Ни то, ни другое Зарине явно не нравилось. Подъем, хотя и не слишком крутой, оказался трудным. Вид, и впрямь замечательный, вызывал у нее нечто среднее между восхищенным страхом и парализующим ужасом. Тропа, шедшая по краю отвесного склона, похожего на обрыв, была шириной около двух метров, а иногда становилась значительно уже. Она поднималась невысокими террасами, каждая из которых казалась бесконечной. Дно ущелья, едва различимое сквозь пургу, все больше напоминало грязно-серую нить.
На двух пони ехали только две девушки, еще три несли на себе поклажу. Внезапно Зарина соскочила с седла и вцепилась в руку Джакомо, словно тот был ее последней надеждой. Петерсен, шагавший рядом с пони Зарины, произнес:
— Кажется, вы не испытываете от прогулки ни малейшего удовольствия.
— Удовольствие? От этого?! — трясущимися от страха губами пробормотала Зарина. — Там, в отеле, я сказала, что не трусиха. Нет, я трусиха, трусиха! Мне ужасно страшно. Я все время твержу себе, что бояться нечего, но все равно боюсь!
— Вы не трусиха, — констатировал Петерсен, — Это у вас осталось с детства.
— Что?
— Боязнь высоты. Бывает, даже отчаянные храбрецы, самые бесстрашные солдаты испытывают боязнь высоты. Я знаю многих отважных людей, которые бледнеют, глядя в иллюминаторы самолета.
— Да! Да! Вам это тоже знакомо?
— Лично мне — нет. Но я часто наблюдал, как это испытывали другие. Головокружение, холод в желудке, комок в горле... А вы, наверное, думаете, что пони ощущает то же самое. Верно?
Зарина беззвучно кивнула.
Петерсен хотел добавить, что ей было бы лучше оставаться в Каире, чем страдать от вертиго[11] в югославских горах, но в последний момент сдержался. Вместо этого он взял под узцы пони Зарины.
— Эти лошадки в местных условиях — самый надежный транспорт, — сказал майор. — Они чрезвычайно устойчивы, крепки и выносливы. Но даже если у вашего пони закружится голова — чего, кстати, с ними никогда не случается — я тут с краю. Если начнете падать — успею поймать вас. Не могу предложить вам расслабиться и успокоиться — было бы глупо сейчас — скажу одно: через пятнадцать — двадцать минут вы почувствуете себя значительно лучше.
— Мы отойдем от этой ужасной пропасти? — продолжая дрожать, спросила Зарина.
— Угу, — Петерсен знал, что скоро стемнеет и она не сможет разглядеть дно ущелья.
Процессия достигла лагеря четников, когда темнота полностью окутала горы. Разумеется, в высокогорье не было линии электропередач. В большинстве многочисленных палаток и хижин, тесно лепившихся друг к другу, тускло мерцали огоньки свечек и керосиновых ламп. Единственный имеющийся в наличии маленький генератор предназначался для нужд высших офицерских чинов и штабных. Но метрах в трехстах от основного лагеря, на непривычно пологом для этой местности склоне возвышалась сравнительно большая изба. Из двух окон ее лился на удивление яркий электрический свет.
— Вот мы и дома, — остановившись возле избы, сказал Петерсен. — Точнее в том месте, которое придется называть домом, пока вы не подберете для определения более подходящее слово.
Он подхватил девушку под руки и поставил на землю. Зарина прильнула к нему, точно ее ноги не повиновались хозяйке. Собственно, так оно на самом деле и было.
— Мои ноги ведут себя очень забавно... — голос Зарины был низким и хриплым, но, по крайней мере, уже не дрожащим.
— Не мудрено. Могу поспорить — до сегодняшнего дня вы ни разу не сидели в седле.
— И выиграете этот спор. О, как я вцепилась в несчастную лошадь! — Зарина попыталась рассмеяться, но это была довольно слабая попытка. — Не удивлюсь, если у нее на ребрах увижу синяки.
— Вы хорошо держались.
— "Очень хорошо". Мне так за себя стыдно! Надеюсь, вы не станете рассказывать всем вокруг, что встретили самого трусливого на Балканах радиста?
— Не стану. Знаете, почему? Потому что не люблю лгать. Вы самая храбрая девушка, которую я встречал в своей жизни.
— Я? После этого представления?
— Именно после этого представления.
Зарина все еще стояла, прижавшись к Петерсену — очевидно, по-прежнему не доверяя своим ногам. Мгновение помолчав, она сказала:
— Вы самый добрый человек, которого я когда-либо видела.
— О Боже! — Петерсен был неподдельно изумлен. — И это я слышу от вас? После всего, что вы наговорили обо мне?
— Именно после того, что я о вас говорила... Майор все еще поддерживал девушку, как вдруг раздался громовой бас Джордже, молотившего в дверь пудовыми кулаками.
— Ради всего святого, откройте! — голосил толстяк. — Не дайте погибнуть от жажды странникам, заблудившимся в знойных песках!
Дверь избы распахнулась, и в дверном проеме возникла длинная худая фигура, освещаемая ярким светом. Вытянув вперед руки, мужчина вскричал:
— Не может быть! Фантастика! — У него был вымученно томный оксбриджский[12] акцент.
— Реальность, — Джордже пожал обе протянутые руки. — Мы долго будем стоять на пороге? Черт побери, на свете нет ничего страшнее ритуалов знаменитого британского гостеприимства.
Тощий мужчина вставил в правый глаз изысканный позолоченный монокль, приблизился к Лоррейн и галантно поцеловал ей руку.
— Господи! — В который раз вскричал он. — Лоррейн Чемберлен! — он набрал воздуха в легкие, будто собирался произнести торжественную речь, но вместо этого глубоко вздохнул и двинулся навстречу Петерсену. — Петер, мальчик мой, в который раз все эти испытания и невзгоды остались у вас позади. Однако, представьте себе, какими серыми, тоскливыми, однообразными были эти дни для мена! Не с кем было даже перекинуться словом.
Петерсен улыбнулся.
— Привет, Джимми. Рад снова вас видеть. Сейчас исправим вам настроение. Джордже привез кое-какие подарки, много подарков, спина одного из пони просто гнется под их тяжестью. Подарки в стеклянных бутылках... — Он повернулся к Зари не. — Разрешите представить — капитан Харрисон.
Капитан Харрисон — англичанин, — добавил он бесстрастно. — А это, Джимми, Зарина фон Карали.
Харрисон с энтузиазмом потряс руку девушки.
