- Кто они такие? - спросил я.
- Беглые солдаты, - отвечал цыган.
- Где же они проживают?
- Да все в Москве. Разве мало тут мест, где можно свободно жить всякому беглому. Плати только деньги, да веди себя смирно - проживешь, сколько хочешь, никто тебя не тронет.
На другой день на Конной был торг. Мы с товарищем от нечего делать отправились туда. Сидим и смотрим, как цыган мужика лошадью надувает. Вдруг откуда ни возьмись подходит к нам один из тех самых господ, на которых нам накануне цыган в трактире указывал. Подошел, раскланялся и говорит, посмеиваясь:
- Здравствуйте, старые товарищи!
Мы сначала не узнали его, но когда он объявил, что он такого-то полка, такой-то роты и зовут его так-то, мы сразу узнали его и очень ему обрадовались. Мы все трое отправились выпить за встречу в пивную, где наш новый товарищ, оказалось, был хорошо знаком с буфетчиком.
Сидя за пивом, он рассказал, как нас после нашего побега искали и как он сам убежал из полка. Выпив порядком, мы разошлись, договорившись по вечерам сходиться в этой пивной.
Утром я опять пришел в пивную и спросил буфетчика, откуда он знаком с этим барышником. Назвал его барышником, потому что наш старый товарищ по полку сказал нам, что он известен на Конной под именем барышника. Буфетчик ответил мне на это:
- Какой он барышник: его дело только что подкузьмить кого-нибудь. Он только и норовит, как бы кого оговорить да в дело запутать через сыщиков, с которыми он в связи. По-моему, его самого следовало бы спросить, кто он такой, да последить за ним, куда он ездит по ночам. Я бы вам советовал с этим человеком не знаться, а то он вас в какое-нибудь дело втянет и вам плохо придется.
После этого я тотчас отправился к товарищу и пересказал ему разговор. Мы в тот же день ушли с этого постоялого двора на Рогожскую заставу, где пробыли с неделю, а потом переселились сюда. На это место мы набрели нечаянно и сочли для себя безопасным. Здесь мы живем уже месяц, и никто к нам даже и не заглядывал. Зимой, конечно, здесь жить нельзя будет, да к зиме-то авось мы устроим что-нибудь полезное. А теперь покуда и тут поживем.
После этого рассказа капитан, смеясь, сказал мне:
- Ну, теперь скажите, от кого бы вы могли узнать такую истину, как не от капитана-нищего и бродяги.
Я поблагодарил его и пригласил в трактир. Там он, сидя за водкой, рассказал мне еще об одном неизвестном человеке.
- С месяц тому назад я отправился за подаянием в некий купеческий дом, где каждую субботу раздавали по 10 копеек нашему брату-солдату, а всем другим по пятаку. Подойдя к воротам, я увидел мужчину, прижавшегося к забору. Он был в порядочном русском платье, лет около сорока, с котомкой за плечами.
- Что, еще не подавали? - спросил я у него.
- Не знаю, отвечал он, - народ дожидается, должно быть, не раздавали.
- Вишь, сколько бабья-то набралось! - сказал я. - Не столько нас, сколько их.
- Стало быть, нужда заставляет, а то кто бы велел из конца в конец Москвы бегать по-собачьи. Вы кто такой? - спросил он у меня.
- Отставной офицер.
- За раны?
- Нет.
- За что же вас отставили? Вы еще могли бы служить, вы не старик.
- Да как сказать? За свою глупость.
- Видно, вы уж чересчур сглупили-то, должно быть, были охотник покутить и поиграть в карточки, да еще, пожалуй, до чего-нибудь! - Он засмеялся.
Мне показалось, что смеется из зависти: это часто бывает между нищими. Я нередко встречал таких женщин, которые ругались из-за копейки.
- Любезный друг, - сказал я ему, - о глупостях моих судить не тебе, а Богу, - Он наказал меня, Он и помилует. Мы собрались здесь, чтобы получить себе копейку на пропитание, а не разбирать - кто как живет. Ты вот и одет хорошо, и работать, кажется, можешь, а все-таки за пятаком пришел.
- Не сердись на мои слова. Всякий почему-нибудь да ходит по миру. Я ведь засмеялся вовсе не в обиду тебе, я не хотел с тобой ссориться. Я вспомнил, что тоже на своем веку много глупостей делал. Из-за одной большой глупости уже пятый год не вижу ни жены, ни детей, ни матери. Да и на родину-то с тех пор не смею показываться и живу вот так, вместе с нищими таскаюсь, чтобы как-нибудь не поймали да не услали в Сибирь. У тебя, может быть, нет семейства, так тебе хорошо - одна голова не бедна; тебе все равно, где бы ты ни был, лишь бы был сыт, а вот мне-то каково! Ведь у меня семейство-то какое! Детей маленьких пять человек. Все время о них думаю. Я сам готов какую угодно нужду терпеть, только бы они были сыты да покойны, только бы им было хорошо...
В это время отворились ворота, и все бросились туда. Мы с новым товарищем отправились вместе с прочими. Получив подаяние, он мне говорит:
- Пойдем, брат, выпьем чайку за наши прегрешения, да поболтаем о нашем житье-бытье. У меня есть немного лишних денег, и мы можем позволить себе такое развлечение.
Я согласился, потому что мне некуда было идти. В это время для нищих отдых; ходят за подаянием только утром по домам и по разным заведениям и вечером в городе, где редкий купец не подаст копейки на двоих. А сейчас был первый час.
Пришли мы в харчевню и сели в угол, подальше от других.
- Где ты живешь? - спросил меня мой новый знакомый.
- Везде, - отвечал я ему. - Вся Москва - моя квартира: где придется, там и ночую.
На это он засмеялся и говорит:
- Да, в такой квартире можно жить нашему брату. В другом городе сейчас бы заметили, а здесь, как в море, никто тебя и знать не знает. Вот давеча встретилась у ворот, где мы были, беглая девка с ребенком, которого она украла. Нянька гуляла с ним в Петровском парке, да заговорилась с кем-то, а девка эта и успела подцепить его в это время. А ребе нок-то сын какого-то богатого купца. Я это знаю потому, что эта девка ночует у Драгомиловской заставы, на том же постоялом дворе, где и я живу. Она об этом сама мне рассказывала, когда была пьяна. Просила научить ее, как ей этого ребенка отнести назад, потому что, говорит, он ей очень надоел: все плачет. Вот ведь, живет же она, и горя ей мало, а отец-то с матерью, чай, как сокрушаются да с ума сходят по сынку!
