Страница:
«Мы все безумцы, – подумал он, не в силах отвести взгляд от темного плаща младшей Ё. – Прав был Первый император, когда сказал, что кровь героев отравлена их мужеством».
Учитывая особенности освещения, плащ, наброшенный на плечи Ё Чьёр, должен был быть кроваво-красным.
«Она девственница!» Йёю представил себе некоторые из последствий начинающегося утра, и у него закружилась голова. Но он преодолел минутную слабость, и ничем не показав ни своего волнения, ни того, что он увидел и понял, начал медленный и торжественный, как предписывали закон и традиция, подъем по лестнице, которая, казалось, вела прямо в небо.
Из всех картин, которые украшали лестницу, он заинтересовался только двумя: неканоническим «Одиноким бдением» – «У меня определенно имеется склонность к анархии, – подумал он с удовольствием, – и вполне традиционным, но наполненным глубоким философским смыслом «Утренним поцелуем». Именно «Утренний поцелуй» вернул его к мыслям о принцессе Сцлафш. В принципе думать о ней предписывали правила паломничества, но Йёю сильно сомневался, что жрецы храма пришли бы в восторг, узнай они содержание его мыслей.
Йёю думал о том, что хотя история принцессы случилась еще в доимперский период, как минимум в двух отношениях ее образ сыграл выдающуюся роль в духовном и культурном созревании империи. Во-первых, думал Йёю, культ Чшарцша'ш получил свою героиню, которая мыслилась в рамках философии Родового Начала как персонификация Безумной Богини. Более того, именно образ принцессы сохранил культ и позволил ему просуществовать так долго. Императоры ведь полагали себя потомками Седого Льва и Сцлафш, хотя в этом и было заключено скрытое противоречие. Потомки двух самых древних и самых знаменитых династий в аханской истории, без сомнения, с полным правом могли претендовать на престол империи. Но, с другой стороны, династия императоров Ахана возникла в результате изнасилования. И в этом, если задуматься, и заключался сакральный смысл империи. Империя есть насилие, возведенное в ранг принципа.
«Об этом стоило бы написать книгу, – решил Йёю. – Написать историю империи, как своеобразную трансформацию истории Сцлафш. Естественно, в метафорической форме, понятной тем, кто прошел путь постижения, и соответственно не способной, в силу сложной иносказательности, обратить мысли плебса к дурному».
А во-вторых, именно проблемы, порожденные двойственностью образа принцессы Сцлафш, стали толчком к разработке совершенно новых техник подготовки танцоров и игроков в Жизнь. Если бы не это, младшая Ё выглядела бы сейчас так же, как выглядят женщины-плебейки, занимающиеся спортом или служащие на флоте: мужеподобные существа с накачанными мускулами и полным отсутствием женственности. Увы, методы, используемые аристократией, слишком сложны, а значит, и дороги.
«Такова жизнь, – подумал Йёю с философским цинизмом. – За все приходится платить. За красоту, за ум, за право прожить длинную жизнь».
Они уже почти достигли вершины подъема, и Йёю понял вдруг, что старость уже заглядывает в его глаза. Нет, он не устал и даже не запыхался. Физически в свои сто сорок два года он был все еще крепок, но вот душевно… Он поймал себя на том, что вопреки твердому запрету, который он наложил на мысли об актуальном, подсознательно все время возвращается к среднему Ё, и место, где они оба оказались сейчас, играет в этом отнюдь не последнюю роль. Это была слабость. Йёю рассмотрел ее с честным вниманием и пришел к выводу, что, во-первых, следует возобновить ментальный тренинг, а, во-вторых, «бегая от солнца, станешь тенью». Нечего делать вид, что ты можешь не думать об этом, если ты все равно об этом думаешь.
Не раз и не два за эти семьдесят лет возвращался он к тому, что произошло тогда. Вернее, не произошло. А еще вернее, случилось так, как случилось.
Он не открыл секрета Ё никому. Даже старый император не знал, какое открытие совершил Йёю на его деньги и его именем. Обычно Йёю долго обдумывал, но быстро делал. Так было и на этот раз. Решение было принято, и Йёю стал искать уместный способ его реализации. Случай открыл перед ним «лазоревые врата», «удача заглянула ему в глаза», и «заря осветила путь». Впрочем, он и сам приложил некоторые усилия к тому, чтобы однажды агент 17—36, собиравший столичные сплетни, сообщил между прочим, что жемчужный господин Ё Чжоййю внял уговорам кавалерственной дамы Эй и согласился подняться на вершину холма Чшарцша'ш. Эй Благочестивая, известная столичная психопатка, но притом женщина влиятельная и неглупая, умевшая извлекать пользу и из своего религиозного фанатизма, и из своих истерических выходок, уговорила среднего Ё «сделать жест, достойный истинного аханского дворянина». Речь шла об обряде дефлорации шестой дочери княгини Яай Тчу, и княгиня – еще одна городская сумасшедшая – желала, чтобы это знаменательное в жизни каждой женщины событие произошло именно в храме, посвященном принцессе Сцлафш, именно в ночь Темной Луны, и именно с одним из первых мужчин Поколения. Ё, несомненно, таковым и был. Более того, он был таким кандидатом в восприемники, о котором Яай Тчу – жена председателя верховного суда империи – могла только мечтать. Чем купила Эй самого Ё, Йею не знал, да и не интересовался. Что-нибудь да предложила. За так такие дела не делаются, особенно на этом уровне. Но между прочим, история была занятная, она демонстрировала, что кликушество тоже может стать инструментом власти. В умных руках, разумеется.
Узнав о его согласии, Йёю понял, что сам Айн-Ши-Ча заглядывает ему через плечо. Лучшего места и времени для встречи и спокойной беседы и желать было нельзя. Храмы Чшарцша'ш могли рассматриваться, как лучшее место для интимной беседы, потому что они принципиально не прослушивались. Это во-первых, а, во-вторых, феномен присутствия в храме был интересен тем, что, по определению, находясь на виду у всех, ты всегда имел возможность уединиться с любым другим присутствующим, чаще все-таки с присутствующей, и никто не заметил бы этого, потому что просто не обратил бы внимания. Естественное не бросается в глаза, ведь так?
Йёю не стал смотреть на то, как лишается девственности будущая ректор Тхоланской Академии, таких сцен он видел в этом храме достаточно, чтобы знать – ничего интересного ни для Ё, ни для юной Тчу, ни для зрителей не будет. Рутина ортодоксального видения мира, и ничего более. Йёю провел немного времени сначала с одной малознакомой девушкой, пришедшей сюда в поисках приключений, а потом с другой, на этот раз хорошо ему знакомой – третьей женой его собственного отца – и наконец, улучив момент, перехватил Ё, спускавшегося в одиночестве от верхних бассейнов к нижним.
