– Симон, посмотрите! К нему есть даже туфельки! Должно быть, его заказывали для какого-то особого случая…
   – Вот и все, милочка, больше ничего интересного нет, – сказала вдруг Симон напряженным голосом. – Здесь только связка старых тетрадей и кое-что из мелочей на дне.
   – Тетрадей? Каких тетрадей? – удивилась Дженни, насторожившись.
   – Похоже на дневники, но кто его знает? Я их не читала и вам не советую. – Симон снова отвела глаза. Дженни сердито посмотрела на нее.
   – Что здесь происходит? К чему такие тайны? Все что-то упорно пытаются от меня скрыть? Это что, все связано с той странной надписью на могиле? – не выдержала она, разозленная бесконечными недомолвками.
   – Я знаю только, что очень давно здесь произошло что-то плохое. Брет решил, что лучше не расстраивать вас после того, что вы недавно пережили, – вздохнула женщина. – Мне очень жаль, что все так получилось с вашим мужем и сынишкой.
   Пусть лучше этот чертов Брет Уилсон занимается своими делами!
   – Спасибо, Симон. Но я не такая уж нежная, как кто-то из вас себе вообразил, – решительно сказала Дженни и потянулась к тетрадям.
   Они действительно оказались дневниками. Более новые были в самодельных кожаных обложках, более старые – простые, пожелтевшие, с водяными разводами.
   На каждой тетради была аккуратно проставлена дата; дневники охватывали период с 1924 по 1948 год.
   Дженни полистала страницы, заметив, каким детским, неуверенным был почерк автора вначале и как он с годами сформировался, буквы стали красивыми, ровными. Только последняя запись выпадала из общего ряда. Неровные строчки разбегались вкривь и вкось, буквы были кривыми. Создавалось впечатление, что это писал другой человек.
   – Помочь вам сложить все вещи и занести в дом? – спросила Симон.
   Дженни вздрогнула, закрывая последнюю тетрадь. Она как будто почувствовала рядом присутствие той женщины, что писала дневник. Это было такое сильное ощущение, что ей не хотелось отвечать Симон, чтобы не вспугнуть его.
   – Дженни, с вами все в порядке, милочка?
   – Да-да, не беспокойтесь, – поспешила ответить она, приходя в себя. – Давайте сложим вещи обратно в чемодан, а тетради я понесу в руках.
   Через несколько минут женщины уже шли к дому. Во дворе совсем стемнело, во многих окнах общежития светились окна, оттуда доносились неясные мужские голоса.
   Поставив чемодан на пол кухни, Симон попрощалась.
   – Мне пора спать. Мы рано ложимся и рано встаем здесь, чтобы не так страдать от жары. Да и вы, наверное, устали, вам лучше тоже пораньше лечь.
   – Спасибо, Симон, за заботу. Вам не нужна моя помощь в мытье посуды?
   – Да что вы, милочка! Я справлюсь сама. К тому же вы теперь моя хозяйка и не должны делать за меня мою работу, – засмеялась толстуха.
   – Ну что ж, – улыбнулась Дженни, – тогда спокойной ночи!
   Она проводила Симон до веранды и некоторое время постояла там, вслушиваясь в тишину ночи. Воздух был теплым и приятно ласкал лицо, в нем смешались ароматы ночных цветов с запахом сухой травы. До Дженни вдруг дошло, что все это принадлежит ей, и она села в кресло-качалку на веранде, пытаясь осмыслить свое новое положение. Бескрайние земли, скот, дома – это же целый маленький город! А сколько людей здесь живет, работает на нее, а значит, зависит от ее решений…
   Чувство огромной ответственности, казалось, придавило ее к земле. Она так мало знала об этой жизни! Несколько лет, проведенных в детстве в Валуне, научили ее лишь самым основным понятиям… Дженни чуть не застонала от ужаса, но, посидев так немного, решила, что не стоит расстраиваться на ночь глядя. Утро вечера мудренее.
