Страница:
– Господин Заваттер не обязан больше обеспечивать вашу защиту. Послушайте, сударь, распрощайтесь с картиной. Поймите меня. В опасности ваша жизнь. Тот тип вас ищет и в конце концов найдет...
– Посредник так же сбит с толку, как и я, – сказал Корбиньи. – Во всяком случае, недавно был...
– Вы с ним встречались?
– Да.
– Когда?
– Вчера.
– В Пале-Руаяле?
Он не ответил.
– Его имя?
– Вас это не касается, Бурма.
– Прекрасно. Заваттер знает лавку. Он мне ее покажет. Потому что я забираю своего агента с собой. И вам потребуется очень хорошее зрение, чтобы снова его увидеть. Пошли, Заваттер, мы убираемся отсюда.
– Эй, послушайте! – воскликнул Корбиньи. – Не уходите так. Если тот малый сюда заявится...
– Мне казалось, вы хотели его встретить?
Его глаза зло блеснули.
– Теперь я все вижу в ином свете, но, с другой стороны, мне неприятно напустить вас на моего посредника, потому что у него надежда еще теплится.
– Со вчерашнего дня?
– Да.
– Что за надежда?
– Кажется, следует потерпеть, но сделка совершится. На этот счет посредник получил все необходимые заверения. Похоже, что, хотя смерть Ларпана и огорчительна, она ничему не помешает.
– Меня это не удивляет.
– Не представляю, что вообще могло бы вас удивить, – вздохнул он.
– Ваш отказ сообщить мне имя этого посредника. Побежденный, он пожал плечами:
– Мире. Октав Мире. Он антиквар, торгующий медалями и наградными знаками. Как вы уже знаете, в Пале-Руаяле. Галерея Монпансье. Номер...
Безропотно он сообщил его мне. Оставив Заваттера оберегать кур, я поспешил на встречу с торгашом.
По обыкновению Пале-Руаяль выглядел тоскливым, погруженным в застывший покой провинциальным кладбищем. Сад был закрыт, и сумерки уже опускались на галереи, по плитам которых постукивали мои каблуки. Большие фонари из кованого железа распространяли тусклый желтоватый свет. Только редкие лавки еще были освещены. Холодный ветер прорывался через щели узких проездов. Не могу понять, что люди находят здесь привлекательного. Когда я думаю о том, что Колетт и Кокто, писатели и люди образованные, живут там и этим гордятся... Ну, на вкус, на цвет... Но о себе я знаю, что покончил бы самоубийством, если бы жил там. Такая тоска! И даже воспоминания, которые те места навевают, невеселы, – прежде всего потому, что это всего лишь воспоминания, а кроме того, слишком уж странные. Об игроках. О проститутках. О г-не Ласенере[5], выходящем из притона, где племянник Бенжамена Констана уличил его в шулерстве, с выкидным ножом под видом распятия в кармане своего редингота и заточкой из трехгранного напильника; первым он убьет молодого человека, а вторым проколет в притоне «Красной Лошади» продажное тело тетушки Мадлен. Подумав, иду на попятный. Пожалуй, все-таки самое лучшее в Пале-Руаяле – это связанные с ним кровавые, грязные и чувственные воспоминания.
Хорошо. При всем при том я никак не мог найти лавку Октава Мире. Наконец ее вижу. Она была не освещена, вот почему я едва не прошел мимо. В витрине тесными рядами участвовали в параде медали, наградные знаки, цацки, ленточки и т. д. Тут легко растеряться. Их хватило бы для награждения всех генералов. Был ли нужный мне человек у себя или придется заходить снова? На двери имелась пружинная защелка. Отодвинув ее, я вошел, о чем оповестило дребезжание колокольчика. Вспыхнул ослепивший меня свет, и передо мной предстал вынырнувший из задней комнаты мужчина. Вход туда был завешен, а на страже перед ним стоял панцирь. Вышедший был довольно большого роста, с тяжелыми чертами лица, обильно напудренный, с манерой держаться молодящегося старика. В этом доме вообще почти не попадалось ничего юного, начиная с картины Рафаэля.
– Г-н Мире? – спросил я. – Саша Гитри это лучше произносит.
– Что?
– Ничего. Меня зовут Нестор Бурма.
– Очень рад.
– Возможно, но это не столь уж важно. Вы одни?
– Да.
– Ждете клиентов?
– Сударь! Что все это значит?
– Если вы их ждете, то и они вас подождут. Мне нужно спокойно поговорить с вами. Пять минут. Не больше.
Подойдя к двери, я ее запер, затем опустил на стекло витрины занавеску из плотной ткани. Теперь снаружи никто не мог нас увидеть любезно разговаривающими между собой, скажем, с... револьвером в руке.
– Сударь, вы влипли, – сказал я. – Вам придется спешно сбывать все эти бляшки и смываться. Разве что вы не прислушаетесь к голосу разума. Но, к делу, приносит что-нибудь торговля этими символами славы?
– Вам какое дело?
– Гроши. Ваш главный источник дохода – перепродажа краденого, например картин и других игрушек такого же сорта. Вы – достопочтенный антиквар в сговоре с достопочтенными коллекционерами и достопочтенными ворами.
– Думаю, я вызову полицию, – произнес он холодным тоном.
– Это действительно мысль. Как она мне самому не пришла в голову? Да, прекрасная мысль. Вызовите полицию, а я сообщу ей, что Ларпан поручил вам... Ларпан. Это имя ничего не вызывает у вас в памяти?.. или лучше нет, надо будет приступить к делу иначе...
– Вы не перестанете фантазировать? – усмехнулся Мире.