Ах, как славно они поговорили в тот день! Какая интересная, по-настоящему сложная и поучительная во всех смыслах беседа построилась во взаимодействии с Ё. Ё, которого Йёю до того лично почти не знал, оказался тонким и воспитанным собеседником, способным строить диалог сразу на двух уровнях, вплетая в него дивный орнамент третьего уровня – подтекста. Йёю даже стал сомневаться в собственных выводах, встретившись с замечательным примером истинно аханской образованности, но факты упрямая вещь, не так ли? И в конце концов, они пришли к некоторому взаимопониманию, которое должно было еще созреть, конечно, и наполниться содержанием, но уже теперь сулило обеим сторонам немалые выгоды.
Из храма Чщарцша'ш Йёю унес с собой два чувства, достойные быть запечатленными в самых секретных разделах его «архива»: чувство симпатии к Ё Чжоййю, кем бы ни был на самом деле этот человек; и чувство удачи, которую Щедрая Богиня «положила прямо в его кошелек». Увы, если первое из этих чувств могло еще длить свое существование хотя бы в сфере светлых воспоминаний, то второе… Через несколько дней из сводки обер-префекта империи Йёю узнал о трагической гибели его светлости среднего Ё и других находившихся на борту его яхты лиц.
Семьдесят лет после этого Йёю задавал себе вопрос, что это было? Он провел тщательное расследование. Он не жалел ни людей, ни денег, но в данном случае продвинулся ничуть не дальше, чем полиция и страховое общество, изучавшие, каждый по отдельности и со своей точки зрения, трагедию, случившуюся в небе далекой планеты. Йёю оставалось лишь признать, что или все было именно так, как утверждала полиция, или здесь имела место игра такого уровня, что даже он не мог сделать в ней своего собственного хода. Со временем Йёю стал все больше склоняться к первому варианту, но теперь, когда Ё неожиданно вернулся – через семь десятилетий! – он вынужден был пересмотреть свои прежние выводы. А вопрос, волновавший его тогда, теперь обрел новый смысл и новый контекст. Итак, что же произошло тогда, семьдесят лет назад?
За прошедшие недели осторожно активированная сеть никогда официально не существовавшей Собственной Информационно-Аналитической Палаты двадцать третьего императора Ахана принесла Йёю немало материала для размышлений. Во-первых, без особого удивления, впрочем, он узнал, что делом Ё занимаются одновременно полиция, Железная Башня и контрразведка флота. О результатах флотского и полицейского расследований он был осведомлен. О выводах Железной Башни ему сообщила Цо.
Йёю взглянул на женщину, опередившую его на несколько метров. Сейчас она рассматривала «Золотую мозаику» – сорок третье совокупление Сцлафш: принцесса и Младший Лев – и была погружена в свои мысли, а были или не были эти мысли связаны с содержанием картины, знать Йёю было не дано. «Во что же мы играем с тобой, сладчайшая Цо?» Или это Башня играет с ним? А смысл?
Йёю любил загадки, но эту следовало оставить на потом.
«А дело Ё? – спросил он себя. – Не из того же ли оно ряда, что и явление Цо?» И не следует ли и его «записать» в загадки, которые будут конечно же решены, но не теперь, а тогда, когда он узнает больше? И все-таки не думать о Ё он сейчас не мог.
Итак, что же узнали дознаватели? О, они узнали многое, и все это многое непротиворечиво указывало на то, что его светлость Ё и его друзья и в самом деле провели семьдесят лет в стазисном поле. Если это правда, то «анализ» Йёю, сделанный им, чтобы оказать услугу вернувшемуся с Посмертных полей сероглазому, мог оказаться близок к истине. В конце концов, два заговора могли наложиться один на другой, и Ё мог пострадать не из-за своей принадлежности к Легиону, а из-за того, что его Маска участвовала в сложных династических играх империи. В этом случае его спутники почти стопроцентно оказывались именно теми, за кого себя выдавали, вернее, кем были на самом деле. Данные Йёю такому выводу не противоречили – он успел проверить их биографии – и то, что творилось вокруг Ё и полковника, показывало, что и другие силы признали в них их же самих. Впрочем, именно то, что клан Ё так резко отреагировал на возвращение среднего Ё, ставило под сомнение и полковника и остальных. В конце концов, Йёю как никто другой знал, что при должном умении и достаточных средствах обмануть можно любого. Наверное, даже богов.
А вот если это был обман, и вся история со стазисом была придумана и залегендирована, тогда многое обретало совсем иной вид и смысл. Во-первых, это означало, что и графиня Нор, и младшая Йя, и полковник Вараба – все они были и есть – люди Легиона. А во-вторых, это значит, что Легион жив. Вот это и было главным, хотя не менее интересным было бы узнать, кто они такие? Ну не ратай. Этими историями могли развлекать кого угодно, но только не Йёю. Нет, они не ратай. И цвет кожи не совпадает, и стиль не тот. Да и не было у Федерации таких возможностей, чтобы внедрить так много агентов на такой высокий уровень. Конечно, какие-то игры с Легионом у ратай быть могли. В это как раз поверить не трудно, и все же официальная версия переворота была для Йёю слишком примитивной, чтобы в нее поверить. Что-то там было гораздо более сложное и неординарное. Но об этом потом. А вот кто же они на самом деле, аханки или существа из иного мира, о котором никто ничего не знает, узнать было бы небезынтересно. Этот вопрос следовало держать под рукой. Ответ на него был мощным оружием сам по себе.
А Легион? То, что что-то от Легиона да уцелело, было ясно и так. Камни. Вот ключевое слово. Камни представляли огромную ценность сами по себе, но в умелых руках и при должном расчете являлись мощным инструментом, возможности которого были гораздо шире, чем примитивное «техническое» использование. Гораздо шире.
Они благополучно миновали Великий Перелом – последнюю двадцатипятиметровую лестницу с крутизной, приближающейся к сорока градусам, и вышли к подножию Печальницы – десятиметровой гранитной статуи, изображающей Сцлафш, оплакивающую последнего спутника. Младший Лев был убит под стенами Тхолана, и что творили в столице солдаты принцессы, не только с ее позволения, но и по ее прямому приказу, не любили вспоминать даже нынешние, ревизионистски настроенные историки. Йёю читал когда-то мало кому известную хронику того времени. Безвестный хронист писал скупым и сухим языком делопроизводителя, но от подробностей, приводимых им, волосы вставали дыбом даже у такого прожженного циника, каким с ранней юности являлся Йёю. Впрочем, адепты культа Чшарцша'ш по вполне понятным причинам предпочитали вспоминать совсем другой эпизод: гибель в бою самого младшего из спутников принцессы и единственного Льва среди ее приверженцев.