— Очень, очень приятно! Если бы вы только знали, как мы соскучились по прелестям цивилизации в этих погруженных во мрак краях. О, — торопливо проговорил он, — мне не следовало начинать наше знакомство с жалоб! Боже, я не должен был так говорить! — Он посмотрел на Петерсена. — Вам выпало великое счастье, великая удача, великая честь сопровождать двух прекрасных леди на протяжении всего пути из Италии.
— Ни одна из этих прекрасных леди не испытала великого удовольствия от общения со мной, — заметил Петерсен. — А я не знал, Джимми, что вы давно знакомы с Лоррейн.
Услышав слова майора, Джакомо поперхнулся, но Петерсен не обратил на это никакого внимания.
— Верно, верно, в самом деле. Мы — старые друзья, очень старые, мы когда-то работали вместе. Однажды, Петер, я уже говорил вам, должно быть запамятовали. А это ваши новые друзья?
Петерсен представил Джакомо и Михаэля, которых Харрисон приветствовал в своей обычной экспрессивной манере.
— Что же мы мерзнем на этом кошмарном ветру? — наконец сказал он. — Входите, входите. Я сам все принесу. Занесу все ваши вещи. Входите, входите!
Внутри избы было на удивление тепло, светло и уютно, по местным стандартам почти комфортабельно. Вдоль стен стояли платяной шкаф, шкаф для посуды, маленький журнальный столик и даже пара шикарных кресел. Посреди комнаты красовались большой круглый стол и полдюжины струганных сосновых стульев. На полу лежал обрывок некогда яркой ковровой дорожки. Слева и справа от входа находились двери, ведущие в смежные помещения.
Харрисон затворил за собой наружную дверь.
— Присаживайтесь, присаживайтесь! — В минуты душевного подъема капитан всегда повторял слова. — Джордже, могу я предложить... — Начал было он, но тут же махнул рукой — толстяк не терял времени даром: как всегда самовольно, он уже возложил на себя обязанности бармена.
С горделивым хозяйским видом Харрисон оглядел комнату.
— "Не дурно, — говорю я сам себе, — ты устроился совсем не дурно", во всяком случае, для разоренной войной страны. К сожалению, на этой квартире приходится бывать не столько часто, как хотелось бы. Но когда доведется, я стараюсь жить по-человечески. У меня, как у полковника Михайловича, даже есть свой собственный генератор. Он питает мою стационарную радиостанцию. Есть центральное отопление, — Харрисон указал на две трубы, протянутые вдоль стены к потолку и исчезающие в специально проделанных для них отверстиях. — Вообще-то одна труба — от кухонной печи, другая — от отопительной. Не будь их, мы бы задохнулись от дыма через полминуты. А что у вас тут, Джордже? — Харрисон взглянул на стакан, протянутый толстяком.
Джордже скромно пожал плечами:
— Ничего особенного, — шотландское солодовое виски.
— Шотландское виски. — Харрисон пригубил ароматный янтарный напиток и на некоторое время почтительно умолк. — Где вы раздобыли его?
— Подарок одного римского друга.
— Да возблагодарит Господь всех наших римских друзей! — воскликнул капитан. Он указал на одну из дверей. — Здесь — моя радиостанция. Замечательная вещь, но слишком громоздкая, чтобы брать ее с собой в походы. А эта дверь ведёт, как я говорю, в спальные апартаменты. Комнатушка, размером с собачью будку, но в ней вполне уместится пара коек, — Харрисон вновь отпил из стакана и галантно продолжил:
— Естественно, ее займут юные леди.
— Вы очень любезны, — с сомнением в голосе сказала Зарина, — но я... Но мы должны сперва доложить полковнику о своем прибытии.
— Какая ерунда! Не думайте об этом. Вы устали с дороги, измучились. Достаточно одного взгляда, чтобы заметить это. Полковник Михайлович подождет до утра. Разве не так, Петер?
— Да, завтра для этого будет время.
— Вот видите? Сидя на макушке этой горы, я ощущаю себя потерпевшим кораблекрушение, которого выбросило на необитаемый остров. Поневоле обрадуешься любым свежим новостям, дошедшим из внешнего мира. Что там хорошего, мой друг?
Петерсен отставил в сторону стакан с вином, протянутый ему толстяком, и поднялся из-за стола.
— Джордже вам все расскажет. У него это получится более складно.
— А вы? — спросил Харрисон. — Долг зовет? К полковнику? Петерсен кивнул.
— Я ненадолго, Джимми.
Майор вернулся не один вместе с ним пришли двое мужчин, так же как и Петерсен, облепленные с головы до ног мокрым снегом. Пока все трое отряхивались и раздевались, Харрисон представил присутствовавшим новых гостей:
— Майор Ранкович, майор Метрович — заместители командира. Как вы решились выбраться из своей берлоги в такую пургу, джентльмены?
— Что пурга, — полноватый Метрович жизнерадостно улыбнулся. — Петер сказал нам, что мы сможем увидеть новые лица. Однако не обмолвился и словом, что среди них будут личики двух прелестных девушек! — Метрович весело усмехнулся. — Хотя, возможно, он и упомянул об этом, да наши мысли, как обычно, были заняты боевыми делами. Да, Марино?
Мрачный майор Ранкович никак не отреагировал на слова приятеля. Мысли его и сейчас были заняты чем-то другим, и, похоже, этим «другим» был Джакомо.
— Я пригласил джентльменов прийти к нам, чтобы внести какое-нибудь разнообразие в их унылое существование, — объяснил Петерсен.
— Добро пожаловать, добро пожаловать, господа! — Харрисон взглянул на часы. — Вы сказали, Петер, что уходите ненадолго. Что тогда, по-вашему, долго?
— Надо же было предоставить Джордже возможность как следует выговориться. Кроме того, у меня нашлись другие дела. К примеру, я побывал возле радиорубки — захотелось взглянуть — многое ли там изменилось за время моего отсутствия.
— Радиорубка? — Зарина посмотрела на боковую дверь. — Мы ничего не слышали...
— Моя радиорубка расположена в пятидесяти метрах отсюда. В этом нет никакой тайны. Всего в лагере три радиостанции. Одна принадлежит штабу, вторая — капитану Харрисону. Третья — моя. Вы, Зарина, прикомандированы к штабу. Лоррейн останется здесь.
— Это вы так распорядились?
— Я ничем не распоряжаюсь, а исполняю приказы, как и все остальные. Так приказал полковник. Причина может показаться вам неубедительной, но я очень хорошо его понимаю. Хотя ни капитан Харрисон, ни его радист не владеют сербскохорватским, предпочтительней, если оба будут находиться подальше от штаба и поменьше общаться с другими людьми. Полковник Михайлович полагает — и совершенно правильно делает, — что никому нельзя доверять. Это его принцип, обеспечивающий безопасность.
