Нагиб Махфуз
Путь
1
Слезы наворачивались на глаза. Но он сдерживал себя: так не хотелось проявлять слабость при этих людях. И все же не сдержался. Сквозь дрожащую жидкую пелену он в последний раз глянул на труп, опускавшийся с носилок в разверстое чрево могилы, такой хрупкий в этом саване, прямо невесомый (мамочка моя, как ты исхудала). И вот он уже полностью скрылся из глаз. Больше не видно ничего, кроме мрака, пропитанного запахом земли. Вокруг столпились мужчины, от которых несло зловонным дыханием, потом. Снаружи, за пределами мавзолея, громче запричитали женщины. Все вдруг осточертело. Хотел наклониться над могилой, но чья-то рука вцепилась в локоть. Чей-то голос:
– Господь с тобой…
От этого прикосновения подкатила тошнота. Что еще за свинья здесь? Впрочем, как и все остальные. Минута прощания кольнула раскаянием. Но он тут же сказал себе, что четверть века близости в такой момент ничего не значит, ничего не стоит. Поодаль раздались голоса, похожие на протяжный вой. В мавзолей потянулась вереница слепых. Полукругом выстроились у могилы, присели на корточки. Он почувствовал обращенные к нему глаза, чьи-то взгляды украдкой. Понимал, что означают эти взгляды, и потому вызывающе подтянулся, выпрямил свою высокую стройную фигуру. Они говорили: ишь выставился какой – ни по виду, ни по одежде не наш. Зачем только мамаша отгородила его от всех, а потом обрекла на одиночество.
Никакого соболезнования с их стороны. Злорадство. Сплошное злорадство. Вкус жизни улетучился как пыль. Вылезли из склепа землекоп и его помощник, встали на краю, занялись заполнением могилы, потом формовали землю над ней – ловко, энергично.
Водонос завопил. Слепцы затянули молитвы, их вожак суфлировал им. Что бы сказала на это его мать? Но теперь она поистине недосягаема. А что этим скотам говорить? Покорность отражалась на их лицах, словно тень от облака. На него нахлынула волна раздражения: так захотелось оказаться одному, у себя дома, пересмотреть все с самого начала. Во тьме этой могилы его мать еще будут донимать неприятными вопросами. И ни один из этих подонков не поможет ей. Но ваш день еще придет…
Голоса слились в печальный напев, означавший конец церемонии. Выжидающе выстроилась очередь. К нему подошел могильщик. Справа кто-то сказал:
– Я займусь им, не рассчитывайтесь. Я знаю эту публику. Снова подступила ярость, но он уже знал – церемония почти позади. Зато чувство одиночества усилилось. Окинул взглядом могилу: все в порядке, все аккуратно, кругом повилика, кактус, базилик. Покойница любила красоту, создавала ее в обоих домах, а достался ей только этот – могила.
Люди медленно двинулись к выходу. И он пошел со всеми к воротам, чтобы попрощаться с соболезнующими. Сначала женщины пожимали руки. Несмотря на траурные одеяния и традиционные горестные шлепки ладонями по щекам, не прятали блудливых взглядов. Вся эта обстановка не сдерживала их развязности и бесстыдных замечаний. А вот и мужчины (мобилизуй свою хитрость, изобрази благодарность) торговцы наркотиками, вымогатели, альфонсы, сутенеры. Проводил их холодным взглядом, не испытывая ни малейших сомнений относительно взаимности их чувств. И в то же время он не забывал, что в долгу перед ними. Подтверждение тому – это хроническое чувство негодования. Успокоил себя тем, что покончил с ними раз и навсегда. Но остался теперь и без защитника.
Он возвращался в свой дом на улице Святого Даниила. Бодрящий ветерок, напоенный дыханием осени, не освежал, а обжигал лицо. Небо казалось темным в этот период суток, когда рождалась вечерняя заря.
Дом Святого Даниила, в жизни которого были свои радостные, благодатные времена. А в его доме – ни следа комфорта: только громоздкий шкаф, неубранная постель, под которой валяется заброшенный кальян.
Он присел у окна, выходившего на перекресток улиц Святого Даниила и Саада Заглула, затянулся сигаретой. Взгляд остановился на окне квартиры напротив, через улицу. Там жила семья европейцев. Видно, подготовились к какому-то торжеству: бар заставлен бутылками, ведерками со льдом. В дальнем конце холла страстно обнимаются мужчина и женщина, хотя по времени вроде рановато бы…
Все. Отныне он познает жизнь такой, как она есть на самом деле. Один, без средств, без работы, без родных. А что есть? Странная надежда, похожая на сон,– и все. И еще – с сегодняшнего дня ему требуется обеспечить свое существование: ответственность, которой он ранее не ведал и которая целиком лежала на матери. Был сплошной досуг, чтобы в полной мере радоваться своим юным годам.
Вчера, всего лишь вчера, ему и в голову не приходила мысль о смерти. В этот самый час, ну, может быть, чуть раньше, подкатил экипаж. Мать сошла с него, опершись на его руку. Побрела медленными неуверенными шагами. Не было сил из-за болезней и слабости. А как иссохла – выглядела лет на тридцать старше своих пятидесяти лет. Такой была Бусейма Омран, когда в последний раз возвращалась в дом своего сына. Или в дом, который приготовила своему сыну после того, как провела пять лет в тюрьме. Простонала:
– Кончилась твоя мама, Сабир…
Он без особого напряжения провел ее под руки в комнату.
– Да брось ты. Ерунда. Ты еще совсем молодая.
Она легла на постель не раздеваясь. Наклонила лицо к зеркалу. Сказала с горечью сквозь одышку:
– Конец твоей матери, Сабир. Кто бы мог подумать, что это лицо Бусеймы Омран…
Это уж точно. Овал лица был когда-то округлым, как луна. Щеки – как румяные яблоки. Фигура дородная, мощная: захохочет – не колыхнется. А сиденье ходуном ходит.
– Проклятая болезнь…
Утерла рукавом пот с лица, хотя было прохладно. Сказала:
– Да и не болезнь… тюрьма. От нее все недуги пошли. Не создана твоя мать для такого. Наговорили мне: печень, давление, сердце, чтоб им пусто. Как считаешь, стану такой, как прежде?
– Еще лучше будешь. Отдых, лекарства…
– А деньги?
Возмутился было, но сдержался, смолчал. А она спросила:
– Что тебе-то останется? Ответил достаточно осторожно:
– Так, кое-что.
– Все-таки сообразила я, когда записала на тебя дом в Рас-Тине. А то отобрали бы и его, как мои денежки.
– Но я же продал его, когда деньги кончились. Я тебе говорил ведь. Она застонала, приложив ладонь к темени.