– Точно. Так вы не вызовите полицию? Вызывайте. Пока она приедет, я подготовлю много красивых фраз. Такого рода: маньяк по имени Пьер Корбиньи, сейчас находящийся на борту яхты "Подсолнечник", пришвартованной в порту Лувра... опять Лувр!.. как-то говорит здесь присутствующему Мире, который в прошлом, наверное, уже продавал тому мошеннически полученные произведения искусства: "Существует Рафаэль, который бы украсил мое собрание". Торгующий самым разнообразным товаром Мире приветствует такое пожелание. Операция на несколько сотен миллионов. Какое-то их количество перепадет и ему в его качестве посредника. Ибо вышеназванный Мире всего лишь посредник. Он передает заказы и вручает товар. Он обращается к Ларпану, который и готовит операцию. Не думаю, что Ларпан лично уволок холстинку. Это сделал кто-то другой, специалист. Но это деталь.
– Вы много знаете, господин Бурма, – скрипнул зубами Мире.
– Не так уж, – со скромным видом произнес я. – Не так уж.
– Что же вам еще надо?
– Картину.
– Как так?
– Мне нужна картина.
– Так вы не знаете, где она?
– Пока нет. Узнаю через несколько дней, но я нетерпелив. Я мог бы узнать немедленно, но тогда бы мне пришлось сообщить фараонам то, что я от них скрывал. А это мне не нравится. Мне не хотелось бы оказаться осведомителем. Я предпочел бы сам все разведать и преподнести этим господам на блюдечке. Это предпочтительнее. Ради вознаграждения. Ибо назначено вознаграждение. Вы понимаете. Само собой разумеется, здесь замешаны и тщеславие и реализм. Так вот, я подумал, а вдруг вы сможете мне помочь...
– Послушайте, милостивый государь, – выговорил он. – Мы оба теряем время. Согласен, я тот, каким вы меня обрисовали. Не буду с вами сутяжничать. Но поверьте мне, я и сам не знаю, где эта проклятая картина... о чем сожалею не меньше вашего.
– Правда? Я...
Я остановился. И подскочил. В задней комнате мне послышался подозрительный шум. Я задел рыцаря средних веков, который рухнул, как в старые добрые времена турниров, рванул в сторону занавеску на карнизе и оказался на настоящей свалке. Комната не была освещена, правда, в проникавшем из лавки свете было достаточно хорошо видно. И я заметил мужчину, который порывался улизнуть по ведущей, не знаю куда, лестнице. Я навалился на него. Не знаю, был ли он трусоват или нездоров, но я легко с ним справился. Однако он вырвался, отталкивая меня руками и ногами. Я опустился на древний стул, но тот не выдержал веса мужчины XX века. Я был уверен, что малый воспользуется преимуществом, чтобы окончательно скрыться. Ничего подобного. Застыв у лестницы, он повернулся ко мне.
– Господа, господа, – слезливо взывал Мире. – Прошу вас, не здесь. Можно договориться, можно все уладить.
Он включил свет. Застигнутый мною тип удерживал меня на почтительном расстоянии крупнокалиберным стволом.
– Подними-ка руки! – сказал он.
– Боже мой! – воскликнул я. – Это же наш альфонс Шасар!
– Заткнись и подними руки! – рявкнул тот.
Я подчинился. К тому времени я выбрался из обломков стильного стула.
– Хорошо-хорошо, моя сахарная курочка. Не хочу, чтобы тебя мучил зуд. Чем скорее ты уберешь эту пушку, тем будет лучше. Ты ее держишь, словно веник. Я не удивлюсь, если ты сам себя поранишь.
– Заткни пасть, – повторил он.
– Господа! Господа! – икал Мире.
Его хорошо выбритое розовое личико молодящегося старика посерело. Он оставался в прежнем бизнесе, – старых картинах, – этот мошенник.
– Заткни пасть, – бросил Шасар в его сторону.
– Решай быстрее, приятель, – сказал я. – Ты хочешь меня ухлопать?
Прижимаясь к стене, насколько позволял хлам, я незаметным образом продвигался к закоулку, где мне было бы легче найти предмет, которым я мог бы запустить в его физиономию. Этот простофиля даже не замечал моих маневров. Он весь был под впечатлением пушки, которую держал в руке. Она его сковывала, не нахожу другого слова.
– А почему бы мне тебя не ухлопать? – произнес он свистящим голосом. – Ты не был бы первым.
– Вранье. Дай мне номер участка, где находится та могила. Или их могилы. Иначе я тебе не поверю.
Я продвинулся еще на несколько сантиметров. И замер.
– Парень, которого я пришил, еще не похоронен. Он в морге. Сукин сын Ники Бирикос.
– О, какое дерьмо!
– Нет! Нет! – завизжал Октав Мире.
Нет, господин Мире? А почему – нет? Напротив – да, да. У меня кто-то стоит за спиной, не так ли? Кто-то, чье присутствие я ощутил, но слишком поздно. Не надо так кричать, так пугаться. А то у Шасара разболится сердце. Поймите это раз и навсегда: если за спиной Нестора Бурма кто-то есть, его башке достается миленький удар дубинкой, рукоятью лопаты, утюгом или другим тупым инструментом. Вам это подтвердят все, кто интересуется детективными романами. Ну что же, пусть. Мне не впервой получать по мозгам. А сегодня еще и этот запах. Дополнительная премия. До свидания, Шасар. До свидания, Мире. До свидания, до свидания...
Глава четырнадцатая
Глава пятнадцатая
– Посредник так же сбит с толку, как и я, – сказал Корбиньи. – Во всяком случае, недавно был...
– Вы с ним встречались?
– Да.
– Когда?
– Вчера.
– В Пале-Руаяле?
Он не ответил.
– Его имя?
– Вас это не касается, Бурма.
– Прекрасно. Заваттер знает лавку. Он мне ее покажет. Потому что я забираю своего агента с собой. И вам потребуется очень хорошее зрение, чтобы снова его увидеть. Пошли, Заваттер, мы убираемся отсюда.
– Эй, послушайте! – воскликнул Корбиньи. – Не уходите так. Если тот малый сюда заявится...
– Мне казалось, вы хотели его встретить?
