Страница:
Восточношвейцарский гуманизм
Вероятно ввиду своего географического положения, восточная Швейцария оказалась особенно восприимчивой к идеям итальянского Ренессанса. Венский Университет привлекал большое количество студентов из этого региона. Дворцовый переворот, совершенный на факультете изящных искусств в большой степени благодаря влиянию Конрада Целтиса, привел к тому, что в конце пятнадцатого века Вена стала центром гуманистической учености, привлекая таких людей, как великий гуманистический писатель Иоаким фон Ватт, известный под именем Вадиан. Вадиан, заслужив в Вене всевозможные академические почести, вернулся в свой родной город Галлен, став в 1529 г. его ведущим гражданином (бургомистром). В 1510-х годах Базельский Университет добился аналогичной репутации и стал центром гуманистической группы (известной как «братство»), которая собралась вокруг таких людей, как Фома Виттенбах.
Восточношвейцарский гуманизм достаточно хорошо изучен, и его основной характер вполне понятен. Для его ведущих представителей, таких, как Вадиан, Ксилотект, Беан Ренан, Глареан и Миконий, христианство было образом жизни, а не набором доктрин. Они полагали, что реформа действительно нужна, но реформа, связанная, в первую очередь, с нравственностью Церкви и личным нравственным обновлением верующих. Они не видели необходимости в реформе церковной доктрины.
Нравственный облик швейцарского гуманизма был сильно моралистическим. Писание рассматривалось как кодекс, предписывающий правильное нравственное поведение христиан, а не как повествование об обещаниях Божиих. Это оказало влияние на ряд вопросов, особенно связанных с доктриной оправдания (см. стр. 140143). Во-первых, вопросы, вызвавшие интерес Лютера к этой доктрине, отсутствовали в швейцарских кругах, для которых оправдание не представляло интереса. Во-вторых, по мере увеличения интереса к этой доктрине в Германии, в 1520-х годах в швейцарских гуманистических кругах возникла определенная степень волнения по поводу лютеровской доктрины оправдания. Швейцарским гуманистам казалось, что разрабатываемые Лютером идеи представляли собой коренную угрозу нравственности, и, следовательно, нравственному облику их движения.
Эти наблюдения имеют значение в связи с Ульрихом Цвингли, который получил образование в университетах Вены (1498 — 1502 гг.) и Базеля (1502-1506 гг.) Цвинглиевская программа реформ в Цюрихе, начатая в 1519 г., несет на себе печать швейцарского гуманистического гуманизма. «Доктор благодати» Блаженный Августин не играл особой роли в учении Цвингли до 1520-х годов (и даже здесь его влияние связывается, в первую очередь, с учением Цвингли о таинствах). Впоследствии Цвингли порвал с морализмом швейцарского гуманизма (вероятно, около 1523 г., но не позднее 1525г.), однако до этого момента его программа реформ была основана на моралистическом образовательном взгляде, который был так характерен для швейцарских гуманистических братств того периода.
Восточношвейцарский гуманизм достаточно хорошо изучен, и его основной характер вполне понятен. Для его ведущих представителей, таких, как Вадиан, Ксилотект, Беан Ренан, Глареан и Миконий, христианство было образом жизни, а не набором доктрин. Они полагали, что реформа действительно нужна, но реформа, связанная, в первую очередь, с нравственностью Церкви и личным нравственным обновлением верующих. Они не видели необходимости в реформе церковной доктрины.
Нравственный облик швейцарского гуманизма был сильно моралистическим. Писание рассматривалось как кодекс, предписывающий правильное нравственное поведение христиан, а не как повествование об обещаниях Божиих. Это оказало влияние на ряд вопросов, особенно связанных с доктриной оправдания (см. стр. 140143). Во-первых, вопросы, вызвавшие интерес Лютера к этой доктрине, отсутствовали в швейцарских кругах, для которых оправдание не представляло интереса. Во-вторых, по мере увеличения интереса к этой доктрине в Германии, в 1520-х годах в швейцарских гуманистических кругах возникла определенная степень волнения по поводу лютеровской доктрины оправдания. Швейцарским гуманистам казалось, что разрабатываемые Лютером идеи представляли собой коренную угрозу нравственности, и, следовательно, нравственному облику их движения.
Эти наблюдения имеют значение в связи с Ульрихом Цвингли, который получил образование в университетах Вены (1498 — 1502 гг.) и Базеля (1502-1506 гг.) Цвинглиевская программа реформ в Цюрихе, начатая в 1519 г., несет на себе печать швейцарского гуманистического гуманизма. «Доктор благодати» Блаженный Августин не играл особой роли в учении Цвингли до 1520-х годов (и даже здесь его влияние связывается, в первую очередь, с учением Цвингли о таинствах). Впоследствии Цвингли порвал с морализмом швейцарского гуманизма (вероятно, около 1523 г., но не позднее 1525г.), однако до этого момента его программа реформ была основана на моралистическом образовательном взгляде, который был так характерен для швейцарских гуманистических братств того периода.