- А зачем же ей понадобился этот ребенок?
- Да она, вишь, думала, что с ребенком-то ей станут больше подавать, а то на девок мало обращают внимания. Всякий говорит: "Шла бы работать в огород или куда там в другое место". А где же ей работать? Она в барском доме жила, за барыней ходила, а после обокрала ее и убежала. Прораспутничала года два, а теперь некуда деться, есть нечего, вот она и пустилась нищенствовать. Куда же она после этого годится? Ну, да что об этом толковать. Ты вот лучше послушай, что я о себе расскажу, да посоветуй, что мне делать. У меня здесь нет знакомых, знающих дело и которые могли бы дать совет. А у тебя, верно, найдутся такие. Если поможешь, я тебя поблагодарю, как следует.
- В чем дело-то? - спросил я. - Если начал рассказывать, так рассказывай обо всем откровенно. И будь уверен, что для меня все равно, кто бы ты ни был и в чем бы дело твое ни заключалось. А что касается делового человека, то у меня есть на примете двое, на которых можно положиться, потому что они люди верные и зла тебе не сделают.
- Больше того зла, какое я сам себе сделал, мне никто сделать не может. Теперь дорога одна: туда, куда Макар телят гонял без шапки.
"Ну, - подумал я про себя, - видно, ты парень-то аховый, надо дело с тобой вести осторожно".
Допил он чашку чаю, посмотрел на меня пристально и начал рассказывать:
- Местожительство мое отсюда далеко. У меня есть там семья и свой дом. Верстах в пяти от нашего села, на большой дороге, я держал постоялый двор. Раз, это было зимой, приехали ко мне на постоялый двор двое незнакомых постояльцев в нетрезвом виде.
- Хозяин, - сказал один из них, - поставь нам самовар, да вели распрячь нашу лошадь.
Жена моя начала ставить самовар, а я пошел распрягать лошадь. Подошел к саням, там на рогожке лежит двухствольный пистолет; посмотрел и в сено нет ничего. Лошадь вся в поту, насилу на ногах стоит. Распряг я лошадь, взял пистолет, отнес его в комнату и положил возле них.
- Ну что, хозяин, распряг лошадь? - спросил один.
- Да. И поставил к месту. Видно, она уж очень устала - вся в поту.
- Да, мы-таки шибко ехали на ней.
В это время жена принесла самовар и спросила: не надо ли чего?
- Водочки, если есть.
- Как не быть? - сказал я. - Сколько угодно. - Достал графинчик и поставил перед ними на стол.
Сели они и начали меня расспрашивать: давно ли держу постоялый двор, велико ли у меня семейство, есть ли работники, много ли приезжает постояльцев и можно ли останавливаться в другой избе.
- Отчего же нельзя? Милости просим.
После ужина, не молясь Богу, улеглись на печи спать.
В эту же ночь приехал ко мне обоз. Я провозился с ним до петухов. Когда управился, пошел посмотреть лошадь постояльцев. Из любопытства подошел к саням, отвернул рогожку- а у них там лом, и весь-то в крови, да две нагайки с осьмушечными гирями на концах. "Вот так ребята, чтобы черт их побрал! И откуда и нелегкая принесла?" - подумал я про себя. После этого дал овса лошади, осмотрел двор, запер ворота, да и лег спать. На рассвете мои постояльцы разбудили меня. Один вынул десятирублевую бумажку, дал ее мне и произнес:
- Спасибо, хозяин, за хлеб, за соль.
- У меня сдачи нет с десятирублевой, - сказал я.
- Нам сдачи не нужно. Возьми всю, да и разживайся с нашей легкой руки. А что, лошадь накормлена?
- Накормлена вдоволь. Только не успел напоить.
- Напои и запряги, а то нам пора ехать.
Все сделал, проводил их со двора и лег спать. Часу в девятом утра приезжает ко мне становой. Вошел в избу и, не снявши фуражки, закричал:
- Где хозяин?
Я вышел и начал ему кланяться.
- Кто у тебя нынче ночью стоял на дворе?
- Обоз с хлебом.
- Еще кто?
- Стояли двое.
- Куда же они поехали?
- Не знаю.
- Давно ли?
- На рассвете.
- В какую сторону они поехали?
- Не видел.
- Что они говорили?
- Спрашивали: давно ли я держу двор, велико ли семейство у меня и есть ли работники. А больше ничего не говорили, - сказал я.
- Еще что говорили?
- Больше ничего. Пили чай, ужинали, ночевали, а утром уехали.
- Какими деньгами они расплачивались?
Думаю, как сказать? Правду - беду наживешь. Дай лучше солгу.
- Медными, - ответил я.
После этого становой, не говоря ни слова, вышел из избы, сел в тарантас и уехал. Через полчаса приезжает сотский. Вошел в избу, помолился Богу, да и спрашивает:
- Останавливались у тебя нынче ночью двое?
- Останавливались, - сказал я. - У меня уже был становой, и я ему все рассказал. Да скажи, пожалуйста, что это за тревога?
- Ты разве не слыхал? Нашего сидельца Ефима Панкратьева убили в кабаке и ограбили. А у него, слышь, одних казенных денег было тысячи полторы, как сказывал поверенный.
- Вот так ребята! А ведь с виду-то какие смирные! А не слыхал ты, кто они и откуда?
- По приметам-то, вишь, говорят, что подносчики.
- А откуда?
- Это никто не знает.
Когда сотский уехал, я нечаянно взглянул на полку, а там их пистолет лежит. Я его тотчас же вынес из горницы и зарыл в яму. "Вот бы становой увидал, - подумал я, быть бы бычку на веревочке".
После той истории прошло с полгода, и об убийцах перестали толковать. Вот, не помню в какой-то праздник сижу у ворот да посматриваю на дорогу. Гляжу, идут двое мужичков в лаптях, с котомками за плечами и прямо ко мне. Тут только я узнал, что это те самые постояльцы, что ночевали у меня и пистолет еще забыли. Признаться, у меня душа замерла.
- Здравствуй, добрый хозяин, - сказали они.
- Здравствуйте, добрые люди, - отвечал я.
- Мы зашли к тебе по старой памяти, чаю напиться.
- Милости просим.
- Только ты нам отведи особую комнату, а в общую мы не пойдем.
