Маканин Владимир Семенович. Асан

 
   Шел – 95-й… Логики еще не было. Грозный разрушен, раздавлен… Черепки домов. Сожженная бронетехника. Десантники Рохлина, разрушая или сжигая дом за домом, вдруг натыкаются на сгоревший цементный завод и на несгоревший (!) склад с бензином. Чем не абсурд!.. Склад, забитый бочками с бензином, целехонек. Бензиновое спокойное море. А кругом огонь!.. И безлюдные пакгаузы в ряд. Никем не охраняемые. Если не считать одного шизанутого майора, который с пистолетом в руках бегает у распахнутых ворот и вопит, что эти бочки не отдаст… бензин не отдаст!.. Никому!
   Рядом, там и тут горят дома, рушатся стены… на воздух большими птицами взлетают крыши… А майор кричит, загораживая собой склад с бочками:
   – Мое!.. Мое!
   Я и был тот шизанутый майор.
   Десантники скрутили меня. И один из них, добрая душа, успокаивал мою безумную складскую алчность: “Мы их заберем, майор… Не боись!.. Мы все твои бочки заберем”.
 
   Мне дали отпуск на целый месяц, и я уехал в родной Ковыльск к жене и дочке. Ну, и к отцу, конечно… Отцу я привез первые байки о Дудаеве, а жене – две дудаевские тысчонки – доллары… Которые я сохранил, несмотря на острую шизоидность тех моих дней (одиноких, у ворот склада). А может быть, сохранил благодаря той шизоидности. В обычной пятнистой куртке. В обычном грудном кармане.
   Дома я рассказал жене о совете чеченца построиться на большой неназываемой реке. Ночью рассказал… В постели. В любовном затишье… Дудаев, вот кто уже тогда чутко понимал, что выбравшемуся из Чечни майору свою реку, где жить, лучше не озвучивать. На всякий случай… Тогда же, в постели, мы с женой решили – мысль хороша… Какая интересная, Саша, мысль, с полетом!.. Что значит генерал!
   – Генерал авиации, – подтвердил я.
   Но только через год, когда в Чечне сделался какой-никакой мир, мы с женой созрели вполне. И, не промедлив, уже в следующий мой отпуск, я выбрал большую реку. И по-быстрому съездил, присмотрел местечко на ней. Но начинать там стройку жене пришлось одной. Меня вызвали…
 