Французский юридический гуманизм
В начале шестнадцатого века во Франции изучение права находилось в процессе коренной ревизии. Абсолютистская французская монархия при Франциске I с ее все увеличивающейся тенденцией к административной централизации считала юридическую реформу важной для модернизации Франции. Для ускорения процесса юридической реформы, которая должна была привести к формулировке законодательства, действующего на всей территории Франции, она покровительствовала группе ученых университетов Бурже и Орлеана, которая изучала теоретические аспекты общих кодексов, основанных на универсальных принципах Пионером среди этих ученых был Жильом Будэ, который высказывался за прямое возвращение к римскому праву, которое было одновременно красноречивым и экономичным, как средству удовлетворения новых законодательных нужд Франции. В отличие от итальянского обычая (mos italicus) прочтения классических юридических текстов в свете аннотаций и комментариев средневековых юристов, таких, как Бартолис и Аккурсий, французы выработали процедуру (mos gallicus) прямого обращения к классическим юридическим источникам на языке оригинала.
Прямым результатом гуманистической программы возвращения к истокам явилась заметная нетерпимость к аннотациям и комментариям. Они все более рассматривались не как инструменты, полезные при изучении, а как препятствия на пути знакомства с оригинальными текстами. Толкования классических римских юридических текстов такими авторами, как Бартолис и Аккурсий, стали считаться недостоверными. Они напоминали искажающие фильтры, находящиеся между читателем и первоисточником. По мере того, как гуманистическая наука становилась все более уверенной в своих утверждениях, надежность Аккурсия и других комментаторов все более ставилась под сомнение. Великий испанский ученый Антонио Небрийа опубликовал подробный отчет об ошибках, которые он обнаружил в комментариях Аккурсия, а Рабелиас презрительно писал о «глупых мнениях Аккурсия». Таким образом были надежно заложены основы французского юридического гуманизма.
Следует отметить важность этого движения для Реформации. Одним из студентов в Бурже и Орлеане во время расцвета французского юридического гуманизма был Иоанн Кальвин, который, вероятно, прибыл в Орлеан в 1528 г. Изучая гражданское право в Бурже и Орлеане, Кальвин непосредственно знаком со значительной частью гуманистического движения. Это знакомство превратило Кальвина в квалифицированного юриста: когда впоследствии он был призван на помощь при составлении «законов и указов» Женевы, он смог черпать примеры законов о собственности и юридических процедур из своих знаний о Corpus juris civilis. Однако у французского юридического гуманизма Кальвин научился не только этому.
Литературное наследие Буде указывает на его убеждение не только в том, что классическое наследие, включая его юридические учреждения и кодексы, представляет собой большую ценность для современности, но и что изучение древности является надлежащей подготовкой к восприятию Евангелия Иисуса Христа. Кальвин предпринял аналогичный подход в великом издании «Наставлений в христианской вере» 1559 г., позволяя Цицерону вести читателя от естественной религии древности к возвышенному Евангелию Иисуса Христа.
Происхождение методов Кальвина, который был, вероятно, величайшим библейским комментатором и проповедником своего времени, можно проследить по изучению им права в передовой атмосфере Орлеана и Бурже. Имеются все основания, чтобы утверждать, что Кальвин научился у Буде необходимости быть компетентным филологом, подходить непосредственно к тексту первоисточника, толковать его в лингвистическом и историческом контекстах и применять его в современном окружении. Именно это отношение лежит в основе кальвиновского изложения Писания, и особенно его проповедей, в которых он пытается соединить Писание и тех, к кому оно обращено. Французский юридический гуманизм дал Кальвину как стимул, так и инструменты для использования документов прошлого в обстановке реалий Женевы 1550-х годов.
Прямым результатом гуманистической программы возвращения к истокам явилась заметная нетерпимость к аннотациям и комментариям. Они все более рассматривались не как инструменты, полезные при изучении, а как препятствия на пути знакомства с оригинальными текстами. Толкования классических римских юридических текстов такими авторами, как Бартолис и Аккурсий, стали считаться недостоверными. Они напоминали искажающие фильтры, находящиеся между читателем и первоисточником. По мере того, как гуманистическая наука становилась все более уверенной в своих утверждениях, надежность Аккурсия и других комментаторов все более ставилась под сомнение. Великий испанский ученый Антонио Небрийа опубликовал подробный отчет об ошибках, которые он обнаружил в комментариях Аккурсия, а Рабелиас презрительно писал о «глупых мнениях Аккурсия». Таким образом были надежно заложены основы французского юридического гуманизма.
Следует отметить важность этого движения для Реформации. Одним из студентов в Бурже и Орлеане во время расцвета французского юридического гуманизма был Иоанн Кальвин, который, вероятно, прибыл в Орлеан в 1528 г. Изучая гражданское право в Бурже и Орлеане, Кальвин непосредственно знаком со значительной частью гуманистического движения. Это знакомство превратило Кальвина в квалифицированного юриста: когда впоследствии он был призван на помощь при составлении «законов и указов» Женевы, он смог черпать примеры законов о собственности и юридических процедур из своих знаний о Corpus juris civilis. Однако у французского юридического гуманизма Кальвин научился не только этому.
Литературное наследие Буде указывает на его убеждение не только в том, что классическое наследие, включая его юридические учреждения и кодексы, представляет собой большую ценность для современности, но и что изучение древности является надлежащей подготовкой к восприятию Евангелия Иисуса Христа. Кальвин предпринял аналогичный подход в великом издании «Наставлений в христианской вере» 1559 г., позволяя Цицерону вести читателя от естественной религии древности к возвышенному Евангелию Иисуса Христа.
