Страница:
Льюин знал о существовании этого зверя всю свою жизнь. Маленьким мальчиком он сторонился сарая, а когда был вынужден туда заходить, то старался не смотреть на кучу досок, под которой прятался зверь. Зверь ел кроликов; их находили на полу. Они просто валялись там совсем целые, но мертвые. Казалось, из них просто высосали жизнь. Но Льюин знал, что зверь не опасен, если на него не смотреть. Во сне Льюину иногда удавалось почти уничтожить его, но зверь никогда не был мертв до конца. Его невозможно было убить по-настоящему, никто этого не мог сделать. Он был фактом жизни, почти спутником. И если когда-нибудь он встанет, сбросит с себя доски и пойдет искать другую пищу помимо несчастных кроликов, — ну, тогда Льюин и увидит, что случится. Но пока зверя не тревожили, Льюин был в безопасности.
— Может, пойдем в дом? — спросил он, потому что Джеймс сидел совершенно неподвижно.
Джеймс вздохнул:
— Ага.
* * *
Этот ужин очень сильно отличался от того, что был подан во время вечеринки несколько недель назад. Теперь это был обычный семейный ужин. И гость всего один. Никаких южноамериканских деликатесов; Сэм ел свое любимое пюре и веджибургер. С салатом, положенным на край тарелки, он разделался в первую очередь, чтобы от него избавиться. Для остальных Адель сделала чили с фасолью и рис. (Лондон в ней все равно давал о себе знать. Каждая тарелка была украшена мелко порубленной зеленью, в рис были добавлены семена мака. Сервировка.) На этот раз плохо скрытое нежелание Льюина класть в рот поданную еду скорее позабавило ее, нежели оскорбило. Элвис вертелся вокруг с выражением несокрушимого оптимизма на морде: ему никогда ничего не давали со стола, даже Сэм не давал, и Элвис это прекрасно знал. Но надежда побеждала опыт и удерживала у стола, заставляя следить, как вилки движутся от тарелок к ртам и обратно. А вдруг?
Льюин медленно, методично жевал, подвергая пищу всестороннему обследованию ноздрей и нёба, и лишь потом глотал кусок. Ему необходимы были усилия для того, чтобы проглотить нечто отличное от того, что он сам себе готовил. Усилия и решимость. Сначала ковыряешь вилкой в непривычном веществе и подхватываешь кусочек на вилку. Потом поднимаешь вилку и стараешься не смотреть на то, что к ней прилипло. (Льюин уже знал, что в природе не существовало такой пищи, которая выглядела бы вполне убедительно невинной.) Вдыхаешь воздух, настороженно выискивая, нет ли чего-то вредного, нет ли сухого незаметного благоухания плесени, аммиачного привкуса убоины, болезненного дуновения гнили, не скрывается ли что-то неизвестное под основным букетом, нет ли незнакомого привкуса у знакомых запахов. Тошнотворной вони концентрированной кислоты, радужно-мыльного выхлопа бензина.
Потом ты еще чуть-чуть поднимаешь вилку, подносишь ее поближе ко рту. Надо превозмочь себя и посмотреть на это прежде, чем оно прикоснется к твоему языку и губам, — там может оказаться аккуратно сложенное крылышко насекомого, например, или клок человеческих волос, или... как можно быстрее ты закрываешь глаза, и зубцы вилки прикасаются к твоему языку, и то, что было на них, вываливается в рот. У вилки вкус кислый, металлический, кровавый, ты быстрее вытаскиваешь ее изо рта, суешь обратно в тарелку. А в это время каждый нерв твоего рта лихорадочно отчитывается: пока все в порядке, хотя это, может быть, только пока все в порядке. Ты жуешь, проверяешь зубами каждый миллиметр на тот случай, если что-то спряталось внутри, какая-нибудь мерзость, что-нибудь ужасное... Больше оттягивать нельзя, в любом случае надо поскорей убирать изо рта этот непотребный плевок. Ради Бога, скорее глотать его. Гортань послушно проталкивает комок вниз, еще ниже, горло бьется в конвульсиях, рот становится липким от слюны, сердце бьется сильнее и чаще. И все это время надо делать вид, что все в порядке, даже изображать веселье. А самое главное — ни в коем случае нельзя все это выплевывать. Тебя ждет целая тарелка работы. Размеренно запиваешь все водой. Стараешься не забывать улыбаться.
Адель восхищенно, с уважением следила за этой упорной тяжелой борьбой. Она могла лишь догадываться, с какими трудностями сталкивается Льюин, но она хорошо видела его скованные дергающиеся движения, частые паузы, которые он делал, чтобы собрать волю в кулак. Какие суровые испытания нам всем порой приходится переносить, подумала она, и все лишь для того, чтобы справиться с очередными тридцатью минутами дня.
Наконец Льюин проглотил последний кусок, оттолкнул от себя тарелку, догадываясь, что делает это чересчур энергично, и улыбнулся Адель. Она с сочувствием улыбнулась ему в ответ.
— Спасибо вам, миссис Туллиан. Очень вкусно.
* * *
На сладкое (Джеймс не переносил выражение «на сладкое», а слово «десерт» произносил с ехидным звуком "э") было мороженое с ежевикой. Адель любила ежевику, потому что она доставалась бесплатно. И потому что эта ягода была непредсказуема: порой восхитительно сладкая, порой горькая. Ей нравились ее зернистость, подлинность. Она научила Сэма, как надо правильно ее собирать. Адель безошибочно догадывалась, что он согласился лишь из вежливости. Сэм не скрывал факт своего неверия в способность съедобных вещей произрастать на склонах холмов. Пока она не запихнула одну ягоду ему в рот и он не поднял брови от удивления. После этого он стал есть больше, чем класть в корзинку, несмотря на ее предостережения, и позже расплачиваться за непослушание. Стоял прекрасный день, холодный, но ясный; все было видно. Они гуляли по холмам, наслаждаясь птичьим щебетом. Сэм (впервые в жизни) увидел лягушку. Адель наткнулась на терновый куст, усыпанный запотевшими бархатистыми темными ягодами, очень крупными. Она дала одну из них Сэму, предупредив, что вкус будет совсем не таким, как у ежевики. Он задумчиво пожевал, сказал «хм» и вернулся к ежевике. Она согласилась, что вкус был несколько необычным.
Чтобы у Сэма больше не болел живот, она помыла ежевику и убрала ее в большую морозильную камеру, стоявшую в погребе. Адель понимала, что, размороженные, ягоды будут водянистыми, но хуже от этого не станут. Сэму, вероятно, понадобится неделя, чтобы справиться с ощущением, что природа его обманула.