   Не отпускали. Замирение в Чечне, все чувствовали, было непрочным… Меня перебросили в Моздок, строить дома возле Чкаловского аэродрома… Дома и казармы… Чкаловский становился очень востребован.
   То там, то здесь разбег и взлет самолета. Свист, рев двигателей. Я на стройке общежития, и вдруг… знакомый голос. Окликает меня, а с какой стороны, не разобрать. Из-за рева самолетов… Я верчу головой… Ищу… И вдруг ах! Костыев!.. Стоит, улыбается! Его, питерца, тоже бросили на здешнее приаэродромное строительство. Вернулся мир – вернулись стройки. Видно, на чьей-то начальнической бумажке (или в чьей-то начальнической башке) мы так и числились, так и жили парой – Жилин и Костыев, инженеры.
   Мы обнялись. Никакой у меня, конечно, обиды… Ну, уехал! Ну и что?.. Тем более что Костыев объяснил. Его тогда выдернули прямо в ночь – либо уедешь сейчас в свой Питер, либо вообще не уедешь!.. А он, среди ночи собравшись, попросил некоего Исмаилова. Просил рассказать мне… Записку написал!.. И крупно поверх: МАЙОРУ ЖИЛИНУ… Но Исмаилов, это я тоже помнил, тогда же исчез. Говорят, убили.
   Костыев все умел объяснить легко и толково. Питерская школа… Да я и не таил обиды. Время разбросало. Время не для обид… Где оказался. Кого потерял… Кто пожил в Чечне, уже не вели счеты. Война!
   Наша дружба возродилась с первого же дня. Словно и не расставались… Строить на пару, это у нас с Костыевым получалось. Вспоминали, конечно, и Журавлиные дома. Глянуть бы глазком – целы ли?.. Съездить невозможно… Грозный был не наш. Зато возникла романтическая идея (под вино, конечно! в Моздоке с вином было нормально! отлично было!) – слетать туда. Уговорить вертолетчика… И пролететь краем города.
   Сбить не собьют. Самолетный парк Дудаева был практически нулевым… Набрать как следует высоту… Пролететь. Нам бы с Костыевым на полминутки. С биноклем в руках… Только бы глазком глянуть!
   – Узнаем мы их сверху?.. Наших красавцев?!
   – Еще бы!
   И мы чокались.
   Нам в Моздоке предстояло строить очередной дом, в три этажа, для все растущей аэродромной обслуги. Дом предполагал два флигеля – и вот меня ужалила тщеславная инженерская мыслишка. Амбициозен вдруг стал.
   Спланировать дом – как самолет. На долгую память о нашей здешней совместной работе. Чтоб два флигеля, как два крыла. Ну, и нос… Такой туповатый (небольшой) выдвиг в центре дома. За счет эркеров в выдвинутых квартирах. Эркер на третьем будет сам собой глядеться, как полупрозрачная кабина пилота… А?
   – А? – сказал я сам себе. – Клево?
   Мысль пришла на ночь глядя. Я уже ложился спать… Я покрутился, поворочался в постели не меньше часа. Сна нет. Намял бок… Потом другой бок… А потом встал, оделся и среди глубокой уже ночи пошел к Костыеву.
   Он квартировался неподалеку, у одной старушки.
   Да, да, я еще и вина взял. Под хороший разговор. Пару бутылок… В Моздоке было с вином отлично!.. Костыев в нашей паре считался все-таки главным планировщиком. И если дом нестандартен, Костыева надо было убеждать… Уговаривать. Желательно с вином.
   И вот я взлетел по лестнице, держа по бутылке в руке – в правой и в левой. Бутылки (как все помнится!) были по-вечернему прохладны, не липки.
   На мой несколько нервный (вдохновенный!) стук дверь открыла старушка. И сказала, что ее постоялец, мой друг Костыев, уехал в Питер… У меня запершило в горле… Старушка выговорила название города тщательно – в Санкт-Петербург… Час назад. Да, насовсем… С вещами.
   Уже утром узналось, что тихо тлевшая война вспыхнула наново. Вторая Чеченская.
 
   Едва Грозный и его пригороды были с боями взяты, меня выдернули из строительства и опять воткнули в склад. В склады€… Но не в Грозный, там живых складов пока что не было… в Ханкалу… Где я довольно быстро развернул бензиновый бизнес. Что получилось само собой.
   Но в первый день я ходил по вверенному мне ханкалинскому складу крайне недовольный. Склад был дерьмо, ни в какое сравнение не шел с моим грозненским… Во-первых, не приспособлен к хранению бензина-солярки. (А именно бензином-соляркой склад только и был забит.) Пакгаузы не приспособлены к накату и выкату бочек. (Пакгаузные выступы не вровень к бортам подъезжающих машин.) Автоподъемники скрипели, хрипели и ломались ежечасно. Чуть что – погруз-разгруз вручную… Каменный век!.. Но выбора не было. Война!
   Залив бензовозов был тоже плох. Но зато бочки. Бочки!.. Вот что меня подвигло… Я вдруг узнал их. (Или мне показалось, что я их узнал.) Родные мои. Их действительно вывезли из грозненской жаровни. (Или мне показалось…) Я весь встрепенулся. Это были мои бочки. Мой бензин!.. Именно так я кричал десантникам Рохлина.
   И никакого оружия. Как благодать. Только горюче-смазочные. Я даже потрогал бочки рукой. Эти чумазые бочки мне нашептывали. А я их касался. Ласково… В тот первый день, когда я сюда прибыл.
   Бочки стояли, лежали. Бочки всюду… На этот раз я прочитал подсказку.
 