Бегло осмотрев статую и мозаичное панно, они вышли на последний отрезок тропы, который плавной дугой с небольшим углом подъема выводил ко вторым вратам.
– Сколько лет ты служила на флоте? – спросил Йёю.
– Пятнадцать, – не задумываясь, ответила Цо и повернулась к нему лицом. На ее губах блуждала тень улыбки.
«Она великолепна! – решил Йёю. – Она смогла разыграть меня, как обычного Лауреата». Он не расстроился, ведь ничего страшного не произошло. Он восхитился, потому что умел ценить профессионалов.
– В каком же звании ты ушла в Башню?
– Мастера-оператора, – ответила она.
Да, все сходилось. Академия флота и, скорее всего, университет до нее, а затем пятнадцать лет службы. Плохим специалистом она не могла быть, по определению. Средним тоже. Ее просто не взяли бы в Башню. А ведь до звания мастера-оператора дослужиться гораздо труднее, чем до соответствующего ему по «Уложению о чинах и званиях воинских» звания армейского подполковника. И кем же, спрашивается, служит полковник в Железной Башне? Тенью? Вряд ли. Это было бы слишком расточительно.
– Как ты оказалась моей тенью?
– Я вела ваше дело, Йёю. – Сейчас она была серьезна. – Полагаю, что в ближайшее время вы будете прощены.
Итак, она только что сообщила ему самую важную на сегодня новость и… и призналась в любви.
– Вы меня заинтересовали, и я решила с вами познакомиться, – сказала она с улыбкой.
«А вот это уже лишнее, – мысленно поморщился Йёю. – За кого ты меня принимаешь? Неужели Лауреат не может прочесть подтекст?»
Она вела его дело, заинтересовалась и… влюбилась. Может такое случиться? Может, и случалось в прошлом. Исключает ли это полностью возможность более сложной игры? Нет, конечно, но сильно снижает вероятность такого продолжения. Наткнись она на правду, с ним говорили бы иначе. Она же сама и говорила бы. И все же… «Пусть дозорные остаются на башнях», как выразился Первый император.
– Ты замечательно меня разыграла, – улыбнулся ей в ответ Йёю. – Как твое полное имя?
– Цо Зианш.
– Я польщен. – Йёю поклонился. – И я прошу вас считать, моя светлая госпожа, что это я пригласил вас сегодня в храм.
Улыбка осветила ее лицо.
Глава 7
Учитывая особенности освещения, плащ, наброшенный на плечи Ё Чьёр, должен был быть кроваво-красным.
«Она девственница!» Йёю представил себе некоторые из последствий начинающегося утра, и у него закружилась голова. Но он преодолел минутную слабость, и ничем не показав ни своего волнения, ни того, что он увидел и понял, начал медленный и торжественный, как предписывали закон и традиция, подъем по лестнице, которая, казалось, вела прямо в небо.
Из всех картин, которые украшали лестницу, он заинтересовался только двумя: неканоническим «Одиноким бдением» – «У меня определенно имеется склонность к анархии, – подумал он с удовольствием, – и вполне традиционным, но наполненным глубоким философским смыслом «Утренним поцелуем». Именно «Утренний поцелуй» вернул его к мыслям о принцессе Сцлафш. В принципе думать о ней предписывали правила паломничества, но Йёю сильно сомневался, что жрецы храма пришли бы в восторг, узнай они содержание его мыслей.
Йёю думал о том, что хотя история принцессы случилась еще в доимперский период, как минимум в двух отношениях ее образ сыграл выдающуюся роль в духовном и культурном созревании империи. Во-первых, думал Йёю, культ Чшарцша'ш получил свою героиню, которая мыслилась в рамках философии Родового Начала как персонификация Безумной Богини. Более того, именно образ принцессы сохранил культ и позволил ему просуществовать так долго. Императоры ведь полагали себя потомками Седого Льва и Сцлафш, хотя в этом и было заключено скрытое противоречие. Потомки двух самых древних и самых знаменитых династий в аханской истории, без сомнения, с полным правом могли претендовать на престол империи. Но, с другой стороны, династия императоров Ахана возникла в результате изнасилования. И в этом, если задуматься, и заключался сакральный смысл империи. Империя есть насилие, возведенное в ранг принципа.
«Об этом стоило бы написать книгу, – решил Йёю. – Написать историю империи, как своеобразную трансформацию истории Сцлафш. Естественно, в метафорической форме, понятной тем, кто прошел путь постижения, и соответственно не способной, в силу сложной иносказательности, обратить мысли плебса к дурному».
А во-вторых, именно проблемы, порожденные двойственностью образа принцессы Сцлафш, стали толчком к разработке совершенно новых техник подготовки танцоров и игроков в Жизнь. Если бы не это, младшая Ё выглядела бы сейчас так же, как выглядят женщины-плебейки, занимающиеся спортом или служащие на флоте: мужеподобные существа с накачанными мускулами и полным отсутствием женственности. Увы, методы, используемые аристократией, слишком сложны, а значит, и дороги.
«Такова жизнь, – подумал Йёю с философским цинизмом. – За все приходится платить. За красоту, за ум, за право прожить длинную жизнь».
Они уже почти достигли вершины подъема, и Йёю понял вдруг, что старость уже заглядывает в его глаза. Нет, он не устал и даже не запыхался. Физически в свои сто сорок два года он был все еще крепок, но вот душевно… Он поймал себя на том, что вопреки твердому запрету, который он наложил на мысли об актуальном, подсознательно все время возвращается к среднему Ё, и место, где они оба оказались сейчас, играет в этом отнюдь не последнюю роль. Это была слабость. Йёю рассмотрел ее с честным вниманием и пришел к выводу, что, во-первых, следует возобновить ментальный тренинг, а, во-вторых, «бегая от солнца, станешь тенью». Нечего делать вид, что ты можешь не думать об этом, если ты все равно об этом думаешь.
Не раз и не два за эти семьдесят лет возвращался он к тому, что произошло тогда. Вернее, не произошло. А еще вернее, случилось так, как случилось.