– Ох, головушка моя. Что ж ты не сберег его? А? У тебя денег-то было много. Ведь я тебе хорошую жизнь устроила. Хотела, чтоб жил, как приличные господа. Мечтала оставить тебе богатства не меряно не считано, и на тебе…
– Да. Вот так: все разом и ухнуло.
– Да уж. Подлая месть от подлого мужика. Пока в моих денежках купался – ничего. А потом из-за какой-то дешевки вспомнил вдруг – долг, закон, репутация. Сволочь… Утопил меня, чертов ублюдок. Я ему в рожу плюнула на суде…
Попросила жестом сигарету. Поднося спичку, он сказал:
– Слушай, не курила бы пока, а? Ты там что, тоже курила?
– Сигареты, гашиш, опиум. А как же? Но за тебя, ей-богу, беспокоилась все время.
Она с жадностью затянулась, несмотря на слабость, свободной рукой вытерла испарину на лбу.
– Что же с тобой будет, сынок?
– Откуда я знаю? Остается только жуликом или сводником стать.
– Да ты что?..
– А что? Приучила ты меня к красивой жизни. Боюсь, это мне теперь не на пользу.
– Нет, нет! Тюрьма – не для тебя.
– Ну а чем мне заняться? Пока тебя не было, меня эти прохвосты знаешь как обхаживали?
Только подлил масла в огонь.
– Терпение, сынок. Не злись. Злость-то меня и довела до тюрьмы. Как бы все прекрасно сложилось, поступись я перед этим ублюдком, который продал меня.
– А я вот на каждом шагу вижу людей, по которым тюрьма плачет.
– Да плюнь ты на них. Пусть болтают чего хотят. Главное, сам рукам воли не давай.
Он непроизвольно стиснул кулаки.
– Ну да! Если б не эти кулаки, они бы меня унижали как хотели на каждом шагу. А так – ни один не осмелился о моей мамочке плохо сказать, даже когда ты сидела.
Она сердито выдохнула дым.
– Да твоя мать в тысячу раз порядочней, чем ихние мамаши. Поверь моему слову. Они что, не знают? Если бы не их мамаши, моя торговля кончилась бы крахом.
Сабир не сдержал улыбки, хотя на душе было тошно. А она продолжала:
– Вот уж умеют людям мозги запудривать своей внешностью: такая-то особа, такой-то директор, мистер такой-то… автомобили, наряды, сигары, красивые слова, духи дорогие… Да я-то их насквозь вижу. Когда в своих спальнях они сбрасывают одежду, обнажается их скотское нутро. Я об этих сучках столько знаю, что всего не перескажешь. Их паскудные грязные отпрыски. Шпана. Знаешь, перед судом сколько их ко мне лезло? Все умоляли не упоминать никого из них. Обещали, что добьются для меня оправдания. Так что не им тебя стыдить матерью. Мама у тебя порядочней их мамаш, жен, дочек. Точно говорю тебе: если бы не они, моя торговля пошла бы крахом.
Он снова невольно улыбнулся. А она с легким стоном запричитала:
– О-ох-х… где вы, веселые деньки? Любила тебя твоя мама, обожала, сынок. Для тебя добыла это красивое жилье подальше от всех моих делишек. Посылала тебе средства, чтоб ходил ногами по деньгам. А уж в том, что худо в твоей жизни стало, нет моей вины. Зато, скажу тебе, нет мужчин хоть наполовину таких красивых да стройных, как ты. Только избегай злости. И пусть то, что стряслось со мной, послужит тебе уроком.
Сабир смотрел на страдающую мать с грустью.
– Все уладится, будет, как прежде, – пробормотал он.
– Ты это серьезно? Нет уж, со мной кончено. Нет возврата к прежней Бусейме. Не работать мне больше. Ни здоровье уж не позволит, ни полиция.
Он опустил взгляд и сказал:
– Совсем немного денег осталось от продажи дома.
– А что же делать? Ты должен жить так, как я тебе обещала.
– Что-то раньше я не видел тебя в таком унынии.
– Да, это впервые…
– В общем, я должен либо работать, либо убивать так получается.
Она погасила сигарету, прикрыла глаза то ли от утомления, то ли чтобы сосредоточиться.
– Должен же быть какой-то выход,– сказал Сабир.
– Конечно. Пока сидела за решеткой, все думала об этом.
Впервые в жизни он почувствовал, как поколебалась его вера в мать. А она продолжала:
– Долго думала, а после убедила себя: нельзя мне настаивать на том, чтоб сохранить тебя. Нельзя, покуда это не на пользу тебе.
Его черные глаза пристально вглядывались в нее с немым вопросом. А она тихо сказала тоном признанного поражения:
– Ничего ты не понимаешь. И правильно. Государство конфисковало и тебя, когда конфисковало мои деньги. Потеряла я на тебя права. Поняла это в тот день, когда прочитали приговор. Это значит… что ты должен меня покинуть,– сказала она, судорожно глотнув воздуха.
– Как это?! Куда? – в голосе его прозвучало возмущение.
– К отцу…– чуть слышно ответила она.
В растерянности он вскинул сросшиеся брови, воскликнул:
– К моему?!
Мать кивнула головой.
– Но он же умер! Ты мне сама говорила, что он умер еще до того, как я родился.
– Говорила… Неправда это.
– Так он жив?! Просто невероятно. Мой отец жив.– Он смотрел на нее с негодованием.– Но почему ты скрывала?
– О-о-ох… вот она расплата…
– При чем тут это? Разве я не имею права спросить?
– Какой отец мог бы устроить тебе хотя бы подобие той счастливой жизни, что я тебе дала?
– Конечно, конечно. Я разве не согласен?
– Ну так и не осуждай меня, сынок. Подумай, как его разыскать.
– Разыскать?
– Да. Я говорю о человеке, женщиной которого стала тридцать лет назад. А потом уж не слышала ничего о нем.
В смятении он нахмурился и как-то сник.
– Мам… Что же все это значит?
– Что значит? А то, что я тебе подсказываю выход из твоего положения.
– А может, он уже умер.
– А может, и жив.
– Да… и что же? Всю жизнь искать, не зная, существует ли он на свете?
– Так ведь и узнаешь в поисках… Все же лучше, чем сидеть без денег и работы, без надежды.
– М-да, мне не позавидуешь. Ну и ситуация…
– Ну, придумай что-нибудь другое. Стать сутенером, вымогателем, гангстером? Чего не избежать, того не избежать.
– Но как? Где я его найду?
Мать глубоко вздохнула. Тяжко было возвращаться к прошлому.
