Маканин Владимир Семенович. Асан

 
   Разгрузки-погрузки нет уже третий час. Кайф!.. Сидят в тени на скамейках мои краснолицые. Смеются. Рядом с песочницей… Чтоб было куда воткнуть окурок. Место для расслабляющей солдатской болтовни о девчонках. О взрослых, опытных женщинах.
   Я иду вдоль пакгаузов. Не тороплюсь. Под солнышком.
   – Ну, вы!.. Обхохотались уже! – начальнически кричит вдруг ефрейтор Снегирь на солдат.
   Я слышу, но, конечно, не оглядываюсь. Не хочу. Не вижу и не слышу. Это их дела… Так устроена, так налажена самодостаточная солдатская масса.
   Ага!.. Снегирь в очередной раз защищает контузика.
   – Олежка! – грозно восклицает Снегирь.
   Притихли.
   – Олежка!.. Ну-ка поди к турнику… Покажи пример этим толстожопым!
   И рядовой Алабин, он же Олежка, идет к турнику, что в двух шагах от песочницы… И начинает подтягиваться. Демонстрация не силы, но хотя бы ловкости!.. Дело в том, что солдаты-грузчики после ночной тягловой работы слишком много едят. Врач объяснил… Жрут!.. От ночных перенапрягов сердца… надо или не надо, тело грузчика набирает силу и массу впрок. И потому на турнике такой солдат висит тяжелым мешком… Ну, три раза подтянется. Ну, четыре.
   – Девять… Десять… Одиннадцать, – считает громко Снегирь.
   Даже в такой миниатюре покомандовать сладко. Еще как сладко!.. Снегирь явно доволен уроком, который он так наглядно дает солдатам. Искусство управлять!
   На идущего мимо майора Жилина ефрейтор Снегирь не оглянулся. Хотя, конечно, видел меня. Смышленый и чуткий, Снегирь все понимает.
   – Четырнадцать… Пятнадцать…
   Косым взглядом вижу, как подтягивается к перекладине тонкое солдатское тело. Как гнется… Как трудно дается рядовому Алабину каждый следующий раз… Я иду стороной. Это их дела. Но в такт и вдогон каждому следующему числу про себя повторяю. Как бы невольно: “Давай, солдат… Давай!”.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

   Меня вызвала охрана, мол, на въезде непорядок. Я чертыхнулся, но поспешил к воротам, по пути туда уже слыша сигналы БТРов. Эти их гундосые бэ-бэ-бэ. По мозгам били… За воротами две боевые машины с солдатней. Будут сопровождать мой бензин. Ждут… Так что им и не надо въезжать к нам в ворота. Они, сигналя, просто баловались. Просто скучали!.. Первый БТР выдавал подчеркнуто прерывистые бэ-бэ-бэ, второй БТР отвечал, предпочитая длинные… Общались морзянкой.
   Солдаты, ожидая, сидели где пришлось, на камнях… на траве… на бревне… Но как сидели!.. Не просто небрежно, а отвратительно. Похабно сидели! – вот точное слово. Расставив колени. Как бы выставив, выпятив член вперед… Бугром… Так сидят солдаты, разминувшиеся с пулей. Их дважды, как я знал, уже поутру обстреляли. По похабной посадке обстрелянных сразу узнаешь. Никаких же сомнений – именно они, уцелевшие, должны зачать детей. Они ведь должны передать потомкам свое умение выжить. Для следующих поколений… Член вперед, уцелевшие! Пережравшие боевого адреналина!.. При этом какая густая, какая сгустившаяся тоска в глазах. Они ждали женщину, бабу… дайте бабу!.. любую, всякую… а не этого сучару, майора Жилина, чего он воащщеиз ворот вылез!
   БТРы перестали перебрасываться дурашливой самодельной морзянкой. Завидев меня… Не гудели уже… Но лица солдат, рожи их не перестали быть презирающими меня и растленными. Я для них – складской… Солдаты не вскочили с травы, с камней. Не встали… Они меня не видели. Сидели, сплевывали куда-то набок слюну. Они такие. Только-только из боя.
   Въедь солдатики в ворота, на моей территории я бы их вмиг обуздал и укротил. Но здесь кричать было чревато, даже опасно… Это было взрывно… Да и, сказать честно, я их понимал. Их и их похабную тоску – правду выживших.
