Страница:
Мой интересант топтался на месте, нервничал. Лишь изредка пробовал поймать мой взгляд. Он знал, что должок я не прощу. Но надеялся, что за такую новость он получит еще одну отсрочку… У меня сердце заколотилось. Не знал, как сдержаться. Коля! Коля!.. Далеко отсюда, но жив! С тяжелым ранением, но жив!!! Я тоже вдруг затоптался на месте (мы с должником шли мимо моих пакгаузов)… Зашаркал ногой. Почти заплясал. И тут же, конечно, стал расспрашивать. Верен ли факт?
Да, факт верен. Коля Гусарцев, наш рисковый штабист, жив и в отдельной палате. С фруктами! С наилучшим уходом медперсонала! Но в секретности… Как он вырвался из Мокрого?.. Как оказался в госпитале?.. Однако, кроме как про госпиталь, мой интересант сказать не хотел. Ни в какую. И еще умолял, просил меня молчать… Не искать майора Гусарцева и фамилии его нигде не называть. Мол, мне и так много уже рассказано.
Все же через несколько дней, пользуясь его зависимостью (от меня и моих складов… мазут! мазут!), я снова завел разговор, я настоял… вцепился, как клещ… Я сам поехал к должнику. Я хотел знать. Не называя вслух фамилии, я же мог расспрашивать… Гусарцев не просто так! Коля мне был дорог!.. К тому же его воскрешение сильно меняло вину и судьбу бедолаги Алика. Меняло картинку будущей жизни моих шизов! То-то радости!.. Да, да, я буду молчать… Я проглочу язык… Но знать надо… Почему майор Гусарцев прячется?
Как узналось, Коля вырвался и уцелел исключительно благодаря самому себе. Майор Гусарцев кусок жизни себе честно отвоевал, вырвал. Пока что кусок!.. Не больше… Потому что несколько чичей (далекая родня Ахмета) за ним уже охотились. Несколько, двое-трое боевиков, но очень опасные. Эти двое-трое чичей были уверены, что федеральный майор Гусарцев подставил, угробил их полевого командира… Он надул великого Ахмета… Как лоха, надул. Он стал стрелять подло, первым, а Горный Ахмет, по-видимому, стрелял в ответ. Он больше всадил пуль в Ахмета, чем Ахмет в него. Поэтому великий Горный Ахмет умер, убит, а подлый майор всего лишь ранен.
Горного Ахмета убили не в бою, а при передаче денег. Такое никому, тем более федералам, не прощается… За госпиталем в Моздоке, где лежал Гусарцев и где его прооперировала московская знаменитость, почти сразу установилась чеченская слежка… С приглядом и с прослушкой. Но Гусарцев повел себя предельно тихо. Чуткий Коля, разумеется, все понимал. Если б мог, Коля бы обязательно мне позвонил… Но он уже затаился.
Из наших никто не поинтересовался даже, каким образом он, майор Гусарцев, в том бою оказался… Чего спрашивать! Про побоище в Мокром все знали. Еще бы!
– Как можно было пройти мимо. Как можно было не прооперировать офицера с такой роскошной фамилией! – восклицала московская знаменитость, хирург на выезде. (Ровно пять дней гастролировавший в чеченской “глубинке”.)
Так что Коле и с его фамилией крупно повезло. Есть люди, которые умеют забрать проценты даже с предков. Так воскрес Гусарцев. Не зря чеченцы говорят – лихой, значит, везучий.
Нечаянно ранил – вместо нечаянно убил. Они, Олег и Алик, как-то слишком спокойно приняли новость… Я, не ленясь, изложил им все заново. Эти деньги, эта пухлая, грязная пачка денег, – были денежным долгом полевого командира Ахмета. Должок. За старые и в общем-то уже списанные армейские сапоги… Просто бизнес.
Чичи подстерегли и умело уничтожали колонну – это само собой. А то, что они кликнули, вызвали по телефону майора Гусарцева, чтобы спешно вернуть ему должок, – это тоже само собой. Вот правда нынешней войны.
– Сотню раз я убеждался, пацаны… Нет правил у этой войны… Нет даже закономерностей, кроме одного закона законов. Деньги одолжил? – отдай.
Чич отдавал должок, а Алик испугался и убил чича.
При этом нечаянно ранил майора Гусарцева.
– Нечаянно ранил… А не нечаянно убил. Ты слышишь, Алик. Ты слышишь разницу?
Они молчали. Оба смотрели на меня, веря и не веря… как на фокусника, который слишком легко, играючи меняет картинки жизни. А может, смотрели как на лгуна. Или как на изощренного лукавца, который держит их за лохов.
– Алик, – сказал я. – Не будь идиотом. Не такой уж ты контуженный… Ты должен понять и заплакать. Разница теперь колоссальная!.. Да, да, Алик, ты должен от этой разницы плакать, кричать, растирать кулаками слезы… что еще?.. Орать! Выть! Прыгать, скакать от радости!.. Ты же молодой, мать твою!
Он понял. Я уверен, что он понял. Но он настороженно молчал… Он никак не верил. Он тупо не верил. Он только обхватил голову руками. Стискивал ладонями виски. И, опустив глаза, смотрел в пол, в плохо помытые половицы.
Олег и вовсе стал на миг неадекватен. Он вскочил, взлетел со стула… Он вытянулся и крепким солдатским голосом выкрикнул невнятную глупость:
– Это был аффект, товарищ майор!.. Это был чеченский аффект!
И еще день, весь следующий день они оба настороженно, по капле впитывали чудесную информацию. Не убил, а ранил…Никак не могли они усвоить, вобрать в себя. Слова мои будто шли мимо.
– Ну что, пацаны? – спросил я уже вечером, заглянув к ним в пакгауз после дел.
Не ответили.
Но затем, как бы из вежливости (а на деле, я думаю, из неверия и подозрительности), Олежка спросил, а как же это майор Гусарцев, не убитый, а раненый, свалившийся там в Мокром… сразу после той нечаянной автоматной очереди (они оба хорошо это видели)… упавший… можно сказать, рухнувший на мертвого чеченца, – как он выбрался?
Не верили.
Но я и сам деталей спасения не знал. И тут же – понимая важность момента и ловя счастливый случай – прямо при пацанах из своей офис-квартиры вновь позвонил интересанту. И попросил подробностей. Жалкий должник, он упрямился. Отнекивался… А я был напорист… Наконец он заговорил, не называя, конечно, ожившей фамилии. (Его побитый голос из трубки доносился до всех нас. С комариной громкостью, но доносился.)
То, что пацаны сами все слышали, стало, я думаю, прямо направленной терапией. А я им еще и повторял, обострял, удваивал, усиливал комариный звук. Как бы плохо слыша. Слово в слово… Я врачевал!
Так что робкие откровения должника (вместе с моим эхом) пусть с отскоком, но попадали… В их молодые, хорошо слышащие уши. Куда уж убедительнее!
– Но если наш майор (Гусарцев) рухнул под пулями – как же он после?
