Мале Лео. За Лувром рождается солнце

   – Здравствуйте, сударь, – все же произнес он скорее по привычке, чем из симпатии.
   – Проходил мимо, – сказал я. – Хочу сообщить вам новости о вашем постояльце.
   – Ах, да, о господине Лере?
   – Да.
   – И что?
   Он не пытался скрыть, что ему в высшей степени наплевать на Лере, на состояние его здоровья и на все остальное.
   – Он не умрет.
   – Тем лучше, – произнес он, как и прежде с лишь напускным интересом.
   Он подобрал свои листки для лошадников. Я кивнул на них:
   – Грунт хорош сегодня?
   – Лучше, чем ставки! – пробормотал он.
   – Да! Скажите-ка! – произнес я, словно только что припомнил: – А что с его вещами?
   – Чьими? Лере?
   – Да.
   – С его багажом? Вы хотите сказать, с его чемоданом? У него был с собой только маленький чемоданчик.
   – Что с ним стало?
   – Разве он не у него?
   – Непохоже.
   Малый бросил на меня косой взгляд и после короткого размышления над тем, как лучше поступить, пожал плечами:
   – Ну, за этим надо обращаться к мусорам. Они все подобрали, и раненого и вещи... От удара все рассыпалось... понимаете, сударь, чемодан раскрылся. Он не был дорогим, надежным... Халтура.
   – Сплошхалтура! Он нахмурился:
   – Как вы сказали?
   – Так могла бы называться кобылка, но это другое. Сплошхалтура. Царство эрзаца, если угодно.
   – Да.
   Он снова пожал плечами:
   – ... Короче, я весь хлам уложил, слишком торопливо, признаюсь, и фараоны все забрали... Наверное, держат чемодан в участке или на складе, не знаю.
   – Да, конечно. Ладно. Спасибо и большей удачи завтра.
   Он не ответил.
   Выходя, я заметил его отражение в зеркале.
   Провожая меня настороженным взглядом, он почесывал себе подбородок. Наверное, несколько часов сна ему бы не повредили, а щетина, обветренная свежим воздухом ипподромов, похоже, крайне ему досаждала.

Глава шестая
Заговаривание зубов по-гречески

   В кабинете меня ожидал славный сюрприз. Кого же я вижу усевшимся в кресло для клиентов, кто, бросив в шляпу пару перчаток из пекари и положив шляпу себе на колени, уставился серыми глазами на столь приятный для созерцания профиль Элен Шатлен, упоенно печатавшей на машинке?
   Мой утренний преследователь.
   При моем появлении он встал и церемонно поклонился.
   – Здравствуйте, господин Нестор Бурма, – сказал он. Его голос не был неприятен. Даже, я бы сказал, чуточку певуч, и неуловимый акцент временами едва заметно, как след бабочки, ощущался в некоторых словах.
   Я ответил на его приветствие и сразу же перешел в наступление:
   – Думаю, мы уже виделись, сударь... э-э... ваше имя, сударь?
   Элен прекратила терзать машинку и, бросив взгляд на лежавший перед ней листок бумаги, сказала прежде, чем посетитель успел открыть рот:
   – Кирикос.
   – Би, барышня, – поправил тот, вежливо улыбаясь. – Бирикос. Никола Бирикос.
   – Какая разница! – воскликнула Элен. Очевидно, моей секретарше не пришелся по душе курча-воволосый, с тяжелым подбородком и тонкими усиками над узкими губами г-н Бибикокорикос.
   – Если вам угодно, – смирился грек.
   Ему, наверное, разъяснили, что спорить с молоденькими парижанками не галантно.
   – Итак, господин Бирикос, как я говорил, мы уже с вами встречались.
   – Очень возможно.
   – Сегодня утром вы считали мух в холле гостиницы "Трансосеан".
   – Действительно, я остановился в этой гостинице. Но в это время года в Париже нет мух.
   – Это всего лишь образное выражение.
   – Так вот оно что! – воскликнула Элен, сообразив, что мы имеем дело с моим преследователем.