Происхождение методов Кальвина, который был, вероятно, величайшим библейским комментатором и проповедником своего времени, можно проследить по изучению им права в передовой атмосфере Орлеана и Бурже. Имеются все основания, чтобы утверждать, что Кальвин научился у Буде необходимости быть компетентным филологом, подходить непосредственно к тексту первоисточника, толковать его в лингвистическом и историческом контекстах и применять его в современном окружении. Именно это отношение лежит в основе кальвиновского изложения Писания, и особенно его проповедей, в которых он пытается соединить Писание и тех, к кому оно обращено. Французский юридический гуманизм дал Кальвину как стимул, так и инструменты для использования документов прошлого в обстановке реалий Женевы 1550-х годов.
Английский гуманизм
Можно утверждать, что в основе английской Реформации лежат три крупных религиозных и интеллектуальных элемента: лоллардистское движение (см. стр. 54-56), лютеранство и гуманизм. Каждый из этих трех элементов считался главным различными исследователями Реформации. Так, Гордон Рупп высказывался в пользу решающего влияния лютеранства, Дж. К. Мак-Кониха — в пользу гуманизма, а Дональд Смитон — в пользу лоллардистского движения. Каким бы ни был исход этого спора, совершенно очевидно, что каждый из этих трех элементов оказал определенное влияние на зарождения движения за религиозные и богословские перемены а Англии в 1520-х и 1530-х годах. Здесь нас интересует форма гуманизма, которая оказалась столь влиятельной в этом споре.
Вероятно, самым важным английским центром гуманизма в начале шестнадцатого века был Кембриджский Университет, хотя не следует недооценивать значение Лондона и Оксфорда. Кембридж бы родиной ранней английской Реформации, которая сосредотачивалась вокруг «кружка Белой лошади» (названного по имени ныне несуществующей таверны, расположенной около Квинс Колледж) группы людей, таких, как Роберт Барнес, которые встречались для изучения и обсуждения последних сочинений Лютера в начале 1520-х годов. Неудивительно, что таверна стала называться «маленькой Германией», точно так как район Кинг Стрит, который когда-то был местом встреч членов кембриджской коммунистической партии, стал в 1930-х годах известен как «маленькая Москва».
Со времен публикации работы Фредрика Сибома «Оксфордские реформаторы» (1867 г.) название расцвета гуманизма в Кембридже и других местах «новым учением» стало частью традиции английской интеллектуальной истории. Однако современные источники наводят на мысль, что эта фраза использовалась в 1530-х годах по отношению к идеям раннего протестантизма. Так, в письме Хью Латимера к Уильяму Хубердину (1531 г.) говорится о «новом учении», которое стало доступным английской Церкви благодаря деятельности протестантских реформаторов.
Английский гуманизм был во всех своих проявлениях иностранным заимствованием. Роберто Вайсе убедительно показал, что происхождение английского гуманизма можно проследить в Италии пятнадцатого века. В 1430 г. Англию посетил Поджио Брацциолини, за которым последовал ряд итальянских мыслителей Ренессанса. В конце пятнадцатого и начале шестнадцатого веков Кембриджский Университет приглашал читать лекции итальянцев, среди которых можно указать Гайо Ауберино, Стефано Суригоне и Лоренцо Траверсагни. Эту традицию можно объяснить не нехваткой английских преподавателей, а признанным превосходством их итальянских коллег. Траверсагни, францисканский монах из Савароны, читал лекции по риторике, которые получили широкий отклик и вскоре появились в печати.
Этот процесс был односторонним. Известные английские ученые совершали путешествия в Италию для непосредственного знакомства с духом Ренессанса. Среди ученых, посетивших Италию, можно назвать Джона Гунторпа и Уильяма Селлинга. Их итальянские путешествия первой половины пятнадцатого века проложили дорогу другим ученым, посетившим Италию в шестнадцатом веке. Впитав дух итальянского гуманизма, они неизбежно принимались за его распространение после возвращения на родину.
Следует сказать и об одном приглашении на место преподавателя в кембриджский университет, которое сыграло в истории особую роль. В 1511 г. известный голландский гуманистический писатель был приглашен в университет на кафедру богословия, незадолго до этого учрежденную леди Маргарет Бюфорт и являвшуюся центром реформистских настроений в начале шестнадцатого века. Этого писателя звали Эразм.
Вероятно, самым важным английским центром гуманизма в начале шестнадцатого века был Кембриджский Университет, хотя не следует недооценивать значение Лондона и Оксфорда. Кембридж бы родиной ранней английской Реформации, которая сосредотачивалась вокруг «кружка Белой лошади» (названного по имени ныне несуществующей таверны, расположенной около Квинс Колледж) группы людей, таких, как Роберт Барнес, которые встречались для изучения и обсуждения последних сочинений Лютера в начале 1520-х годов. Неудивительно, что таверна стала называться «маленькой Германией», точно так как район Кинг Стрит, который когда-то был местом встреч членов кембриджской коммунистической партии, стал в 1930-х годах известен как «маленькая Москва».
Со времен публикации работы Фредрика Сибома «Оксфордские реформаторы» (1867 г.) название расцвета гуманизма в Кембридже и других местах «новым учением» стало частью традиции английской интеллектуальной истории. Однако современные источники наводят на мысль, что эта фраза использовалась в 1530-х годах по отношению к идеям раннего протестантизма. Так, в письме Хью Латимера к Уильяму Хубердину (1531 г.) говорится о «новом учении», которое стало доступным английской Церкви благодаря деятельности протестантских реформаторов.
