Страница:
Итак, мы гордимся нашим Макиавелли. Когда рушится часть старого здания, то в этом есть и его заслуга, как есть его заслуга и в том, что созидается что-нибудь новое. Сейчас, когда я пишу эти строки, раздается звон колоколов, возвещающих о вступлении итальянцев в Рим. Светская власть церкви рушится.
Раздаются возгласы: «Да здравствует объединение Италии! Да славится имя Макиавелли!».
Он был писателем не только глубоким, но обаятельным. Сколько бы он ни толковал о политических компромиссах, в его словах всегда угадываются его подлинные чувства: ненависть к папе, к императорам и феодалам, тяга к культуре, ко всему современному, к демократии. И когда, одержимый мыслью о цели, он вынужден предлагать любые средства, он нередко прерывает себя, протестует и, как бы извиняясь, говорит: «Учти, что мы живем в развращенную эпоху, и если приходится прибегать к таким средствам, то не моя в том вина, так уж создан мир».
Не выдержала испытания временем в учении Макиавелли не созданная им система взглядов, а то, что доведено в ней до крайности. Его понятие родины, охватывающее все — религию, мораль, индивидуальность, подобно древнему божеству. Государство в его изображении не довольствуется тем, что оно самостоятельно само, оно лишает самостоятельности все и вся. Государство наделено правами, но у человека прав нет. Как инквизиции понадобились костры, так — из государственных соображений, ради охраны государственной безопасности — государству понадобились виселицы и топор палача. То было государство войн, и в этих яростных, кровавых религиозных и политических схватках родился современный мир. Сила породила справедливость. В результате этих битв родилась свобода совести, независимость гражданской власти, а позднее — свобода и независимость наций. И если вы называете макиавеллизмом средства, с помощью которых достигалась цель, то соблаговолите называть макиавеллизмом и достигнутые цели. Однако средства — понятие относительное, они видоизменяются и составляют часть, которая умирает, а цель, будучи достигнутой, остается жить вечно. Макиавелли славен своей программой, и не его вина, что разум подсказал ему средства, которые, как то было доказано дальнейшим ходом истории, соответствовали логике развития мира. Было гораздо проще осудить их, нежели придумать иные. «Dura lex, sed ita lex» («Суров закон, но это закон»).
В макиавеллизме есть часть, изменяющаяся качественно и количественно, в зависимости от времени, места, состояния культуры и морали народов. Эта часть, касающаяся средств, уже очень изменилась, когда же общество преобразуется коренным образом, то она изменится полностью. Но теория о средствах абсолютна и вечна, ибо она основана на неизменных свойствах человеческой натуры. Принцип, из которого исходит эта теория, заключается в том, что средства должны иметь в своей основе разум и учет сил, движущих людьми. Ясно, что кое-что в этих силах абсолютно и кое-что относительно. Макиавелли совершил ошибку, какую совершали обычно все великие мыслители, а именно: придавал абсолютный смысл всему, в том числе и тому, что по сути своей относительно и изменчиво.
Абсолютным, существенным в макиавеллизме является человек, рассматриваемый как самостоятельное, независимое существо, в природе которого заложены и его цель и его средства, законы его развития, предпосылки его величия и упадка, человек как таковой и как часть общества. На этом принципе основаны история, политика и все общественные науки. Первые шаги науки — это портреты, речи, наблюдения над человеком, который присовокупил к классической культуре большой опыт и ясный, свободный ум. Таков макиавеллизм как наука и как метод. Современная мысль находит здесь свою базу, свой язык. Что такое макиавеллизм с точки зрения содержания? Макиавелли, несмотря на сделки с совестью и шатания, свойственные политическому деятелю, начертал на обломках средневековья контуры мира, каким он должен быть, — мира, основанного на идее родины, национальной независимости, свободы, равенства, труда, мира мужественного, серьезного человека.
Макиавелли: Уроки истории
Политические тексты Макиавелли, написанные около пяти веков назад, наш современник прочтет сегодня по-своему.
Автономность политики от других сфер человеческого существования, прежде всего — от нравственности, примат государственных интересов над интересами личности и крайне низкая оценка человеческой природы как таковой — вот отправные точки политической философии Макиавелли.
Безусловно, итальянский философ осмысливал негативный опыт своего времени: политическое бессилие разрозненной и потерявшей самостоятельность Италии, глубокий кризис средневекового религиозного сознания, проявившийся прежде всего в вырождении института папства и потере метаисторических ориентиров в осмыслении человеческого существования. В этой ситуации основным приоритетом становится романтизация волевого императива, жизненной мощи, способной вернуть этому распадающемуся на части миру утраченное единство.
Дух возрожденческого титанизма, породивший тип сильной личности, самоутверждающейся за счет индивидов более слабых, воплощается для Макиавелли в фигуре идеального правителя: целеустремленного, хладнокровно-расчетливого, жестокого, с несгибаемой волей, наделенного хитростью и коварством.
Технология власти мудрого государя не слишком сложна, на современном языке это выглядит как известный метод кнута и пряника: «...людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое — не может; из чего следует, что наносимую человеку обиду надо рассчитать так, чтобы не бояться мести» [12].
История нашего времени — это история реализовавшихся утопий. При всем различии архитектурных замыслов этих проектов земного переустройства — от «Государства» Платона до «Государя» Н. Макиавелли, «Утопии» Т. Мора и «Города Солнца» Т. Кампанеллы — их объединяет одно: человеческая личность безоговорочно приносится на алтарь государственного молоха как неизбежная жертва, конечно же, во имя ее же собственного блага.
Одни при этом исходят из идеализации человеческой природы, упрощая и схематизируя ее, другие же абсолютизируют худшие проявления этой природы. Впрочем, историческая практика причудливо синтезировала крайности этих подходов и один из зодчих светлого будущего Иосиф Виссарионович успешно сочетал оба, черпая опыт государственной мудрости и смелых политических свершений в книге, ставшей для него настольной, — в «Государе» Макиавелли.
Как оказалось, все эти проекты необходимого мироустройства прекрасно дополняют друг друга в святом деле полного порабощения человека аппаратом государства. В результате санкционированная Макиавелли «разумная жестокость» правителя, поставленная на конвейер охранительных органов, запускает такую машину террора, по сравнению с которой современные пережитки первобытного каннибализма выглядят как пример рациональной диеты у носителей высоких гуманистических идеалов.
Некоторые исследователи творчества Макиавелли видят его заслугу в том, что он дал точную и реалистическую картину нравов и мотивов поведения деятелей своей эпохи, представил политическую жизнь Италии без лицемерия, свойственного политикам во все времена, назвал вещи своими именами. При этом стыдливо упускается из виду то, что там, где власти обычно прибегают к лицемерию для того, чтобы сокрыть порочную суть тех или иных политических действий, Макиавелли их откровенно обнажает только затем, дабы представить эти пороки как скрытые добродетели. Он вводит в общественный обиход новую систему ценностей, в которой политическая власть, направленная на укрепление государства, становится высшим благом. Так кесарю отдается Божье.
И хотя Макиавелли признает необходимость религии, однако религия, с его точки зрения, должна быть подчинена государству и стать послушным инструментом для укрепления последнего. В известном смысле Макиавелли можно считать провозвестником поворота от религиозного мышления к идеологическому.
Реакцией Макиавелли на духовный кризис средневековой Европы стал безоговорочный поворот навстречу новому времени, к секуляризации жизненных ценностей, к грядущей борьбе за выживание личности, отстаивающей свою независимость и человеческое достоинство в жестоком единоборстве с холодными и цепкими устоями государственной власти.
М. Блюменкранц