Он не открыл секрета Ё никому. Даже старый император не знал, какое открытие совершил Йёю на его деньги и его именем. Обычно Йёю долго обдумывал, но быстро делал. Так было и на этот раз. Решение было принято, и Йёю стал искать уместный способ его реализации. Случай открыл перед ним «лазоревые врата», «удача заглянула ему в глаза», и «заря осветила путь». Впрочем, он и сам приложил некоторые усилия к тому, чтобы однажды агент 17—36, собиравший столичные сплетни, сообщил между прочим, что жемчужный господин Ё Чжоййю внял уговорам кавалерственной дамы Эй и согласился подняться на вершину холма Чшарцша'ш. Эй Благочестивая, известная столичная психопатка, но притом женщина влиятельная и неглупая, умевшая извлекать пользу и из своего религиозного фанатизма, и из своих истерических выходок, уговорила среднего Ё «сделать жест, достойный истинного аханского дворянина». Речь шла об обряде дефлорации шестой дочери княгини Яай Тчу, и княгиня – еще одна городская сумасшедшая – желала, чтобы это знаменательное в жизни каждой женщины событие произошло именно в храме, посвященном принцессе Сцлафш, именно в ночь Темной Луны, и именно с одним из первых мужчин Поколения. Ё, несомненно, таковым и был. Более того, он был таким кандидатом в восприемники, о котором Яай Тчу – жена председателя верховного суда империи – могла только мечтать. Чем купила Эй самого Ё, Йею не знал, да и не интересовался. Что-нибудь да предложила. За так такие дела не делаются, особенно на этом уровне. Но между прочим, история была занятная, она демонстрировала, что кликушество тоже может стать инструментом власти. В умных руках, разумеется.
Узнав о его согласии, Йёю понял, что сам Айн-Ши-Ча заглядывает ему через плечо. Лучшего места и времени для встречи и спокойной беседы и желать было нельзя. Храмы Чшарцша'ш могли рассматриваться, как лучшее место для интимной беседы, потому что они принципиально не прослушивались. Это во-первых, а, во-вторых, феномен присутствия в храме был интересен тем, что, по определению, находясь на виду у всех, ты всегда имел возможность уединиться с любым другим присутствующим, чаще все-таки с присутствующей, и никто не заметил бы этого, потому что просто не обратил бы внимания. Естественное не бросается в глаза, ведь так?
Йёю не стал смотреть на то, как лишается девственности будущая ректор Тхоланской Академии, таких сцен он видел в этом храме достаточно, чтобы знать – ничего интересного ни для Ё, ни для юной Тчу, ни для зрителей не будет. Рутина ортодоксального видения мира, и ничего более. Йёю провел немного времени сначала с одной малознакомой девушкой, пришедшей сюда в поисках приключений, а потом с другой, на этот раз хорошо ему знакомой – третьей женой его собственного отца – и наконец, улучив момент, перехватил Ё, спускавшегося в одиночестве от верхних бассейнов к нижним.
Ах, как славно они поговорили в тот день! Какая интересная, по-настоящему сложная и поучительная во всех смыслах беседа построилась во взаимодействии с Ё. Ё, которого Йёю до того лично почти не знал, оказался тонким и воспитанным собеседником, способным строить диалог сразу на двух уровнях, вплетая в него дивный орнамент третьего уровня – подтекста. Йёю даже стал сомневаться в собственных выводах, встретившись с замечательным примером истинно аханской образованности, но факты упрямая вещь, не так ли? И в конце концов, они пришли к некоторому взаимопониманию, которое должно было еще созреть, конечно, и наполниться содержанием, но уже теперь сулило обеим сторонам немалые выгоды.
Из храма Чщарцша'ш Йёю унес с собой два чувства, достойные быть запечатленными в самых секретных разделах его «архива»: чувство симпатии к Ё Чжоййю, кем бы ни был на самом деле этот человек; и чувство удачи, которую Щедрая Богиня «положила прямо в его кошелек». Увы, если первое из этих чувств могло еще длить свое существование хотя бы в сфере светлых воспоминаний, то второе… Через несколько дней из сводки обер-префекта империи Йёю узнал о трагической гибели его светлости среднего Ё и других находившихся на борту его яхты лиц.
Семьдесят лет после этого Йёю задавал себе вопрос, что это было? Он провел тщательное расследование. Он не жалел ни людей, ни денег, но в данном случае продвинулся ничуть не дальше, чем полиция и страховое общество, изучавшие, каждый по отдельности и со своей точки зрения, трагедию, случившуюся в небе далекой планеты. Йёю оставалось лишь признать, что или все было именно так, как утверждала полиция, или здесь имела место игра такого уровня, что даже он не мог сделать в ней своего собственного хода. Со временем Йёю стал все больше склоняться к первому варианту, но теперь, когда Ё неожиданно вернулся – через семь десятилетий! – он вынужден был пересмотреть свои прежние выводы. А вопрос, волновавший его тогда, теперь обрел новый смысл и новый контекст. Итак, что же произошло тогда, семьдесят лет назад?
За прошедшие недели осторожно активированная сеть никогда официально не существовавшей Собственной Информационно-Аналитической Палаты двадцать третьего императора Ахана принесла Йёю немало материала для размышлений. Во-первых, без особого удивления, впрочем, он узнал, что делом Ё занимаются одновременно полиция, Железная Башня и контрразведка флота. О результатах флотского и полицейского расследований он был осведомлен. О выводах Железной Башни ему сообщила Цо.
Йёю взглянул на женщину, опередившую его на несколько метров. Сейчас она рассматривала «Золотую мозаику» – сорок третье совокупление Сцлафш: принцесса и Младший Лев – и была погружена в свои мысли, а были или не были эти мысли связаны с содержанием картины, знать Йёю было не дано. «Во что же мы играем с тобой, сладчайшая Цо?» Или это Башня играет с ним? А смысл?
Йёю любил загадки, но эту следовало оставить на потом.
«А дело Ё? – спросил он себя. – Не из того же ли оно ряда, что и явление Цо?» И не следует ли и его «записать» в загадки, которые будут конечно же решены, но не теперь, а тогда, когда он узнает больше? И все-таки не думать о Ё он сейчас не мог.
Итак, что же узнали дознаватели? О, они узнали многое, и все это многое непротиворечиво указывало на то, что его светлость Ё и его друзья и в самом деле провели семьдесят лет в стазисном поле. Если это правда, то «анализ» Йёю, сделанный им, чтобы оказать услугу вернувшемуся с Посмертных полей сероглазому, мог оказаться близок к истине. В конце концов, два заговора могли наложиться один на другой, и Ё мог пострадать не из-за своей принадлежности к Легиону, а из-за того, что его Маска участвовала в сложных династических играх империи. В этом случае его спутники почти стопроцентно оказывались именно теми, за кого себя выдавали, вернее, кем были на самом деле. Данные Йёю такому выводу не противоречили – он успел проверить их биографии – и то, что творилось вокруг Ё и полковника, показывало, что и другие силы признали в них их же самих. Впрочем, именно то, что клан Ё так резко отреагировал на возвращение среднего Ё, ставило под сомнение и полковника и остальных. В конце концов, Йёю как никто другой знал, что при должном умении и достаточных средствах обмануть можно любого. Наверное, даже богов.
