Макар Последович. С тобою рядом

   Чувствуя за собою такую силу, Лазаревская однажды не выдержала и на вопрос Яшки Бляхмана, с кем это она была вчера в кино "Спартак", ответила:
   - Что, снова получил сигналы? Так знай, меня пригласил сын князя Радзивилла! С кем же может идти в кино дворянка Лазаревская?!
   - Ну, ты не выдумывай, - ероша растопыренными пальцами шевелюру, беззлобно сказал Бляхман. - Я у тебя ведь так просто спрашиваю.
   - Как спрашиваешь, так и отвечаю. Мне, Яшенька, надоела твоя мышиная игра в бдительность...
   Девушка и сама еще не понимала, чем привлекал ее Корницкий. Может, тем, что не очень выхвалялся своим прошлым. Рассказывали, что однажды, когда Корницкого начали расспрашивать про его героические дела, он только скупо улыбнулся и ответил:
   - Всё выдумали! Ну какой из меня, школьника, может быть герой? Как только подходят экзамены или зачеты, так у меня вся душа в пятки от страха...
   Вечером, сидя рядом с Лазаревской в театре, Корницкий зачарованно глядел на сцену, где Кастусь Калиновский, переодетый в форму офицера царской армии, вел разговор со своим злейшим ворогом - виленским генерал-губернатором Муравьевым. Лазаревская дотронулась до его локтя и хотела что-то спросить. Корницкий вздрогнул, удивленно поглядел на Полину, видать недовольный, что ему помешали следить за развитием событий. И, хотя Поля еще ничего не успела сказать, Корницкий замахал рукой и прошептал:
   - Цсс! После!..
   Когда начался антракт, они вышли в фойе. Лицо Корницкого было возбужденное, глаза поблескивали. Лазаревская заметила, что среди зрителей у Корницкого много знакомых. Некоторые из них занимали высокие государственные посты, но они здоровались с ним за руку, как с близким другом. Секретарь Центрального исполнительного комитета Лайков, светловолосый силач и красавец, еще издали весело закивал головой и спросил:
   - Ну как, Антон? Понравилось?
   - Посмотрим дальше, - словно нехотя отвечал Корницкий. - Мне кажется, что есть некоторая надуманность. Надо ли было Калиновскому, руководителю восстания, лезть в это волчье логово? А пока что пьеса мне понравилась. Временами я забывал, где нахожусь, и очень хотелось кинуться на помощь. Но в этом уже заслуга актеров. Полина Федоровна в восторге от их игры.
   - Полина Федоровна? - переспросил было Лайков. - А кто такая Полина Федоровна?
   Лазаревская во время разговора Лайкова с Корницким чуть отступила в сторону. Теперь Корницкий озабоченно оглянулся, подхватил ее под руку и проговорил:
   - Знакомьтесь. Это, Максим Степанович, Полина Федоровна - моя жена.
   Такого внезапного и своеобразного признания Лазаревская совсем не ожидала. Что это: безобидная шутка или, может быть, даже издевка? Не успела она возразить и рассердиться на такое своевольство, как Максим Степанович пожал ее руку и заговорил с чувством:
   - Я очень рад, Полина Федоровна, что Антон Софронович наконец стал-семейным человеком. Мы уже считали его вечным солдатом-добровольцем. Стоит только где-нибудь начаться какой несправедливости, как Антон летит туда, чтобы помочь обиженным. Правда, от подобных вмешательств ему нередко достаются лишь одни шишки, а пирогами пользуются другие. Будем надеяться, что теперь он немного успокоится. Заходите, пожалуйста, к нам в свободную минуту.
   Кроме Лайкова, оказалось много и других знакомых Корницкого. Партийные работники, ученые из института белорусской культуры, инженеры, командиры Красной Армии, которые по-дружески здоровались с Антоном Софроновичем. Многие названные Корницким фамилии она часто встречала в печати. Теперь, познакомившись с ними, Лазаревская удивлялась тому, что ее представления об этих людях раньше были совсем иными. Например, автора заученной на память поэмы "Босые на вогнище" она представляла стремительным и неспокойным богатырем, а перед нею стоял на диво скромный, удивительно тихий человек среднего роста, с мягким, как будто виноватым взглядом. С ним была его красавица жена, актриса, которая исполняла роль главной героини в фильме "Гришка-свинопас". Лазаревская узнала ее сразу. Ей только не понравилось, что актриса курила и как-то невнимательно относилась ко всему окружающему.
