Макар Последович. С тобою рядом

   - Мишку? - переспросил Корницкий и строго взглянул в ту сторону, где должен был быть Мишка. Но Мишки уж не было видно. - Хорошо, я с ним погутарю. И чем кончилось?
   - Так мы и разошлись. Они трохи подрали наши шубы, а мы их немецкие шинели. Но оружия ваши хлопцы нам не отдали. Так теперь мы уж и не знаем, как быть с незнакомыми людьми вашей бригады: по уставу или не по уставу?
   - Делайте по уставу. Иначе что может быть? Вы, товарищи, знаете, кого можете пропустить в лагерь? После спохватитесь, да поздно будет!
   ОТКУДА ТЫСЯЧА ЧЕЛОВЕК?..
   В то время, когда хмурый Никодим Барсук окопался среди болот на Волчьем острове и никуда не вылезал, отряд "Смерть фашизму" носился по всему району. Редко когда его можно было застать там, где он остановился вчера. Поэтому, чтоб не затягивать долго своего путешествия, Корницкий направил Мишку в штаб бригады к Караваю разузнать, где можно сегодня найти Миколу Вихоря. Одновременно он просил Каравая прислать отделение во главе с Абдулом Канифеевым на тот случай, если можно будет договориться о противотанковой пушке.
   - Отряд остановился утром в Кожарине, - через два часа доложил Мишка. - Есть некоторые сведения, что они готовят какую-то вылазку. Микола Вихорь прислал связного, чтоб мы подбросили им сотню ракет.
   - Сотню ракет? Зачем?
   - Для какой-то задуманной операции, товарищ командир.
   Пока Корницкий знакомился с барсуковцами, погода переменилась. Низкие серые тучи, которые наползли с запада, начали высевать наземь густой снег. Уже совсем стемнело, когда Корницкий выбрался из болота и, послав двух разведчиков вперед, зимником* направился в сторону Кожарина. Ехали молча, минуя деревни и поселки, низко прижатые к земле темнотой, засыпанные холодным снегом. Глухая зябкая тишина господствовала вокруг. Мишке казалось, что везде и все вымерло или окостенело в ночном сне и лишь они одни шевелятся, думают и стремятся куда-то вперед. Мишке было даже страшновато немножко. Привыкнув до войны работать днем, а ночью спать в мягкой постели либо вечером сидеть в теплой, ярко освещенной комнате и читать книгу, если на дворе бушевала метель, он теперь вынужден был действовать по ночам. Пускай себе узкая стежка облита скупым светом луны или ее совсем не видно в черной мгле, сухая гулкая тишина ловит каждый чуть живой треск веточки или шумно и беспокойно плещутся по земле широкие дождевые косы - всегда обязан Мишка быть в пути-дороге или же подготовляться к дороге. Несмотря на то что большая часть операций осуществлялась ночью, Мишка все еще не мог как следует привыкнуть к этому. И в темноте стихали его шутки даже в самых спокойных местах, и ему казалось, что если б он и стал шутить так же весело, как днем, так его шутки выглядели бы даже для него самого нелепыми и дикими. Совсем другое дело день, когда все окружающее снова принимает свои привычные формы! А теперь, скорее слыша, чем видя своих товарищей, Мишка молчал и только думал. Думал про то, что если б не немцы, так бы он, Мишка, не мотался в седле, залепленный снегом, а сидел бы сейчас в кино "Красная звезда" либо спешил бы по залитой электрическим светом улице в драматический театр... От него теперь остались лишь одни развалины.
   _______________
   * З и м н и к - наиболее прямая дорога, по которой ездят лишь
   зимой через гати и болота.
   Микола Вихорь и в самом деле был в Кожарине. Ощетинившись мощными караулами и летучими группами, которые стремительными тенями носились вокруг, словно в деревне расположился не обычный партизанский отряд, а Центральный партизанский штаб, вихоревцы, однако, не спали. На окутанной темнотой улице чувствовалась нестихающая бурная жизнь. Храпели привязанные к плетням и заборам кони, бренчание удил перемешивалось с лязгом оружия и приглушенными восклицаниями людей, которые шныряли возле хат.