   Из дома не доносилось ни звука, и Дженни решила, что Брет, скорее всего, уже заснул. Но, зайдя на кухню, она увидела белеющую бумажку на столе – это была записка, в которой он сообщал, что перебирается в общежитие.
   – Слава богу! – с облегчением пробормотала она. – Одной проблемой меньше.
   На полу ее спальни чернел чемодан. Казалось, он притягивает Дженни, и она, не удержавшись, решительно расстегнула ремни и откинула крышку. Зеленое платье, лежавшее сверху, призрачно светилось в лунном свете, призывая взять его в руки и примерить.
   Шифоновые и сатиновые складки шелестели, задевая ее обнаженное тело, пока она быстро натягивала платье на себя. Прохладный материал приятно ласкал кожу, юбка закружилась вокруг ног, когда она сделала пару шагов. Дженни закрыла глаза, приподняла складки на подоле пальцами, как бы делая реверанс перед танцем, и в ту же секунду в голове зазвучала мелодия старинного вальса Штрауса. Она медленно закружилась в танце, бесшумно переступая босыми ногами по прохладным гладким доскам пола; ей казалось, что платье само несет ее по комнате.
   Внезапно Дженни почувствовала чьи-то руки на талии, дыхание на щеке, а вальс из веселого и легкого вдруг превратился в печальный. Озноб пробежал у нее по спине, когда кто-то ледяными губами коснулся ее губ…
   Дженни резко остановилась и открыла глаза. Сердце бешено стучало в груди. В доме было тихо и пусто, но она могла бы поклясться чем угодно, что была не одна! Трясущимися пальцами она расстегнула маленькие пуговки, и платье легко опустилось на пол. Оно лежало в лунном пятне, завернувшись складками так, как будто продолжало танцевать этот призрачный вальс.
   – Приди в себя, ради бога! – громко произнесла Дженни. – У тебя просто разыгралось воображение.
   Но даже звук собственного голоса не мог отогнать впечатления чьего-то присутствия. Дженни дрожала, складывая платье и убирая его в чемодан. Защелкнув застежки, она задвинула чемодан под стол и торопливо прошла в ванную, чтобы привести себя в порядок на ночь.
   Нырнув в чистую постель, Дженни попыталась расслабиться и заснуть. Но сколько она ни крутилась с боку на бок, как ни подтыкала подушку, сон не приходил. Воспоминание о музыке и призрачном партнере по вальсу не исчезали.
   Промучившись несколько часов, Дженни открыла глаза и увидела в лунном свете оставленные в кресле дневники. И опять показалось, что они притягивают ее, манят к себе, требуя прочесть. Она сопротивлялась, не желая подчиняться кошмару, но тут же опять накатывала мелодия вальса, ощущение рук партнера на талии и бесстрастного поцелуя на щеке. Ее бросало в дрожь, но не от страха, а от чего-то такого, что она никак не могла понять и объяснить… В конце концов она не выдержала, встала и зажгла лампу.
   Первая тетрадь была с захватанными, порванными страничками, на них были щедро разбросаны кляксы и зачеркнуты ошибки. Почерк был совсем детским. На обложке стояла надпись: Дневник Матильды Томас. 14 лет.
   Призрачная музыка пропала, как только Дженни начала его читать.

Глава 5

   Первые лучи солнца давно уже пробивались сквозь ставни, а Дженни все никак не могла вернуться из мира Матильды. Она уже успела влюбиться вместе с ней в Чурингу, пройти с девочкой все ужасы, которые обрушились на нее после смерти матери, и узнать, как мир, который та так любила, стал для нее тюрьмой. Лицо ее было мокрым от слез. Она как будто сама слышала топот копыт лошади, которая везла Матильду домой в сопровождении отца. Это был похоронный марш ее надежд. Она ощущала дикий страх девочки и ужас перед будущим. Никто не мог прийти на помощь – ни к Матильде, ни к ней самой.