Английский гуманизм был во всех своих проявлениях иностранным заимствованием. Роберто Вайсе убедительно показал, что происхождение английского гуманизма можно проследить в Италии пятнадцатого века. В 1430 г. Англию посетил Поджио Брацциолини, за которым последовал ряд итальянских мыслителей Ренессанса. В конце пятнадцатого и начале шестнадцатого веков Кембриджский Университет приглашал читать лекции итальянцев, среди которых можно указать Гайо Ауберино, Стефано Суригоне и Лоренцо Траверсагни. Эту традицию можно объяснить не нехваткой английских преподавателей, а признанным превосходством их итальянских коллег. Траверсагни, францисканский монах из Савароны, читал лекции по риторике, которые получили широкий отклик и вскоре появились в печати.
Этот процесс был односторонним. Известные английские ученые совершали путешествия в Италию для непосредственного знакомства с духом Ренессанса. Среди ученых, посетивших Италию, можно назвать Джона Гунторпа и Уильяма Селлинга. Их итальянские путешествия первой половины пятнадцатого века проложили дорогу другим ученым, посетившим Италию в шестнадцатом веке. Впитав дух итальянского гуманизма, они неизбежно принимались за его распространение после возвращения на родину.
Следует сказать и об одном приглашении на место преподавателя в кембриджский университет, которое сыграло в истории особую роль. В 1511 г. известный голландский гуманистический писатель был приглашен в университет на кафедру богословия, незадолго до этого учрежденную леди Маргарет Бюфорт и являвшуюся центром реформистских настроений в начале шестнадцатого века. Этого писателя звали Эразм.
Эразм Роттердамский
Одна фигура возвышается над североевропейскими гуманистами, и не только благодаря его влиянию на германскую и швейцарскую реформации — Эразм Роттердамский. Хотя непосредственное влияние Эразма на Лютера и Кальвина было меньшим, чем можно было ожидать, многие другие реформаторы (такие как Цвингли и Букер) находились под глубоким его влиянием. Поэтому представляется необходимым подробно остановиться на его значительном вкладе в мысль Реформации.
Однако прежде необходимо сделать одно замечание. Эразм часто представляется пишущими о нем мыслителем наилучшим образом отражающим североевропейский гуманизм. Хотя в поддержку такого предположения можно привести многие факты, следует признать наличие определенных споров по некоторым вопросам внутри североевропейского гуманизма. Два из них представляют особый интерес: вопрос о национальных языках и вопрос о национальных границах. Что касается языка, Эразм считал себя «гражданином мира», а цицероновскую латынь — языком мира. Национальные языки представлялись ему препятствием на пути к космополитической Европе, объединенной латинским языком. Другие гуманисты, особенно в Германии и Швейцарии, считали, что развитие национальных языков следовало поощрять как средство укрепления национального самосознания. С точки зрения Эразма, национализм угрожал образу космополитической Европы и служил лишь поддержанию таких устаревших концепций, как «чувство национального самосознания» и связанных с ними идей, например, о национальных границах. Другие гуманисты, напротив, считали себя борцами за утверждение национального самосознания. В то время как Эразм предпочитал сосредотачиваться на отбрасывании националистических идей и ценностей, швейцарские гуманисты Глареан, Миконий, Ксилотект рассматривали себя исполняющими священный долг по защите швейцарского национального самосознания и культуры литературными средствами. Эти споры между «космополитическим» и «националистическим» гуманизмом, между отменой и консолидацией национального самосознания указывают как на разнообразие позиций внутри гуманизма, так и на то, что Эразма нельзя считать представителем всего гуманизма, как это» делают некоторые ученые.
Наиболее влиятельным гуманистическим произведением, распространенным в Европе в первые десятилетия шестнадцатого века, была работа Эразма «Enchiridion Militis Christiani» («Руководство христианского солдата»). [9]Хотя эта работа была впервые опубликована в 1503 г., а затем переиздана в 1509 г., реальное ее влияние начинается после ее третьего переиздания в 1515 г. С этого момента она стала вызывать такое преклонение, что в последующие шесть лет выдержала 23 переиздания. Она была обращена к образованным мирянам, которых Эразм считал истинным сокровищем Церкви. Ее поразительная популярность после 1515 г. позволяет предположить, что она привела к коренному изменению мирского самовосприятия, и нельзя не упомянуть, что реформационные волнения в Цюрихе и Виттенберге начались вскоре после того, как «Руководство» стало своеобразным бестселлером. Успех Эразма показал также важность книгопечатания как средства распространения новых радикальных идей — ни Цвингли, ни Лютер не прошли мимо этого момента, когда настала их очередь проповедовать такие идеи.
«Руководство» выдвигало привлекательный тезис о том, что современную Церковь можно реформировать коллективным возвращением к Писанию и творениям Отцов Церкви. Регулярное чтение Писания объявлялось ключом к новому благочестию мирян, на основании которого можно было обновить и реформировать Церковь. Эразм воспринимал свое произведение как руководство к пониманию Писания для мирян и снабдил его простым, но ученым изложением «философии Христа». Эта «философия» является, на самом деле, формой нравоучения, а не академической философией: Новый Завет учит знанию о добре и зле, чтобы его читатели могли отвергнуть последнее и возлюбить первое. Новый Завет является lex Christi (законом Христа), к соблюдению которого призываются христиане. Христос является примером, которому христиане должны подражать. И все же Эразм не воспринимает христианство всего лишь как внешнее соблюдение нравственных правил. Его типично гуманистический акцент на внутренней религии приводит его к предположению, что чтение Писания преображает читателя, давая ему новый стимул возлюбить Бога и ближнего.