И потом она про них забыла! Однажды она пошла за мороженым, порылась в морозильнике и обнаружила ягоды. Одна из корзинок перевернулась, и ей пришлось собирать ежевику со дна камеры. Ее посетила какая-то неожиданная мысль, но Сэм отвлек ее (закричал, что чайник вскипел), и мысль пропала. Немного постояв в замешательстве, она поставила корзинки на картонную коробку с мороженым и пошла назад, с большим трудом выключив по дороге свет.
Перед едой она поставила все блюда на стол. Сэм больше налегал на мороженое, чем на ягоды.
Покончив с основным блюдом, Льюин явно почувствовал себя лучше. Нежный десерт ярких расцветок был умят мгновенно. Адель всегда нравился скрежет вилок, соскребающих остатки с тарелок. Сэм облизал свое блюдце — хотя одну из ягод оставил на краешке, — чему она была очень рада. Чертова домохозяйка и мамаша, накинулась она сама на себя, но все-таки ей нравилось кормить своих мужиков. Джеймс умел готовить (хотя делал это гораздо реже, чем ему казалось), но ему это не нравилось. Как правило, от этого он впадал в тоску. Однажды Джеймс разбил три тарелки, накладывая в них рис, который был плохо промыт и поэтому не стряхивался с ложки. Она всегда старалась преувеличенно благодарить его за усилия, издавать побольше дебильного чавканья, делать разные одобрительные замечания. Он же тупо и бесстыдно запихивал еду себе в глотку. В общем, не повар.
Джеймс встал, чтобы приготовить кофе. Адель закурила и превратила блюдце в пепельницу. Она понимала, что рискует, но Джеймсу придется потерпеть. Это помогало ей чувствовать себя свободнее и раскованнее. Считается, что она художник, черт возьми, она выкрутится.
Льюин выковыривал языком твердые частицы пищи, застрявшие между зубов. Он как будто чем-то встревожен, подумала Адель, почти страдает.
— Тяжелый выдался день, Льюин?
— Ага. Сегодня усну быстро, это точно.
— А что, ты плохо спишь?
Ошибка, тут же поняла она. Навязчиво, назойливо, топорно. Опять роемся в поисках сморщенных носовых платков.
— Ну, порой бывает. Сны разные.
Похоже, что он не испытывал желания развивать эту тему. Все же Адель решила, что если ей удастся сделать так, чтобы он почувствовал себя в своей тарелке, он раскроется. Ведь он действительно выглядел уставшим.
— Можно мне пойти наверх почитать? — спросил Сэм.
Адель серьезно произнесла:
— Да, можно.
— Спасибо.
— На здоровье.
Сэм пожелал Льюину «спокойной ночи» и пошел наверх. Элвис, неохотно признавая, что пропала самая слабая надежда на то, что что-нибудь обломится, отправился за ним.
— Как продвигается картина?
— Кажется, неплохо. Хотя мне самой сложно сказать.
— Это ваша? — Льюин обернулся на портрет овцы.
— Да. Не знаю, закончила ли я уже...
— Не надо так прибедняться. Я считаю, что очень здорово.
Адель вспыхнула (такое с ней здесь случалось не часто) и вместе с Льюином посмотрела на картину. Да. Вроде нормально.
— Он немного встревожен, да? Уши торчком.
— Да, похоже на то.
— Даже испуган. Наверное.
Адель рассмеялась.
— Думаю, что не каждый день за ним подглядывают чужие тетки из-за кустов! Он, наверное, решил, что я хочу его поймать.
Она заметила, что переняла у Льюина местоимение мужского рода, но чувствовала, что это звучит вполне естественно. «Оно» казалось ей слишком холодным, а «она» — искусственным.
— Они как-то странно смотрят на людей, правда? — сказал она. — Они как будто умирают на мгновение. Застывают...
(просто улетают вдаль просто) не моргают. Как будто они отрицают твое существование, не видят тебя, как будто ты прозрачная.
Она понимала, что несколько преувеличивает, но ее и вправду изумляла отчужденность маленьких крепких существ, за которыми она наблюдала из терновника. Она чувствовала себя не прозрачной, хуже: несущественной, не имеющей никакого значения, не стоящей даже страха. Просто еще один предмет, как стена или кормушка. Если бы она вдруг умерла прямо здесь, овцы аккуратно перешагнули бы через нее. Между ними не мог возникнуть никакой контакт. Абсолютная отчужденность. Именно это ощущение она и пыталась передать, а получился страх. Овечий или ее собственный?
* * *
Джеймс стоял у раковины и мыл чашки. По его рукам текла холодная вода. (Никогда нельзя было быть уверенным в том, что Адель сделала это достаточно тщательно.) Теперь же они, несомненно, будут вымыты идеально, потому что мысли Джеймса были очень далеко.
Он сидел на корточках в том месте, где, наверное, сидел Льюин, и смотрел на дым костра. По другую сторону от костра кто-то двигался. Запах был плотным и удушливым.
Джеймс глазами Льюина видел, как фигура за костром протянула палку, ткнула в костер, поправила что-то. Вдруг изменилось направление ветра, и человека окутало дымом. Он согнулся, закашлялся. Глаза его сверкнули.
Джеймс потряс головой. Он отказывался в это верить. Наверное, это шутка. Наверное, в Уэльсе принято разыгрывать туристов, рассказывать им разные истории, чтобы они испугались и уехали. Он попытался вообразить, как Дэйв и Льюин совещаются над кружками с пивом, придумывают все новые и новые страсти. Я придумал, мы скажем, что Рауль убил, съел и похоронил своих детей, нет, давай скажем, что Рауль — дьявол и об этом знаем только мы; нет, лучше как будто дьявол выходит из моря, поднимается вверх по утесу во время прилива и утаскивает людей на дно. Думаешь, они поверят?
Не похоже на выдумку, подумал он, вспомнив, как Льюин сказал «я просто рассказываю о том, что видел, вот и все» и поморщился от собственного рассказа. Нет, Льюин не шутил. Он говорил обо всем этом всерьез; значит, он либо прав, либо не прав. То есть Рауль ибо убил и сжег своих дочерей, а потом обманул полицейских и заставил их поверить в то, что все это было просто несчастным случаем, либо нет. Допустим, он это сделал. К чему тогда история о женщине, убитой во время вечеринки? А зачем держать Эдит взаперти? Их он тоже убил? Для этого надо быть психом, серийным убийцей. Планировать каждую смерть и приводить план в исполнение. Заметать следы. Сообщать соседям ложную информацию. Обманывать полицию. Сумасшедший.
А может, Льюин просто все неправильно понял. Может, он видел самый невинный костер. Может быть, Рауль жег покрышки. Этим можно объяснить резкий запах и дым. Потом он закопал все остатки, потому что они выглядели безобразно. В конце концов, он же был архитектором, его крайне волновали вопросы эстетики и внешней красоты. А кусок шерсти? Вероятно, он закопал какую-то одежду. А кости? Он мог найти в поле мертвую овцу и решить, что другого способа избавиться от нее нет. Вот это гораздо больше похоже на правду. Гораздо больше, чем... все остальное.