   - Стой! Пароль! - загородив черный проем калитки, крикнул часовой.
   Но Корницкий молчал. За все теперь отвечал вихоревский патруль. Он их и проводил в штаб. То, что не делалось в барсуковском "колхозе", здесь осуществлялось с неуклонной, даже, как казалось Корницкому, придирчивой старательностью. И все же Корницкий чувствовал теперь за всем этим чисто внешним выполнением военного ритуала какую-то наигранность и спешку, похожую на поведение людей, которые боятся опоздать на последний в этот день поезд.
   - Случилось, Антон Софронович, непростительное нахальство! - крикнул каким-то обиженным голосом Вихорь Корницкому уже в хате, подводя его к столу, на котором лежала карта. - Покуда я очищал от полицейских Осово, немцы успели поставить в Левках гарнизон! Как вам это понравится, Антон Софронович?
   - Так же, как вам, товарищ Вихорь. Сколько их там?
   - Сотня!..
   Тут Микола Вихорь стремительно повернулся к человеку в кубанке и в черном матросском бушлате:
   - Их вооружение, Зезюля?
   Человек в бушлате оторвал взгляд от карты и усмехнулся.
   - Вооружение не особенно важное, товарищ старший лейтенант. У них нет самолетов, танков и пушек. Ну, десять пулеметов, четыре миномета, двадцать автоматов и прочую мелочь, как гранаты и винтовки, считать не станем...
   - Ну, понятно, - в тон Зезюле отозвался Корницкий и многозначительно взглянул на Вихоря. - Видать, вы считаете настоящим оружием только подводные лодки и дредноуты?
   - Нет, Антон Софронович! У меня в отряде всего сто пятьдесят человек. Но вы посмотрите, как полетят из Левков фрицы! Аж снег под ними будет куриться. Давай, Зезюля, дальше!.. А вы, Антон Софронович, садитесь вот тут. Сегодня нам надо начать и окончить... Так кто занимает Горбатый мост?
   - Я, товарищ старший лейтенант, - отозвался один из командиров, которые сидели на лавке.
   - Далее...
   Это было продолжение совещания, которое только на момент прервалось, когда явился сюда командир спецгруппы. Создавалось впечатление, что люди торопятся будто на пожар и боятся, что если этот пожар не потушить в самом начале, то он забушует и грозной лавиной широко разольется и сожжет весь мир, все живое. Микола Вихорь говорил резко и отрывисто. Фразы часто слетали с языка незаконченными... Происходило так, потому что он не находил слов, чтоб выразить свои беспокойные мысли. Часто Микола Вихорь, развивая свой план, по-видимому, забывал, где он находится теперь.
   - Атака, неимоверный натиск начинается нами в лоб. Глухая снежная бездна!.. И все вдруг загорается. Пулеметы, автоматы... Частые посвисты пуль над головами фрицев... Тогда ракеты... Снова... И вдруг двести пятьдесят здоровых голосов... Ур-ра!.. Чтоб у немецких солдат аж барабанные перепонки полопались... От крика нашего "ура" весь гарнизон сбегается в эту сторону... Тогда начинает первый - двести пятьдесят человек - фланг... Горбатый мост начинает - и немцы оглушены, поражены, растеряны. Они ничего не понимают...
   Микола Вихорь говорил, все больше увлекаясь своим планом и увлекая подчиненных, которые тесно обступили стол с картой. В большинстве это была молодежь комсомольского возраста со своевольными чубами, которые выбивались то из-под кепок, либо меховых шапок, или даже из-под шляп, подвязанных, чтоб не сорвал ветер, легкими тесемками под подбородком. Каждый партизан вихоревского отряда непременно чем-нибудь да выделялся в одежде от своих товарищей. Только одно было неизменно обязательным для каждого вихоревца - это красная звездочка, и ее носили не на головном уборе, а на левой стороне груди, как заслуженные герои носят ордена. В свой отряд Микола Вихорь принимал в большинстве таких людей, которые приходили к нему, убив гитлеровца или полицая. Винтовки и автоматы у вихоревцев были только немецкие, добытые либо в боях, либо украденные в немецких гарнизонах и переправленные в отряд связными из города. И еще об одном очень старался Микола Вихорь, исходя из соображений, понятных ему одному: чтоб люди в нужный момент и в нужных местах говорили, что у него в отряде не сто пятьдесят, а не меньше как полторы тысячи! Для этого во время ночных рейдов он по два, а то и по три раза проезжал через одну и ту же деревню в одном и том же направлении.
