Страница:
Понятие о правах человека и оправданном цареубийстве
Можно утверждать, что Реформация изменила политическое лицо Европы, частично благодаря принесенным ею политическим и социальным переменам, а частично в связи с некоторыми новыми и опасными идеями, которые она обрушила на ничего не подозревающую Европу. Был поставлен под сомнение ряд представлений, которые прежде вносили свой вклад в обеспечение политической и социальной стабильности Западной Европы. Одно из таких представлений касается «данности» существующих социальных структур. По утверждениям таких политических теоретиков, как Квентин Скиннер, Реформация, а точнее кальвинизм, сыграли ведущую роль в переходе от средневекового понятия о мироустройстве, основанном на порядке, «который представлялся естественным и вечным», к современному порядку, «основанному на изменениях». Иными словами, средневековое мировоззрение было статичным: каждому человеку было дано определенное место в обществе на основании рождения и традиции, и изменить это положение было невозможно. Однако кальвинизм предложил «идеологию перехода», согласно которой положение человека в мире, по крайней мере частично, зависело от его собственных усилий. Привлекательность этого учения для французских крестьян — или, вернее, для буржуазии по всей Европе — является очевидной. Для социального класса, связанного своей неспособностью достичь существенного продвижения в обществе, в котором доминировали традиция и семейные связи, доктрина фундаментальной изменчивости являлась чрезвычайно привлекательной. Использование этого принципа английскими кальвинистами Иоанном Понетом и Кристофером Гудманом для выработки теории оправданного цареубийства свидетельствует о коренном отрыве от средневекового представления о том, что существующие структуры власти каким — то образом освящены Богом таким образом, являются неуязвимыми и неизменными.
Аналогичные идеи развились и во Франции после Варфоломеевской ночи 1572 г., когда значительное количество французских протестантов было убито в ходе спровоцированных проявлений народных антипротестантских чувств. Первоначально французский кальвинизм ограничивался общими политическими размышлениями о свободе совести. В течение 1550-х годов, по мере роста политического влияния кальвинизма по Франции, политическая агитация французских кальвинистов была сосредоточена на веротерпимости. Не было никаких противоречий между понятиями «француз» и «кальвинист»: быть французом и кальвинистом (или гугенотом, поскольку эти термины более или менее взаимозаменяемы) не означало быть неверным французской короне. Логика и убедительность этой позиции, которые прельщали, среди прочих, и Кальвина, были поколеблены в мае 1560 года во время Амбуазского заговора, в ходе которого была предпринята попытка, при помощи и содействии ряда кальвинистских пасторов (к неудовольствию Кальвина), похитить Франциска II. Однако именно Варфоломеевская ночь (1572 г.) вызвала коренную перемену в политическом мышлении французских кальвинистов.
Возникновение монархомахов — людей, которые хотели наложить строгие ограничения на права королей и считали, что противодействие тираническому монарху является обязанностью (а не правом) людей — явилось прямым следствием потрясенности, наступившей вслед за кровопролитием 1572 года. В 1559 г. Кальвин, начиная осознавать практическое и политическое значение этого вопроса, допустил, что правители могут превысить свои полномочия, противопоставив себя Богу; делая это, утверждал он, они аннулировали свою власть.
«Господь является Царем царей… Мы «подчиняемся тем, кого Он поставил над нами, но лишь в Нем. Если они прикажут нам что-то, что противоречит Его воле, то для нас это приказание ничего не будет значить. В этом случае мы должны игнорировать власть таких правителей. Нет ничего незаконного в том, чтобы заставить их подчиниться истинной, уникальной и верховной власти («summa potestas») Бога. Именно по этой причине Даниил, отказавшись подчиниться нечестивому закону, изданному царем, не считал себя виновным перед ним (Дан. 6: 33). Ибо царь превысил полномочия, данные ему Богом, и был не только несправедлив к людям, но и восстал на Самого Бога — и, таким образом, аннулировал свою власть».
В результате Кальвин объявляет, что любой правитель, превысивший полномочия своей данной Богом власти, по этой причине прекращает быть правителем и не может более пользоваться правами и привилегиями правления. Кальвин говорит о том, что магистраты (но не частные лица) могут применить к нему меры (неоговоренные). Несмотря на туманность таких рассуждений, они подтолкнули других к дальнейшему их развитию, и особенно французских последователей Кальвина. В ответ на шокирующие события 1572 г. Франсуа Хотман написал свою знаменитую «Franco — Gallia», Теодор де Без — свою «Droits des Magistrals», Филипп Дюплесси — Морнай — свою «Vindiciae contra tyrannos», а также целый ряд более мелких авторов произвел на свет множество памфлетов, содержащих одну и ту же основную мысль: тиранам нужно противостоять. Обязанность подчиняться Богу стоит выше обязанности подчиняться земному правителю.