у него была палка
Льюин рассказывал, что иногда кто-то нападает на овец. Собаки. Овец остается только сжигать и закапывать, что еще?
у него была
Джеймс резко выключил воду, затем снова включил и наклонился, чтобы немного попить. Вкус был какой-то странный.
* * *
Здесь можно сделать такую красивую комнату, думала Адель, когда они пили кофе. Каменные стены и толстые темные балки, а по трем сторонам — каменная скамья, крытая деревом, на которой можно сидеть и смотреть в окно. Адель надо научиться правильно разжигать камин. Первые попытки привели к тому, что дым валил во все стороны, но только не в трубу. Холодный зимний вечер, потрескивает огонь в камине, все вымыто и вычищено, Элвис рычит на треск поленьев, за окном ветер гоняет сухие листья. Если бы им удалось избавиться от сквозняков, она бы даже поставила у камина диван, принесла бы сверху одеяла и подушку. Они бы пили с Джеймсом виски и занимались любовью в сложных условиях, у камина. Дилайс так и сказала, что дому нужно немного любви. Она представила себе, как Джеймс прикасается к ней, гладит ее и огонь бросает отблески на их обнаженные тела. Ощущение холодного детского масла на теле, а потом на нее ложится Джеймс.
Она заметила, что Льюин наблюдает за ней, и снова покраснела. Ну, и он может присоединиться. Интересно, что он думает о каминах и детском масле? Она представила его и Джеймса вместе. Тяжелое мускулистое тело с более легким и стройным. Как в фильме с Оливером Ридом и Аланом Бейтсом. Согласился бы Джеймс на это? Она оценивающе посмотрела на него; он что-то говорил Льюину по поводу расшивки швов, особенно с западной стороны. Ну погоди, вот я затащу тебя наверх, подумала она, и в животе у нее сжалось.
Льюин собрался уходить, Джеймс сходил за своей курткой.
— Я пройдусь с тобой немного, — сказал он. — Мне не помешает проветриться.
Льюин, уже поблагодаривший Адель и получивший в ответ «не стоит» и «спасибо, что пришел нас навестить», неловко стоял и смотрел на картину. Когда Адель принялась убирать со стола тарелки и чашки, он решил ей помочь. Ей показалось, что он что-то хотел ей сказать, но не смог. Она подумала, что ошибалась в нем, что он хотел сказать ей, что она ему нравится, прошептать, чтобы она завтра попыталась сбежать, он будет ждать ее в сарае. Откажется ли она? Конечно, откажется. Но если он будет настаивать... Хм. В нем определенно было что-то еще, кроме открытого взгляда голубых глаз и, несомненно, привлекательной сильной личности.
Она признавала, что была доступна для молчаливых, сложных, мрачных мужчин. Прошло много лет, прежде чем она поняла: тайна, которая, как она полагала, пряталась глубоко в Джеймсе, была всего лишь отсутствием тайны, не водой, а застойным прудом. То, прежнее, восхищение она теперь испытывала лишь, когда они выходили в открытое море неистовой страсти. Об этом приятно было думать. Но корабль стоял на якоре вот уже, скажем, десять дней, чтобы не соврать, хотя это длится уже, наверное, недели три. Из-за переезда и неприятностей, случившихся с Сэмом, не говоря уже о дурацком шуме, который издавали замечательные старинные пружины их кровати, и о том, что настроение постоянно портили сквозняки... в общем, как-то не сходилось.
От всех этих тревожных сомнений: если они не занимаются любовью, то что им тогда делать друг с другом? — из-за тревоги за их отношения (это слово она всегда произносила с американским акцентом), из-за раздумий, кто из них виноват и не постарела ли она и больше его не привлекает, не наскучила ли она ему, — из-за всего этого Адель раздражалась и злилась. Она мысленно раздела Льюина и обнаружила большого крепкого мужчину, который (насколько она знала) всю свою жизнь прожил в одиночестве и кое на что мог бы сгодиться. Она посмеялась над собственными мыслями, но именно такими они и были. Сможет ли она плыть дальше с другой командой? Есть только один способ выяснить это.
Джеймс вернулся с куртками в руках; она осознала, что чуть не начала флиртовать с Льюином, если флирт вообще помещался в голове этого темного мужика. Ну, девушке же надо как-нибудь себя развлекать, если корабль дал течь. Она улыбнулась и пожала протянутую руку.
— Приятно было тебя видеть, Льюин. Спасибо за помощь. Спокойной ночи.
— До свидания, миссис Туллиан.
— Я ненадолго, Дель.
* * *
Как только Льюин почувствовал струю холодного ночного воздуха, он сразу же понял, что заболевает. В дополнение к постоянным внутренним ощущениям последние полчаса по его телу бродило какое-то неопределенное ощущение. Теперь он чувствовал, как желудок сдавило. Льюин старался расслабить мышцы, дышать помедленнее, не бороться, а успокоиться. Джеймс молча шел рядом. В его голове роились мысли, и он никак не мог разобраться в них и произнести вслух хоть одну из них. Джеймс надеялся, что ночной воздух проветрит его мозги, но эффект получился прямо противоположный: мрак лишь сгущался. Они дошли до места, где тропинка, ведшая к дому Льюина, пересекалась с дорогой, и остановились.
— Послушай, Льюин. То, что ты раньше сказал. Про костер...
Джеймс не знал, что именно он сможет сказать. Он просто схватился за ближайший конец, торчащий из спутанного клубка его сознания.
— Это ведь могло быть все что угодно. Разве нет? Это же не обязательно то, что ты думаешь. Я хочу сказать, что трудно во все это поверить, согласись.
Льюин хмыкнул и пожал плечами.
— Что видел, то видел. Хочешь верь, хочешь нет.
— Я не сомневаюсь в том, что ты видел именно это. Просто наверняка этому есть еще какое-нибудь объяснение.
— Рауль Шарпантье был нехорошим человеком. Честно говоря, я думаю, он был плохим человеком. Злым. Я понятия не имею, что он делал и чего он не делал. Я действительно ничего не видел. Поэтому я ничего не сказал полицейским. Лучше бы рассказал, честное слово. Если бы я мог вернуть прошлое, я бы рассказал. На их вечеринках люди не просто собирались, чтобы повеселиться. Дэйв тебе этого не сказал, но он видел то же, что видел я. Люди надевали маски и какие-то штуки на головы и играли в игры. Однажды я видел, как Рауль гонял их палкой и они падали, такие были пьяные. На краю утеса. В темноте. Они совокуплялись в поле. Чудо, что больше никто не упал. А может, кто-нибудь и падал, просто об этом не узнали. Может быть, та женщина не была единственной жертвой. Эдит говорила, что видела, как она танцевала с ним перед тем, как упасть. Эдит говорила, у него был нож. Кто знает, что еще она видела? Рауль сказал, что она была сумасшедшая. Ну, она вела себя как сумасшедшая, это верно, она говорила то, что говорят сумасшедшие. Но почему она сошла с ума? К тому же это не значит, что все, что она говорила, неправда. Я считаю, что она сошла с ума, потому что — извини меня — обосралась от страха. Ее напугал Рауль.