   Я только бегло оглядел пространство за воротами. Лишь скользнув глазом по раскорякам-солдатам… Я как бы поискал на въезде знакомый джип… не он ли только что мне сигналил?.. Я и впрямь ждал Гусарцева. Конечно, я и на слух отличал, знал его машину. Но можно же и глазом поискать.
   Я вернулся на склад…
   Погрузка срочная. Бочки закатывали сразу в два грузовика. Их и будут сопровождать те два БТРа. Которые бэ-бэкали. И которые заново помчат под обстрел тех картинных солдат-раскоряк с автоматами на коленях.
   Но не моих солдат-грузчиков… Мои все в трудах! В грохоте бочек, в мазутной черной (с бортов) пыли, солдаты трудились, как в аду. Таких красных лиц я у своих давно не видел. Они даже не матерились. Они дышали открытыми ртами… С такой скоростью загружались обе машины. Шевелись! Шевелись! – подгонял их Крамаренко, знавший утренний приказ.
   Конечно, моих двух шизов и здесь удостоили круто… определили!.. Алик и Олег… ну, этим-то поблажки нигде не будет. Дураки, как известно, вперед!.. Они оба в кузове – пристраивали одну к одной мчащиеся на них с припрыгом, пританцовывающие бочки. Эти железные с приплясом подлюги!.. Танцы с солярочкой! Ефрейтор Снегирев хотя и оберегал контуженных, но не сейчас. Не за счет танцующих бочек. Ефрейтор Снегирев здраво считал, что на то и лычка, чтоб привычка… Вкалывай, где стоишь!
   Я жалел, что взял их на работу. Промах!.. Но и оправдание промаху было – ведь слышал я от врача, что физическая работа лечит контузию… От толкового врача слышал. Физический, мол, труд постепенно меняет лицо контузии. Один недуг уходит – другой проявляется. Исчезает другой – выныривает третий… Таков непростой путь врачевания. Самозаменяющиеся недуги… Так исходят травмы духа.
   “Присяге верны! Автоматы при нас!” – вскрикивает Олег иногда, мол, оружие не бросили. Окаменевшее чувство вины… И хватается рукой за пустое плечо, хлопает ладонью… ищет… ищет автомат на своем плече. Автоматы мы у них, конечно, забрали и унесли сразу. Подальше. Поглубже. Туда же, где отдыхают автоматы солдат-грузчиков.
   У Алика, кроме заикания, из внешних признаков только слезоточение. Из левого глаза. Без повода… Одна струйка, но практически непрерывная… Потихоньку… Течет и течет. Однако если бы только это… Внутри Алика невнятный страх. Целый букет страха из неизвестных цветочков. Алик как-то проговорился. Ему бывает страшно ни с того ни с сего. Его вдруг накрывает с головой темная волна. А из этой тьмы – вдруг россыпью желтые осколки. То ли солнца осколки, то ли луны. Как зайчики от маленького круглого зеркальца. Желтые кусочки света врываются ему прямо в глаза. В самые зрачки.
   У мальца что-то там, в башке, слегка сдвинулось, это ясно.
 
   Не при солдатах… Я вызвал их обоих к себе и предложил позвонить родным. Я расщедрился. Они входили в мою офис-квартиру заметно боязливо, стараясь не следить солдатскими сапогами. В жару это нетрудно… Почти на цыпочках.
   Обалдели… Смотрели на мобильный телефон, как на чудо. Сто лет ни с кем не общались.
   Олежка вдруг развел руками и сказал, что у него ведь никого. Мать и отец уже умерли. Да, да, так рано… Никого… Есть только дед, но Олежка едва ли вспомнит его телефон. Он вертел в руках трубку.
   Зато Алик в нетерпении повторял, весь сразу взвинтившийся: “А у меня мама… мама… мама…”.
   Но именно Олежка телефон деда вспомнил. Он дозвонился в подмосковный поселок… Надо же!.. Вот только он не знал… О чем говорить. Ему слегка ударило в голову. Волнение… Их с дедом разговор никак не мог стронуться с места. “М-м-м, – мычал Олежка. – Дед, это я. Привет… М-м-м…” Дед тоже плохо его понимал.