Отвел я их в особую комнату. Жене велел самовар подать, а сам пошел опять за ворота.
Через полчаса выходит жена и говорит:
- Тебя постояльцы зовут.
Я пришел к ним.
- Садись с нами, хозяин, выпей водочки или чайку, а то ты нынче больно скучен. Полно, не горюй. Или денег нет у тебя? Коли нет денег, мы дадим, сколько хочешь. Только будь нам добрым приятелем и живи с нами по душе. А в ответе за нас не будешь. Ну-ка, скажи, зачем после нашего отъезда был у тебя становой?
- Спрашивал об вас.
- Да об нас ли? Мы, кажись, ему ни на что не нужны.
- Не знаю. Тут, вишь, в восемнадцати верстах отсюда, в одной деревне убили сидельца.
- Все-таки мы становому не нужны, потому что не мы же убили сидельца. А он бы лучше взялся за его любовницу, тогда бы дело и открылось. А за проезжающими гоняться не следует. Разве мало их по дорогам. Я, к примеру, тебе, хозяин, расскажу такой же случай. Было это в одной деревне, в М-ой губернии. Проезжали извозчики этой деревни и остановились у кабака выпить водочки. Стали стучать в ворота- а дело-то было на рассвете - нет ответа. Они в окно пошли посмотреть. Взглянули, да как закричат: "Братцы, у сидельца-то голова отрублена!" Через полчаса вся деревня была в тревоге: суетились, бегали, ахали и наконец-то догадались послать за становым. Приехал становой, созвал, как следует, понятых, отпер дверь и вошел в избу. У самого порога лежит розливщик с разрубленным плечом и головой, буфетчик на буфете тоже с изрубленной головой, жена его на печке с распоротым брюхом, а ее сын, целехонек, лежит возле нее и спит. Становой разослал гонцов в разные концы задерживать подозрительных людей. Потом приехали другие начальники. Все толкались, рассуждали, осматривали, а не догадались взглянуть за бочки с вином - за ними лежал убийца, пьяный, и спал мертвецким сном. Так точно и в этом деле, чай, нахватали людей-то много, а убийца, смотри, сидит где-нибудь на печке.
- Где же ваша лошадь, на которой вы при езжали в прошлый раз? спросил я у них.
- Она теперь стоит в деревне, и мы хотели попросить поставить ее у тебя.
- В какой же деревне?
- В Подмачалихе.
- А сами-то вы откуда?
- Мы издалека. Ездим по деревням, скупаем тряпье и иногда долго проживаем в деревнях.
При этом рассказе у меня отлегло от сердца, и я сказал:
- Пожалуй, приводите вашу лошадь, уход за ней гарантирую хороший: всегда вовремя будет и накормлена, и напоена.
В этот вечер я изрядно подгулял с ними, а на другой день они собрались ехать. Дали мне взаймы сто рублей, которые были мне очень нужны, и сказали, что более недели не увидятся со мною.
Через полмесяца они приехали опять, уже вчетвером и привезли целый воз тряпья. С этого времени они постоянно у меня жили. Приезжали и уезжали, приходили и уходили, привозили и увозили тряпье, холст, нитки, хлопок и за постой мне платили всегда исправно.
Вот, думал я, как можно ошибиться в людях. Я полагал, что они какие-нибудь разбойники, а на самом деле выходит, что они хорошие люди.
Надо было мне съездить в город, который находился в 50-ти верстах. Когда я проезжал мимо того села, где совершилось убийство, то заехал к знакомому дворнику попить чайку и потолковать с ним. Он мне рассказал опять об этом убийстве. Оказывается, сам откупщик взялся за дело и дает много денег тому, кто откроет убийцу.
- Воров-то теперь, - говорит дворник, - целая шайка. На больших дорогах стали шибко пошаливать. Вот недавно у одного мужика отняли лошадь. Он ехал хмельной, а на него вдруг четверо наскочили, выпрягли лошадь и ускакали.
Покалякав так с ним, я простился и поехал в город.
Когда вернулся домой, жена рассказывает, что из наших постояльцев был только один, да и то на минуту. Приехал верхом на пегой лошади, спросил о товарищах и, узнав, что их нет, уехал в город, говорит, посылку получать.
В эту же ночь приехал один из них, привез два тюка бумаги и тотчас же, не говоря ни слова, куда-то уехал. На рассвете ко мне въехал обоз с бумагой. Я спросил мужиков:
- Куда и откуда везут бумагу?
- Едем издалека в Москву, - отвечал один.- Да вот в двенадцати верстах отсюда с нами случилось несчастье.
- Какое? - спрашиваю я.
- Ночь стояла темная, ненастная, - начал рассказывать мужик, - вот мы и вздремнули. Приехали в одну деревню и остановили лошадей напоить. Стали считать воза, а одного нет. Мы послали парня в погоню, а другого в город заявить о пропаже. Парень-то гонял, гонял лошадь, так и не напал на след. Что тут будешь делать? Воз-то ведь не маленький, да и лошадь-то жалко четырех годков, такой славный был жеребчик. Что-то еще с нами будет?
В это самое время подъехал к воротам постоялец и кричит мне:
- Подь-ка сюда, хозяин!
Я подошел к нему и позвал в дом.
- Нет, не пойду, некогда, - отвечал он.- Я хотел тебе сказать, чтобы ты никому не сказывал, что мы у тебя останавливались и что свалили два тюка с бумагой. Больше некогда толковать, завтра потолкуем хорошенько. А теперь поеду выручать товарищей. Прощай!
"Что за пропасть, не нажить бы с ними беды. Парни-то больно мудреные", - подумал я про себя.
На другой день вечером приехал опять постоялец, спросил самовар, позвал меня к себе и сказал:
- Хозяин! Мы теперь с тобой долго не увидимся. Товарищи мои уехали, и я нынче еду в Москву. Тюки, которые у тебя лежат, ты побереги и будь уверен, что за твое расположение мы будем очень благодарны. И вот тебе в задаток 25 рублей. Будь молчалив, на все вопросы отвечай: ведать не ведаю, знать не знаю. Это спасет тебя от наказания. Ну, прощай, хозяин. Завтра мы не увидимся с тобой, потому что я уеду чуть свет.
Утром приехал ко мне двоюродный брат, поздоровался, да и говорит:
- Хочу известить, что о тебе идет дурная слава: говорят, ты держишь притон разбойников, которые грабят в здешней стороне и убили сидельца.