И она сказала, сказала мне, что Рауль хотел убить ее и детей. А потом дети исчезли, уехали в какую-то замечательную школу, неизвестно куда, сразу же после того, как он разжег среди лета костер и закопал пепел. И с тех пор никто их не видел. Эдит выпала из окна. Кто знает, что произошло, кроме Рауля, который ходил и всем рассказывал, что она сошла с ума и ее нужно держать в клетке, как будто она — животное. Доктор на Харлей-стрит? Кто его видел, кроме Рауля? А потом дом сгорел. Как раз когда он вышел погулять. Все просто — раз, и сгорело! И он уезжает в свою Францию или куда-то там еще. Ты можешь сказать, что трудно во все это поверить, но ты его не видел, ты не видел Эдит. Не видел детей. Боже милостивый! На смертном одре я пожалею, что никому ничего не сказал, не помог ей, когда она просила меня об этом. Может, мне бы удалось его остановить, я мог бы хоть что-нибудь сказать...
Льюин замолчал; у него в горле застрял горячий, мешавший дышать ком желчи. Джеймс с изумлением посмотрел на него: он не знал, что Льюин способен на такую страсть, что он может выразить ее словами. Он не знал, что ответить, но когда Льюин пожал ему руку, а потом неловко потянул его к себе, в ответ Джеймс похлопал его по плечу. Льюин прижал его к себе на мгновение, закрыл глаза. Потом он отпустил Джеймса и пошел по своей тропе.
— До встречи, Джеймс.
— Спокойной ночи, Льюин.
* * *
Адель пошла спать. Почему-то мытье посуды показалось ей туманной отдаленной повинностью, которой можно будет заняться когда-нибудь в будущем, может, завтра, может, на следующей неделе. Ей надо было полежать. В желудке все крутилось, как в миксере. То, что она приняла за желание, постепенно превращалось в твердый чувствительный комок у нее в паху. От перспективы соскребывания объедков с тарелок тошнило. Если вдуматься, то само понятие пищи было отвратительно. Любой пищи. Мясной пирог, цыпленок, огромная тарелка жирного жареного хлеба с фасолью и колбасой. Сыр и выпивка. Хватит, сказала она себе, когда какой-то сфинктер внутри резко сократился.
Адель стало жарко, она была раздражена. Пинком отбросила одеяла в сторону, выставила ногу. Нога тут же замерзла. Она перевернулась на живот, и в рот потекла какая-то горькая жгучая жидкость. Она сглотнула два раза, но вкус не исчез. В животе бурлило, как в кастрюле с рисом. По телу прошла судорога. Адель закашлялась. Немного полежала тихо, потом села. Тошнота отступила. Адель сидела, хватая ртом воздух, тяжело глотая, обдумывала, успеет ли добежать до ванной, — и вдруг волна горячей отвратительной кислятины хлынула ей в рот, она выбралась из постели, прижав ко рту ладонь. Вкус был резкий, острый.
Она добежала до ванной и замерла над унитазом. Тошнота опять отступила; а потом вдруг все внутренности рванули вверх, к горлу, они, рывок за рывком, продавили себе путь к свободе, она увидела вспышки молний — и ее начало рвать, вокруг нее распространялся запах, резкий сладкий запах рвоты. Она смутно понимала, что за звуки издает. Рот снова заполнился потоком жижи. Адель закашлялась и поперхнулась. Изо рта свисала тонкая нитка слюны. Сидя на корточках, Адель, тяжело дыша, протянула руку к рулону туалетной бумаги и стерла слюну. Она понимала, что это еще не конец. Через секунду истязание продолжилось. Теперь рвота была горячей, как кипяток, судороги стали резче. Она вскрикнула от отчаяния. Рот наполнился бурлящей кислотой, свело челюсти. Еще одна судорога. В желудке уже ничего не осталось. Еще одна. Мышцы желудка выталкивали пустоту. Она сплюнула. Судорогой свело всю верхнюю часть тела. Боже мой! Это уже просто смешно! Ха-ха-ха.
Она положила голову на руку, обнимавшую край унитаза, закрыла глаза и почувствовала что-то похожее на блаженство. Какое счастье, когда тебя не рвет, когда ты свободна от гнилой тошноты, рвущей тело на клочки. Она подняла голову. Еще будет? Закружилась голова, она почувствовала восторг, ей стало даже весело. Она громко рассмеялась. Господи, дай мне умереть прямо на этом месте, потому что это — рай! Ноги были ватными, желудок болел, как будто по нему прошлись сапогами, горло саднило от ожогов, оставленных кислотой. Но избавление от рвоты было изысканным, трансцендентальным переживанием. Она доползла до постели и легла, в восторге от физического комфорта. В голове звенело. Будет ли еще? Да, наверняка, но не сейчас, не сейчас. Сейчас она будет лежать здесь неделю, а может, две. Она вспомнила, что забыла смыть воду. Ну ничего, через минутку она встанет и сделает это. Через день. Через два.
* * *
Льюин успел добраться до сарая, прежде чем его охватил сильнейший, непереносимый приступ слабости и повалил на землю. О нет, простонал он, обхватывая себя руками, о нет.
* * *
Джеймс почувствовал запах, как только закрыл за собой дверь.
— Адель?
Он побежал вверх по лестнице и ворвался в комнату. На ее белом вспотевшем лице появилась нежная печальная улыбка.
— Джеймс, тебе немножко нехорошо? — спросила она. Едва он почувствовал запах рвоты у нее изо рта, ему пришлось бежать в ванную.
Чуть позже им еще раз стало плохо. Ковыляя назад в спальню, Джеймс посмотрел на Сэма. Мальчик крепко спал и невинно пускал слюни. Джеймс забрался в постель. Адели уже стало лучше. Настолько, что захотелось покурить. И поесть. Джеймс смог сходить вниз, чтобы принести ей стакан молока с хлебом.