Я еще и переспрашивал:
– Кто?.. Кто ему помог?
А вот никто. Рухнувший – встал. Через время… Чичей автоматная Аликина очередь не насторожила. Они заняты, они искали в кустах раненых федералов… Вытаскивали… Но главное, пулемет! Как раз в те минуты началось избиение, устроенное чичам ослепшим Мухиным. (Последний бой рядового Мудилы.)
Не ждавшие огня, как они все заметались! Забегали, запрыгали. Ныряли в траву… Зарывались в землю!.. Если б еще молча!.. Если б без воплей!.. Если б молчком, чичи бы хоть вполовину уцелели! У Мухина не было глаз, была тьма, но ведь у него были молодые, отлично слышащие уши.
– В майора, – слышался комариный голос моего должника, – угодили две пули… Возможно, чеченские, а возможно, мухинские. Уже не разобрать!.. Так сказали в госпитале. Одна пуля, по счастью, лётом, рванула ухо. Другая сидела в плече… В той сумасшедшей пальбе, случаем, убили также Горного Ахмета.
То, что пули в обоих этих случаях вылетели очередью из автомата Алика, в госпитале не знали, – не знал, конечно, и мой должник.
Зато он знал дальнейшее – рухнувший майор (Гусарцев) через какое-то время… Придя в себя… Может быть, через полчаса поднял все-таки голову. С трудом, но оторвался от земли. И где на четвереньках, где ползком добрался за полчаса (не меньше) до своей машины.
– Ну, может, за целый час, – сказал комариный голосок по телефону.
– А сопровождавшие майора солдаты? – спросил я, не называя Алика и Олежку поименно.
– А-а!.. Увидев, что майор убит, оба солдата побежали в лес… Они оба чесанули в кусты. Потому что чичи рядом. Чичи тут как тут. Оба солдата чесанули в лес, даже машину майорскую не использовали… Может, они не умеют водить.
А вот майор (Гусарцев), с пулей в плече, очнувшийся и доползший (ну, может, за час), кой-как взобрался в машину, самостоятельно влез! и уехал – и ведь доехал, добрался до блокпоста, управляя одной рукой. Представь себе, Александр Сергеич! Круто!.. Майор терял сознание… Несколько раз… На автопилоте. Однако в канаву не свалился… успевал тормознуть. Повезло… Бился за жизнь майор!
Но у блокпоста майор отключился совсем… Его вынимали три или четыре солдата. Боялись поломать – майор был закостеневший. Он был весь вытянувшийся и сложивший руки на груди. И с разинутым ртом… Проезжавшие на БТРах наши солдаты останавливались посреди дороги и смотрели.
Проезжавшие мимо еще и кричали – давали советы, как вынимать из машины закостеневшего… И понятно, откуда прошел слух о его гибели. Видели, как его, труп трупом, извлекают из его же джипа. Видевшие со стороны не сомневались ничуть, что дело кончено и что майор свое здесь сполна получил. И что за следующей звездочкой майор отправился уже на небо. Там их, пятиконечных, много. Там их полный небосвод.
Нечаянно ранил –вместо нечаянно убилнаконец подействовало. Но подействовало как-то невыразительно… Ни, скажем, тика усилившегося на лице Алика я не увидел. Ни слеза из левого глаза сильнее не струилась.
Сам с собой рассуждая, рядовой Евский даже попробовал произнести вслух. Оживлял себя звуками… Словами… Не мог вырваться из-под чувства вины. С легким заиканием он меня переспросил:
– Ранил оф-фицера?
– Ну да.
Но все равно он был нехороший, придавленный.
Зато утром, когда я, спеша на переговоры по дележу летного керосина, заглянул на минуту в их пакгауз, Олежка сказал, что Алику лучше… Алику хорошо… Вчера ночью Алик, кажется, рыдал.
Это не просто хорошо, это отлично. Правильно!.. Расслабился и рыдал. Молодец!.. Я потрепал Алика по плечу – мол, все путем, пацан.
Оба, сидя за столом, заполняли бланки.
– Я р-работаю, работаю, – сказал Алик мне, на миг оторвавшись. И снова склонился над бумагой.
Я не врач. Но мне подумалось, что своему чувству вины Алик сам же должен что-то свое противопоставить. К примеру, детство… Я где-то слышал о целебных воспоминаниях детских лет.
– Ты, Алик, засыпая, думай. Думай о чем-нибудь давнем.
– О чем?
– Ну, не знаю… О детстве.
Но, едва сообразив, куда я клоню, рядовой Евский помотал головой… детство – нет… детство ему не помогает.
Он сказал, что вся эта милота куда-то ушла, куда-то провалилась уже в первые дни войны… Рядового Евского детство уже не грело. Даже на пять минут рядовой Евский не хотел снова в детство. Детство – хрупкое. Детство было, как мотылек. Оно раздавливалось в пальцах само собой… Жижица…. Только пальцы пачкать.
Я бы навестил Колю Гусарцева в моздокском госпитале, чтобы ему так или иначе помочь. Я бензинщик. Я многое на этой войне могу и многое умею. Но я не успел.
Коля и сам, времени не теряя, уже перевелся вместе со своим ранением в какой-то далекий отсюда, подмосковный госпиталь. Штабное начальство не возражало… Штабное начальство по всем пунктам и чуть не хором сказало раненому майору – да… да… да…У них быстро решается, когда они знают, чего хотят. Гусарцев отбыл, и даже поездом или самолетом – неизвестно… Так что все удачно. Коля попросту сбежал куда-то в Подмосковье от мстительных чичей, считавших, что сука федеральный майор кинул их командира (убил, ушел с деньгами). Так что я примчался в Моздок впустую.
Коля решил правильно. Возле госпиталя шныряли незнакомые чеченцы… Даже я заметил… Всполошились, но поздно! Впрочем, даже памятливые чеченцы ускользнувшего майора Гусарцева скоро забудут. Очень скоро! Даже с такой лихой его фамилией!.. Война – как болото. Все тонет.
Все здесь тонет само собой, поглощается и забывается. Единственный, кто огорчился бы тайной отправкой Коли, это Базанов. Милейший и говорливый читающий генерал, скучавший на этой войне, потерял бы собеседника. Генерал, конечно же, поехал бы в аэропорт, поспешил бы к самолету – проводить майора. Вечером налег бы в одиночестве на коньячок… Но генерала Базанова уже не было.
Гусарцев, не ползи за ним следом месть чичей, сам бы пришел, добрался бы с едва затянувшейся раной до моих складов. Непременно добрался бы… Или вызвал бы меня к себе в госпиталь… И рассказал бы, что, увы, сорвалось – увы, попал при свидании с Ахметом под шальные пули (он же не знал, что стрелял Алик… он к Алику спиной был). И что остался без денег… А вообще-то дело было верное! Полный, полнехонький грузовик сапог! Ты был прав, Саша, чертовски не везет мне в самостоятельном бизнесе. Это ты, Саша, у нас везунчик!.. А я едва ноги унес!