   Если я впаривал офицеру-деляге или напрямую говорил разъяренному полковнику (или чеченцу-посреднику) – да, я дамтебе солярку… Бензин тоже дам… Я дамсмазочные масла. Немного, но я дам… – они меня не понимали. Они меня не слышали. Ни наш деляга, ни заинтересованный чеченец-посредник… Они одинаковы. Война!.. Они тут же начинали требовать больше. Качать права… Грозить… Еще и еще больше! И совать вдруг появившийся в руке пистолет мне в ухо.
   Но если я им говорил, – да, я дам солярку, бензин, другое-третье, но ты заплати… Если говорил, я продам… Вдруг оказывалось, что меня понимают и меня слышат. Все. И те, и эти. И третьи, и пятые. Я продам– и они соглашались. Да, да, спорили, жались за копейку, однако понимали. Они тоже грозили, наставляли иной раз в ярости пистолет, сколько я повидал этих дул!.. этих черных и серых отверстий!.. но весь этот балаган был уже иным. Уже ради цены.
   И ведь они не бесновались. Не палили в потолок. Даже чеченцы. Самые буйные. Одноглазые… С тиком в ноздре… Они становились вполне вменяемы. И все-все очень хорошо понимали, когда я им говорил:
   – Я продам. Все пять бочек. Но заплати.
   Или натуральным путем. Если я был обязан по разнарядке:
   – Получишь. Все получишь… Продам…Однако в том перерасчете, что каждая десятая бочка – моя.
 
   Армия была все еще в полураспаде… Не будь майора Жилина, где-то стояли бы горы бочек с бензином и мазутом, а где-то – ноль. Как при коммуняках. Застой.
   Я брал каждую десятую бочку не потому, что я хозяин склада и вор, а потому, что я обеспечивал доставку. Да, я зарабатывал… Но ведь я круто работал. Но ведь у меня информация. У меня осведомители на дорогах, им надо платить. Война в горах – непростое дело… Иной раз я продавал бензин-мазут чичам, но зато и полевые командиры нет-нет и пропускали те колонны, где были машины Сашика. Я, как никто, обеспечивал, чтобы горючка попала в точности в те наши воинские части, в какие она должна попасть. (На чеченских дорогах отслеживал Руслан, на наших – Коля Гусарцев.) А в тяжелых, тяжелейших случаях (дорога на Ведено) я самолично находил проводников, таких, как Хворь… Таких, как Костомаров… В сущности, я ввел цену за гарантиюгорючки. За гарантиюее доставки. Я и такие, как я.
   Не скажу, что я ввел рынок. Это смешно. Это нескромно… Но я и такие, как я, ввели в условиях войны цену как таковую… ввели доставку… оплату деньгами… ввели оплату натурой в параллель деньгам (каждая десятая бочка)… Мы ввели начальные рыночные отношения. А рынок возник, конечно, сам. Рынок всегда сам.
 
   Однажды в штабе кто-то впрямую на меня сказал. Все-таки стукнули. “Жилин” – прозвучало. “Три бочки бензина чеченцам за провоз…” И как некая сверхугроза прозвучало “коррупция”. Присутствовал сам Трошин. Присутствовал сам Шуманов. И другие могучие.
   Но штабисты сами же меня прикрыли. Я был им нужен. Там уже появились неглупые люди… Что ни говори, академии кончали. Сначала Мамаев эффектно выступил. Тогда и прозвучало впервые, что ничего нет хуже на войне, чем хаос… чем распад армии, который как раз сейчас мы едим большой ложкой. Коррупция – это стократ лучше, чем хаос. Коррупция – это уже какая-никакая культура…
   – До коррупции нам еще надо дожить, – эффектно заключил Мамаев.
   Но напряженная пауза вновь повисла. Штабисты молчали. Мамаев все-таки слыл за краснобая.
   Затем Гусарцев отважно выступил – иногда, мол, мы все это знаем, бывает нужна обеспеченная дорога. Предгорная… Тем более горная… Кровь из носу, но нужна дорога.
   Неплохо выступил, но опять пауза. Уж очень малый чин у нашего Коли.
   Но вот, откашлявшись, Трошин заключил – сказал баском:
   – Ладно, ладно, не стройте из себя девочек… Дорога бывает нужнее бензина. Давайте смотреть на эти две… или три… сколько там бочек?!. Смотреть не как на торговлю майора Жилина. А как на подкуп полевых командиров.
   Все облегченно и разом расслабились. Засмеялись. Расценили слова Трошина как кутузовскую мудрость и неспешность. Меж тем я был в шаге от кары.
 