   На железную дорогу он никогда вылазок не делал. Основной своей обязанностью считал очищать населенные пункты от немецких и полицейских гарнизонов и перехватывать автомашины с грузами или с живой силой на шоссе и просёлочных дорогах. За разномастность в одежде вихоревцев прозвали артистами, а их командира - "инспектором немецких гарнизонов".
   Появление немецкого гарнизона в Левках, которые считались на его территории, Микола Вихорь принял как тяжкое оскорбление, на которое надо было немедленно ответить.
   - Послушайте, товарищ Вихорь, - не сдержался Корницкий, - я немного наслышан про особенные порядки вашего отряда. Откуда же у вас вдруг чуть ли не целая тысяча человек?
   Микола Вихорь удивленно посмотрел сперва на Корницкого, а потом на своих командиров. И только после догадался, что некоторые важные детали, хорошо известные ему, еще неизвестны Корницкому.
   - Видите, Антон Софронович, у нас есть дополнительные резервы. Это, как говорится, для шумовых эффектов. Ну, не тысяча, так триста человек: мужчины и молодежь из Кожарина и из Осова. Все это подготовлено и переподготовлено. Они занимают по указанию партизан безопасные места в Тимошковом рву. - Тут Вихорь склонился над столом и показал Корницкому этот ров на карте. - Другая группа голосистых хлопцев размещается за насыпью шоссе. Взгляните сюда. Вот тут Левки со спиртзаводом, а тут шоссе... Вы проверяли подходы к заводу со стороны шоссе, товарищ Зезюля?
   - Так точно, товарищ командир. Два часа назад там было все в порядке.
   - Очень хорошо. Как вы, Антон Софронович, оцениваете наш план? В атаку пойдут только сто пятьдесят человек, а кричать "ура" будет полтысячи. Вот и все.
   Тут Вихорь многозначительно посмотрел на своих подначальных и потом вопросительно уставился своим беспокойным взглядом на Корницкого.
   Что-то юношески озорное было в хитро прищуренных глазах Миколы Вихоря. И Корницкий тихо проговорил:
   - Выкладывайте свой план до конца, товарищ Вихорь.
   - А что? - будто не понимая, невинно спросил командир отряда. - Разве я не обо всем сказал?
   - Для меня этого мало, - умышленно сухо промолвил Корницкий. - Вы твердо уверены в успехе вашей операции? Какие для этого у вас есть еще основания?
   Микола Вихорь не выдержал. То, что он сберегал как один из заветных замыслов своего плана, приходится теперь выкладывать этому требовательному человеку. Нагнувшись к уху Корницкого, Микола Вихорь прошептал:
   - Десять наших отборных хлопцев-подпольщиков только и ждут в Левках сигнала...
   - Это другое дело. Значит, вы твердо решили сегодня же прогнать этих головорезов из Левков?
   - Так точно, Антон Софронович. Они без памяти полетят в город.
   - А почему их совсем не уничтожить? Вы дорогу оставляете открытой?
   - Открытой, Антон Софронович.
   Корнйцкий встал. За ним следом вскочил, загремев автоматом об стену, и Мищка.
   - Позови сюда Канифеева.
   Мишка кинулся выполнять приказ своего командира.
   И когда здоровенный, почти что выше всех в хате, Абдулла Канифеев строго отчеканил положенные в таком случае по уставу слова, Корницкий спросил:
   - Осовское кладбище знаешь?