Я так и видел, как Коля рулил по той петляющей дороге. Не слишком осторожничая… Хотя рядом, судя по беспорядочной стрельбе, шел какой-то бой. Коля Гусарцев знать не знал, что здесь, в Мокром, засада. Однако он слышал выстрелы… Опасно?.. Плевать!.. Эти кирзовые, засапожныеденьги забрать надо.
Крутя руль, он крикнул Олегу и Алику:
– Не дрейфь, пацаны!.. Получим с чича денежку и рванем в сторону вашей родной роты!
Гусарцев прикладывался к фляжке. Он прямо всасывал водку… Но понемногу! Машину трясло… Гусарцев правил одной рукой… Фляжка лязгнула по молодым крепким зубам! Он усмехнулся. Его зубы могли бы разгрызть фляжку… Откусить ей неотвинчивающуюся башку… Он даже не утер рта. С подбородка струйка. Он ее поймал нижней губой. Змейка, подумал он про струйку водки… Пацанам бы дать по глотку для бодрости, но рисковано… Шизы!
Край ущелья… Это чич ловко придумал. Никого здесь!.. Коля был убежден, что сделка удалась! И чич, полевой командир – вон он сидит, Горный Ахмет! Уже ждет… Ага?!. Сапоги-то, кирза-то по душе чичу пришлась!
Гусарцев выпрыгнул из машины… Это подтвердили пацаны. Да я и без подсказки представлял себе его легкий пружинистый выскок, выброс из машины. И подчеркнуто медленный шаг… Полевой командир Ахмет сидел на обрыве, свесив ноги. Конечно, Гусарцев слышал выстрелы поодаль. Вот почему он шел к чеченцу по прямой линии. (А чтоб без снайперов! Доверяй – но проверяй. Спиной чеченец надежно отгораживал от ущелья. Крепкой большой спиной полевого командира.)
Гусарцев подошел за деньгами. С достоинством. Отвага лишь слегка захлестнула Коле мозги. Смелый, но не пьяный!.. Коля наверняка собой восхищался, как он сейчас крут и ловок!
И автоматная очередь Алика была еще далека от него. Еще только через минуту!
Красносотенные бумажки. Деньги… Меж федералом Колей и чеченцем Ахметом… Пачка денег на полпути – из рук в руки… И на сделку у них еще полминуты.
Потому что Алик уже присматривался к п-пачке в руках чеченца. И острые солнечные зайчики уже вовсю кололи ему глаза.
Но начинать будет Мухин.
Еще полминуты…
Обгоревший солдат Мухин, мститель за колонну, как раз очнулся. (Он-то без солнечных лучиков-зайчиков. Совсем без света.) Ослепший Мухин, очнувшись, думал, что ночь… И, слыша вражью гортанную речь, ощупью нацеливал на голоса пулемет.
Еще четверть минуты…
Полковник Груздев. Раненый…Валяется в каком-то далеком селе. Село, вроде бы, дагестанское. Как раненый полковник там оказался, неизвестно. Селяне полковника не показывают… Хотят деньги вперед.
Командование готово дать селянам некую малую сумму. Они поладят. Разумеется, при этой их сделке я не получу ничего. Хотя это мои информаторы нашли раненого. Я нашел… Информаторы, которым заплатил я.
Конечно, я проживу без их подачки. Легко!.. Но меня удивляет, с какой охотой штабисты повторяют друг другу – майору Жилину ни копейки. Майор Жилин и без того стрижет все, что растет.
Такое впечатление, что в штабе трудятся нищие… Голытьба!
Эти нищие штабисты с радостью продолжают повторять – ни рубля ему, ни копейки. Но (добавляют) зато этому Жилину, быть может, выпадет награда. Что-что, а спечь орденок – штабисты сумеют. Да, да, майор!.. А почему нет? Представим!..
Так и пообещали – майору Жилину кое-какой орденок!.. Я смеялся… Я долго смеялся… Я раз десять… не меньше… ненаграждаемо и совсем задаром смотрел в лицо Бабушке… по-настоящему смотрел, так что получить орденок за обычное общение с моим же информатором будет высшим классом… Но уж так устроено… Война.
И все-таки из подмосковного госпиталя от Коли был звонок. Характерный. Выдержанный… Мы называли это – подышать в трубку. Я сразу же понял. И ни секунды сомнений.
Я тоже в трубку честно молчал – что я ни скажи, ему во вред. Опасно. Как замысловато я ни означься, мол, привет тебе, Коля!.. мол, поправляйся!.. все равно слова могут угодить в прослушку, вернее, подслушку чичей… Ясно, что меня сейчас могут энное число дней отслеживать. В первую очередь… Кто не знает, что мы с Гусарцевым трудились плечом к плечу.
“Ладно, Коля…” – подумал я. Молодец, что звякнул. Попрощались. Форэва значит Форэва.
Горный Ахмет…
Сын! Сын!.. Чичи так запугивали меня его сыном. Глаза таращили!.. Сын, которому не подсунешь любой схожий трупак… Сын, который тотчас опознает своего отца, Горного Ахмета. (“Его не проведешь… И если что, скандал, а то и со стрельбой, Сашик! И деньги! Деньги, Сашик, тебя заставят вернуть!”)
Сколько же упреждающей болтовни! А на деле этот грозный виртуальный сын оказался обычным сынишкой, мальчишкой лет десяти. Обычный пацаненок. Вертлявый и глазастый.
И канючил, как самый обычный здесь пацаненок:
– Курнуть дай… Сиггар дай.
Сверкал хитро глазенками:
– Дяинька майор… Дяинька майор…
Выпросить труп именитого чича оказалось не так уж сложно. (Мазут я морозильщикам отослал.) А вот найти этого именитого было непросто. Горный Ахмет слишком низко спустился с гор… В большой городской морозильник. Пришлось искать.
Их и здесь разделили – федералов и чичей. Но был и совместный большой блок, с лукавым названием Дружба народов. Неузнанные. Лежат рядом. Окаменевшие. Или один на другом… В обнимку.
Мне пришлось-таки померзнуть, походить туда-сюда по блокам. Осторожно ступать. Одновременно вглядываясь в корявые записи… Листая увесистую самодельную книгу.
Помог Крамаренко. Я искал, а он корректировал мой поиск по мобильному. Он уже прежде имел дело с чеченскими гроссбухами и теперь подсказывал мне насчет подвижности букв. Первая – самая прыгучая буква. Трудная для русского уха… Одним скачком, вместе с меняющейся буквой, труп сам собой переносится в отдаленный морозоблок. И там куда-нибудь на труднодоступный стеллаж, в ледяной угол… лицом к стене. Скажем, Хазбулатов редко будет в списке на “Ха” – он может быть и Казбулатовым и даже Газбулатовым, а иногда и совсем простенько – Булатов. Поди найди!
