Макар Последович. С тобою рядом

   - Ну?
   - Они слушают своих баб, никогда им не перечат, но делают по-своему.
   - Опять шуточки-прибауточки!
   - Не всегда же быть серьезным. Кстати, куда ты думаешь пойти работать, как окончится война?
   - Моя война кончается после завтрашнего парада. Меня назначают заместителем комиссара лесного хозяйства.
   - С какой это стати? Ты ж не лесовод! Хотя, как мне кажется, никто так не любит лес, как мы, партизаны.
   ЛОПЫРЬ СПРАВЛЯЕТ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
   Время от времени возвращались в колхоз с войны люди. Это были, как и Корницкий, инвалиды. Кто без руки, кто без ноги, либо по многу раз простреленные, как Андрей Калита. Пока что только один вернулся целым и невредимым - бывший бригадир Адам Лабека. От шоссе, где он слез с попутной машины, пять километров до Пышковичей Лабека шел бесконечно долго.
   Часто он садился то на придорожный камень, то прямо на землю и, тяжко вздыхая, поглядывал большими темными глазами в сторону Пышковичей. Их почему-то не было видно из-за пригорка ни привычных, дорогих путнику крыш с кирпичными трубами, ни даже тополевых вершин. Когда-то до войны Адам Лабека, не чувствуя усталости, проходил это расстояние до шоссе за каких-нибудь сорок минут. А теперь ноги не слушаются, руки трясутся, по всему телу расходится мучительная истома. Вещевой мешок с краюхой хлеба и одной банкой консервов давит, как каменная гора. На взгорке, откуда как на ладони предстали перед глазами пышковические землянки и редкие скелеты приусадебных деревьев, Адам Лабека снова в изнеможении сел на землю. В глазах у него на мгновение вспыхнуло что-то живое, даже чуть порозовела пергаментная кожа на бритом лице. Но уже в следующую минуту рот его скривился от боли в груди, лоб покрылся капельками пота.
   Адам Лабека глухо застонал и повалился на бок, медленно растягивая сначала одну, потом другую ногу. Боль не унималась. Он перевернулся на спину и так почувствовал себя немножко лучше. Тихое синее небо над головой, ласковый теплый ветерок находили отклик в его душе, радовали его.
   Он, Адам Лабека, вновь на своей земле! Снова дышит воздухом своей родины, смотрит в синь родного неба. Даже горький запах придорожной полыни казался ему теперь неимоверно родным и дорогим. Он протянул правую руку к большому пучку горькой травы, которая шевелилась от ветра. Провел ласково узловатыми пальцами по холодноватым листьям. Улыбнулся сам себе и закрыл глаза. Адама Лабеку клонило ко сну. Так было всегда после острых приступов боли. Вот он отдохнет немного и тогда, как говорится, сделает последний бросок к родному порогу...
   Но отдохнуть ему не пришлось. Послышался стук колес, фырканье коней. Не трогаясь с места, Адам Лабека повернул голову. К нему приближался обоз подвод. Вскоре передняя подвода, поравнявшись с ним, остановилась. С воза соскочил человек в офицерском кителе и с Золотой Звездой Героя.
   - Эй, солдат! - крикнул он, став над распростертым на земле Лабеком. - Далеко ли идешь?
   Что-то знакомое послышалось в голосе героя. Только вот пустой правый рукав?.. У того, которого он, может, тысячу лет тому назад знал и встречал, были обе руки...
   - Иду в Пышковичи, - трудно дыша, ответил Лабека. Собрав силы, он сел.
   - На побывку?
   - Навечно, товарищ Герой Советского Союза.
   - Кто же это рассиживается тут, за каких-нибудь сто шагов до дому? Ты должен лететь, как на крыльях!
   - Нету у меня крыльев, товарищ герой. Вытеребили их немцы за два года плена. По перышку, по пушинке.
   - Понятно. Садись на воз. Хлопцы, помогите ему.
   Хлопцы бросили прутья, которыми погоняли коней, и подхватили Адама Лабеку под руки.
   - Ну что вы!.. Я сам! - попробовал было отбиваться Лабека. - Как малого ребенка...
