Макар Последович. С тобою рядом

   Корницкий медленно сошел с берега в реку. Сперва вода была ему по пояс. Водоросли цеплялись за ноги, затрудняли движение. Шагов через пять ноги уже не доставали дна, и он поплыл, шумно двигая в холодной воде руками.
   - Стой! Не шевелись! - услышал он властный шепот, как только выбрался на противоположный берег.
   Но он уже не мог ни поднять вверх руки, ни пошевелиться, если бы даже того и хотел. Кто-то здоровенный, как медведь, обхватил его своими железными лапищами сзади, оторвал от земли вверх.
   - Оружие есть?
   - Пусти, леший корявый! - почувствовав, что перекинутый через плечо и прижатый пограничником карабин быстро переломит ему хребет, крикнул Корницкий.
   - Ну-ну!.. Не разговаривать!
   Тем временем из темноты вынырнули еще две фигуры. Силач ослабил свои железные объятия и приказал тем, что пришли:
   - Обыщите его!
   Проворные руки быстро нащупали в правом кармане Корницкого пистолет, две привязанные к поясу гранаты, подсумок с винтовочными обоймами, сняли карабин.
   - Вы один перешли границу?
   - Один. Скорее ведите на заставу.
   - Мы сами знаем, что делать. Кто еще должен был тут либо в ином месте перебраться сюда с того берега?
   - Не знаю, - уже трясясь от холода, ответил Корницкий. - Пчелы по ночам не летают...
   Движение вокруг Корницкого приостановилось, и один из тех, кто его задержал, спросил после некоторой паузы:
   - А что они делают?
   - Спят в улье...
   Корницкого привели на заставу. Дежурный, чернявый красавец с двумя треугольниками на петлицах, сперва испытующе взглянул на задержанного большими карими глазами. Потом, встретившись с его взглядом, вскочил из-за стола и крикнул на все помещение:
   - Товарищ командир?! Каким ветром? Я сейчас же доложу начальнику...
   - Подожди, Михаленя, - махнул рукой Корницкий, узнав в дежурном своего бывшего партизана. - На мне нет сухой нитки. Сначала принеси что-нибудь переодеться. Не так просто теперь переходить государственную границу.
   У СВОИХ
   Начальник погранзаставы, у которого в этот день ночевал представитель политуправления погранвойск Осокин, уже собирался укладываться спать, когда ему сообщили, что задержан еще один нарушитель.
   - Слышали вы где-нибудь на других участках о таких происшествиях? спросил начальник погранзаставы у своего гостя. - Это пятый случай за одни сутки! Меня только удивляет, как они пробираются через полицейские и осадницкие кордоны? Вдобавок пилсудчики ввели в Полесье чрезвычайное положение. Все местечки и деревни переполнены карателями. Почти каждую ночь мы видим зарева пожаров. Перебежчики говорили, что это горят крестьянские хаты... В военном училище я и не представлял себе, какая это неспокойная служба на границе!
   - Не думайте, что ваш участок самый трудный, - заговорил гость. - И на Украине, как мне известно, не легче. Нет того обиднее и горше, когда граница поделила народ на две части. Это неестественно, это делается противу самой природы и человеческого разума. Наступит время, и зверские условия, на которые мы вынуждены были согласиться в Риге, будут сметены самой жизнью. А теперь давай взглянем на задержанного.
   Они надели шинели, начальник взял электрический фонарик и потихоньку, чтобы не разбудить жену и дочку, которые спали в соседней комнате, вышел на крыльцо. Осенняя ночь была темная и прохладная. Из лесу, со всех сторон окружающего заставу, тянуло тонким запахом вереска. Посвечивая электрическим фонариком больше для гостя, чем для себя, начальник заставы направился к казарме, окна которой ярко светились.
   Антон Корницкий, сидевший в кресле спиной к дверям, натягивал сапог, когда Михаленя вдруг вскочил из-за стола и стал докладывать о задержании нарушителя.