   - Знаю, товарищ командир!
   - Сейчас же занимай там позицию. И чтоб ни один гитлеровец не прошел там живой. Понял? Ни в Левки, ни из Левков!
   Они вышли во двор. Снег уже не налипал на лицо. Улица опустела. Величественная глухая тишина окутывала деревню, всю землю.
   Зеленоватые глаза Большой Медведицы настороженно моргали из-за быстро бегущих легких облаков. Корницкий повернулся в сторону Левков, куда, скрытый темнотою, должен уйти отряд Миколы Вихоря. А пока что там было тихо так, как бывает перед большой грозой.
   ОГОНЬ И ТОЛ
   Корницкому не нравилось, как воюют Барсук и Вихорь. Один подстерегал оккупантов около своих землянок и никуда дальше не вылезал, другой старался, сколько у него хватало силы, отогнать врага от себя как можно дальше. Микола Вихорь прогонял гитлеровцев из одной деревни, а они занимали другую и вдобавок жестоко мстили населению за то, что оно давало приют партизанам. После той или иной удачной операции Микола Вихорь далеко отходил от места боя, укрывался в таких глухих местах, что даже натренированные разведчики Каравая не могли отыскать его следов, чтоб наладить связь, а тем временем на беззащитные деревни, которые давали пристанище Миколе Вихорю, налетали эсэсовские части. Гитлеровцы тщательно обыскивали хаты, погреба, хлевы, хватали седых стариков, женщин и детей и гнали на выгон, где были расставлены пулеметы. Другие тем временем поджигали строения. Огонь жадно въедался в сухие соломенные крыши, рвался вверх, и вскоре деревня превращалась в целое море огня. Все вокруг ярко полыхало. И тогда начиналась расправа над людьми...
   Кайзеровские и белопольские войска, с которыми когда-то боролся Корницкий, искали главным образом партизан - людей, которые подняли против оккупантов оружие. Гитлеровские же оккупанты, наоборот, накидывались в первую очередь на мирное население. Каравай оставался тут с первого дня оккупации, и он подтвердил то, что Корницкий слышал еще в Москве. Никогда ранее Белоруссия не знала во время вражеского нашествия такого истязания безоружных людей, как теперь.
   В Минске и Могилеве, в Витебске и Пинске, в Барановичах и Лиде, во всех городах и местечках появились виселицы, в окружающих оврагах и специально выкопанных огромных траншеях с утра до вечера гремели пулеметные, автоматные очереди, слышались пистолетные выстрелы.
   В отряде Миколы Вихоря воевали и бывшие военнопленные, которые вырвались из бобруйского концлагеря. Гитлеровцы умышленно поджигали казармы, и когда обессиленные голодом и истязаниями люди начинали выскакивать в окна, их встречали пулеметным огнем. За короткий момент вокруг пылающих построек вырастали горы трупов. Тех, кто уцелел после этого зверского побоища, грузили в холодные вагоны и вывозили на Запад. Пользуясь темнотой, военнопленные на полном ходу выбрасывались из поезда под откос на твердую и чуть припорошенную снегом землю, чтоб только вырваться из неволи. Тысячи могил вдоль железнодорожного полотна обозначали путь этих эшелонов смерти.
   Все кипело в груди у Корницкого, когда он слышал про зверскую расправу над людьми, когда он видел, как вздымались до самых облаков пламя и дым подожженных гитлеровцами деревень. А по железной дороге день и ночь с запада на восток шли поезда с вражескими солдатами и танками, с пушками и снарядами, спешили к Москве - к сердцу нашей Родины.
   Поэтому Корницкий и предложил Миколе Вихорю не просто разбить и прогнать вражеский гарнизон из Левков, а уничтожить его. Никакой пощады врагам! Кровь за кровь! Пускай у них дыбом становятся волосы от народной мести. Пусть гитлеровцы спят и во сне видят свою могилу на нашей земле! Пусть они боятся выйти из казармы даже в уборную. Один может быть разговор с бандитами - огонь и тол! Пускай, как грозный боевой гимн, звучит в сердце призыв великого Янки Купалы:
   Партизаны, партизаны,
   Белорусские сыны!