Эти радикальные новые теории, зародившиеся во французском кальвинизме, в которых понятие о правах человека формулируется и отстаивается с богословских позиций, знаменуют собой важную веху в переходе от феодализма к современной демократии. Хотя во времена правление Генриха IV, особенно после издания Нантского эдикта, большинство французских кальвинистов отказались от открытой оппозиции по отношению к монархии, новые политические теории появились на французской политической арене. Существует мнение, что именно эти идеи в чисто светских формах были возрождены в период Французского Просвещения, когда понятие о правах человека, лишенное богословского обрамления, было соединено с республиканством кальвиновской Женевы в «these republicaine» Жан-Жака Руссо, который, в отличие от these royale Вольтера и «these nobilaire» Монтескье, объявлял Женеву шестнадцатого века идеальной республикой, которая могла служить примером для Франции восемнадцатого века. Таким образом, кальвиновская Женева стала идеалом, захватившим воображение предреволюционной Франции. Возможно, французскую революцию 1789 г. можно рассматривать как окончательный итог женевской Реформации 1535 г.
Однако даже если эта политическая революция и не обязана своим вдохновением Кальвину, как мы увидим в следующем разделе, научная революция конца шестнадцатого и начала семнадцатого веков твердо основывается на религиозных идеях, возникших в период Реформации.
Аналогичные идеи развились и во Франции после Варфоломеевской ночи 1572 г., когда значительное количество французских протестантов было убито в ходе спровоцированных проявлений народных антипротестантских чувств. Первоначально французский кальвинизм ограничивался общими политическими размышлениями о свободе совести. В течение 1550-х годов, по мере роста политического влияния кальвинизма по Франции, политическая агитация французских кальвинистов была сосредоточена на веротерпимости. Не было никаких противоречий между понятиями «француз» и «кальвинист»: быть французом и кальвинистом (или гугенотом, поскольку эти термины более или менее взаимозаменяемы) не означало быть неверным французской короне. Логика и убедительность этой позиции, которые прельщали, среди прочих, и Кальвина, были поколеблены в мае 1560 года во время Амбуазского заговора, в ходе которого была предпринята попытка, при помощи и содействии ряда кальвинистских пасторов (к неудовольствию Кальвина), похитить Франциска II. Однако именно Варфоломеевская ночь (1572 г.) вызвала коренную перемену в политическом мышлении французских кальвинистов.
Возникновение монархомахов — людей, которые хотели наложить строгие ограничения на права королей и считали, что противодействие тираническому монарху является обязанностью (а не правом) людей — явилось прямым следствием потрясенности, наступившей вслед за кровопролитием 1572 года. В 1559 г. Кальвин, начиная осознавать практическое и политическое значение этого вопроса, допустил, что правители могут превысить свои полномочия, противопоставив себя Богу; делая это, утверждал он, они аннулировали свою власть.
«Господь является Царем царей… Мы «подчиняемся тем, кого Он поставил над нами, но лишь в Нем. Если они прикажут нам что-то, что противоречит Его воле, то для нас это приказание ничего не будет значить. В этом случае мы должны игнорировать власть таких правителей. Нет ничего незаконного в том, чтобы заставить их подчиниться истинной, уникальной и верховной власти («summa potestas») Бога. Именно по этой причине Даниил, отказавшись подчиниться нечестивому закону, изданному царем, не считал себя виновным перед ним (Дан. 6: 33). Ибо царь превысил полномочия, данные ему Богом, и был не только несправедлив к людям, но и восстал на Самого Бога — и, таким образом, аннулировал свою власть».
В результате Кальвин объявляет, что любой правитель, превысивший полномочия своей данной Богом власти, по этой причине прекращает быть правителем и не может более пользоваться правами и привилегиями правления. Кальвин говорит о том, что магистраты (но не частные лица) могут применить к нему меры (неоговоренные). Несмотря на туманность таких рассуждений, они подтолкнули других к дальнейшему их развитию, и особенно французских последователей Кальвина. В ответ на шокирующие события 1572 г. Франсуа Хотман написал свою знаменитую «Franco — Gallia», Теодор де Без — свою «Droits des Magistrals», Филипп Дюплесси — Морнай — свою «Vindiciae contra tyrannos», а также целый ряд более мелких авторов произвел на свет множество памфлетов, содержащих одну и ту же основную мысль: тиранам нужно противостоять. Обязанность подчиняться Богу стоит выше обязанности подчиняться земному правителю.
Эти радикальные новые теории, зародившиеся во французском кальвинизме, в которых понятие о правах человека формулируется и отстаивается с богословских позиций, знаменуют собой важную веху в переходе от феодализма к современной демократии. Хотя во времена правление Генриха IV, особенно после издания Нантского эдикта, большинство французских кальвинистов отказались от открытой оппозиции по отношению к монархии, новые политические теории появились на французской политической арене. Существует мнение, что именно эти идеи в чисто светских формах были возрождены в период Французского Просвещения, когда понятие о правах человека, лишенное богословского обрамления, было соединено с республиканством кальвиновской Женевы в «these republicaine» Жан-Жака Руссо, который, в отличие от these royale Вольтера и «these nobilaire» Монтескье, объявлял Женеву шестнадцатого века идеальной республикой, которая могла служить примером для Франции восемнадцатого века. Таким образом, кальвиновская Женева стала идеалом, захватившим воображение предреволюционной Франции. Возможно, французскую революцию 1789 г. можно рассматривать как окончательный итог женевской Реформации 1535 г.