   - Ты сам будешь садиться целый год! - засмеялся человек в офицерском кителе. - А хлопцы устроят тебя за пять секунд. Разве неправда? До чьей землянки тебя подвести?
   - А вы разве знаете кого-нибудь в Пышковичах?
   - Слышал о некоторых.
   Только теперь Адам Лабека узнал своего земляка Корницкого. Узнал по шраму под правым глазом.
   - Я вас вспомнил, Антон Софронович, - сказал он. - А когда подошли ко мне, тогда не узнал. Голос кажется знакомым, а чтоб сказать наверно, хоть убей, не могу. А вот теперь словно в голове просветлело. Теперь вспомнил.
   - А как тебя зовут?
   - До войны звали меня Адамом Лабеком...
   - А теперь что, ты переменил свою фамилию?
   Адам Лабека будто и не слышал этого вопроса.
   - Был такой бригадир в колхозе "Партизан". На Всесоюзную выставку в Москву ездил. Там показывали экспонаты из его бригады: лен, картошку, и все, какие у нас живут народы, удивлялись, что может, если захочет, вырастить человек в Пышковичах.
   - Подожди, - сухо перебил его Корницкий. - Я это слышал. Только вот не понимаю, почему ты говоришь о себе, как о каком-то покойнике? Неужто ты не Адам Лабека, довоенный бригадир второй пышковической бригады?
   - А я и сам хорошо не знаю, Антон Софронович. Одни говорят, что я прежний Адам Лабека, другие, наоборот, утверждают, что от прежнего Адама Лабеки осталась только тень. Кому верить - неизвестно...
   У Корницкого сердце защемило от боли. "Эх, браток, и трахнула ж по тебе война! С виду вроде бы и человек, солдат. Новенькая гимнастерка, штаны, еще хорошие кирзовые сапоги. Видать, приоделся в части, которая освобождала лагерь. То-то будет радость жене, детям, как увидят дорогое для них лицо! Пока он не напугает их своей дурацкой панихидой..."
   Корницкий перевел свой взгляд с Адама Лабеки на Пышковичи. Отсюда он видел каждую землянку, чуть ли не узнавал отдельных людей. Возле Лопыревой землянки толпился народ. Что там произошло? Может, какое несчастье?
   Вон по улице ползет танк с автоприцепом. На прицепе гора бревен. Из толпы, которая собралась возле Лопырева двора, некоторые начали махать руками. Значит, с Лопырем плохого не случилось! На дворе у него видны столы, вокруг столов сидят люди. Немного подальше какая-то суетня, словно танцы. Корницкий внимательно вглядывался, и вдруг лицо его побагровело от гнева. Так и есть! Танцы среди бела дня!
   Он не мог усидеть на возу. Соскочил и быстро пошел вперед.
   - Чего это тут у вас "тигры" разгуливают? - крикнул ему вдогонку возница. - Кони, товарищ Корницкий, стали пугаться. Может, есть другая какая дорога к вашим дотам?
   - Поезжайте за мной, - приказал Корницкий. - Я сейчас скажу, чтоб заглушили мотор.
   Танк с автоприцепом шел прямо на Корницкого.. Через раскрытый люк водителя выглядывал Калита. Корницкий показал ему рукой, чтоб съезжал в сторону и глушил мотор. Когда мотор чихнул и заглох, Калита высунулся из люка.
   - Что такое, Антон Софронович?
   - Там кони. Они пугаются.
   - Кони? Достали?
   - Двадцать пять.
   - Вот так здорово! И все нормальные?
   - Посмотришь. Конюшня готова?
   - Нет, Антон Софронович! Лопырь уже другой день справляет день своего рождения.
   - Осчастливил, пакостник, мир своей особой. Ты вот что, Андрей Степанович. Организуй вместе с Таисией для партизан обед и отдых. Завтра пораньше хлопцы должны выехать в Минск.
   - Будет сделано, Антон Софронович.
   Напрасно Калита и Голубович предупреждали Лопыря, чтоб он не заводил попойки.
   - Я человек, а не батрак у Корницкого, - ответил им Лопырь. - Хочу работаю, хочу гуляю. Плевать мне на все его приказы...