   Дед наконец спросил, придя в себя первым:
   – Ну и ладно. Что ты там делаешь?
   Стоя с Олежкой рядом, я хорошо слышал далекого деда – его мирный, спокойный, я бы даже сказал, сыто-спокойный, подмосковно-дачный голос.
   – Воюю.
   – А-а… В окопе, что ли?
   – Не. На складе сейчас…
   Дед, подумав, высказался:
   – Ну и мудак.
   – Почему?
   – Ну, а баба? А девчонка у тебя есть?
   Разговор, похоже, стремительно становился интимным, и я отошел на пару шагов.
   Однако еще с минуту невыразительно в трубку помычав, Олежка уже дал отбой. Дед его ошеломил… Старый козел! И не подумал сказать солдату что-нибудь родственное… Сказал, что, пока пацаны воюют на складах, они, старые козлы, перетрахают девчонок.
   – Живой у тебя дедок! – я засмеялся.
   Трубку взял Алик, но вот его-то память как раз подвела. Он, вроде бы, знал номер. Он тыкал пальцем в цифры… Он, сколько мог, тыкал… Сердился. Вдруг шипел на случайный чей-то голос: “Да заткнись же!.. Брось трубку, кретин!.. Не тебе звоню!”. Алик снова и снова пробегал пальцем по цифрам. Уже ощупью ища полузабытый номер… “Мама?! – спрашивал.- Мама?!.”
   Он вдруг замер. Смотрел на трубку. Весь сокрушенный… Он словно знал, что чудо не для нас. Вот оно, в его руках, чужое чудо… Я вдруг подумал, что он шмякнет мою трубку о пол. Мне не понравились его глаза. Они наливались белым цветом.
   Я протянул руку, а он не отдавал.
   – Рядовой Евский!
   Я грозно рявкнул. И сам, шагнув ближе, забрал трубку из его оцепеневшей руки.
 
   Я сразу свернул на складскую дорожку. Контузики шли следом за мной.
   – Подумайте все же о кухне, – сказал я пацанам.
   И прибавил ходу.
   Возник у ворот Крамаренко:
   – Александр Сергеич! Сейчас Гусарцев подрулит!.. Звонил!
   – Иду, иду! – крикнул я.
   Я шел резво, шел, ускоряясь. Но оглянулся… Бог мой! Лучше б я этого не делал… Какие они жалкие. Согнутый, сгорбленный, как червячок, Алик… И Олежка не краше – длинный, но сложивший плечи, ссутулившийся.
   Сердце у меня сжалось. Вблизи они иной раз раздражали. Скажем, своей неопрятностью… Но издали… Не надо бы мне оглядываться. Надо бы о чем-то далеком и постороннем. О небе и о Млечном пути?.. Как только я видел их издали, меня прихватывало жалостью. Словно бы сердце реагировало на некий новый медикамент… У меня не мягкое сердце. Ничуть! Оно, и когда надо, необязательно сожмется.
 
   Я вышел за складские ворота. Ага!.. Грузовые с бензином и сопровождающие их БТРы отбыли… Никого.
   Глаз хочет пустоты. (Если долго шастаешь по складам, глазу надоедают предметы.) И когда здесь, за воротами, машин нет, сразу открывается даль. Незаполненное пространство. Глаз хочет, жаждет бесконечности. Или хотя бы легкой полупрозрачной пыли. За которой бесконечность от тебя скрылась, но не совсем… Играет в прятки.
   Так!.. Вот и Гусарцев подрулил. На своем шустром джипе. Ах как он подрулил! Как все штабные!.. Конь, а не машина. Конечно, никаких реальных джипов здесь, в Чечне, нет. “ГАЗ-69”, старенькие армейские козлики, которых в воюющей Чечне полным-полно… и которых горделиво все называют джипами.
   Притормаживая, Гусарцев зычно мне кричит – вторая колонна сегодня формироваться не будет… Ни сегодня, Саша, ни завтра!.. Причин он не знает! И позвонить он не мог. (Такое не говорится по телефону.)
   Стал, продолжая кричать мне лихо и молодецки:
   – Саша, едем!.. В штабе разнарядка будет на час раньше.
   – Возьму машину.
   – Зачем!.. Хватит моей!.. Я тоже буду возвращаться.