Его глаза зло блеснули.
– Теперь я все вижу в ином свете, но, с другой стороны, мне неприятно напустить вас на моего посредника, потому что у него надежда еще теплится.
– Со вчерашнего дня?
– Да.
– Что за надежда?
– Кажется, следует потерпеть, но сделка совершится. На этот счет посредник получил все необходимые заверения. Похоже, что, хотя смерть Ларпана и огорчительна, она ничему не помешает.
– Меня это не удивляет.
– Не представляю, что вообще могло бы вас удивить, – вздохнул он.
– Ваш отказ сообщить мне имя этого посредника. Побежденный, он пожал плечами:
– Мире. Октав Мире. Он антиквар, торгующий медалями и наградными знаками. Как вы уже знаете, в Пале-Руаяле. Галерея Монпансье. Номер...
Безропотно он сообщил его мне. Оставив Заваттера оберегать кур, я поспешил на встречу с торгашом.
По обыкновению Пале-Руаяль выглядел тоскливым, погруженным в застывший покой провинциальным кладбищем. Сад был закрыт, и сумерки уже опускались на галереи, по плитам которых постукивали мои каблуки. Большие фонари из кованого железа распространяли тусклый желтоватый свет. Только редкие лавки еще были освещены. Холодный ветер прорывался через щели узких проездов. Не могу понять, что люди находят здесь привлекательного. Когда я думаю о том, что Колетт и Кокто, писатели и люди образованные, живут там и этим гордятся... Ну, на вкус, на цвет... Но о себе я знаю, что покончил бы самоубийством, если бы жил там. Такая тоска! И даже воспоминания, которые те места навевают, невеселы, – прежде всего потому, что это всего лишь воспоминания, а кроме того, слишком уж странные. Об игроках. О проститутках. О г-не Ласенере[5], выходящем из притона, где племянник Бенжамена Констана уличил его в шулерстве, с выкидным ножом под видом распятия в кармане своего редингота и заточкой из трехгранного напильника; первым он убьет молодого человека, а вторым проколет в притоне «Красной Лошади» продажное тело тетушки Мадлен. Подумав, иду на попятный. Пожалуй, все-таки самое лучшее в Пале-Руаяле – это связанные с ним кровавые, грязные и чувственные воспоминания.
Хорошо. При всем при том я никак не мог найти лавку Октава Мире. Наконец ее вижу. Она была не освещена, вот почему я едва не прошел мимо. В витрине тесными рядами участвовали в параде медали, наградные знаки, цацки, ленточки и т. д. Тут легко растеряться. Их хватило бы для награждения всех генералов. Был ли нужный мне человек у себя или придется заходить снова? На двери имелась пружинная защелка. Отодвинув ее, я вошел, о чем оповестило дребезжание колокольчика. Вспыхнул ослепивший меня свет, и передо мной предстал вынырнувший из задней комнаты мужчина. Вход туда был завешен, а на страже перед ним стоял панцирь. Вышедший был довольно большого роста, с тяжелыми чертами лица, обильно напудренный, с манерой держаться молодящегося старика. В этом доме вообще почти не попадалось ничего юного, начиная с картины Рафаэля.
– Г-н Мире? – спросил я. – Саша Гитри это лучше произносит.
– Что?
– Ничего. Меня зовут Нестор Бурма.
– Очень рад.
– Возможно, но это не столь уж важно. Вы одни?
– Да.
– Ждете клиентов?
– Сударь! Что все это значит?
– Если вы их ждете, то и они вас подождут. Мне нужно спокойно поговорить с вами. Пять минут. Не больше.
Подойдя к двери, я ее запер, затем опустил на стекло витрины занавеску из плотной ткани. Теперь снаружи никто не мог нас увидеть любезно разговаривающими между собой, скажем, с... револьвером в руке.
– Сударь, вы влипли, – сказал я. – Вам придется спешно сбывать все эти бляшки и смываться. Разве что вы не прислушаетесь к голосу разума. Но, к делу, приносит что-нибудь торговля этими символами славы?
– Вам какое дело?
– Гроши. Ваш главный источник дохода – перепродажа краденого, например картин и других игрушек такого же сорта. Вы – достопочтенный антиквар в сговоре с достопочтенными коллекционерами и достопочтенными ворами.
– Думаю, я вызову полицию, – произнес он холодным тоном.
– Это действительно мысль. Как она мне самому не пришла в голову? Да, прекрасная мысль. Вызовите полицию, а я сообщу ей, что Ларпан поручил вам... Ларпан. Это имя ничего не вызывает у вас в памяти?.. или лучше нет, надо будет приступить к делу иначе...
– Вы не перестанете фантазировать? – усмехнулся Мире.
– Точно. Так вы не вызовите полицию? Вызывайте. Пока она приедет, я подготовлю много красивых фраз. Такого рода: маньяк по имени Пьер Корбиньи, сейчас находящийся на борту яхты "Подсолнечник", пришвартованной в порту Лувра... опять Лувр!.. как-то говорит здесь присутствующему Мире, который в прошлом, наверное, уже продавал тому мошеннически полученные произведения искусства: "Существует Рафаэль, который бы украсил мое собрание". Торгующий самым разнообразным товаром Мире приветствует такое пожелание. Операция на несколько сотен миллионов. Какое-то их количество перепадет и ему в его качестве посредника. Ибо вышеназванный Мире всего лишь посредник. Он передает заказы и вручает товар. Он обращается к Ларпану, который и готовит операцию. Не думаю, что Ларпан лично уволок холстинку. Это сделал кто-то другой, специалист. Но это деталь.
– Вы много знаете, господин Бурма, – скрипнул зубами Мире.
– Не так уж, – со скромным видом произнес я. – Не так уж.
– Что же вам еще надо?
– Картину.
– Как так?
– Мне нужна картина.
– Так вы не знаете, где она?