А вот если это был обман, и вся история со стазисом была придумана и залегендирована, тогда многое обретало совсем иной вид и смысл. Во-первых, это означало, что и графиня Нор, и младшая Йя, и полковник Вараба – все они были и есть – люди Легиона. А во-вторых, это значит, что Легион жив. Вот это и было главным, хотя не менее интересным было бы узнать, кто они такие? Ну не ратай. Этими историями могли развлекать кого угодно, но только не Йёю. Нет, они не ратай. И цвет кожи не совпадает, и стиль не тот. Да и не было у Федерации таких возможностей, чтобы внедрить так много агентов на такой высокий уровень. Конечно, какие-то игры с Легионом у ратай быть могли. В это как раз поверить не трудно, и все же официальная версия переворота была для Йёю слишком примитивной, чтобы в нее поверить. Что-то там было гораздо более сложное и неординарное. Но об этом потом. А вот кто же они на самом деле, аханки или существа из иного мира, о котором никто ничего не знает, узнать было бы небезынтересно. Этот вопрос следовало держать под рукой. Ответ на него был мощным оружием сам по себе.
А Легион? То, что что-то от Легиона да уцелело, было ясно и так. Камни. Вот ключевое слово. Камни представляли огромную ценность сами по себе, но в умелых руках и при должном расчете являлись мощным инструментом, возможности которого были гораздо шире, чем примитивное «техническое» использование. Гораздо шире.
Они благополучно миновали Великий Перелом – последнюю двадцатипятиметровую лестницу с крутизной, приближающейся к сорока градусам, и вышли к подножию Печальницы – десятиметровой гранитной статуи, изображающей Сцлафш, оплакивающую последнего спутника. Младший Лев был убит под стенами Тхолана, и что творили в столице солдаты принцессы, не только с ее позволения, но и по ее прямому приказу, не любили вспоминать даже нынешние, ревизионистски настроенные историки. Йёю читал когда-то мало кому известную хронику того времени. Безвестный хронист писал скупым и сухим языком делопроизводителя, но от подробностей, приводимых им, волосы вставали дыбом даже у такого прожженного циника, каким с ранней юности являлся Йёю. Впрочем, адепты культа Чшарцша'ш по вполне понятным причинам предпочитали вспоминать совсем другой эпизод: гибель в бою самого младшего из спутников принцессы и единственного Льва среди ее приверженцев.
Бегло осмотрев статую и мозаичное панно, они вышли на последний отрезок тропы, который плавной дугой с небольшим углом подъема выводил ко вторым вратам.
– Сколько лет ты служила на флоте? – спросил Йёю.
– Пятнадцать, – не задумываясь, ответила Цо и повернулась к нему лицом. На ее губах блуждала тень улыбки.
«Она великолепна! – решил Йёю. – Она смогла разыграть меня, как обычного Лауреата». Он не расстроился, ведь ничего страшного не произошло. Он восхитился, потому что умел ценить профессионалов.
– В каком же звании ты ушла в Башню?
– Мастера-оператора, – ответила она.
Да, все сходилось. Академия флота и, скорее всего, университет до нее, а затем пятнадцать лет службы. Плохим специалистом она не могла быть, по определению. Средним тоже. Ее просто не взяли бы в Башню. А ведь до звания мастера-оператора дослужиться гораздо труднее, чем до соответствующего ему по «Уложению о чинах и званиях воинских» звания армейского подполковника. И кем же, спрашивается, служит полковник в Железной Башне? Тенью? Вряд ли. Это было бы слишком расточительно.
– Как ты оказалась моей тенью?
– Я вела ваше дело, Йёю. – Сейчас она была серьезна. – Полагаю, что в ближайшее время вы будете прощены.
Итак, она только что сообщила ему самую важную на сегодня новость и… и призналась в любви.
– Вы меня заинтересовали, и я решила с вами познакомиться, – сказала она с улыбкой.
«А вот это уже лишнее, – мысленно поморщился Йёю. – За кого ты меня принимаешь? Неужели Лауреат не может прочесть подтекст?»
Она вела его дело, заинтересовалась и… влюбилась. Может такое случиться? Может, и случалось в прошлом. Исключает ли это полностью возможность более сложной игры? Нет, конечно, но сильно снижает вероятность такого продолжения. Наткнись она на правду, с ним говорили бы иначе. Она же сама и говорила бы. И все же… «Пусть дозорные остаются на башнях», как выразился Первый император.
– Ты замечательно меня разыграла, – улыбнулся ей в ответ Йёю. – Как твое полное имя?
– Цо Зианш.
– Я польщен. – Йёю поклонился. – И я прошу вас считать, моя светлая госпожа, что это я пригласил вас сегодня в храм.
Улыбка осветила ее лицо.
Глава 7
ЧЕРНЫЙ ПОЛКОВНИК
«Дурное дело не хитрое», – устало сказал он сам себе, прижимая к груди обмякшую, разнеженную лейтенанта Йф.
«Дернул ведь черт связаться с ребенком», – ругал он себя, поглаживая ее между тем по волосам и спине.
«Какой, к черту, ребенок! – пытался он спорить с самим собой. – Она офицер флота! И потом, я, что ли, ее сюда затащил? Сама и пригласила!»
Но совесть не соглашалась. «Сам, сам, – твердила она противным голосом гувернера Исидора Францевича. – Никто тебя на аркане не тащил, сам соблазнился, козел старый».
«Я не старый, – грустно возразил совести Виктор. – Я опытный… а девочка, между прочим, похожа на Оленьку как бишь ее звали. Их имение было за рекой, кажется».
В искусственном гроте было тихо, только журчал теплой минерализованной водой маленький ручеек, деливший грот на две неравные части. Виктор и Йф лежали на большей, на якобы замшелых камнях, которые, на поверку, оказались тугими, но достаточно комфортными подушками. Виктор лежал на спине, а Йф лежала на нем. Ну почти на нем, уткнувшись лицом ему в плечо.
«И что ты теперь будешь с этим делать? – спрашивала ехидно совесть. – Ведь что-то же ты должен будешь делать? Ведь так?»
«Вероятно, как честный человек, я должен теперь жениться… на обеих», – ответил он совести. Но получилось не смешно.
…он пожалел о сделанном уже на середине подъема.