   – Слишком поздно, – шептала она. – Я ничем уже не могу ей помочь…
   Дженни медленно приходила в себя. Слезы высохли, голова прояснилась. До нее дошло, что, видимо, Матильде удалось как-то выжить, раз она вела дневник столько лет. Она посмотрела на тетради – там хранились ответы на все вопросы, которые мучили ее после чтения первого дневника…
   – Ку-у-у! Завтрак! – крикнула Симон, открывая дверь комнаты. Ее широкая улыбка погасла, когда она увидела лицо Дженни. – Что случилось, милочка? Плохо спали?
   Дженни покачала головой – говорить она не могла. Она была все еще там, с Матильдой, и с трудом воспринимала настоящее.
   Симон поставила поднос с завтраком на туалетный столик и уперлась кулаками в бока, строго глядя на Дженни.
   – Я так и знала, что вы всю ночь будете читать эти проклятые тетради! И чего вы добились? Только расстроились, вот и все!
   Дженни натянула простыню до подбородка.
   – Все в порядке, Симон, честно, – выдавила она.
   Симон схватила дневник и бросила его в кресло.
   – Это все в прошлом, милочка, не стоит расстраиваться. Брет меня убьет, если узнает. Он просил меня проследить, чтобы вы хорошо отдохнули после трудного дня.
   «Вот уж не думала, что его так заботит мое самочувствие», – раздраженно подумала Дженни.
   – Предоставьте мистера Уилсона мне, Симон. Я сама с ним разберусь, – сухо сказала она. – Я уже взрослая женщина, и умею о себе заботиться!
   Симон фыркнула и поставила поднос ей на колени.
   – Ешьте, завтрак придаст вам силы, – уверенно заявила она.
   – Спасибо, – буркнула Дженни, с отвращением посмотрев на яичницу с толстым ломтем бекона. Как она могла есть, когда Матильда в таком состоянии вернулась домой? Как она могла слушать Симон, когда единственным ее желанием было вернуться в 1924 год?..
   Симон вышла из комнаты, и последнее, что услышала Дженни, была мелодия старинного вальса в ушах. В голове возник туман, солнечный свет померк. Девушка провалилась в тяжелый, кошмарный сон, в котором ее догоняли неясные тени и грохотали копыта.
   Через несколько часов Дженни проснулась вся в поту, пытаясь сообразить, где находится. Солнечный свет разогнал призраки; судя по звукам из окна, вокруг кипела реальная жизнь. Она решительно встала, завернувшись в простыню.
   – Замечательно! Веду себя как ненормальная, – пробормотала она.
   Дженни пошла в ванную, но по дороге услышала, как кто-то в кухне гремит посудой, и приоткрыла дверь. Симон стояла у плиты с чайником в руках. Увидев Дженни, она нахмурилась.
   – Вы не съели завтрак, – сказала она строго.
   – Я не хотела есть, – сухо ответила Дженни, ей не нравилось, что Симон заставляет ее чувствовать себя провинившимся ребенком.
   Симон все-таки уговорила ее съесть тарелку супа, и Дженни почувствовала себя гораздо лучше. Когда она вышла во двор, волосы ее еще были мокрыми после душа, но приятно холодили шею. Она обратила внимание на суету у стригальни. Сезон стрижки был в самом разгаре, и ей стало любопытно, изменилось ли что-нибудь с тех пор, как она жила в Валуне.
   Стригальня в Чуринге была самым большим зданием во дворе. Она стояла на высоком фундаменте, поэтому к входам вели деревянные скаты. Вокруг нее в воздухе стояла пыль. Люди суетились вокруг овец, направляя их в здание, где они вливались в узкие ходы лабиринта внутри помещения.
   Дженни постояла, наблюдая знакомую с детства картину. «Ничего не изменилось, но, наверное, работать по старинке всегда лучше», – подумала она и вошла в стригальню. По дороге ей попались промывочные чаны, куда уже выстриженных овец окунали для дезинфекции. Сильные, уверенные руки вылавливали овец, вытирали, делали уколы и отправляли в загоны. Работа была тяжелой, но все казались довольными. Некоторые из работников успевали поднять глаза и поздороваться с ней.