Однако даже если эта политическая революция и не обязана своим вдохновением Кальвину, как мы увидим в следующем разделе, научная революция конца шестнадцатого и начала семнадцатого веков твердо основывается на религиозных идеях, возникших в период Реформации.
Реформационная мысль и возникновение естественных наук
Одной из отличительных черт современного мира является высокий уровень развития естественных наук. Истоки современного естествознания сложны и противоречивы. Теории, пытающиеся объяснить замечательное развитие современных естественных наук одним решающим фактором, являются амбициозными и, как правило, неубедительными; совершенно ясно, что вклад в их развитие внес целый ряд факторов. Один из них, несомненно, является религиозным и обязан своим существованием Иоанну Кальвину.
Большой объем социологических исследований, охватывающий более века, показал, что имеются существенные различия в способности протестантской и римско-католической традиций выдвигать первоклассных естествоиспытателей. Примером является крупное исследование Альфонса де Кандоля, посвященное иностранным членам парижской «Academic des sciences» в период с 1666 по 1883 годы. Эти различия, которые наблюдаются в различных странах и в различные периоды, можно свести к следующему: протестанты оказываются гораздо более способными к проведению естественных исследований, чем римо-католики. Таким образом, что Реформация внесла свой вклад в возникновение настроений, способствующих развитию естественных наук.
На первый взгляд это может показаться невероятным. В течение последнего столетия отношение таких реформаторов, как Кальвин, к гелиоцентрической теории Коперника подвергалось насмешкам. В своей отчаянно полемической работе «История войны науки и богословия» (1896 г.) Эндрю Диксон Уайт писал:
«Кальвин взял инициативу на себя, осуждая в своем «Комментарии на Книгу Бытия» всех, кто утверждал, будто Земля не является центром Вселенной. Он решает вопрос традиционной ссылкой на первый стих девяносто третьего псалма и спрашивает: «Кто посмеет ставить авторитет Коперника выше авторитета Святого Духа?»
Это утверждение переходит из одной работы, посвященной теме «религия и наука», в другую, причем ни один автор не берет на себя труд проверить его источники. Кальвин не писал ничего подобного ни в одной из своих известных работ. Впервые это утверждение, не подтвержденное ссылками, встречается в сочинениях англиканского декана Кентерберийского Фредерика Уильяма Фаррара (1831 — 1903) — автора, известного тем, что, приводя источники, он полагался исключительно на свою не всегда надежную память.
В действительности, Кальвин внес существенный вклад в развитие естественных наук: во-первых, он поощрял научное изучение природы; во-вторых, он исключил важное препятствие, стоящее на пути таких исследований. Кальвин делал акцент на упорядоченности творения: с его точки зрения, как физический мир, так и человеческое тело свидетельствуют о мудрости и характере Божием.
«Чтобы никто не был лишен доступа к средствам получения счастья, Бог в Своей милости не только заронил в нашем сознании семена религии, о которой мы уже говорили, но и отразил Свое совершенство во всем строении вселенной и ежедневно находится у нас на виду так, что мы, открыв глаза, не можем не увидеть Его… И небеса, и земля дают нам бесчисленные доказательства Его замечательной мудрости — не только сложные доказательства, которые призваны осветить астрономию, медицину и другие естественные науки, но и доказательства, которые привлекают внимание самого безграмотного крестьянина, который не может открыть глаза, не увидев их».
Здесь Кальвин одобряет исследования астрономии и медицины. Они могут глубже богословия исследовать природный мир и выявить дальнейшие доказательства упорядоченности творения и мудрости Творца.
Можно утверждать, что Кальвин придал новый религиозный стимул научному исследованию природы, которое теперь стало рассматриваться как средство выявления мудрой руки Божией и, таким образом, способствующее как вере в Его существование, так и уважению, которое Он заслуживает. «Бельгийское кредо» (1561 г.), кальвинистское исповедание веры, пользовавшееся особым влиянием в Нидерландах (области, которой суждено было прославиться своими ботаниками и физиками), объявляло, что природа находится «перед нашими глазами как прекраснейшая книга, в которой все сотворенное, каким большим или малым оно ни было, является буквами, показывающими нам невидимого Бога». Таким образом, Бога можно увидеть с помощью тщательного исследования Его творения.
Эти идеи были с энтузиазмом подхвачены Королевским Обществом, наиболее значительной организацией, занимающейся научными исследованиями и распространением учености в Англии. Многие из его ранних членов были поклонниками Кальвина, знакомыми с его произведениями и их значения для конкретных областей исследований. Так Ричард Бентли (1662-1742) произнес в 1692 г. ряд лекцией, посвященных математическим принципам Ньютона, в которых открытая Ньютоном упорядоченность вселенной трактовалась как доказательство замысла Бога. Здесь встречаются недвусмысленные ссылки на кальвиновский образ вселенной как «театра славы Божией», в котором люди являются понимающими зрителями. Подробное исследование творения приводит к все большей уверенности в мудрости Творца.