До вечера, почти до заката, я там мерз… Насмотрелся вояк… Где их слава?! Где их знамена и песни?.. А каково сейчас, напоследок их пробирал мороз! Их – и меня заодно… В середине лета… Притом что я был подготовлен. Бутылка водки ушла впустую. Выпил медленно, глотками… Даже не затуманила. Поллитровая. Как в снег вылил.
А какие позы!.. Вывернутая голова. Выставленный кулак… Выставленная, замороженная на века фига большого пальца… Одна нога завитком возле другой – чем не фуэте?.. Как понять?! То ли жизнь смеялась над смертью. То ли смерть – над ужимками жизни. Один трупак мне даже подмигивал. Да, да!.. Руки он замороженно и гордо скрестил. Голова надменно вперед. А от зажженной мной поисковой лампы левый его глаз вдруг забликовал. Подмигнул… Мол, живем как можем. Мол, жизнь продолжается. Не бзди, майор!
Пацаненок прибыл в сопровождении двух кряжистых чичей. Один – Муса, мой отдаленный, но все-таки знакомец (через Руслана). Знакомец, конечно, без автомата пришел – спасибо. Но пистолет где-то есть. Не верится, что мой Муса пистолет в машине оставил… Другой чич странно знаком лицом. Узнаваем. Но как-то в промельк… Или схож с кем-то известным, кто в розыске. Этот точно с пистолетом. Скрытный… Очень нервничал, пришел, мол, к федералам… И, конечно, накурился травки. Очень плохо выговаривал, тянул гласные. Когда такой накурившийся говорит врастяг, его скрытая ненависть скрывается еще глубже, уходит в совсем уж темные глубины.
А вот Муса травкой не баловался. “Когда бегаешь по горам с автоматом, надо быть в форме”, – говорил он. Не скрывал, откуда он прибыл.
Труповозку, с найденным мной и уже выданным телом, подогнали не сразу. Она объехала еще целый круг, чтоб поставить там и тут отметку, две неразборчивые печати. Она у нас с отличным холодком внутрях, – гордо сказал о своем транспорте служитель Василий… Сержант… Иногда, мол, водку сунешь туда в холодок, через пять минут – готова. И слеза по бутылке сползает. Светлая такая слеза!
Только-только зад машины открыли. Скрип первый еще только запел. Дверца еще только повизгивала… А пацаненок уже туда нырнул. Внутрь. Шофер и сержант от неожиданности – оба матом:
– Ты куд-да?.. Твою р-раствою!
А пацаненок, трех секунд не прошло, уже оттуда вопил:
– Папка! Папка!
По-русски. А затем из труповозки высунулся и как-то даже торжественно по-чеченски крикнул своим:
– Нохчи чах-чах-чах! – что-то еще крикнул.
Признал.
Муса мне шепнул: “По руке узнал… Глаз острый. Глаз чеченский… Молодец!”.
Вынимали из машины медленно. Бережно… Заодно и смотрины… Это Горный Ахмет?.. Вот уж не зря мальчишку взяли! Только по руке Ахмета и можно было узнать. Потому что лица не было. Срезано очередью. Размазано. Сплошняком на лице засохшие бугорки крови. Ну, правда, нос свернут набок и узнаваемо все-таки выставился.
А пацаненок руку гладил. Ладошку отца раскрыл. И смеется. Скалит зубы: нашел, нашел своего папку!.. Да как быстро!.. Ну не молодец ли!
И за поощрением ко мне:
– Сиггар дай. Скорей дай.
Снова ему сигарету. (Я уже две дал.)
Выкупленный труп Муса и второй чеченец понесли в свой старый битый газик… Газик, чтоб им полегче, подрулил поближе. Но труповозка широка, а газик узок. А чич замороженный… Как камень… Вынуть из труповозки вынули, а вот как в газик втиснуть?
Руки он раскинул не для дохлого газика. Широко и вызывающе раскинул свои руки Горный Ахмет. Как современная скульптура-модерн ГРАЖДАНЕ ШАЛИ… Или: ПОМНИТЕ О НАС… Что-то вроде… И так и эдак, но левую ему согнули, в газик вошла. Но правая рука никак!
Когда в газик втиснули, правая рука Ахмета так и торчала. Из окошка машины в сторону!.. Но не ломать же… Руку же не ломать!
Стекла в окошке газика, по счастью, с этой стороны не было. Стекло выбито… Как специально. Чтобы возить замороженных… Чтобы трупак умудрился и тут руку гордо выставить. Вроде бы напоследок Ахмет грозил мне… А может быть, просто сделал рукой отмашку. НЕ ЗАБЫВАЙ, МАЙОР… Дружески!
Газик тронулся. Медленно пополз, приноравливаясь к своей мертвой ноше. Пацаненок шел с машиной вровень. Курил. Вышагивал рядом с торчащей из окна рукой отца… Ба-а! Гляньте-ка!.. Пацаненок зажженную свою сигарету вставил отцу в мертвую руку. Сумел. Меж жестких мерзлых пальцев воткнул. Сам закурил вторую… Чем плохо?.. Покурить с папкой на прощанье.
Машина ползла. Пацаненок гордо шел рядом… Улыбался. Как-никак с отцом вместе. И отец, считай, покурит… Последняя сигарета полевого командира. На прощанье.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Да, факт верен. Коля Гусарцев, наш рисковый штабист, жив и в отдельной палате. С фруктами! С наилучшим уходом медперсонала! Но в секретности… Как он вырвался из Мокрого?.. Как оказался в госпитале?.. Однако, кроме как про госпиталь, мой интересант сказать не хотел. Ни в какую. И еще умолял, просил меня молчать… Не искать майора Гусарцева и фамилии его нигде не называть. Мол, мне и так много уже рассказано.
Все же через несколько дней, пользуясь его зависимостью (от меня и моих складов… мазут! мазут!), я снова завел разговор, я настоял… вцепился, как клещ… Я сам поехал к должнику. Я хотел знать. Не называя вслух фамилии, я же мог расспрашивать… Гусарцев не просто так! Коля мне был дорог!.. К тому же его воскрешение сильно меняло вину и судьбу бедолаги Алика. Меняло картинку будущей жизни моих шизов! То-то радости!.. Да, да, я буду молчать… Я проглочу язык… Но знать надо… Почему майор Гусарцев прячется?
Как узналось, Коля вырвался и уцелел исключительно благодаря самому себе. Майор Гусарцев кусок жизни себе честно отвоевал, вырвал. Пока что кусок!.. Не больше… Потому что несколько чичей (далекая родня Ахмета) за ним уже охотились. Несколько, двое-трое боевиков, но очень опасные. Эти двое-трое чичей были уверены, что федеральный майор Гусарцев подставил, угробил их полевого командира… Он надул великого Ахмета… Как лоха, надул. Он стал стрелять подло, первым, а Горный Ахмет, по-видимому, стрелял в ответ. Он больше всадил пуль в Ахмета, чем Ахмет в него. Поэтому великий Горный Ахмет умер, убит, а подлый майор всего лишь ранен.