– Имя его записано в твоем свидетельстве о рождении: Сайед Сайед Рахими. Тридцать лет назад… Он любил меня. Было это в Каире.
– В Каире! А может, и в Александрии тоже?
– Я понимаю. Это твоя главная проблема – отыскать его.
– А почему он сам меня не искал?
– Он не знает о твоем существовании.
Сабир нахмурился, в глазах – угрюмый протест.
– Обожди, сынок, не смотри на меня так. Выслушай до конца. Он – господин. Знатная особа в полном смысле этого слова. Богатству, влиянию его предела нет. А в те времена был всего лишь студентом университета, представляешь?
Он слушал, глядя на мать с некоторым холодком.
– Любил меня… Я была девчонкой красивой, но беспутной. Содержал меня тайно, в золотой клетке.
– Женился на тебе?
– Да. У меня до сих пор есть свидетельство о браке.
– И потом развелся?
– Сбежала я,– ответила она со вздохом.
– То есть как?!
– Удрала после стольких лет близости. Беременная. С самым что ни на есть простолюдином сбежала.
Сабир покачал головой в изумлении:
– Невероятно…
– Да уж, теперь ты скажешь, что я виновата, впутала тебя в историю.
– Да нет же! Уже все выяснили! Но тебя-то он искал?
– Кто его знает? Я перебралась в Александрию и больше ничегошеньки о нем не ведала. Частенько, бывало, думала встретить его хоть в одном из своих заведений. Но ни разу не довелось. Вот так… Он слабо ухмыльнулся, спросил:
– И вот спустя тридцать лет ты уговариваешь меня его искать?
– Господи! Да и на худшее уговаривать станешь, когда беда припрет. У тебя-то хоть будут документы и фотографии, свидетельство о браке, в том числе и в мечети. Впрочем, сам увидишь, что ты – вылитый он.
– Надо же, сохранила документ и фотографию.
– О тебе думала, сынок. Сама-то я из бедноты родом, на иждивении одного шантажиста росла. А уж когда мне повезло, я постаралась сделать тебя хозяином.
– А все же от старых воспоминаний не отделалась. Резким движением руки она стряхнула пот с лица и шеи.
– Сначала нелегко было, а потом решила, что так будет правильно, словно внутренний голос подсказал мне, к чему дело придет.
Он растерянно мерил комнату шагами, потом остановился возле кровати и спросил:
– А вдруг он отречется от меня?
– Ну что ты? Кто же откажется иметь сыном такого прекрасного юношу?
– Каир – большой город, а я в нем не бывал,– задумчиво произнес Сабир.
– А кто говорит, что он обязательно в Каире? Может, в Александрии, Асьюте или в Даманхоре. Он ведь меня не извещал о своих делах – где он, что он, холостой или женатый. Одному Аллаху ведомо.
Он сердито махнул рукой.
– Как можно рассчитывать на то, что я нечаянно наткнусь на него?
– Конечно, дело нелегкое. Но и невозможного тут ничего нет. Можешь расспросить в полиции, у юристов. Нет такой важной персоны, у которой в Каире не было бы своего угла.
– Можно в трубу вылететь, пока его разыщешь.
– Поэтому нельзя медлить с поисками. Он немного подумал, прежде чем спросить:
– Думаешь, он стоит того, чтобы ради него идти на все эти хлопоты?
– Конечно. Не сомневайся. Под крылышком у него ты найдешь почет и уважение. Он избавит тебя от этой унизительной зависимости от кого бы то ни было. Устроит тебя на работу. Не придется тебе становиться ни вымогателем, ни преступником. В конце концов победишь, сынок.
– А вдруг он сам окажется бедняком? Ведь и ты когда-то была богатой, денег куры не клевали.
– Уверяю тебя, деньги – только часть благ, которыми он тебя одарит. Что с того, что я разбогатела, зато не смогла дать тебе достойной жизни, работы, благополучия. Пришлось тебе идти по жизни, размахивая кулаками, чтобы заткнуть рты злоязычникам, трепавшим мое имя.
Он задумался, и ему показалось на миг, что все это сон.
– Ты вправду веришь, что я найду его? – спросил он.
– Чует мое сердце, что он жив и ты найдешь его, если не будешь впадать в отчаяние или медлить.
Он покачал головой уныло, с недоверием.
– Значит, все-таки искать? Если мои враги пронюхают про эту историю, думаешь, не постараются объявить меня помешанным?
– А что они скажут, если ты в конце концов станешь сутенером? Нет уж, для тебя иного пути нет, кроме как отправиться к нему.
Она закрыла глаза, пробормотав: «Как я устала…» Он предложил ей поспать, отложив разговор на завтра. Снял с нее туфли и накинул покрывало. Она нервным движением скинула его с груди, и он не стал поправлять. Вскоре послышался ее храп.
На следующий день проснулся часов в девять утра после долгой ночи, проведенной в тревожных раздумьях. Пошел в другую комнату будить мать и обнаружил, что она мертва. Умерла во сне? Или звала его перед смертью, а он не услышал? На ней была та же одежда, в которой она вышла из тюрьмы.
И вот теперь он с удивлением вглядывается в свадебную фотографию. На ней – его родители, какими они были тридцать лет назад. Внимательно рассмотрел лицо своего отца. Действительно, красивый парень. Явно вид человека, уверенного в себе. Лицо холеное, с удлиненным полноватым овалом. Высокий лоб, турецкая феска-торбуш слегка набекрень вправо. Это лицо ему теперь не забыть. И верно сказала мать, что он – копия его, настолько, впрочем, насколько луна на бумаге имеет отношение к луне в небесах. В соседней квартире начали сходиться приглашенные. До него донеслись звуки музыки, а в комнате покойной зазвучали стихи из Корана. Все смешалось: где сон, где явь? Мать, голос которой еще слышится в ушах, умерла. Мертвый отец воскрес. А ты, банкрот, преследуемый прошлым, запятнанным проституцией и преступлением, хочешь чудом обрести благочестие, свободу и покой.
– Господь с тобой…
От этого прикосновения подкатила тошнота. Что еще за свинья здесь? Впрочем, как и все остальные. Минута прощания кольнула раскаянием. Но он тут же сказал себе, что четверть века близости в такой момент ничего не значит, ничего не стоит. Поодаль раздались голоса, похожие на протяжный вой. В мавзолей потянулась вереница слепых. Полукругом выстроились у могилы, присели на корточки. Он почувствовал обращенные к нему глаза, чьи-то взгляды украдкой. Понимал, что означают эти взгляды, и потому вызывающе подтянулся, выпрямил свою высокую стройную фигуру. Они говорили: ишь выставился какой – ни по виду, ни по одежде не наш. Зачем только мамаша отгородила его от всех, а потом обрекла на одиночество.