   - Встать! - холодно и жестко подал команду начальник заставы. Слышите?
   - Это, товарищ начальник, мой бывший командир Пчела... - заспешил дежурный. - Антон Софронович Корницкий...
   Теперь уже заволновался гость начальника заставы, Осокин. Что-то знакомое показалось ему, когда он взглянул на задержанного. А когда тот наконец натянул сапог и повернул лицо, Осокин заметил шрам над левым глазом. Обрадованно и вместе с тем удивленно он крикнул:
   - Антон?!
   - Петр Антонович?! - не менее удивленно и обрадованно воскликнул Корницкий. - Мой крестный батька!.. Вот так встреча! Скажи, можно ли мне, как нарушителю государственной границы, обнять тебя? Или ты сейчас же прикажешь начальнику заставы посадить меня в каталажку? Имей, однако, в виду, что я не оказывал твоим хлопцам никакого сопротивления, даже подарил им карабин, две гранаты, пистолет и сотню винтовочных патронов... Как говорится, добровольно и полностью капитулировал. Ну чего ж ты молчишь, крестный?
   Осокин был почти на целую голову выше Корницкого и глядел на него сверху вниз. Скрестивши на груди здоровенные рабочие руки, на которые когда-то в окопах с опаской поглядывали царские офицеры, он заговорил тихо, но требовательно:
   - Скажи, сын мой, а не пошел ли ты за это время против своей совести? Признавайся, пока не поздно!.. Не проносил ли ты через границу камушек для зажигалок, подошвенной кожи, парфюмерии, известной в этом грешном мире французской фирмы "Коти"?..
   - Нет, батька, - покорно ответил Корницкий.
   - Тогда, сын мой, не заколебался ли ты перед блеском презренного металла, который зовется золотом? Не забыл ли ты, что сказал про него Владимир Ильич Ленин? А может, тебя соблазнили красивые платья и жакеты холеных купеческих и помещичьих дочек и ты отважился принять даже их веру? Исповедуйся, сын мой, ничего не утаивай.
   - Нет, батька, - все тем же покорным голосом продолжал Корницкий. Ничтожества, о которых ты напомнил, не могли повлиять на мои убеждения. Никогда я не забывал, что такое "пауки" и "мухи", нигде не уступал дороги толстопузым...
   - Так подойди тогда ко мне, сын мой... поцелуемся!
   Михаленя и начальник заставы, улыбаясь, слушали и глядели на этот необычный для заставы ритуал. Осокин, чуть пригнувшись, обнял Корницкого и оторвал от полу. Потом то же самое попробовал сделать и Корницкий с Осокиным, но у него не хватило силы: "батька крестный" оказался достаточно весомой особой!
   - В окопах под Барановичами ты был намного легче, - сказал он Осокину деланно печальным голосом. - Видать, советский строй, тихие и мирные дни иной раз содействуют прибавлению веса. А по ту сторону границы, под постоянным надзором полицаев и карателей, ты был бы легкий, как пушинка. Особенно во время облавы, когда тебе приходится ходить словно по лезвию бритвы...
   Купание в холодной речке, видно, давало о себе знать. Переодетого во все сухое Корницкого колотил озноб. Осокин заметил, что губы у его крестника посинели.
   - Ну, пошутили немного и хватит, - уже серьезно заговорил Осокин. Тебе надо выпить горячего чаю и лечь в теплую постель... Пошли!
   Дома начальник заставы поставил на стол шумящий самовар и, пошептавшись с Осокиным, достал из буфета бутылку водки.
   - Лучший способ вылечиться от простуды - это выпить на ночь горячего чаю с водкой, - садясь напротив Корницкого, сказал Осокин. - А потом мы накроем тебя что ни на есть теплее. Ты хорошенько пропотеешь и утром встанешь здоровее, чем был.