   Дженни кивала в ответ и улыбалась. «Все-таки они не игнорируют меня, – думала она, – хотя наверняка не могут понять, какого черта я тут делаю. К Питу относились бы совсем иначе. Он бы знал, что делать и о чем говорить с ними. Чувствовал бы, в чем они нуждаются и чем им помочь…» Дженни вздохнула. С женщинами не очень считаются в этих местах, а ее успешная карьера художницы здесь никого не волнует.
   Ноги вынесли ее в самое сердце стригальни, где проходила стрижка овец, а шерсть сортировалась и складывалась в тюки. Здесь кипела самая трудная работа. На огороженной площадке, втрое больше, чем в Валуне, было шумно. Гудели электрические ножницы, двадцать стригалей, голые по пояс, с согнутыми спинами, стригли зажатых между коленями овец. Смешанный запах шерсти, ланолина, пота и дегтя перенес ее в детство, как будто не было нескольких лет жизни в Сиднее. Сунув руки в карманы, Дженни подошла поближе и молча наблюдала за стрижкой.
   Трое мужчин за длинным столом сортировали новую шерсть, раскладывая ее по цвету и качеству, чтобы потом связать в тюки и отправить в грузовиках на станцию. Это была ответственная работа, на которую ставили самых опытных работников – от них зависела репутация фермы и будущие прибыли. Дженни совсем не удивилась, увидев среди них Брета Уилсона. Он, как и остальные мужчины, был без рубашки, белые молескиновые брюки съехали на бедра, его широкие плечи и мускулистая грудь блестели от пота, густые непокорные черные кудри падали на лоб и закрывали сзади шею.
   Брет Уилсон на вид был типичным героем любовных романов – высокий красавец с демонической внешностью, молчаливый и сильный.
   «Хорошо, что здесь нет Дианы, – подумала Дженни. – Она обожает мужчин с такой внешностью. Брет не успел бы оглянуться, как оказался бы с ней на полу, на одной из марокканских циновок». Представив себе эту картину, Дженни почему-то вздрогнула и отвернулась от Брета.
   Через несколько секунд что-то изменилось вокруг. Она не сразу поняла, в чем дело, но наступившая тишина заставила ее оглядеться. Все стригали остановили работу и строго смотрели на нее. Она поежилась. Что она такого сделала, почему они так смотрят?..
   Брет решительно подошел к ней, молча схватил за руку и вывел из стригальни под суровыми взглядами остальных работников.
   – Как вы смеете?! – зашипела она, вырвав руку. – Что, черт возьми, вы себе позволяете?!
   Серые глаза буравили ее злым взглядом.
   – Вы что, не знаете, что женщинам нельзя появляться в стригальне? Это плохая примета!
   – Что?.. – задохнулась она, не находя слов от изумления.
   – Что слышали! Держитесь отсюда подальше.
   – В любом случае… как вы смеете разговаривать со мной таким тоном?
   Дженни задыхалась от ярости. Она знала, что все в стригальне прислушиваются к их разговору. Во дворе стояла удивительная тишина.
   – Я управляющий фермой, и мое слово является здесь законом для всех. И на вас это тоже распространяется, неважно, хозяйка вы или нет. Стригальня – не место для женщин. Только из-за них здесь происходят несчастные случаи, – строго сказал он, развернулся и скрылся в стригальне.
   Дженни очень хотелось вернуться в стригальню и при всех ответить ему, как полагается, но она понимала, что это только унизит ее еще больше. Засунув руки в карманы и поднимая ногами пыль, она решительно направилась к выгону. «Негодяй! Кем он себя возомнил, черт возьми?!» Из всех самых наглых, отвратительных мужчин, которых она встречала в своей жизни, этот был самым противным!
   Лошади в загоне на миг оторвались от травы, удивленно повернув к ней головы. Дженни взобралась на забор и сидела, невидящим взглядом уставясь в траву. Гнев ее постепенно остывал, мысли приходили в порядок.