Никакого соболезнования с их стороны. Злорадство. Сплошное злорадство. Вкус жизни улетучился как пыль. Вылезли из склепа землекоп и его помощник, встали на краю, занялись заполнением могилы, потом формовали землю над ней – ловко, энергично.
Водонос завопил. Слепцы затянули молитвы, их вожак суфлировал им. Что бы сказала на это его мать? Но теперь она поистине недосягаема. А что этим скотам говорить? Покорность отражалась на их лицах, словно тень от облака. На него нахлынула волна раздражения: так захотелось оказаться одному, у себя дома, пересмотреть все с самого начала. Во тьме этой могилы его мать еще будут донимать неприятными вопросами. И ни один из этих подонков не поможет ей. Но ваш день еще придет…
Голоса слились в печальный напев, означавший конец церемонии. Выжидающе выстроилась очередь. К нему подошел могильщик. Справа кто-то сказал:
– Я займусь им, не рассчитывайтесь. Я знаю эту публику. Снова подступила ярость, но он уже знал – церемония почти позади. Зато чувство одиночества усилилось. Окинул взглядом могилу: все в порядке, все аккуратно, кругом повилика, кактус, базилик. Покойница любила красоту, создавала ее в обоих домах, а достался ей только этот – могила.
Люди медленно двинулись к выходу. И он пошел со всеми к воротам, чтобы попрощаться с соболезнующими. Сначала женщины пожимали руки. Несмотря на траурные одеяния и традиционные горестные шлепки ладонями по щекам, не прятали блудливых взглядов. Вся эта обстановка не сдерживала их развязности и бесстыдных замечаний. А вот и мужчины (мобилизуй свою хитрость, изобрази благодарность) торговцы наркотиками, вымогатели, альфонсы, сутенеры. Проводил их холодным взглядом, не испытывая ни малейших сомнений относительно взаимности их чувств. И в то же время он не забывал, что в долгу перед ними. Подтверждение тому – это хроническое чувство негодования. Успокоил себя тем, что покончил с ними раз и навсегда. Но остался теперь и без защитника.
Он возвращался в свой дом на улице Святого Даниила. Бодрящий ветерок, напоенный дыханием осени, не освежал, а обжигал лицо. Небо казалось темным в этот период суток, когда рождалась вечерняя заря.
Дом Святого Даниила, в жизни которого были свои радостные, благодатные времена. А в его доме – ни следа комфорта: только громоздкий шкаф, неубранная постель, под которой валяется заброшенный кальян.
Он присел у окна, выходившего на перекресток улиц Святого Даниила и Саада Заглула, затянулся сигаретой. Взгляд остановился на окне квартиры напротив, через улицу. Там жила семья европейцев. Видно, подготовились к какому-то торжеству: бар заставлен бутылками, ведерками со льдом. В дальнем конце холла страстно обнимаются мужчина и женщина, хотя по времени вроде рановато бы…
Все. Отныне он познает жизнь такой, как она есть на самом деле. Один, без средств, без работы, без родных. А что есть? Странная надежда, похожая на сон,– и все. И еще – с сегодняшнего дня ему требуется обеспечить свое существование: ответственность, которой он ранее не ведал и которая целиком лежала на матери. Был сплошной досуг, чтобы в полной мере радоваться своим юным годам.
Вчера, всего лишь вчера, ему и в голову не приходила мысль о смерти. В этот самый час, ну, может быть, чуть раньше, подкатил экипаж. Мать сошла с него, опершись на его руку. Побрела медленными неуверенными шагами. Не было сил из-за болезней и слабости. А как иссохла – выглядела лет на тридцать старше своих пятидесяти лет. Такой была Бусейма Омран, когда в последний раз возвращалась в дом своего сына. Или в дом, который приготовила своему сыну после того, как провела пять лет в тюрьме. Простонала:
– Кончилась твоя мама, Сабир…
Он без особого напряжения провел ее под руки в комнату.
– Да брось ты. Ерунда. Ты еще совсем молодая.
Она легла на постель не раздеваясь. Наклонила лицо к зеркалу. Сказала с горечью сквозь одышку:
– Конец твоей матери, Сабир. Кто бы мог подумать, что это лицо Бусеймы Омран…
Это уж точно. Овал лица был когда-то округлым, как луна. Щеки – как румяные яблоки. Фигура дородная, мощная: захохочет – не колыхнется. А сиденье ходуном ходит.
– Проклятая болезнь…
Утерла рукавом пот с лица, хотя было прохладно. Сказала:
– Да и не болезнь… тюрьма. От нее все недуги пошли. Не создана твоя мать для такого. Наговорили мне: печень, давление, сердце, чтоб им пусто. Как считаешь, стану такой, как прежде?
– Еще лучше будешь. Отдых, лекарства…
– А деньги?
Возмутился было, но сдержался, смолчал. А она спросила:
– Что тебе-то останется? Ответил достаточно осторожно:
– Так, кое-что.
– Все-таки сообразила я, когда записала на тебя дом в Рас-Тине. А то отобрали бы и его, как мои денежки.
– Но я же продал его, когда деньги кончились. Я тебе говорил ведь. Она застонала, приложив ладонь к темени.
– Ох, головушка моя. Что ж ты не сберег его? А? У тебя денег-то было много. Ведь я тебе хорошую жизнь устроила. Хотела, чтоб жил, как приличные господа. Мечтала оставить тебе богатства не меряно не считано, и на тебе…
– Да. Вот так: все разом и ухнуло.
– Да уж. Подлая месть от подлого мужика. Пока в моих денежках купался – ничего. А потом из-за какой-то дешевки вспомнил вдруг – долг, закон, репутация. Сволочь… Утопил меня, чертов ублюдок. Я ему в рожу плюнула на суде…
Попросила жестом сигарету. Поднося спичку, он сказал:
– Слушай, не курила бы пока, а? Ты там что, тоже курила?
– Сигареты, гашиш, опиум. А как же? Но за тебя, ей-богу, беспокоилась все время.
Она с жадностью затянулась, несмотря на слабость, свободной рукой вытерла испарину на лбу.
– Что же с тобой будет, сынок?
– Откуда я знаю? Остается только жуликом или сводником стать.
– Да ты что?..
– А что? Приучила ты меня к красивой жизни. Боюсь, это мне теперь не на пользу.
– Нет, нет! Тюрьма – не для тебя.
– Ну а чем мне заняться? Пока тебя не было, меня эти прохвосты знаешь как обхаживали?
Только подлил масла в огонь.
– Терпение, сынок. Не злись. Злость-то меня и довела до тюрьмы. Как бы все прекрасно сложилось, поступись я перед этим ублюдком, который продал меня.