Ряд вопросов представляют особую важность. Во — первых, Эразм считает, что будущая жизненность христианства будет основываться на мирянах, а не на духовенстве. Духовенство рассматривается в качестве учителей, в чьи обязанности входит поднятие мирян до своего собственного уровня понимания. В книге Эразма нет места каким-либо суевериям, которые бы давали духовенству постоянное превосходство над мирянами. Во-вторых, сильный акцент, который Эразм делает на «внутреннюю религию», приводит его к пониманию христианства, не зависящего от Церкви, — ее обрядов, священников и институтов. Зачем исповедоваться в своих грехах другому человеку, говорит Эразм, лишь потому, что он священник, когда можно исповедаться Самому Богу? Религия — это дело сердца и ума каждого отдельного человека, это внутреннее состояние. Эразм подчеркнуто избегает упоминания таинств. Аналогичным образом, он отрицает взгляд на «религиозную жизнь» (другими словами — монашество) как на высшее проявление христианской жизни: мирянин, который читает Писание, так же верен своему призванию, как и любой монах.
Революционный характер «Руководства» заключается в дерзком предположении о том, что признание христианского призвания мирян является — ключом к возрождению Церкви. Клерикальный и церковный авторитет отвергается. Писание должно быть доступно всем, чтобы все могли вернуться к истокам и утолить свою жажду из источника чистой и живой воды христианской веры, а не пить из мутных и застоявшихся прудов религии позднего средневековья.
Эразм, однако, осознавал, что на предлагаемом им пути имеются серьезные препятствия, и предложил ряд способов их преодоления. Во — первых, Новый Завет нужно было изучать на языке оригинала, а не в неточном переводе Вульгаты. Это требовало двух инструментов, которых в то время не существовало: соответствующей филологической компетентности для работы с греческим текстом и прямого доступа к самому тексту.
Первый инструмент был найден, когда Эразм обнаружил заметки Лоренцо Валлы о греческом тексте Нового Завета, сделанные в пятнадцатом веке. Эти заметки хранились в архиве местного монастыря и были найдены и опубликованы Эразмом в 1505 г. Второй инструмент был найден после издания Эразмом первого печатного Нового Завета на греческом языке, Novum Instrumentum omne, который сошел с печатных станков Фробена в Базеле в 1516 г. Хотя более совершенная версия того же текста была сдана в набор в Алкале (Испания) двумя годами раньше, издание этой версии (т. н. Комплутенсаинской Полиглоты) задержалось до 1520 г. Текст Эразма не был таким надежным, каким он должен был бы быть: Эразм пользовался всего лишь четырьмя рукописями большей части Нового Завета и лишь одной рукописью заключительной КнигиОткровения. Так случилось, что в этой рукописи отсутствовали пять стихов, которые Эразм вынужден был перевести на греческий с латыни. Тем не менее, это издание было значимой литературной вехой. Богословы впервые получили возможность сравнить оригинал греческого текста с более поздним латинским переводом Вульгаты.
Основываясь на работе Лоренцо Валлы, Эразм показал, что ряд мест перевода Вульгаты является неоправданным. Так как ряд средневековых церковных обрядов и верований основывался на этих текстах, утверждения Эразма с ужасом были восприняты многими консервативными католиками (которые хотели сохранить эти обряды и верования) и с восторгом — реформаторами (которые хотели отменить их). Несколько примеров укажут на значение библейских исследований Эразма.
Христианская Церковь всегда придавала особое значение определенным обрядам или формам богослужения, известным как таинства (см. стр. 196-229). Два таких таинства признавались ранней Церковью как «Господние» (другими словами, восходящие к Самому Христу). Ими являлись Крещение и таинство, которое в настоящее время известно под рядом названий: «Месса», «Вечеря Господя», «Преломление хлеба», «Евхаристия». В своем изложении притчи о добром самарянине (Лк. 10: 35) великий патриотический богослов Августин утверждал, что две серебряные монеты, которые самарянин дал содержателю гостиницы, являются аллегорией двух таинств Евангелия, данного Христом Своей Церкви.
Однако к концу двенадцатого века их число было увеличено до семи. Развитие и консолидация системы таинств Церкви были одним из важнейших аспектов средневекового богословия, частично обязанным своим существованием крупной работе средневекового богословия — труду Петра Ломбарда «Четыре книги предложений». Семью признанными Церковью таинствами теперь были евхаристия, крещение, покаяние, конфирмация, брак, священство и соборование.
Многим казалось, что новый перевод Нового Завета, сделанный Эразмом, ставил всю эту систему таинств под сомнение. Известный английский ученый Томас Линакр, который оставил медицинскую практику, чтобы стать священником, сказал следующие слова после первого прочтения Евангелия в греческом оригинале: «Либо это не Евангелие, либо мы не христиане». Представляется полезным рассмотреть некоторые вопросы, которые вызвали у Линакра такое утверждение.
Средневековое богословие оправдывало включение брака в число таинств на основании новозаветного текста в переводе Вульгаты, в котором говорилось о нем как о «таинстве» (Еф. 5. 31-32). Эразм, следуя за Валлой, указал, что греческое слово (musterion), переведенное как «таинство», на самом деле означало лишь «тайна». Не было, следовательно, никаких указаний на то, что брак является «таинством». Таким образом, одно из классических текстуальных доказательств, использованных средневековыми богословами для оправдания включения брака в число таинств, оказалось практически бесполезным.