Горного Ахмета убили не в бою, а при передаче денег. Такое никому, тем более федералам, не прощается… За госпиталем в Моздоке, где лежал Гусарцев и где его прооперировала московская знаменитость, почти сразу установилась чеченская слежка… С приглядом и с прослушкой. Но Гусарцев повел себя предельно тихо. Чуткий Коля, разумеется, все понимал. Если б мог, Коля бы обязательно мне позвонил… Но он уже затаился.
Из наших никто не поинтересовался даже, каким образом он, майор Гусарцев, в том бою оказался… Чего спрашивать! Про побоище в Мокром все знали. Еще бы!
– Как можно было пройти мимо. Как можно было не прооперировать офицера с такой роскошной фамилией! – восклицала московская знаменитость, хирург на выезде. (Ровно пять дней гастролировавший в чеченской “глубинке”.)
Так что Коле и с его фамилией крупно повезло. Есть люди, которые умеют забрать проценты даже с предков. Так воскрес Гусарцев. Не зря чеченцы говорят – лихой, значит, везучий.
Нечаянно ранил – вместо нечаянно убил. Они, Олег и Алик, как-то слишком спокойно приняли новость… Я, не ленясь, изложил им все заново. Эти деньги, эта пухлая, грязная пачка денег, – были денежным долгом полевого командира Ахмета. Должок. За старые и в общем-то уже списанные армейские сапоги… Просто бизнес.
Чичи подстерегли и умело уничтожали колонну – это само собой. А то, что они кликнули, вызвали по телефону майора Гусарцева, чтобы спешно вернуть ему должок, – это тоже само собой. Вот правда нынешней войны.
– Сотню раз я убеждался, пацаны… Нет правил у этой войны… Нет даже закономерностей, кроме одного закона законов. Деньги одолжил? – отдай.
Чич отдавал должок, а Алик испугался и убил чича.
При этом нечаянно ранил майора Гусарцева.
– Нечаянно ранил… А не нечаянно убил. Ты слышишь, Алик. Ты слышишь разницу?
Они молчали. Оба смотрели на меня, веря и не веря… как на фокусника, который слишком легко, играючи меняет картинки жизни. А может, смотрели как на лгуна. Или как на изощренного лукавца, который держит их за лохов.
– Алик, – сказал я. – Не будь идиотом. Не такой уж ты контуженный… Ты должен понять и заплакать. Разница теперь колоссальная!.. Да, да, Алик, ты должен от этой разницы плакать, кричать, растирать кулаками слезы… что еще?.. Орать! Выть! Прыгать, скакать от радости!.. Ты же молодой, мать твою!
Он понял. Я уверен, что он понял. Но он настороженно молчал… Он никак не верил. Он тупо не верил. Он только обхватил голову руками. Стискивал ладонями виски. И, опустив глаза, смотрел в пол, в плохо помытые половицы.
Олег и вовсе стал на миг неадекватен. Он вскочил, взлетел со стула… Он вытянулся и крепким солдатским голосом выкрикнул невнятную глупость:
– Это был аффект, товарищ майор!.. Это был чеченский аффект!
И еще день, весь следующий день они оба настороженно, по капле впитывали чудесную информацию. Не убил, а ранил…Никак не могли они усвоить, вобрать в себя. Слова мои будто шли мимо.
– Ну что, пацаны? – спросил я уже вечером, заглянув к ним в пакгауз после дел.
Не ответили.
Но затем, как бы из вежливости (а на деле, я думаю, из неверия и подозрительности), Олежка спросил, а как же это майор Гусарцев, не убитый, а раненый, свалившийся там в Мокром… сразу после той нечаянной автоматной очереди (они оба хорошо это видели)… упавший… можно сказать, рухнувший на мертвого чеченца, – как он выбрался?
Не верили.
Но я и сам деталей спасения не знал. И тут же – понимая важность момента и ловя счастливый случай – прямо при пацанах из своей офис-квартиры вновь позвонил интересанту. И попросил подробностей. Жалкий должник, он упрямился. Отнекивался… А я был напорист… Наконец он заговорил, не называя, конечно, ожившей фамилии. (Его побитый голос из трубки доносился до всех нас. С комариной громкостью, но доносился.)
То, что пацаны сами все слышали, стало, я думаю, прямо направленной терапией. А я им еще и повторял, обострял, удваивал, усиливал комариный звук. Как бы плохо слыша. Слово в слово… Я врачевал!
Так что робкие откровения должника (вместе с моим эхом) пусть с отскоком, но попадали… В их молодые, хорошо слышащие уши. Куда уж убедительнее!
– Но если наш майор (Гусарцев) рухнул под пулями – как же он после?
Я еще и переспрашивал:
– Кто?.. Кто ему помог?
А вот никто. Рухнувший – встал. Через время… Чичей автоматная Аликина очередь не насторожила. Они заняты, они искали в кустах раненых федералов… Вытаскивали… Но главное, пулемет! Как раз в те минуты началось избиение, устроенное чичам ослепшим Мухиным. (Последний бой рядового Мудилы.)
Не ждавшие огня, как они все заметались! Забегали, запрыгали. Ныряли в траву… Зарывались в землю!.. Если б еще молча!.. Если б без воплей!.. Если б молчком, чичи бы хоть вполовину уцелели! У Мухина не было глаз, была тьма, но ведь у него были молодые, отлично слышащие уши.
– В майора, – слышался комариный голос моего должника, – угодили две пули… Возможно, чеченские, а возможно, мухинские. Уже не разобрать!.. Так сказали в госпитале. Одна пуля, по счастью, лётом, рванула ухо. Другая сидела в плече… В той сумасшедшей пальбе, случаем, убили также Горного Ахмета.
То, что пули в обоих этих случаях вылетели очередью из автомата Алика, в госпитале не знали, – не знал, конечно, и мой должник.
Зато он знал дальнейшее – рухнувший майор (Гусарцев) через какое-то время… Придя в себя… Может быть, через полчаса поднял все-таки голову. С трудом, но оторвался от земли. И где на четвереньках, где ползком добрался за полчаса (не меньше) до своей машины.
– Ну, может, за целый час, – сказал комариный голосок по телефону.
– А сопровождавшие майора солдаты? – спросил я, не называя Алика и Олежку поименно.
– А-а!.. Увидев, что майор убит, оба солдата побежали в лес… Они оба чесанули в кусты. Потому что чичи рядом. Чичи тут как тут. Оба солдата чесанули в лес, даже машину майорскую не использовали… Может, они не умеют водить.
А вот майор (Гусарцев), с пулей в плече, очнувшийся и доползший (ну, может, за час), кой-как взобрался в машину, самостоятельно влез! и уехал – и ведь доехал, добрался до блокпоста, управляя одной рукой. Представь себе, Александр Сергеич! Круто!.. Майор терял сознание… Несколько раз… На автопилоте. Однако в канаву не свалился… успевал тормознуть. Повезло… Бился за жизнь майор!