– А я вот на каждом шагу вижу людей, по которым тюрьма плачет.
– Да плюнь ты на них. Пусть болтают чего хотят. Главное, сам рукам воли не давай.
Он непроизвольно стиснул кулаки.
– Ну да! Если б не эти кулаки, они бы меня унижали как хотели на каждом шагу. А так – ни один не осмелился о моей мамочке плохо сказать, даже когда ты сидела.
Она сердито выдохнула дым.
– Да твоя мать в тысячу раз порядочней, чем ихние мамаши. Поверь моему слову. Они что, не знают? Если бы не их мамаши, моя торговля кончилась бы крахом.
Сабир не сдержал улыбки, хотя на душе было тошно. А она продолжала:
– Вот уж умеют людям мозги запудривать своей внешностью: такая-то особа, такой-то директор, мистер такой-то… автомобили, наряды, сигары, красивые слова, духи дорогие… Да я-то их насквозь вижу. Когда в своих спальнях они сбрасывают одежду, обнажается их скотское нутро. Я об этих сучках столько знаю, что всего не перескажешь. Их паскудные грязные отпрыски. Шпана. Знаешь, перед судом сколько их ко мне лезло? Все умоляли не упоминать никого из них. Обещали, что добьются для меня оправдания. Так что не им тебя стыдить матерью. Мама у тебя порядочней их мамаш, жен, дочек. Точно говорю тебе: если бы не они, моя торговля пошла бы крахом.
Он снова невольно улыбнулся. А она с легким стоном запричитала:
– О-ох-х… где вы, веселые деньки? Любила тебя твоя мама, обожала, сынок. Для тебя добыла это красивое жилье подальше от всех моих делишек. Посылала тебе средства, чтоб ходил ногами по деньгам. А уж в том, что худо в твоей жизни стало, нет моей вины. Зато, скажу тебе, нет мужчин хоть наполовину таких красивых да стройных, как ты. Только избегай злости. И пусть то, что стряслось со мной, послужит тебе уроком.
Сабир смотрел на страдающую мать с грустью.
– Все уладится, будет, как прежде, – пробормотал он.
– Ты это серьезно? Нет уж, со мной кончено. Нет возврата к прежней Бусейме. Не работать мне больше. Ни здоровье уж не позволит, ни полиция.
Он опустил взгляд и сказал:
– Совсем немного денег осталось от продажи дома.
– А что же делать? Ты должен жить так, как я тебе обещала.
– Что-то раньше я не видел тебя в таком унынии.
– Да, это впервые…
– В общем, я должен либо работать, либо убивать так получается.
Она погасила сигарету, прикрыла глаза то ли от утомления, то ли чтобы сосредоточиться.
– Должен же быть какой-то выход,– сказал Сабир.
– Конечно. Пока сидела за решеткой, все думала об этом.
Впервые в жизни он почувствовал, как поколебалась его вера в мать. А она продолжала:
– Долго думала, а после убедила себя: нельзя мне настаивать на том, чтоб сохранить тебя. Нельзя, покуда это не на пользу тебе.
Его черные глаза пристально вглядывались в нее с немым вопросом. А она тихо сказала тоном признанного поражения:
– Ничего ты не понимаешь. И правильно. Государство конфисковало и тебя, когда конфисковало мои деньги. Потеряла я на тебя права. Поняла это в тот день, когда прочитали приговор. Это значит… что ты должен меня покинуть,– сказала она, судорожно глотнув воздуха.
– Как это?! Куда? – в голосе его прозвучало возмущение.
– К отцу…– чуть слышно ответила она.
В растерянности он вскинул сросшиеся брови, воскликнул:
– К моему?!
Мать кивнула головой.
– Но он же умер! Ты мне сама говорила, что он умер еще до того, как я родился.
– Говорила… Неправда это.
– Так он жив?! Просто невероятно. Мой отец жив.– Он смотрел на нее с негодованием.– Но почему ты скрывала?
– О-о-ох… вот она расплата…
– При чем тут это? Разве я не имею права спросить?
– Какой отец мог бы устроить тебе хотя бы подобие той счастливой жизни, что я тебе дала?
– Конечно, конечно. Я разве не согласен?
– Ну так и не осуждай меня, сынок. Подумай, как его разыскать.
– Разыскать?
– Да. Я говорю о человеке, женщиной которого стала тридцать лет назад. А потом уж не слышала ничего о нем.
В смятении он нахмурился и как-то сник.
– Мам… Что же все это значит?
– Что значит? А то, что я тебе подсказываю выход из твоего положения.
– А может, он уже умер.
– А может, и жив.
– Да… и что же? Всю жизнь искать, не зная, существует ли он на свете?
– Так ведь и узнаешь в поисках… Все же лучше, чем сидеть без денег и работы, без надежды.
– М-да, мне не позавидуешь. Ну и ситуация…
– Ну, придумай что-нибудь другое. Стать сутенером, вымогателем, гангстером? Чего не избежать, того не избежать.
– Но как? Где я его найду?
Мать глубоко вздохнула. Тяжко было возвращаться к прошлому.
– Имя его записано в твоем свидетельстве о рождении: Сайед Сайед Рахими. Тридцать лет назад… Он любил меня. Было это в Каире.
– В Каире! А может, и в Александрии тоже?
– Я понимаю. Это твоя главная проблема – отыскать его.
– А почему он сам меня не искал?
– Он не знает о твоем существовании.
Сабир нахмурился, в глазах – угрюмый протест.
– Обожди, сынок, не смотри на меня так. Выслушай до конца. Он – господин. Знатная особа в полном смысле этого слова. Богатству, влиянию его предела нет. А в те времена был всего лишь студентом университета, представляешь?
Он слушал, глядя на мать с некоторым холодком.
– Любил меня… Я была девчонкой красивой, но беспутной. Содержал меня тайно, в золотой клетке.
– Женился на тебе?
– Да. У меня до сих пор есть свидетельство о браке.
– И потом развелся?
– Сбежала я,– ответила она со вздохом.
– То есть как?!
– Удрала после стольких лет близости. Беременная. С самым что ни на есть простолюдином сбежала.
Сабир покачал головой в изумлении:
– Невероятно…
– Да уж, теперь ты скажешь, что я виновата, впутала тебя в историю.
– Да нет же! Уже все выяснили! Но тебя-то он искал?
– Кто его знает? Я перебралась в Александрию и больше ничегошеньки о нем не ведала. Частенько, бывало, думала встретить его хоть в одном из своих заведений. Но ни разу не довелось. Вот так… Он слабо ухмыльнулся, спросил:
– И вот спустя тридцать лет ты уговариваешь меня его искать?