Вторым крупным вкладом Кальвина является исключение существенного препятствия на пути развития естественных наук: библейского буквллизма. Это освобождение научного наблюдения и теории от грубо дословного толкования Писания происходит на двух уровнях. Во-первых, Кальвин объявляет, что целью Писания является не детальное описание структуры вселенной, а провозглашение Евангелия Иисуса Христа. Во-вторых, он настаивал, что не все библейские утверждения, касающиеся Бога или мира, следует воспринимать дословно. Рассмотрим эти два пункта в отдельности.
Кальвин считает, что основной целью Библии является знание об Иисусе Христе. Это не учебник по астрономии, географии или биологии. Наиболее четко это утверждение звучит в параграфе, добавленном в 1543 г. в кальвиновское предисловие к переводу Нового Завета, сделанному Оливетаном (1534 г.): основной целью Писания является привести нас к знанию об Иисусе Христе. Оно не есть и никогда не было задумано быть источником непогрешимой информации по астрономии или медицине. Естественные науки, таким образом, освобождаются от богословских ограничений.
Второй вклад Кальвина касается статуса библейских утверждений о научных явлениях. Важность этого вклада лучше всего осознать, рассмотрев другую позицию, занимаемую Мартином Лютером. 4 июня 1539 г. Лютер язвительно прокомментировал теорию Коперника, которая должна была быть опубликована в 1543 г., о том, что Земля вращается вокруг Солнца. Разве в Писании не сказано об обратном? Разве Иисус Навин не приказал солнцу остановиться? Таким образом, гелиоцентрическая теория строения солнечной системы была отвергнута Лютером на основании библейского буквализма, столь типичного для этого германского реформатора. (Как мы видели выше (стр. 207 — 209), в своем споре с Цвингли о значении слов «… сие есть Тело Мое» (Мф. 26: 26), произнесенных Христом по поводу хлеба на Тайной Вечере, Лютер настаивал на том, что слово «есть» могло истолковываться лишь как «идентично с». Это показалось Цвингли религиозным и лингвистическим абсурдом, совершенно нечувствительным к различным уровням функционирования языка. В этом случае «есть» имеет значение «обозначает»).
Кальвиновский анализ взаимоотношений между научными открытиями и утверждениями Библии обычно считается одним из наиболее ценных его вкладов в христианскую мысль. Кальвин выдвигает сложную теорию, обычно именуемую термином «аккомодация», под которым понимается «приспособление к нуждам ситуации и человеческим способностям понять ее».
В Своем откровении, утверждает Кальвин, Бог приспосабливается к возможностям человеческого разума и сердца. Бог рисует Свой портрет таким, чтобы мы могли его понять. Такое понимание основывается на кальвиновской аналогии с оратором. Хороший оратор знает ограниченные возможности своей аудитории и соответствующим образом приспосабливает к ним свою манеру речи. Для того, чтобы общение состоялось, над пропастью, разделяющей говорящего и слушающего должен быть наведен мост. Прекрасным примером этого являются притчи Христа: они используют язык и примеры (например, аллегории, основанные на Известных большинству понятиях), вполне соответствующие условиям жизни в Палестине. Павел также приспосабливает свои мысли к возможностям своих слушателей, используя коммерческие и юридические примеры из жизни городов, в которых проживало большинство его читателей.
Аналогичным образом, утверждает Кальвин, Бог, чтобы открыться нам, должен снизойти до нашего уровня. Он уменьшается, чтобы соответствовать нашим возможностям. Точно так, как мать наклоняется, чтобы дотронуться до своего ребенка, Бог наклоняется, чтобы достичь нашего уровня. Откровение является актом Божественного снисхождения, которым Бог наводит мост через пропасть между Ним и Его возможностями и грешным человечеством в наиболее слабых его проявлениях. Как любой хороший оратор, Бог знает Свою аудиторию и соответственно приспосабливает к ее возможностям Свой язык.
Примером такой аккомодации являются библейские портреты Бога, в которых Он часто представлен как Имеющий уста, глаза, руки, ноги. Это наводит на мысль, что Бог является человеком, что каким — то образом вечный и духовный Бог уменьшается до уровня человека, (это явление часто называется «антропоморфизмом» — иными словами, изображение Бога в виде человека). Кальвин утверждает, что Бог вынужден открываться нам таким образом из-за нашего слабого разума. Образы Бога, где Он представляется имеющим руки или ноги, является Божественным «разговором с младенцем», с помощью которого Он снисходит до нашего уровня, используя образы, которые мы можем постичь. Более сложные образы Бога, конечно же, являются более правильными, однако мы можем оказаться не в состоянии понять их.
В случае с библейским рассказом о творении (Быт. 1) Кальвин утверждает, что он приспособлен для восприятия простых необразованных людей; но не должен рассматриваться как дословное отображение реальности. Автор Книги Бытия, говорит Кальвин, «призван был быть учителем не только ученых людей, но и людей необразованных и примитивных; поэтому он не достиг бы своей цели без снисхождения к таким простым средствам назидания». Фраза «шесть дней творения» не обозначает шесть периодов по двадцать четыре часа, а является простым приспособлением к человеческим формам мышления для обозначения длительных промежутков времени. Фраза «вода над твердью» является лишь способом, приспособленным для обозначения облаков.