Но у блокпоста майор отключился совсем… Его вынимали три или четыре солдата. Боялись поломать – майор был закостеневший. Он был весь вытянувшийся и сложивший руки на груди. И с разинутым ртом… Проезжавшие на БТРах наши солдаты останавливались посреди дороги и смотрели.
Проезжавшие мимо еще и кричали – давали советы, как вынимать из машины закостеневшего… И понятно, откуда прошел слух о его гибели. Видели, как его, труп трупом, извлекают из его же джипа. Видевшие со стороны не сомневались ничуть, что дело кончено и что майор свое здесь сполна получил. И что за следующей звездочкой майор отправился уже на небо. Там их, пятиконечных, много. Там их полный небосвод.
Нечаянно ранил –вместо нечаянно убилнаконец подействовало. Но подействовало как-то невыразительно… Ни, скажем, тика усилившегося на лице Алика я не увидел. Ни слеза из левого глаза сильнее не струилась.
Сам с собой рассуждая, рядовой Евский даже попробовал произнести вслух. Оживлял себя звуками… Словами… Не мог вырваться из-под чувства вины. С легким заиканием он меня переспросил:
– Ранил оф-фицера?
– Ну да.
Но все равно он был нехороший, придавленный.
Зато утром, когда я, спеша на переговоры по дележу летного керосина, заглянул на минуту в их пакгауз, Олежка сказал, что Алику лучше… Алику хорошо… Вчера ночью Алик, кажется, рыдал.
Это не просто хорошо, это отлично. Правильно!.. Расслабился и рыдал. Молодец!.. Я потрепал Алика по плечу – мол, все путем, пацан.
Оба, сидя за столом, заполняли бланки.
– Я р-работаю, работаю, – сказал Алик мне, на миг оторвавшись. И снова склонился над бумагой.
Я не врач. Но мне подумалось, что своему чувству вины Алик сам же должен что-то свое противопоставить. К примеру, детство… Я где-то слышал о целебных воспоминаниях детских лет.
– Ты, Алик, засыпая, думай. Думай о чем-нибудь давнем.
– О чем?
– Ну, не знаю… О детстве.
Но, едва сообразив, куда я клоню, рядовой Евский помотал головой… детство – нет… детство ему не помогает.
Он сказал, что вся эта милота куда-то ушла, куда-то провалилась уже в первые дни войны… Рядового Евского детство уже не грело. Даже на пять минут рядовой Евский не хотел снова в детство. Детство – хрупкое. Детство было, как мотылек. Оно раздавливалось в пальцах само собой… Жижица…. Только пальцы пачкать.
Я бы навестил Колю Гусарцева в моздокском госпитале, чтобы ему так или иначе помочь. Я бензинщик. Я многое на этой войне могу и многое умею. Но я не успел.
Коля и сам, времени не теряя, уже перевелся вместе со своим ранением в какой-то далекий отсюда, подмосковный госпиталь. Штабное начальство не возражало… Штабное начальство по всем пунктам и чуть не хором сказало раненому майору – да… да… да…У них быстро решается, когда они знают, чего хотят. Гусарцев отбыл, и даже поездом или самолетом – неизвестно… Так что все удачно. Коля попросту сбежал куда-то в Подмосковье от мстительных чичей, считавших, что сука федеральный майор кинул их командира (убил, ушел с деньгами). Так что я примчался в Моздок впустую.
Коля решил правильно. Возле госпиталя шныряли незнакомые чеченцы… Даже я заметил… Всполошились, но поздно! Впрочем, даже памятливые чеченцы ускользнувшего майора Гусарцева скоро забудут. Очень скоро! Даже с такой лихой его фамилией!.. Война – как болото. Все тонет.
Все здесь тонет само собой, поглощается и забывается. Единственный, кто огорчился бы тайной отправкой Коли, это Базанов. Милейший и говорливый читающий генерал, скучавший на этой войне, потерял бы собеседника. Генерал, конечно же, поехал бы в аэропорт, поспешил бы к самолету – проводить майора. Вечером налег бы в одиночестве на коньячок… Но генерала Базанова уже не было.
Гусарцев, не ползи за ним следом месть чичей, сам бы пришел, добрался бы с едва затянувшейся раной до моих складов. Непременно добрался бы… Или вызвал бы меня к себе в госпиталь… И рассказал бы, что, увы, сорвалось – увы, попал при свидании с Ахметом под шальные пули (он же не знал, что стрелял Алик… он к Алику спиной был). И что остался без денег… А вообще-то дело было верное! Полный, полнехонький грузовик сапог! Ты был прав, Саша, чертовски не везет мне в самостоятельном бизнесе. Это ты, Саша, у нас везунчик!.. А я едва ноги унес!
Я так и видел, как Коля рулил по той петляющей дороге. Не слишком осторожничая… Хотя рядом, судя по беспорядочной стрельбе, шел какой-то бой. Коля Гусарцев знать не знал, что здесь, в Мокром, засада. Однако он слышал выстрелы… Опасно?.. Плевать!.. Эти кирзовые, засапожныеденьги забрать надо.
Крутя руль, он крикнул Олегу и Алику:
– Не дрейфь, пацаны!.. Получим с чича денежку и рванем в сторону вашей родной роты!
Гусарцев прикладывался к фляжке. Он прямо всасывал водку… Но понемногу! Машину трясло… Гусарцев правил одной рукой… Фляжка лязгнула по молодым крепким зубам! Он усмехнулся. Его зубы могли бы разгрызть фляжку… Откусить ей неотвинчивающуюся башку… Он даже не утер рта. С подбородка струйка. Он ее поймал нижней губой. Змейка, подумал он про струйку водки… Пацанам бы дать по глотку для бодрости, но рисковано… Шизы!
Край ущелья… Это чич ловко придумал. Никого здесь!.. Коля был убежден, что сделка удалась! И чич, полевой командир – вон он сидит, Горный Ахмет! Уже ждет… Ага?!. Сапоги-то, кирза-то по душе чичу пришлась!
Гусарцев выпрыгнул из машины… Это подтвердили пацаны. Да я и без подсказки представлял себе его легкий пружинистый выскок, выброс из машины. И подчеркнуто медленный шаг… Полевой командир Ахмет сидел на обрыве, свесив ноги. Конечно, Гусарцев слышал выстрелы поодаль. Вот почему он шел к чеченцу по прямой линии. (А чтоб без снайперов! Доверяй – но проверяй. Спиной чеченец надежно отгораживал от ущелья. Крепкой большой спиной полевого командира.)
Гусарцев подошел за деньгами. С достоинством. Отвага лишь слегка захлестнула Коле мозги. Смелый, но не пьяный!.. Коля наверняка собой восхищался, как он сейчас крут и ловок!
И автоматная очередь Алика была еще далека от него. Еще только через минуту!
Красносотенные бумажки. Деньги… Меж федералом Колей и чеченцем Ахметом… Пачка денег на полпути – из рук в руки… И на сделку у них еще полминуты.
Потому что Алик уже присматривался к п-пачке в руках чеченца. И острые солнечные зайчики уже вовсю кололи ему глаза.