– Господи! Да и на худшее уговаривать станешь, когда беда припрет. У тебя-то хоть будут документы и фотографии, свидетельство о браке, в том числе и в мечети. Впрочем, сам увидишь, что ты – вылитый он.
– Надо же, сохранила документ и фотографию.
– О тебе думала, сынок. Сама-то я из бедноты родом, на иждивении одного шантажиста росла. А уж когда мне повезло, я постаралась сделать тебя хозяином.
– А все же от старых воспоминаний не отделалась. Резким движением руки она стряхнула пот с лица и шеи.
– Сначала нелегко было, а потом решила, что так будет правильно, словно внутренний голос подсказал мне, к чему дело придет.
Он растерянно мерил комнату шагами, потом остановился возле кровати и спросил:
– А вдруг он отречется от меня?
– Ну что ты? Кто же откажется иметь сыном такого прекрасного юношу?
– Каир – большой город, а я в нем не бывал,– задумчиво произнес Сабир.
– А кто говорит, что он обязательно в Каире? Может, в Александрии, Асьюте или в Даманхоре. Он ведь меня не извещал о своих делах – где он, что он, холостой или женатый. Одному Аллаху ведомо.
Он сердито махнул рукой.
– Как можно рассчитывать на то, что я нечаянно наткнусь на него?
– Конечно, дело нелегкое. Но и невозможного тут ничего нет. Можешь расспросить в полиции, у юристов. Нет такой важной персоны, у которой в Каире не было бы своего угла.
– Можно в трубу вылететь, пока его разыщешь.
– Поэтому нельзя медлить с поисками. Он немного подумал, прежде чем спросить:
– Думаешь, он стоит того, чтобы ради него идти на все эти хлопоты?
– Конечно. Не сомневайся. Под крылышком у него ты найдешь почет и уважение. Он избавит тебя от этой унизительной зависимости от кого бы то ни было. Устроит тебя на работу. Не придется тебе становиться ни вымогателем, ни преступником. В конце концов победишь, сынок.
– А вдруг он сам окажется бедняком? Ведь и ты когда-то была богатой, денег куры не клевали.
– Уверяю тебя, деньги – только часть благ, которыми он тебя одарит. Что с того, что я разбогатела, зато не смогла дать тебе достойной жизни, работы, благополучия. Пришлось тебе идти по жизни, размахивая кулаками, чтобы заткнуть рты злоязычникам, трепавшим мое имя.
Он задумался, и ему показалось на миг, что все это сон.
– Ты вправду веришь, что я найду его? – спросил он.
– Чует мое сердце, что он жив и ты найдешь его, если не будешь впадать в отчаяние или медлить.
Он покачал головой уныло, с недоверием.
– Значит, все-таки искать? Если мои враги пронюхают про эту историю, думаешь, не постараются объявить меня помешанным?
– А что они скажут, если ты в конце концов станешь сутенером? Нет уж, для тебя иного пути нет, кроме как отправиться к нему.
Она закрыла глаза, пробормотав: «Как я устала…» Он предложил ей поспать, отложив разговор на завтра. Снял с нее туфли и накинул покрывало. Она нервным движением скинула его с груди, и он не стал поправлять. Вскоре послышался ее храп.
На следующий день проснулся часов в девять утра после долгой ночи, проведенной в тревожных раздумьях. Пошел в другую комнату будить мать и обнаружил, что она мертва. Умерла во сне? Или звала его перед смертью, а он не услышал? На ней была та же одежда, в которой она вышла из тюрьмы.
И вот теперь он с удивлением вглядывается в свадебную фотографию. На ней – его родители, какими они были тридцать лет назад. Внимательно рассмотрел лицо своего отца. Действительно, красивый парень. Явно вид человека, уверенного в себе. Лицо холеное, с удлиненным полноватым овалом. Высокий лоб, турецкая феска-торбуш слегка набекрень вправо. Это лицо ему теперь не забыть. И верно сказала мать, что он – копия его, настолько, впрочем, насколько луна на бумаге имеет отношение к луне в небесах. В соседней квартире начали сходиться приглашенные. До него донеслись звуки музыки, а в комнате покойной зазвучали стихи из Корана. Все смешалось: где сон, где явь? Мать, голос которой еще слышится в ушах, умерла. Мертвый отец воскрес. А ты, банкрот, преследуемый прошлым, запятнанным проституцией и преступлением, хочешь чудом обрести благочестие, свободу и покой.
2
Пусть все останется в тайне. Если он обманется в своих надеждах, тогда использует информацию. Начнет с Александрии, хотя маловероятно, что такая персона, как его отец, предпочтет здесь обосноваться. Во всяком случае, его мать ничего определенного о его местонахождении не сказала.
Своим гидом он сделал телефонный справочник. Шарил взглядом по букве «С». Сайед, Сайед, Сайед… Сайед Сайед Рахими. Ах, если бы повезло! Если бы оказалось то, что нужно. Избавиться разом от невзгод, конца которым не предвидится. Сайед Сайед Рахими, владелец книжного магазина «Маншия». Соответствует это положению его отца? Район Маншия четверть века был панелью для его матери. Но, может быть, хотя бы одинаковое имя даст ключ к разгадке.
Хозяином магазина оказался мужчина лет пятидесяти, внешне и отдаленно не напоминавший портрет отца. Сабир сказал, что ищет его однофамильца, показал ему фотографию, прикрыв ладонью изображение матери. Мужчина сказал:
– Не знаю я этого человека.
Когда Сабир растолковал ему, что снимок сделан тридцать лет назад, тот заявил:
– И не помню, чтобы когда-нибудь видел его.
– Ну, может, дальний родственник?
– Мы коренные александрийцы. Вся моя родня живет здесь, за исключением разве что некоторых деревенских сородичей по линии матери. А почему вы разыскиваете его?
Сабир было заколебался, но ответил:
– Старый друг моего покойного отца. А у Рахими нет бизнеса за границей?
Мужчина посмотрел на него с сомнением.
– Рахими – мой дедушка. Из его прямых потомков остались только я и моя сестра. Никакого бизнеса за пределами Александрии у нас нет.
Попробуй быть терпеливым и спокойным, когда все, что у тебя есть за душой,
– это двести фунтов. А они тают прямо на глазах, и когда кончатся, рухнут надежды на порядочную жизнь. Глаза устали от поиска, от напряженного вглядывания в лица прохожих. От тревожных мыслей подступала дурнота. Сабир решил зайти к знакомому юристу. Тот сказал:
– Может статься, его номер телефона вообще не зарегистрирован в телефонной книге,– и добровольно взялся помочь.