   Она этого не высказала, но взгляд ее говорил достаточно ясно: "А он тертый калач, этот браток!", явно забыв, что греки предпочитают лепешки.
   – ... И насмотревшись мух, – добавил я, – вы стали таким же назойливым, как и они.
   Он улыбнулся. Чистый мед. И поклонился. Похоже, у него гибкая поясница.
   – Второй ваш образ мне понятен. Иными словами, вы утверждаете, что я следил за вами.
   – Совершенно верно.
   – Не скажу, что пришел специально затем, чтобы извиниться, сударь, но почти что...
   – К делу, – сказал я. – Что вам от меня нужно?
   Он заколебался, потом произнес:
   – Ничего. Я просто зашел извиниться за свое неприличное поведение этим утром. Да, в конце концов, ничто вас не обязывает удовлетворять мое глупое любопытство. Мне лучше извиниться и уйти. И так с моей стороны крайне невежливо досаждать вам таким образом.
   Я задержал его.
   – Останьтесь, – сказал я. – Помимо всех других соображений мне бы очень хотелось узнать, почему вы за мной наблюдали.
   Он огляделся:
   – В ногах правды нет. Не могли бы мы где-нибудь присесть, чтобы поговорить спокойно?
   – Пойдемте, – сказал я.
   Я провел его в свой личный кабинет и указал на стул.
   Он уселся, спросил разрешения угостить меня турецкой сигаретой, даровал одну себе и предложил прикурить от зажигалки, как мне показалось, из литого золота.
   Когда со всеми этими светскими штучками было покончено, он заявил:
   – Сударь, Париж – удивительный город...
   Это звучало, как речь, адресованная председателю муниципального совета. Я не был председателем муниципального совета, но поддакнул. Это никого не компрометировало, включая сам Париж.
   – ...В нем происходят события...
   Он подыскивал слово.
   – ...удивительные, – подсказал я.
   – Именно. Мне не хотелось бы повторяться. Сегодня утром, как почти все эти дни, я скучал в холле гостиницы "Трансосеан". Однако накануне мы развлекались и, казалось бы, что-то должно было остаться в настроении...
   Правда, развлечение могло быть не по вкусу дирекции отеля, но мне-то какое дело?.. Короче говоря, мы узнали, что один из постояльцев гостиницы... человек, с которым я, кстати сказать, был слегка знаком, ибо мы здоровались при случайных встречах в коридоре или лифте... господин Этьен Ларпан...
   – ...был убит?
   – Да. Уже само по себе довольно необычайное происшествие, не так ли?
   Я сделал гримасу:
   – Знаете ли... Мне оно кажется весьма заурядным.
   – Вам – может быть. Вы детектив. Не я... Потом мы узнаём, что этот господин Ларпан был... как вам это сказать?
   – В сложных отношениях с законом?
   – Да. Все это страшно увлекательно.
   – И что дальше?
   – Гм...
   Он выглядел растерявшимся:
   – Я вам докучаю, сударь?
   – Совсем нет, продолжайте.
   Он пробежался пальцами по полям своей шляпы. Его пальцы были полноваты, что не вязалось с его худощавым лицом.
   – Да, да, – произнес он. – Я чувствую, что вам докучаю. Ну... буду покороче...
   И он закатил целую речь:
   – Я почувствовал интерес к господину Ларпану. Вы ведь можете понять, что мне было скучно? Очень скучно. И я докучал другим. Но... буду короче. Я был в холле, когда услышал, – о, совершенно невольно! – как вы спрашивали, у себя ли Женевьева Левассер. А я знаю, что Левассер...