- Кто же это говорит? - спросил я.
- Писарь станового. Он вчера ночевал у меня, выпил порядком и разболтал: "Брата-то твоего скоро приберут к рукам за то, что он держит разбойничий притон. Недавно у одного мужика в деревне Калинкине остановились двое скупщиков тряпья, двое суток простояли, украли 20 холстов да и уехали. Их изловили и к нам привезли. Они показали, что они крестьяне Т-ой губернии, скупают тряпье, что останавливались на таких-то постоялых дворах, в том числе у твоего брата. Фомина, дворника требовали, а потом и твоего брата потребуют. За них являлся ходатай, какой-то мещанин. Становой и его задержал.
Пока брат рассказывал, меня мороз по коже продирал. "Ну, как найдут тюки!" - подумал я. Не успел проводить хорошенько брата, как вдруг, смотрю: бежит мой постоялец и говорит впопыхах:
- Хозяин, одевайся скорее, поедем со мной, а то дело будет худо.
Не понимая ничего, я оделся, простился с женой и наказал ей говорить всем, что я уехал в город. А если найдут тюки, то чтобы сказала, что они оставлены каким-то приезжим, который их скоро возьмет.
На шестой день мы уже были за 200 верст от наших мест. Доехали до Р-ни и остановились на постоялом дворе отдохнуть. Нам подали самовар, а за чаем постоялец сказал мне:
- Ну, теперь, хозяин, я должен поговорить с тобой откровенно обо всем. Мы теперь свободны, преследовать нас некому. Теперь надо думать о том, чтобы поскорее добраться до Москвы и устроиться там как-нибудь. Паспорт у меня чистый; товарищи мои обо мне ничего сказать не могут, потому что не знают, кто я. Познакомился я с ними в Туле и представился мещанином, но я им никогда не был. Мне, стало быть, бояться нечего. А тебя-то я около себя как-нибудь прилажу. Ну, слушай же дальше.
Путались мы по разным деревням под именем скупщиков тряпья, делали, где приходилось, мелкие кражи: у пьяных, проезжающих мужиков отнимали лошадей и продавали их тоже проезжающим мужикам. Наконец, в известной тебе деревне я с товарищем угомонил сидельца и ограбил его.
Дальше рассказывать не буду, потому что ты, верно, догадался уже, что два тюка бумаги, привезенные на двор, были нами украдены вместе с лошадью, которую мой товарищ продал за бесценок. Теперь все товарищи мои содержатся у станового пристава: они были взяты с поличным. Я узнал, что двое сознались во многих кражах, теперь добиваются откровенного признания от третьего, моего товарища по убийству. И если он сознается, тогда, наверное, примутся за тебя, как за пристанодержателя воров. О себе-то я мало забочусь, потому что неизвестен. Но тебя мне стало жаль - ведь у тебя семейство. Вот поэтому-то я и решил увезти тебя от неприятностей. Я был очень рад, что ты согласился со мной ехать. О жене твоей не беспокойся. Ей не будет ничего, потому что она ничего не знает.
- Скажи, пожалуйста, чем все это должно кончиться? - спросил я у него. - Неужели я не возвращусь к моему семейству и должен скитаться по свету?
- Чем кончится и как - я этого не знаю: об этом знать мы после будем. А теперь покуда оставим себя на произвол судьбы. Денег нам с тобой хватит года на два, а там - что Бог даст!
Приехали мы с ним в Москву и остановились у его знакомого живодера за Серпуховской заставой. Там прожили всю осень до самой зимы.
Каждый день ходили на Даниловку, в трактир чай пить, и в каждый торг отправлялись на Конную с живодером, где он нас выдавал за барышников, приехавших на время из Тамбова в Москву.
Однажды вечером в трактире живодер увидал знакомого ему хлебника и, подозвав его к себе, начал расспрашивать: у кого он живет и к кому хлебы носит?
Рассказывая о своем хозяине и о своих покупателях, хлебник упомянул об одном богатом барине, у которого есть камердинер, молодой человек, большой охотник до бильярдной игры и кутежа.
- Откуда же он берет на это деньги? - спросил живодер.
- Таскает у барина, у него денег-то - хоть лопатой греби!
- Вот кабы ты притащил к нам этого угара! Мы бы устроили для него веселье другого рода. Ведь у нас даром что деревня, а веселье городское.
- Привезти-то я его, пожалуй, привезу, да что из этого выйдет?
- Мы там увидим, что из этого выйдет. Надо сначала посеять, а потом уж и увидим, что земля родит.
- Хорошо, - сказал хлебник, - в воскресенье я постараюсь его привезти.
И вот, в воскресенье камердинер, хлебник и живодер уже пьянствовали в Троицком, что на Воробьевых горах.
Через неделю после этого живодер, позвав нас с моим благодетелем в трактир, рассказал нам, что камердинер украл у барина шкатулку с деньгами и теперь кутит с девками в Троицком.
- Что же вы хотите с ним делать? - спросил мой благодетель у живодера.
- Я ему советовал ехать в Одессу и сделаться купцом.
- А много денег-то у него?
- Я говорю тебе - полная шкатулка.
- Ах, черт возьми, какое счастье для человека! А что, он добрый малый? - спросил мой благодетель.
- Стало быть, добрый, когда вместе с нами ку тит, да еще нам с хлебником подарил 50 рублей за то, чтобы мы ему посоветовали, что ему делать.
- Познакомь ты меня с этим кутилой, - авось я сделаю с ним делишки как следует.
- Изволь. Отправимся хоть сейчас.
Напившись чаю, они ушли. А я от нечего делать отправился на Конную посмотреть лошадей.
В этот день живодер и мой благодетель не ночевали дома.
Наутро они вернулись вместе с хлебником и тут же отправились в трактир, куда пригласили и меня.
Усевшись в каморке, знакомец мой вытащил из-за пазухи узелок с деньгами и, отсчитав каждому из них по сто красненьких, сказал:
- Спасибо вам за знакомство, дело я уладил ловко. Теперь камердинер сапоги чистит черту.
- Куда же ты его вчера проводил? - спросил живодер.
- На Девичье поле, в огороды. Разве я стану возиться с ним!
Напившись чаю, он сказал мне:
- Пойдем к Серпуховским воротам, там я тебе денег дам, распрощусь с тобой, и ты меня больше не увидишь, потому что я нынче же уеду отсюда.
- Куда же? - спросил я.