   - Смотри, чтоб после не каяться, Ефим, - пригрозил Голубович. Председатель приведет коней, а их ставить некуда.
   - Теперь тепло. Постоят на свежем воздухе. А ты не лезь в подпевалы Корницкого. Думаешь, очень он осчастливил твоего Мишку, что взял тогда в свои холуи? Лучше вот приходи ко мне и выпьешь за то, что нет тут эсэсовцев.
   - Смолы ты напейся за моего Мишку!.. - выругался Голубович и больше не приставал к Лопырю.
   Около Лопыревой землянки теперь гремела музыка. Играли двое седых дедов - Апанас и Карп. Танцевали девчата и хлопцы - подростки. Глаза у Лопыря, который сидел вместе с гостями за столом, были уже достаточно мутные. Душа его, однако, видела все. И что есть еще самогонка в бутылках и жбанах, и что дед Карп очень старательно тереренькает на цимбалах. Лопырь расчувствовался, налил полный стакан самогонки и, пошатываясь, подошел к Карпу. Через плечо протянул к его носу питье.
   - Ах, чтоб тебя утки затоптали! - в восторге промолвил старик, осторожно принимая стакан из железной лапищи хозяина. - На многие лета, Ефим Демьянович!
   - Пей, пей, Карп!.. При герое навряд ли доведется.
   Он поднял голову и откинулся назад. Прямо ему в глаза смотрели сухие, жесткие глаза Корницкого.
   - Здорово, именинничек! Пришел поздравить тебя!
   Музыка сразу стихла. Люди сошлись в одну плотную группу. Глядели с интересом и напряжением на двух человек, которые стояли один против другого. Лопырь был почти на голову выше Корницкого.
   - Благодарю, Антон Софронович... - предчувствуя недоброе, процедил он сквозь зубы. - Садитесь, выпейте чарку...
   Он взял Корницкого под руку, чтоб идти к столу, но председатель резко отшатнулся от Лопыря.
   - Выпить мы всегда успеем, Ефим. День рождения - большая дата в жизни человека. Люди должны радоваться, что им как-то лучше и веселее стало жить от твоих работящих рук, от твоего хорошего разума. Ты им всегда поможешь не пустым сочувствием, а добрым делом. Большое тебе спасибо за конюшню. Двадцать пять коней уже стоят под крышей...
   - Поглядите, что творится на улице! - крикнул кто-то тем временем. Целый обоз!
   Люди бросились с Лопырева двора. Остались тут только хозяин, Корницкий и дед Карп.
   - Ты знаешь, мерзавец, что полагалось за такие дела в партизанах? уже не сдерживаясь, гневно крикнул Корницкий. - Два таких рабочих дня выкинуть псу под хвост!
   - Ну, ты не очень тут расходись! - угрожающе крикнул Лопырь. Хочешь, я тебе покажу, где раки зимуют?!
   - Ты? Мне?
   Ненависть уже ослепила Лопыря. Своими здоровенными ручищами он схватил председателя за грудь. Заглянул в полные ненависти глаза Корницкого.
   - Хочешь? Сейчас от тебя только мокрое место останется!
   К Лопырю с воплем бросилась жена. Ухватилась за гимнастерку:
   - Ефимка, что ты делаешь! Не губи наших детей!..
   - Прочь ступай! - Лопырь только чуть двинул плечом, и жена отлетела от него как пушинка.
   И в ту же минуту Корницкий быстро подставил Лопырю правую ногу и махнул рукой перед его носом.
   Обороняясь от удара, Лопырь резко рванулся назад и очутился на земле метров за пять. Он еще не понимал, что с ним случилось. Как это произошло? Лицо его было растерянное, даже ошеломленное.
   БУДУТ У НАС И МИЛЛИОНЫ!
   Вечером Корницкий сидел в землянке Калиты. На столе скупо светила лампочка. Председатель просматривал учет работы за день. Бухгалтер сидел против него и курил.
   - Сколько сегодня привезено бревен? - поглядывая на Калиту, спросил Корницкий.
   - Сорок кубометров, Антон Софронович. Мерка.