— У вас много общего с полковником.
— Юная леди напрасно иронизирует, — по-прежнему улыбаясь, промолвил Метрович. — Мы все стараемся придерживаться этого принципа. Я единственный переводчик между капитаном Харрисоном и полковником. Так же, как и майор, я получил образование в Англии.
— Все-все-все! Довольно, — сказал Харрисон. — Мы еще успеем заняться делами. Давайте сосредоточимся на более важных вещах.
— Таких, как гостеприимство? — спросил Джордже.
— Да-да, на таких. Рассаживайтесь, пожалуйста. Что будут пить леди и джентльмены?
Майор Ранкович подошел к сидевшему в кресле Джакомо и произнес:
— Могу я узнать, как вас зовут? Джакомо в недоумении приподнял брови, улыбнулся им и ответил:
— Джакомо.
— Итальянское имя. А дальше?
— Просто Джакомо.
— "Просто Джакомо", — низким густым голосом повторил Ранкович. — Вам нравится загадочность?
— Мне нравится заниматься собственными делами.
— Какое у вас звание?
— Это мое личное дело.
— Я где-то встречал вас раньше, Риека, Котор, Сплит[13]...
— Возможно, — губы Джакомо все еще были растянуты в улыбке, но глаза уже не улыбались. — Мир тесен. До войны я был моряком.
— Вы — югослав.
Джакомо — и Петерсен понимал это — мог с легкостью подтвердить сей факт, но майор знал, что тот не станет этого делать. Ранкович был хорошим солдатом, но плохим психологом.
— Я англичанин.
— Вы — лжец.
Петерсен шагнул вперед и опустил ладонь на плечо Ранковича.
— На вашем месте, Марино, я бы не горячился. Вам не кажется, что именно это происходит?
— Что вы хотите сказать? — тот повернулся к майору.
— Хочу сказать, что если вы продолжите в том же духе, то очнетесь в госпитале и долго будете удивляться тому, откуда здесь взялся летящий на полной скорости локомотив. Я могу поручиться за Джакомо. Да, он англичанин. У него длинный и столь впечатляющий послужной список, что он может заткнуть за пояс любого из присутствующих в этой комнате. Джакомо сражался во Франции и Бельгии, в Северной Африке, на Эгеях, в таких горячих местах, что у вас не хватит фантазии себе вообразить. Вы видите его лицо, Марино? На этом лице расписалась сама война.
— Я не дурак, — бросив взгляд на лицо Джакомо, буркнул Ранкович, — и не ставлю под сомнение солдатскую доблесть этого человека. Просто полюбопытствовал — вот и все. Я как и все мы, я не склонен к излишней доверчивости, но никого не хотел оскорбить.
— А я никаких оскорблений и не собирался выслушивать, — чувство юмора снова вернулось к Джакомо. — Вы — подозрительны, я — впечатлителен. Скверный коктейль. Вы ни с чем не смешиваете виски, Джордже? Даже с водой?
— Это кощунство, — отозвался толстяк.
— Из двух ваших утверждений, майор Ранкович, только одно справедливо, — уточнил Джакомо. — Да, я родился в Югославии, хотя являюсь подданным Великобритании. Давайте же выпьем за Югославию, господа!
— Против вашего тоста никто не станет возражать, — майор Ранкович примиряюще улыбнулся и поднял стакан. Следом то же самое сделали остальные.
Часа через полтора неприятный инцидент был полностью забыт. В компании царила непринужденная дружелюбная атмосфера.
— Нет места лучшего, чем родной дом! — воскликнул Харрисон, не обращаясь ни к кому конкретно. Его нельзя было назвать в стельку пьяным, как, впрочем, и трезвым. Харрисон уважительно взглянул на стакан с виски, который сжимал в руке. — Этот божественный нектар ободрит меня не хуже новостей. Однако Джордже не сказал, зачем вы направились в Рим. Да и вы, Петер, не горите желанием рассказать мне обо всем.
— А зачем?
Харрисон глубокомысленно кивнул головой.
— Имело смысл делать такие концы, чтобы сказать: не знаю, зачем это делаю.
— Я доставил сюда сообщение, содержание которого было мне неизвестно.
— А позволительно ли спросить вас, Петер, теперь оно вам известно?
— Позволительно. Теперь известно.
— А позволительно ли и мне его узнать?
— Выражаясь вашим языком, Джимми, я не уверен, позволительно или не позволительно мне разглашать сведения, которые содержатся в документе. Могу только сказать, сообщение носит исключительно военный характер. Строго говоря, я не военный человек, и не командую войсками. Я агент разведки. Агенты разведки не участвуют в боях. Мы слишком умны для этого. Или трусливы.
Харрисон повернулся к Метровичу и Ранковичу.
— Но ведь вы-то военные люди? Если верить тому, что мне говорили, участвуете в битвах...
— Мы не настолько умны, как Петер, — улыбнулся Метрович.
— Вы знаете содержание сообщения?
— Конечно, — сказал Метрович. — Скрытность Петера — безусловно, его достоинство, но в данном случае можно обойтись и без него. Через пару дней новость облетит весь лагерь и станет известна каждому. Мы — немцы, итальянцы, усташи и четники — начинаем крупномасштабную операцию против партизан. Немцы назвали ее «Операция „Вайс“». Партизаны, несомненно, назовут ее четвертой попыткой.
Услышанное не произвело на Харрисона сильного впечатления.
— Да, три предыдущие не увенчались заметным успехом и не продвинули вас в этом деле вперед.
— Легко говорить, — отозвался Метрович, — но теперь все будет иначе. Партизаны зажаты в угол. Они в ловушке. У них нет ни истребителей, ни бомбардировщиков, а у нас — эскадрилья на эскадрилье. У них нет ни одного танка, ни одной приличной зенитки. Пятнадцатитысячная партизанская армия ослаблена голодом, большая часть бойцов ее необучена, на нашей стороне — отлично вооруженное почти стотысячное регулярное войско. И, наконец, ахилесова пята партизан — почти полное отсутствие у них мобильности. Как нам стало известно, у них на руках — более трех тысяч раненых. Не хочу заглядывать в будущее, но, по-моему, сражение будет напоминать мясорубку. Спорим, Джеймс?