Но начинать будет Мухин.
Еще полминуты…
Обгоревший солдат Мухин, мститель за колонну, как раз очнулся. (Он-то без солнечных лучиков-зайчиков. Совсем без света.) Ослепший Мухин, очнувшись, думал, что ночь… И, слыша вражью гортанную речь, ощупью нацеливал на голоса пулемет.
Еще четверть минуты…
Полковник Груздев. Раненый…Валяется в каком-то далеком селе. Село, вроде бы, дагестанское. Как раненый полковник там оказался, неизвестно. Селяне полковника не показывают… Хотят деньги вперед.
Командование готово дать селянам некую малую сумму. Они поладят. Разумеется, при этой их сделке я не получу ничего. Хотя это мои информаторы нашли раненого. Я нашел… Информаторы, которым заплатил я.
Конечно, я проживу без их подачки. Легко!.. Но меня удивляет, с какой охотой штабисты повторяют друг другу – майору Жилину ни копейки. Майор Жилин и без того стрижет все, что растет.
Такое впечатление, что в штабе трудятся нищие… Голытьба!
Эти нищие штабисты с радостью продолжают повторять – ни рубля ему, ни копейки. Но (добавляют) зато этому Жилину, быть может, выпадет награда. Что-что, а спечь орденок – штабисты сумеют. Да, да, майор!.. А почему нет? Представим!..
Так и пообещали – майору Жилину кое-какой орденок!.. Я смеялся… Я долго смеялся… Я раз десять… не меньше… ненаграждаемо и совсем задаром смотрел в лицо Бабушке… по-настоящему смотрел, так что получить орденок за обычное общение с моим же информатором будет высшим классом… Но уж так устроено… Война.
И все-таки из подмосковного госпиталя от Коли был звонок. Характерный. Выдержанный… Мы называли это – подышать в трубку. Я сразу же понял. И ни секунды сомнений.
Я тоже в трубку честно молчал – что я ни скажи, ему во вред. Опасно. Как замысловато я ни означься, мол, привет тебе, Коля!.. мол, поправляйся!.. все равно слова могут угодить в прослушку, вернее, подслушку чичей… Ясно, что меня сейчас могут энное число дней отслеживать. В первую очередь… Кто не знает, что мы с Гусарцевым трудились плечом к плечу.
“Ладно, Коля…” – подумал я. Молодец, что звякнул. Попрощались. Форэва значит Форэва.
Горный Ахмет…
Сын! Сын!.. Чичи так запугивали меня его сыном. Глаза таращили!.. Сын, которому не подсунешь любой схожий трупак… Сын, который тотчас опознает своего отца, Горного Ахмета. (“Его не проведешь… И если что, скандал, а то и со стрельбой, Сашик! И деньги! Деньги, Сашик, тебя заставят вернуть!”)
Сколько же упреждающей болтовни! А на деле этот грозный виртуальный сын оказался обычным сынишкой, мальчишкой лет десяти. Обычный пацаненок. Вертлявый и глазастый.
И канючил, как самый обычный здесь пацаненок:
– Курнуть дай… Сиггар дай.
Сверкал хитро глазенками:
– Дяинька майор… Дяинька майор…
Выпросить труп именитого чича оказалось не так уж сложно. (Мазут я морозильщикам отослал.) А вот найти этого именитого было непросто. Горный Ахмет слишком низко спустился с гор… В большой городской морозильник. Пришлось искать.
Их и здесь разделили – федералов и чичей. Но был и совместный большой блок, с лукавым названием Дружба народов. Неузнанные. Лежат рядом. Окаменевшие. Или один на другом… В обнимку.
Мне пришлось-таки померзнуть, походить туда-сюда по блокам. Осторожно ступать. Одновременно вглядываясь в корявые записи… Листая увесистую самодельную книгу.
Помог Крамаренко. Я искал, а он корректировал мой поиск по мобильному. Он уже прежде имел дело с чеченскими гроссбухами и теперь подсказывал мне насчет подвижности букв. Первая – самая прыгучая буква. Трудная для русского уха… Одним скачком, вместе с меняющейся буквой, труп сам собой переносится в отдаленный морозоблок. И там куда-нибудь на труднодоступный стеллаж, в ледяной угол… лицом к стене. Скажем, Хазбулатов редко будет в списке на “Ха” – он может быть и Казбулатовым и даже Газбулатовым, а иногда и совсем простенько – Булатов. Поди найди!
До вечера, почти до заката, я там мерз… Насмотрелся вояк… Где их слава?! Где их знамена и песни?.. А каково сейчас, напоследок их пробирал мороз! Их – и меня заодно… В середине лета… Притом что я был подготовлен. Бутылка водки ушла впустую. Выпил медленно, глотками… Даже не затуманила. Поллитровая. Как в снег вылил.
А какие позы!.. Вывернутая голова. Выставленный кулак… Выставленная, замороженная на века фига большого пальца… Одна нога завитком возле другой – чем не фуэте?.. Как понять?! То ли жизнь смеялась над смертью. То ли смерть – над ужимками жизни. Один трупак мне даже подмигивал. Да, да!.. Руки он замороженно и гордо скрестил. Голова надменно вперед. А от зажженной мной поисковой лампы левый его глаз вдруг забликовал. Подмигнул… Мол, живем как можем. Мол, жизнь продолжается. Не бзди, майор!
Пацаненок прибыл в сопровождении двух кряжистых чичей. Один – Муса, мой отдаленный, но все-таки знакомец (через Руслана). Знакомец, конечно, без автомата пришел – спасибо. Но пистолет где-то есть. Не верится, что мой Муса пистолет в машине оставил… Другой чич странно знаком лицом. Узнаваем. Но как-то в промельк… Или схож с кем-то известным, кто в розыске. Этот точно с пистолетом. Скрытный… Очень нервничал, пришел, мол, к федералам… И, конечно, накурился травки. Очень плохо выговаривал, тянул гласные. Когда такой накурившийся говорит врастяг, его скрытая ненависть скрывается еще глубже, уходит в совсем уж темные глубины.
А вот Муса травкой не баловался. “Когда бегаешь по горам с автоматом, надо быть в форме”, – говорил он. Не скрывал, откуда он прибыл.
Труповозку, с найденным мной и уже выданным телом, подогнали не сразу. Она объехала еще целый круг, чтоб поставить там и тут отметку, две неразборчивые печати. Она у нас с отличным холодком внутрях, – гордо сказал о своем транспорте служитель Василий… Сержант… Иногда, мол, водку сунешь туда в холодок, через пять минут – готова. И слеза по бутылке сползает. Светлая такая слеза!
Только-только зад машины открыли. Скрип первый еще только запел. Дверца еще только повизгивала… А пацаненок уже туда нырнул. Внутрь. Шофер и сержант от неожиданности – оба матом:
– Ты куд-да?.. Твою р-раствою!
А пацаненок, трех секунд не прошло, уже оттуда вопил:
– Папка! Папка!