– Пока нет. Узнаю через несколько дней, но я нетерпелив. Я мог бы узнать немедленно, но тогда бы мне пришлось сообщить фараонам то, что я от них скрывал. А это мне не нравится. Мне не хотелось бы оказаться осведомителем. Я предпочел бы сам все разведать и преподнести этим господам на блюдечке. Это предпочтительнее. Ради вознаграждения. Ибо назначено вознаграждение. Вы понимаете. Само собой разумеется, здесь замешаны и тщеславие и реализм. Так вот, я подумал, а вдруг вы сможете мне помочь...
– Послушайте, милостивый государь, – выговорил он. – Мы оба теряем время. Согласен, я тот, каким вы меня обрисовали. Не буду с вами сутяжничать. Но поверьте мне, я и сам не знаю, где эта проклятая картина... о чем сожалею не меньше вашего.
– Правда? Я...
Я остановился. И подскочил. В задней комнате мне послышался подозрительный шум. Я задел рыцаря средних веков, который рухнул, как в старые добрые времена турниров, рванул в сторону занавеску на карнизе и оказался на настоящей свалке. Комната не была освещена, правда, в проникавшем из лавки свете было достаточно хорошо видно. И я заметил мужчину, который порывался улизнуть по ведущей, не знаю куда, лестнице. Я навалился на него. Не знаю, был ли он трусоват или нездоров, но я легко с ним справился. Однако он вырвался, отталкивая меня руками и ногами. Я опустился на древний стул, но тот не выдержал веса мужчины XX века. Я был уверен, что малый воспользуется преимуществом, чтобы окончательно скрыться. Ничего подобного. Застыв у лестницы, он повернулся ко мне.
– Господа, господа, – слезливо взывал Мире. – Прошу вас, не здесь. Можно договориться, можно все уладить.
Он включил свет. Застигнутый мною тип удерживал меня на почтительном расстоянии крупнокалиберным стволом.
– Подними-ка руки! – сказал он.
– Боже мой! – воскликнул я. – Это же наш альфонс Шасар!
– Заткнись и подними руки! – рявкнул тот.
Я подчинился. К тому времени я выбрался из обломков стильного стула.
– Хорошо-хорошо, моя сахарная курочка. Не хочу, чтобы тебя мучил зуд. Чем скорее ты уберешь эту пушку, тем будет лучше. Ты ее держишь, словно веник. Я не удивлюсь, если ты сам себя поранишь.
– Заткни пасть, – повторил он.
– Господа! Господа! – икал Мире.
Его хорошо выбритое розовое личико молодящегося старика посерело. Он оставался в прежнем бизнесе, – старых картинах, – этот мошенник.
– Заткни пасть, – бросил Шасар в его сторону.
– Решай быстрее, приятель, – сказал я. – Ты хочешь меня ухлопать?
Прижимаясь к стене, насколько позволял хлам, я незаметным образом продвигался к закоулку, где мне было бы легче найти предмет, которым я мог бы запустить в его физиономию. Этот простофиля даже не замечал моих маневров. Он весь был под впечатлением пушки, которую держал в руке. Она его сковывала, не нахожу другого слова.
– А почему бы мне тебя не ухлопать? – произнес он свистящим голосом. – Ты не был бы первым.
– Вранье. Дай мне номер участка, где находится та могила. Или их могилы. Иначе я тебе не поверю.
Я продвинулся еще на несколько сантиметров. И замер.
– Парень, которого я пришил, еще не похоронен. Он в морге. Сукин сын Ники Бирикос.
– О, какое дерьмо!
– Нет! Нет! – завизжал Октав Мире.
Нет, господин Мире? А почему – нет? Напротив – да, да. У меня кто-то стоит за спиной, не так ли? Кто-то, чье присутствие я ощутил, но слишком поздно. Не надо так кричать, так пугаться. А то у Шасара разболится сердце. Поймите это раз и навсегда: если за спиной Нестора Бурма кто-то есть, его башке достается миленький удар дубинкой, рукоятью лопаты, утюгом или другим тупым инструментом. Вам это подтвердят все, кто интересуется детективными романами. Ну что же, пусть. Мне не впервой получать по мозгам. А сегодня еще и этот запах. Дополнительная премия. До свидания, Шасар. До свидания, Мире. До свидания, до свидания...
Глава четырнадцатая
Хинная настойка для Рафаэля
Черным-черно. Ставка, впрочем, была сделана на красное, и сделана надежно. Но я блуждал в черноте. Волны боли спускались от шеи, скатывались по позвоночнику к пояснице и расходились по моим конечностям. Боже мой, как черно. Открой же глаза, сказал я себе. Это мысль. Хорошая мысль. Мысль Нестора Бурма. Из мыслей, которые в любую голову не приходят. И я открыл глаза. С трудом. На черноту. Но не сплошную. В не сплошь черной черноте был светлячок. Должно быть, и я был черен. И продан со всей обстановкой. Мне было не жарко. Голова моя горела, но не ноги. Посмотрев на светлячка, я попробовал его поймать. На мне была навалена куча мусора, и при моем движении она с шумом рассыпалась. Неожиданно светлячок оказался под самым моим носом. Мои часы. Семь часов. Утра или вечера? Скорее вечера. Поднявшись на колени, я отшвырнул еще несколько консервных банок. Может, это были и не консервные банки. Мне удалось подняться на ноги. И закружились каруселью деревянные лошадки, деревянные морды, сделанные из того же дерева, что и деревянные гробы. Пожалуйста, немного света. Название агентства "Фиат Люкс" обязывает. Я поискал выключатель, нашел и, вновь споткнувшись о жестянки, включил. Быстренько подобрав валявшуюся неподалеку шляпу, я прикрыл ею глаза. Потом глянул на ноги. Они были в полном порядке. Может, они и помогут мне убраться отсюда? По паркету были рассыпаны медали, ордена и прочие безделушки подобного рода. Военные кресты, кресты Почетного легиона, кресты того, кресты сего. Все это разлетелось во время бешеной драки. Деревянные кресты. Нет деревянных крестов? Жалко. А нужно бы два деревянных креста, два.