Влияние обеих этих идей на научное теоретизирование, особенно в семнадцатом веке, было значительным. Например, английский писатель Эдуард Райт, защищая коперниковскую гелиоцентрическую теорию строения солнечной системы, утверждает, что, во-первых, Писание не является книгой по физике, а, во-вторых, его манера речи «приспособлена для понимания простых людей, как няни приспосабливаются к маленьким детям». Оба эти довода непосредственно взяты у Кальвина, о котором можно сказать, что в этих вопросах он внес фундаментальный вклад в возникновение и развитие естественных наук.
Большой объем социологических исследований, охватывающий более века, показал, что имеются существенные различия в способности протестантской и римско-католической традиций выдвигать первоклассных естествоиспытателей. Примером является крупное исследование Альфонса де Кандоля, посвященное иностранным членам парижской «Academic des sciences» в период с 1666 по 1883 годы. Эти различия, которые наблюдаются в различных странах и в различные периоды, можно свести к следующему: протестанты оказываются гораздо более способными к проведению естественных исследований, чем римо-католики. Таким образом, что Реформация внесла свой вклад в возникновение настроений, способствующих развитию естественных наук.
На первый взгляд это может показаться невероятным. В течение последнего столетия отношение таких реформаторов, как Кальвин, к гелиоцентрической теории Коперника подвергалось насмешкам. В своей отчаянно полемической работе «История войны науки и богословия» (1896 г.) Эндрю Диксон Уайт писал:
«Кальвин взял инициативу на себя, осуждая в своем «Комментарии на Книгу Бытия» всех, кто утверждал, будто Земля не является центром Вселенной. Он решает вопрос традиционной ссылкой на первый стих девяносто третьего псалма и спрашивает: «Кто посмеет ставить авторитет Коперника выше авторитета Святого Духа?»
Это утверждение переходит из одной работы, посвященной теме «религия и наука», в другую, причем ни один автор не берет на себя труд проверить его источники. Кальвин не писал ничего подобного ни в одной из своих известных работ. Впервые это утверждение, не подтвержденное ссылками, встречается в сочинениях англиканского декана Кентерберийского Фредерика Уильяма Фаррара (1831 — 1903) — автора, известного тем, что, приводя источники, он полагался исключительно на свою не всегда надежную память.
В действительности, Кальвин внес существенный вклад в развитие естественных наук: во-первых, он поощрял научное изучение природы; во-вторых, он исключил важное препятствие, стоящее на пути таких исследований. Кальвин делал акцент на упорядоченности творения: с его точки зрения, как физический мир, так и человеческое тело свидетельствуют о мудрости и характере Божием.
«Чтобы никто не был лишен доступа к средствам получения счастья, Бог в Своей милости не только заронил в нашем сознании семена религии, о которой мы уже говорили, но и отразил Свое совершенство во всем строении вселенной и ежедневно находится у нас на виду так, что мы, открыв глаза, не можем не увидеть Его… И небеса, и земля дают нам бесчисленные доказательства Его замечательной мудрости — не только сложные доказательства, которые призваны осветить астрономию, медицину и другие естественные науки, но и доказательства, которые привлекают внимание самого безграмотного крестьянина, который не может открыть глаза, не увидев их».
Здесь Кальвин одобряет исследования астрономии и медицины. Они могут глубже богословия исследовать природный мир и выявить дальнейшие доказательства упорядоченности творения и мудрости Творца.
Можно утверждать, что Кальвин придал новый религиозный стимул научному исследованию природы, которое теперь стало рассматриваться как средство выявления мудрой руки Божией и, таким образом, способствующее как вере в Его существование, так и уважению, которое Он заслуживает. «Бельгийское кредо» (1561 г.), кальвинистское исповедание веры, пользовавшееся особым влиянием в Нидерландах (области, которой суждено было прославиться своими ботаниками и физиками), объявляло, что природа находится «перед нашими глазами как прекраснейшая книга, в которой все сотворенное, каким большим или малым оно ни было, является буквами, показывающими нам невидимого Бога». Таким образом, Бога можно увидеть с помощью тщательного исследования Его творения.
Эти идеи были с энтузиазмом подхвачены Королевским Обществом, наиболее значительной организацией, занимающейся научными исследованиями и распространением учености в Англии. Многие из его ранних членов были поклонниками Кальвина, знакомыми с его произведениями и их значения для конкретных областей исследований. Так Ричард Бентли (1662-1742) произнес в 1692 г. ряд лекцией, посвященных математическим принципам Ньютона, в которых открытая Ньютоном упорядоченность вселенной трактовалась как доказательство замысла Бога. Здесь встречаются недвусмысленные ссылки на кальвиновский образ вселенной как «театра славы Божией», в котором люди являются понимающими зрителями. Подробное исследование творения приводит к все большей уверенности в мудрости Творца.