По-русски. А затем из труповозки высунулся и как-то даже торжественно по-чеченски крикнул своим:
– Нохчи чах-чах-чах! – что-то еще крикнул.
Признал.
Муса мне шепнул: “По руке узнал… Глаз острый. Глаз чеченский… Молодец!”.
Вынимали из машины медленно. Бережно… Заодно и смотрины… Это Горный Ахмет?.. Вот уж не зря мальчишку взяли! Только по руке Ахмета и можно было узнать. Потому что лица не было. Срезано очередью. Размазано. Сплошняком на лице засохшие бугорки крови. Ну, правда, нос свернут набок и узнаваемо все-таки выставился.
А пацаненок руку гладил. Ладошку отца раскрыл. И смеется. Скалит зубы: нашел, нашел своего папку!.. Да как быстро!.. Ну не молодец ли!
И за поощрением ко мне:
– Сиггар дай. Скорей дай.
Снова ему сигарету. (Я уже две дал.)
Выкупленный труп Муса и второй чеченец понесли в свой старый битый газик… Газик, чтоб им полегче, подрулил поближе. Но труповозка широка, а газик узок. А чич замороженный… Как камень… Вынуть из труповозки вынули, а вот как в газик втиснуть?
Руки он раскинул не для дохлого газика. Широко и вызывающе раскинул свои руки Горный Ахмет. Как современная скульптура-модерн ГРАЖДАНЕ ШАЛИ… Или: ПОМНИТЕ О НАС… Что-то вроде… И так и эдак, но левую ему согнули, в газик вошла. Но правая рука никак!
Когда в газик втиснули, правая рука Ахмета так и торчала. Из окошка машины в сторону!.. Но не ломать же… Руку же не ломать!
Стекла в окошке газика, по счастью, с этой стороны не было. Стекло выбито… Как специально. Чтобы возить замороженных… Чтобы трупак умудрился и тут руку гордо выставить. Вроде бы напоследок Ахмет грозил мне… А может быть, просто сделал рукой отмашку. НЕ ЗАБЫВАЙ, МАЙОР… Дружески!
Газик тронулся. Медленно пополз, приноравливаясь к своей мертвой ноше. Пацаненок шел с машиной вровень. Курил. Вышагивал рядом с торчащей из окна рукой отца… Ба-а! Гляньте-ка!.. Пацаненок зажженную свою сигарету вставил отцу в мертвую руку. Сумел. Меж жестких мерзлых пальцев воткнул. Сам закурил вторую… Чем плохо?.. Покурить с папкой на прощанье.
Машина ползла. Пацаненок гордо шел рядом… Улыбался. Как-никак с отцом вместе. И отец, считай, покурит… Последняя сигарета полевого командира. На прощанье.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Как именно мои шизы Олег и Алик, а точнее, как их новенькие берцы-ботинки попали под град солдатских плевков, не знаю… Скорее всего, Олег и Алик просто шли мимо. Так совпало… Они проходили мимо всем известной песочницы. Как бы нарочито красуясь ботинками. А у солдат-грузчиков передых в работе. Перекур… Как раз сидели курили. Нет-нет и топя окурки в песок.
Ну и почему в чистеньких не плюнуть! Это напрашивалось!.. Ага!.. Сержант Снегирь, прежде привычно шизов защищавший, теперь от них отвернулся. Даже и в прямом смысле… Солдатам только это и надо. Тем понятнее дурашливая детскость их забавы.
А сержант Снегирь, отвернувшись, смотрел куда-то в сторону развевающегося над складом флага. Теперь эти двое живут в пакгаузе, любимчики майора, так фига ли их классные ботинки жалеть!.. Ну, ясно!.. Как не плюнуть в солдата, получившего писчую работенку! в писаря!.. Который сам вчера еще катал тяжеленные бочки!
Начала я не видел… Я шел от инцидента неподалеку и говорил по мобильному.
К песочнице-курилке, слава богу, уже мчался вездесущий Крамаренко. Как ястреб!.. И с налета начал разборку. Как он все успевает!.. Мои шизы, мои заплеванные писаря, через минуту-две уже убрались восвояси, а Крамаренко все крыл… бранил… материл моих красномордых-краснолицых. Я не вмешивался. Ведь тоже бедолаги. Ведь тоже мои.
Снегирь сидел багровый. И молчал.
Оказывается, это он, сержант, вдруг откашлявшись, первый собрал сопливую вязкую слюну. И плюнул в одного из этих двоих, проходивших мимо. Он даже не видел, в кого из них… Глаза не смотрели. Да и плевок получился хилый. От усталости.
Зато его полусдохшие солдаты-грузчики повскакивали со скамеек и давай плевать. Что поделать, если сил осталось только на харканье… Харк! Харк!.. В чистеньких!.. В любимчиков!.. Вот они, шустрики. Почему-то отдыхающие от бочек… От разгрузки тяжеленных ящиков… Сытенькие. Гладенькие!
Оба контуженных, Олег и Алик, закрывались от их плевков руками. Но не поворачивались спиной. Инстинкт не велит солдату подставлять свою спину.
Ну и почему в чистеньких не плюнуть! Это напрашивалось!.. Ага!.. Сержант Снегирь, прежде привычно шизов защищавший, теперь от них отвернулся. Даже и в прямом смысле… Солдатам только это и надо. Тем понятнее дурашливая детскость их забавы.
А сержант Снегирь, отвернувшись, смотрел куда-то в сторону развевающегося над складом флага. Теперь эти двое живут в пакгаузе, любимчики майора, так фига ли их классные ботинки жалеть!.. Ну, ясно!.. Как не плюнуть в солдата, получившего писчую работенку! в писаря!.. Который сам вчера еще катал тяжеленные бочки!
Начала я не видел… Я шел от инцидента неподалеку и говорил по мобильному.
К песочнице-курилке, слава богу, уже мчался вездесущий Крамаренко. Как ястреб!.. И с налета начал разборку. Как он все успевает!.. Мои шизы, мои заплеванные писаря, через минуту-две уже убрались восвояси, а Крамаренко все крыл… бранил… материл моих красномордых-краснолицых. Я не вмешивался. Ведь тоже бедолаги. Ведь тоже мои.
Снегирь сидел багровый. И молчал.
Оказывается, это он, сержант, вдруг откашлявшись, первый собрал сопливую вязкую слюну. И плюнул в одного из этих двоих, проходивших мимо. Он даже не видел, в кого из них… Глаза не смотрели. Да и плевок получился хилый. От усталости.
Зато его полусдохшие солдаты-грузчики повскакивали со скамеек и давай плевать. Что поделать, если сил осталось только на харканье… Харк! Харк!.. В чистеньких!.. В любимчиков!.. Вот они, шустрики. Почему-то отдыхающие от бочек… От разгрузки тяжеленных ящиков… Сытенькие. Гладенькие!
Оба контуженных, Олег и Алик, закрывались от их плевков руками. Но не поворачивались спиной. Инстинкт не велит солдату подставлять свою спину.