«По-видимому, – сказал он себе, – есть предел нашему профессиональному цинизму. Мы слишком утилитарно смотрим на мир».
В принципе он был прав, но переигрывать что-нибудь было уже поздно, и никакие соображения, причины и стечения обстоятельств, даже самые невероятные, как, например, в этом случае, не могли ни оправдать его в собственных глазах, ни извинить перед Викой.
«Вот ведь барбос гребаный! – в сердцах сказал он себе. – Надыбал заданьице по душе, в Пицунду с лялькой, родину защищать».
Полковник шел не торопясь и со вкусом, рассматривая каждую из мозаик тропы Спутников. По лицу его блуждала тень улыбки. Впрочем, как говорили в Тхолане еще на заре империи, «от улыбки Гарретского Стрелка умирают даже мертвые».
– О! – сказал аназдар Вараба, останавливаясь напротив «Семьдесят первого совокупления». – Лейтенант!
– Я здесь, – мягко ответила Йффай, подходя к нему. Она по-прежнему была в форме, но шла босиком.
– А что, лейтенант, слабо нам построить что-нибудь эдакое? – осклабился Вараба, рассматривая «акробатический этюд повышенной сложности».
– Флот никогда не отступает, – холодно ответила лейтенант Йффай. – Разрешите продолжить движение, господин полковник?
– Разрешаю, – автоматически сказал Вараба, и Йффай, четко совершив поворот через левое плечо, пошла дальше.
«А девка-то с гонором», – тоскливо подумал Виктор.
«А чего ты ждал? – спросил он себя через пару секунд, глядя в прямую спину лейтенанта Йффай. – А чего ждала она? Знала же, с кем связывается. Должна была знать».
– Лейтенант, – позвал он, как мог, мягко. Впрочем, мягкость Гарретских Стрелков это когда не сталью по стеклу, а твердым, как сталь, ногтем. – Лейтенант!
Она остановилась и секунду стояла к нему спиной, потом четко, как на плацу, повернулась, вытянулась в струнку – «А хороша струнка!» – отдал должное Виктор, – и произнесла с каменным лицом:
– Слушаю, господин полковник.
– Лейтенант… – Вараба добавил в голос ноты проникновенности и сопереживания (что-то вроде «Ну, что братцы, не посрамим честь мундира?»), что далось ему с трудом, но получилось даже лучше, чем он ожидал (вроде «Я вам, братцы, сейчас не командир…»).
– Я здесь, – сказала она, и это уже было лучше, чем «строевой сленг», который, если честно, надоел Варабе в обеих жизнях.
– Не обижайся, лейтенант. Я знаю, что я сапог, – сказал Вараба, чувствуя, что предпочел бы провести сейчас какую-нибудь десантную операцию, из тех, где уровень потерь оценивается, как средний (процентов тридцать, значит), только бы не вести этот разговор.
– Называйте меня Йф, – попросила она. – Пожалуйста.
– Что же тебе наплел обо мне твой милый дедушка? – спросил Вараба, усилием воли заставляя себя разжимать челюсти во время разговора.
– Он ничего не наплел. – Она улыбнулась. – Он только сказал, что вы хороший друг и настоящий солдат. А про рейд на Перо я читала в вашем собственном отчете… а потом в меморандуме аналитического управления флота.
– Э… – сказал Вараба.
– У вас, – сказала Йф, глядя ему в глаза, – очень лапидарный язык, господин полковник. «Прошли ущелье 1/75 и вышли к подножию высоты 19/32», – процитировала она по памяти.
– Я что-то напутал? – удивился Вараба, вспоминая ущелье 1/75. От воспоминаний потемнело в глазах и свело мгновенной судорогой желудок.
– Нет, – ответила Йф. – Но… когда был убит командир десанта, командование на себя приняли вы, затем подавили огонь ратай – дедушка был ранен как раз во время атаки на западный склон, – организовали людей, вывели их к сопкам и не бросили ни одного раненого.
– Ну и что? – искренне удивился Вараба.
– Вы не понимаете. Вот поэтому-то я и пригласила вас сюда.
Ошалевший Виктор смотрел на нее глазами не менее ошалевшего верка Варабы и пытался осмыслить услышанное. Не то чтобы это было слишком сложно, нет. Но…
…из полудремы его выдрал инстинкт. И Виктор увидел, как мимо входа в грот, шагая по колено в ароматном паре, как небожитель по облакам, прошел Макс.
«Сейчас», – сказал себе Виктор.
И в самом деле, уже через минуту в том же направлении неспешно прошествовал герцог Йёю. Он был элегантен и самодостаточен, Лауреат Йёю, проецируя вовне свою суть и не нуждаясь во внешних атрибутах, делающих человека значительным и интересным в глазах других, а зачастую и в своих собственных глазах. У Йёю сейчас «атрибутов» не было. Никаких. Но это шел Йёю. Герцог и Лауреат.
Виктор пошевелился, и Йф подняла голову.
– Что? – едва шевельнув припухшими губами, спросила она.
– Все в порядке, – сказал он. – Пойду, прогуляюсь, если не возражаешь.
Она сразу отодвинулась от него, и не просто на несколько сантиметров, а во всех смыслах. Отодвинулась.
«Ничего не поделаешь, – подумал Виктор, вставая. – Такова жизнь. Таковы мы, герои. Опыт горький, но необходимый. Учись».
Он не стал выяснять отношения, а просто вышел из грота и неторопливым шагом, соответствующим месту и ситуации, отправился «на экскурсию по вертепу».
«Вот же славная религия», – усмехнулся Виктор, рассмотрев сквозь клубы пара очередную стенную фреску.
Пройдя мимо горячих бассейнов, в которых отмокали после богоугодных трудов несколько мужчин и женщин, миновав Ледяной водопад, в кристальных струях которого бурно совокуплялась какая-то особенно богомольная парочка, Виктор вышел кружным путем к нижним бассейнам и вскоре увидел Цо.
Женщина Йёю томно возлежала на шелковых подушках в чрезвычайно соблазнительной позе и курила гегхский кальян.
«Восток дело тонкое», – усмехнулся Виктор, подходя и присаживаясь рядом. Он посидел так с минуту, откровенно рассматривая тело Цо и зная, что та следит за ним из-под опущенных ресниц. Затем положил руку ей на бедро, лениво погладил и сказал:
– Сова, открывай! Медведь пришел.
Цо подняла веки и посмотрела на него с удивлением.
– Вы в своем уме, по… – Она осеклась, потому что сказанное Виктором на Ахан-Гал-ши наконец дошло до нее не только в своем контекстном значении, которое она сначала и схватила, а в прямом.