   «Что со мной происходит? Я ведь обычно такая спокойная и умею держать себя в руках, – думала Дженни. – Почему я позволяю Чуринге так на меня действовать? Почему мне так не терпится вернуться к дневникам и к тайне надписи на могиле?..»
   Дженни вдруг показалось, что настоящая причина ее приезда сюда совсем не поиски решения, как жить дальше без Пита и Бена, а дневники несчастной четырнадцатилетней девочки, которые ей надо прочесть. Мороз пробежал у Дженни по коже. Хотела бы она никогда здесь не появляться! Вместо отдыха и решения своих проблем Чуринга подбросила ей чужие.
   Дженни спрыгнула с забора и побрела во двор, где вовсю кипела работа. В конце концов ноги привели ее к собачьему питомнику.
   Недавно родившиеся щенки были очаровательны – блестящие глазки, расползающиеся в разные стороны слабые лапки, торчащие вверх огрызки хвостов. Она подняла одного из них и поднесла к лицу. Он тут же лизнул ее шершавым языком в щеку, и Дженни рассмеялась. Только детеныши животных могут так быстро менять настроение людей.
   – Немедленно верните щенка на место! – раздался крик Брета.
   Дженни похолодела и почувствовала, что с нее достаточно.
   – Это не стригальня, не правда ли, мистер Уилсон? Я имею право здесь находиться и положу щенка тогда, когда сочту нужным!
   – Это вам не комнатные собачки, которых можно гладить. Это служебные собаки, которые должны стать хорошими пастухами. Если вы их разбалуете, они не будут слушаться. А таких собак здесь отстреливают.
   – Очень жаль, – съязвила она. – Лучше бы отстреливали невоспитанных управляющих.
   – Это может разорить вас, миссис Сандерс. Не будьте такой кровожадной, – ответил он, пряча улыбку.
   Дженни зарылась лицом в шерстку щенка, чтобы спрятать свою. Он еще издевается над ней, наглец!
   Брет засунул руки в карманы.
   – По-моему, мы с вами сегодня плохо начали. Может, заключим перемирие? – неожиданно мягко спросил он.
   Дженни пожала плечами:
   – Я вам войну не объявляла:
   – Я тоже, – сказал он, вздыхая. – Но в таких местах, как это, должны быть определенные правила, которые нельзя нарушать, иначе начнутся беспорядки. Когда стригалей что-то отвлекает от работы, происходят несчастные случаи. А вы достаточно подходящая причина, чтобы они отвлеклись, поверьте мне. – Брет посмотрел на нее. Глаза его откровенно смеялись. – Что же касается щенка, вам самой будет жалко потом, если его придется застрелить.
   Брет бережно взял у нее щенка и вернул матери. Затем поправил шляпу и вышел.
   Глядя ему вслед, Дженни поймала себя на том, что улыбается с облегчением. Что ж, по крайней мере, она узнала, что Брет обладает чувством юмора. Жаль только, что он редко им пользуется…
   Последний раз бросив взгляд на щенков, Дженни вернулась в дом. Она еще не решила, как поступит со своей новой собственностью, но изнывала от потребности чем-нибудь заняться. Присутствие Симон делало ее жизнь здесь абсолютно бесполезной: всеми хозяйственными делами ведала Ма и, судя по всему, прекрасно справлялась одна.
   Побродив по кухне, Дженни вскипятила себе чай и отправилась с ним на веранду. Жара даже в тени была невыносимой, листья на деревьях и ветки бугенвиллеи, усыпанные цветами, не шевелились. Дженни смотрела на раскаленный двор и вдруг как будто увидела худенькую фигурку с шалью в руках, крадущуюся к реке. Фигура остановилась и махнула ей рукой, приглашая за собой. Дженни вздрогнула. С какой же настойчивостью призраки вовлекают ее в свое прошлое! Но почему именно ее?