   - Гляди, Владя, наш повстанец тоже пришел на премьеру, - услышала Лазаревская чуть гортанный голос. - Ну, понравилось вам, товарищ Корницкий, как боролись за волю наши деды?
   Лазаревская обернулась на голос и увидела, не веря своим глазам, за какой-нибудь шаг от себя Янку Купалу.
   Знакомя Полину с прославленным поэтом, на этот раз он не повторил того, что сказал Лайкову.
   - Полина Федоровна, - сказал он просто, - тоже захотела посмотреть новый спектакль. Это, дядька Янка, слушательница рабфака.
   - И вы, Антон, видать, уже завербовали ее в свой партизанский отряд? - улыбаясь, спросил Янка Купала. - Четыре миллиона белорусов еще стонут под шляхетским ярмом. Быть того не может, чтоб вы согласились с тем, что делается по ту сторону границы.
   - Нет, дядька Янка, - тихо, но убежденно ответил Корницкий. - Я верю в скорое воссоединение белорусского народа. Ах, если б вы знали, с какой жадностью там слушают каждое слово минского радио! У меня сегодня ночует Василь Каравай. Помните, я вам про него рассказывал? Он неделю тому назад в хате одного радзивилловского лесника слышал стихотворение "А в Висле плавает утопленник". Ваши слова несутся через все границы, минуют всех жандармов и шпиков, чтоб вдохновлять и подымать людей на борьбу за свои права.
   - Василь Каравай, ваш помощник, жив? - быстро спросил Янка Купала. Я очень рад, - продолжал он. - Знаете что: зайдите, пожалуйста, с ним завтра ко мне.
   - Благодарю за приглашение, дядька Янка. Но мы можем помешать вам работать...
   - Еще что выдумали! - замахал руками поэт. - Я сам знаю, кто мне мешает, а кто помогает. До вечерних последних известий у меня найдется часик-другой свободного времени...
   - Правда, товарищ Корницкий, мы вас завтра будем ждать, - вмешалась в разговор мужчин жена поэта Владислава Францевна. - Янка мне совсем задурил голову, не обиделись ли вы за что-нибудь на нас, что забыли дорогу к зеленому тополю на Октябрьской улице.
   - Не упрашивай его, Владя! - деланно строгим голосом промолвил Янка Купала. - Ему ж будет хуже, если я сам к нему приду да еще приведу с собой целый батальон молодежи.
   Как не раз слышала Полина, семья Янки Купалы была одна из самых радушных и гостеприимных в Минске. Начинающие молодые писатели - студенты, селькоры и рабкоры, преподаватели литературы средних и высших школ часто попросту заходили к прославленному поэту-песеннику, чтоб прочитать ему свои произведения или получить совет. Однако, прежде чем заговорить о деле, Иван Доминикович спрашивал у посетителя, не желает ли он подкрепиться чем-нибудь. "Владя! - слышалось тогда из кабинета. - Зайди, пожалуйста, сюда на минутку".
   И Владислава Францевна уже спешила на этот зов, чтоб поскорее угостить человека, которого, может быть, только первый раз видела в глаза. Эта постоянная тяга к знакомству и встречам с людьми была жизненной потребностью знаменитого поэта Белоруссии. Его привлекало и захватывало все новое, что появлялось в хозяйственной и политической жизни республики и всей Советской страны: каждый новый завод, электростанция, коммуна. Особенно радовала его молодежь, комсомольцы, орлята, как он ласково их называл. Ивана Доминиковича и Владиславу Францевну уже обступили другие люди, а в душе Лазаревской неотступно звучали дорогие сердцу строчки:
   Эй, орлята! Шире крылья,
   Взвейтесь выше в битве ярой
   Над былым, что спит в могиле,
   Над недолей жизни старой!
   Она на память выучила все стихотворение, раза два читала его вслух подругам. И сегодня впервые встретилась с глазу на глаз с автором этих строк.
   Как хорошо, что она познакомилась с Корницким! С ним она входила в новый для нее мир уважаемых людей, за деятельностью которых следит вся республика. И эти люди уважали Корницкого. "Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу, кто ты", - припомнилось ей под конец спектакля.
