Страница:
Чем ближе подходил я ко входу, тем больше замедлялась моя поступь, словно ноги мои не желали двигаться в направлении открытой двери. И я знал, почему. Даже будучи взрослым, самостоятельным человеком, я страшился переступить порог питейного заведения. Всякий раз, когда я оказывался поблизости от кабака, в голове моей эхом отдавались слова матушки.
«Держись подальше от пивных и притонов, — наставляла меня она. — Там бывает всякое отребье: пьют мерзкое прокисшее пиво, ругаются, курят. Еще и побьют, чего доброго!»
Но ведь я явился по вызову, а не со светским визитом. Наверное, ничего страшного не произойдет, — ежели, конечно, не пить ничего затуманивающего разум, и ежели никто из проезжающих не опознает мой пикап.
А ведь это проблема не из малых! Едва я осознал, что пикапчик мой знаком всем и каждому, мимо, радостно сигналя в гудок, проехала очередная машина.
— Ох, нет! Это еще кто? — пробормотал я, приседая на колени перед зубастой решеткой радиатора. Когда неспешно катящийся автомобиль миновал кабак, я осторожно выглянул из-за левого переднего крыла «Бьюика», пытаясь опознать водителя в простом черном «Форде» с кузовом «седан».
— А ведь это, никак, Чаппелл, наш парикмахер! Судя по голове, точно, он! Вот как раз на таком простеньком «Форде» он и ездит! — сказал себе я. Уж теперь он повсюду раструбит, что видел ветеринара в кабаке!
Славный старина Чаппелл! Выходя из его парикмахерской, ты чувствуешь себя так, словно только что побывал на брифинге и подробно ознакомился с местными, региональными, внутренними и международными новостями, сплетнями и предсказаниями. Чаппелл и его помощник Майэтт знали все на свете обо всех в целом и о каждом в отдельности и, не скупясь, распространяли имеющуюся информацию весь день напролет, подстригая волосы и сбривая усы. Разумеется, было в городе еще несколько человек, что смогли бы без запинки ответить на любой вопрос, по чистой случайности поставивший в тупик Чаппелла с Майэттом.
Я переступил порог заведения как раз в тот миг, когда великий Хэнк Уильямс, — ныне, увы, покойный, — доканчивал скорбную душераздирающую балладу о своих любовных горестях. На музыкальном автомате его тут же сменила звонкоголосая певица и с места в карьер принялась жаловаться на деградацию противоположного пола и на то, как лично она пострадала от по меньшей мере половины мужчин в возрасте до тридцати лет.
По мере того, как глаза мои привыкали к полутьме, я рассмотрел смутные очертания бессчетных дешевых столиков и табуреток, расставленных как попало. Интересно, этот беспорядок тщательно спланирован или в заведении просто не прибрались после последней драки?
Я ощущал на себе тяжелые взгляды двоих утренних завсегдатаев, обосновавшихся за дальним угловым столиком. Угрюмо и молча они ели меня глазами: дескать, пусть этот чужак в рабочем комбинезоне только попробует вторгнуться в их теплую компанию! Каждый одной рукою сжимал длинное горлышко пивной бутылки, а второй медленно счищал этикетку, изредка перемещая сигарету изо рта к пепельнице и обратно. К потолку, в лучших традициях бара, медленно тянулся дым.
— Хэй, док, иди сюда, дружище! — громко окликнули меня. Голос этот принадлежал мистеру Дики, хозяину, бармену, вышибале и владельцу тех самых собак, к которым я приехал с осмотром. Перекинувшись с ним парой шуток и махнув рукой посетителям, мы отправились на псарню, оставив бар без присмотра.
По первоклассному выгульному загону слонялось штук двадцать псов. Забор из колючей проволоки шести футов в высоту огородил около двух тысяч квадратных футов недвижимой собственности, на которой разместились пижонские автокормушки, лохань с питьевой водой, несколько конур и пустые цилиндрические ящики на пятьдесят пять галлонов. Два ящика устанавливались боком на столбиках, один поверх другого, на манер городских домов со смежными стенами; у каждого одну стенку загодя вынули, а внутрь положили немного соломы ради удобства хвостатых обитателей. Таких домов-совладений насчитывалось несколько, и собакам, похоже, особенно нравилась уютная уединенность приподнятых над землею ящиков. Одни собаки спали в домиках, свернувшись клубочком; другие до середины высунулись наружу, явно наслаждаясь хорошим обзором.
Это были типичные дирхаунды-кроссбреды, столь распространенные в юго-западной Алабаме и на юго-востоке штата Миссисипи. Пятидесяти-шестидесятифунтовые атлеты вели свой род от уокерхаундов, блютикхаундов и редбоунов; окрас их варьировался от рыже-коричневого, серо-пятнистого и черного с белым до всевозможных промежуточных вариантов. Представители обоих полов жили вместе, хотя в одном конце загона прочный забор из поперечных досок отгораживал небольшой участок, как я предположил, для сук в пору течки, — местные называют его «разделяшкой».
На наше появление собаки отреагировали по-разному. Одни, словно обезумев, принялись лаять, скакать и вилять хвостами с таким энтузиазмом, что задняя часть тела просто-таки ходила ходуном. Другие невозмутимо обнюхивали наши брюки, словно для того, чтобы взять пробу запаха и пропустить ее через черепные компьютеры идентификации ради. Несколько обитателей ящиков и домиков даже внимания на нас не обратили: разве что на мгновение приподняли голову, оценили обстановку и вновь вернулись в состояние праздного ничегонеделания. Собаки очень похожи на людей; у каждой — свой характер.
Однако оклик мистера Дики никого не оставил равнодушным. Говорил он тихо, каждого пса трепал по голове, гладил, а потом, надев ошейник, передавал пациента в руки доктора.
Обычно охотничьи собаки, — дирхаунды, кунхаунды, фоксхаунды и те, что натасканы на пернатую дичь, никаких проблем не создают, осматриваешь ли ты их, делаешь ли укол или проталкиваешь в глотку таблетку. Массу неприятностей, не говоря уже об онемении пальцев, ветеринарам доставляют комнатные собачки, — чихуахуа, пекинесы и прочие. Зафиксировать их трудно: они извиваются всем телом, такую попробуй ухвати!