   - Мерки бывают разные, Андрей Степанович. По некоторым меркам нас должны были побить гитлеровцы, а вышло наоборот. Теперь для нас с тобою самое главное - производительность труда, как сказал Ленин. Мы должны работать и за тех, кто еще на фронте. Знаешь, что постановили на своем собрании наши комсомольцы?
   - Пока что нет.
   - Все, кто может держать топор или лопату, - на работу! Дома остаются только больные. А если ты болен - принеси, пожалуйста, справку от доктора.
   - Так у нас же сельскохозяйственная артель, а не завод.
   - Дай бог, чтоб и у нас была такая трудовая дисциплина, как у рабочих.
   - Тогда мы, может, примем еще постановление оплачивать работу не натурой, а деньгами? А-а?
   - Ты не смейся. Когда-нибудь дойдем и до этого. Не всегда мы будем сидеть на тысячных прибылях.
   - А как иначе?
   - Будут у нас и миллионы!
   - Миллионы? Откуда?
   - Знаешь рассказ про клад? Помирал человек и сказал своим сыновьям, что в саду закопан клад. А где - пусть сами ищут... Сыновья перекопали, перебрали руками от края до края всю землю. Правда, золота они не нашли, но деревья на перекопанной земле дали прекрасный урожай. И этот урожай был для сыновей самым лучшим кладом.
   - Счастье, что той земле не нужно было удобрение. А для нашей покуда что нет ни одного воза.
   - Удобрение мы добудем из болота. Торф!
   - Не велика от него польза для растений.
   - Будем смешивать с навозом. Болот у нас хватает. Мы теперь поставим болота на службу урожаям. Ты, Андрей Степанович, нажимай на вывозку леса... Может, нам собрать еще один автоприцеп?
   Пламя керосиновой лампочки заколебалось, чуть не погасло. Корницкий взглянул на дверь. В дверях стояла мать Костика - Таисия.
   - Поздно вы засиделись, начальники! - промолвила она. - Все Пышковичи давно спят.
   - А ты разве из столицы, что гуляешь до полуночи? - вставая, спросил Калита.
   - Я выполняю общественные обязанности. Лопыриха просила, чтоб ты, Антон, никуда не сообщал про Ефима.
   - Как это не сообщать? - удивился Калита. - Замахнулся на председателя колхоза, к тому же Героя Советского Союза. Политическое дело!
   - Обыкновенное хулиганство пьяного и злого человека, - поморщился Корницкий. - Так что, писать об этом в Минск, в Москву? Нет. С теми, кто нам мешает, мы сами справимся! Таких единицы, а нас целый батальон.
   - Делай, Антон, как лучше и для себя и для колхоза, - сказала Таисия.
   - Может, все ж сообщить в милицию? - предложил Калита.
   - Ты что, сдурел? Лопыря могут забрать, а кто тогда у нас работать за него станет? Милиционер? Судья?
   - Лучше бы ты, Антон, не трогал этого Лопыря...
   - Почему, Таиса?
   - У него родном брат где-то большим начальником. Он всегда заступится за Ефима.
   - Ничего. Бог не выдаст - свинья не съест.
   ПРИНЯТО ЕДИНОГЛАСНО
   На другой день в землянке Калиты собралось правление. Кроме Калиты, тут были Таисия, Голубович, плотник дед Жоров, молодица Ванда. Корницкий почему-то медлил и нетерпеливо поглядывал в маленькое оконце на улицу.
   - Время начинать, Антон Софронович, - заговорила Таисия. - Кого мы ждем?
   - Адама Лабеку. Я просил его подойти.
   Все переглянулись. Дед Жоров пожал плечами и промолвил:
   - Видел я нашего Лабеку. Какой уж из него работник. Да и говорит, будто не в своем уме. Прямо жаль его. В больнице ему надо лежать, а не заседать в правлениях.
   - Ты, дед Жоров, у нас знаменитый доктор. Ты б и меня отправил в белую госпитальную палату. Но Адама Лабеку мы станем лечить в нашем колхозе. По рецепту нашего дорогого Ильича!