— Не спорю о подобных вещах. Как и Петер, я не могу причислить себя полностью к военным людям. Впервые мне довелось увидеть военный мундир три года назад. Но, если близится столь масштабное наступление, почему вы сидите тут и пьете вино, а не обдумываете диспозицию, склонившись над картами, не втыкаете флажки, вычерчиваете направление ударов или что там еще в таких случаях делают?
Метрович рассмеялся.
— Наше бездействие можно оправдать, тремя уважительными причинами. Во-первых, до начала операции еще две недели. Во-вторых, все планы уже подготовлены — войска либо заняли исходные рубежи, либо займут их в течение ближайших нескольких дней. В-третьих, главное сражение произойдет в двухстах километрах отсюда, в районе Бихача, куда стянуты основные партизанские силы. Четники не будут принимать в нем участия. Мы останемся здесь на случай, если партизаны проявят фантастическую глупость или оптимизм и попытаются прорваться в юго-западном направлении. Уничтожить их при форсировании Неретвы не составит труда, — Метрович сделал паузу и посмотрел на метель за окном, — Возможно, есть и четвертая причина. Если погода ухудшится или останется такой, как сейчас, планы командования могут измениться. Операцию придется отодвинуть на более поздний срок. В ближайшие дни — я в этом уверен — погода никому не позволит пройти через горы.
— Теперь ясно, почему вы так беспечны, — сказал Харрисон. — Велика вероятность того, что четники останутся в стороне. Я буду очень доволен, если ваши прогнозы окажутся верными. Повторюсь, я человек не военный и привык к своему здешнему комфортному существованию. А вы, Петер, надолго останетесь с нами?
— Нет. Если утром станет ясно, что полковник не имеет ко мне претензий, — а сегодня вечером на это ничто не указывало — я покину лагерь. Конечно, если нас не занесет к тому времени снегом.
— А позволительно ли будет...
— Вы хотите узнать, куда я направляюсь? Я вас правильно понял, Джимми?
— Да.
— Дело в том, что некий офицер итальянской разведки питает ко мне непреодолимый интерес.
Он постоянно мешает мне выполнять задания. Я хочу выяснить, почему он так поступает.
— Как итальянец делает это, Петер? — спросил Метрович.
— Вчерашней ночью он со своей шайкой бандитов захватил нас в мостарской гостинице. Мне показалось, они что-то искали. А незадолго до этого, на корабле, перевозившем нас в Югославию, на нас хотели напасть его люди. У них при себе были сильнейшие яды, которые предназначались для нас.
— Черт возьми, — Харрисон выглядел напуганным. — И что же случилось?
— Все обошлось, — удовлетворенно сказал Джордже. — Мы заперли разбойников в одной из кают, где, по последним слухам, они в настоящее время и находятся.
Англичанин укоризненно посмотрел на толстяка.
— В вашем рассказе не нашлось места ни для одного из этих событий. Видимо, вы забыли рассказать о них по рассеянности?
— Не хотел лишний раз вас волновать.
— Офицер итальянской разведки, наш союзник... — Метрович спросил: — Когда вы снова повстречаете этого союзника, Петер, что предпримете? Допросите? Или допросите — и убьете?
Постановка вопроса показалась Петерсену вполне естественной, но Зарина была ею шокирована.
— Убить... Я думала — Киприано понравился вам.
— Понравился? — переспросил Петерсен. — Да, он был благоразумен, вежлив, улыбчив. У него крепкое рукопожатие, открытый взгляд. Но любой скажет, что это — уголовник. Киприано дважды хотел меня ликвидировать. Первый раз при помощи своего сумасшедшего Алессандро, который проделывает такие штуки с величайшей радостью и удовольствием. Второй раз лично, в Мостаре. Он только ждал приказа начальства. Разве все это не дает мне права его прикончить? Но я не буду этого делать. По крайней мере, сперва я задам ему несколько вопросов.
— Может, вы никогда больше с ним не встретитесь.
— Я найду его.
— А если он откажется отвечать?
— Не откажется, — в голосе Петерсена зазвучал металл.
Зарина посмотрела на майора, коснулась ладонью губ и умолкла.
— Вы не тот человек, который задает бесполезные вопросы, — задумчиво сказал Метрович. — Хотите убедиться в чем-то. Получить чему-то подтверждение. Почему вы упустили эту возможность в гостинице?
— Да, у меня была такая возможность. Но мне не хотелось проливать кровь. И не только итальянскую. Я обещал доставить сюда людей целыми и невредимыми. Вам нужно подтверждение, верно? Могу подтвердить: Италия собирается выйти из войны. Наш союзник готовится именно к этому. Ни итальянский народ, ни итальянская армия не хотели принимать в ней участия. Вспомните, когда английские войска разгромили в Северной Африке итальянцев, весь мир обошла фотография, запечатлевшая многотысячную колонну пленных. Ее конвоировали всего-навсего трое англичан. День был настолько жарким, что охрана поручила нести винтовки пленникам. По-моему, факт достаточно убедительный. Разумеется, за свои кровные интересы итальянцы, как и любой другой народ, будут сражаться. Но эта война развязана Германией, и они не хотят быть пушечным мясом. В принципе, они даже недолюбливают немцев и настрое вы, скорей, пробритански. Лучше, чем кто-либо, об этих настроениях знает итальянское командование. Наиболее дальновидные генералы с самого начала войны предвидели, что Германия ее проиграет, — Петерсен оглядел присутствующих. — Конечно, мы с вами так не думаем. Но в данный момент это к делу не относится. Важно другое: итальянцы жаждут переговоров с англичанами и американцами, результатом которых станет либо капитуляция, либо объединение с недавними противниками. Итальянцы могут повернуть свои штыки против немцев.
— Вы говорите очень убедительно, Петер, — сказал Метрович. — Откуда у вас такая уверенность?
— У меня есть доступ к серьезным источникам информации. Я работаю в постоянном тесном контакте с немцами и с итальянцами. Вы знаете, что я частый гость по ту сторону Адриатики. Итальянская и немецкая разведки совершенно не доверяют друг другу. У генерала Гранелли, главы итальянской разведки и непосредственного шефа упомянутого мною майора Киприано, несносный и злобный нрав, но трезвый и ясный ум. Он, как никто Другой, владеет ситуацией. Так вот генерал не со мневается в том, что немцы будут разбиты, и не хочет лететь вместе с ними в тартарары. Гранелли осведомлен о том, что мне известны его планы. Я представляю для него определенную угрозу, поскольку могу вслух заявить о своих опасениях. Поэтому он дважды собирался меня уничтожить, хотя в последний момент менял решение. Логика событий подсказывает, что обязательно будет и третья попытка. Мне надо поскорей убраться, пока Киприано или кто-нибудь другой не появился здесь, конечно под видом лояльного союзника, и не поспособствовал несчастному случаю. Но главное — я хочу опередить Гранелли и обезвредить его шпиона до того, как он начнет действовать.