Я переступил через Мире, потом через Шасара и отправился посмотреть, нет ли в этой богоспасаемой квартире кухни или чего-то похожего. Кухни не нашел, но в одном закутке обнаружил выпивку. Я отхлебнул, и стало полегче.
Допил до конца, и все наладилось. Почти. Я вернулся в заднюю комнату лавки, потом прошел в лавку. Затем снова в заднюю комнату. Октав Мире больше не будет мошенничать. Чтобы нажраться, Шасару Морису больше не потребуется ни блеять о своей неискренней любви к шкурам, которые даже Элизебет Арден не смогла бы починить, ни уступать капризам сальных греков. Две пули на каждого, и куча проблем решена. Из кармана Мире высовывалось письмо. Я забрал его. Обычный конверт. Обычная бумага. Обычный текст:
Сударь,
Мы просим извинить за задержку с поставкой нашего товара, вызванную некоторыми независящими от нашей воли обстоятельствами. Несмотря на события, мы заверяем, что товар будет поставлен. Соблаговолите принять и т.д.
Подпись: неразборчива. Форма обычна, скорее необычно содержание. По всей вероятности, именно это письмо было призвано заставить Мире потерпеть, а следовательно, успокоить и Корбиньи. Отпечатано на машинке. Левой ногой. Тьма опечаток. Я положил письмо в карман. И остался стоять, глядя на двух своих корешей, Мире и Шасара, словно зрелище было для избранных. Ну что, кореша? Всегда наказывают, коль ума не хватает. Не убивают только честных парней. Например, Нестора Бурма. Что касается Нестора, то его...
Внезапно мне стало страшно. Бог ты мой! Что я здесь делаю? Если меня пощадили, то не для того, чтобы преподнести цветы. Вполне возможно, что позвонили в полицию. Так что смывайся, Нестор. И как можно быстрее. В зеркале я увидел собственное отражение, красивым оно не было. Кровь на воротнике рубашки, на отвороте плаща, размазана по лицу. Наверное, я машинально запачкался, когда приходил в себя. Времени привести себя в порядок у меня не было никакого. Смываться. И быстро. В гардеробе я обнаружил просторный плащ с капюшоном, который надел поверх своих тряпок. Надвинув капюшон на глаза, погасил повсюду свет и вышел из лавки через галерею Монпансье. Пале-Руаяль застыл в прежнем мучительном покое.
Далеко я не ушел. На площади Французского Театра силы мне изменили. Я прислонился к столбу под барельефом поэта Муне-Сюлли. В нескольких метрах – напряженное автомобильное движение. Гудки автомобилей отзывались во мне волнами боли. Шум шагов барабанными ударами отдавался в голове. Он захлестывал меня целиком. В ушах звенело. Глаза затягивало пеленой. Мне досталось так же сильно, как и Мюссе[6], на другом конце перистиля[7]; как и он, я был подавлен и сломлен. Но он-то был из камня, и с ним находилась, поддерживая его, муза, его муза, застывшая в позе хорошо известной по рекламе аспирина медсестры. Его муза... аспирин... Элен...
Боже мой! Главное – не потерять сознание. Только не теперь. И не здесь. Мне не хотелось идти в агентство. Там, в агентстве, мог быть Фару. Не хотелось и брать такси. Не хотелось... Боже мой! А все эти прохожие! В конце концов они заметят мою дурноту и – добрые души! – вызовут полицейских. Я напрягся. Нестор, всего сто метров. Сто метров, не марафонская дистанция. Прошагай еще сто метров. И я пустился в путь, чтобы в замедленном темпе пройти эти мои сто метров!
Улица Валуа. Гостиница Альбера, гостиница Лере, счастливого Счастливчика. Ах, несчастный! Только со второго захода удалось мне обнаружить входную дверь и, ударившись о косяк, войти. Я ухватился за стойку, из-за которой ротозейничал Альбер. Глаза мне застилала красная пелена.
Я прохрипел:
– Элен Шатлен.
– Подумать только! Вы снова здесь, господин Бурма? Его голос доносился издалека, с трудом пробиваясь сквозь пятнадцатикилометровый слой ваты.
– Заткнись. Элен Шатлен!..
– Ох! Что происходит?
– Ради Бога, Элен Шатлен! Комнату Элен Шатлен. Где-то вдали зародилось хихиканье, покатилось и взорвалось в моих ушах, увеча барабанную перепонку.
– Что с вами приключилось? Кто-то вас, похоже, обработал как следует. Не всегда подворачиваются слабаки, вроде меня? Иной раз налетаешь и на настоящего мужика, не так ли? Где вас так приложили, господин крутой?
Собрав воедино все свои силы, я ударил его кулаком.
Этого он не ожидал, и удар пришелся прямо по рубильнику. Пошла кровь.
– Дерьмо! – выругался он.
– Заткнись, ублюдок.
Чудовищно изысканный стиль, но с одним преимуществом: не требовались длинные фразы.
– Вызови полицейских или Элен Шатлен.
– Ее нет.
– Ее ключ.
– Вот он.
Он протянул ключ, но не мне. Только что вошедшему. В чьи руки я потихоньку опускался.
– Элен, – сказал я.
– Да, я здесь, шеф.
– В вашу комнату.
– Хорошо.
Я закрыл глаза. Слышал, как она говорила Альберу: "Помогите его перенести, вы, остолоп!"
Изысканный стиль. Усваивается легче других. И в драматических ситуациях обнаруживается сразу.
– Теперь лучше? – спросила склонившаяся надо мной Элен.
– Да. Элен, вы мировая женщина.
– Я довольно неплохая медсестра. На этот раз вас здорово оглушили.
– Обычный тариф. Не больше. Но я еще не пришел в себя после предыдущего упражнения.