Вторым крупным вкладом Кальвина является исключение существенного препятствия на пути развития естественных наук: библейского буквллизма. Это освобождение научного наблюдения и теории от грубо дословного толкования Писания происходит на двух уровнях. Во-первых, Кальвин объявляет, что целью Писания является не детальное описание структуры вселенной, а провозглашение Евангелия Иисуса Христа. Во-вторых, он настаивал, что не все библейские утверждения, касающиеся Бога или мира, следует воспринимать дословно. Рассмотрим эти два пункта в отдельности.
Кальвин считает, что основной целью Библии является знание об Иисусе Христе. Это не учебник по астрономии, географии или биологии. Наиболее четко это утверждение звучит в параграфе, добавленном в 1543 г. в кальвиновское предисловие к переводу Нового Завета, сделанному Оливетаном (1534 г.): основной целью Писания является привести нас к знанию об Иисусе Христе. Оно не есть и никогда не было задумано быть источником непогрешимой информации по астрономии или медицине. Естественные науки, таким образом, освобождаются от богословских ограничений.
Второй вклад Кальвина касается статуса библейских утверждений о научных явлениях. Важность этого вклада лучше всего осознать, рассмотрев другую позицию, занимаемую Мартином Лютером. 4 июня 1539 г. Лютер язвительно прокомментировал теорию Коперника, которая должна была быть опубликована в 1543 г., о том, что Земля вращается вокруг Солнца. Разве в Писании не сказано об обратном? Разве Иисус Навин не приказал солнцу остановиться? Таким образом, гелиоцентрическая теория строения солнечной системы была отвергнута Лютером на основании библейского буквализма, столь типичного для этого германского реформатора. (Как мы видели выше (стр. 207 — 209), в своем споре с Цвингли о значении слов «… сие есть Тело Мое» (Мф. 26: 26), произнесенных Христом по поводу хлеба на Тайной Вечере, Лютер настаивал на том, что слово «есть» могло истолковываться лишь как «идентично с». Это показалось Цвингли религиозным и лингвистическим абсурдом, совершенно нечувствительным к различным уровням функционирования языка. В этом случае «есть» имеет значение «обозначает»).
Кальвиновский анализ взаимоотношений между научными открытиями и утверждениями Библии обычно считается одним из наиболее ценных его вкладов в христианскую мысль. Кальвин выдвигает сложную теорию, обычно именуемую термином «аккомодация», под которым понимается «приспособление к нуждам ситуации и человеческим способностям понять ее».
В Своем откровении, утверждает Кальвин, Бог приспосабливается к возможностям человеческого разума и сердца. Бог рисует Свой портрет таким, чтобы мы могли его понять. Такое понимание основывается на кальвиновской аналогии с оратором. Хороший оратор знает ограниченные возможности своей аудитории и соответствующим образом приспосабливает к ним свою манеру речи. Для того, чтобы общение состоялось, над пропастью, разделяющей говорящего и слушающего должен быть наведен мост. Прекрасным примером этого являются притчи Христа: они используют язык и примеры (например, аллегории, основанные на Известных большинству понятиях), вполне соответствующие условиям жизни в Палестине. Павел также приспосабливает свои мысли к возможностям своих слушателей, используя коммерческие и юридические примеры из жизни городов, в которых проживало большинство его читателей.
Аналогичным образом, утверждает Кальвин, Бог, чтобы открыться нам, должен снизойти до нашего уровня. Он уменьшается, чтобы соответствовать нашим возможностям. Точно так, как мать наклоняется, чтобы дотронуться до своего ребенка, Бог наклоняется, чтобы достичь нашего уровня. Откровение является актом Божественного снисхождения, которым Бог наводит мост через пропасть между Ним и Его возможностями и грешным человечеством в наиболее слабых его проявлениях. Как любой хороший оратор, Бог знает Свою аудиторию и соответственно приспосабливает к ее возможностям Свой язык.
Примером такой аккомодации являются библейские портреты Бога, в которых Он часто представлен как Имеющий уста, глаза, руки, ноги. Это наводит на мысль, что Бог является человеком, что каким — то образом вечный и духовный Бог уменьшается до уровня человека, (это явление часто называется «антропоморфизмом» — иными словами, изображение Бога в виде человека). Кальвин утверждает, что Бог вынужден открываться нам таким образом из-за нашего слабого разума. Образы Бога, где Он представляется имеющим руки или ноги, является Божественным «разговором с младенцем», с помощью которого Он снисходит до нашего уровня, используя образы, которые мы можем постичь. Более сложные образы Бога, конечно же, являются более правильными, однако мы можем оказаться не в состоянии понять их.
В случае с библейским рассказом о творении (Быт. 1) Кальвин утверждает, что он приспособлен для восприятия простых необразованных людей; но не должен рассматриваться как дословное отображение реальности. Автор Книги Бытия, говорит Кальвин, «призван был быть учителем не только ученых людей, но и людей необразованных и примитивных; поэтому он не достиг бы своей цели без снисхождения к таким простым средствам назидания». Фраза «шесть дней творения» не обозначает шесть периодов по двадцать четыре часа, а является простым приспособлением к человеческим формам мышления для обозначения длительных промежутков времени. Фраза «вода над твердью» является лишь способом, приспособленным для обозначения облаков.