   Все снова переглянулись. Корницкий, однако, сказал Ванде, чтоб она сходила к Адаму Лабеке и от его имени попросила прийти на правление обязательно.
   - Посланец хоть куда! - в каком-то оживлении крикнул Калита. - Такая мертвого воскресит и приведет.
   - Ай, что вы такое говорите, Андрей Степанович?! - довольная, засмеялась Ванда. - Разве я колдунья-волшебница?
   Она поправила на себе синее, с белыми горошинами платье и пошла из землянки. Калита с тихой лаской в глазах посмотрел на ее легкую и стройную фигуру.
   Не уверенный в том, что Адам Лабека придет на заседание, Корницкий решил дальше не откладывать. На повестке дня стоял и такой важный вопрос, как подготовка к уборке урожая. Надо было решить это дело не откладывая. Как известно, оккупанты, чтоб до основания уничтожить колхозный строй, провели так называемую "земельную реформу". Они поделили общественное поле снова на узкие полоски. Каждый, кто получал такую полоску, должен был под угрозой смерти засевать ее и сдавать оккупантам урожай. Правда, захватчикам не всегда удавалось взять то, что им хотелось. Партизаны своевременно предупреждались о грабительских планах оккупантов. Часто, ворвавшись в деревню, гитлеровцы находили одни обмолоченные снопы и ни зернышка в сусеках. Часто, окружив деревню, они принуждали колхозников начинать молотьбу под их надзором. На дороге от деревни и до гарнизона выставлялись вооруженные автоматами и ручными пулеметами патрули. Они обязаны были оберегать машины с награбленным хлебом от партизан. По всей Белоруссии шла беспощадная борьба за хлеб. Районные подпольные комитеты партии призывали население не давать врагам ни килограмма хлеба. Каждое зернышко должно служить только делу освобождения от ненавистных оккупантов. Партизаны помогали крестьянам не только засевать полоски, но и убирать урожай. Правда, урожаи были не очень хорошие. Поля не удобрялись, да их и нечем было удобрять: скотина извелась. Земля пока что дышала только тем, что получила при колхозном строе.
   - Прежде чем обсуждать план уборки, - начал теперь Корницкий, - я хотел бы у вас спросить про обобществление всех посевов. Некоторые предлагают, чтоб каждую полоску ржи жал и молотил тот, кто ее засеял. Правильно это?
   - Глупость какая-то! - не сдержался Калита. - Мы уже с тобой договорились, Антон Софронович...
   - Не торопись, Андрей, - перебил его Корницкий. - А может, кто предложит другой способ? Таиса?
   Таисия быстро поднялась с места. Она обвела взглядом всех присутствующих, словно не понимая, чего они сюда собрались. Потом ответила:
   - Чего там спрашивать! Работать как и до войны - всем колхозом! Мало ли кто что скажет.
   Она села. Тогда, не вставая, заговорил дед Жоров:
   - Я-то, по моему глупому разумению, сделал бы иначе. Кто сеял пускай тот жнет и молотит. Он тогда не будет глядеть - будний это день или воскресенье. Даже малые дети тогда пойдут помогать. А колхозом что - мы не имеем права, не по закону принуждать подростков работать. Подсудное дело! Ну, а все остальное - строительство там или сев - коллективно.
   Не успел Корницкий высказать некоторых своих замечаний по предложению деда Жорова, как Таисия снова вскочила и такое сказала, что старик даже на момент прикрыл ладонью свое морщинистое лицо. Корницкий оживился и веселыми глазами посмотрел на Калиту. Тот хохотнул, но тотчас же снова стал серьезным и внимательным.
   - А еще тебя, такого супостата, партизаны своим кашеваром держали! В подпольной газете расхваливали, как ты вкусно кормил подрывников! Может, и тогда ты уж смотрел не в те ворота. Мой Иван не для того поклал голову на фронте, чтоб я и Костик, как те единоличники, ползали по узенькой полоске! Голосуй, Антон, против деда Жорова! Иначе мы век не дойдем до настоящей жизни!