   Начальник заставы тем временем нарезал на тарелку ветчины, поставил масло. На белоснежной скатерти в красивой фарфоровой хлебнице лежали белые ломти пшеничного пирога. Корницкий обвел взглядом комнату. Два высоких окна, рамы и подоконники которых выкрашены цинковыми белилами, на стенах свежие обои... Новый буфет, новые стулья и кресла, легкие гардины и зелень цветов на замысловатых подставках - все это вызвало у него загадочную усмешку. Осокин, внимательно поглядевший на Корницкого, спросил:
   - Ты чего улыбаешься?
   - Так себе. Вспомнил кое-что...
   - Например.
   - Может, скажу завтра. Сегодня уже поздно.
   - Что ж, подождем до завтра, - спокойно промолвил Осокин. - А теперь выпей водки с горячим чаем и поужинай.
   - Слушаюсь, крестный.
   Его уложили на диване и тепло укрыли, хотя в столовой было совсем не холодно.
   Обстановка квартиры начальника заставы и госпитальная чистота постели за несколько шагов от границы, которая перерезала Белоруссию на две части, насторожили Корницкого. Но он был так утомлен и вдобавок простужен, что решил поговорить обо всем этом после отдыха.
   ЕГО ЗОВУТ "КОМВУЗ"
   Петр Антонович проснулся почти одновременно с хозяином, когда синий рассвет только что заглянул в окно. Корницкий еще спал. Тулуп, которым его вечером укрыли поверх одеяла, свалился и лежал на полу. Осокин, ступая босыми ногами по прохладному полу, тихо подошел к дивану. Корницкий дышал ровно. Светлые его волосы свалялись и закрывали высокий лоб. Видно, он хорошо ночью пропотел. В ровном дыхании не слышалось даже самого легкого хрипа. Значит, переправа по ледяной воде обошлась счастливо, безо всяких последствий. Осокин на цыпочках вернулся в хозяйский кабинет, плотно прикрыл за собой дверь.
   - Пчелка ваша жива? - тихонько спросил начальник заставы.
   - Сдается, все в порядке.
   - Вы давно знаете Корницкого?
   - С тысяча девятьсот шестнадцатого года. Встретился с ним в окопах под Барановичами. Он, как и я, командовал взводом. В то время наша партия проводила огромную работу, чтобы превратить войну империалистическую в войну гражданскую. Я начал приглядываться к Корницкому, расспрашивать про него солдат. Складный такой, даже немножко щеголеватый унтер оказался сыном крестьянина из-под Бобруйска. Окончил церковноприходскую школу в своей деревне и организованные земством курсы садоводов. Дальше учиться не хватало средств. Корницкий попробовал устроиться садовником в соседнем поместье. Там только посмеялись над ним. В начале войны хлопца мобилизовали в армию и направили в полковую школу, из школы - сразу в окопы. Поразговаривал я с ним с глазу на глаз один раз, другой. Вижу, заинтересовало его. Начал он рассказывать мне про порядки в деревне. Я ему - про фабричное житье. И выходило, все должно быть не так, как есть, а иначе...
   Корницкий прочитывал все, что я ему давал: листовки, брошюры, хорошо зная, что его ожидает, если их у него найдут. После Февральской революции, когда фронт начал разваливаться, Корницкий вместе со многими двинулся домой. Сотни километров он тащил с собой винтовку, наган, две гранаты, три сотни патронов. В своей волости он помогал организовать Советскую власть, отбирал землю у помещиков. А как только немцы нарушили перемирие и захватили значительную часть Белоруссии, Корницкий, по поручению партийного подпольного комитета, организовал из бывших фронтовиков партизанский отряд и стал зачинателем борьбы с оккупантами. После изгнания Красной Армией кайзеровских захватчиков мы приняли его в партию. Я первый дал ему рекомендацию. С того времени он в шутку и стал меня звать крестным батькой. Мы направили его в Москву на курсы командиров. Потом Корницкий участвовал в разгроме Юденича под Петроградом, Деникина на юге, чтобы как можно скорее вернуться в Белоруссию и начать борьбу за освобождение родной ему земли от белополяков. Мне кажется, он навсегда стал профессиональным военным. Самое интересное, что за десять лет боев на фронте и в партизанах Корницкого ни разу не царапнула пуля.