Что бы это ни было, Сэм этого не ел, думал он, стоя в холодной, ярко освещенной кухне. Кофе? Но от кофе не тошнит. Его по крайней мере ни разу в жизни не тошнило. А чашки он мыл сам. Потом он вспомнил: Сэм не ел чили. Мудрое дитя избрало веджибургер. Он обследовал тарелку, поковырял остатки вилкой, сморщился от отвращения. На вид все было вполне нормально. Из чего это состояло? Помидоры, лук, фасоль, томатная паста. Перец чили, естественно, и чеснок. Дель тысячу раз это готовила. И рис был самым обыкновенным рисом. Если бы лук был гнилым, Дель бы заметила. Это видно сразу же, как только начинаешь его резать.
— Может, пойдем в дом? — спросил он, потому что Джеймс сидел совершенно неподвижно.
Джеймс вздохнул:
— Ага.
* * *
Этот ужин очень сильно отличался от того, что был подан во время вечеринки несколько недель назад. Теперь это был обычный семейный ужин. И гость всего один. Никаких южноамериканских деликатесов; Сэм ел свое любимое пюре и веджибургер. С салатом, положенным на край тарелки, он разделался в первую очередь, чтобы от него избавиться. Для остальных Адель сделала чили с фасолью и рис. (Лондон в ней все равно давал о себе знать. Каждая тарелка была украшена мелко порубленной зеленью, в рис были добавлены семена мака. Сервировка.) На этот раз плохо скрытое нежелание Льюина класть в рот поданную еду скорее позабавило ее, нежели оскорбило. Элвис вертелся вокруг с выражением несокрушимого оптимизма на морде: ему никогда ничего не давали со стола, даже Сэм не давал, и Элвис это прекрасно знал. Но надежда побеждала опыт и удерживала у стола, заставляя следить, как вилки движутся от тарелок к ртам и обратно. А вдруг?
Льюин медленно, методично жевал, подвергая пищу всестороннему обследованию ноздрей и нёба, и лишь потом глотал кусок. Ему необходимы были усилия для того, чтобы проглотить нечто отличное от того, что он сам себе готовил. Усилия и решимость. Сначала ковыряешь вилкой в непривычном веществе и подхватываешь кусочек на вилку. Потом поднимаешь вилку и стараешься не смотреть на то, что к ней прилипло. (Льюин уже знал, что в природе не существовало такой пищи, которая выглядела бы вполне убедительно невинной.) Вдыхаешь воздух, настороженно выискивая, нет ли чего-то вредного, нет ли сухого незаметного благоухания плесени, аммиачного привкуса убоины, болезненного дуновения гнили, не скрывается ли что-то неизвестное под основным букетом, нет ли незнакомого привкуса у знакомых запахов. Тошнотворной вони концентрированной кислоты, радужно-мыльного выхлопа бензина.
Потом ты еще чуть-чуть поднимаешь вилку, подносишь ее поближе ко рту. Надо превозмочь себя и посмотреть на это прежде, чем оно прикоснется к твоему языку и губам, — там может оказаться аккуратно сложенное крылышко насекомого, например, или клок человеческих волос, или... как можно быстрее ты закрываешь глаза, и зубцы вилки прикасаются к твоему языку, и то, что было на них, вываливается в рот. У вилки вкус кислый, металлический, кровавый, ты быстрее вытаскиваешь ее изо рта, суешь обратно в тарелку. А в это время каждый нерв твоего рта лихорадочно отчитывается: пока все в порядке, хотя это, может быть, только пока все в порядке. Ты жуешь, проверяешь зубами каждый миллиметр на тот случай, если что-то спряталось внутри, какая-нибудь мерзость, что-нибудь ужасное... Больше оттягивать нельзя, в любом случае надо поскорей убирать изо рта этот непотребный плевок. Ради Бога, скорее глотать его. Гортань послушно проталкивает комок вниз, еще ниже, горло бьется в конвульсиях, рот становится липким от слюны, сердце бьется сильнее и чаще. И все это время надо делать вид, что все в порядке, даже изображать веселье. А самое главное — ни в коем случае нельзя все это выплевывать. Тебя ждет целая тарелка работы. Размеренно запиваешь все водой. Стараешься не забывать улыбаться.
Адель восхищенно, с уважением следила за этой упорной тяжелой борьбой. Она могла лишь догадываться, с какими трудностями сталкивается Льюин, но она хорошо видела его скованные дергающиеся движения, частые паузы, которые он делал, чтобы собрать волю в кулак. Какие суровые испытания нам всем порой приходится переносить, подумала она, и все лишь для того, чтобы справиться с очередными тридцатью минутами дня.
Наконец Льюин проглотил последний кусок, оттолкнул от себя тарелку, догадываясь, что делает это чересчур энергично, и улыбнулся Адель. Она с сочувствием улыбнулась ему в ответ.
— Спасибо вам, миссис Туллиан. Очень вкусно.
* * *
На сладкое (Джеймс не переносил выражение «на сладкое», а слово «десерт» произносил с ехидным звуком "э") было мороженое с ежевикой. Адель любила ежевику, потому что она доставалась бесплатно. И потому что эта ягода была непредсказуема: порой восхитительно сладкая, порой горькая. Ей нравились ее зернистость, подлинность. Она научила Сэма, как надо правильно ее собирать. Адель безошибочно догадывалась, что он согласился лишь из вежливости. Сэм не скрывал факт своего неверия в способность съедобных вещей произрастать на склонах холмов. Пока она не запихнула одну ягоду ему в рот и он не поднял брови от удивления. После этого он стал есть больше, чем класть в корзинку, несмотря на ее предостережения, и позже расплачиваться за непослушание. Стоял прекрасный день, холодный, но ясный; все было видно. Они гуляли по холмам, наслаждаясь птичьим щебетом. Сэм (впервые в жизни) увидел лягушку. Адель наткнулась на терновый куст, усыпанный запотевшими бархатистыми темными ягодами, очень крупными. Она дала одну из них Сэму, предупредив, что вкус будет совсем не таким, как у ежевики. Он задумчиво пожевал, сказал «хм» и вернулся к ежевике. Она согласилась, что вкус был несколько необычным.
Чтобы у Сэма больше не болел живот, она помыла ежевику и убрала ее в большую морозильную камеру, стоявшую в погребе. Адель понимала, что, размороженные, ягоды будут водянистыми, но хуже от этого не станут. Сэму, вероятно, понадобится неделя, чтобы справиться с ощущением, что природа его обманула.
И потом она про них забыла! Однажды она пошла за мороженым, порылась в морозильнике и обнаружила ягоды. Одна из корзинок перевернулась, и ей пришлось собирать ежевику со дна камеры. Ее посетила какая-то неожиданная мысль, но Сэм отвлек ее (закричал, что чайник вскипел), и мысль пропала. Немного постояв в замешательстве, она поставила корзинки на картонную коробку с мороженым и пошла назад, с большим трудом выключив по дороге свет.
Перед едой она поставила все блюда на стол. Сэм больше налегал на мороженое, чем на ягоды.