- В Казань.
- Беглые солдаты, - отвечал цыган.
- Где же они проживают?
- Да все в Москве. Разве мало тут мест, где можно свободно жить всякому беглому. Плати только деньги, да веди себя смирно - проживешь, сколько хочешь, никто тебя не тронет.
На другой день на Конной был торг. Мы с товарищем от нечего делать отправились туда. Сидим и смотрим, как цыган мужика лошадью надувает. Вдруг откуда ни возьмись подходит к нам один из тех самых господ, на которых нам накануне цыган в трактире указывал. Подошел, раскланялся и говорит, посмеиваясь:
- Здравствуйте, старые товарищи!
Мы сначала не узнали его, но когда он объявил, что он такого-то полка, такой-то роты и зовут его так-то, мы сразу узнали его и очень ему обрадовались. Мы все трое отправились выпить за встречу в пивную, где наш новый товарищ, оказалось, был хорошо знаком с буфетчиком.
Сидя за пивом, он рассказал, как нас после нашего побега искали и как он сам убежал из полка. Выпив порядком, мы разошлись, договорившись по вечерам сходиться в этой пивной.
Утром я опять пришел в пивную и спросил буфетчика, откуда он знаком с этим барышником. Назвал его барышником, потому что наш старый товарищ по полку сказал нам, что он известен на Конной под именем барышника. Буфетчик ответил мне на это:
- Какой он барышник: его дело только что подкузьмить кого-нибудь. Он только и норовит, как бы кого оговорить да в дело запутать через сыщиков, с которыми он в связи. По-моему, его самого следовало бы спросить, кто он такой, да последить за ним, куда он ездит по ночам. Я бы вам советовал с этим человеком не знаться, а то он вас в какое-нибудь дело втянет и вам плохо придется.
После этого я тотчас отправился к товарищу и пересказал ему разговор. Мы в тот же день ушли с этого постоялого двора на Рогожскую заставу, где пробыли с неделю, а потом переселились сюда. На это место мы набрели нечаянно и сочли для себя безопасным. Здесь мы живем уже месяц, и никто к нам даже и не заглядывал. Зимой, конечно, здесь жить нельзя будет, да к зиме-то авось мы устроим что-нибудь полезное. А теперь покуда и тут поживем.
После этого рассказа капитан, смеясь, сказал мне:
- Ну, теперь скажите, от кого бы вы могли узнать такую истину, как не от капитана-нищего и бродяги.
Я поблагодарил его и пригласил в трактир. Там он, сидя за водкой, рассказал мне еще об одном неизвестном человеке.
- С месяц тому назад я отправился за подаянием в некий купеческий дом, где каждую субботу раздавали по 10 копеек нашему брату-солдату, а всем другим по пятаку. Подойдя к воротам, я увидел мужчину, прижавшегося к забору. Он был в порядочном русском платье, лет около сорока, с котомкой за плечами.
- Что, еще не подавали? - спросил я у него.
- Не знаю, отвечал он, - народ дожидается, должно быть, не раздавали.
- Вишь, сколько бабья-то набралось! - сказал я. - Не столько нас, сколько их.
- Стало быть, нужда заставляет, а то кто бы велел из конца в конец Москвы бегать по-собачьи. Вы кто такой? - спросил он у меня.
- Отставной офицер.
- За раны?
- Нет.
- За что же вас отставили? Вы еще могли бы служить, вы не старик.
- Да как сказать? За свою глупость.
- Видно, вы уж чересчур сглупили-то, должно быть, были охотник покутить и поиграть в карточки, да еще, пожалуй, до чего-нибудь! - Он засмеялся.
Мне показалось, что смеется из зависти: это часто бывает между нищими. Я нередко встречал таких женщин, которые ругались из-за копейки.
- Любезный друг, - сказал я ему, - о глупостях моих судить не тебе, а Богу, - Он наказал меня, Он и помилует. Мы собрались здесь, чтобы получить себе копейку на пропитание, а не разбирать - кто как живет. Ты вот и одет хорошо, и работать, кажется, можешь, а все-таки за пятаком пришел.
- Не сердись на мои слова. Всякий почему-нибудь да ходит по миру. Я ведь засмеялся вовсе не в обиду тебе, я не хотел с тобой ссориться. Я вспомнил, что тоже на своем веку много глупостей делал. Из-за одной большой глупости уже пятый год не вижу ни жены, ни детей, ни матери. Да и на родину-то с тех пор не смею показываться и живу вот так, вместе с нищими таскаюсь, чтобы как-нибудь не поймали да не услали в Сибирь. У тебя, может быть, нет семейства, так тебе хорошо - одна голова не бедна; тебе все равно, где бы ты ни был, лишь бы был сыт, а вот мне-то каково! Ведь у меня семейство-то какое! Детей маленьких пять человек. Все время о них думаю. Я сам готов какую угодно нужду терпеть, только бы они были сыты да покойны, только бы им было хорошо...
В это время отворились ворота, и все бросились туда. Мы с новым товарищем отправились вместе с прочими. Получив подаяние, он мне говорит:
- Пойдем, брат, выпьем чайку за наши прегрешения, да поболтаем о нашем житье-бытье. У меня есть немного лишних денег, и мы можем позволить себе такое развлечение.
Я согласился, потому что мне некуда было идти. В это время для нищих отдых; ходят за подаянием только утром по домам и по разным заведениям и вечером в городе, где редкий купец не подаст копейки на двоих. А сейчас был первый час.
Пришли мы в харчевню и сели в угол, подальше от других.
- Где ты живешь? - спросил меня мой новый знакомый.
- Везде, - отвечал я ему. - Вся Москва - моя квартира: где придется, там и ночую.
На это он засмеялся и говорит:
- Да, в такой квартире можно жить нашему брату. В другом городе сейчас бы заметили, а здесь, как в море, никто тебя и знать не знает. Вот давеча встретилась у ворот, где мы были, беглая девка с ребенком, которого она украла. Нянька гуляла с ним в Петровском парке, да заговорилась с кем-то, а девка эта и успела подцепить его в это время. А ребе нок-то сын какого-то богатого купца. Я это знаю потому, что эта девка ночует у Драгомиловской заставы, на том же постоялом дворе, где и я живу. Она об этом сама мне рассказывала, когда была пьяна. Просила научить ее, как ей этого ребенка отнести назад, потому что, говорит, он ей очень надоел: все плачет. Вот ведь, живет же она, и горя ей мало, а отец-то с матерью, чай, как сокрушаются да с ума сходят по сынку!