   Он ухмыльнулся. Ухмылкой сплетника. И продолжил:
   – ... была любовницей Ларпана. И я сказал себе: смотри в оба: этот человек имеет касательство к Ларпану. Я имею в виду ваше посещение. Что и говорить, меня это заинтриговало и я принялся за вами следить, господин Бурма, Сам не знаю, зачем. Наверно, ради игры. Когда же я убедился, что вы частный сыщик, я чуть не запрыгал от радости. Это превзошло все мои ожидания. Мне не могла не нравиться эта таинственная атмосфера, если вы представляете, что я хочу сказать. Но позже я призадумался и понял, что мое поведение было неправильным, нетактичным в конце концов, и моим долгом, как светского человека, было извиниться перед вами. Я чувствовал, что вы заметили мои уловки и наверняка подумали обо мне Бог весть что. При вашей профессии это естественно... Извольте же, очень вас прошу, господин Нестор Бурма, принять мои глубочайшие извинения.
   Он сделал вид, что встает.
   – Минуточку, – произнес я.
   – Да?
   – Вы говорили о глупом любопытстве, которое я мог бы успокоить.
   – Мне бы не хотелось злоупотреблять...
   – Не стесняйтесь.
   – Ну так вот. Глупость – подходящее слово. Я глупо счел, что вы, зная господина Ларпана...
   – Я не знал господина Ларпана, – сказал я.
   – Вы меня удивляете.
   – И тем не менее это так. Он покачал головой:
   – Не верю. Ничего не могу утверждать твердо, но мне кажется, что однажды Ларпан...
   – Однажды?
   – ...назвал ваше имя. Оно довольно характерно, необычно... Конечно, я не могу утверждать твердо... Тем более, что вы утверждаете прямо противоположное...
   Я промолчал. Он продолжал:
   – ...Итак, я говорил, что глупо подумал: раз вы знакомы с господином Ларпаном... Но если вы его не знали, это совершенно меняет дело.
   – Действуйте, как если бы я его знал.
   – Ну...
   Его глаза загорелись:
   – Я подумал, что вы сможете предоставить мне об этом любопытном субъекте подробности, сведения, которые было бы напрасно искать в газетах.
   – И с какой целью вы собираете эти сведения?
   – Только ради развлечения. О, я понимаю. Сознаю свою глупость...
   – Я не в состоянии предоставить вам эти сведения.
   – Сознаю свою глупость, – повторил он. – Я слишком порывист, идиотски порывист. Сначала я слежу за вами. Затем обращаюсь к вам с просьбой выдать профессиональную тайну...
   – Речь не идет о профессиональной тайне. Я не могу предоставить вам сведений о Ларпане потому, что ими не обладаю. И ими не обладаю потому, что не был с ним знаком... И предполагаю, если из нас двоих кто-то и знал его, так это вы.
   Он заколебался. Затем сказал:
   – Хорошо... Я был с ним знаком... мало. Признаюсь.
   – Вы сообщили об этом в полицию?
   – Нет. Вряд ли это помогло бы их следствию, а я не стремлюсь...
   Он подчёркивал каждое слово:
   – ... к тому, чтобы стало известно, что я мог посещать даже случайно, из соображений добрососедства, человека, которого есть все основания отнести к разряду гангстеров... Я добропорядочен, сударь. Глупо романтичен, но добропорядочен. Меня зовут...
   – Кокорикос.
   – Бирикос. Никола Бирикос. Вот моя карточка. Может, у нас еще будет случай встретиться.
   Несколько возбужденный, он порылся в бумажнике и извлек оттуда картон, который протянул мне. Сложив бумажник, неожиданно заметил:
   – ...В Афинах у меня процветающее дело. Почти все время я провожу во Франции, но в Афинах у меня бизнес. Успех в делах может пострадать от скандала, даже если тот разразится за сотни километров от Афин. Я не сообщил полиции, что немного знаком с Ларпаном, и не скажу ей этого. Если вы сочтете своим долгом донести на меня, я все буду отрицать. И вы ничего не докажете. Но, надеюсь, не донесете.
   – Я ничего ей не сообщу, – сказал я, – Не вижу к тому причин. Однако, раз уж вы ищете развлечений...
   – Есть развлечения и развлечения.
   Я вертел между пальцев его визитную карточку:
   – Вы любите романтику и вы сейчас ее получите, – сказал я.