Ни одна из собак даже не попыталась цапнуть меня за руку; ни одна не воспротивилась, когда в глотку ей проталкивали здоровенные таблетки. Несколько псов тявкнули было, когда я вводил вакцину от бешенства, однако мистер Дики справлялся с ними «на отлично». Было очевидно, что он много занимается своими подопечными.
— Замечательные псы! — похвалил я. — У вас находится время с ними охотиться?
— Почти что и нет, — признался мистер Дики. — Я ж безвылазно торчу здесь, в ночном клубе; вкалываю, пока все остальные развлекаются. Нелегкая, скажу вам, работенка: приходится и с пьяницами управляться, и драчунов разнимать, и от баптистских проповедников из графства Чокто отбиваться, чтобы в покое оставили. Но уж если приспичит, так выйду сюда, на псарню, присяду на землю да и примусь собачек печеньем угощать.
— Наверное, это очень успокаивает.
— Ага. Одни пьют, другие в гольф гоняют. А я вот играю с моими собаками!
Мистер Дики заплатил мне наличными из длинного кожаного кошеля, подвешенного к поясу на цепочке, и мы зашагали по тропке назад к кабаку.
— А то зашли бы, Док? Чур, я угощаю! — предложил мистер Дики. — Надо бы чем-нибудь холодненьким горло промочить после трудов-то праведных.
— Спасибо большое; но, пожалуй, не сегодня. У меня, небось, еще работа. А большинство клиентов не одобрят, если я возьмусь за их питомцев, при том, что от меня пивом несет за версту.
Рассмеявшись, мистер Дики подтвердил, что и он тоже не хотел бы, чтобы его драгоценных псов пользовал пьяница.
— А нельзя ли от вас позвонить? Мое приемно-передающее радио вышло из строя, а мне нужно справиться у Джан, как там дела.
— Конечно. Телефон вон там, рядом с музыкальным автоматом.
Вскорости я уже беседовал с Джан.
— Тут все тихо-мирно, — заверила она. — Парочка клиентов с собаками тебя дожидаются; заходил торговец из Апджона, да еще из лаборатории диагностики звонили. Говорят, твои тест-таблицы опять все заляпаны навозом да кровью.
— Что еще? — осведомился я, с трудом сдерживаясь. — Этим ребяткам из лаборатории надо бы хоть один-единственный разочек съездить со мной на Ливингстонский скотный двор да посмотреть, как берут пробы. Небось, тогда не станут зудеть, что тест-таблицы слегка запачкались, — проворчал я себе под нос.
— Ах, да, только что звонил священник, — продолжала Джан. — Просил напомнить тебе, что сегодня вечером — заседание церковной коллегии. Ну, то есть если ты вовремя вернешься из приграничной пивной!
«Вот так я и знал! Небось, уже побывал в парикмахерской. Чаппелл, видать, по всему городу раструбил потрясающую новость, — подумал я про себя. — Ну, почему люди не могут заняться своими делами и оставить меня в покое?»
К тому времени, как я доехал до дому, я более-менее поостыл и преисполнился готовности приступить к ожидающей меня работе. Перед домом припарковалось с полдюжины машин, в некоторых дружелюбно помахивали хвостами собаки. Первым пациентом оказался мексиканский щенок чихуахуа, только что народившийся, не больше крысы.
— Как его зовут? — спросил я, тщетно пытаясь разобрать незнакомое имя на бланке регистрации.
— Текила, — гордо возвестила «мамаша».
— А как это пишется? — уточнил я.
— Вам ли не знать, учитывая, сколько времени вы проводите в придорожных пивных! — надменно отпарировала дама.
— Что привело вас к такому выводу? — полюбопытствовал я.
— Да кто ж этого не знает? — изумилась она. — Вот и в «Дейри Квин» о вас не далее как сегодня толковали!
Так оно и продолжалось неделю, а то и все две. Не то чтобы эта «эпохальная» проблема лишала меня сна и покоя, но в ретроспекции являла собою любопытный трюизм.
Являясь по вызову в приграничные кабаки и пивные, провинциальный ветеринар должен неизменно парковаться за домом, подальше от чужих глаз. Машины, оставленные у парадного крыльца, слишком бросаются в глаза любопытным проезжающим, и одна пара этих глаз вполне может принадлежать парикмахеру.
Я подметил, что интересные новости и сплетни в маленьком городишке распространяются куда быстрее и эффективнее. Наверное, причина в следующем: событиями такие городки небогаты, и любое происшествие, буде таковое случится, обсуждается во всех деловых точках города. С другой стороны, возможно, дело в том, что в маленьком городишке люди больше думают о соседях и надзирают друг за другом куда бдительнее.
4
5
«Держись подальше от пивных и притонов, — наставляла меня она. — Там бывает всякое отребье: пьют мерзкое прокисшее пиво, ругаются, курят. Еще и побьют, чего доброго!»
Но ведь я явился по вызову, а не со светским визитом. Наверное, ничего страшного не произойдет, — ежели, конечно, не пить ничего затуманивающего разум, и ежели никто из проезжающих не опознает мой пикап.
А ведь это проблема не из малых! Едва я осознал, что пикапчик мой знаком всем и каждому, мимо, радостно сигналя в гудок, проехала очередная машина.
— Ох, нет! Это еще кто? — пробормотал я, приседая на колени перед зубастой решеткой радиатора. Когда неспешно катящийся автомобиль миновал кабак, я осторожно выглянул из-за левого переднего крыла «Бьюика», пытаясь опознать водителя в простом черном «Форде» с кузовом «седан».
— А ведь это, никак, Чаппелл, наш парикмахер! Судя по голове, точно, он! Вот как раз на таком простеньком «Форде» он и ездит! — сказал себе я. Уж теперь он повсюду раструбит, что видел ветеринара в кабаке!
Славный старина Чаппелл! Выходя из его парикмахерской, ты чувствуешь себя так, словно только что побывал на брифинге и подробно ознакомился с местными, региональными, внутренними и международными новостями, сплетнями и предсказаниями. Чаппелл и его помощник Майэтт знали все на свете обо всех в целом и о каждом в отдельности и, не скупясь, распространяли имеющуюся информацию весь день напролет, подстригая волосы и сбривая усы. Разумеется, было в городе еще несколько человек, что смогли бы без запинки ответить на любой вопрос, по чистой случайности поставивший в тупик Чаппелла с Майэттом.