– Конечно, конечно. Как это произошло?
– Потом расскажу.
– Да. Отдыхайте.
Она подошла к стулу и села, взяв в руки книгу. Я рассматривал потолок, потом стены, укрепленную там глупую цветную картинку и зеркало над камином.
– Еще удачно, что вам удалось оставить за собой эту комнату, – произнес я через какое-то время.
Она улыбнулась:
– Наверное, интуиция сыщика.
– Она хорошая. Ну, неплохая. Для гостиничного номера. Здесь ощущаешь ваше присутствие.
– Отдыхайте же.
– Странно. Мне кажется, я ее уже видел.
– Все номера гостиниц одинаковы.
– Все равно, я...
– Шеф, умоляю вас. Вашей голове требуется покой! Не утруждайте ее.
– Я не назвал бы это словом "утруждать".
– Я тоже. Я употребила бы словцо погрубее, но не буду.
– Черт возьми! – воскликнул я. – Я знаю эту комнату.
– Приводили сюда одну из ваших курочек?
– Для моих загулов выбираю гостиницы высшего уровня.
– "Трансосеан", например.
– Элен! Моя малышка Элен!
– Простите меня, – прошептала она.
Я рассмеялся:
– Как же я глуп! Совершенно забыл, что уже бывал в гостинице по улице Валуа, в гостинице, где останавливался Лере. И, конечно, мне знакома эта комната, потому что именно ее занимал Лере. После его отъезда она оставалась единственно свободной и досталась вам. Вот и вся сложность! Напрасно я мучился.
– Что касается Лере... – начала Элен.
– Да?
– Звонил Ребуль.
– И что дальше?
– Был как всегда.
– Очень хорошо, очень хорошо. Чертов Лере... Закрыв глаза, я принялся убаюкивать себя своими собственными словами:
– У него с собой было много денег. Много денег. Вы можете справиться у Альбера, этого балбеса с первого этажа. Он запускал руку в деньги Лере. У Лере было два бумажника. Один при себе. Один в чемодане. Чемодан раскрылся. Бумажник, белье...
– Отдохните. Вы бредите.
Я было притих, а потом снова вполголоса забормотал:
– Чемодан раскрылся. Содержимое рассыпалось. Бумажник, штаны, рубашки, носки, носовые платки... Фараоны взяли чемодан. Они должны были в свою очередь его открыть. Ищейки любят разнюхивать. Деньги, много денег, штаны, носки... Элен!
– Да.
– Плохо!
– С головой?
– С ходом моих мыслей. Концы с концами не сходятся. А я чувствую, что должны бы сходиться. Это упорный малый. Парень с...
– Отдыхайте. Я дам вам таблетку.
– Не надо таблеток. Он выпивал, а мне не предложил... Я ему досаждал... Он стоял там, перед зеркалом...
Я посмотрел на зеркало.
Лере вынырнул из глубин зеркала и принялся укладывать лежавший открытым на постели чемодан. Он был в строгом темном пиджаке и брюках в полоску, как у приказчика. Шляпа защищала его глаза от, впрочем, слабого света свисавшей с потолка лампочки. По комнате разносился запах гаванской сигары. Во рту был погасший окурок. "Ну так что? – спросил я. – Смываемся? Возвращаемся домой? " – «Да идите», – произнес, заглатывая "в", с широким жестом Лере. – «Эмилия будет довольна» – «Да». Он затолкнул одежду в чемодан... рубашки... носки... «Вы только что сыграли со мной злую шутку», – сказал я. Он тихо посмеивался. «Но это ничего», – великодушно продолжил я. – «Внесу в счет, который представлю вашей жене». – «Конечно», – пробормотал он. И снова заухмылялся. Конец сигары танцевал у него во рту. Я зевнул, обрывая разговор: «Ну, пока, Лере. Мне платят за то, что я вас сажаю в обратный поезд. Не буду задерживать ваш отъезд». – «Пока», – сказал он. Он повернулся ко мне спиной и налил спиртного себе в стакан, не предложив мне. Затем ушел в зеркало, направляясь к своему несчастному случаю. Чемодан, содержащий носки, рубашки, хорошо набитый бумажник, в который Альбер запускал руку, еще какое-то время оставался на кровати, но потом в свою очередь расплылся и исчез.
Из-за лихорадки и пьянства мои ноги механически задергались.
– Это должно бросаться в глаза, – громко произнес я.
– Опять? Снова начинаете? – сказала Элен. – Пяти минут не можете побыть спокойно? Так не может продолжаться. Придется, наверно, позвать врача... из ваших друзей...
– Не надо врача, – сказал я. – Элен, дайте капельку спиртного.
– Я вам дам таблетку. Нет у меня спиртного. Есть спирт 90-градусный, но вам я дам таблетку.
Она начала готовить свою сатанинскую микстуру.
– Элен, что это за картина?
– Какая картина?
– Да этот идиотский цветной рисунок даже без рамки.
– Как вы и сказали, просто идиотский рисунок. Не более того.
– Случайно, он не подписан Рафаэлем?
– Оставьте Рафаэля в покое.
– Хотел бы, да он настаивает.
– Выпейте-ка это.
Элен поднесла успокоительное к моим губам. Я ее отстранил:
– Только после того, как вы посмотритесь в зеркало. Элен, поглядите-ка в зеркало.
– Никогда не надо перечить больным. Ну вот, я смотрюсь в зеркало.
– Вы выглядите настоящей красавицей. Но будете еще прекраснее, если... На чем держится это зеркало?
– На тесемке, привязанной к крюку, там, вверху. Решительно, не такая уж милая комната. Нищенский способ вешать картины.
– Нищенский? Ну уж этослишком! Поднимитесь на стул и рассмотрите получше этот нищенский способ.
– А вы тем временем будете глазеть на мои ноги?
– Они стоят того, мадемуазель Шатлен.