   - Мне Михаленя рассказывал про их налет на поезд воеводы, - заговорил начальник заставы. - Я думаю, что это была большая удача.
   - Нет, это был точный расчет.
   Осокин говорил и прислушивался, что делается в столовой. Там было по-прежнему тихо. Корницкий, видать, спал. Одевшись, они осторожно приоткрыли дверь, чтоб на цыпочках пройти на кухню к умывальнику. Постель Корницкого была пуста. Осокин весело улыбнулся и покачал головой.
   - Видишь, что творится на свете? Пока мы болтали, его и след простыл. Может, снова драпанул на Запад?
   - Теперь не так легко пройти, Петр Антонович. Хлопцы у меня надежные.
   - Ты знаешь своих хлопцев, а я - Корницкого, - в задумчивости отвечал Осокин. - Видно, что-то серьезное там произошло, если он так неожиданно тут появился. Да и вид у него не ахти какой веселый.
   Корницкого не было и на кухне. Мыло было мокрое, и Осокин понял: крестник успел помыться. Рассвело. На площади перед казармой проходили строевые учения красноармейцев. В большинстве это были комсомольцы, которых манила суровая романтика службы на границе. И в тихий солнечный день и в непроглядной ночной тьме, притаившись возле куста либо толстого комля сосны, зорко вглядывались они в ту, чужую сторону, откуда могли появиться непрошеные гости.
   Работая в политуправлении погранвойск, Осокин часто выезжал на заставы, беседовал с командирами и красноармейцами, помогал наладить и улучшить их быт, отдых. Он общался с крестьянами пограничных деревень и коммун. Люди любили и уважали Осокина за его спокойный характер.
   - А я, дядя Петя, уже не сплю, - услышал он за спиной веселый детский голос. - И мамка моя тоже не спит.
   - Разве я не говорил, что ты самая усердная пограничница! - подымая на руки четырехлетнюю дочку начальника заставы, засмеялся Осокин. Хочешь, Зиночка, поехать со мною в Минск?
   - Поедем, - охотно согласилась Зиночка.
   - Ах ты озорница! - воскликнула вошедшая в это время на кухню жена начальника заставы. - Покидаешь тут одних папу и маму?
   - Нет, нет, - закричала Зиночка. - Мы и вас возьмем в Минск. Поехали! Ту-ту-у...
   Дядя Петя сразу же превратился в паровоз. Он засопел, зафыркал и тронулся с места. Зиночка крепко вцепилась своими пухленькими пальчиками в его густые рыжеватые волосы, счастливая от веселого путешествия. "Паровоз" не только фырчал, как самый настоящий паровоз, но объявлял, где они проезжают: станция "Кухня", разъезд "Столовая", город "Кабинет". Потом девочка соскользнула на пол и убежала в кухню. В это время вернулся Корницкий со своим бывшим партизаном Михаленем. Карие глаза Михаленя были чем-то опечалены, красивое смуглое лицо неподвижно. На вопрос Осокина, что случилось, Михаленя сообщил про случай на границе. Под самое утро как раз напротив наших секретов пилсудчики схватили подростка, которому оставалось пробежать, может, всего десять шагов, чтобы оказаться на нашей стороне. Его повалили на землю и начали избивать шомполами, сапогами, а после, уже бесчувственного, поволокли от границы.
   - А вы, товарищ Михаленя, чего хотели от пилсудчиков? - сухо спросил Осокин. - Чтобы эти верные прислужники панов водили наших людей под руки, обнимались с ними, как братья?