Я переступил порог заведения как раз в тот миг, когда великий Хэнк Уильямс, — ныне, увы, покойный, — доканчивал скорбную душераздирающую балладу о своих любовных горестях. На музыкальном автомате его тут же сменила звонкоголосая певица и с места в карьер принялась жаловаться на деградацию противоположного пола и на то, как лично она пострадала от по меньшей мере половины мужчин в возрасте до тридцати лет.
По мере того, как глаза мои привыкали к полутьме, я рассмотрел смутные очертания бессчетных дешевых столиков и табуреток, расставленных как попало. Интересно, этот беспорядок тщательно спланирован или в заведении просто не прибрались после последней драки?
Я ощущал на себе тяжелые взгляды двоих утренних завсегдатаев, обосновавшихся за дальним угловым столиком. Угрюмо и молча они ели меня глазами: дескать, пусть этот чужак в рабочем комбинезоне только попробует вторгнуться в их теплую компанию! Каждый одной рукою сжимал длинное горлышко пивной бутылки, а второй медленно счищал этикетку, изредка перемещая сигарету изо рта к пепельнице и обратно. К потолку, в лучших традициях бара, медленно тянулся дым.
— Хэй, док, иди сюда, дружище! — громко окликнули меня. Голос этот принадлежал мистеру Дики, хозяину, бармену, вышибале и владельцу тех самых собак, к которым я приехал с осмотром. Перекинувшись с ним парой шуток и махнув рукой посетителям, мы отправились на псарню, оставив бар без присмотра.
По первоклассному выгульному загону слонялось штук двадцать псов. Забор из колючей проволоки шести футов в высоту огородил около двух тысяч квадратных футов недвижимой собственности, на которой разместились пижонские автокормушки, лохань с питьевой водой, несколько конур и пустые цилиндрические ящики на пятьдесят пять галлонов. Два ящика устанавливались боком на столбиках, один поверх другого, на манер городских домов со смежными стенами; у каждого одну стенку загодя вынули, а внутрь положили немного соломы ради удобства хвостатых обитателей. Таких домов-совладений насчитывалось несколько, и собакам, похоже, особенно нравилась уютная уединенность приподнятых над землею ящиков. Одни собаки спали в домиках, свернувшись клубочком; другие до середины высунулись наружу, явно наслаждаясь хорошим обзором.
Это были типичные дирхаунды-кроссбреды, столь распространенные в юго-западной Алабаме и на юго-востоке штата Миссисипи. Пятидесяти-шестидесятифунтовые атлеты вели свой род от уокерхаундов, блютикхаундов и редбоунов; окрас их варьировался от рыже-коричневого, серо-пятнистого и черного с белым до всевозможных промежуточных вариантов. Представители обоих полов жили вместе, хотя в одном конце загона прочный забор из поперечных досок отгораживал небольшой участок, как я предположил, для сук в пору течки, — местные называют его «разделяшкой».
На наше появление собаки отреагировали по-разному. Одни, словно обезумев, принялись лаять, скакать и вилять хвостами с таким энтузиазмом, что задняя часть тела просто-таки ходила ходуном. Другие невозмутимо обнюхивали наши брюки, словно для того, чтобы взять пробу запаха и пропустить ее через черепные компьютеры идентификации ради. Несколько обитателей ящиков и домиков даже внимания на нас не обратили: разве что на мгновение приподняли голову, оценили обстановку и вновь вернулись в состояние праздного ничегонеделания. Собаки очень похожи на людей; у каждой — свой характер.
Однако оклик мистера Дики никого не оставил равнодушным. Говорил он тихо, каждого пса трепал по голове, гладил, а потом, надев ошейник, передавал пациента в руки доктора.
Обычно охотничьи собаки, — дирхаунды, кунхаунды, фоксхаунды и те, что натасканы на пернатую дичь, никаких проблем не создают, осматриваешь ли ты их, делаешь ли укол или проталкиваешь в глотку таблетку. Массу неприятностей, не говоря уже об онемении пальцев, ветеринарам доставляют комнатные собачки, — чихуахуа, пекинесы и прочие. Зафиксировать их трудно: они извиваются всем телом, такую попробуй ухвати!
Ни одна из собак даже не попыталась цапнуть меня за руку; ни одна не воспротивилась, когда в глотку ей проталкивали здоровенные таблетки. Несколько псов тявкнули было, когда я вводил вакцину от бешенства, однако мистер Дики справлялся с ними «на отлично». Было очевидно, что он много занимается своими подопечными.
— Замечательные псы! — похвалил я. — У вас находится время с ними охотиться?
— Почти что и нет, — признался мистер Дики. — Я ж безвылазно торчу здесь, в ночном клубе; вкалываю, пока все остальные развлекаются. Нелегкая, скажу вам, работенка: приходится и с пьяницами управляться, и драчунов разнимать, и от баптистских проповедников из графства Чокто отбиваться, чтобы в покое оставили. Но уж если приспичит, так выйду сюда, на псарню, присяду на землю да и примусь собачек печеньем угощать.
— Наверное, это очень успокаивает.
— Ага. Одни пьют, другие в гольф гоняют. А я вот играю с моими собаками!
Мистер Дики заплатил мне наличными из длинного кожаного кошеля, подвешенного к поясу на цепочке, и мы зашагали по тропке назад к кабаку.
— А то зашли бы, Док? Чур, я угощаю! — предложил мистер Дики. — Надо бы чем-нибудь холодненьким горло промочить после трудов-то праведных.
— Спасибо большое; но, пожалуй, не сегодня. У меня, небось, еще работа. А большинство клиентов не одобрят, если я возьмусь за их питомцев, при том, что от меня пивом несет за версту.
Рассмеявшись, мистер Дики подтвердил, что и он тоже не хотел бы, чтобы его драгоценных псов пользовал пьяница.
— А нельзя ли от вас позвонить? Мое приемно-передающее радио вышло из строя, а мне нужно справиться у Джан, как там дела.
— Конечно. Телефон вон там, рядом с музыкальным автоматом.
Вскорости я уже беседовал с Джан.
— Тут все тихо-мирно, — заверила она. — Парочка клиентов с собаками тебя дожидаются; заходил торговец из Апджона, да еще из лаборатории диагностики звонили. Говорят, твои тест-таблицы опять все заляпаны навозом да кровью.