Влияние обеих этих идей на научное теоретизирование, особенно в семнадцатом веке, было значительным. Например, английский писатель Эдуард Райт, защищая коперниковскую гелиоцентрическую теорию строения солнечной системы, утверждает, что, во-первых, Писание не является книгой по физике, а, во-вторых, его манера речи «приспособлена для понимания простых людей, как няни приспосабливаются к маленьким детям». Оба эти довода непосредственно взяты у Кальвина, о котором можно сказать, что в этих вопросах он внес фундаментальный вклад в возникновение и развитие естественных наук.
Заключение
В ограниченных рамках настоящей главы невозможно сделать подробный анализ возможного влияния идей Реформации на ход последующей истории человечества. Однако все, что было сказано в этой заключительной главе, указывает на то, что эти идеи несли в себе потенциал перемен. Реформация, как и русская революция, является напоминанием о том, что идеи не являются простым продуктом общества: иногда случается, что они приводят к образованию этих обществ. Эффектное сравнение Кальвина с Лениным, часто встречающееся в последних исследованиях, посвященных этому реформатору, указывают на историческое значение людей с радикальными идеями в поворотные моменты истории. Целью данной книги было сделать эти идеи более понятными и доступными широкому кругу читателей, чтобы вызвать более глубокий интерес к этому захватывающему периоду.
История, игнорирующая идеи, не справляется со своей задачей. Реформация является движением, в котором религиозные идеи сыграли ведущую роль. В этом движение были и другие факторы — социальные, экономические и культурные, которые вполне заслуживают внимания. Однако рассказ о Реформации без рассмотрения влияния на нее религиозных идей является абсурдом. Некоторым современным светским исследователям этого движения иногда трудно понять религию как историческую силу. Поскольку их мир напрямую не определяется религией, они предполагают, что так было всегда. Однако это не так. Нам, вероятно, еще предстоит освоить самый трудный из исторических навыков: способность погружаться в уже не существующий культурный мир и представлять себя в среде, в которой религиозные идеи и настроения играли ведущую роль. Настоящая книга не может полностью достичь этой цели, однако в ней мы попытались приподнять завесу таинственности, мешающую нам лучше понять эпоху Реформации.
История, игнорирующая идеи, не справляется со своей задачей. Реформация является движением, в котором религиозные идеи сыграли ведущую роль. В этом движение были и другие факторы — социальные, экономические и культурные, которые вполне заслуживают внимания. Однако рассказ о Реформации без рассмотрения влияния на нее религиозных идей является абсурдом. Некоторым современным светским исследователям этого движения иногда трудно понять религию как историческую силу. Поскольку их мир напрямую не определяется религией, они предполагают, что так было всегда. Однако это не так. Нам, вероятно, еще предстоит освоить самый трудный из исторических навыков: способность погружаться в уже не существующий культурный мир и представлять себя в среде, в которой религиозные идеи и настроения играли ведущую роль. Настоящая книга не может полностью достичь этой цели, однако в ней мы попытались приподнять завесу таинственности, мешающую нам лучше понять эпоху Реформации.
Для дальнейшего чтения
По поводу теории Вебера, см.:
H. Luethy (Х. Люти), «Variations on the Theme by Max Weber» (Вариации на тему Макса Вебера), in «International Calvinism 1541-1715», ed. M. Prestwich (Oxford, 1985), pp. 369-90.
G. Marshall (Г. Маршалл). «In Search of the Spirit of Capitalism: An Assay on Max Weber's Protestant Ethic Thesis» (В поисках духа капитализма, очерк тезиса Макса Вебера о протестантской этике» (London, 1982).
Мах Weber (Макс Вебер), «The Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism» (Протестантская этика и дух капитализма) (London, 1930).
О политических аспектах реформационной мыслисм.:
Q. Skinner (К. Скиннер), «The Foundations of Modern Political Thought» (Основы современной политической мысли) (2 vols: Cambridge, 1978). vol. 2, pp. 219-240.
О взаимоотношениях реформационной мысля и наук, см.:
J. Dillenberger (Дж-Дилленбергер), «Protestant Thought and Natural science» (Протестантская мысль и естествознание) (London, 1961).
R. Hooykaas (Р. Хойкаас), «Religion and the rise of Modem Science» (Религия и возникновение современной науки) (Edinburgh, 1972).
E. Rosen (Е. Розен), «Calvin's Attitude towards Copernicus» (Отношение Кальвина к Копернику), «Jounal of the History of Ideas 21» (1960), pp. 431 — 41.
H. Luethy (Х. Люти), «Variations on the Theme by Max Weber» (Вариации на тему Макса Вебера), in «International Calvinism 1541-1715», ed. M. Prestwich (Oxford, 1985), pp. 369-90.
G. Marshall (Г. Маршалл). «In Search of the Spirit of Capitalism: An Assay on Max Weber's Protestant Ethic Thesis» (В поисках духа капитализма, очерк тезиса Макса Вебера о протестантской этике» (London, 1982).
Мах Weber (Макс Вебер), «The Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism» (Протестантская этика и дух капитализма) (London, 1930).