   - Нет, товарищ Осокин, я знаю, что волк всегда остается волком, хоть тысячу раз назови его зайцем. Но я, товарищи, например, не выдержал бы, чтоб на моих глазах так издевались над человеком, да еще подростком. А мы, коммунисты, вынуждены сидеть в секрете рядом и делать вид, будто нас тут совсем нет. А-а? Почему я не имею права, видя все это, встать и крикнуть: стой, гад, ты что вытворяешь?
   Выслушав такое горячее выступление Михалени, Осокин почему-то сперва внимательно поглядел на Корницкого. Но его крестник в эту минуту чрезмерно пристально изучал узоры занавесок на окне.
   - Послушайте, что я вам скажу сейчас, - обращаясь и к Михалене и к Корницкому, каким-то торжественным тоном заговорил Осокин. - Очень похвально, что в вас есть такие хорошие чувства, но надо помнить, что мы находимся не на обычной крестьянской меже, а на государственной границе. Самовольничать тут нельзя. Подумаешь, что ж там такого, если наши секреты подымутся в полный рост и подадут команду прекратить издевательство над человеком? Либо откроют пальбу и кинутся помогать обиженному? Это, товарищи, уже называлось бы не обычной соседской сварой, а военным конфликтом, вмешательством одного государства во внутренние дела другого. Однако, уничтожая и изгоняя прочь с нашей земли их кровавых посланцев, ни один красноармеец не переступил в минуту самого большого гнева государственной границы...
   - Петр Антонович, - вдруг, перестав разглядывать узоры гардин, спросил Корницкий, - а ты думаешь, мы правильно сделали, если рассуждать по-военному? Прекратив погоню на границе, мы тем самым позволили главным убийцам и палачам спасти свою шкуру. Многие из этих белогвардейцев осели теперь в жандармерии, стали карателями... Правильно ли это?
   Осокин повернулся к Корницкому:
   - Уж и не знаю, Антон, что сегодня в твоей голове! Пусть себе и так: с точки зрения военного человека мы, может, сделали немножко и не то, но политически поступили правильно. Мы заставили кой-кого на Западе задуматься и принять хотя бы для сведения, что держим слово, соблюдаем подписанные нами международные договоры о государственных границах. А насчет того, что многие белогвардейцы успели убежать, мы сами виноваты. Разве тогда наша граница была такая, как сегодня? Разве она так охранялась, как сейчас? Да ты теперь не пройдешь и версты от границы, чтоб тебя не заметили как постороннего человека и не сообщили на заставу! Сотни нарушителей задержаны пионерами, комсомольцами, крестьянами. Можно уже сказать, что границу охраняют не только те, кому это непосредственно поручено, а весь народ. Покуда ты, Антон, там партизанил - мы тут не спали. Видел, как выглядит застава?
   - Видел, - нехотя буркнул Корницкий. - Отгораживаемся от своих родных братьев, как от каких-то прокаженных. А не ты когда-то говорил мне, что коммунизм сметет все границы? А-а? Забыл?
   - Нет, не забыл. Говорил и сейчас говорю.
   - Так зачем же их так укреплять? Разве только для того, чтобы коммунизму труднее было их сметать? Нет, крестный, как хочешь, но мне много чего-то непонятно. Когда-то мы вместе с тобой били буржуев, купцов, отбирали у них фабрики, землю, магазины, а теперь говорим, что трогать этих эксплуататоров и кровососов несвоевременно. Пройдет еще какой-нибудь год, и мы, чего доброго, начнем просить прощения у этой сволочи...
   - Да что такое ты несешь? - с удивлением спросил Осокин. - Кто тебе сказал, что бить паразитов несвоевременно?
   - А разве ты не слышал про новое постановление Центрального Комитета Коммунистической партии Западной Белоруссии? Там черным по белому написано, что вооруженную борьбу против пилсудчиков надо считать несвоевременной.
   - И правильно написано. Значит, мы еще не подготовлены для всенародного выступления. Видать, там еще написано про усиление массовой работы, про агитацию и пропаганду среди рабочих и крестьян. А это тоже самое - борьба!