— Что еще? — осведомился я, с трудом сдерживаясь. — Этим ребяткам из лаборатории надо бы хоть один-единственный разочек съездить со мной на Ливингстонский скотный двор да посмотреть, как берут пробы. Небось, тогда не станут зудеть, что тест-таблицы слегка запачкались, — проворчал я себе под нос.
— Ах, да, только что звонил священник, — продолжала Джан. — Просил напомнить тебе, что сегодня вечером — заседание церковной коллегии. Ну, то есть если ты вовремя вернешься из приграничной пивной!
«Вот так я и знал! Небось, уже побывал в парикмахерской. Чаппелл, видать, по всему городу раструбил потрясающую новость, — подумал я про себя. — Ну, почему люди не могут заняться своими делами и оставить меня в покое?»
К тому времени, как я доехал до дому, я более-менее поостыл и преисполнился готовности приступить к ожидающей меня работе. Перед домом припарковалось с полдюжины машин, в некоторых дружелюбно помахивали хвостами собаки. Первым пациентом оказался мексиканский щенок чихуахуа, только что народившийся, не больше крысы.
— Как его зовут? — спросил я, тщетно пытаясь разобрать незнакомое имя на бланке регистрации.
— Текила, — гордо возвестила «мамаша».
— А как это пишется? — уточнил я.
— Вам ли не знать, учитывая, сколько времени вы проводите в придорожных пивных! — надменно отпарировала дама.
— Что привело вас к такому выводу? — полюбопытствовал я.
— Да кто ж этого не знает? — изумилась она. — Вот и в «Дейри Квин» о вас не далее как сегодня толковали!
Так оно и продолжалось неделю, а то и все две. Не то чтобы эта «эпохальная» проблема лишала меня сна и покоя, но в ретроспекции являла собою любопытный трюизм.
Являясь по вызову в приграничные кабаки и пивные, провинциальный ветеринар должен неизменно парковаться за домом, подальше от чужих глаз. Машины, оставленные у парадного крыльца, слишком бросаются в глаза любопытным проезжающим, и одна пара этих глаз вполне может принадлежать парикмахеру.
Я подметил, что интересные новости и сплетни в маленьком городишке распространяются куда быстрее и эффективнее. Наверное, причина в следующем: событиями такие городки небогаты, и любое происшествие, буде таковое случится, обсуждается во всех деловых точках города. С другой стороны, возможно, дело в том, что в маленьком городишке люди больше думают о соседях и надзирают друг за другом куда бдительнее.
4
Как я ни радовался тому, что наконец-то стою на своих ногах и практика моя процветает, еще отраднее было наблюдать, как возводится здание нашей новой клиники. Вестер Кроусон, наш подрядчик, приступил к строительству в конце мая; он и его бригада работали короткими «бросками» в промежутках между другими заказами, иногда наезжая на рассвете или даже в темноте, чтобы несколько часов потрудиться над бетонными плитами или деревянной обшивкой. Я заглядывал на стройку едва ли не каждый день, порою изучая результаты дневных трудов глубокой ночью, в свете фар. А Джан всегда интересовалась строительством, так что ее постоянное присутствие на месте событий избавляло меня от необходимости принимать решение касательно десятка всяких мелочей.
Поскольку со строительством я столкнулся впервые, меня поражало обилие то и дело возникающих заковык и вопросов. Цвет стен, разновидность плитки для пола, дизайн и цвет сантехники, даже высота полок в лаборатории, — обо всем этом я никогда не думал и, честно говоря, охотно махнул бы рукой на подобные пустяки, однако и эти детали следовало учесть. Джан, напротив, обожала разбираться с такого рода мелочевкой и от души наслаждалась происходящим. А вот мне всего-навсего хотелось, чтобы строительство поскорее завершилось и мы бы смогли начать прием пациентов. Нам уже вовсю названивали потенциальные клиенты. «Ну, как только достроится этот ваш собачий госпиталь», — говорили они.
Многие визитеры считали своим прямым долгом заглянуть на стройку и высказать свои предложения касательно тех или иных аспектов строительства. Все они считали себя экспертами, и у каждого было твердое и непогрешимое мнение насчет нашего здания. Обычно гости указывали на какой-нибудь пустячный просчет, заметить который мог лишь их натренированный, опытный глаз.
— Док, неужто вы тут и поставите парадную дверь? — потрясенно спрашивал один.
— Ну да, а в чем проблема?
— Так она ж у самого края здания. Надо бы сдвинуть ее влево дюйма на два-три.
— Зачем? Какая, в сущности, разница?
— Да она ж не будет открываться во всю ширь. Там стена мешается. На вашем месте я бы заставил подрядчика переделать. Ну, конечно, это ваша клиника… — Критикан вздыхал и многозначительно умолкал.
Другим не пришлись по душе плоская крыша, размещение здания на участке или светлокоричневая краска для наружних стен, но меня это все отлично устраивало, и я упражнял свои дипломатические таланты, отделываясь от этих бесплатных непрошеных консультантов при помощи одобрительной улыбки и нескольких благодарственных слов.
— Давай-ка устроим торжественное открытие, — предложила Джан однажды вечером. — Вестер сегодня объявил мне, что через несколько дней можно будет въезжать, — как только посыпят гравием парковочную площадку и в здании побывает инспектор. Накроем-ка в лаборатории стол, — ну, пунш там, домашнее печенье, — а гости пусть везде походят и посмотрят, или даже экскурсию-другую организуют, ежели захотят.
— Вот уж не знал, что город Батлер должен проинспектировать мое здание, прежде чем я получу дозволение вселяться. Собственно, кому какое дело? — вознегодовал я. — Дома, если мы хотели построить сарай или, скажем, коровник, мы строили — и вся недолга. И никого это не касалось, кроме нас.
— Джон, ну ты же знаешь, что в сфере строительства существуют свои законы и своя бюрократия, особенно в городе. Это все — во имя защиты прав заказчика. Если бы не инспекция, кто знает, как тебе напакостил бы халтурщик-электрик или водопроводчик! — отвечала Джан. — Не беспокойся: я все скоординировала с властями. — Я в очередной раз изумился: и откуда моя жена знает всю бюрократическую подноготную, если никогда прежде строительством не занималась. Однако я знал, как основательно подходит Джан к любому начинанию: свидетельством того стали подробные заметки о ценовых сметах, датах доставки и прямых квотах различных поставщиков оборудования и инвентаря.