Когда и его усилия не увенчались успехом, он предложил:
– Попробуй опросить стариков по кварталам.
– Он важная персона в полном смысле этого слова! – с негодованием воскликнул Сабир.
– Ну знаешь, за тридцать лет что угодно могло случиться. Я думаю, не попросить ли мне одного приятеля, офицера полиции, поискать его по тюрьмам.
– По тюрьмам?!
– А почему бы и нет? Тюрьма, как мечеть,– всем открыта. Бывает, что в нее попадают и люди благородного происхождения,– усмехнулся юрист.– И все же начнем с нотариуса. Может, он вельможа-инкогнито.
В списках заключенных его не оказалось. Не было его и среди крупных капиталовладельцев. Осталось только опросить старейшин в городских кварталах. Сабир решительно отказался от идеи, предложенной юристом,– дать объявление в газете. Его странная проблема стала бы достоянием широкой публики, а сам он – посмешищем в глазах его многочисленных врагов в Александрии. Так что он отложил эту идею на потом, когда уедет из города.
Начал обходить старейшин кварталов от Аттарина до Курмуса, от Рас-Тина до Мухаррам-бека. Каждый раз, когда упоминал Сайеда Сайеда Рахими, следовал вопрос:
– Кем он работает?
– Не знаю о нем ничего. Известно только, что он знатный человек, и вот его снимок тридцатилетней давности.
– А зачем разыскиваешь его?
– Просили найти. Он старый друг моего отца. Удивленные взгляды.
– А ты уверен, что он жив?
– Да ни в чем я не уверен.
– А почему ты думаешь, что он в Александрии?
– Просто надеюсь, не более.
Последняя фраза прозвучала словно удар о глухую стену.
– Нет. Такой у нас никому не известен.
Глаза устали от изучения встречных лиц. Он потерял счет времени. Даже не заметил, что уже осень на дворе. Очнулся, когда попал под внезапно хлынувший дождь. В этот момент он находился на набережной. Бросился бежать, чтобы укрыться в отеле «Мирамар». Глянул на небо. Туча, как ночная тень, отрезала часть полуденного света. Внезапно он услышал приветливый голос:
– Иди сюда. Поздоровавшись, он сел рядом с ней.
– Я не смогла вовремя выразить тебе соболезнования, но надеялась, что ты посетишь «Каннар» рано или поздно.
– Разве я не в трауре?
– «Каннар» – подходящее место для скорбящих. Кстати, все интересуются, куда ты пропал.
Дождь прекратился. Он решительно поднялся, извинился, сославшись на неотложные дела. Она тоже встала и тихо сказала:
– Скажи мне, если у тебя с деньгами туго.
О боже, неужели снова начали распускать про него слухи? А она добавила тоном соблазнительницы:
– У такого, как ты, в деньгах недостатка не будет. Было б только желание.
Он холодно попрощался с ней еще раз, пожав руку, и вышел. «У такого, как ты, недостатка в деньгах не будет». Да уж, конечно. Только прими предложение стать сутенером. Этого и добиваются твои враги, а иначе – хоть сдохни. Но что дальше делать в Александрии?
Сабир зашел к хироманту, но тот ничего нового не сообщил. Посетил колдуна, святого шейха Зинди, в переулке Фараша. Сидел, сложив ноги по-турецки, в его полуподвальной комнате с наглухо закрытыми жалюзи. В сумеречном свете он ощущал струи благовоний. Шейх понюхал свой платок и склонил голову в раздумье. Потом произнес:
– Кто усердствует, тот достигнет.
Откуда-то со стороны Анфуши доносился шум морского прибоя.
– Ну-ну, неплохо для начала,– усмехнулся Сабир.
– Но путь будет долог, как зимние ночи.
Вот уж верно. День за год. А расходов – не счесть.
– И получишь требуемое – монотонно продолжал шейх.
– А что это «требуемое»? – нетерпеливо спросил Сабир.
– Оно ждет тебя.
– Знает обо мне?
– Ждет тебя.
Может, мать ему не все сказала?
– Значит, он жив?
– Слава Аллаху.
– А где его найти? Вот что меня интересует.
– Терпение.
– Нельзя терпеть до бесконечности.
– Ты в начале пути.
– В Александрии?
Шейх закрыл глаза и пробормотал:
– Терпение твое вознаградится. Сабир нахмурился.
– Вы мне ничего не сообщили.
– Я все сказал. – Шейх отвернулся.
Сабир вышел наружу под порывы осеннего ветра. По небу несло рваные темные облака. Шел и думал: шарлатаны да развратницы. Деньги гребут не считая. Придется продать мебель из квартиры, чтобы подготовиться к поездке в Каир. За время начавшихся мытарств он уже успел распродать ценные безделушки, чтобы поддержать завышенные расходы на жизнь. Теперь с отвращением думал о необходимости приглашать маклеров к себе в дом. Он отправился к «наставнице» Набавии, ближайшей подруге матери,– единственному человеку из этой среды, к которому он не испытывал ненависти.
Протягивая ему мундштук кальяна, она сказала:
– Я куплю всю твою мебель с удовольствием. Но почему ты уезжаешь с насиженного места?
– Решил пробивать себе дорогу в Каире, подальше от этой публики.
– Ах, бедная твоя матушка. Уж так любила тебя. Направляла сыночка, зарабатывала на все твое содержание.
Он понял намек.
– Я больше не гожусь для этой профессии.
– А что будешь делать в Каире?
– Да там один приятель обещал помочь.
Бусейма частенько говаривала, обнажая в улыбке золотые зубы:
– Наша работа только шибко гордых пачкает. Присоединяйся, сынок.
Сабир в раздражении сплюнул в большую курильницу, источавшую запах индийских благовоний.
Своим гидом он сделал телефонный справочник. Шарил взглядом по букве «С». Сайед, Сайед, Сайед… Сайед Сайед Рахими. Ах, если бы повезло! Если бы оказалось то, что нужно. Избавиться разом от невзгод, конца которым не предвидится. Сайед Сайед Рахими, владелец книжного магазина «Маншия». Соответствует это положению его отца? Район Маншия четверть века был панелью для его матери. Но, может быть, хотя бы одинаковое имя даст ключ к разгадке.
Хозяином магазина оказался мужчина лет пятидесяти, внешне и отдаленно не напоминавший портрет отца. Сабир сказал, что ищет его однофамильца, показал ему фотографию, прикрыв ладонью изображение матери. Мужчина сказал:
– Не знаю я этого человека.
Когда Сабир растолковал ему, что снимок сделан тридцать лет назад, тот заявил:
– И не помню, чтобы когда-нибудь видел его.
– Ну, может, дальний родственник?