   Коля Гусарцев вынул платок и отер пот с лица. Трудяга. Трудовой пот… Остыть!.. Он только за этим и вылез из машины. Постоять на ветру… С платком в руках.
   Через минуту-две мы уже выехали. (Я успел смотаться на склады за кой-какими бумагами. Оставил распоряжения Крамаренке.)
   Колонны не будет, это огорчало. Дожили… Совсем, что ли, некому вести караваны?.. Бочку с солярой, и ту хорошему человеку не подбросить! Нет движения – нет жизни… Огорчал даже пустяк, вроде того, что не постою, не покайфую на выезде боевой колонны. Не увижу пыль за уходящими машинами. И летящих выше колонны диких гусей.
   Коля подтвердил: чичи в эти дни развоевались. Чичи всюду. Они лезут к связистам, проникают в нашу шифровку. А перешифровка – это тихий дурдом!.. Скоро чичи будут знать все – кому и что. И какой дорогой повезут со складов.
   Коля болтал, но Коля все еще не сказал мне о продаже тех автоматов чеченцам. Про утопленный мой уазик, набитый обломками рельс… Ни слова… Не сказал, но сказать, похоже, хотел. Он, кажется, подготавливал меня. Возможно, проданные под молчок автоматы уже не давали ему сладко спать.
   – В Старопромысловском районе, Саша, выгорел склад. С оружием по большей части… Выносят там все спешно и запросто, давай-давай.
   – И что?
   – Не взять ли нам тоже часть?
   Я не откликнулся никак. Дорожный разговор, если нас двое, самый уравновешенный.
   Но следом же Коля завел речь о продаже оружия неким “тихим” чеченцам с гор. “Тихие” – это как бы ничьи, то есть нейтральные. Может, они даже за нас… И потому продажа им – не обязательно криминал.
   – Но, скорее всего, это завтрашние боевики.
   – Да какое наше дело, Саша!
   Похоже, он хотел от меня получить хотя бы общее, приблизительное согласие.
   – Ты, Саша, сам говорил – бизнес, если он серьезный, сам собой норовит расшириться… И значит, нам надо пробовать. Разве нет?
   Гусарцев, уговаривая, уже слегка давил. Но я знал свое. У нас бензино-солярный бизнес, неплохой, прочный… чего же еще!
   – И пробовать не станем, – я почему-то засмеялся.
   Коля, не сумев скрыть досаду, повел джип быстрее. Погнал.
   – Все равно чеченцы у тебя сегодня попросят… Вот увидишь. Услышишь… Сегодня же.
   Вполне возможно… Помимо разнарядки, в штабе нам предстояло короткое совещание с местной властью – с чеченцами, воюющими на нашей стороне. Там могут быть и “тихие”. Будут просить… Гусарцев, вероятно, об этом и думал. Об автоматах… И о “тихих”. Конечно, сколько-то АК и на наших склада€х наскрести можно.
   Не знаю, о чем думал Коля, а я, выдернутый им из дорожной нирваны, раздражился. Складской человек обязан быть и скуп, и осторожен. Блюди, складарь, девство… Потому что нашенские чеченцы уже завтра запросто продают оружие ненашенским. Тем более блюди!
   Обмундирование чеченцам дам, бензина малость дам, а оружие – ни ствола. У меня и точно оружия почти нет. У них у самих – больше! В любом горном селе… У них – без счета. Даже на чеченчонке-мальчонке, на каждом десятилетнем, “калашников”. И при случае пуляет мальчонка, не разбирая. Реагирует, как гончая, на любой быстро движущийся предмет. Кто бы и куда бы ни рванись бежать – мальчонка (за тобой!..) тотчас дулом. Выстрелит или нет, неизвестно, а дулом вслед поведет обязательно. Как за взлетевшей уткой. Уже инстинкт.
   А вот чтобы тебе вслед (и тебе встречно) не дернулось чье-то дуло, не делай сам резких движений… Здесь только так.
   – Без резких движений, – озвучил я вдруг вслух.
   – Понял, понял, – недовольно проворчал Коля Гусарцев, принимая сказанное на свой счет.
   Я засмеялся. Каждый о своем!
   Мы как раз пропускали встречную колонну в узком месте. Ползут к нам в Ханкалу из Грозного… Джип с начальством, грузовики, два БТРа, на броне густо омоновцы. Смеются. Война дело веселое… Иногда.