— Так, — проговорила Джан, сверяясь с блокнотом. — Думаю, мы переедем из нашего маленького офиса на новое место за недели две-три, если станем заниматься перевозками по вечерам и днем между приемами. Пожалуй, прежде, чем устраивать праздник в честь открытия клиники, надо, чтобы деловая практика уже наладилась: пусть наши гости своими глазами увидят собак — в конурах, порошок против блох — на стойке, а нас — непосредственно в деле. Таким образом, торжественное открытие переносится на начало осени, — вот только хорошо бы успеть до футбольного сезона, а то всем не до того будет.
— Ты считаешь, кто-нибудь придет? — удивился я.
— Еще как придут! АВМА уже проводила опросы, и выяснилось, что людей хлебом не корми, дай посмотреть, что происходит в «недрах» ветеринарных клиник! Все подтверждается документами! — Было ясно со всей очевидностью, что не мне спорить с «документацией» Американской Ветеринарной Медицинской Ассоциации.
— Хорошо, будь по твоему, — согласился я. — Выбери день, а потом сверься с этими твоими власть имущими приятелями, чтобы наше торжество не совпало с каким-нибудь там праздником или охотой на крыс.
— Пап, а можно, наш садик тоже придет? — спросил Том.
— Ну, конечно. Отличная идея! — похвалил я. — Джан, а ты что думаешь? Ну, то есть, некоторым детишкам, возможно, не понравится запах витаминов Б и глистогонного…
— Миссис Минслофф уже говорила со мной насчет экскурсии. Держу пари, дети будут в восторге, — отвечала Джан. — Для них такой поход очень полезен с познавательной точки зрения; кроме того, они поймут и оценят необходимость заботиться о здоровье своих любимцев. Сомневаюсь, что кто-нибудь из них хоть раз в жизни видел ветеринарную клинику.
— А мне прийти можно? — спросила Лайза. Ей еще не исполнилось четырех, но она считала себя куда старше и стремилась быть везде, куда направлялся ее пятилетний брат.
— Конечно, можно, Лайза-Клоп. Поможешь мне кормить собачек. Хочешь?
— Хочу помогать оперировать, — отвечала она.
— Ты еще слишком маленькая. Подожди, пока исполнится пять, отпарировал Том.
— Подумаешь, воображала! Помогать я тоже умею! — отвечала моя дочурка. Оба, — и Том, и Лайза, — обожали, вскарабкавшись на табуреточки рядом с операционным столом, следить за каждым моим движением во время операции. Больше всего им нравилось кесарево сечение на собаке или кошке. Я передавал детям новорожденных, а в их обязанности входило проворно растирать малышей, чтобы стимулировать дыхание. К сожалению, многие четвероногие мамы слишком долго мучились родами, и потомство было уже не спасти. В такой ситуации меня несказанно трогало глубокое отчаяние детей, и я гордился тем, что участь животных не оставляет их равнодушными.
— Кровь идет, папа! Скорей прижги! — однажды воскликнула Лайза, указывая на крохотную артерию, что я рассек, купируя уши щенку боксера.
— Вижу, Лайза, вижу. А теперь предоставь операцию мне, ладно? отозвался я. С ее стороны было очень мило заметить неладное, но никакой хирург, будь то сельский ветеринар, купирующий уши, или мировой известности врач, занимающийся пересадкой роговицы, не потерпит чужой указки во время работы.
— Лайза, не объясняй папе, что ему делать. Это моя работа, — с улыбкой отчитала дочку Джан.
— Не будешь сидеть смирно, как хорошая девочка, — вылетишь отсюда в два счета, — пригрозил я.
Но, как это водится у малышей, Лайза принялась нашептывать про себя, что именно мне следовало делать иначе, а затем поднесла крохотный пальчик к самому носу, втихаря показывая в сторону пациента. Меня это изрядно забавляло; и в то же время я с гордостью отмечал, сколь живо Лайза с Томом интересуются нашей работой. Я с нетерпением предвкушал тот день, когда дети смогут помогать мне в клинике и на вызовах.
Спустя несколько недель, после того, как нескольких бесконечно-долгих ночей пришло потратить на перевозку мебели, оборудования, лекарств и всего прочего из нашего дома и от друзей, клиника наконец-то открылась. И, как и предсказывал представитель совета графства мистер Сексон и многие, многие другие, пациенты хлынули к нам потоком. Впридачу к домашним любимцам, нас ежедневно «штурмовали» охотничьи собаки: этих привозили проверить на глистов, для вакцинации и на бесплатную татуировку уха. Хорошие охотничьи псы зачастую отбивались от своры во время гона оленя, но после объявлялись на ферме, у обочины дороги или у сельского магазинчика. Если на них был ошейник с идентификационным номером, большинство людей звонили по указанному телефону, и владелец счастливо воссоединялся со своим любимцем. К сожалению, в округе бывали случаи похищения собак; вор просто-напросто снимал с пса ошейник и объявлял найденыша своим, даже если законный владелец знал, что животное принадлежит ему. Но если хозяин загодя озаботился вытатуировать на песьих ушах свои инициалы, он мог подкрепить свои притязания неоспоримыми доказательствами.
Поэтажный план клиники и расположение ее относительно дороги отлично себя оправдывали, — впрочем, ничего иного я и не ждал. Джан по-прежнему считала, что здание могло бы быть и больше; мне же, напротив, нравилась такого рода «централизация»: все в одном месте, и не нужно тратить время на беготню туда-сюда. Однако надо признать, что, глядя в заднее окно, я уже гадал, а не увеличить ли псарню и не добавить ли за домом загон-другой, если практика так разрастется, что я обзаведусь одним-двумя помощниками. Впрочем, до этого было еще далеко. А пока что мне хотелось работать да радоваться в том здании, которое я смог себе позволить. Воистину есть где развернуться, не чета закутку в гараже!
Поскольку со строительством я столкнулся впервые, меня поражало обилие то и дело возникающих заковык и вопросов. Цвет стен, разновидность плитки для пола, дизайн и цвет сантехники, даже высота полок в лаборатории, — обо всем этом я никогда не думал и, честно говоря, охотно махнул бы рукой на подобные пустяки, однако и эти детали следовало учесть. Джан, напротив, обожала разбираться с такого рода мелочевкой и от души наслаждалась происходящим. А вот мне всего-навсего хотелось, чтобы строительство поскорее завершилось и мы бы смогли начать прием пациентов. Нам уже вовсю названивали потенциальные клиенты. «Ну, как только достроится этот ваш собачий госпиталь», — говорили они.