Аналогичным образом Вульгата переводила начальные слова служения Иисуса (Мф. 4. 17) как «Делайте покаяние; ибо приблизилось Царство Небесное». Эразм, вновь основываясь на трудах Баллы, указал, что греческий текст следовало перевести: «Покайтесь; ибо приблизилось Царство Небесное». Другими словами, Эразм настаивал, что там, где Вульгата, казалось, указывала на таинство покаяния, имелось в виду внутреннее психологическое состояниераскаяние. Вновь важное подтверждение системы таинств Церкви было поставлено под вопрос.
Еще одна область богословия, в которой средневековые богословы далеко ушли от умеренных взглядов ранней Церкви, касалась Марии, Матери Иисуса. Многие богословы позднего средневековья рассматривали Марию как своеобразный резервуар благодати, из которого можно черпать по мере необходимости. Частично этот взгляд основывался на средневековом представлении о благодати как своего роде субстанции — это взгляд был оставлен во времена Реформации. Он также основывался на латинском переводе слов, обращенных Гавриилом к Марии (Лк. 1. 28). Согласно Вульгате, Гавриил приветствовал Марию как «полную благодати (gratia plena)», что наводило на мысль о емкости, наполненной жидкостью (благодатью). Однако, как указывали Эразм и Балла, греческий текст означал «Благодатная», т. е. «пользующаяся благорасположением». Вновь библейские исследования гуманистов, казалось, противоречили важным богословским построениям средневековья.
Таким образом, имела место общая потеря доверия к надежности Вульгаты — официального латинского перевода Библии. [10]Писание и Вульгата уже не могли рассматриваться как одно и то же. Для реформаторов, однако, эти исследования были ни чем иным, как провидением. Как мы уже видели, реформаторы стремились вернуться к обрядам и верованиям ранней Церкви [11]— и если новый перевод Нового Завета, сделанный Эразмом, помогал отвергнуть средневековые добавления к этим обрядам и верованиям, то тем лучше. Библейские исследования гуманистов поэтому рассматривались как союзник в борьбе за возвращение к апостольской простоте ранней Церкви. Многое из сложной сети религиозных идей и обычаев позднего Средневековья можно было отбросить в сторону как искажения (или добавления) к ранней и более простой форме христианства.
Программа реформ Эразма требовала также свободного доступа к творениям Отцов Церкви. Это требовало выпуска надежных изданий трудов таких богословов, как Амвросий, Августин и Иероним (любимый патриотический писатель Эразма). Эразму принадлежит также большая редакционная заслуга издания целого ряда патриотических творений, которые были своеобразным чудом того времени. Хотя издание творений Августина, сделанное Эразмом, не может сравниться с одиннадцатитомным изданием Амербаха, выпущенным в 1506 г., его редакция трудов Иеронима широко известна как интеллектуальное чудо света.
Не следует думать, что средневековые богословы игнорировали взгляды таких патриотических писателей, как Августин. Они относились к таким писаниям с глубоким почтением. Однако, они не имели доступа к полным и точным изданиям. Так, средневековые писатели обычно цитировали очень короткие отрывки, называемые «предложениями». Эти предложения, как правило, употреблялись вне контекста. Поскольку полные версии работ, из которых брались цитаты, существовали в виде нескольких рукописей, запертых в монастырских библиотеках, было практически невозможно проверить, правильно ли излагалась точка зрения данного Отца. Особенно много непонимания, вызванного вырыванием цитат из контекста, существовало относительно взглядов Августина. Выпуск печатных изданий этих работ позволял изучать «предложения» в их контексте, что позволяло достичь в понимании Отцов Церкви глубин, недоступных более ранним средневековым писателям.
Однако прежде необходимо сделать одно замечание. Эразм часто представляется пишущими о нем мыслителем наилучшим образом отражающим североевропейский гуманизм. Хотя в поддержку такого предположения можно привести многие факты, следует признать наличие определенных споров по некоторым вопросам внутри североевропейского гуманизма. Два из них представляют особый интерес: вопрос о национальных языках и вопрос о национальных границах. Что касается языка, Эразм считал себя «гражданином мира», а цицероновскую латынь — языком мира. Национальные языки представлялись ему препятствием на пути к космополитической Европе, объединенной латинским языком. Другие гуманисты, особенно в Германии и Швейцарии, считали, что развитие национальных языков следовало поощрять как средство укрепления национального самосознания. С точки зрения Эразма, национализм угрожал образу космополитической Европы и служил лишь поддержанию таких устаревших концепций, как «чувство национального самосознания» и связанных с ними идей, например, о национальных границах. Другие гуманисты, напротив, считали себя борцами за утверждение национального самосознания. В то время как Эразм предпочитал сосредотачиваться на отбрасывании националистических идей и ценностей, швейцарские гуманисты Глареан, Миконий, Ксилотект рассматривали себя исполняющими священный долг по защите швейцарского национального самосознания и культуры литературными средствами. Эти споры между «космополитическим» и «националистическим» гуманизмом, между отменой и консолидацией национального самосознания указывают как на разнообразие позиций внутри гуманизма, так и на то, что Эразма нельзя считать представителем всего гуманизма, как это» делают некоторые ученые.