   Гусарцев опять про свое. Посматривая на БТРы… Коля, видно, настроился меня потрясти. Как трясут яблоню. Чтобы хоть что-нибудь упало.
   – А что, если ты, Саша, поговоришь с этими чеченцами помимо штаба, а?
   Машина шла гладко. Как раз под его гладкий вопрос. А я все еще думал, что он просто болтает.
   – Не о чем… Не о чем говорить, Коля.
   Я привык и люблю эти выезды в Грозный… Особенно когда солнечно. Особенно когда сам за рулем… Прибавил скорости – и получи навстречу пьянящий летний ветерок.
   Такой теплый, пьяный, обвевающий, облизывающий тебя ветерок!.. Небеса его делают только на сегодня и только для тебя. (Как нечто одноразовое в середине лета.) И первое, что думается, – войны нет. Нет ее – и все. Нет. Стреляют или не стреляют – неважно. Считаем, что ее нет.
 
   Перелески… Небольшие, но коварные местечки. Дорога на Грозный здесь самая невнятная. И видно все вокруг – и не видно. А слева совсем развалины. Но чужие, не родные глазу… Где-то здесь, вдоль по прячущейся в буграх дороге, мой бравый сержант Снегирь подобрал обоих, Алика и Олежку… В этих перелесках… Оба были с автоматами. Издали пацаны как пацаны.
   Да ведь и вблизи не калеки. Если не считать больных глаз – слезящихся и немного безумных у одного и напряженно одеревеневших у другого.
   Сегодня на обратном пути хорошо бы проехать эти неродные развалины засветло. Нам с Колей хотелось думать, что мы вернемся скоро.
   Возле штаба полно машин, но место нашлось.
 
   В/ч за номером … – Бензин, солярка… Но они под Ведено. Не добраться.
   В/ч за номером … – Масло Вязкое Приборное (МВП… Полбочки… Для приборов ориентирования…) Легко! Под Гудермес. Им пошлем сразу. Чего жалеть! Масло может загустеть, потерять свое качество, а с качеством и смысл.
   В/ч за номером … – Пехотный огнемет “Шмель”, 10 штук… Эти ребята недалеко. С первой туда колонной. Где-то у меня “Шмели” были. Для этой в/ч Крамаренко как раз, помнится, и заказывал…
   В/ч за номером … – Старая заява. Солярка… Они расположены после Шали, но до Ведено. Здесь Руслан, вроде бы, навел контакт… Вроде бы, чеченцы пропустят. Вот только что придется за это у них сбросить… Или деньгами?.. Побольше соляры, и проскочим! И тем, и этим соляры должно хватить…
   В/ч за номером… – Вертолетчики. Летный керосин… Василька не забыть. У него керосин есть… Но пусть с запасом. Пусть Василек будет мне должен.
   Кому, чего и сколько. Разнарядка списком… Я редко в штабе. (Рангом не вышел.) И потому я сам по себе… Мои склады старого типа. Конечно, можно поискать и то, и другое. Но практически в развозе только горючка.
   Внеся заказы (и пожелания) в записную книжицу и, по сути, освободившись, я пошел побродить по штабным коридорам. Это особый мир. Не мой… Чужеватый мне… Слишком блестящий мир, если сравнивать с моими хлевообразными складами. (Мой мир воняет.) Но иногда меня вызывают… И, пользуясь случаем, я, как и многие, не прочь поглазеть… На двери кабинетов с табличками и на настоящих вояк. Чья слава гремит, чьи имена на слуху… Война!
   Пошастав для вида туда-сюда, я сунул нос в торцевую, самую большую в этом здании комнату. Заглянул… Туда, где шла оперативка. Заглядывать не возбраняется. (Возможно, ты кого-то срочно ищешь.) А затем я оставил дверь приоткрытой на толщину пальца. (Возможно, кого-то высматриваешь.)
   Докладывал Мамаев… Штабной генерал. Считается, что у нас нет другого штабиста с таким талантом речи, с умением разъяснить. Из каждого своего выступления Мамаев делал маленький шедевр. Слова звучны! И какие сравнения!.. А как волнующе он медлил, даже слегка изящно мямлил на важной, на ударной – на удавшейся ему фразе. (Но меж вояками Мамаев, конечно, в большой цене не был. Каждому свое… Меж офицерами, нюхавшими каждодневно порох, его прозвище было Мля-мляев.)