   Он с интересом наблюдал за моими движениями. Я снял трубку и набрал номер отеля "Траксосеан":
   – Алло, господина Никола Бирикоса, пожалуйста.
   – Сударь, его у себя нет.
   Я задал два-три ловких вопроса, чтобы удостовериться, является ли Бирикос из гостиницы "Трансосеан" тем же, что находится передо мной.
   – Извините за эту проверку, – сказал я, опуская трубку.
   – Не стоит об этом говорить, – ответил грек.
   – В любом случае, вы не прячетесь, – заметил я.
   Он поднял брови:
   – Почему бы я стал прятаться?
   – Не знаю.
   Он принял выражение непонятного человека:
   – Я увлекаюсь романтикой. Глупый и безобидный поклонник романтичного. По отношению к вам я допустил неловкость. И снова прошу прощения, но...
   Он встал:
   – Вы знаете мое имя и мой адрес. Если вдруг...
   – Не слишком на это рассчитывайте, – сказал я. И поднялся в свою очередь: – Кстати, вы случайно не коллекционер?
   – Коллекционер? Нет. Вам знакомы коллекционеры? Разве я похож на коллекционера?
   – Не знаю. Может быть, еще встретимся, господин Бирикос.
   – Очень хотел бы – сказал он.
   Я проводил его до двери кабинета, а Элен, приняв его из моих рук, выпроводила на лестничную площадку. Я вернулся в кабинет. Под креслом лежал, видимо, выпавший из бумажника странного иностранца клочок бумаги. Я его подобрал. В этот момент забренчал дверной колокольчик. Я быстро сунул бумажку в карман и обернулся, чуть не налетев на г-на Бирикоса, который неожиданно вернулся:
   – Извините меня, – произнес он. – Я не забыл у вас перчатки?
   Он обвел комнату взглядом, острым взглядом. Я также. Перчаток видно не было. Он воскликнул:
   – О, наверное, причиной моей рассеянности – моя неудача у вас! Я же... я их сунул в карман!
   Помахав перчатками, он натянул их на руки. Так он их больше не потеряет. С обычной церемонностью он попрощался с нами. И на этот раз исчез окончательно.
   Я подошел к окну, распахнул и выглянул наружу.
   Г-н Никола Бирикос замер на тротуаре и, не обращая внимания на толкавших его торопыг-прохожих, сняв перчатки (снова) с озабоченным, весьма озабоченным видом обшаривал себя. Из недр плаща извлек бумажник, внимательно изучил его содержание, уложил на место и снова обшарил себя. Но наконец, недовольный и мрачный, прекратил поиски.
   – Что с ним? – спросила Элен. – Опять потерял перчатки?
   – Нет, скорее, этот клочок.
   Я вынул из кармана найденную под креслом, где сидел грек, бумажку. Ничего особенного, качество самое заурядное. Разорванная бумажка. На ней набросано слово: «Межисри».
   – Что это такое? – спросила Элен.
   – Обрывок адреса. Несомненно, набережная Межисри. Как ни хорошо знают Париж эти иностранцы, им все равно иной раз требуются такие узелки на память. Похоже, он дорожил им, правда?
   – Пожалуй...
   Элен скорчила рожицу:
   – Он не похож на завсегдатая литературного салона госпожи Софи Стамба.
   Ныне покойная, г-жа Софи Стамба была хозяйкой одного из последних парижских литературных салонов в своей квартире по набережной Межисри. В течение многих лет именно у нее происходило присуждение Народнической премии.
   Моей секретарше хорошо знаком светский Париж.
   – Кто знает? Разве я выгляжу вором?
   – То есть...
   – Да. Одолжи мне тысчонку, и я готов на нее поспорить: этот Бикини-роз принимает меня за сообщника Ларпана...
   – В вашей репутации только этого не хватало.
   – Теперь хватает... Говоря о пари, есть азартный посетитель бегов, за которым следует проследить... Вы этим займетесь. Он служащий в «Провинциальном отеле» по улице Валуа. Его зовут Альбер. Он там живет, кормится, обстирывается. И никуда не выходит, за исключением ипподрома. Нарядитесь недотрогой, обоснуйтесь там и не отставайте ни на шаг от этой ипподромной клячи. Что-то в его поведении нечисто. Попытайтесь разведать, чем он дышит.