   - Чего же ты вскипела? - спокойно заговорил старый плотник, когда Таисия села. - Кидается, не разбираясь, как та медведица на теленка! А варить хлопцам в лесу кашу мне военкомат повестки не посылал. Сам добровольно пошел.
   - Отцепись, - вяло сказала Таисия. - Не могу слушать, когда человек говорит не то, что надо.
   - Тихо, товарищи! - прервал спор Корницкий. - Что скажет наш Миколай?
   - А что тут долго говорить? Голосуй, тогда увидишь.
   В это время в дверях показалась Ванда. За ней шел Адам Лабека. Переступив через порог, он стал и привалился к дверному косяку, словно ожидая, что ему сейчас же предложат отсюда выйти.
   - Садись, Адам, - почему-то торопливо сказал Корницкий и объяснил: Ты теперь у нас самый опытный в колхозных делах, дорогой человек. Без твоего совета мы никак не можем обойтись. Вот сейчас мы обсуждали: жать рожь по полоскам или обобществить все посевы и начинать уборку коллективно. Что скажешь ты?
   - А вы будете меня слушать? - квелым голосом спросил Адам.
   Дед Жоров поднял голову и подмигнул Корницкому: "Разве не говорил я тебе?" Председатель понял его взгляд, но ответил Лабеку:
   - Что ты, Адам, сомневаешься! Нам дорого каждое слово, которое поможет "Партизану" снова красоваться на Всесоюзной выставке в Москве. Вот отдохнешь, тогда мы тебя назначим бригадиром. Проявляй тогда свои способности.
   - Лихо его ведает, что тут сказать, - опустив глаза, словно сам с собой проговорил Лабека. - Хорошая жизнь у нас была до войны. Но ведь это ж было давно. Может, тысячу лет назад... Сразу после коллективизации... Когда обобществляли и полоски и коней. По уставу...
   - Значит, ты за обобществление посевов? - терпеливо выслушав немного бессвязную и глуховатую речь Лабеки, спросил Корницкий.
   - Ага... Мне можно идти?
   - Минуточку, Адам. Да садись ты наконец! - уже нетерпеливо промолвил Корницкий. - В ногах, как известно, правды нет.
   Адам Лабека послушно сел рядом с Вандой.
   Предложение обобществить посевы было принято единогласно. Тогда Андрей Калита начал рассказывать о плане уборки и сдаче хлеба государству. Все в этом плане было учтено и рассчитано до последней мелочи. Когда Андрей окончил, Лабека робко спросил:
   - Мне можно?
   - Давай говори, - разрешил Корницкий.
   - У меня только вопрос, - все тем же квелым голосом, но уже с некоторой чуть заметной искоркой заинтересованности заговорил Лабека. Как можно за столько трудодней все выполнить, когда до войны их требовалось на это почти в два раза больше? Помнишь, Андрей, как дружно работали во второй бригаде? И то еле-еле управлялись! И мужчин же тогда сколько было!
   - Мы немного увеличили нормы выработки, Адам, - объяснил Корницкий. Я думаю, что общее собрание их утвердит, как утвердит и весь наш план.
   - Про нормы мы думали, правда, еще до войны, - припомнил Лабека. Человек может выполнить большую работу.
   После уточнения был принят и план уборки. В текущих делах Калита повел разговор о наказании Ефима Лопыря за пьянки.
   Корницкий предложил снять его с бригадирства и оштрафовать на десять трудодней.
   - А кто ж будет заместо Лопыря? - не сдержался дед Жоров.
   - Ты, дед Жоров, - тотчас же ответил Корницкий. - С завтрашнего дня принимай верховное командование над строителями и сдавай готовенькие объекты в срок. За отставание, имей в виду, по головке не погладим. Вот и все наши дела, товарищи.
   Корницкий распрощался, и вышел из землянки. Следом за ним направился и Лабека. Вокруг было тихо. Полный ясный месяц освещал накаты землянок. Повеяло откуда-то сыростью и полынью.
   - Антон Софронович! - все тем же квелым голосом крикнул Лабека. - А мне что завтра делать?
   - Отдыхай, Адам, набирайся сил. Ты должен стать на ноги крепко. Чтоб тебя не валил ветер. Чтобы шагал по земле твердо и уверенно.