   Бейте ворогов поганых,
   Режьте свору окаянных,
   Свору черных псов войны.
   Корницкий не ошибся, когда решил послать засаду на кладбище. Гитлеровцы, не выдержав стремительного налета отряда Миколы Вихоря, действительно кинулись наутек в сторону Барановичей. И ни один из них не проскочил через огненную преграду Абдуллы Канифеева. Когда затихли выстрелы и группа, которой командовал Корницкий, при неверном свете луны собрала трофеи - винтовки, автоматы и патроны, сюда примчался Микола Вихорь.
   - Антон Софронович! - крикнул он встревоженно-торопливым голосом. Нам надо скорее отходить. Уже вот-вот начнет светать, а дорога еще дальняя... Пока еще мы дойдем до Кожарина, чтоб сесть на коней...
   - Убитые и раненые есть? - не слушая Вихоря, спросил Корницкий.
   - Убитых нет, а раненых пять человек. Их уже направили в Кожарино. Здорово мы провели операцию! Завтра эти новоевропейцы припрутся сюда с самолетами и с танками, попомните мое слово! Так что нам надо отсюда смываться в укромные места.
   - А как же люди?
   - Какие люди? - ничего не понял Вихорь.
   - Ну, в Левках, в Кожарине. Те, что помогали вам кричать "ура" во время атаки, которые кормили и согревали вас в своих хатах. Гитлеровцы накинутся на них, как стервятники.
   - А что мы можем поделать против танков и пушек? Это ж верная смерть всему отряду, если остаться в деревне! Скорей пошли, Антон Софронович!.. Только вы одни со своими людьми тут остались...
   Действительно, кругом и даже в Левках господствовала тишина. Они вышли на дорогу, сгибаясь под тяжестью подобранного на поле боя оружия, и направились в Кожарино. Скоро в темноте показались огоньки. На улице послышались оживленные голоса, где-то играла гармонь. Корницкий с Вихорем снова зашли в ту хату, откуда вышли перед боем. Тут уже сидел возле стола начальник штаба Зезюля и разглядывал новенький немецкий автомат. Вокруг столпились партизаны. Лица у многих еще были возбужденные, глаза поблескивали при свете подвешенной над столом лампы.
   Микола Вихорь, как только переступил через порог, приказал Зезюле подавать команду выступать, повторив то, что он сказал Корницкому возле кладбища. Из кухни вышел хозяин. Глаза у него были хмурые, взгляд отчужденный. Перехватив взгляд Миколы Вихоря, он предложил:
   - Вы, может, хоть бы позавтракали перед дорогой. Я сказал хозяйке, чтоб приготовила все лучшее. Небось проголодались, идучи на смерть.
   - Так мы ведь и так здорово у вас подзаправились! - весело отвечал Вихорь.
   - Ну, что об этом говорить, - безнадежно махнул рукой хозяин. - Все равно не завтра, так послезавтра все сгорит либо достанется этим головорезам. Барановические каратели хорошо знают, что делать с теми, у кого останавливаются партизаны, либо чьи сыны в Красной Армии.
   - Ничего, дядька Апанас, - наигранно весело успокоил его Вихорь. Заглянет солнце и в наше оконце. А за угощение благодарим. Теперь мы очень спешим.
   Уловив в тоне Вихоря обычную наигранность, то, чего он не любил, Корницкий, еле сдерживая себя, обернулся к хозяину:
   - Давайте, дядька Апанас, что там у вас приготовлено. Пускай товарищ Вихорь утекает со своими боевыми хлопцами от немцев. С вами останется Пчела. Вот вы, дядька Апанас, сказали, что сюда приедут каратели, чтоб карать народ. Неправильно это, дядька Апанас. Это не они нас, а мы их должны карать. Это они должны бояться нас, а не мы их. Помните, дядька Апанас, Пчелу?