Покончив с основным блюдом, Льюин явно почувствовал себя лучше. Нежный десерт ярких расцветок был умят мгновенно. Адель всегда нравился скрежет вилок, соскребающих остатки с тарелок. Сэм облизал свое блюдце — хотя одну из ягод оставил на краешке, — чему она была очень рада. Чертова домохозяйка и мамаша, накинулась она сама на себя, но все-таки ей нравилось кормить своих мужиков. Джеймс умел готовить (хотя делал это гораздо реже, чем ему казалось), но ему это не нравилось. Как правило, от этого он впадал в тоску. Однажды Джеймс разбил три тарелки, накладывая в них рис, который был плохо промыт и поэтому не стряхивался с ложки. Она всегда старалась преувеличенно благодарить его за усилия, издавать побольше дебильного чавканья, делать разные одобрительные замечания. Он же тупо и бесстыдно запихивал еду себе в глотку. В общем, не повар.
Джеймс встал, чтобы приготовить кофе. Адель закурила и превратила блюдце в пепельницу. Она понимала, что рискует, но Джеймсу придется потерпеть. Это помогало ей чувствовать себя свободнее и раскованнее. Считается, что она художник, черт возьми, она выкрутится.
Льюин выковыривал языком твердые частицы пищи, застрявшие между зубов. Он как будто чем-то встревожен, подумала Адель, почти страдает.
— Тяжелый выдался день, Льюин?
— Ага. Сегодня усну быстро, это точно.
— А что, ты плохо спишь?
Ошибка, тут же поняла она. Навязчиво, назойливо, топорно. Опять роемся в поисках сморщенных носовых платков.
— Ну, порой бывает. Сны разные.
Похоже, что он не испытывал желания развивать эту тему. Все же Адель решила, что если ей удастся сделать так, чтобы он почувствовал себя в своей тарелке, он раскроется. Ведь он действительно выглядел уставшим.
— Можно мне пойти наверх почитать? — спросил Сэм.
Адель серьезно произнесла:
— Да, можно.
— Спасибо.
— На здоровье.
Сэм пожелал Льюину «спокойной ночи» и пошел наверх. Элвис, неохотно признавая, что пропала самая слабая надежда на то, что что-нибудь обломится, отправился за ним.
— Как продвигается картина?
— Кажется, неплохо. Хотя мне самой сложно сказать.
— Это ваша? — Льюин обернулся на портрет овцы.
— Да. Не знаю, закончила ли я уже...
— Не надо так прибедняться. Я считаю, что очень здорово.
Адель вспыхнула (такое с ней здесь случалось не часто) и вместе с Льюином посмотрела на картину. Да. Вроде нормально.
— Он немного встревожен, да? Уши торчком.
— Да, похоже на то.
— Даже испуган. Наверное.
Адель рассмеялась.
— Думаю, что не каждый день за ним подглядывают чужие тетки из-за кустов! Он, наверное, решил, что я хочу его поймать.
Она заметила, что переняла у Льюина местоимение мужского рода, но чувствовала, что это звучит вполне естественно. «Оно» казалось ей слишком холодным, а «она» — искусственным.
— Они как-то странно смотрят на людей, правда? — сказал она. — Они как будто умирают на мгновение. Застывают...
(просто улетают вдаль просто) не моргают. Как будто они отрицают твое существование, не видят тебя, как будто ты прозрачная.
Она понимала, что несколько преувеличивает, но ее и вправду изумляла отчужденность маленьких крепких существ, за которыми она наблюдала из терновника. Она чувствовала себя не прозрачной, хуже: несущественной, не имеющей никакого значения, не стоящей даже страха. Просто еще один предмет, как стена или кормушка. Если бы она вдруг умерла прямо здесь, овцы аккуратно перешагнули бы через нее. Между ними не мог возникнуть никакой контакт. Абсолютная отчужденность. Именно это ощущение она и пыталась передать, а получился страх. Овечий или ее собственный?
* * *
Джеймс стоял у раковины и мыл чашки. По его рукам текла холодная вода. (Никогда нельзя было быть уверенным в том, что Адель сделала это достаточно тщательно.) Теперь же они, несомненно, будут вымыты идеально, потому что мысли Джеймса были очень далеко.
Он сидел на корточках в том месте, где, наверное, сидел Льюин, и смотрел на дым костра. По другую сторону от костра кто-то двигался. Запах был плотным и удушливым.
Джеймс глазами Льюина видел, как фигура за костром протянула палку, ткнула в костер, поправила что-то. Вдруг изменилось направление ветра, и человека окутало дымом. Он согнулся, закашлялся. Глаза его сверкнули.
Джеймс потряс головой. Он отказывался в это верить. Наверное, это шутка. Наверное, в Уэльсе принято разыгрывать туристов, рассказывать им разные истории, чтобы они испугались и уехали. Он попытался вообразить, как Дэйв и Льюин совещаются над кружками с пивом, придумывают все новые и новые страсти. Я придумал, мы скажем, что Рауль убил, съел и похоронил своих детей, нет, давай скажем, что Рауль — дьявол и об этом знаем только мы; нет, лучше как будто дьявол выходит из моря, поднимается вверх по утесу во время прилива и утаскивает людей на дно. Думаешь, они поверят?
Не похоже на выдумку, подумал он, вспомнив, как Льюин сказал «я просто рассказываю о том, что видел, вот и все» и поморщился от собственного рассказа. Нет, Льюин не шутил. Он говорил обо всем этом всерьез; значит, он либо прав, либо не прав. То есть Рауль ибо убил и сжег своих дочерей, а потом обманул полицейских и заставил их поверить в то, что все это было просто несчастным случаем, либо нет. Допустим, он это сделал. К чему тогда история о женщине, убитой во время вечеринки? А зачем держать Эдит взаперти? Их он тоже убил? Для этого надо быть психом, серийным убийцей. Планировать каждую смерть и приводить план в исполнение. Заметать следы. Сообщать соседям ложную информацию. Обманывать полицию. Сумасшедший.
А может, Льюин просто все неправильно понял. Может, он видел самый невинный костер. Может быть, Рауль жег покрышки. Этим можно объяснить резкий запах и дым. Потом он закопал все остатки, потому что они выглядели безобразно. В конце концов, он же был архитектором, его крайне волновали вопросы эстетики и внешней красоты. А кусок шерсти? Вероятно, он закопал какую-то одежду. А кости? Он мог найти в поле мертвую овцу и решить, что другого способа избавиться от нее нет. Вот это гораздо больше похоже на правду. Гораздо больше, чем... все остальное.
у него была палка
Льюин рассказывал, что иногда кто-то нападает на овец. Собаки. Овец остается только сжигать и закапывать, что еще?