На двух пони ехали только две девушки, еще три несли на себе поклажу. Внезапно Зарина соскочила с седла и вцепилась в руку Джакомо, словно тот был ее последней надеждой. Петерсен, шагавший рядом с пони Зарины, произнес:
— Кажется, вы не испытываете от прогулки ни малейшего удовольствия.
— Удовольствие? От этого?! — трясущимися от страха губами пробормотала Зарина. — Там, в отеле, я сказала, что не трусиха. Нет, я трусиха, трусиха! Мне ужасно страшно. Я все время твержу себе, что бояться нечего, но все равно боюсь!
— Вы не трусиха, — констатировал Петерсен, — Это у вас осталось с детства.
— Что?
— Боязнь высоты. Бывает, даже отчаянные храбрецы, самые бесстрашные солдаты испытывают боязнь высоты. Я знаю многих отважных людей, которые бледнеют, глядя в иллюминаторы самолета.
— Да! Да! Вам это тоже знакомо?
— Лично мне — нет. Но я часто наблюдал, как это испытывали другие. Головокружение, холод в желудке, комок в горле... А вы, наверное, думаете, что пони ощущает то же самое. Верно?
Зарина беззвучно кивнула.
Петерсен хотел добавить, что ей было бы лучше оставаться в Каире, чем страдать от вертиго[11] в югославских горах, но в последний момент сдержался. Вместо этого он взял под узцы пони Зарины.
— Эти лошадки в местных условиях — самый надежный транспорт, — сказал майор. — Они чрезвычайно устойчивы, крепки и выносливы. Но даже если у вашего пони закружится голова — чего, кстати, с ними никогда не случается — я тут с краю. Если начнете падать — успею поймать вас. Не могу предложить вам расслабиться и успокоиться — было бы глупо сейчас — скажу одно: через пятнадцать — двадцать минут вы почувствуете себя значительно лучше.
— Мы отойдем от этой ужасной пропасти? — продолжая дрожать, спросила Зарина.
— Угу, — Петерсен знал, что скоро стемнеет и она не сможет разглядеть дно ущелья.
Процессия достигла лагеря четников, когда темнота полностью окутала горы. Разумеется, в высокогорье не было линии электропередач. В большинстве многочисленных палаток и хижин, тесно лепившихся друг к другу, тускло мерцали огоньки свечек и керосиновых ламп. Единственный имеющийся в наличии маленький генератор предназначался для нужд высших офицерских чинов и штабных. Но метрах в трехстах от основного лагеря, на непривычно пологом для этой местности склоне возвышалась сравнительно большая изба. Из двух окон ее лился на удивление яркий электрический свет.
— Вот мы и дома, — остановившись возле избы, сказал Петерсен. — Точнее в том месте, которое придется называть домом, пока вы не подберете для определения более подходящее слово.
Он подхватил девушку под руки и поставил на землю. Зарина прильнула к нему, точно ее ноги не повиновались хозяйке. Собственно, так оно на самом деле и было.
— Мои ноги ведут себя очень забавно... — голос Зарины был низким и хриплым, но, по крайней мере, уже не дрожащим.
— Не мудрено. Могу поспорить — до сегодняшнего дня вы ни разу не сидели в седле.
— И выиграете этот спор. О, как я вцепилась в несчастную лошадь! — Зарина попыталась рассмеяться, но это была довольно слабая попытка. — Не удивлюсь, если у нее на ребрах увижу синяки.
— Вы хорошо держались.
— "Очень хорошо". Мне так за себя стыдно! Надеюсь, вы не станете рассказывать всем вокруг, что встретили самого трусливого на Балканах радиста?
— Не стану. Знаете, почему? Потому что не люблю лгать. Вы самая храбрая девушка, которую я встречал в своей жизни.
— Я? После этого представления?
— Именно после этого представления.
Зарина все еще стояла, прижавшись к Петерсену — очевидно, по-прежнему не доверяя своим ногам. Мгновение помолчав, она сказала:
— Вы самый добрый человек, которого я когда-либо видела.
— О Боже! — Петерсен был неподдельно изумлен. — И это я слышу от вас? После всего, что вы наговорили обо мне?
— Именно после того, что я о вас говорила... Майор все еще поддерживал девушку, как вдруг раздался громовой бас Джордже, молотившего в дверь пудовыми кулаками.
— Ради всего святого, откройте! — голосил толстяк. — Не дайте погибнуть от жажды странникам, заблудившимся в знойных песках!
Дверь избы распахнулась, и в дверном проеме возникла длинная худая фигура, освещаемая ярким светом. Вытянув вперед руки, мужчина вскричал:
— Не может быть! Фантастика! — У него был вымученно томный оксбриджский[12] акцент.
— Реальность, — Джордже пожал обе протянутые руки. — Мы долго будем стоять на пороге? Черт побери, на свете нет ничего страшнее ритуалов знаменитого британского гостеприимства.
Тощий мужчина вставил в правый глаз изысканный позолоченный монокль, приблизился к Лоррейн и галантно поцеловал ей руку.
— Господи! — В который раз вскричал он. — Лоррейн Чемберлен! — он набрал воздуха в легкие, будто собирался произнести торжественную речь, но вместо этого глубоко вздохнул и двинулся навстречу Петерсену. — Петер, мальчик мой, в который раз все эти испытания и невзгоды остались у вас позади. Однако, представьте себе, какими серыми, тоскливыми, однообразными были эти дни для мена! Не с кем было даже перекинуться словом.
Петерсен улыбнулся.
— Привет, Джимми. Рад снова вас видеть. Сейчас исправим вам настроение. Джордже привез кое-какие подарки, много подарков, спина одного из пони просто гнется под их тяжестью. Подарки в стеклянных бутылках... — Он повернулся к Зари не. — Разрешите представить — капитан Харрисон.
Капитан Харрисон — англичанин, — добавил он бесстрастно. — А это, Джимми, Зарина фон Карали.
Харрисон с энтузиазмом потряс руку девушки.
— Очень, очень приятно! Если бы вы только знали, как мы соскучились по прелестям цивилизации в этих погруженных во мрак краях. О, — торопливо проговорил он, — мне не следовало начинать наше знакомство с жалоб! Боже, я не должен был так говорить! — Он посмотрел на Петерсена. — Вам выпало великое счастье, великая удача, великая честь сопровождать двух прекрасных леди на протяжении всего пути из Италии.