   Конечно, конкуренты по горючке подвергались сильнейшему искушению избавиться от меня. Интенданты, которые в чинах… Убрать меня… Подпихнуть локтем, локотком под военный суд. Еще как ревновали!.. Ведь целых две цистерны с горючкой! Стояли же на вокзале!.. Прибыли с товарняком из России. Две!.. Громадные. А я им, хоть и в чинах, не отлил, не плеснул по малости даже в канистру.
   Соляру я пожирал еще быстрее. (Чеченцам она ценнее, нужнее. На полевых, скажем, работах.) Мазут… Даже мазут… Солярка спецзаказом для моих конкурентов. Она исчезала запредельно быстро, уже на подъезде к Грозному. Уже на рельсах. Вместе с цистерной. Они не успевали цистерну даже заметить… Была ли?.. Мираж… Для конкурентов-перекупщиков от меня оставались только бензиново-солярные разводы на рельсах, вот и все. Меж рельсами. Цветовые, радужные пятна на темной земле. Как запоздалая отметка в просроченном паспорте.
   Разруха и частая смена начальства – два фактора, которые шлифуют нас, рыночных, до блеска. Но не всех.
   Откуда им, интендантам, было знать про божью подсказку, про тот удивительный звук в самом начале откровения… Щелк! Щелк!.. Задолбанные, истеричные, трясущиеся за погоны, за лишнюю там звездочку… Откуда им было знать про неожиданную параллель бензина и бесстрашия. Дудаев (сам того не зная) научил меня при сделке смотреть глаза в глаза. И не застрелил же он меня, не смог… А ведь потирал пальцы о пальцы. Он только потирал свои пальцы, хотя они тянулись к пистолету.
 
   Дудаев погиб, его подставил, предал его собственный мобильный телефон. Лучший его друг. Именно как настоящий друг – разом и подло. Притом что сам уцелел… Когда федеральная ракета шарарахнула, среагировав на подсказку (на импульс мобильника), все, что вокруг и рядом, взлетело. Фонтан земли!.. Все в клочки и в пыль… Уже не склеить… Земля, джип дудаевский, какая-то его еда, разложенная на скатерке, разостланной прямо на траве. Все взлетело. Все фонтаном… Самого Дудаева не разорвало, но так сильно отбросило, что убило. И тоже не склеить… Зато дружок его верный остался цел, хотя вместе с фонтаном земли тоже взлетел до небес. Бывший верный.
   Родные и подумать не могли на маленького предателя. Напротив! В час похорон они с полным уважением положили в могилу вместе с покойным его мобильник. Там же всем известная его пилотка… Оружие, конечно! Любимый планшет!.. Чтобы помнили, кто был хозяин пространства цвета хаки. Хозяин гор и горных дорог. И засадных глубоких ущелий.
   Однако же, увы, не вполне хозяин своей небольшой могилы. На могиле ничего. Тайна… На могиле ни буквы, ни знака… безымянная, чтоб не нашли недруги… Закопали тайком… Настолько тайком, что вдруг потеряли могилу. (Пустили такой слух.)
   Возможно, мол, есть два-три человека, кто место могилы знает. Но ведь война!.. Эти двое-трое могли быть где-то в отсутствии, где-то востребованы… А возможно, и убиты. Война то надвигалась, то отступала. Так что про могилу Дудаева уже вроде бы никто не знал… Но вдруг ракеты опять стали бить по некоему месту на взгорье. Две ракеты… И обе легли рядом с могилой.
   Дело в том, что лучший друг Дудаева продолжал жить и в земле. Он и в земле вдруг стал попискивать… Включенный малым током. Вдруг ожил. Какой-то особый глинозем… Воздействовал как статическое электричество. Слабенькие, но сигналы. Ракетные взрывы вновь подняли землю… и все, что в ней, фонтаном. Вновь до небес.
   А мобиле опять хоть бы что. Старомодный. Один из первых. Не бог весть какой с виду. Покувыркался на взрыве, шлепнулся в траву – и все еще попискивает. Опять за свое. Пока наконец сам собой не выдохся. Пока не успокоился… Настоящий друг мстит долго.
 