– Мы коренные александрийцы. Вся моя родня живет здесь, за исключением разве что некоторых деревенских сородичей по линии матери. А почему вы разыскиваете его?
Сабир было заколебался, но ответил:
– Старый друг моего покойного отца. А у Рахими нет бизнеса за границей?
Мужчина посмотрел на него с сомнением.
– Рахими – мой дедушка. Из его прямых потомков остались только я и моя сестра. Никакого бизнеса за пределами Александрии у нас нет.
Попробуй быть терпеливым и спокойным, когда все, что у тебя есть за душой,
– это двести фунтов. А они тают прямо на глазах, и когда кончатся, рухнут надежды на порядочную жизнь. Глаза устали от поиска, от напряженного вглядывания в лица прохожих. От тревожных мыслей подступала дурнота. Сабир решил зайти к знакомому юристу. Тот сказал:
– Может статься, его номер телефона вообще не зарегистрирован в телефонной книге,– и добровольно взялся помочь.
Когда и его усилия не увенчались успехом, он предложил:
– Попробуй опросить стариков по кварталам.
– Он важная персона в полном смысле этого слова! – с негодованием воскликнул Сабир.
– Ну знаешь, за тридцать лет что угодно могло случиться. Я думаю, не попросить ли мне одного приятеля, офицера полиции, поискать его по тюрьмам.
– По тюрьмам?!
– А почему бы и нет? Тюрьма, как мечеть,– всем открыта. Бывает, что в нее попадают и люди благородного происхождения,– усмехнулся юрист.– И все же начнем с нотариуса. Может, он вельможа-инкогнито.
В списках заключенных его не оказалось. Не было его и среди крупных капиталовладельцев. Осталось только опросить старейшин в городских кварталах. Сабир решительно отказался от идеи, предложенной юристом,– дать объявление в газете. Его странная проблема стала бы достоянием широкой публики, а сам он – посмешищем в глазах его многочисленных врагов в Александрии. Так что он отложил эту идею на потом, когда уедет из города.
Начал обходить старейшин кварталов от Аттарина до Курмуса, от Рас-Тина до Мухаррам-бека. Каждый раз, когда упоминал Сайеда Сайеда Рахими, следовал вопрос:
– Кем он работает?
– Не знаю о нем ничего. Известно только, что он знатный человек, и вот его снимок тридцатилетней давности.
– А зачем разыскиваешь его?
– Просили найти. Он старый друг моего отца. Удивленные взгляды.
– А ты уверен, что он жив?
– Да ни в чем я не уверен.
– А почему ты думаешь, что он в Александрии?
– Просто надеюсь, не более.
Последняя фраза прозвучала словно удар о глухую стену.
– Нет. Такой у нас никому не известен.
Глаза устали от изучения встречных лиц. Он потерял счет времени. Даже не заметил, что уже осень на дворе. Очнулся, когда попал под внезапно хлынувший дождь. В этот момент он находился на набережной. Бросился бежать, чтобы укрыться в отеле «Мирамар». Глянул на небо. Туча, как ночная тень, отрезала часть полуденного света. Внезапно он услышал приветливый голос:
– Иди сюда. Поздоровавшись, он сел рядом с ней.
– Я не смогла вовремя выразить тебе соболезнования, но надеялась, что ты посетишь «Каннар» рано или поздно.
– Разве я не в трауре?
– «Каннар» – подходящее место для скорбящих. Кстати, все интересуются, куда ты пропал.
Дождь прекратился. Он решительно поднялся, извинился, сославшись на неотложные дела. Она тоже встала и тихо сказала:
– Скажи мне, если у тебя с деньгами туго.
О боже, неужели снова начали распускать про него слухи? А она добавила тоном соблазнительницы:
– У такого, как ты, в деньгах недостатка не будет. Было б только желание.
Он холодно попрощался с ней еще раз, пожав руку, и вышел. «У такого, как ты, недостатка в деньгах не будет». Да уж, конечно. Только прими предложение стать сутенером. Этого и добиваются твои враги, а иначе – хоть сдохни. Но что дальше делать в Александрии?
Сабир зашел к хироманту, но тот ничего нового не сообщил. Посетил колдуна, святого шейха Зинди, в переулке Фараша. Сидел, сложив ноги по-турецки, в его полуподвальной комнате с наглухо закрытыми жалюзи. В сумеречном свете он ощущал струи благовоний. Шейх понюхал свой платок и склонил голову в раздумье. Потом произнес:
– Кто усердствует, тот достигнет.
Откуда-то со стороны Анфуши доносился шум морского прибоя.
– Ну-ну, неплохо для начала,– усмехнулся Сабир.
– Но путь будет долог, как зимние ночи.
Вот уж верно. День за год. А расходов – не счесть.
– И получишь требуемое – монотонно продолжал шейх.
– А что это «требуемое»? – нетерпеливо спросил Сабир.
– Оно ждет тебя.
– Знает обо мне?
– Ждет тебя.
Может, мать ему не все сказала?
– Значит, он жив?
– Слава Аллаху.
– А где его найти? Вот что меня интересует.
– Терпение.
– Нельзя терпеть до бесконечности.
– Ты в начале пути.
– В Александрии?
Шейх закрыл глаза и пробормотал:
– Терпение твое вознаградится. Сабир нахмурился.
– Вы мне ничего не сообщили.
– Я все сказал. – Шейх отвернулся.
Сабир вышел наружу под порывы осеннего ветра. По небу несло рваные темные облака. Шел и думал: шарлатаны да развратницы. Деньги гребут не считая. Придется продать мебель из квартиры, чтобы подготовиться к поездке в Каир. За время начавшихся мытарств он уже успел распродать ценные безделушки, чтобы поддержать завышенные расходы на жизнь. Теперь с отвращением думал о необходимости приглашать маклеров к себе в дом. Он отправился к «наставнице» Набавии, ближайшей подруге матери,– единственному человеку из этой среды, к которому он не испытывал ненависти.
Протягивая ему мундштук кальяна, она сказала:
– Я куплю всю твою мебель с удовольствием. Но почему ты уезжаешь с насиженного места?
– Решил пробивать себе дорогу в Каире, подальше от этой публики.
– Ах, бедная твоя матушка. Уж так любила тебя. Направляла сыночка, зарабатывала на все твое содержание.
Он понял намек.
– Я больше не гожусь для этой профессии.
– А что будешь делать в Каире?
– Да там один приятель обещал помочь.
Бусейма частенько говаривала, обнажая в улыбке золотые зубы:
– Наша работа только шибко гордых пачкает. Присоединяйся, сынок.
Сабир в раздражении сплюнул в большую курильницу, источавшую запах индийских благовоний.