– Что?.. – сказала она.
Но Виктор ее остановил:
– Спокуха, Клава! Федор уже здесь, сейчас будем грузиться, – сказал он по-русски и увидел, как расширяются зрачки у красы и гордости советской военной разведки капитана Клавы Фроловой.
Нет, недаром играло с ним в свои дурные игры его собственное подсознание. Ох, недаром вспомнился ему, казалось бы, ни с того ни с сего Гоша Чертков. Просто мозг Виктора протестовал, не хотел принимать, как факт, что мог, мог видеть Виктор это лицо раньше. Даты не стыковались, эпохи и цивилизации, но, увидев человека однажды, Виктор его уже не забывал. Вот только Клаву, змеюку подколодную, видел он всего один только раз. И случился этот раз аж в одна тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году, когда один неплохой, ныне давно покойный, товарищ указал ему на славную девушку в белом свитере и вязаной шапочке, выписывающую кренделя на замерзшем пруду в ЦПКиО, и шепнул по дружбе, что курва эта, из отдела полковника Черткова, пущена по его, Виктора, следу. А дамочку Цо Виктор встретил спустя, считай, полстолетия, и не где-нибудь, а в Тхолане, и была она, ну может, на год-два только старше той, московской красавицы. Вот и сходило с ума, на фиг, бедное его подсознание, пытаясь свести концы с концами там, где нет никаких концов.
Да, силен был Гоша. Талант не пропьешь! Прирожденный разведчик, Гоша Чертков был профессионалом! Той еще, старой, начала тридцатых годов, закваски чекист. Разведчик от бога, хваткий, умный и неординарный в своих решениях. Как он пережил шедшие волна за волной чистки, как уцелел, оставалось только гадать. Но бесследно это для него не прошло. Пил Гоша по-черному, и к концу сороковых, когда Виктор, собственно, с ним и познакомился, был уже не просто полным и окончательным алкоголиком, но и совершенно больным человеком. Виктор не без содрогания вспоминал эпизод, относящийся к году сорок девятому или, пожалуй, даже к пятидесятому, когда однажды заглянул к Гоше в кабинет глубокой ночью. Обычно Чертков тщательно следил за тем, чтобы дверь в его кабинет была закрыта на ключ. И не только, когда он в кабинете отсутствовал, но и когда присутствовал в состоянии «не здесь». Но и на старуху, как сказано, бывает проруха, и Гоша прокололся. Один раз. Но Виктору и этого раза хватило за глаза, чтобы кое-что про Гошу понять и накрепко запомнить. Да так, что и теперь, спустя полстолетия, картина увиденного тогда стояла перед глазами Виктора, точно видел он это только вчера.
«Дернул ведь черт связаться с ребенком», – ругал он себя, поглаживая ее между тем по волосам и спине.
«Какой, к черту, ребенок! – пытался он спорить с самим собой. – Она офицер флота! И потом, я, что ли, ее сюда затащил? Сама и пригласила!»
Но совесть не соглашалась. «Сам, сам, – твердила она противным голосом гувернера Исидора Францевича. – Никто тебя на аркане не тащил, сам соблазнился, козел старый».
«Я не старый, – грустно возразил совести Виктор. – Я опытный… а девочка, между прочим, похожа на Оленьку как бишь ее звали. Их имение было за рекой, кажется».
В искусственном гроте было тихо, только журчал теплой минерализованной водой маленький ручеек, деливший грот на две неравные части. Виктор и Йф лежали на большей, на якобы замшелых камнях, которые, на поверку, оказались тугими, но достаточно комфортными подушками. Виктор лежал на спине, а Йф лежала на нем. Ну почти на нем, уткнувшись лицом ему в плечо.
«И что ты теперь будешь с этим делать? – спрашивала ехидно совесть. – Ведь что-то же ты должен будешь делать? Ведь так?»
«Вероятно, как честный человек, я должен теперь жениться… на обеих», – ответил он совести. Но получилось не смешно.
…он пожалел о сделанном уже на середине подъема.
«По-видимому, – сказал он себе, – есть предел нашему профессиональному цинизму. Мы слишком утилитарно смотрим на мир».
В принципе он был прав, но переигрывать что-нибудь было уже поздно, и никакие соображения, причины и стечения обстоятельств, даже самые невероятные, как, например, в этом случае, не могли ни оправдать его в собственных глазах, ни извинить перед Викой.
«Вот ведь барбос гребаный! – в сердцах сказал он себе. – Надыбал заданьице по душе, в Пицунду с лялькой, родину защищать».
Полковник шел не торопясь и со вкусом, рассматривая каждую из мозаик тропы Спутников. По лицу его блуждала тень улыбки. Впрочем, как говорили в Тхолане еще на заре империи, «от улыбки Гарретского Стрелка умирают даже мертвые».
– О! – сказал аназдар Вараба, останавливаясь напротив «Семьдесят первого совокупления». – Лейтенант!
– Я здесь, – мягко ответила Йффай, подходя к нему. Она по-прежнему была в форме, но шла босиком.
– А что, лейтенант, слабо нам построить что-нибудь эдакое? – осклабился Вараба, рассматривая «акробатический этюд повышенной сложности».
– Флот никогда не отступает, – холодно ответила лейтенант Йффай. – Разрешите продолжить движение, господин полковник?
– Разрешаю, – автоматически сказал Вараба, и Йффай, четко совершив поворот через левое плечо, пошла дальше.
«А девка-то с гонором», – тоскливо подумал Виктор.
«А чего ты ждал? – спросил он себя через пару секунд, глядя в прямую спину лейтенанта Йффай. – А чего ждала она? Знала же, с кем связывается. Должна была знать».
– Лейтенант, – позвал он, как мог, мягко. Впрочем, мягкость Гарретских Стрелков это когда не сталью по стеклу, а твердым, как сталь, ногтем. – Лейтенант!
Она остановилась и секунду стояла к нему спиной, потом четко, как на плацу, повернулась, вытянулась в струнку – «А хороша струнка!» – отдал должное Виктор, – и произнесла с каменным лицом:
– Слушаю, господин полковник.
– Лейтенант… – Вараба добавил в голос ноты проникновенности и сопереживания (что-то вроде «Ну, что братцы, не посрамим честь мундира?»), что далось ему с трудом, но получилось даже лучше, чем он ожидал (вроде «Я вам, братцы, сейчас не командир…»).
– Я здесь, – сказала она, и это уже было лучше, чем «строевой сленг», который, если честно, надоел Варабе в обеих жизнях.