   Хмурое лицо хозяина понемногу оживилось. Видать, минувшее вставало перед его глазами, когда, как оглашенные, убегали в большие города жандармы и полицейские, когда пылали жандармерии и помещичьи усадьбы.
   - Как не помнить, - с усмешкой отвечал, вглядываясь в лицо Корницкого, дядька Апанас. - Ох и тряслись же тогда они!
   - И теперь будут трястись, - скорее к Миколе Вихорю, чем к хозяину, обратился Корницкий. - Будут трястись от страху и в поездах и в автомашинах, даже в танках, когда попробуют прорваться в ту или иную деревню. Сегодня я дам радиограмму в Центральный партизанский штаб, как храбро отряд Миколы Вихоря перерезал гитлеровцев в Левках и потом убежал в лес, когда надо было оборонять деревни...
   Микола Вихорь нетерпеливо переступил с ноги на ногу.
   - Так я ж, Антон Софронович, еще тут. И, может, хочу остаться вместе с вами. Вы ничего мне не сказали про свои планы. Я даже не против, чтоб вы командовали отрядом.
   - Нет, отрядом будете командовать вы. Как уполномоченный Центрального партизанского штаба, я только хочу одного: чтоб каждый наш отряд искал встречи с оккупантами!
   Хозяйка уже вносила из кухни тарелки с салом, каравай хлеба. Дядька Апанас принес большущий горлач* и, словно святые дары, торжественно и осторожно поставил его на стол.
   _______________
   * Г о р л а ч - кувшин.
   - Видать, крепкая! - в восхищении промолвил начальник штаба. - Гляди, аж дымок из нее подымается!
   - Своя, православная, - улыбнулся довольный дядька Апанас, наливая стаканы. - Давайте, хлопцы, выпьем за нашу Красную Армию.
   - А у тебя, дядька Апанас, есть кто в армии? - спросил Корницкий.
   - Два наших там, - вместо Апанаса ответила хозяйка. - Сыны Сашка и Витька. Сашка был на действительной службе, а меньший, Витька, пошел добровольцем, когда наши отступали...
   Корницкий закусывал и думал про Никодима Барсука. Рано или поздно, а гитлеровцы прорвутся к его запрятанным под густыми кронами землянкам. Потому, если он переедет к Барсуку, то не нарушит его конспирации. И это следует сделать безотлагательно, чтоб не затягивать задуманных еще в Москве операций против оккупантов. Лучшего места для военного лагеря и не подобрать.
   Когда они распрощались с хозяевами и вышли из хаты, Микола Вихорь спросил потихоньку:
   - А теперь куда, Антон Софронович?
   - На Волчий остров. А в чем дело?
   Вихорь некоторое время не отвечал. Наконец Корницкий услышал его взволнованный голос:
   - Тут мы много про вас слышали. Я... ну и мои товарищи... У вас такой боевой опыт. Перед самой атакой советовались... Если б вы командовали нами, товарищ подполковник!
   - Вот как! Ну что ж, переедем вместе на Волчий остров и там обдумаем...
   Сколько времени можно воевать, лезть в огонь и оставаться живым? Антон Корницкий никогда не задумывался над этим. Когда Мишка Голубович расспрашивал его о прошлых партизанских делах, Корницкий весьма неохотно и достаточно скупо рассказывал об этом. Был ли он ранен? Нет, ни разу. Некоторых ранит по пять раз, а они поваляются в госпитале месяц-другой и снова становятся в строй. Лишь бы ходили ноги, лишь бы руки целыми оставались. Чтоб нажимать на спуск, кидать гранаты, подкладывать мины...