   Я пью чай… Облака за окном поражают белизной.
   Под этими облаками где-то там, подальше, вьется дорога. (Недалеко, в сущности. Чечня невелика.) Там по дороге мчит джип. Знакомый мне джип, за рулем еще более знакомый Коля… Коля Гусарцев. Мурлычет песенку… За его спиной на заднем сиденье мои два шиза.
   Олег стискивает ствол и гоняет желваки. Ах, как он сейчас доволен собой! Остались долгу верны!
   У Алика автомат, я думаю, на коленях. Своим левым, плачущим глазом Алик сбрасывает слезинки на каждом встряхе машины. Не отслеживая, куда… На каждой кочке. На каждом подпрыге джипа.
   Я жду звонка, хотя звонка может и не быть. Коля Гусарцев начеку… Сумеет ли он мне звякнуть? Решится ли?.. Не очень-то тянет звонить, если звонишь, уже мчась по дороге на Ведено.
 
   Лишь в самом начале моего бензинового бизнеса конкуренты-перекупщики меня все-таки однажды кинули. Ровно один раз… Да и то – не на деньги. Это бы им слабо.
   Петров… Нет, Петряев… Нет-нет, Петрушин, подполковник. Интендант высокого чина. Прислал девчонку с ефрейторскими лычками и с ней бумагу за лишние три бочки моего бензина. Эти три бочки он, пройда, уже получил вперед.
   “И отправь ее завтра…” – разрешил он мне по телефону, с улыбкой в голосе.
   Хотя и ждал, я с некоторой растерянностью смотрел теперь на живую оплату. Ефрейтор-блондинка. Едва глянув, я обалдел. Был ошеломлен… Никогда здесь таких не видел… Чтобы живьем. Чтобы в двух шагах.
   Однако слишком скоро грянул новый звонок – уже свыше. Уже приказом!.. Срочно отправить связную к генералу Коробейникову. Нет, до утра никак не терпит… Отправить сегодня же, до обеда. И не удерживай ее, майор! У связной важные бумаги…
   И бросили трубку. Еще бы!.. Еще бы бумаги у нее не были важные. Такие ноги. Такие глаза!
   Мы – двое – были с ней как раз на моей лунной полянке. Отделенные от войны боярышником. И от всего шумного мира тоже. Надежно отделенные… Когда раздался звонок… Я только-только распускал свои перья. Хвост… Показывал ей это чудо – мою полянку. Обрывчик к малому ручью… Луг с разнотравьем. Виды… Все мое и уникальное.
   Она молчала. С легкой согласной улыбкой молчала: “Какое лето!..” – вдруг сказала. Я потрогал ее груди. Они были маленькие. Она осталась спокойной. Она даже не задышала заметнее. Только вдруг значаще кашлянула… Потому что уже случился тот звонок. Потому что эти ее грудки уже были не мои. И не ее… И вообще грудки были не здесь.
   Грудки уже были у генерала Коробейникова. Мощного. Лысого. Умеющего пить коньяк прямо из горла… Еще и басок густой. Чтобы пугать до смерти прапоров.
   Девчушка-ефрейтор тотчас и уехала. А я остался один на один с красотой своей личной и уникальной полянки. Ходил взад-вперед… Ручеек булькал мелкий-мелкий. Полянка благоухала.
 
   ФОРЭВА… Крамаренко вбегает, весь в своих заботах, но счастливый. Привезли автоподъемник.
   – Александр Сергеич!.. Додавили мы их.
   “Их” – это техбазу штаба.
   Крамаренко, не присев, – готов опять бежать:
   – Я хочу насчет запчастей. Ребятки с базы нас дурят, Александр Сергеич… Глаз нужен!
   – Да остынь ты.
   – Ни. Невозможно… Я чего думаю – я попрошу у них запчастей побольше. Выпрошу… И с этим запасцем мы доведем до ума, починим еще и наш сломанный подъемник. Заодно!
   – Ну, давай.
   – Можно, я их подмажу малость нашей солярой?.. Это ж нам, т-рищ майор, много дешевле выйдет.
   Мне не до Крамаренки. Но он прав – два автоподъемника лучше, чем два солдата с хроническим плечевым вывихом.
 