– Не обижайся, лейтенант. Я знаю, что я сапог, – сказал Вараба, чувствуя, что предпочел бы провести сейчас какую-нибудь десантную операцию, из тех, где уровень потерь оценивается, как средний (процентов тридцать, значит), только бы не вести этот разговор.
– Называйте меня Йф, – попросила она. – Пожалуйста.
– Что же тебе наплел обо мне твой милый дедушка? – спросил Вараба, усилием воли заставляя себя разжимать челюсти во время разговора.
– Он ничего не наплел. – Она улыбнулась. – Он только сказал, что вы хороший друг и настоящий солдат. А про рейд на Перо я читала в вашем собственном отчете… а потом в меморандуме аналитического управления флота.
– Э… – сказал Вараба.
– У вас, – сказала Йф, глядя ему в глаза, – очень лапидарный язык, господин полковник. «Прошли ущелье 1/75 и вышли к подножию высоты 19/32», – процитировала она по памяти.
– Я что-то напутал? – удивился Вараба, вспоминая ущелье 1/75. От воспоминаний потемнело в глазах и свело мгновенной судорогой желудок.
– Нет, – ответила Йф. – Но… когда был убит командир десанта, командование на себя приняли вы, затем подавили огонь ратай – дедушка был ранен как раз во время атаки на западный склон, – организовали людей, вывели их к сопкам и не бросили ни одного раненого.
– Ну и что? – искренне удивился Вараба.
– Вы не понимаете. Вот поэтому-то я и пригласила вас сюда.
Ошалевший Виктор смотрел на нее глазами не менее ошалевшего верка Варабы и пытался осмыслить услышанное. Не то чтобы это было слишком сложно, нет. Но…
…из полудремы его выдрал инстинкт. И Виктор увидел, как мимо входа в грот, шагая по колено в ароматном паре, как небожитель по облакам, прошел Макс.
«Сейчас», – сказал себе Виктор.
И в самом деле, уже через минуту в том же направлении неспешно прошествовал герцог Йёю. Он был элегантен и самодостаточен, Лауреат Йёю, проецируя вовне свою суть и не нуждаясь во внешних атрибутах, делающих человека значительным и интересным в глазах других, а зачастую и в своих собственных глазах. У Йёю сейчас «атрибутов» не было. Никаких. Но это шел Йёю. Герцог и Лауреат.
Виктор пошевелился, и Йф подняла голову.
– Что? – едва шевельнув припухшими губами, спросила она.
– Все в порядке, – сказал он. – Пойду, прогуляюсь, если не возражаешь.
Она сразу отодвинулась от него, и не просто на несколько сантиметров, а во всех смыслах. Отодвинулась.
«Ничего не поделаешь, – подумал Виктор, вставая. – Такова жизнь. Таковы мы, герои. Опыт горький, но необходимый. Учись».
Он не стал выяснять отношения, а просто вышел из грота и неторопливым шагом, соответствующим месту и ситуации, отправился «на экскурсию по вертепу».
«Вот же славная религия», – усмехнулся Виктор, рассмотрев сквозь клубы пара очередную стенную фреску.
Пройдя мимо горячих бассейнов, в которых отмокали после богоугодных трудов несколько мужчин и женщин, миновав Ледяной водопад, в кристальных струях которого бурно совокуплялась какая-то особенно богомольная парочка, Виктор вышел кружным путем к нижним бассейнам и вскоре увидел Цо.
Женщина Йёю томно возлежала на шелковых подушках в чрезвычайно соблазнительной позе и курила гегхский кальян.
«Восток дело тонкое», – усмехнулся Виктор, подходя и присаживаясь рядом. Он посидел так с минуту, откровенно рассматривая тело Цо и зная, что та следит за ним из-под опущенных ресниц. Затем положил руку ей на бедро, лениво погладил и сказал:
– Сова, открывай! Медведь пришел.
Цо подняла веки и посмотрела на него с удивлением.
– Вы в своем уме, по… – Она осеклась, потому что сказанное Виктором на Ахан-Гал-ши наконец дошло до нее не только в своем контекстном значении, которое она сначала и схватила, а в прямом.
– Что?.. – сказала она.
Но Виктор ее остановил:
– Спокуха, Клава! Федор уже здесь, сейчас будем грузиться, – сказал он по-русски и увидел, как расширяются зрачки у красы и гордости советской военной разведки капитана Клавы Фроловой.
Нет, недаром играло с ним в свои дурные игры его собственное подсознание. Ох, недаром вспомнился ему, казалось бы, ни с того ни с сего Гоша Чертков. Просто мозг Виктора протестовал, не хотел принимать, как факт, что мог, мог видеть Виктор это лицо раньше. Даты не стыковались, эпохи и цивилизации, но, увидев человека однажды, Виктор его уже не забывал. Вот только Клаву, змеюку подколодную, видел он всего один только раз. И случился этот раз аж в одна тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году, когда один неплохой, ныне давно покойный, товарищ указал ему на славную девушку в белом свитере и вязаной шапочке, выписывающую кренделя на замерзшем пруду в ЦПКиО, и шепнул по дружбе, что курва эта, из отдела полковника Черткова, пущена по его, Виктора, следу. А дамочку Цо Виктор встретил спустя, считай, полстолетия, и не где-нибудь, а в Тхолане, и была она, ну может, на год-два только старше той, московской красавицы. Вот и сходило с ума, на фиг, бедное его подсознание, пытаясь свести концы с концами там, где нет никаких концов.
Да, силен был Гоша. Талант не пропьешь! Прирожденный разведчик, Гоша Чертков был профессионалом! Той еще, старой, начала тридцатых годов, закваски чекист. Разведчик от бога, хваткий, умный и неординарный в своих решениях. Как он пережил шедшие волна за волной чистки, как уцелел, оставалось только гадать. Но бесследно это для него не прошло. Пил Гоша по-черному, и к концу сороковых, когда Виктор, собственно, с ним и познакомился, был уже не просто полным и окончательным алкоголиком, но и совершенно больным человеком. Виктор не без содрогания вспоминал эпизод, относящийся к году сорок девятому или, пожалуй, даже к пятидесятому, когда однажды заглянул к Гоше в кабинет глубокой ночью. Обычно Чертков тщательно следил за тем, чтобы дверь в его кабинет была закрыта на ключ. И не только, когда он в кабинете отсутствовал, но и когда присутствовал в состоянии «не здесь». Но и на старуху, как сказано, бывает проруха, и Гоша прокололся. Один раз. Но Виктору и этого раза хватило за глаза, чтобы кое-что про Гошу понять и накрепко запомнить. Да так, что и теперь, спустя полстолетия, картина увиденного тогда стояла перед глазами Виктора, точно видел он это только вчера.