Наиболее влиятельным гуманистическим произведением, распространенным в Европе в первые десятилетия шестнадцатого века, была работа Эразма «Enchiridion Militis Christiani» («Руководство христианского солдата»). [9]Хотя эта работа была впервые опубликована в 1503 г., а затем переиздана в 1509 г., реальное ее влияние начинается после ее третьего переиздания в 1515 г. С этого момента она стала вызывать такое преклонение, что в последующие шесть лет выдержала 23 переиздания. Она была обращена к образованным мирянам, которых Эразм считал истинным сокровищем Церкви. Ее поразительная популярность после 1515 г. позволяет предположить, что она привела к коренному изменению мирского самовосприятия, и нельзя не упомянуть, что реформационные волнения в Цюрихе и Виттенберге начались вскоре после того, как «Руководство» стало своеобразным бестселлером. Успех Эразма показал также важность книгопечатания как средства распространения новых радикальных идей — ни Цвингли, ни Лютер не прошли мимо этого момента, когда настала их очередь проповедовать такие идеи.
«Руководство» выдвигало привлекательный тезис о том, что современную Церковь можно реформировать коллективным возвращением к Писанию и творениям Отцов Церкви. Регулярное чтение Писания объявлялось ключом к новому благочестию мирян, на основании которого можно было обновить и реформировать Церковь. Эразм воспринимал свое произведение как руководство к пониманию Писания для мирян и снабдил его простым, но ученым изложением «философии Христа». Эта «философия» является, на самом деле, формой нравоучения, а не академической философией: Новый Завет учит знанию о добре и зле, чтобы его читатели могли отвергнуть последнее и возлюбить первое. Новый Завет является lex Christi (законом Христа), к соблюдению которого призываются христиане. Христос является примером, которому христиане должны подражать. И все же Эразм не воспринимает христианство всего лишь как внешнее соблюдение нравственных правил. Его типично гуманистический акцент на внутренней религии приводит его к предположению, что чтение Писания преображает читателя, давая ему новый стимул возлюбить Бога и ближнего.
Ряд вопросов представляют особую важность. Во — первых, Эразм считает, что будущая жизненность христианства будет основываться на мирянах, а не на духовенстве. Духовенство рассматривается в качестве учителей, в чьи обязанности входит поднятие мирян до своего собственного уровня понимания. В книге Эразма нет места каким-либо суевериям, которые бы давали духовенству постоянное превосходство над мирянами. Во-вторых, сильный акцент, который Эразм делает на «внутреннюю религию», приводит его к пониманию христианства, не зависящего от Церкви, — ее обрядов, священников и институтов. Зачем исповедоваться в своих грехах другому человеку, говорит Эразм, лишь потому, что он священник, когда можно исповедаться Самому Богу? Религия — это дело сердца и ума каждого отдельного человека, это внутреннее состояние. Эразм подчеркнуто избегает упоминания таинств. Аналогичным образом, он отрицает взгляд на «религиозную жизнь» (другими словами — монашество) как на высшее проявление христианской жизни: мирянин, который читает Писание, так же верен своему призванию, как и любой монах.
Революционный характер «Руководства» заключается в дерзком предположении о том, что признание христианского призвания мирян является — ключом к возрождению Церкви. Клерикальный и церковный авторитет отвергается. Писание должно быть доступно всем, чтобы все могли вернуться к истокам и утолить свою жажду из источника чистой и живой воды христианской веры, а не пить из мутных и застоявшихся прудов религии позднего средневековья.
Эразм, однако, осознавал, что на предлагаемом им пути имеются серьезные препятствия, и предложил ряд способов их преодоления. Во — первых, Новый Завет нужно было изучать на языке оригинала, а не в неточном переводе Вульгаты. Это требовало двух инструментов, которых в то время не существовало: соответствующей филологической компетентности для работы с греческим текстом и прямого доступа к самому тексту.
Первый инструмент был найден, когда Эразм обнаружил заметки Лоренцо Валлы о греческом тексте Нового Завета, сделанные в пятнадцатом веке. Эти заметки хранились в архиве местного монастыря и были найдены и опубликованы Эразмом в 1505 г. Второй инструмент был найден после издания Эразмом первого печатного Нового Завета на греческом языке, Novum Instrumentum omne, который сошел с печатных станков Фробена в Базеле в 1516 г. Хотя более совершенная версия того же текста была сдана в набор в Алкале (Испания) двумя годами раньше, издание этой версии (т. н. Комплутенсаинской Полиглоты) задержалось до 1520 г. Текст Эразма не был таким надежным, каким он должен был бы быть: Эразм пользовался всего лишь четырьмя рукописями большей части Нового Завета и лишь одной рукописью заключительной КнигиОткровения. Так случилось, что в этой рукописи отсутствовали пять стихов, которые Эразм вынужден был перевести на греческий с латыни. Тем не менее, это издание было значимой литературной вехой. Богословы впервые получили возможность сравнить оригинал греческого текста с более поздним латинским переводом Вульгаты.
Основываясь на работе Лоренцо Валлы, Эразм показал, что ряд мест перевода Вульгаты является неоправданным. Так как ряд средневековых церковных обрядов и верований основывался на этих текстах, утверждения Эразма с ужасом были восприняты многими консервативными католиками (которые хотели сохранить эти обряды и верования) и с восторгом — реформаторами (которые хотели отменить их). Несколько примеров укажут на значение библейских исследований Эразма.