у него была
Джеймс резко выключил воду, затем снова включил и наклонился, чтобы немного попить. Вкус был какой-то странный.
* * *
Здесь можно сделать такую красивую комнату, думала Адель, когда они пили кофе. Каменные стены и толстые темные балки, а по трем сторонам — каменная скамья, крытая деревом, на которой можно сидеть и смотреть в окно. Адель надо научиться правильно разжигать камин. Первые попытки привели к тому, что дым валил во все стороны, но только не в трубу. Холодный зимний вечер, потрескивает огонь в камине, все вымыто и вычищено, Элвис рычит на треск поленьев, за окном ветер гоняет сухие листья. Если бы им удалось избавиться от сквозняков, она бы даже поставила у камина диван, принесла бы сверху одеяла и подушку. Они бы пили с Джеймсом виски и занимались любовью в сложных условиях, у камина. Дилайс так и сказала, что дому нужно немного любви. Она представила себе, как Джеймс прикасается к ней, гладит ее и огонь бросает отблески на их обнаженные тела. Ощущение холодного детского масла на теле, а потом на нее ложится Джеймс.
Она заметила, что Льюин наблюдает за ней, и снова покраснела. Ну, и он может присоединиться. Интересно, что он думает о каминах и детском масле? Она представила его и Джеймса вместе. Тяжелое мускулистое тело с более легким и стройным. Как в фильме с Оливером Ридом и Аланом Бейтсом. Согласился бы Джеймс на это? Она оценивающе посмотрела на него; он что-то говорил Льюину по поводу расшивки швов, особенно с западной стороны. Ну погоди, вот я затащу тебя наверх, подумала она, и в животе у нее сжалось.
Льюин собрался уходить, Джеймс сходил за своей курткой.
— Я пройдусь с тобой немного, — сказал он. — Мне не помешает проветриться.
Льюин, уже поблагодаривший Адель и получивший в ответ «не стоит» и «спасибо, что пришел нас навестить», неловко стоял и смотрел на картину. Когда Адель принялась убирать со стола тарелки и чашки, он решил ей помочь. Ей показалось, что он что-то хотел ей сказать, но не смог. Она подумала, что ошибалась в нем, что он хотел сказать ей, что она ему нравится, прошептать, чтобы она завтра попыталась сбежать, он будет ждать ее в сарае. Откажется ли она? Конечно, откажется. Но если он будет настаивать... Хм. В нем определенно было что-то еще, кроме открытого взгляда голубых глаз и, несомненно, привлекательной сильной личности.
Она признавала, что была доступна для молчаливых, сложных, мрачных мужчин. Прошло много лет, прежде чем она поняла: тайна, которая, как она полагала, пряталась глубоко в Джеймсе, была всего лишь отсутствием тайны, не водой, а застойным прудом. То, прежнее, восхищение она теперь испытывала лишь, когда они выходили в открытое море неистовой страсти. Об этом приятно было думать. Но корабль стоял на якоре вот уже, скажем, десять дней, чтобы не соврать, хотя это длится уже, наверное, недели три. Из-за переезда и неприятностей, случившихся с Сэмом, не говоря уже о дурацком шуме, который издавали замечательные старинные пружины их кровати, и о том, что настроение постоянно портили сквозняки... в общем, как-то не сходилось.
От всех этих тревожных сомнений: если они не занимаются любовью, то что им тогда делать друг с другом? — из-за тревоги за их отношения (это слово она всегда произносила с американским акцентом), из-за раздумий, кто из них виноват и не постарела ли она и больше его не привлекает, не наскучила ли она ему, — из-за всего этого Адель раздражалась и злилась. Она мысленно раздела Льюина и обнаружила большого крепкого мужчину, который (насколько она знала) всю свою жизнь прожил в одиночестве и кое на что мог бы сгодиться. Она посмеялась над собственными мыслями, но именно такими они и были. Сможет ли она плыть дальше с другой командой? Есть только один способ выяснить это.
Джеймс вернулся с куртками в руках; она осознала, что чуть не начала флиртовать с Льюином, если флирт вообще помещался в голове этого темного мужика. Ну, девушке же надо как-нибудь себя развлекать, если корабль дал течь. Она улыбнулась и пожала протянутую руку.
— Приятно было тебя видеть, Льюин. Спасибо за помощь. Спокойной ночи.
— До свидания, миссис Туллиан.
— Я ненадолго, Дель.
* * *
Как только Льюин почувствовал струю холодного ночного воздуха, он сразу же понял, что заболевает. В дополнение к постоянным внутренним ощущениям последние полчаса по его телу бродило какое-то неопределенное ощущение. Теперь он чувствовал, как желудок сдавило. Льюин старался расслабить мышцы, дышать помедленнее, не бороться, а успокоиться. Джеймс молча шел рядом. В его голове роились мысли, и он никак не мог разобраться в них и произнести вслух хоть одну из них. Джеймс надеялся, что ночной воздух проветрит его мозги, но эффект получился прямо противоположный: мрак лишь сгущался. Они дошли до места, где тропинка, ведшая к дому Льюина, пересекалась с дорогой, и остановились.
— Послушай, Льюин. То, что ты раньше сказал. Про костер...
Джеймс не знал, что именно он сможет сказать. Он просто схватился за ближайший конец, торчащий из спутанного клубка его сознания.
— Это ведь могло быть все что угодно. Разве нет? Это же не обязательно то, что ты думаешь. Я хочу сказать, что трудно во все это поверить, согласись.
Льюин хмыкнул и пожал плечами.
— Что видел, то видел. Хочешь верь, хочешь нет.
— Я не сомневаюсь в том, что ты видел именно это. Просто наверняка этому есть еще какое-нибудь объяснение.
— Рауль Шарпантье был нехорошим человеком. Честно говоря, я думаю, он был плохим человеком. Злым. Я понятия не имею, что он делал и чего он не делал. Я действительно ничего не видел. Поэтому я ничего не сказал полицейским. Лучше бы рассказал, честное слово. Если бы я мог вернуть прошлое, я бы рассказал. На их вечеринках люди не просто собирались, чтобы повеселиться. Дэйв тебе этого не сказал, но он видел то же, что видел я. Люди надевали маски и какие-то штуки на головы и играли в игры. Однажды я видел, как Рауль гонял их палкой и они падали, такие были пьяные. На краю утеса. В темноте. Они совокуплялись в поле. Чудо, что больше никто не упал. А может, кто-нибудь и падал, просто об этом не узнали. Может быть, та женщина не была единственной жертвой. Эдит говорила, что видела, как она танцевала с ним перед тем, как упасть. Эдит говорила, у него был нож. Кто знает, что еще она видела? Рауль сказал, что она была сумасшедшая. Ну, она вела себя как сумасшедшая, это верно, она говорила то, что говорят сумасшедшие. Но почему она сошла с ума? К тому же это не значит, что все, что она говорила, неправда. Я считаю, что она сошла с ума, потому что — извини меня — обосралась от страха. Ее напугал Рауль.