   Никодим Барсук сперва не очень приветливо встретил в своем логове шумных вихоревцев. Только присутствие Корницкого предотвращало возможность конфликта между хозяевами и непрошеными гостями, которые уверяли, что им тут очень понравилось... И рядом с барсуковскими землянками начали вырастать землянки вихоревцев. Сооружением землянок была занята лишь незначительная часть людей. Основные силы отряда день от дня выезжали на операции. Созданные Корницким группы подрывников подстерегали вражеские поезда на железнодорожных путях и автомашины на шоссе Брест - Бобруйск. Всю ночь до Волчьего острова долетали приглушенные далью взрывы. По истечении некоторого времени связные докладывали о результатах взрывов. Каждое утро в штабной землянке происходило совещание, на котором обсуждались боевые результаты минувшего дня. "Под откос пущен эшелон со снарядами, на шоссе уничтожено пять автомашин с гитлеровцами", докладывал Вихорь. "Мало! - недовольно морщился Корницкий. - А почему остался целым мост в Крупице? Почему дали убежать полицаям в Хотине? Послали туда самых отважных партизан, а они испугались каких-то гитлеровских прихвостней в черных шинелях!.. Придется, пожалуй, просить помощи у Никодима Барсука. Эти апостолы бородатые согласились охранять лагерь, они сделают дело тихо и по-людски... И бог Саваоф зачислит их еще при жизни в святые за борьбу с супостатами-оккупантами..."
   Однажды из Барановичей пришла на Волчий остров долгожданная весть. Барановические шефы решили устроить охоту на диких кабанов, в Пашуковской пуще. Корницкий встрепенулся. Крупный зверь, за которым он вел бдительное наблюдение, сам шел на него... Верный и кровавый помощник гаулейтера не должен выйти живым из Пашуковских лесов! От волнения Корницкий места не мог себе найти. Он послал Мишку Голубовича к Хаецкому. Тот еще ничего не знал. Не прошло и двух дней, как Хаецкий сам примчал на коне.
   - Скорее готовьтесь к засаде! В воскресенье утром!..
   Все делалось, как было условлено с лесником. Мишку Голубовича трясло всего, когда неподалеку от него проехали одни сани, другие, третьи... целый обоз гитлеровцев с автоматами и охотничьими ружьями! А Корницкий даже не ворохнулся, словно зачарованный смотрел он на мышастые шинели и зеленые охотничьи куртки с дорогими теплыми воротниками. Только губы бывалого партизана еле приметно и беззвучно шевелились. Может быть, он подсчитывал тех, что сидели в санях. Когда исчезли последние сани, Мишка Голубович с обидой в голосе зашептал:
   - Что ж это такое?! Почему мы не стреляли?
   - Тише ты! - таким же шепотом ответил Корницкий. - Мы будем в них стрелять после охоты. Иначе они сразу догадались бы, что лесник - наш человек, и уничтожили бы его семью. А так выйдет, будто мы случайно на них наскочили и открыли стрельбу. Так что успокойся. Тот, кто хочет охотиться на крупного зверя, должен иметь терпение...
   Время тянулось бесконечно медленно. Партизаны лежали и сидели в отрытых снежных окопах и прислушивались к выстрелам охотников и крикам. Через некоторое время неподалеку от них промчался, как бешеный, старый секач*. Корницкому показалось, что где-то он уже видел эту узкую вытянутую морду, желтые кинжалы-клыки. Потом все стихло и насторожилось. Уже на землю спускался вечерний мрак, когда наконец показались первые сани. Корницкий нащупал возле себя подготовленный толовый заряд. Все на месте. Он поднял автомат и дал короткую очередь по саням. И в ту же минуту все вокруг затрещало, короткими молниями поблескивали в темноте вспышки выстрелов. Некоторые гитлеровцы, услышав стрельбу, как змеи сползли с саней, залегли и из-за деревьев стали отстреливаться. Особенно рьяно в направлении партизанских автоматных вспышек бил один какой-то гитлеровец. Корницкий дал по нему короткую очередь. Уже совсем стемнело, и Корницкий не видел результатов. Неожиданно метрах в пятнадцати от него снова заблестели зеленоватые вспышки вражеского автомата. Корницкий пригнулся в окопчик, чтоб схватить толовый заряд и швырнуть в ту сторону, откуда стреляют. Вдруг все небо над его головой полыхнуло ослепительно-зловещим огнем, который обрушился на него и придавил ко дну окопа... И все потонуло в небытии...