   Она задумчиво посмотрела вдаль. В судьбе этой несчастной девочки было что-то родственное ее душе. И, разумеется, как бы горько ни было читать эти пожелтевшие строки, она не оставит Матильду одну.
   Вернувшись в сумрак дома, Дженни взяла вторую тетрадь дневников и опустилась на кровать. Она тяжело вздохнула и погрузилась в чтение.
 
   Жизнь в Чуринге резко изменилась. Матильда была сломлена тем, что отец делал с ее телом по ночам, а дни были заполнены мыслями о жестокой мести. Пьянство Мервина было ее спасением, и, хотя деньги таяли, а долги росли, она поощряла его. Когда отец напивался до бесчувствия, он был ни на что не способен, но это не значило, что она могла спокойно спать по ночам. Ночь за ночью, боясь закрыть глаза после заполненного тяжелым трудом дня, Матильда лежала, борясь со сном и прислушиваясь к пьяному храпу: она боялась прозевать его шаги.
   Попытки отравить Мервина ягодами и листьями ядовитых растений, подмешанных в пищу, ни к чему не привели. Казалось, его проспиртованное нутро не реагирует ни на какие другие яды. Долгие месяцы насилия по ночам потихоньку лишали ее мужества. Казалось, этому не будет конца, и он никогда не насытится ею. Оставалось только одно – она должна была его убить…
   Лунный свет проникал в комнату сквозь щели ставен. Матильда стояла с топором в руках посреди кухни, и кровь громко стучала у нее в ушах. Она уже месяц готовилась к этому шагу, борясь с собственной трусостью, но сегодня он избил ее особенно сильно, и она наконец решилась.
   Громкий храп по-прежнему раздавался за закрытой дверью. Матильда осторожно приблизилась к ней. Сердце оглушительно стучало, руки тряслись. Неужели он не слышит этого грохота, рвущегося из ее груди?..
   Открыв дверь, он увидела Мервина. Он лежал на спине с открытым ртом, грудь мерно вздымалась от храпа.
   Матильда подошла к кровати. Посмотрела в ненавистное лицо и подняла топор. Лунный свет сверкнул на остром лезвии. Дыхание перехватило. Сердце, казалось, выпрыгивает из груди.
   Мервин вдруг хрюкнул, один глаз его приоткрылся и слепо уставился на нее.
   Матильду передернуло. Ужас сковал тело, остатки мужества покинули ее. Она помчалась в свою комнату, кинулась на кровать и разрыдалась от собственного бессилия. Ее дух был окончательно сломлен.
   Лето сменилось осенью, потом наступила зима. Незадолго до Рождества Матильда, Габриэль и Мервин перегоняли истощенное стадо поближе к дому. Тяжелые тучи черными клубами собирались на горизонте, угрожая бурей. Грязные неуклюжие овцы то сбивались в кучи, мешая движению, то разбегались в разные стороны. Блю метался за ними, пытаясь навести порядок. Матильда ехала сзади, пытаясь прикинуть, сколько ягнят они потеряли в этом году из-за диких динго и засухи. Она боялась, что скоро им нечем будет расплачиваться с работниками. Визиты Мервина в пивную в Уэллаби– Флатс участились. С одной стороны, ее это устраивало, давая свободу, с другой – долги росли, и их ждало банкротство. Дом нуждался в ремонте, речку следовало прочистить, а ограды на пастбищах починить. Поля зарастали мульгой: [3]буш неумолимо наступал, стоило только немного отвлечься. Вода в цистернах подходила к концу, им нужно было срочно бурить новую скважину…
   Девочка устало вздохнула, направив лошадь в сторону дома. Этан Сквайрз не скрывал, что с удовольствием купит Чурингу, а Мервин постоянно давил на нее, пытаясь заставить продать. Но она крепко стояла на своем. Ни Сквайрз, ни его пасынок не получат ее наследства!