И она сказала, сказала мне, что Рауль хотел убить ее и детей. А потом дети исчезли, уехали в какую-то замечательную школу, неизвестно куда, сразу же после того, как он разжег среди лета костер и закопал пепел. И с тех пор никто их не видел. Эдит выпала из окна. Кто знает, что произошло, кроме Рауля, который ходил и всем рассказывал, что она сошла с ума и ее нужно держать в клетке, как будто она — животное. Доктор на Харлей-стрит? Кто его видел, кроме Рауля? А потом дом сгорел. Как раз когда он вышел погулять. Все просто — раз, и сгорело! И он уезжает в свою Францию или куда-то там еще. Ты можешь сказать, что трудно во все это поверить, но ты его не видел, ты не видел Эдит. Не видел детей. Боже милостивый! На смертном одре я пожалею, что никому ничего не сказал, не помог ей, когда она просила меня об этом. Может, мне бы удалось его остановить, я мог бы хоть что-нибудь сказать...
Льюин замолчал; у него в горле застрял горячий, мешавший дышать ком желчи. Джеймс с изумлением посмотрел на него: он не знал, что Льюин способен на такую страсть, что он может выразить ее словами. Он не знал, что ответить, но когда Льюин пожал ему руку, а потом неловко потянул его к себе, в ответ Джеймс похлопал его по плечу. Льюин прижал его к себе на мгновение, закрыл глаза. Потом он отпустил Джеймса и пошел по своей тропе.
— До встречи, Джеймс.
— Спокойной ночи, Льюин.
* * *
Адель пошла спать. Почему-то мытье посуды показалось ей туманной отдаленной повинностью, которой можно будет заняться когда-нибудь в будущем, может, завтра, может, на следующей неделе. Ей надо было полежать. В желудке все крутилось, как в миксере. То, что она приняла за желание, постепенно превращалось в твердый чувствительный комок у нее в паху. От перспективы соскребывания объедков с тарелок тошнило. Если вдуматься, то само понятие пищи было отвратительно. Любой пищи. Мясной пирог, цыпленок, огромная тарелка жирного жареного хлеба с фасолью и колбасой. Сыр и выпивка. Хватит, сказала она себе, когда какой-то сфинктер внутри резко сократился.
Адель стало жарко, она была раздражена. Пинком отбросила одеяла в сторону, выставила ногу. Нога тут же замерзла. Она перевернулась на живот, и в рот потекла какая-то горькая жгучая жидкость. Она сглотнула два раза, но вкус не исчез. В животе бурлило, как в кастрюле с рисом. По телу прошла судорога. Адель закашлялась. Немного полежала тихо, потом села. Тошнота отступила. Адель сидела, хватая ртом воздух, тяжело глотая, обдумывала, успеет ли добежать до ванной, — и вдруг волна горячей отвратительной кислятины хлынула ей в рот, она выбралась из постели, прижав ко рту ладонь. Вкус был резкий, острый.
Она добежала до ванной и замерла над унитазом. Тошнота опять отступила; а потом вдруг все внутренности рванули вверх, к горлу, они, рывок за рывком, продавили себе путь к свободе, она увидела вспышки молний — и ее начало рвать, вокруг нее распространялся запах, резкий сладкий запах рвоты. Она смутно понимала, что за звуки издает. Рот снова заполнился потоком жижи. Адель закашлялась и поперхнулась. Изо рта свисала тонкая нитка слюны. Сидя на корточках, Адель, тяжело дыша, протянула руку к рулону туалетной бумаги и стерла слюну. Она понимала, что это еще не конец. Через секунду истязание продолжилось. Теперь рвота была горячей, как кипяток, судороги стали резче. Она вскрикнула от отчаяния. Рот наполнился бурлящей кислотой, свело челюсти. Еще одна судорога. В желудке уже ничего не осталось. Еще одна. Мышцы желудка выталкивали пустоту. Она сплюнула. Судорогой свело всю верхнюю часть тела. Боже мой! Это уже просто смешно! Ха-ха-ха.
Она положила голову на руку, обнимавшую край унитаза, закрыла глаза и почувствовала что-то похожее на блаженство. Какое счастье, когда тебя не рвет, когда ты свободна от гнилой тошноты, рвущей тело на клочки. Она подняла голову. Еще будет? Закружилась голова, она почувствовала восторг, ей стало даже весело. Она громко рассмеялась. Господи, дай мне умереть прямо на этом месте, потому что это — рай! Ноги были ватными, желудок болел, как будто по нему прошлись сапогами, горло саднило от ожогов, оставленных кислотой. Но избавление от рвоты было изысканным, трансцендентальным переживанием. Она доползла до постели и легла, в восторге от физического комфорта. В голове звенело. Будет ли еще? Да, наверняка, но не сейчас, не сейчас. Сейчас она будет лежать здесь неделю, а может, две. Она вспомнила, что забыла смыть воду. Ну ничего, через минутку она встанет и сделает это. Через день. Через два.
* * *
Льюин успел добраться до сарая, прежде чем его охватил сильнейший, непереносимый приступ слабости и повалил на землю. О нет, простонал он, обхватывая себя руками, о нет.
* * *
Джеймс почувствовал запах, как только закрыл за собой дверь.
— Адель?
Он побежал вверх по лестнице и ворвался в комнату. На ее белом вспотевшем лице появилась нежная печальная улыбка.
— Джеймс, тебе немножко нехорошо? — спросила она. Едва он почувствовал запах рвоты у нее изо рта, ему пришлось бежать в ванную.
Чуть позже им еще раз стало плохо. Ковыляя назад в спальню, Джеймс посмотрел на Сэма. Мальчик крепко спал и невинно пускал слюни. Джеймс забрался в постель. Адели уже стало лучше. Настолько, что захотелось покурить. И поесть. Джеймс смог сходить вниз, чтобы принести ей стакан молока с хлебом.
Что бы это ни было, Сэм этого не ел, думал он, стоя в холодной, ярко освещенной кухне. Кофе? Но от кофе не тошнит. Его по крайней мере ни разу в жизни не тошнило. А чашки он мыл сам. Потом он вспомнил: Сэм не ел чили. Мудрое дитя избрало веджибургер. Он обследовал тарелку, поковырял остатки вилкой, сморщился от отвращения. На вид все было вполне нормально. Из чего это состояло? Помидоры, лук, фасоль, томатная паста. Перец чили, естественно, и чеснок. Дель тысячу раз это готовила. И рис был самым обыкновенным рисом. Если бы лук был гнилым, Дель бы заметила. Это видно сразу же, как только начинаешь его резать.