Многие визитеры считали своим прямым долгом заглянуть на стройку и высказать свои предложения касательно тех или иных аспектов строительства. Все они считали себя экспертами, и у каждого было твердое и непогрешимое мнение насчет нашего здания. Обычно гости указывали на какой-нибудь пустячный просчет, заметить который мог лишь их натренированный, опытный глаз.
— Док, неужто вы тут и поставите парадную дверь? — потрясенно спрашивал один.
— Ну да, а в чем проблема?
— Так она ж у самого края здания. Надо бы сдвинуть ее влево дюйма на два-три.
— Зачем? Какая, в сущности, разница?
— Да она ж не будет открываться во всю ширь. Там стена мешается. На вашем месте я бы заставил подрядчика переделать. Ну, конечно, это ваша клиника… — Критикан вздыхал и многозначительно умолкал.
Другим не пришлись по душе плоская крыша, размещение здания на участке или светлокоричневая краска для наружних стен, но меня это все отлично устраивало, и я упражнял свои дипломатические таланты, отделываясь от этих бесплатных непрошеных консультантов при помощи одобрительной улыбки и нескольких благодарственных слов.
— Давай-ка устроим торжественное открытие, — предложила Джан однажды вечером. — Вестер сегодня объявил мне, что через несколько дней можно будет въезжать, — как только посыпят гравием парковочную площадку и в здании побывает инспектор. Накроем-ка в лаборатории стол, — ну, пунш там, домашнее печенье, — а гости пусть везде походят и посмотрят, или даже экскурсию-другую организуют, ежели захотят.
— Вот уж не знал, что город Батлер должен проинспектировать мое здание, прежде чем я получу дозволение вселяться. Собственно, кому какое дело? — вознегодовал я. — Дома, если мы хотели построить сарай или, скажем, коровник, мы строили — и вся недолга. И никого это не касалось, кроме нас.
— Джон, ну ты же знаешь, что в сфере строительства существуют свои законы и своя бюрократия, особенно в городе. Это все — во имя защиты прав заказчика. Если бы не инспекция, кто знает, как тебе напакостил бы халтурщик-электрик или водопроводчик! — отвечала Джан. — Не беспокойся: я все скоординировала с властями. — Я в очередной раз изумился: и откуда моя жена знает всю бюрократическую подноготную, если никогда прежде строительством не занималась. Однако я знал, как основательно подходит Джан к любому начинанию: свидетельством того стали подробные заметки о ценовых сметах, датах доставки и прямых квотах различных поставщиков оборудования и инвентаря.
— Так, — проговорила Джан, сверяясь с блокнотом. — Думаю, мы переедем из нашего маленького офиса на новое место за недели две-три, если станем заниматься перевозками по вечерам и днем между приемами. Пожалуй, прежде, чем устраивать праздник в честь открытия клиники, надо, чтобы деловая практика уже наладилась: пусть наши гости своими глазами увидят собак — в конурах, порошок против блох — на стойке, а нас — непосредственно в деле. Таким образом, торжественное открытие переносится на начало осени, — вот только хорошо бы успеть до футбольного сезона, а то всем не до того будет.
— Ты считаешь, кто-нибудь придет? — удивился я.
— Еще как придут! АВМА уже проводила опросы, и выяснилось, что людей хлебом не корми, дай посмотреть, что происходит в «недрах» ветеринарных клиник! Все подтверждается документами! — Было ясно со всей очевидностью, что не мне спорить с «документацией» Американской Ветеринарной Медицинской Ассоциации.
— Хорошо, будь по твоему, — согласился я. — Выбери день, а потом сверься с этими твоими власть имущими приятелями, чтобы наше торжество не совпало с каким-нибудь там праздником или охотой на крыс.
— Пап, а можно, наш садик тоже придет? — спросил Том.
— Ну, конечно. Отличная идея! — похвалил я. — Джан, а ты что думаешь? Ну, то есть, некоторым детишкам, возможно, не понравится запах витаминов Б и глистогонного…
— Миссис Минслофф уже говорила со мной насчет экскурсии. Держу пари, дети будут в восторге, — отвечала Джан. — Для них такой поход очень полезен с познавательной точки зрения; кроме того, они поймут и оценят необходимость заботиться о здоровье своих любимцев. Сомневаюсь, что кто-нибудь из них хоть раз в жизни видел ветеринарную клинику.
— А мне прийти можно? — спросила Лайза. Ей еще не исполнилось четырех, но она считала себя куда старше и стремилась быть везде, куда направлялся ее пятилетний брат.
— Конечно, можно, Лайза-Клоп. Поможешь мне кормить собачек. Хочешь?
— Хочу помогать оперировать, — отвечала она.
— Ты еще слишком маленькая. Подожди, пока исполнится пять, отпарировал Том.
— Подумаешь, воображала! Помогать я тоже умею! — отвечала моя дочурка. Оба, — и Том, и Лайза, — обожали, вскарабкавшись на табуреточки рядом с операционным столом, следить за каждым моим движением во время операции. Больше всего им нравилось кесарево сечение на собаке или кошке. Я передавал детям новорожденных, а в их обязанности входило проворно растирать малышей, чтобы стимулировать дыхание. К сожалению, многие четвероногие мамы слишком долго мучились родами, и потомство было уже не спасти. В такой ситуации меня несказанно трогало глубокое отчаяние детей, и я гордился тем, что участь животных не оставляет их равнодушными.
— Кровь идет, папа! Скорей прижги! — однажды воскликнула Лайза, указывая на крохотную артерию, что я рассек, купируя уши щенку боксера.
— Вижу, Лайза, вижу. А теперь предоставь операцию мне, ладно? отозвался я. С ее стороны было очень мило заметить неладное, но никакой хирург, будь то сельский ветеринар, купирующий уши, или мировой известности врач, занимающийся пересадкой роговицы, не потерпит чужой указки во время работы.
— Лайза, не объясняй папе, что ему делать. Это моя работа, — с улыбкой отчитала дочку Джан.