   Корницкий тем временем по-прежнему внимательно следил за происходящим на сцене. Лицо его было напряженным, губы стиснуты. Когда занавес стал опускаться, он вскочил с кресла и громко захлопал актерам. И ни у кого другого не видела Лазаревская такой непосредственной радости, такого большого волнения, как у Корницкого.
   - Это здорово! - с сияющими глазами промолвил он. - Жалко, что Василь не мог с нами пойти. Он бы рот разинул от восторга!
   "МЫ СКОРО УВИДИМСЯ, ПОЛЯ!"
   Лазаревская ожидала, что, прощаясь в этот вечер, они сговорятся о следующей встрече. Может быть, даже завтра. Но Корницкий почему-то молчал. Правда, завтрашний день у него весь заполнен: учеба, партийное собрание после занятий, встреча с Янкой Купалой...
   - Мы скоро увидимся, Поля, - крепко пожимая руку, неожиданно назвал он ее по имени. - Обязательно! Мне очень хорошо с вами. Я о многом тогда забываю и вместе с тем многое вспоминаю.
   Однако встретились они только через месяц. Корницкий, как знала Лазаревская, был очень занят то устройством своего помощника Василя Каравая в комвуз, то выездом в командировку. Между прочим, он прислал ей откуда-то из-под Витебска письмо, в котором восхвалял красоту Наддвинья: могучие сосны необъятных боров и криничную чистоту многочисленных озер. "Напрасно болтают некоторые знатоки про однообразный и скучный пейзаж Белоруссии, - писал Корницкий. - Как на севере, так и на юге нашей республики есть красивейшие места. И не замечать их может разве что слепой или равнодушный ко всему живому человек. Представьте себе дорогу, которая вьется промеж взгорков, заросших сосняком, вбегает в деревню и потом круто вздымается вверх. Все выше и выше. Въедешь на самый верх горы, глянешь оттуда вперед, и сердце твое встрепенется от восторга. Раскинулась прямо перед тобой далеко внизу голубая, как небо, равнина озера. А вокруг него золотая осенняя оправа: березняк, осинник, орешник, ясень, клены. Можно часами любоваться оранжевым и светло-желтым убранством деревьев. И это нисколько вам не наскучит! Проедешь километра три-четыре, а там снова озеро, к самой воде которого подошли дружной темно-зеленой громадой высоченные ели... Так, любуясь окружающей красотой, доехал я до места своего назначения - коммуны "Ленинский путь".
   Корницкий не писал, зачем он поехал на Витебщину. Но во всяком случае совсем не для того, чтобы любоваться в напряженные дни учебы красотами природы.
   Да Лазаревская не очень и интересовалась его делами. Ей хотелось только одного: как можно скорее с ним повидаться, снова услышать его голос. К каждой встрече она готовилась, как к большому празднику.
   Она уже не чувствовала никакой злобы ни к Бляхману, ни к кому из тех, кто выступал против нее. Наоборот, она весело первая здоровалась с ними при встрече.
   Василь Козелько, который валил на собрании в одну кучу и правых и виноватых, даже чуть не захлебнулся от удивления.
   - Видали, хлопцы, как выглядит Лазаревская после такой лупцовки? взволнованно говорил он однажды своим товарищам. - Стала легкая, как ласточка. И улыбается каждому встречному. Видать, коли человека взгреть как следует, так он становится лучше и умнее.
   - А ты как думал? - деланно серьезно поддержал такие выводы Михась Сорока. - Очень жаль, что на том собрании не взгрели тебя...
   Они разговаривали в длинном и гулком коридоре после очередной лекции и не заметили, как к ним подошел незнакомый человек в желтой кожаной куртке, которая, казалось, трещала на его широких плечах.
   - Здорово, братва! - басовито промолвил он. - Не можете ли вы сказать, где можно найти Полину Лазаревскую?
   - Она только что тут проходила, - внимательно оглядев незнакомца, ответил Михась Сорока. - Пойдемте со мной. Я помогу вам ее разыскать.
   - Вот спасибо, браток! - усмехнулся в свои рыжие усы незнакомец. Весело тут у вас. Можно сказать, одна молодежь. И девчат больше, чем у нас.
   Человек в кожаной куртке был Василь Каравай. Найдя Лазаревскую где-то в конце коридора, он передал ей записку от Корницкого.