Христианская Церковь всегда придавала особое значение определенным обрядам или формам богослужения, известным как таинства (см. стр. 196-229). Два таких таинства признавались ранней Церковью как «Господние» (другими словами, восходящие к Самому Христу). Ими являлись Крещение и таинство, которое в настоящее время известно под рядом названий: «Месса», «Вечеря Господя», «Преломление хлеба», «Евхаристия». В своем изложении притчи о добром самарянине (Лк. 10: 35) великий патриотический богослов Августин утверждал, что две серебряные монеты, которые самарянин дал содержателю гостиницы, являются аллегорией двух таинств Евангелия, данного Христом Своей Церкви.
Однако к концу двенадцатого века их число было увеличено до семи. Развитие и консолидация системы таинств Церкви были одним из важнейших аспектов средневекового богословия, частично обязанным своим существованием крупной работе средневекового богословия — труду Петра Ломбарда «Четыре книги предложений». Семью признанными Церковью таинствами теперь были евхаристия, крещение, покаяние, конфирмация, брак, священство и соборование.
Многим казалось, что новый перевод Нового Завета, сделанный Эразмом, ставил всю эту систему таинств под сомнение. Известный английский ученый Томас Линакр, который оставил медицинскую практику, чтобы стать священником, сказал следующие слова после первого прочтения Евангелия в греческом оригинале: «Либо это не Евангелие, либо мы не христиане». Представляется полезным рассмотреть некоторые вопросы, которые вызвали у Линакра такое утверждение.
Средневековое богословие оправдывало включение брака в число таинств на основании новозаветного текста в переводе Вульгаты, в котором говорилось о нем как о «таинстве» (Еф. 5. 31-32). Эразм, следуя за Валлой, указал, что греческое слово (musterion), переведенное как «таинство», на самом деле означало лишь «тайна». Не было, следовательно, никаких указаний на то, что брак является «таинством». Таким образом, одно из классических текстуальных доказательств, использованных средневековыми богословами для оправдания включения брака в число таинств, оказалось практически бесполезным.
Аналогичным образом Вульгата переводила начальные слова служения Иисуса (Мф. 4. 17) как «Делайте покаяние; ибо приблизилось Царство Небесное». Эразм, вновь основываясь на трудах Баллы, указал, что греческий текст следовало перевести: «Покайтесь; ибо приблизилось Царство Небесное». Другими словами, Эразм настаивал, что там, где Вульгата, казалось, указывала на таинство покаяния, имелось в виду внутреннее психологическое состояниераскаяние. Вновь важное подтверждение системы таинств Церкви было поставлено под вопрос.
Еще одна область богословия, в которой средневековые богословы далеко ушли от умеренных взглядов ранней Церкви, касалась Марии, Матери Иисуса. Многие богословы позднего средневековья рассматривали Марию как своеобразный резервуар благодати, из которого можно черпать по мере необходимости. Частично этот взгляд основывался на средневековом представлении о благодати как своего роде субстанции — это взгляд был оставлен во времена Реформации. Он также основывался на латинском переводе слов, обращенных Гавриилом к Марии (Лк. 1. 28). Согласно Вульгате, Гавриил приветствовал Марию как «полную благодати (gratia plena)», что наводило на мысль о емкости, наполненной жидкостью (благодатью). Однако, как указывали Эразм и Балла, греческий текст означал «Благодатная», т. е. «пользующаяся благорасположением». Вновь библейские исследования гуманистов, казалось, противоречили важным богословским построениям средневековья.
Таким образом, имела место общая потеря доверия к надежности Вульгаты — официального латинского перевода Библии. [10]Писание и Вульгата уже не могли рассматриваться как одно и то же. Для реформаторов, однако, эти исследования были ни чем иным, как провидением. Как мы уже видели, реформаторы стремились вернуться к обрядам и верованиям ранней Церкви [11]— и если новый перевод Нового Завета, сделанный Эразмом, помогал отвергнуть средневековые добавления к этим обрядам и верованиям, то тем лучше. Библейские исследования гуманистов поэтому рассматривались как союзник в борьбе за возвращение к апостольской простоте ранней Церкви. Многое из сложной сети религиозных идей и обычаев позднего Средневековья можно было отбросить в сторону как искажения (или добавления) к ранней и более простой форме христианства.
Программа реформ Эразма требовала также свободного доступа к творениям Отцов Церкви. Это требовало выпуска надежных изданий трудов таких богословов, как Амвросий, Августин и Иероним (любимый патриотический писатель Эразма). Эразму принадлежит также большая редакционная заслуга издания целого ряда патриотических творений, которые были своеобразным чудом того времени. Хотя издание творений Августина, сделанное Эразмом, не может сравниться с одиннадцатитомным изданием Амербаха, выпущенным в 1506 г., его редакция трудов Иеронима широко известна как интеллектуальное чудо света.
Не следует думать, что средневековые богословы игнорировали взгляды таких патриотических писателей, как Августин. Они относились к таким писаниям с глубоким почтением. Однако, они не имели доступа к полным и точным изданиям. Так, средневековые писатели обычно цитировали очень короткие отрывки, называемые «предложениями». Эти предложения, как правило, употреблялись вне контекста. Поскольку полные версии работ, из которых брались цитаты, существовали в виде нескольких рукописей, запертых в монастырских библиотеках, было практически невозможно проверить, правильно ли излагалась точка зрения данного Отца. Особенно много непонимания, вызванного вырыванием цитат из контекста, существовало относительно взглядов Августина. Выпуск печатных изданий этих работ позволял изучать «предложения» в их контексте, что позволяло достичь в понимании Отцов Церкви глубин, недоступных более ранним средневековым писателям.