— Не будешь сидеть смирно, как хорошая девочка, — вылетишь отсюда в два счета, — пригрозил я.
Но, как это водится у малышей, Лайза принялась нашептывать про себя, что именно мне следовало делать иначе, а затем поднесла крохотный пальчик к самому носу, втихаря показывая в сторону пациента. Меня это изрядно забавляло; и в то же время я с гордостью отмечал, сколь живо Лайза с Томом интересуются нашей работой. Я с нетерпением предвкушал тот день, когда дети смогут помогать мне в клинике и на вызовах.
Спустя несколько недель, после того, как нескольких бесконечно-долгих ночей пришло потратить на перевозку мебели, оборудования, лекарств и всего прочего из нашего дома и от друзей, клиника наконец-то открылась. И, как и предсказывал представитель совета графства мистер Сексон и многие, многие другие, пациенты хлынули к нам потоком. Впридачу к домашним любимцам, нас ежедневно «штурмовали» охотничьи собаки: этих привозили проверить на глистов, для вакцинации и на бесплатную татуировку уха. Хорошие охотничьи псы зачастую отбивались от своры во время гона оленя, но после объявлялись на ферме, у обочины дороги или у сельского магазинчика. Если на них был ошейник с идентификационным номером, большинство людей звонили по указанному телефону, и владелец счастливо воссоединялся со своим любимцем. К сожалению, в округе бывали случаи похищения собак; вор просто-напросто снимал с пса ошейник и объявлял найденыша своим, даже если законный владелец знал, что животное принадлежит ему. Но если хозяин загодя озаботился вытатуировать на песьих ушах свои инициалы, он мог подкрепить свои притязания неоспоримыми доказательствами.
Поэтажный план клиники и расположение ее относительно дороги отлично себя оправдывали, — впрочем, ничего иного я и не ждал. Джан по-прежнему считала, что здание могло бы быть и больше; мне же, напротив, нравилась такого рода «централизация»: все в одном месте, и не нужно тратить время на беготню туда-сюда. Однако надо признать, что, глядя в заднее окно, я уже гадал, а не увеличить ли псарню и не добавить ли за домом загон-другой, если практика так разрастется, что я обзаведусь одним-двумя помощниками. Впрочем, до этого было еще далеко. А пока что мне хотелось работать да радоваться в том здании, которое я смог себе позволить. Воистину есть где развернуться, не чета закутку в гараже!
5
Вот уж никогда не думал, не гадал, что меня сочтут специалистом по овцам. Дома все мои родственники держали по несколько овец, так что об разведении и повседневных нуждах этой разновидности рогатого скота я, конечно, знал несколько больше, чем какой-нибудь там человек с улицы. Однако после операции над Сэром Альфредом, любимым бараном богатой миссис Ванландингэм, которому я удалил почечный камень, на меня вдруг стали смотреть как на великого героя и спасителя овечьего царства. Вообще-то операция была пустяковая. Но, к несчастью для сэра Альфреда, в результате оной ему пришлось перейти с голубых ленточек на розовые и отныне и впредь посещать дамскую комнату, навсегда позабыв о двери, помеченной буквой «М». Тем не менее, благодаря тому, что миссис Ви повсюду громогласно распространялась о том, сколь искусен я в деле спасения овечьих жизней, мне стали звонить кое-кто из местных овцеводов, а также овцеводы окрестных графств и даже соседних штатов. Звонили по самым разным поводам: от просьб предоставить бесплатную информацию до вызовов на дегельминтизацию, вакцинацию и обрезку копыт.
— Тут никто, кроме вас, овец и не врачует, — уверяли все в один голос. И, возможно, не лгали; ведь Карни Сэм Дженкинс со всей определенностью дал понять, что «вожжаться с овцами» ему недосуг.
Вот почему однажды с утра спозаранку я явился на ферму к Ронни и теперь наблюдал за его попытками согнать в загон всех своих восемьсот подопечных. Следя за процессом с расстояния, я так понял, что семьсот девяносто восемь овец вроде бы бегут туда, куда велено, но, как всегда, нашлась парочка, которую хлебом не корми, а дай повыпендриваться.
Диссидентка, — старая надменная западно-техасская овца, — явно усмехаясь, очень собою довольная, повела своего ягненка в восточном направлении, прочь от стада, уже благополучно собравшегося в загоне.
Из своего пикапа, припаркованного на краю пастбища, я внимательно следил за происходящим, гадая, нужна ли помощь — или разумнее не вмешиваться. Но когда овца перешла на галоп, я понял, что не в силах больше сидеть сложа руки, — не попытавшись хотя бы отрезать беглянке путь.
— Черт тебя дери, скотина! — завопил я и тут же подавился смехом: это же надо — из моих уст да такие слова!
Я завел грузовик, воткнул нижнюю передачу и рванул за овцой. Во все стороны полетели комки засохшей красной глины и клубы пыли.
Трехмесячный ягненок ни на шаг не отставал от матери, — он неизменно держался слева от нее и чуть позади. Я отлично знал, что безумная скачка сводит на нет бесценные фунты, вкормить которые в сию молоденькую тушку стоило Ронни немалых трудов.
Секунда-другая, и я, крутнув руль, пристроился справа от курчавой скотинки и принялся орать во весь голос и колотить кулаком по двери, надеясь, что овца, как паинька, повернет назад. Но она вдруг метнулась в сторону — и врезалась точнехонько в левое переднее колесо.
Бамс! Шмяк! Бамс! Вслед за первыми ударами последовали «бамсы» полегче, — овца явно развлекалась с полом моей машины. Ягненок тупо поскакал дальше, то и дело оглядываясь и блея.
— Ох, нет! — простонал я. — Поздравляю с приобретением: овца, одна штука, причем физически увечная!
Я притормозил на краю террасы, выпрыгнул из грузовика и, опустившись на колени, заглянул под машину. Я ожидал увидеть материал, пригодный разве что для травмотделения и доблестных работников реанимации, либо для пасхального обеда, но к счастью, глазам моим явилась овечка живая и невредимая. Она лежала на боку совершенно неподвижно, но глазные яблоки двигались, а бока вздымались и опадали. А шерстка поджаривалась на горячем глушителе.