   Вояки… Они слушали штабиста с едва скрываемой скукой. Сидели характерно. Точь-в-точь как у моих ворот сидели нынешним утром обстрелянные по дороге солдаты. (Солдаты с тех двух сигналивших, бэ-бэ-бэ, БТРов.) Какое совпадение!.. Казалось, старшие офицеры косили под тех солдат!..Расставив ноги и колени. Сидели вразвалку. Выставив вперед и напоказ бугор члена под брюками… Боевые полканы и подполканы. Именно так они сидели. Членом вперед… Они, надо думать, пахли кровью и спермой. И презирали всех, кто пахнет иначе.
   А блестящий, умный штабист Мамаев все говорил. Он быстро, даже очень быстро, глотнул воды из стакана… всего лишь миг!.. но за этот его быстрый, красивый академический миг-глоток из зала слиняли сразу двое. Один из них знаменитый “окопный” генерал Трошин. (Я еле успел отпрянуть от двери.) Трошин, выходя, крепко хлопнул этой дверью. Невольно. Нечаянно. Но звучно… Расшиб бы мне лоб, не отскочи я загодя.
   Не он один дал деру. Часть слинявших расселась в буфете. Туда ушел и я… В буфетной свободе офицеры сидели, уже обмякшие, хорошо наглотавшиеся чаю. Были на стойке еще и бутерброды. Неплохие!.. Я разглядел за угловым столиком двух знакомцев, невысоких чином… И подсел к ним… И к чаю.
 
   На улице поодаль штаба топтался чеченец из “наших”. Ждал меня… Он уже знал о заказах. У чеченцев свои информаторы… Но попросил скромно. Крошки со стола. Как всегда – бензин и немного патронов к АК-74. Я пообещал, если найду.
   Едва отошел дальше и включил мобильный – звонок. Крылатый Василек просил горючего. Не для себя… Для некоего своего дружка (еще по Афгану). Дружка перевели к нам из-под Питера. Летчик-ас. На “Сушке”… Отличный вояка. Но он новенький, и ему никто ни фига не дает.
   – Василек… Ты же помнишь. Я со слов не доверяю. Я должен знать человека в лицо… Устраивай встречу.
   – А можно такую встречу на бегу?
   – Можно на бегу. Можно на лету… Но я должен видеть и знать его в лицо.
   – Он сейчас в Грозном. Хочешь, он подскочет к штабу?
   – Хочу.
   – Он тебя найдет?
   – Я у въезда.
   Состоялось скорое знакомство. Летчик-ас держался неуверенно. Но лицо мне понравилось.
   Затем я отправился к Гукаеву и его брату. Это Промысловский район. Лояльные чеченцы. (Хлипкий, слабенький горный тейп. Их всегда обделяют с горючим.) Разговор на квартире… Эти договорные встречи в полуразрушенных и обесточенных грозненских пятиэтажках… Любого напрягают! Темные комнаты. Под тобой шаткий табурет… И сразу же стремительный торг. При фонариках.
   Да, опасно!.. Но эти разговоры нужны. И я нет-нет веду их. Пистолет при мне.
 
   – Тебя ищет матерь Владимирская.
   Как об иконе… Так это прозвучало. Такая здесь ласковая шутейность. Но речь, конечно, о земном: о солдатской матери из Владимирской области. Мы вытащили ее сына из чеченской ямы. Руслан пленного отыскал, я и Коля Гусарцев помогли его выкупить. Возможно, она привезла деньги.
   Чеченцы вернули ей сына под Гудермесом… Через лояльных, вот в чем подробность. Лояльные чеченцы, при торге поспешив, проплатили вперед, и теперь сами ждали деньги. Однако выкупленного солдата в реальности еще не существовало. Он исчез… Фантом… Бывшим ямником занимались фээсы. Пока он свеженький, пока не зашоренный спросом со всех сторон, люди ФСБ должны были его высветлить.