   Если б Василь и не назвал себя, Лазаревская узнала б его сразу по его аккуратным рыжим усам на широком лице, по его могучей фигуре. Пока Лазаревская читала записку, бывший помощник Корницкого исподтишка изучал дивчину и, видать, остался вполне доволен выбором своего командира, так как тотчас же неприметно провел по своим усам рукой и искоса глянул на свою куртку, чтоб смахнуть с рукава чуть заметную пылинку. Встретившись с Корницким, Василь передал ответ Лазаревской и сказал:
   - Знаешь, Антон, что я тебе скажу? Не нравятся мне ваши встречи на каких-то, как вы уговариваетесь, прежних местах! Лучше ступайте в загс и оформляйте все по порядку. А то и эта королева зробит, як Таиса... У таких пригожих девчат от хлопцев никогда отбою нет.
   - Благодарю, сватушка, за совет, - усмехнулся на такое решительное предложение своего друга Корницкий. - Но мы еще мало друг друга знаем.
   - Чудак человек! Разве ж это комвуз, чтоб тянуть целых три года? Это ж чисто сердечное дело, и его нельзя откладывать. Мало ли какой хлопец подвернется ей завтра, и тебе снова выйдет отставка. Да оно как-то в комнате веселей, коли в ней живет женщина! Тогда совсем по-иному глядишь на мир... Понимаешь, заведутся на столе всякие цветки, какая-то уютность... а то как в казарме. Сидишь тут по вечерам, как тот бирюк...
   Каравай, расписывая неуютность холостяцкого быта и холостяцкой комнатки Корницкого, даже плюнул. Корницкий с веселым удивлением поглядел на своего друга. Потом встал с дивана и, засунувши руки в карманы, прошелся к окну, а оттуда к дверям. Поглядел, плотно ли они заперты, и спросил у Каравая:
   - Послушай, Василь, с какого времени ты стал таким завзятым сторонником семьи? Что случилось? В отряде я слышал от тебя другие проповеди!
   - Мало ли что было в отряде! - избегая пытливого взгляда Корницкого, буркнул Каравай. - Что было, браток, то сплыло...
   - Нет, не сплыло! Говори сразу, что произошло?
   - Да чего ты ко мне прицепился! - уже не выдержал Каравай. - Ну, понимаешь... Вчера я записался в загсе. Хорошая девушка. Ее зовут Верой...
   - Эх ты, революционер!.. Даже мне, своему другу, ничего не сказал!
   - А как я мог тебе сказать, когда тебя не было в Минске. Пошлют тебя куда в командировку на год ли, на два, так я должен сидеть и ждать, покуда ты вернешься? Дураков нету! Вот собирайся и сейчас же пойдем ко мне. Увидишь, что я не ошибся...
   - А вдруг завтра вызов: "Василь, собирайся!" Как ты теперь будешь?
   Василь Каравай вскочил со стула:
   - Одно другому не помеха, Антон! Сам увидишь. Я от тебя не отстану ни на шаг...
   Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
   ______________________________
   ПЕСОК И ВОДА
   Крым. Южное гористое побережье. Седая и вечно неспокойная грива морского прибоя. Волны одна за другой набегают на берег, шуршат и шипят в разноцветной галечной россыпи. Белые, как соль, черные, как уголь, зеленые, серые, мутно-водянистые камни перекатываются один через другой, подскакивают в шипучей пене и, ненадолго блеснув в прозрачной пленке воды, осыпаются назад, как бы для встречи новой волны. А волны идут и идут без конца, грозно вздымая перед самым берегом крутые зеленоватые бока, тряся белой гривой и с глухим, тяжким стоном обрушиваясь на теплый песок, чтоб полежать тут и погреться после холодного и неприветливо темного морского бездонья. Но никогда нет волнам ни покоя, ни отдыха. Морская бездна уже зовет их в свои темные недра, стягивает с песчаной постели, высасывает до последней капли своим ненасытным жерлом, чтоб снова выбросить их на поверхность и гнать перед собою: пусть точат и обмывают каменную россыпь, бьются с береговыми скалами и горами, вершины которых поднимаются над морем выше облаков. Одни из этих гор одеты кудрявой зеленью кустарников, другие подставили свою голую каменную грудь ветру и солнцу.