   – Улица Валуа? Не там ли останавливался Луи Лере при ежегодных наездах в Париж?
   – Именно там.
   Элен ничего не сказала. Раскрыв шкаф, она извлекла оттуда чемодан самого расхожего вида, достойного спутника в поездках добропорядочной девушки.
   – А еще говорили, что это был спокойный клиент, – понимающе заметила она.
   – Спокойный! – словно эхо, хмыкнул я, уставившись в потолок.
   Наступила ночь, а вместе с ней – холод. Погода по сезону. Ничего не скажешь. На улице Пти-Шан было тихо, как на кладбище.
   – Спокойный! – в полный голос повторил я в тиши моего кабинета.
   Я остался один в комнате, и неожиданно она показалась мне огромной. Включенный электрический обогреватель обдавал мои ноги теплом. Модель была старой. Его покрасневшие проволочки в этом мраке словно насторожились. На камине часы меланхолично обрубали время. Из-под большого абажура лампа отбрасывала круг света на непорочно чистый бювар, на котором мои руки играли с визитной карточкой и клочком разорванной бумажки. С трубкой в зубах я размышлял. Двумя этажами ниже прошел разносчик газет, криками стараясь привлечь внимание к своему товару: "Сумерки", последнее... Вечерний выпуск "Сумерек"! Он или прошел дальше, или заскочил подкрепиться в бар на углу. И снова тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов да бульканьем моей трубки. Надо бы ее прочистить. Внезапно у перекрестка едва не сцепились две машины. Визг тормозов ударил по нервам страшнее зубной боли. Через закрытые ставни окна до меня донеслись взрывы раздраженной перебранки.
   И снова на улице Пти-Шан установилась тишь, как на кладбище.
   Зазвонил телефон.
   Я снял трубку:
   – Да?
   – Это Элен.
   – Все нормально?
   – Да.
   Я положил трубку... Повезло, что у них, на улице Валуа, оказалась свободная комната. Вспомнил об Альбере. Забавный малый... Прерывая мои размышления, снова зазвонил телефон.
   – Алло!
   – Говорит Ребуль.
   – Бурма у телефона. Что нового?
   – Ничего. Никаких посещений. Состояние удовлетворительное. Через несколько дней, наверное, сможет выписаться.
   – Значит, ничего серьезного?
   – Больше испуга, чем царапин.
   – Тем лучше.
   – Отправил письмо жене, чтобы ее успокоить.
   – Он всегда был хорошим мужем.
   – Но писал не сам, а попросил соседа по палате написать за него.
   – Болит рука?
   – Да.
   – Очень хорошо.
   – Нужно мне здесь проводить ночь? Или нет? У меня теперь есть в больнице свои входы и выходы, я устроил.
   – Это еще может нам пригодиться, когда подцепим пулю.
   – Точно. Об этом я не подумал. Хорошо. Так что мне делать?
   – Как обычно, старайся.
   Я положил трубку. Но через несколько секунд снова поднял ее и набрал номер.
   – Гостиница "Трансосеан", – произнес надтреснутый голос человека в накрахмаленном воротничке или же прокрахмаленный голос типа в мятом воротничке (разницы не было).
   – Мадемуазель Левассер, будьте добры.
   – Сударь, она не у себя. Вы хотите что-либо ей передать?
   – Нет. А господин Бирикос? Господин Никола Бирикос? Нет, я не буду с ним говорить. Мне надо только узнать, на месте ли он.
   – Нет, сударь. Господин Бирикос отсутствует.
   Я положил трубку. Подсунув визитку и бумажный обрывок под кожаный угол бювара, я поднялся. Набив прочищенную трубку, накинул на плечи свой плащ и вышел осмотреться в холодную и темную ночь, нет ли там чего для Нестора.
   Нашлось.
   Удар резиновой палкой.