   Их право – право первой ночи. Что он помнит?.. Реку? Горы?.. Кого видел из известных, объявленных в розыск чичей?.. Кого из наших пленных?.. Нелегкий, я думаю, спрос. Ямник-раб страшно шепелявил. У него после ямы, как рассказал Руслан, не было ни одного зуба. И отек в горле… Но вот мать уже могла к нему ехать. Так ей сказали.
   Почему мать к сыну не любят пускать сразу?.. Мать расслабляет пацана. Мать особенно расслабляет. И подавляет память… Но, надо полагать, всю нехитрую информацию фээсы из него уже выдоили. Теперь солдат мог думать о постороннем, о чем хочешь. О звездах на ночном небе.
   Я вернулся к штабу. Поискал… Обошел охраняемую площадку, где все машины, но гусарцевского джипа не видно.
   Значит, у Коли еще какая-то забота в Грозном… Надолго ли он там?
   Сделав дела, я тоже мог думать о чем угодно – о ночном небе… Но я уже подумывал о моих, по-домашнему пахучих складах. О моей там офисной квартирке… О лунной полянке… О звонке жене… И о том, как я тихо и одиноко (и в общем счастливо!) скоротаю вечер – в обнимку с памятью. О двух-трех чашках горячего чая… Спиртного разве что чуть.
   – Ну вот! – все же ругнулся я. Коля как Коля. Надо, конечно же, было ехать сюда своей машиной.
   Подошла солдатская матерь (Владимирская) и с ходу, не поздоровавшись, стала проситься, чтобы я отправил ее к сыну. Сын уже ждет… Под Гудермесом. Она слышала – туда будет большая колонна… Через день-два, да?.. Любой колонной… Хоть на парашюте, – так она сказала.
   Она сияла. И впрямь, как икона.
   Вытащила откуда-то из грудей пакет. Деньги. Восемь тысяч долларов.
   – Как вы носите деньги, Ксеня! Вы с ума сошли!.. Ксения Петровна!
   – А ничего, ничего, – улыбалась она.
   – Должны были оставить деньги в вашем комитете! Я бы после взял.
   – А ничего. Мне люди помогают… Мне все помогают.
   Она так сияла, так была счастлива найденным сыном, что из денег выделила мне лишнюю тысячу. Это, мол, вам, майору Жилину, лично… Я не взял. Я за труды уже получил эту сумму от комитета. Такая такса – одна тысяча.
   – Не надо восемь. Семь – вы же знаете. Семь – это чеченцам как раз.
   Она навязывала. Как благодарность… Но я взял только необходимые семь. Я с матерей не беру. Семь! Что за хитрая у чеченцев цифирь!.. Переговорщику… Посреднику… Полевому командиру – какая-то немыслимая горская дележка.
   – Возьмите… – я на этот раз решительно вернул ей ее тыщу. – Вам, Ксения Петровна, самой пригодится… Может, сыну, с его зубами, уже здесь придется помогать?
   – А что с зубами? Что? – она всполошилась.
   – Да нет. Это я так… Какой-то разговор был.
   Она на миг успокоилась. Сияла.
   – Может, мне закурить. Я никогда не курила! – она была на немыслимом взводе.
   В такие минуты душе хочется какого-нибудь дурмана. Хоть копеешного.
   – Не надо бы вам привыкать.
   – Закурю…
   – Ксения Петровна!
   Мы больше часа ждали Гусарцева. Когда появился Коля, она опять курила, опять кашляла.
   Можно возвращаться… Коля скороговоркой мне дал понять, что не зря мотался по городу Грозному. По раздолбанным его пятиэтажкам… Подробности после. (Не при матери.)
 
   Обратный путь в Ханкалу оказался непрост. Слишком припозднились!.. По счастью, Коля Гусарцев, ведя машину, сам и вовремя заметил при дороге звездочку огонька… Уже на полпути домой. Уже глубокой ночью.
   Угадать сигарету нетрудно. Курящего и я угадал издали, едва в кустах он на секунду повернулся лицом.
   Гусарцев резко осадил машину:
   – Эй. Кто там?
   Из тьмы голос. (А могли и не ответить.)
   – Поговорить надо.
   Ночной, решительный чеченский голос. Акцент – круче не бывает…
   – Сидеть в кустах будешь? – крикнул с насмешкой Коля, поглаживая руль. – Выходи на дорогу. Посмотрим на тебя. Тогда и поговорим.