   - Это проповеди, крестный!
   - Такие, как ты называешь, проповеди бывают временами страшнее для оккупантов, чем твои партизанские налеты. Нет, браток Антон, мне сдается, что тебе следует подучиться. Отстал ты от жизни за последнее время. И здорово отстал! Не зря твою особу направили сюда. Теперь я тебя из своих рук не выпущу.
   - Нашел мальчишку! Может, еще захочешь меня манной кашкой кормить? Поить, как грудного младенца, разбавленным молоком?
   - Замри! - с притворной суровостью прикрикнул Осокин. - Если не хочешь, чтоб я тебя как злостного нарушителя государственной границы посадил в каталажку! Поедешь ты теперь в Минск, там есть у меня хорошо знакомый дядька, который как раз тебе пригодится.
   - А как его звать? - без интереса, думая о чем-то ином, спросил Корницкий.
   - Его зовут "комвуз".
   - Как, как?
   - "Комвуз" - коммунистический университет.
   Знакомство Корницкого с комвузом затянулось на целых три года.
   ЖАЖДУЩИЕ ПРОСВЕЩЕНИЯ
   Ему казалось, что навсегда отошли в прошлое темные партизанские ночи, грозные зарева пожаров над ненавистными гнездами помещиков и полицейских. Вокруг него были люди, занятые исключительно мирными делами. Столицу Белоруссии Корницкий помнил, как город, переполненный во время первой мировой войны вооруженными солдатами, офицерами, а позже красноармейцами. Теперь Минском завладела, казалось, бесчисленная армия школьников и студентов. Никогда раньше этот город не видал столько людей с книгами и тетрадями под мышкой! Создавалось впечатление, что и Октябрьская революция произошла словно для того, чтобы как можно больше посадить народу за парты. Под школы, техникумы, рабфаки, общеобразовательные курсы, институты были отведены лучшие и наиболее просторные дома. Для Государственного университета строился неподалеку от Виленского вокзала даже специальный городок. Маляры, плотники, столяры днем работали, а вечером, не глядя на усталость, спешили кто в кружки по ликвидации неграмотности, а кто на курсы. Конка, в ту пору единственный вид общественного транспорта, не успевала перевозить жаждущих просвещения пассажиров, и многим из них приходилось за четыре и пять километров ходить пешком. Корницкого волновала эта неуемная тяга к знаниям, особенно людей постарше, людей его поколения, которым раньше двери в школу были закрыты. Теперь пожалуйста, учись на кого хочешь! Бывшие фронтовики и партизаны, которые по многу раз находились на волосок от смерти, победители белогвардейских и иностранных полчищ, буденовцы и чапаевцы покорно сидели на одной парте с хлопцами и девчатами и волновались, как дети, перед зачетами или экзаменами.
   Не меньше волновались и преподаватели. Привыкшие за многие годы своей работы к определенным слушателям, они иной раз забывались и вместо "товарищи" говорили "господа". Тогда "господа", которые из-за холода сидели на лекциях в потрепанных военных шинелях либо в крестьянских тулупах, громко хохотали над преподавателем. Наиболее горячие не сдерживались и тут же заявляли, что господа давно убежали за границу, а здесь хозяевами остались простые люди - товарищи.
   Некоторые студенты осуждали даже хорошо одетых своих товарищей. Белая выглаженная рубашка, начищенные до блеска сапоги или ботинки вызывали насмешку. Ведь многим студентам того времени хорошо одетый человек напоминал царских чиновников и управителей поместий. А теперь богато и кричаще одевались нэпманы, их сынки и дочки. Дорогие ткани, золотые часы и контрабандная заграничная парфюмерия были не по карману человеку, который живет только своим трудом. Всем этим могли пользоваться те, у кого были свой собственный магазин, свой ресторан или мастерская с наемными рабочими.