– Вы решительно чувствуете себя лучше?
– Решительно.
Она взобралась на стул.
– Пыль?
– Много. Решительно...
– Не повторяйте все время "решительно". И перестаньте клеветать на эту комнату. Это комнатка принцессы. Более или менее. Тесемка новая?
– Нет. Но концы очень длинные.
– Потому что недавно зеркало на стене поправляли.
– Возможно.
– Спасибо. А теперь спускайтесь с вашего стула, чуточку подобрав юбку, чтобы мне кое-что досталось за свои деньги.
Само собой разумеется, она соскочила самым целомудренным образом. Есть такие девушки, которые никогда ничего не поймут. Я приподнялся. Несмотря на ее протесты, я в свою очередь влез на стул. В болтающейся рубашке и трусах я выглядел шикарно. Развязав узел на тесемке, я отодвинул зеркало от стены и запустил за него руку. Оттуда я извлек нечто похожее на грубую холстину. С одной стороны, она была шероховатой. С другой, более или менее тоже, но приятна для глаза и очень пестра. Мило и не громоздко. Пятьдесят сантиметров на двадцать пять.
– Боже мой! – произнесла Элен.
– Давайте-ка сюда 90-градусный спирт. Хлопну пол-литра.
Она машинально протянула мне бутылку. Я поднес ее к губам.
– За твое здоровье, Рафаэль, – сказал я, дрожа как осиновый лист.
Я переступил через Мире, потом через Шасара и отправился посмотреть, нет ли в этой богоспасаемой квартире кухни или чего-то похожего. Кухни не нашел, но в одном закутке обнаружил выпивку. Я отхлебнул, и стало полегче.
Допил до конца, и все наладилось. Почти. Я вернулся в заднюю комнату лавки, потом прошел в лавку. Затем снова в заднюю комнату. Октав Мире больше не будет мошенничать. Чтобы нажраться, Шасару Морису больше не потребуется ни блеять о своей неискренней любви к шкурам, которые даже Элизебет Арден не смогла бы починить, ни уступать капризам сальных греков. Две пули на каждого, и куча проблем решена. Из кармана Мире высовывалось письмо. Я забрал его. Обычный конверт. Обычная бумага. Обычный текст:
Сударь,
Мы просим извинить за задержку с поставкой нашего товара, вызванную некоторыми независящими от нашей воли обстоятельствами. Несмотря на события, мы заверяем, что товар будет поставлен. Соблаговолите принять и т.д.
Подпись: неразборчива. Форма обычна, скорее необычно содержание. По всей вероятности, именно это письмо было призвано заставить Мире потерпеть, а следовательно, успокоить и Корбиньи. Отпечатано на машинке. Левой ногой. Тьма опечаток. Я положил письмо в карман. И остался стоять, глядя на двух своих корешей, Мире и Шасара, словно зрелище было для избранных. Ну что, кореша? Всегда наказывают, коль ума не хватает. Не убивают только честных парней. Например, Нестора Бурма. Что касается Нестора, то его...
Внезапно мне стало страшно. Бог ты мой! Что я здесь делаю? Если меня пощадили, то не для того, чтобы преподнести цветы. Вполне возможно, что позвонили в полицию. Так что смывайся, Нестор. И как можно быстрее. В зеркале я увидел собственное отражение, красивым оно не было. Кровь на воротнике рубашки, на отвороте плаща, размазана по лицу. Наверное, я машинально запачкался, когда приходил в себя. Времени привести себя в порядок у меня не было никакого. Смываться. И быстро. В гардеробе я обнаружил просторный плащ с капюшоном, который надел поверх своих тряпок. Надвинув капюшон на глаза, погасил повсюду свет и вышел из лавки через галерею Монпансье. Пале-Руаяль застыл в прежнем мучительном покое.
Далеко я не ушел. На площади Французского Театра силы мне изменили. Я прислонился к столбу под барельефом поэта Муне-Сюлли. В нескольких метрах – напряженное автомобильное движение. Гудки автомобилей отзывались во мне волнами боли. Шум шагов барабанными ударами отдавался в голове. Он захлестывал меня целиком. В ушах звенело. Глаза затягивало пеленой. Мне досталось так же сильно, как и Мюссе[6], на другом конце перистиля[7]; как и он, я был подавлен и сломлен. Но он-то был из камня, и с ним находилась, поддерживая его, муза, его муза, застывшая в позе хорошо известной по рекламе аспирина медсестры. Его муза... аспирин... Элен...
Боже мой! Главное – не потерять сознание. Только не теперь. И не здесь. Мне не хотелось идти в агентство. Там, в агентстве, мог быть Фару. Не хотелось и брать такси. Не хотелось... Боже мой! А все эти прохожие! В конце концов они заметят мою дурноту и – добрые души! – вызовут полицейских. Я напрягся. Нестор, всего сто метров. Сто метров, не марафонская дистанция. Прошагай еще сто метров. И я пустился в путь, чтобы в замедленном темпе пройти эти мои сто метров!
Улица Валуа. Гостиница Альбера, гостиница Лере, счастливого Счастливчика. Ах, несчастный! Только со второго захода удалось мне обнаружить входную дверь и, ударившись о косяк, войти. Я ухватился за стойку, из-за которой ротозейничал Альбер. Глаза мне застилала красная пелена.
Я прохрипел:
– Элен Шатлен.
– Подумать только! Вы снова здесь, господин Бурма? Его голос доносился издалека, с трудом пробиваясь сквозь пятнадцатикилометровый слой ваты.
– Заткнись. Элен Шатлен!..
– Ох! Что происходит?
– Ради Бога, Элен Шатлен! Комнату Элен Шатлен. Где-то вдали зародилось хихиканье, покатилось и взорвалось в моих ушах, увеча барабанную перепонку.
– Что с вами приключилось? Кто-то вас, похоже, обработал как следует. Не всегда подворачиваются слабаки, вроде меня? Иной раз налетаешь и на настоящего мужика, не так ли? Где вас так приложили, господин крутой?