— Ни одна из этих прекрасных леди не испытала великого удовольствия от общения со мной, — заметил Петерсен. — А я не знал, Джимми, что вы давно знакомы с Лоррейн.
Услышав слова майора, Джакомо поперхнулся, но Петерсен не обратил на это никакого внимания.
— Верно, верно, в самом деле. Мы — старые друзья, очень старые, мы когда-то работали вместе. Однажды, Петер, я уже говорил вам, должно быть запамятовали. А это ваши новые друзья?
Петерсен представил Джакомо и Михаэля, которых Харрисон приветствовал в своей обычной экспрессивной манере.
— Что же мы мерзнем на этом кошмарном ветру? — наконец сказал он. — Входите, входите. Я сам все принесу. Занесу все ваши вещи. Входите, входите!
Внутри избы было на удивление тепло, светло и уютно, по местным стандартам почти комфортабельно. Вдоль стен стояли платяной шкаф, шкаф для посуды, маленький журнальный столик и даже пара шикарных кресел. Посреди комнаты красовались большой круглый стол и полдюжины струганных сосновых стульев. На полу лежал обрывок некогда яркой ковровой дорожки. Слева и справа от входа находились двери, ведущие в смежные помещения.
Харрисон затворил за собой наружную дверь.
— Присаживайтесь, присаживайтесь! — В минуты душевного подъема капитан всегда повторял слова. — Джордже, могу я предложить... — Начал было он, но тут же махнул рукой — толстяк не терял времени даром: как всегда самовольно, он уже возложил на себя обязанности бармена.
С горделивым хозяйским видом Харрисон оглядел комнату.
— "Не дурно, — говорю я сам себе, — ты устроился совсем не дурно", во всяком случае, для разоренной войной страны. К сожалению, на этой квартире приходится бывать не столько часто, как хотелось бы. Но когда доведется, я стараюсь жить по-человечески. У меня, как у полковника Михайловича, даже есть свой собственный генератор. Он питает мою стационарную радиостанцию. Есть центральное отопление, — Харрисон указал на две трубы, протянутые вдоль стены к потолку и исчезающие в специально проделанных для них отверстиях. — Вообще-то одна труба — от кухонной печи, другая — от отопительной. Не будь их, мы бы задохнулись от дыма через полминуты. А что у вас тут, Джордже? — Харрисон взглянул на стакан, протянутый толстяком.
Джордже скромно пожал плечами:
— Ничего особенного, — шотландское солодовое виски.
— Шотландское виски. — Харрисон пригубил ароматный янтарный напиток и на некоторое время почтительно умолк. — Где вы раздобыли его?
— Подарок одного римского друга.
— Да возблагодарит Господь всех наших римских друзей! — воскликнул капитан. Он указал на одну из дверей. — Здесь — моя радиостанция. Замечательная вещь, но слишком громоздкая, чтобы брать ее с собой в походы. А эта дверь ведёт, как я говорю, в спальные апартаменты. Комнатушка, размером с собачью будку, но в ней вполне уместится пара коек, — Харрисон вновь отпил из стакана и галантно продолжил:
— Естественно, ее займут юные леди.
— Вы очень любезны, — с сомнением в голосе сказала Зарина, — но я... Но мы должны сперва доложить полковнику о своем прибытии.
— Какая ерунда! Не думайте об этом. Вы устали с дороги, измучились. Достаточно одного взгляда, чтобы заметить это. Полковник Михайлович подождет до утра. Разве не так, Петер?
— Да, завтра для этого будет время.
— Вот видите? Сидя на макушке этой горы, я ощущаю себя потерпевшим кораблекрушение, которого выбросило на необитаемый остров. Поневоле обрадуешься любым свежим новостям, дошедшим из внешнего мира. Что там хорошего, мой друг?
Петерсен отставил в сторону стакан с вином, протянутый ему толстяком, и поднялся из-за стола.
— Джордже вам все расскажет. У него это получится более складно.
— А вы? — спросил Харрисон. — Долг зовет? К полковнику? Петерсен кивнул.
— Я ненадолго, Джимми.
Майор вернулся не один вместе с ним пришли двое мужчин, так же как и Петерсен, облепленные с головы до ног мокрым снегом. Пока все трое отряхивались и раздевались, Харрисон представил присутствовавшим новых гостей:
— Майор Ранкович, майор Метрович — заместители командира. Как вы решились выбраться из своей берлоги в такую пургу, джентльмены?
— Что пурга, — полноватый Метрович жизнерадостно улыбнулся. — Петер сказал нам, что мы сможем увидеть новые лица. Однако не обмолвился и словом, что среди них будут личики двух прелестных девушек! — Метрович весело усмехнулся. — Хотя, возможно, он и упомянул об этом, да наши мысли, как обычно, были заняты боевыми делами. Да, Марино?
Мрачный майор Ранкович никак не отреагировал на слова приятеля. Мысли его и сейчас были заняты чем-то другим, и, похоже, этим «другим» был Джакомо.
— Я пригласил джентльменов прийти к нам, чтобы внести какое-нибудь разнообразие в их унылое существование, — объяснил Петерсен.
— Добро пожаловать, добро пожаловать, господа! — Харрисон взглянул на часы. — Вы сказали, Петер, что уходите ненадолго. Что тогда, по-вашему, долго?
— Надо же было предоставить Джордже возможность как следует выговориться. Кроме того, у меня нашлись другие дела. К примеру, я побывал возле радиорубки — захотелось взглянуть — многое ли там изменилось за время моего отсутствия.
— Радиорубка? — Зарина посмотрела на боковую дверь. — Мы ничего не слышали...
— Моя радиорубка расположена в пятидесяти метрах отсюда. В этом нет никакой тайны. Всего в лагере три радиостанции. Одна принадлежит штабу, вторая — капитану Харрисону. Третья — моя. Вы, Зарина, прикомандированы к штабу. Лоррейн останется здесь.
— Это вы так распорядились?
— Я ничем не распоряжаюсь, а исполняю приказы, как и все остальные. Так приказал полковник. Причина может показаться вам неубедительной, но я очень хорошо его понимаю. Хотя ни капитан Харрисон, ни его радист не владеют сербскохорватским, предпочтительней, если оба будут находиться подальше от штаба и поменьше общаться с другими людьми. Полковник Михайлович полагает — и совершенно правильно делает, — что никому нельзя доверять. Это его принцип, обеспечивающий безопасность.
— У вас много общего с полковником.