Глава седьмая
Парижская жизнь

   Неровный булыжник врезался мне в тело.
   Мои израненные пальцы ощупывали камни, непонятно, с какой целью, пытаясь за них ухватиться. Для чего мне были нужны эти булыжники? Я не собирался выстроить баррикаду. Баррикады сооружают летом. Приходите посмотреть, как умирают за двадцать пять франков в день. За какую сумму умру я? Три миллиона – заманчивая сумма... если я ее положу в карман. Но если и положу, деньги уйдут на лечение. Булыжники были липки от сырости, и я скользил на них. Много бы я отдал, только не три миллиона, чтобы подняться. Ничего!
   Я полз.
   Меня здорово стукнули по башке. Пожалуй, дважды. А может, и трижды. Столько же, сколько миллионов. Первый...
   Я полз.
   Камни были острыми, мокрыми и холодными. Неподалеку текла вода. Тихо. Коварно. Вокруг все было погружено во мрак. Там, у черта на рогах, венчая темную, более темную, чем ночь, массу, которая мне показалась мостом, мигали огоньки, но вокруг меня царила абсолютная чернота.
   Я полз.
   Вода текла быстрее и ближе, или же слух начал подводить меня. Что-то гнусное, мерзко пахнущее, какой-то отвратительный комок находился почти у самой моей щеки.
   – Дальше не надо, приятель, – прокартавил испитой голос.
   Мои окоченевшие пальцы сжались вокруг комка. Это была ступня. Выше – нога, еще выше – туловище, а надо всем этим – голос.
   – Ты хочешь нырнуть в Сену, малыш?
   – Не знаю, – с трудом выговорил я.
   – Сердечные страдания?
   – Не знаю.
   – Пойду отнесу тебя, где укрыться. Я тебе спас жизнь, разве нет? Ты не забудешь меня? Без меня ты бы нырнул в это болото. Это говорю тебе я, Бебер.
   – Бебер? Игрок?..
   – Давние дела... Скачки для меня за красным светом. Только не говори об этом с Дюсешь.
   Он наклонился надо мной, обдав столь густым перегаром, что мне едва не вывернуло желудок. Подхватив подмышки, он затащил меня под мост.
   – К тебе посетитель, Дюсешь. Светский человек. Тип из высшего общества. Выпал из тачки или выброшен на ходу...
   – Ударили дубинкой, – с трудом выговорил я.
   – Может быть, и то и другое, – произнес босяк. – Возможно, ты и схлопотал удар дубинкой, но я своими глазами видел тачку и видел, как тебя оттуда вышвыривали.
   – Ночное нападение, – произнес хриплый, надломленный в тысяче мест голос, лишившийся возраста и почти лишенный пола. – Из-за него у нас будет куча неприятностей.
   – Нет, нет, – взмолился я. – Со мной не будет хлопот. Не будет неприятностей.
   Неприятности были исключительным призванием Нестора Бурма. Я ревниво их оберегал. И не собирался ни с кем ими делиться.
   – Он мой кореш, – произнес босяк. – Я ему спас жизнь. Он этого не забудет. Даст мне вознаграждение.
   Я почувствовал, как он принялся меня обшаривать. Пускай. Сегодня ночью он не будет первым. Пожалуй, третьим, если в моем разбитом котелке еще осталось место для воспоминаний.
   Началось у торговца птицами. В тот момент я, впрочем, не знал, что дело происходило у торговца птицами. Богатая мысль меня осенила пойти проветриться на набережную Межисри. Там я схлопотал первый удар дубинкой. Я бы лучше сделал, если в зашел в кафе. Прохожие на набережных были редки и все-таки на одного их оказалось слишком много: на того, кто меня оглушил у улицы Бертена Пуаре (я припоминал место; хоть что-то!). Когда чуть (или много) позднее я пришел в себя, то еще недоумевал, как же влип в подобную историю... Конечно, других забот у меня тогда не было... Тем временем, несмотря на мое полуобморочное состояние, мне показалось, что кто-то обшаривает мои карманы...