О политических аспектах реформационной мыслисм.:
Q. Skinner (К. Скиннер), «The Foundations of Modern Political Thought» (Основы современной политической мысли) (2 vols: Cambridge, 1978). vol. 2, pp. 219-240.
О взаимоотношениях реформационной мысля и наук, см.:
J. Dillenberger (Дж-Дилленбергер), «Protestant Thought and Natural science» (Протестантская мысль и естествознание) (London, 1961).
R. Hooykaas (Р. Хойкаас), «Religion and the rise of Modem Science» (Религия и возникновение современной науки) (Edinburgh, 1972).
E. Rosen (Е. Розен), «Calvin's Attitude towards Copernicus» (Отношение Кальвина к Копернику), «Jounal of the History of Ideas 21» (1960), pp. 431 — 41.
ГЛОССАРИЙ БОГОСЛОВСКИХ И ИСТОРИЧЕСКИХ ТЕРМИНОВ
Стандартным богословским справочником на английском языке, который мы рекомендуем читателю, является «The Oxford Dictionary, of the Christian Church» (Оксфордский словарь христианской Церкви) (Oxford: Oxford University Press, 2nd edn revised, 1984). В 1994 г. ожидается выход третьего издания этого труда. Много полезной информации содержится в более старом справочнике: «The New Schaff-Herzog Encyclopedia of Religious Knowledge» (Новая Энциклопедия Шафф-Херцог по религиозным знаниям) (12 vols; Grand Rapids, Mich.: Baker Book House, 1957), особенно относительно споров между лютеранами и реформаторами в шестнадцатом веке. Специализированный глоссарий богословских терминов позднего средневековья содержится в кн.: Heiko A. Oberman, «The Harvest of Medieval Theology: Gabriel Biel and Late Medieval Nominalism» (Плоды средневекового богословия: Гавриил Биль и позднесредневековый номинализм) (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1963), pp. 459-76. Глоссарии терминов, касающихся доктрины оправдания, можно найти в кн. Alister E. McGrath, lustitia Dei: A History of the Christian Docrine of Justification» (2 vols; Cambridge: Cambridge University Press, 1986), vol. 1, pp. 188-90.
Адиафора
Дословно «несущественные вопросы». Верования и обряды, которые реформаторы считали терпимыми, поскольку они явно не отрицались, хотя и не оговаривались отдельно в Писании. Например, одежда священника при совершении богослужения является адиафорой. Концепция адиафоры является важной, поскольку она позволяла реформаторам предпринять прагматически подходить ко многим верованиям и обрядам, избегая, таким образом, ненужной конфронтации.
Анабаптизм
Дословно — «перекрещение». Термин, используемый по отношению к радикальному крылу Реформации, основывающемуся на трудах таких мыслителей, как Менно Симоне и Валтасар Губмайер. См. стр. 23.
Антипелагианские писания
Писания Августина, связанные с пелагианским спором, в которых он отстаивал свои взгляды на милость и оправдание. См. «Пелагианство».
Апостольская эра
Как для гуманистов, так и для реформаторов определенный период в истории христианской Церкви, ограниченный Воскресением Иисуса Христа (ок. 35 г. от Р. Х.) и смертью последнего Апостола (ок. 90 г. от Р. Х.?). Гуманистические и реформационные круги считали идеи и обряды этого периода нормативными.
Августинианство
Термин используется в двух значениях. В первом он относится к взглядам Блаженного Августина на доктрину спасения, в которых подчеркивается необходимость Божественной милости (см. стр. 75-78). В этом смысле этот термин является антитезой пелагианства. Во-вторых, он относится ко взглядам августинского ордена в Средние века, независимо от того, восходят ли эти взгляды к Августину или нет. Далее см.: David C. Steinmetz, «Luther and Staupitz: An Essay in the Intellectual Origins of the Protestant Reformation» (Лютер и Штаупиц: Очерк интеллектуальных истоков протестантской Реформации) (Durham, NC, 1980), pp. 13-16.
Кальвинизм
Двусмысленный термин, используемый в двух совершенно различных значениях. Во-первых, он относится к религиозным идеям религиозных организаций (таких, как Реформатская Церковь) и отдельных лиц (таких, как Теодор Беза), находящихся под глубоким влиянием Иоанна Кальвина. Во-вторых, он относится к религиозным идеям самого Иоанна Кальвина. Хотя в первом значении термин употребляется значительно чаще, в последнее время все больше признается его двусмысленность. См. стр. 22.
Катехизис
Популярное пособие по христианской доктрине, обычно построенное в форме вопросов и ответов, целью которого является религиозное наставление. Благодаря большому внимание, уделяемому Реформацией религиозному образованию, в то время появился ряд крупных катехизисов, среди которых наиболее значительными были Малый Катехизис Лютера (1529) и знаменитый Гейдельбергский катехизис (1563).
Христология
Раздел христианского богословия, рассматривающий личность Иисуса Христа, в частности, вопрос о взаимоотношениях Его человеческой и Божественной природы. За исключением несогласия между Лютером и Цвингли (Марбурге, 1529 г.) Христология как доктрина Троицы мало затрагивала Реформацию.