   Уже целую неделю Антон Корницкий, встав перед восходом солнца, каждый день бродил по прибрежному песку курорта. Сперва он никак не мог привыкнуть к неумолчным глубоким вздохам моря. Даже в самую тихую погоду оно не успокаивалось и глухо вздыхало, как огромное живое существо. Казалось, оно никогда не спало, всегда было в движении, как и пограничники, что торопливо спешили с карабинами за плечами на свой пост. Пограничники - молодые, гладко стриженные хлопцы - внимательно оглядывали фигуру курортника и молча проходили мимо. Берег еще спал. Белостенные дома под железными и черепичными кровлями, приютившиеся в зелени каштанов, пирамидальных тополей и акаций, еще не проснулись, а на море уже шла работа. Копошились возле сетей рыбаки, несколько парусных лодок маячили на горизонте. Далеко-далеко, оставляя за собой черную полосу дыма, шел пароход. С берега он казался совсем маленьким, совсем малоподвижным, выглядел чуть приметной точкой на необъятной и величавой поверхности моря.
   Часу в седьмом на пляже появлялась Надейка. Корницкий, заметив еще издали милое клетчатое платьице дочки, улыбался и отворачивался, будто бы очень занятый поисками морских цветных камешков. Он слышал, как шуршала галька под ногами Надейки, потом шаги становились осторожными, тихими.
   Дождавшись мгновения, когда кипучая волна с шумом обрушивалась на берег, Надейка налетала на батьку, обнимала его руками и повисала на нем.
   - Ага, поймала! - радостно кричала она. - Будешь другой раз знать, как уходить без меня! Ну что, перепугался, правда ж?
   - А ты как думала?
   Он подымал ее на руки, прижимал к себе и нес вдоль белой гривы прибоя, чувствуя, как она крепко обхватила ручонками его шею.
   - Известно, перепугался! - счастливая, что ее несут такие сильные, такие дорогие ей батьковы руки, болтала она. - Ты можешь меня донести вон до того камня?
   - Попробую.
   - Не надо. Я хочу идти сама. Покажи мне, сколько ты набрал самоцветов?
   Надейка слезала на песок и хлопотливо осматривала карманы отцовской пижамы, предварительно приказав:
   - Руки вверх! Не шевелиться!
   - Я и не шевелюсь.
   - Ой, мамочка, сколько тут у тебя контрабанды! Анька, дурочка, спит и не знает, что у таты в карманах. Ой, таких пригожих самоцветов мы еще не находили никогда! Как называется вот этот камень?
   - Нефрит.
   - А этот?
   Два пограничника, которые возвращались с ночного поста на заставу, с усмешкой поглядывали на этот придирчивый обыск задержанного нарушителя. Надейка тогда недовольно поворачивалась в сторону веселых красноармейцев, смешливо морщила лицо и, поблескивая золотистыми глазами, высовывала язык. Хлопцы хохотали, и один из них говорил, подкидывая на плече винтовку:
   - Вот это класс!
   - Можешь опустить руки, - милостиво позволяла Надейка отцу, когда карманы пижамы были опорожнены. - В другой раз не ходи один. Понял?
   - Есть не ходить одному, товарищ Надя.
   Она снова ссыпала камешки в его карман, хваталась за его руку и, идя рядом, говорила, думая про что-то свое, затаенное:
   - Я хочу, чтоб ты всегда был со мною. Я хочу всегда быть с тобою, татка. И мама всегда хорошо спит, когда ты дома.
   Через минуту она озиралась и тормошила батьку за пижаму.
   - Ой, мамочки, погляди, сколько хворых за нами тянется! Один, два, три... Как аисты на лугу.
   Корницкий остановился, провел глазами по взморью и, будто ничего не понимая, спросил:
   - Где ты видишь хворых? Мне отсюда видны только люди, которые вышли поглядеть, что выкинуло за ночь море. Так они ж здоровые!
   - А вот и нет. И ты тоже нездоровый.
   - И я?
   - И ты.
   - Чем же я хвораю, товарищ доктор?
   - Тем, чем и они. Каменной болезнью.
   - Вот так здорово!
   - А ты не смейся. Знаешь ту тетю, что сидит в столовой вместе с нами? Это она так сказала!
   - А разве она доктор?
   - Я не знаю, но она сказала, что человек приезжает на курорт нормальный. А потом он увлекается и начинает собирать камешки. И готово! заболел каменной болезнью!