   Матильда криво усмехнулась под платком, завязанным под глазами от пыли. Этан Сквайрз считает себя умнее всех, но она прекрасно понимает, что он придумал. Он хочет женить на ней своего пасынка и получить Чурингу даром! Но Эндрю может быть хоть самым красивым и образованным парнем в мире, она его не любит и никогда не полюбит. Она не собирается попадать еще в одну тюрьму в обмен на избавление от своей. Чуринга слишком много значит для нее, чтобы выйти замуж и потерять на нее право – пусть даже это спасет ее от отца…
   Пастбище возле дома желтело под разгневанным небом. Матильда дождалась, когда все стадо пройдет, заперла ворота и поехала к дому. Хотя он больше не был по-настоящему домом для нее. Просто место, где она день за днем вела бесконечную войну с ненавистным человеком.
   Мервин отвел усталую лошадь в загон и вывел оттуда Леди.
   – Все, я еду в Уэллаби-Флатс, – бросил он, садясь в седло. Матильда спрыгнула с лошади и стала тщательно ее обтирать, чтобы спрятать лицо и скрыть свою радость от отца.
   – Смотри на меня, девка, когда я с тобой разговариваю!
   В его голосе слышались угрожающие нотки. Внутри у нее все задрожало, но на лице застыло каменное спокойствие и безразличие, когда она повернулась к нему.
   – Этан и этот его приблудный щенок никогда не станут здесь хозяевами. Забудь об этом. Я знаю, чего они хотят, – и этого они не получат! Тебе ясно? – веско сказал он, глядя на нее тяжелым взглядом.
   Матильда кивнула. Это было единственное, в чем она всегда соглашалась с ним.
   – Неужели ты не поцелуешь меня на прощание? – ухмыльнулся Мервин.
   Он издевался над ней, ублюдок! Холодная застарелая ненависть бушевала в ее груди, когда он приподнял ее своими огромными лапами и прижал к себе. Матильда прикоснулась к его щеке помертвелыми губами, и ее затошнило от запаха пота.
   – Не очень-то страстный поцелуй, – издевательски захохотал Мервин. – Наверное, бережешь свою страсть для Эндрю? – Его свинцовый взгляд цепко впился в ее лицо, заставив похолодеть от страха. – Запомни, что я тебе сказал, девочка! Ты принадлежишь только мне. Я никому никогда не отдам ни тебя, ни Чурингу!
   Вонзив каблуки в бока Леди, Мервин галопом вылетел со двора.
   Проследив за облаком пыли, Матильда расслабилась. Тишина Чуринги обступила ее, успокаивая и восстанавливая силы. Она посмотрела на небо. Вроде собирался дождь, но, возможно, эти тучи пройдут стороной, к Вилге…
   Однако ночью разразилась настоящая буря. Оглушительный дождь забарабанил по железной крыше, пытаясь ворваться в закрытые окна. Вода тут же переполнила канавы и речку, сливаясь в многочисленные неуправляемые потоки, затопившие все вокруг. Молнии сверкали всю ночь, гром был подобен пушечным залпам. Буря бушевала так, что казалось, маленький дом вот-вот сорвется с крепкого фундамента и улетит вдаль.
   Матильда, сгорбившись, грелась у очага старой плиты. Больше делать было нечего. Лошади были надежно заперты в теплой конюшне, Габриэль со своей многочисленной семьей отсиживался на чердаке амбара, овцы должны были спасаться на пастбище сами. Мервином и не пахло, слава богу.
   – Мы с тобой только вдвоем, Блю, – прошептала она, гладя по голове старого квинслендца. Казалось, он чувствовал, как она в нем нуждается, и преданно лизал ей руку в ответ.
   Матильда поплотнее закуталась в цветную вязаную шаль матери. Дом был построен надежно, чтобы выдерживать любые бури и спасать от палящего солнца. Сейчас в нем было холодно. Старая плита давала не очень много тепла, а керосиновая лампа с прикрученным для экономии фитилем слабо освещала кухню, оставляя по углам пугающую темноту. Но Матильда чувствовала себя в безопасности. Дождь был ее другом – он удерживал Мервина вдали от дома.