- А зачем же ей понадобился этот ребенок?
- Да она, вишь, думала, что с ребенком-то ей станут больше подавать, а то на девок мало обращают внимания. Всякий говорит: "Шла бы работать в огород или куда там в другое место". А где же ей работать? Она в барском доме жила, за барыней ходила, а после обокрала ее и убежала. Прораспутничала года два, а теперь некуда деться, есть нечего, вот она и пустилась нищенствовать. Куда же она после этого годится? Ну, да что об этом толковать. Ты вот лучше послушай, что я о себе расскажу, да посоветуй, что мне делать. У меня здесь нет знакомых, знающих дело и которые могли бы дать совет. А у тебя, верно, найдутся такие. Если поможешь, я тебя поблагодарю, как следует.
- В чем дело-то? - спросил я. - Если начал рассказывать, так рассказывай обо всем откровенно. И будь уверен, что для меня все равно, кто бы ты ни был и в чем бы дело твое ни заключалось. А что касается делового человека, то у меня есть на примете двое, на которых можно положиться, потому что они люди верные и зла тебе не сделают.
- Больше того зла, какое я сам себе сделал, мне никто сделать не может. Теперь дорога одна: туда, куда Макар телят гонял без шапки.
"Ну, - подумал я про себя, - видно, ты парень-то аховый, надо дело с тобой вести осторожно".
Допил он чашку чаю, посмотрел на меня пристально и начал рассказывать:
- Местожительство мое отсюда далеко. У меня есть там семья и свой дом. Верстах в пяти от нашего села, на большой дороге, я держал постоялый двор. Раз, это было зимой, приехали ко мне на постоялый двор двое незнакомых постояльцев в нетрезвом виде.
- Хозяин, - сказал один из них, - поставь нам самовар, да вели распрячь нашу лошадь.
Жена моя начала ставить самовар, а я пошел распрягать лошадь. Подошел к саням, там на рогожке лежит двухствольный пистолет; посмотрел и в сено нет ничего. Лошадь вся в поту, насилу на ногах стоит. Распряг я лошадь, взял пистолет, отнес его в комнату и положил возле них.
- Ну что, хозяин, распряг лошадь? - спросил один.
- Да. И поставил к месту. Видно, она уж очень устала - вся в поту.
- Да, мы-таки шибко ехали на ней.
В это время жена принесла самовар и спросила: не надо ли чего?
- Водочки, если есть.
- Как не быть? - сказал я. - Сколько угодно. - Достал графинчик и поставил перед ними на стол.
Сели они и начали меня расспрашивать: давно ли держу постоялый двор, велико ли у меня семейство, есть ли работники, много ли приезжает постояльцев и можно ли останавливаться в другой избе.
- Отчего же нельзя? Милости просим.
После ужина, не молясь Богу, улеглись на печи спать.
В эту же ночь приехал ко мне обоз. Я провозился с ним до петухов. Когда управился, пошел посмотреть лошадь постояльцев. Из любопытства подошел к саням, отвернул рогожку- а у них там лом, и весь-то в крови, да две нагайки с осьмушечными гирями на концах. "Вот так ребята, чтобы черт их побрал! И откуда и нелегкая принесла?" - подумал я про себя. После этого дал овса лошади, осмотрел двор, запер ворота, да и лег спать. На рассвете мои постояльцы разбудили меня. Один вынул десятирублевую бумажку, дал ее мне и произнес:
- Спасибо, хозяин, за хлеб, за соль.
- У меня сдачи нет с десятирублевой, - сказал я.
- Нам сдачи не нужно. Возьми всю, да и разживайся с нашей легкой руки. А что, лошадь накормлена?
- Накормлена вдоволь. Только не успел напоить.
- Напои и запряги, а то нам пора ехать.
Все сделал, проводил их со двора и лег спать. Часу в девятом утра приезжает ко мне становой. Вошел в избу и, не снявши фуражки, закричал:
- Где хозяин?
Я вышел и начал ему кланяться.
- Кто у тебя нынче ночью стоял на дворе?
- Обоз с хлебом.
- Еще кто?
- Стояли двое.
- Куда же они поехали?
- Не знаю.
- Давно ли?
- На рассвете.
- В какую сторону они поехали?
- Не видел.
- Что они говорили?
- Спрашивали: давно ли я держу двор, велико ли семейство у меня и есть ли работники. А больше ничего не говорили, - сказал я.
- Еще что говорили?
- Больше ничего. Пили чай, ужинали, ночевали, а утром уехали.
- Какими деньгами они расплачивались?
Думаю, как сказать? Правду - беду наживешь. Дай лучше солгу.
- Медными, - ответил я.
После этого становой, не говоря ни слова, вышел из избы, сел в тарантас и уехал. Через полчаса приезжает сотский. Вошел в избу, помолился Богу, да и спрашивает:
- Останавливались у тебя нынче ночью двое?
- Останавливались, - сказал я. - У меня уже был становой, и я ему все рассказал. Да скажи, пожалуйста, что это за тревога?
- Ты разве не слыхал? Нашего сидельца Ефима Панкратьева убили в кабаке и ограбили. А у него, слышь, одних казенных денег было тысячи полторы, как сказывал поверенный.
- Вот так ребята! А ведь с виду-то какие смирные! А не слыхал ты, кто они и откуда?
- По приметам-то, вишь, говорят, что подносчики.
- А откуда?
- Это никто не знает.
Когда сотский уехал, я нечаянно взглянул на полку, а там их пистолет лежит. Я его тотчас же вынес из горницы и зарыл в яму. "Вот бы становой увидал, - подумал я, быть бы бычку на веревочке".
После той истории прошло с полгода, и об убийцах перестали толковать. Вот, не помню в какой-то праздник сижу у ворот да посматриваю на дорогу. Гляжу, идут двое мужичков в лаптях, с котомками за плечами и прямо ко мне. Тут только я узнал, что это те самые постояльцы, что ночевали у меня и пистолет еще забыли. Признаться, у меня душа замерла.
- Здравствуй, добрый хозяин, - сказали они.
- Здравствуйте, добрые люди, - отвечал я.
- Мы зашли к тебе по старой памяти, чаю напиться.
- Милости просим.
- Только ты нам отведи особую комнату, а в общую мы не пойдем.