   Килай – довольно безликий на этой дороге пунктик, излюбленное место для засад. Начиная с Сержень-Юрта вся дорога на Ведено из самых опасных… Но в прошлом году (да и в этом) засады случались чаще всего как раз за Килаем. Нет-нет и щеголявший английским словцом, Коля Гусарцев прозвал это безликое место Форэва. Новое имя звучало ласково и женственно. И чем-то смутным слегка волновало! (Возможно, красиво припрятанной опасностью. Тебя обманывали созвучием.)
   Однако же пригодилось.
   По загудевшему, затрясшемуся мобильнику я вижу, что звонит Гусарцев. Ага!..
   Примерно полминуты он молчит. Это тоже их штабной прикол. Только дышит в трубку… Молчком… Наконец подает голос, но не словом, а пением. Вдруг я слышу, он чуть дурашливо напевает:
   – Навсегда, навсегда, навсегда-аа-а…
   Это значит, Форэву проскочили удачно.
   – Молодцы! – говорю я.
   – Стараемся!
   Я перебрасываю запотевшую трубку в другую руку. При этом гляжу на нее с уважением, даже с восхищением. Как же она, попискивающая, позвенькивающая трубка, облегчает жизнь… Чудо войны!
   – А что наши шизы?
   – Нормально. Они на заднем, – Гусарцев снижает голос до полушепота. – Дремлют… В обнимку с любимым стволом.
   Ну, наконец-то!.. Я вдруг взволнован. Я вдруг соображаю, что уважения заслуживает не только мобильная трубка – но и сам Коля. Заодно, конечно, вспомнилось, как я суров был с ним три дня назад. (В том откровенном разговоре под водку… Или это уже четыре дня?)
   – Коля… Хочу сказать… Я благодарен тебе за пацанов.
   – Да ладно, Саша.
   Он так запросто это сказал:
   – Да ладно, Саша.
   И больше голос его я не слышал. Уже никогда.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

   Известие передали по рации… Боевики сожгли федеральную колонну в ущелье Мокром. Ни бензина с нашего склада, ни нашей солярки там, в колонне, не было. Но саму эту небольшую колонну мы не раз удачно использовали. А теперь потеряли… Едва войдя, Руслан бранится, забыв, что бранится на своем языке. Еще и сверкает на меня глазами!.. Но и по-чеченски мне все понятно. Неудача понятна на любом языке… Да что ж за невезение нам!
   Обсуждаем.
   Я встревожен вдвойне. По этой же дороге, но чуть отставая по времени, вез пацанов Коля Гусарцев… И после Форэвы звонка от него не было.
   Вот и Руслан, чуть остыв и сев на табурет, спрашивает:
   – От Коли звонка нет?
   – Нет.
   Новости продолжают поступать. Но разрозненные.
   В Мокром устроил засаду и сжег колонну Горный Ахмет… По горским понятиям, он больше свиреп и мстителен, нежели деловит. (В отличие от Гудермесского Ахмета…) И все же засада была на захват! Захваченный федеральный бензин Ахмет наверняка хотел кому-то продать.
   Горный Ахмет и его братан. Это они… Но вот оказывается, следом их атаковал наш полувзвод… Был бой… По рации так и сказали – бой. Что за полувзвод?.. Полувзвод лейтенанта Коржацкого? Это еще кто?.. Откуда он там взялся?
   Сведения прежде всего от двух боевиков Ахмета, которые из Мокрого бежали. Которые уже среди своих… Рассказали про засаду и бой. Однако почему эти двое бежали отдельно, бежали сами по себе, если у них победа и колонну боевики сожгли? если засада удалась? Про это бежавшие пока что молчок… Зато оба боевика охотно (и достоверно) рассказывают о федеральном полувзводе и о некоем стрелявшем нашем слепце, ранившем брата Ахмета… Ага! Братан Ахмета ранен! Неплохая новость.
   Лишь постепенно бой начинает выстраиваться. Но логики боя еще долго нет. Потому что нет победителя.
 