   – Что ты там вытворяешь? – спросила босячка.
   – Может, у него есть адрес, кого предупредить при несчастном случае? – ответил мужской голос.
   – Не дури, Бебер. Ты же не умеешь читать. Смотри, ничего не свистни у парня...
   Я потянулся. Как приятно было вытянуться. Даже если и побаливало местами и не слишком гостеприимным было место под мостом, который защищал от дождя, но не от сквозняков. Придя в себя первый раз, я обнаружил, что у меня связаны руки и ноги, а избавиться от веревок было бы столь же трудно, как получить отсрочку у моего сборщика налогов. Да я и не пытался (со сборщиком налогов я пробовал). Находился я в странном месте. Темном, живущем непонятной жизнью, полном странных движений. Там было не жарко и приятно пахло отрубями, кукурузой и тому подобными злаками. Не знаю, почему, мне захотелось свистнуть, и тогда я обнаружил, что и рот мне заткнули. И, похоже, глаза мои тоже были завязаны. Я повернулся на другой бок, что-то толкнув и вызвав оглушительное (или показавшееся мне оглушительным) хлопанье крыльев. Затем тишину нарушила своей сердитой руладой канарейка, проворковал вяхирь. Я был у торговца птицами и сам стал птичкой, глупым пижоном, заключенным, как и все здесь, в клетку.
   – Дай ему красненького и отправь, – посоветовала босячка.
   – Он мой кореш, – возразил бродяга. Он чиркнул спичкой.
   Никто не явился на шум, вызванный потревоженными во сне птицами. Лишь много позднее возник тип, которого из-за повязки на глазах я не видел, но почувствовал – тип нервный, взвинченный. И он запустил руки в мои карманы, поднял меня и... А затем, больше ничего... Это был второй удар дубинкой за вечер. Выброшенный, по словам босяка, из машины, я оказался на берегу, развязанный, и полз к реке с риском в нее нырнуть. Словно мне все приснилось. Это ни с чем не вязалось. На меня напали, ударили дубинкой, связали, оставили одного среди птиц, потом снова выпустили. Меня не допрашивали, нет. Должно быть, все-таки, приснилось. И, наверное, сон еще продолжался. Это ни с чем не вязалось. Разве что у меня свистнули бумажник. Но, Боже мой, столько хлопот из-за бумажника! И мой бумажник...
   Пронизывающий ветер загасил первую спичку. Чиркнули второй. Желтый язычок огонька не гас. Наверное, зажгли свечу. Сквозь туман я увидел, что босяк размахивает моим бумажником, протягивая его своей приятельнице, такой же оборванной, как и он:
   – Держи, Дюсешь, раз уж ты умеешь читать...
   – Он сыщик, – сказала бродяжка после короткого молчания. – Говорила я тебе, что будут у нас неприятности...
   – Сыщик или нет, он мой кореш. Я его спас. Он этого не забудет. А если и сыщик? Он нам поможет...
   – Это не настоящий сыщик. Это частный детектив. Ты знаешь, Бебер, что это такое?
   – Нет. Он сыщик или не сыщик?
   – Он сыщик, но не сыщик.
   – О, дерьмо! Верни-ка мне его кошелек. Положу в его карман.
   – Я знаю этого парня, – сказала Дюсешь изменившимся голосом. – И его и его подружку...
   Босяк возвышался надо мной. Он нагнулся с бумажником в руке:
   – Мы ничего не забрали, приятель. Мы не воры. Но ты не забудешь об услуге, да?
   Он засунул бумажник мне в карман. Свет погас. Я услышал позвякивание бутылок, затем бульканье и выразительное прищелкивание языком.
   – Эй, Дюсешь, – запротестовал бродяга. – Такой поздний час, а ты как в бочку вливаешь!
   Она выругалась:
   – Согревает.
   – Я хочу дать ему глотнуть.
   – Ему я сама дам, – пробормотала женщина. Я почувствовал ее приближение: – Посвети мне, Альбер. Хочу увидеть физию нашего гостя.