Отвел я их в особую комнату. Жене велел самовар подать, а сам пошел опять за ворота.
Через полчаса выходит жена и говорит:
- Тебя постояльцы зовут.
Я пришел к ним.
- Садись с нами, хозяин, выпей водочки или чайку, а то ты нынче больно скучен. Полно, не горюй. Или денег нет у тебя? Коли нет денег, мы дадим, сколько хочешь. Только будь нам добрым приятелем и живи с нами по душе. А в ответе за нас не будешь. Ну-ка, скажи, зачем после нашего отъезда был у тебя становой?
- Спрашивал об вас.
- Да об нас ли? Мы, кажись, ему ни на что не нужны.
- Не знаю. Тут, вишь, в восемнадцати верстах отсюда, в одной деревне убили сидельца.
- Все-таки мы становому не нужны, потому что не мы же убили сидельца. А он бы лучше взялся за его любовницу, тогда бы дело и открылось. А за проезжающими гоняться не следует. Разве мало их по дорогам. Я, к примеру, тебе, хозяин, расскажу такой же случай. Было это в одной деревне, в М-ой губернии. Проезжали извозчики этой деревни и остановились у кабака выпить водочки. Стали стучать в ворота- а дело-то было на рассвете - нет ответа. Они в окно пошли посмотреть. Взглянули, да как закричат: "Братцы, у сидельца-то голова отрублена!" Через полчаса вся деревня была в тревоге: суетились, бегали, ахали и наконец-то догадались послать за становым. Приехал становой, созвал, как следует, понятых, отпер дверь и вошел в избу. У самого порога лежит розливщик с разрубленным плечом и головой, буфетчик на буфете тоже с изрубленной головой, жена его на печке с распоротым брюхом, а ее сын, целехонек, лежит возле нее и спит. Становой разослал гонцов в разные концы задерживать подозрительных людей. Потом приехали другие начальники. Все толкались, рассуждали, осматривали, а не догадались взглянуть за бочки с вином - за ними лежал убийца, пьяный, и спал мертвецким сном. Так точно и в этом деле, чай, нахватали людей-то много, а убийца, смотри, сидит где-нибудь на печке.
- Где же ваша лошадь, на которой вы при езжали в прошлый раз? спросил я у них.
- Она теперь стоит в деревне, и мы хотели попросить поставить ее у тебя.
- В какой же деревне?
- В Подмачалихе.
- А сами-то вы откуда?
- Мы издалека. Ездим по деревням, скупаем тряпье и иногда долго проживаем в деревнях.
При этом рассказе у меня отлегло от сердца, и я сказал:
- Пожалуй, приводите вашу лошадь, уход за ней гарантирую хороший: всегда вовремя будет и накормлена, и напоена.
В этот вечер я изрядно подгулял с ними, а на другой день они собрались ехать. Дали мне взаймы сто рублей, которые были мне очень нужны, и сказали, что более недели не увидятся со мною.
Через полмесяца они приехали опять, уже вчетвером и привезли целый воз тряпья. С этого времени они постоянно у меня жили. Приезжали и уезжали, приходили и уходили, привозили и увозили тряпье, холст, нитки, хлопок и за постой мне платили всегда исправно.
Вот, думал я, как можно ошибиться в людях. Я полагал, что они какие-нибудь разбойники, а на самом деле выходит, что они хорошие люди.
Надо было мне съездить в город, который находился в 50-ти верстах. Когда я проезжал мимо того села, где совершилось убийство, то заехал к знакомому дворнику попить чайку и потолковать с ним. Он мне рассказал опять об этом убийстве. Оказывается, сам откупщик взялся за дело и дает много денег тому, кто откроет убийцу.
- Воров-то теперь, - говорит дворник, - целая шайка. На больших дорогах стали шибко пошаливать. Вот недавно у одного мужика отняли лошадь. Он ехал хмельной, а на него вдруг четверо наскочили, выпрягли лошадь и ускакали.
Покалякав так с ним, я простился и поехал в город.
Когда вернулся домой, жена рассказывает, что из наших постояльцев был только один, да и то на минуту. Приехал верхом на пегой лошади, спросил о товарищах и, узнав, что их нет, уехал в город, говорит, посылку получать.
В эту же ночь приехал один из них, привез два тюка бумаги и тотчас же, не говоря ни слова, куда-то уехал. На рассвете ко мне въехал обоз с бумагой. Я спросил мужиков:
- Куда и откуда везут бумагу?
- Едем издалека в Москву, - отвечал один.- Да вот в двенадцати верстах отсюда с нами случилось несчастье.
- Какое? - спрашиваю я.
- Ночь стояла темная, ненастная, - начал рассказывать мужик, - вот мы и вздремнули. Приехали в одну деревню и остановили лошадей напоить. Стали считать воза, а одного нет. Мы послали парня в погоню, а другого в город заявить о пропаже. Парень-то гонял, гонял лошадь, так и не напал на след. Что тут будешь делать? Воз-то ведь не маленький, да и лошадь-то жалко четырех годков, такой славный был жеребчик. Что-то еще с нами будет?
В это самое время подъехал к воротам постоялец и кричит мне:
- Подь-ка сюда, хозяин!
Я подошел к нему и позвал в дом.
- Нет, не пойду, некогда, - отвечал он.- Я хотел тебе сказать, чтобы ты никому не сказывал, что мы у тебя останавливались и что свалили два тюка с бумагой. Больше некогда толковать, завтра потолкуем хорошенько. А теперь поеду выручать товарищей. Прощай!
"Что за пропасть, не нажить бы с ними беды. Парни-то больно мудреные", - подумал я про себя.
На другой день вечером приехал опять постоялец, спросил самовар, позвал меня к себе и сказал:
- Хозяин! Мы теперь с тобой долго не увидимся. Товарищи мои уехали, и я нынче еду в Москву. Тюки, которые у тебя лежат, ты побереги и будь уверен, что за твое расположение мы будем очень благодарны. И вот тебе в задаток 25 рублей. Будь молчалив, на все вопросы отвечай: ведать не ведаю, знать не знаю. Это спасет тебя от наказания. Ну, прощай, хозяин. Завтра мы не увидимся с тобой, потому что я уеду чуть свет.
Утром приехал ко мне двоюродный брат, поздоровался, да и говорит:
- Хочу известить, что о тебе идет дурная слава: говорят, ты держишь притон разбойников, которые грабят в здешней стороне и убили сидельца.