   Надо ждать… Пока нет победителя, всякий бой абсурден. Руслан с этим не согласен, но для меня это дважды два.
   И снова подробности. Это уже от уцелевших наших.
   В непосредственной близости и даже в виду ущелья Мокрого был, оказывается, загодя расположен взводный ОП. Опорный пункт обычен. Полувзвод солдат скучал и занимался стрельбой по пустым бутылкам… Как раз на дороге Шали-Ведено.
   Полувзвод, которым командовал лейтенант Коржацкий, имел, впрочем, боестолкновение с разведкой чеченцев. И притом удачное!.. Можно было считать это некоей предварительной победой… Трое раненых у нас. Двое убитых чеченцев… Итого пять освободившихся автоматов. Жаль, ранен могучий Жора. (Громадных пацанов пули находят быстро.) По счастью, раненых, включая Жору, удалось отправить в Грозный с встречной нашей колонной. Так что нет с собой раненых и есть лишние автоматы. И есть чувство легкой победы. Мало ли?!
   Кто-то из бойцов вспомнил, что видел кур в ближайшем селе… Победу надо обмыть. Паленая водка и куры!.. В чеченском селении бойцы Коржацкого выменивают себе за пять автоматов все, что надо: и выпивку, и закуску.
   Решают отметить удачу, выставив караул. Садятся кружком… И только один из бойцов, по прозвищу Мудило Мухин, стреляет по бутылкам. Пусть!.. Он любит пострелять.
 
   Меж частыми выстрелами Мухина раздался выстрел, совсем негромкий и как бы отдаленный. Этакий хлопок. Чмок!.. Лейтенант Коржацкий был убит наповал… Если это снайпер, то где он?.. Все вокруг было тихо… Выждали… Конечно, снайпер… В ответ постреляли по кустам… А затем принявший команду сержант с двойной фамилией Борзой-Бабкин велит полувзводу выдвинуться к ущелью Мокрому ближе.
   Из переговоров лейтенантика (мелкий, щупленький был этот Коржацкий) сержант знал, что главное в эти дни – само ущелье… Прикрыть!.. Там пройдет колонна! И потому полувзвод опорного пункта должен быть наготове.
   Сержант Борзой-Бабкин доложился по рации и повел полувзвод к ущелью, но, разумеется, не вдоль дороги, где их могли заметить. И где запросто мог приклеиться снайперок (так бы и тянулся по дороге за ними, выщелкивая одного за другим)… Борзой повел пацанов правильно – в обход, лесом… И вот чуткий, как зверь, рядовой Колесов, с детства охотник, послан идти первым, и он уже шел, шел, шел, шевеля таежными ноздрями… Обнюхивал путь.
   Пришли. Но опять же не входя, не втискиваясь в само ущелье. Все правильно.
   И только тут сержант Борзой-Бабкин разрешает отметить вчерашнее удачное боестолкновение. И заодно помянуть командира. Они принесли его с собой. Мертвый Коржацкий отяжелел. Не был он перышком… Щупленький, легкий в жизни, лейтенантик был, однако, напряжен и строг насчет выпивки. Суровый! Но сейчас он не мешал… А самогон был. И еще в плюс чувство легкой победы!
   Новое место для солдат, как новая планета. Выпивка здесь получилась классная. Клонило в сон… Они бы сразу и рухнули в траву, но водка уже терзала кишечник. Водка была плохая, ужасная… Ужасная была и дрисня. Их всех несло. И все время сложный выбор – упасть в траву спать? или бежать в кусты, снимая штаны?.. Чуткий, как зверь, рядовой Колесов, с детства охотник, стонал. Даже его сибирский желудок дал сбой… Командовавший полувзводом сержант Борзой-Бабкин, садясь в очередной раз в кустах, тоже честно недоумевал:
   – Все у меня вывалилось. Что там еще может быть?
   Полувзвод наконец уснул.
 
   Горный Ахмет (в отличие от Гудермесского Ахмета) был не только отважен и предприимчив, но и осмотрителен.
   И потому казалось абсурдным, что чеченцы Ахмета, выстраивая в ущелье Мокром засаду, не заметили и даже прошли мимо полуспящего полувзвода, которым командовал сержант Борзой… И расположились чичи с федеральным полувзводом, в сущности, рядом, с той же стороны обложив ущелье. Совсем рядом. Бок о бок.