   Корницкого возмущали сытые самодовольные физиономии новых дельцов и предпринимателей. Однажды, после занятий в комвузе, он зашел к Осокину на квартиру взять у него "Этику" Спинозы*. Осокины как раз обедали. Посреди стола, вывернутая из кастрюли, еще дымилась бабка**, которую любил и Корницкий. Жена Осокина, Марья Тарасовна, нарезала ее и раскладывала на тарелки. Сперва детям - Васильку и Людочке, а потом уж и хозяину. Поздоровавшись и пожелав приятного аппетита, Корницкий хотел пройти в кабинет Осокина, но Марья Тарасовна загородила ему дорогу.
   _______________
   * С п и н о з а (1632 - 1677) - голландский философ-материалист.
   ** Б а б к а - блюдо из картошки.
   - Подождите, подождите, уважаемый студентик! А ну марш за стол. Я сегодня будто знала, что вы зайдете, и потому не поленилась приготовить наше любимое блюдо. Вот ваша тарелка.
   - Мне что-то не хочется, - попробовал было сдержать самого себя Корницкий. - Словно я нарочно торопился к вам на обед.
   - Никогда не криви душою, крестничек, - отозвался из-за стола Осокин. - Садись, покуда я не рассердился и не взялся за ремень.
   Василек и Людочка рассмеялись от такой угрозы. Марья Тарасовна тем временем положила на тарелку Корницкого щедрую порцию бабки, налила из глиняного кувшина стакан молока.
   Когда Корницкий сел и принялся за еду, Осокин предупредил:
   - Имей в виду, надо быть всегда послушным в этом доме, где есть и Спиноза, Дидро, и Фурье. Кроме того, я раздобыл сегодня Гельвеция*, который весьма интересно рассуждает об уме.
   _______________
   * Д и д р о (1713 - 1784), Ф у р ь е (1772 - 1837),
   Г е л ь в е ц и й (1715 - 1771) - французские философы-материалисты.
   - За Гельвеция, Петр Антонович, я готов съесть всю вашу бабку, - с деланной покорностью отвечал Корницкий. - Даже без молочной приправы.
   - То-то ж, - буркнул довольный Осокин. - Такую бабку может приготовить только Марья Тарасовна и никто иной на всем свете.
   - Ах, чтоб ты скис! - засмеялась хозяйка и обернулась к Корницкому. Знаете, Антон Софронович, чего он так подлизывается?
   - Пока что нет.
   - Хочет снова выманить деньги на книжки! Должно быть, приглядел уже, может, даже договорился. Недаром перед обедом шептался в своем кабинете с этим букинистом...
   Осокин работал и учился на вечернем отделении юридического факультета Белорусского государственного университета. Никто в политуправлении погранвойск округа не любил так книг, как Осокин. Он выбирал книги в книжных лавках, отыскивал на рынке. Эта его страсть обходилась в копеечку. Марья Тарасовна поначалу перечила, говорила, что книжки теперь можно брать читать бесплатно в библиотеках. Петр Антонович охотно с этим соглашался, а через два-три дня с таинственным видом обращался к жене:
   - Ты слышала когда-нибудь про Буало?* Хочешь, я тебя с ним сегодня познакомлю?
   _______________
   * Б у а л о (1686 - 1711) - французский критик, теоретик
   классицизма.
   - Сколько? - строго спрашивала Марья Тарасовна.
   - Да пустяки. Каких-нибудь два рубля. Понимаешь, "Поэтика". Вот прочитаешь и подивишься, как мало мы еще знаем...
   После обеда Осокин и Корницкий пошли в кабинет, одна стена которого была вся заставлена высокими от полу до потолка полками. Книгами осокинской библиотеки Корницкий пользовался довольно часто. Но сегодня у него было и особое дело.
   - Ты, крестный, читал стихотворение "Свидание" Молчанова в "Комсомольской правде"? - спросил Корницкий, плотно закрыв дверь, словно не желая, чтоб их разговор услышала Марья Тарасовна.