- Кто же это говорит? - спросил я.
- Писарь станового. Он вчера ночевал у меня, выпил порядком и разболтал: "Брата-то твоего скоро приберут к рукам за то, что он держит разбойничий притон. Недавно у одного мужика в деревне Калинкине остановились двое скупщиков тряпья, двое суток простояли, украли 20 холстов да и уехали. Их изловили и к нам привезли. Они показали, что они крестьяне Т-ой губернии, скупают тряпье, что останавливались на таких-то постоялых дворах, в том числе у твоего брата. Фомина, дворника требовали, а потом и твоего брата потребуют. За них являлся ходатай, какой-то мещанин. Становой и его задержал.
Пока брат рассказывал, меня мороз по коже продирал. "Ну, как найдут тюки!" - подумал я. Не успел проводить хорошенько брата, как вдруг, смотрю: бежит мой постоялец и говорит впопыхах:
- Хозяин, одевайся скорее, поедем со мной, а то дело будет худо.
Не понимая ничего, я оделся, простился с женой и наказал ей говорить всем, что я уехал в город. А если найдут тюки, то чтобы сказала, что они оставлены каким-то приезжим, который их скоро возьмет.
На шестой день мы уже были за 200 верст от наших мест. Доехали до Р-ни и остановились на постоялом дворе отдохнуть. Нам подали самовар, а за чаем постоялец сказал мне:
- Ну, теперь, хозяин, я должен поговорить с тобой откровенно обо всем. Мы теперь свободны, преследовать нас некому. Теперь надо думать о том, чтобы поскорее добраться до Москвы и устроиться там как-нибудь. Паспорт у меня чистый; товарищи мои обо мне ничего сказать не могут, потому что не знают, кто я. Познакомился я с ними в Туле и представился мещанином, но я им никогда не был. Мне, стало быть, бояться нечего. А тебя-то я около себя как-нибудь прилажу. Ну, слушай же дальше.
Путались мы по разным деревням под именем скупщиков тряпья, делали, где приходилось, мелкие кражи: у пьяных, проезжающих мужиков отнимали лошадей и продавали их тоже проезжающим мужикам. Наконец, в известной тебе деревне я с товарищем угомонил сидельца и ограбил его.
Дальше рассказывать не буду, потому что ты, верно, догадался уже, что два тюка бумаги, привезенные на двор, были нами украдены вместе с лошадью, которую мой товарищ продал за бесценок. Теперь все товарищи мои содержатся у станового пристава: они были взяты с поличным. Я узнал, что двое сознались во многих кражах, теперь добиваются откровенного признания от третьего, моего товарища по убийству. И если он сознается, тогда, наверное, примутся за тебя, как за пристанодержателя воров. О себе-то я мало забочусь, потому что неизвестен. Но тебя мне стало жаль - ведь у тебя семейство. Вот поэтому-то я и решил увезти тебя от неприятностей. Я был очень рад, что ты согласился со мной ехать. О жене твоей не беспокойся. Ей не будет ничего, потому что она ничего не знает.
- Скажи, пожалуйста, чем все это должно кончиться? - спросил я у него. - Неужели я не возвращусь к моему семейству и должен скитаться по свету?
- Чем кончится и как - я этого не знаю: об этом знать мы после будем. А теперь покуда оставим себя на произвол судьбы. Денег нам с тобой хватит года на два, а там - что Бог даст!
Приехали мы с ним в Москву и остановились у его знакомого живодера за Серпуховской заставой. Там прожили всю осень до самой зимы.
Каждый день ходили на Даниловку, в трактир чай пить, и в каждый торг отправлялись на Конную с живодером, где он нас выдавал за барышников, приехавших на время из Тамбова в Москву.
Однажды вечером в трактире живодер увидал знакомого ему хлебника и, подозвав его к себе, начал расспрашивать: у кого он живет и к кому хлебы носит?
Рассказывая о своем хозяине и о своих покупателях, хлебник упомянул об одном богатом барине, у которого есть камердинер, молодой человек, большой охотник до бильярдной игры и кутежа.
- Откуда же он берет на это деньги? - спросил живодер.
- Таскает у барина, у него денег-то - хоть лопатой греби!
- Вот кабы ты притащил к нам этого угара! Мы бы устроили для него веселье другого рода. Ведь у нас даром что деревня, а веселье городское.
- Привезти-то я его, пожалуй, привезу, да что из этого выйдет?
- Мы там увидим, что из этого выйдет. Надо сначала посеять, а потом уж и увидим, что земля родит.
- Хорошо, - сказал хлебник, - в воскресенье я постараюсь его привезти.
И вот, в воскресенье камердинер, хлебник и живодер уже пьянствовали в Троицком, что на Воробьевых горах.
Через неделю после этого живодер, позвав нас с моим благодетелем в трактир, рассказал нам, что камердинер украл у барина шкатулку с деньгами и теперь кутит с девками в Троицком.
- Что же вы хотите с ним делать? - спросил мой благодетель у живодера.
- Я ему советовал ехать в Одессу и сделаться купцом.
- А много денег-то у него?
- Я говорю тебе - полная шкатулка.
- Ах, черт возьми, какое счастье для человека! А что, он добрый малый? - спросил мой благодетель.
- Стало быть, добрый, когда вместе с нами ку тит, да еще нам с хлебником подарил 50 рублей за то, чтобы мы ему посоветовали, что ему делать.
- Познакомь ты меня с этим кутилой, - авось я сделаю с ним делишки как следует.
- Изволь. Отправимся хоть сейчас.
Напившись чаю, они ушли. А я от нечего делать отправился на Конную посмотреть лошадей.
В этот день живодер и мой благодетель не ночевали дома.
Наутро они вернулись вместе с хлебником и тут же отправились в трактир, куда пригласили и меня.
Усевшись в каморке, знакомец мой вытащил из-за пазухи узелок с деньгами и, отсчитав каждому из них по сто красненьких, сказал:
- Спасибо вам за знакомство, дело я уладил ловко. Теперь камердинер сапоги чистит черту.
- Куда же ты его вчера проводил? - спросил живодер.
- На Девичье поле, в огороды. Разве я стану возиться с ним!
Напившись чаю, он сказал мне:
- Пойдем к Серпуховским воротам, там я тебе денег дам, распрощусь с тобой, и ты меня больше не увидишь, потому что я нынче же уеду отсюда.
- Куда же? - спросил я.
- В Казань.