— Юная леди напрасно иронизирует, — по-прежнему улыбаясь, промолвил Метрович. — Мы все стараемся придерживаться этого принципа. Я единственный переводчик между капитаном Харрисоном и полковником. Так же, как и майор, я получил образование в Англии.
— Все-все-все! Довольно, — сказал Харрисон. — Мы еще успеем заняться делами. Давайте сосредоточимся на более важных вещах.
— Таких, как гостеприимство? — спросил Джордже.
— Да-да, на таких. Рассаживайтесь, пожалуйста. Что будут пить леди и джентльмены?
Майор Ранкович подошел к сидевшему в кресле Джакомо и произнес:
— Могу я узнать, как вас зовут? Джакомо в недоумении приподнял брови, улыбнулся им и ответил:
— Джакомо.
— Итальянское имя. А дальше?
— Просто Джакомо.
— "Просто Джакомо", — низким густым голосом повторил Ранкович. — Вам нравится загадочность?
— Мне нравится заниматься собственными делами.
— Какое у вас звание?
— Это мое личное дело.
— Я где-то встречал вас раньше, Риека, Котор, Сплит[13]...
— Возможно, — губы Джакомо все еще были растянуты в улыбке, но глаза уже не улыбались. — Мир тесен. До войны я был моряком.
— Вы — югослав.
Джакомо — и Петерсен понимал это — мог с легкостью подтвердить сей факт, но майор знал, что тот не станет этого делать. Ранкович был хорошим солдатом, но плохим психологом.
— Я англичанин.
— Вы — лжец.
Петерсен шагнул вперед и опустил ладонь на плечо Ранковича.
— На вашем месте, Марино, я бы не горячился. Вам не кажется, что именно это происходит?
— Что вы хотите сказать? — тот повернулся к майору.
— Хочу сказать, что если вы продолжите в том же духе, то очнетесь в госпитале и долго будете удивляться тому, откуда здесь взялся летящий на полной скорости локомотив. Я могу поручиться за Джакомо. Да, он англичанин. У него длинный и столь впечатляющий послужной список, что он может заткнуть за пояс любого из присутствующих в этой комнате. Джакомо сражался во Франции и Бельгии, в Северной Африке, на Эгеях, в таких горячих местах, что у вас не хватит фантазии себе вообразить. Вы видите его лицо, Марино? На этом лице расписалась сама война.
— Я не дурак, — бросив взгляд на лицо Джакомо, буркнул Ранкович, — и не ставлю под сомнение солдатскую доблесть этого человека. Просто полюбопытствовал — вот и все. Я как и все мы, я не склонен к излишней доверчивости, но никого не хотел оскорбить.
— А я никаких оскорблений и не собирался выслушивать, — чувство юмора снова вернулось к Джакомо. — Вы — подозрительны, я — впечатлителен. Скверный коктейль. Вы ни с чем не смешиваете виски, Джордже? Даже с водой?
— Это кощунство, — отозвался толстяк.
— Из двух ваших утверждений, майор Ранкович, только одно справедливо, — уточнил Джакомо. — Да, я родился в Югославии, хотя являюсь подданным Великобритании. Давайте же выпьем за Югославию, господа!
— Против вашего тоста никто не станет возражать, — майор Ранкович примиряюще улыбнулся и поднял стакан. Следом то же самое сделали остальные.
Часа через полтора неприятный инцидент был полностью забыт. В компании царила непринужденная дружелюбная атмосфера.
— Нет места лучшего, чем родной дом! — воскликнул Харрисон, не обращаясь ни к кому конкретно. Его нельзя было назвать в стельку пьяным, как, впрочем, и трезвым. Харрисон уважительно взглянул на стакан с виски, который сжимал в руке. — Этот божественный нектар ободрит меня не хуже новостей. Однако Джордже не сказал, зачем вы направились в Рим. Да и вы, Петер, не горите желанием рассказать мне обо всем.
— А зачем?
Харрисон глубокомысленно кивнул головой.
— Имело смысл делать такие концы, чтобы сказать: не знаю, зачем это делаю.
— Я доставил сюда сообщение, содержание которого было мне неизвестно.
— А позволительно ли спросить вас, Петер, теперь оно вам известно?
— Позволительно. Теперь известно.
— А позволительно ли и мне его узнать?
— Выражаясь вашим языком, Джимми, я не уверен, позволительно или не позволительно мне разглашать сведения, которые содержатся в документе. Могу только сказать, сообщение носит исключительно военный характер. Строго говоря, я не военный человек, и не командую войсками. Я агент разведки. Агенты разведки не участвуют в боях. Мы слишком умны для этого. Или трусливы.
Харрисон повернулся к Метровичу и Ранковичу.
— Но ведь вы-то военные люди? Если верить тому, что мне говорили, участвуете в битвах...
— Мы не настолько умны, как Петер, — улыбнулся Метрович.
— Вы знаете содержание сообщения?
— Конечно, — сказал Метрович. — Скрытность Петера — безусловно, его достоинство, но в данном случае можно обойтись и без него. Через пару дней новость облетит весь лагерь и станет известна каждому. Мы — немцы, итальянцы, усташи и четники — начинаем крупномасштабную операцию против партизан. Немцы назвали ее «Операция „Вайс“». Партизаны, несомненно, назовут ее четвертой попыткой.
Услышанное не произвело на Харрисона сильного впечатления.
— Да, три предыдущие не увенчались заметным успехом и не продвинули вас в этом деле вперед.
— Легко говорить, — отозвался Метрович, — но теперь все будет иначе. Партизаны зажаты в угол. Они в ловушке. У них нет ни истребителей, ни бомбардировщиков, а у нас — эскадрилья на эскадрилье. У них нет ни одного танка, ни одной приличной зенитки. Пятнадцатитысячная партизанская армия ослаблена голодом, большая часть бойцов ее необучена, на нашей стороне — отлично вооруженное почти стотысячное регулярное войско. И, наконец, ахилесова пята партизан — почти полное отсутствие у них мобильности. Как нам стало известно, у них на руках — более трех тысяч раненых. Не хочу заглядывать в будущее, но, по-моему, сражение будет напоминать мясорубку. Спорим, Джеймс?
— Не спорю о подобных вещах. Как и Петер, я не могу причислить себя полностью к военным людям. Впервые мне довелось увидеть военный мундир три года назад. Но, если близится столь масштабное наступление, почему вы сидите тут и пьете вино, а не обдумываете диспозицию, склонившись над картами, не втыкаете флажки, вычерчиваете направление ударов или что там еще в таких случаях делают?