— Надо вытащить это сокровище, пока она не превратилась в пепел, да и пикап вместе с нею, — пробормотал я себе под нос. И со всей силы потянул овцу за задние ноги. Да только не так-то это просто, если лежишь на животе и пытаешься по возможности не соприкоснуться с горячими трубопроводами выпускной системы! Тут подоспел и Ронни, и, тяжело отдуваясь, засыпал меня вопросами:
— Вы ее, никак, сбили, док? Насмерть, нет? А что это за вонь?
— Помогите поскорее вытащить эту тварь из-под машины, пока мы тут все не изжарились! — заорал я.
— Похоже, она заартачиться надумала, — воскликнул Ронни.
Когда животные «артачатся», они обычно ложатся на землю и упорно отказываются вставать на ноги. Особо подвержены приступам «артачизма» овцы, скот браманской породы и джерсейские молочные коровы. В таких случаях не помогают ни уговоры, ни мольбы, ни угрозы физической расправы, ни самые что ни на есть грубые ругательства.
Иногда таких животных называют упрямыми, норовистыми, «упертыми», «фордыбаками», или просто симулянтами. Есть и другие синонимы, еще более диалектные и притом на удивление образные; ими пользуются пастухи и владельцы этих в высшей степени несносных скотин. Я так и не сумел понять, почему это для того, чтобы «поартачиться», овцы выбирают самое неподходящее время. Можно подумать, сия акция у них планируется заранее.
«Ха, а не поартачиться ли мне прямо здесь? — надо думать, тихонько блеяла себе под нос наша овечка. — Пожалуй, поваляюсь-ка я на боку, закачу-ка глазки да понервирую этих двуногих идиотов, насколько хватит сил и воображения! Они, небось, решат, что я померла; то-то попрыгают!» Держу пари, овца изрядно развлекалась, хихикая про себя, пока я пытался вытащить из-под машины ее обмякшую тушу.
— Тут никто, кроме вас, овец и не врачует, — уверяли все в один голос. И, возможно, не лгали; ведь Карни Сэм Дженкинс со всей определенностью дал понять, что «вожжаться с овцами» ему недосуг.
Вот почему однажды с утра спозаранку я явился на ферму к Ронни и теперь наблюдал за его попытками согнать в загон всех своих восемьсот подопечных. Следя за процессом с расстояния, я так понял, что семьсот девяносто восемь овец вроде бы бегут туда, куда велено, но, как всегда, нашлась парочка, которую хлебом не корми, а дай повыпендриваться.
Диссидентка, — старая надменная западно-техасская овца, — явно усмехаясь, очень собою довольная, повела своего ягненка в восточном направлении, прочь от стада, уже благополучно собравшегося в загоне.
Из своего пикапа, припаркованного на краю пастбища, я внимательно следил за происходящим, гадая, нужна ли помощь — или разумнее не вмешиваться. Но когда овца перешла на галоп, я понял, что не в силах больше сидеть сложа руки, — не попытавшись хотя бы отрезать беглянке путь.
— Черт тебя дери, скотина! — завопил я и тут же подавился смехом: это же надо — из моих уст да такие слова!
Я завел грузовик, воткнул нижнюю передачу и рванул за овцой. Во все стороны полетели комки засохшей красной глины и клубы пыли.
Трехмесячный ягненок ни на шаг не отставал от матери, — он неизменно держался слева от нее и чуть позади. Я отлично знал, что безумная скачка сводит на нет бесценные фунты, вкормить которые в сию молоденькую тушку стоило Ронни немалых трудов.
Секунда-другая, и я, крутнув руль, пристроился справа от курчавой скотинки и принялся орать во весь голос и колотить кулаком по двери, надеясь, что овца, как паинька, повернет назад. Но она вдруг метнулась в сторону — и врезалась точнехонько в левое переднее колесо.
Бамс! Шмяк! Бамс! Вслед за первыми ударами последовали «бамсы» полегче, — овца явно развлекалась с полом моей машины. Ягненок тупо поскакал дальше, то и дело оглядываясь и блея.
— Ох, нет! — простонал я. — Поздравляю с приобретением: овца, одна штука, причем физически увечная!
Я притормозил на краю террасы, выпрыгнул из грузовика и, опустившись на колени, заглянул под машину. Я ожидал увидеть материал, пригодный разве что для травмотделения и доблестных работников реанимации, либо для пасхального обеда, но к счастью, глазам моим явилась овечка живая и невредимая. Она лежала на боку совершенно неподвижно, но глазные яблоки двигались, а бока вздымались и опадали. А шерстка поджаривалась на горячем глушителе.
— Надо вытащить это сокровище, пока она не превратилась в пепел, да и пикап вместе с нею, — пробормотал я себе под нос. И со всей силы потянул овцу за задние ноги. Да только не так-то это просто, если лежишь на животе и пытаешься по возможности не соприкоснуться с горячими трубопроводами выпускной системы! Тут подоспел и Ронни, и, тяжело отдуваясь, засыпал меня вопросами:
— Вы ее, никак, сбили, док? Насмерть, нет? А что это за вонь?
— Помогите поскорее вытащить эту тварь из-под машины, пока мы тут все не изжарились! — заорал я.
— Похоже, она заартачиться надумала, — воскликнул Ронни.
Когда животные «артачатся», они обычно ложатся на землю и упорно отказываются вставать на ноги. Особо подвержены приступам «артачизма» овцы, скот браманской породы и джерсейские молочные коровы. В таких случаях не помогают ни уговоры, ни мольбы, ни угрозы физической расправы, ни самые что ни на есть грубые ругательства.
Иногда таких животных называют упрямыми, норовистыми, «упертыми», «фордыбаками», или просто симулянтами. Есть и другие синонимы, еще более диалектные и притом на удивление образные; ими пользуются пастухи и владельцы этих в высшей степени несносных скотин. Я так и не сумел понять, почему это для того, чтобы «поартачиться», овцы выбирают самое неподходящее время. Можно подумать, сия акция у них планируется заранее.
«Ха, а не поартачиться ли мне прямо здесь? — надо думать, тихонько блеяла себе под нос наша овечка. — Пожалуй, поваляюсь-ка я на боку, закачу-ка глазки да понервирую этих двуногих идиотов, насколько хватит сил и воображения! Они, небось, решат, что я померла; то-то попрыгают!» Держу пари, овца изрядно развлекалась, хихикая про себя, пока я пытался вытащить из-под машины ее обмякшую тушу.