   Они возвращались. Навстречу медленно двигались цепочкой молодые и пожилые люди, даже седые старики и старухи. Все они озабоченно шныряли глазами по намытой морем бесконечной гряде гальки. В первый день по приезде, глядя на курортников, которые вот так же ходили вдоль прибоя, Корницкий сперва смеялся: солидные папы и мамы, известные на всю страну люди - рабочие, председатели колхозов, ученые, литераторы, а занимаются, как малые дети, собиранием разноцветных камешков! С самым серьезным видом спорят после обеда или вечером по поводу загадочного цвета агата так, словно от этого зависит судьба государства! Как школьники, хвастают друг перед другом удачными коллекциями самоцветов, упрашивают один другого поменять редкий нефрит на аметист. Недаром кто-то метко назвал поиски самоцветов "каменной болезнью".
   Вскоре показались и Полина Федоровна с Анечкой. Анечке только шесть лет, она на два года моложе Нади. В коротеньком василькового цвета платьице, с оттопырившимися в сторону косичками, всегда чем-то озабоченная, она часто спотыкается, цепляясь ногами за круглые голыши, хоть и держится за руку матери. Антон Корницкий круто поворачивает и идет навстречу Полине Федоровне. Надейка, пристально всматриваясь, говорит:
   - Погляди, татка, правда ж, наша мама очень красивая!
   - Правда.
   - Ой, если б ты знал, сколько она плакала, когда ты куда-то далеко ездил!
   - А ты откуда знаешь? Ведь ты еще тогда только ползала.
   - Мне бабка сказала. Ты вечный доброволец... Погляди, татка, какая пугливая наша Анька. Боится идти с той стороны, где вода. А я нисколечко не боюсь. Смотри!
   Она вырывала свою руку из отцовской и вбегала в шипучую подвижную пену прибоя, смеялась и махала руками, как неоперившийся птенец крыльями. Золотистые глаза Полины Федоровны тогда наполнялись страхом, и она кричала громко, строго:
   - На-адя!
   Надя, не оглядываясь, мчалась вперед вдоль пенистой полосы. Иной раз блестящие брызги обдавали ее всю, но она не обращала на это внимания.
   - Вся в тебя пошла! - увидев, что Надя наконец выбежала на сухое место и возвращается к ним, с облегчением говорила Полина Федоровна. Такая же отчаянная, как и ты.
   - Мне кажется, что теперь я самый тихий в Советском Союзе человек, примерный семьянин. День работаю, вечером учусь и аккуратненько являюсь на ночь домой. А сейчас собираю камешки и любуюсь, как этим занимаются большие солидные люди. Я, например, не ожидал, что встречу за таким занятием автора известного учебника по биологии профессора Добрынского и прославленного писателя Михайлова. Ты знаешь, Поля, Михайлов тоже когда-то был в партизанах на Дальнем Востоке.
   - А я-то думала, почему так быстро вы с ним спелись!
   - Нормально, - довольно улыбаясь, отвечал Корницкий. - Человек он что надо.
   В это время ударил гонг, сзывающий курортников на завтрак. Анечка, которая возле воды все время крепко держалась за мамину руку, встрепенулась и потянула Полину Федоровну в сторону столовой. Анечку пугали волны, что бесконечной грозной чередой катились на берег, пугало шипучее одеяло пены. Анечка шла, все время боязливо поглядывая на воду, цепляясь желтыми сандаликами за камни-голыши. Корницкий взял дочку на руки и понес в столовую. Две каменные и оштукатуренные четырехугольные тумбы возле столовой для скульптур еще не были заняты. На одной из них, обхватив сухими морщинистыми руками колени, сидел профессор Добрынский. Он пристально глядел на море. Увидев Корницкого с семьей, Добрынский поднял голову и, весело поздоровавшись, стал расспрашивать:
   - Ну что, Антон Софронович? Идем после завтрака камешки искать? Эту сторону, - Добрынский кивнул головой вправо, - я обследовал до завтрака. Могу похвалиться замечательным нефритом. Взгляните на эту окраску...
   Корницкий вынужден был остановиться, чтоб потешить известного ученого своим вниманием к предмету его страсти. Взяв холодноватый и тяжелый камешек, Корницкий стал разглядывать его на солнце.