Метрович рассмеялся.
— Наше бездействие можно оправдать, тремя уважительными причинами. Во-первых, до начала операции еще две недели. Во-вторых, все планы уже подготовлены — войска либо заняли исходные рубежи, либо займут их в течение ближайших нескольких дней. В-третьих, главное сражение произойдет в двухстах километрах отсюда, в районе Бихача, куда стянуты основные партизанские силы. Четники не будут принимать в нем участия. Мы останемся здесь на случай, если партизаны проявят фантастическую глупость или оптимизм и попытаются прорваться в юго-западном направлении. Уничтожить их при форсировании Неретвы не составит труда, — Метрович сделал паузу и посмотрел на метель за окном, — Возможно, есть и четвертая причина. Если погода ухудшится или останется такой, как сейчас, планы командования могут измениться. Операцию придется отодвинуть на более поздний срок. В ближайшие дни — я в этом уверен — погода никому не позволит пройти через горы.
— Теперь ясно, почему вы так беспечны, — сказал Харрисон. — Велика вероятность того, что четники останутся в стороне. Я буду очень доволен, если ваши прогнозы окажутся верными. Повторюсь, я человек не военный и привык к своему здешнему комфортному существованию. А вы, Петер, надолго останетесь с нами?
— Нет. Если утром станет ясно, что полковник не имеет ко мне претензий, — а сегодня вечером на это ничто не указывало — я покину лагерь. Конечно, если нас не занесет к тому времени снегом.
— А позволительно ли будет...
— Вы хотите узнать, куда я направляюсь? Я вас правильно понял, Джимми?
— Да.
— Дело в том, что некий офицер итальянской разведки питает ко мне непреодолимый интерес.
Он постоянно мешает мне выполнять задания. Я хочу выяснить, почему он так поступает.
— Как итальянец делает это, Петер? — спросил Метрович.
— Вчерашней ночью он со своей шайкой бандитов захватил нас в мостарской гостинице. Мне показалось, они что-то искали. А незадолго до этого, на корабле, перевозившем нас в Югославию, на нас хотели напасть его люди. У них при себе были сильнейшие яды, которые предназначались для нас.
— Черт возьми, — Харрисон выглядел напуганным. — И что же случилось?
— Все обошлось, — удовлетворенно сказал Джордже. — Мы заперли разбойников в одной из кают, где, по последним слухам, они в настоящее время и находятся.
Англичанин укоризненно посмотрел на толстяка.
— В вашем рассказе не нашлось места ни для одного из этих событий. Видимо, вы забыли рассказать о них по рассеянности?
— Не хотел лишний раз вас волновать.
— Офицер итальянской разведки, наш союзник... — Метрович спросил: — Когда вы снова повстречаете этого союзника, Петер, что предпримете? Допросите? Или допросите — и убьете?
Постановка вопроса показалась Петерсену вполне естественной, но Зарина была ею шокирована.
— Убить... Я думала — Киприано понравился вам.
— Понравился? — переспросил Петерсен. — Да, он был благоразумен, вежлив, улыбчив. У него крепкое рукопожатие, открытый взгляд. Но любой скажет, что это — уголовник. Киприано дважды хотел меня ликвидировать. Первый раз при помощи своего сумасшедшего Алессандро, который проделывает такие штуки с величайшей радостью и удовольствием. Второй раз лично, в Мостаре. Он только ждал приказа начальства. Разве все это не дает мне права его прикончить? Но я не буду этого делать. По крайней мере, сперва я задам ему несколько вопросов.
— Может, вы никогда больше с ним не встретитесь.
— Я найду его.
— А если он откажется отвечать?
— Не откажется, — в голосе Петерсена зазвучал металл.
Зарина посмотрела на майора, коснулась ладонью губ и умолкла.
— Вы не тот человек, который задает бесполезные вопросы, — задумчиво сказал Метрович. — Хотите убедиться в чем-то. Получить чему-то подтверждение. Почему вы упустили эту возможность в гостинице?
— Да, у меня была такая возможность. Но мне не хотелось проливать кровь. И не только итальянскую. Я обещал доставить сюда людей целыми и невредимыми. Вам нужно подтверждение, верно? Могу подтвердить: Италия собирается выйти из войны. Наш союзник готовится именно к этому. Ни итальянский народ, ни итальянская армия не хотели принимать в ней участия. Вспомните, когда английские войска разгромили в Северной Африке итальянцев, весь мир обошла фотография, запечатлевшая многотысячную колонну пленных. Ее конвоировали всего-навсего трое англичан. День был настолько жарким, что охрана поручила нести винтовки пленникам. По-моему, факт достаточно убедительный. Разумеется, за свои кровные интересы итальянцы, как и любой другой народ, будут сражаться. Но эта война развязана Германией, и они не хотят быть пушечным мясом. В принципе, они даже недолюбливают немцев и настрое вы, скорей, пробритански. Лучше, чем кто-либо, об этих настроениях знает итальянское командование. Наиболее дальновидные генералы с самого начала войны предвидели, что Германия ее проиграет, — Петерсен оглядел присутствующих. — Конечно, мы с вами так не думаем. Но в данный момент это к делу не относится. Важно другое: итальянцы жаждут переговоров с англичанами и американцами, результатом которых станет либо капитуляция, либо объединение с недавними противниками. Итальянцы могут повернуть свои штыки против немцев.
— Вы говорите очень убедительно, Петер, — сказал Метрович. — Откуда у вас такая уверенность?
— У меня есть доступ к серьезным источникам информации. Я работаю в постоянном тесном контакте с немцами и с итальянцами. Вы знаете, что я частый гость по ту сторону Адриатики. Итальянская и немецкая разведки совершенно не доверяют друг другу. У генерала Гранелли, главы итальянской разведки и непосредственного шефа упомянутого мною майора Киприано, несносный и злобный нрав, но трезвый и ясный ум. Он, как никто Другой, владеет ситуацией. Так вот генерал не со мневается в том, что немцы будут разбиты, и не хочет лететь вместе с ними в тартарары. Гранелли осведомлен о том, что мне известны его планы. Я представляю для него определенную угрозу, поскольку могу вслух заявить о своих опасениях. Поэтому он дважды собирался меня уничтожить, хотя в последний момент менял решение. Логика событий подсказывает, что обязательно будет и третья попытка. Мне надо поскорей убраться, пока Киприано или кто-нибудь другой не появился здесь, конечно под видом лояльного союзника, и не поспособствовал несчастному случаю. Но главное — я хочу опередить Гранелли и обезвредить его шпиона до того, как он начнет действовать.