на волю случая.
Чарли, как всегда, выглядел уставшим. Скотто, Нодди и Дик были в хорошей форме, загорелые и энергичные.
Сбор команд был назначен на следующее утро в Морском спортивном клубе Марбеллы. Я успел на десятичасовой автобус. Уже было довольно жарко, и рубашка стала прилипать к спине, когда я шел по белой дороге между пыльными строительными площадками к Галле-де-лас-Росас, где обитал этот тип Сквиль.
На вывеске я прочитал: «Бар „Брик-а-Брак“ — интернациональная атмосфера». Большое окно витрины было грязновато, а штора за ним загажена мухами. Бар был закрыт. И вообще он выглядел как заведение, которое открывается много позже. Когда я шел по набережной, Средиземное море мягко шуршало прибоем справа от меня. Толстошеие светловолосые туристы уже пили пиво в барах на пляже. Я тоже нашел тихий бар, сел в прохладе за цинковую стойку. Пока я пил кофе, все думал, почему Хелен поцеловала меня вчера на этой ночной дороге и что ее связывает с этим певцом Джеки. Чашечка кофе была маленькая, поэтому долго думать не пришлось. Покончив с кофе, сунул двадцать пять песет в телефон-автомат и набрал номер офиса гонок. Они сказали, что Хонитона нет, но он вернется к вечеру, и не хочу ли я договориться о встрече. Я сказал, что хочу.
Без десяти десять я был на молу Де-Леванте, далеко вдающемся в море. Морской бриз только начинался. Его едва хватало, чтобы пощекотать лицо, но он все-таки сумел выманить на свежий воздух всех служащих офиса и загорелых любителей пива. А мое сердце забилось в радостном волнении, когда в конце мола я подошел к восьми высоким стройным мачтам.
На яхтах уже работали. Это была обычная рутинная работа — подкручивали то, что могло отвинтиться, закрепляли то, что могло ослабнуть, регулировали паруса. Когда вы состязаетесь с лучшими в мире шкиперами, ничего нельзя оставлять на волю случая.
Чарли, как всегда, выглядел уставшим. Скотто, Нодди и Дик были в хорошей форме, загорелые и энергичные.