   - Меня, Софронович, валил не ветер, а люди.
   - Какие люди, Адам?
   - Всякие...
   - Всякие? Плюнь ты на этих всяких! Ты советский человек, Адам! А советский человек должен с гордостью держать свою голову. Везде и всюду! Не можешь жить без дела - руководи пока что торфоразработками. Это и недалеко от деревни и как раз по твоей силе. Придет жатва - назначим тебя бригадиром второй полеводческой бригады, как до войны.
   КОРОТКАЯ ЛЕТНЯЯ НОЧЬ
   Корницкий вставал в колхозе раньше всех. Еще спали племянники, Настасья, Степан, а Антон Софронович уже поднимался с низенькой железной койки. Он все еще не мог сам одеться, натянуть сапоги. Еще непослушными были пальцы левой руки. Толоконцев уверял, что они с течением времени разовьются, если Корницкий будет аккуратно выполнять так называемую лечебную физкультуру, чаще сгибать и разгибать их. И Корницкий шевелил пальцами, когда вставал, шевелил, идя по улице, даже не давал им покоя во сне. Только бы скорей они окрепли!
   И сегодня, как всегда, Корницкий стал тормошить Степана, чтоб встал и помог ему одеться. И сегодня, как всегда, Степан долго зевал, охал, пока скинул свои ноги с нар.
   - Ненормальный ты человек, Антон! - начинал брат свою старую песню. На дворе еще темно. Разве тебе надо больше других? Коли б мне шел такой оклад, как тебе, так я бы день и ночь спал. В сухой и тепленькой постели. Я вот не могу дождаться, когда тот коммунизм придет. Говорят, что тогда каждый человек что захочет, то и будет получать. Тогда спи сколько хочешь, ешь и пей что захочешь. Рай!
   - Ты, Степан, еще и до социализма не дорос! - перебивал братнину болтовню Корницкий. - Сколько ты вчера обтесал бревен?
   - А тебе уже доложили!.. Сколько было по силе, столько и обтесал. Я их не считал...
   - Старый дед Жоров и тот сделал в два раза больше тебя. Смотри, будешь так работать, оштрафуем, как и Лопыря.
   Степан недоверчиво посмотрел в глаза брата.
   - Как это оштрафуешь? Родного брата?
   - Пойми, что ты, как брат председателя, должен работать, ну, если не больше, так и не меньше, чем все колхозники. А ты даже на работу выходишь позже остальных.
   После такого разговора Степан уже неприязненно стал поглядывать на Антона. Нашелся герой учить своего старшего брата, угрожать штрафами! Приехал сюда от нечего делать, начал хозяйствовать у меня дома, как в своей собственной хате. Можешь себе построить такой дворец и выбираться отсюда хоть сегодня! Но усидишь ли ты там один без моей помощи! Лучше бы ты совсем убрался из Пышковичей!
   В Пышковичах были две пустовавшие землянки. Корницкий перебрался в одну из них. Таисия побелила печь, чисто подмела глиняный пол, вымыла и протерла оконца. Корницкий вздохнул полной грудью, оказавшись вечером сам с собой.
   Но вот минула короткая летняя ночь. Уже давно прогорланил в Пышковичах драчун петух, начало всходить солнце, собрались на ежедневный утренний наряд бригадиры, а Корницкий все не выходил из землянки.
   - Пропал, видно, наш Софронович, - начал волноваться Миколай.
   - Он, может, уж к Москве подъезжает, - позванивая медалями на здоровенной груди, ухмыльнулся Лопырь.
   - Сходи, Таиска, погляди, что с ним, - предложил дед Жоров. - Доложи своему командиру, что его штаб на месте.
   Корницкий тем временем попробовал натянуть сапог на ногу и не смог надеть. Лицо у председателя покрылось потом, в глазах горела злость и бешенство. В ненависти Корницкий швырнул сапог, который полетел к порогу и чуть не угодил в Таисию, входившую в дверь.
   - Хорошо ж ты встречаешь своих колхозников, Антон! - улыбаясь, сказала она и подняла сапог. - Уж не босым ли думаешь выходить на улицу?