Собрав воедино все свои силы, я ударил его кулаком.
Этого он не ожидал, и удар пришелся прямо по рубильнику. Пошла кровь.
– Дерьмо! – выругался он.
– Заткнись, ублюдок.
Чудовищно изысканный стиль, но с одним преимуществом: не требовались длинные фразы.
– Вызови полицейских или Элен Шатлен.
– Ее нет.
– Ее ключ.
– Вот он.
Он протянул ключ, но не мне. Только что вошедшему. В чьи руки я потихоньку опускался.
– Элен, – сказал я.
– Да, я здесь, шеф.
– В вашу комнату.
– Хорошо.
Я закрыл глаза. Слышал, как она говорила Альберу: "Помогите его перенести, вы, остолоп!"
Изысканный стиль. Усваивается легче других. И в драматических ситуациях обнаруживается сразу.
– Теперь лучше? – спросила склонившаяся надо мной Элен.
– Да. Элен, вы мировая женщина.
– Я довольно неплохая медсестра. На этот раз вас здорово оглушили.
– Обычный тариф. Не больше. Но я еще не пришел в себя после предыдущего упражнения.
– Конечно, конечно. Как это произошло?
– Потом расскажу.
– Да. Отдыхайте.
Она подошла к стулу и села, взяв в руки книгу. Я рассматривал потолок, потом стены, укрепленную там глупую цветную картинку и зеркало над камином.
– Еще удачно, что вам удалось оставить за собой эту комнату, – произнес я через какое-то время.
Она улыбнулась:
– Наверное, интуиция сыщика.
– Она хорошая. Ну, неплохая. Для гостиничного номера. Здесь ощущаешь ваше присутствие.
– Отдыхайте же.
– Странно. Мне кажется, я ее уже видел.
– Все номера гостиниц одинаковы.
– Все равно, я...
– Шеф, умоляю вас. Вашей голове требуется покой! Не утруждайте ее.
– Я не назвал бы это словом "утруждать".
– Я тоже. Я употребила бы словцо погрубее, но не буду.
– Черт возьми! – воскликнул я. – Я знаю эту комнату.
– Приводили сюда одну из ваших курочек?
– Для моих загулов выбираю гостиницы высшего уровня.
– "Трансосеан", например.
– Элен! Моя малышка Элен!
– Простите меня, – прошептала она.
Я рассмеялся:
– Как же я глуп! Совершенно забыл, что уже бывал в гостинице по улице Валуа, в гостинице, где останавливался Лере. И, конечно, мне знакома эта комната, потому что именно ее занимал Лере. После его отъезда она оставалась единственно свободной и досталась вам. Вот и вся сложность! Напрасно я мучился.
– Что касается Лере... – начала Элен.
– Да?
– Звонил Ребуль.
– И что дальше?
– Был как всегда.
– Очень хорошо, очень хорошо. Чертов Лере... Закрыв глаза, я принялся убаюкивать себя своими собственными словами:
– У него с собой было много денег. Много денег. Вы можете справиться у Альбера, этого балбеса с первого этажа. Он запускал руку в деньги Лере. У Лере было два бумажника. Один при себе. Один в чемодане. Чемодан раскрылся. Бумажник, белье...
– Отдохните. Вы бредите.
Я было притих, а потом снова вполголоса забормотал:
– Чемодан раскрылся. Содержимое рассыпалось. Бумажник, штаны, рубашки, носки, носовые платки... Фараоны взяли чемодан. Они должны были в свою очередь его открыть. Ищейки любят разнюхивать. Деньги, много денег, штаны, носки... Элен!
– Да.
– Плохо!
– С головой?
– С ходом моих мыслей. Концы с концами не сходятся. А я чувствую, что должны бы сходиться. Это упорный малый. Парень с...
– Отдыхайте. Я дам вам таблетку.
– Не надо таблеток. Он выпивал, а мне не предложил... Я ему досаждал... Он стоял там, перед зеркалом...
Я посмотрел на зеркало.
Лере вынырнул из глубин зеркала и принялся укладывать лежавший открытым на постели чемодан. Он был в строгом темном пиджаке и брюках в полоску, как у приказчика. Шляпа защищала его глаза от, впрочем, слабого света свисавшей с потолка лампочки. По комнате разносился запах гаванской сигары. Во рту был погасший окурок. "Ну так что? – спросил я. – Смываемся? Возвращаемся домой? " – «Да идите», – произнес, заглатывая "в", с широким жестом Лере. – «Эмилия будет довольна» – «Да». Он затолкнул одежду в чемодан... рубашки... носки... «Вы только что сыграли со мной злую шутку», – сказал я. Он тихо посмеивался. «Но это ничего», – великодушно продолжил я. – «Внесу в счет, который представлю вашей жене». – «Конечно», – пробормотал он. И снова заухмылялся. Конец сигары танцевал у него во рту. Я зевнул, обрывая разговор: «Ну, пока, Лере. Мне платят за то, что я вас сажаю в обратный поезд. Не буду задерживать ваш отъезд». – «Пока», – сказал он. Он повернулся ко мне спиной и налил спиртного себе в стакан, не предложив мне. Затем ушел в зеркало, направляясь к своему несчастному случаю. Чемодан, содержащий носки, рубашки, хорошо набитый бумажник, в который Альбер запускал руку, еще какое-то время оставался на кровати, но потом в свою очередь расплылся и исчез.
Из-за лихорадки и пьянства мои ноги механически задергались.
– Это должно бросаться в глаза, – громко произнес я.
– Опять? Снова начинаете? – сказала Элен. – Пяти минут не можете побыть спокойно? Так не может продолжаться. Придется, наверно, позвать врача... из ваших друзей...
– Не надо врача, – сказал я. – Элен, дайте капельку спиртного.
– Я вам дам таблетку. Нет у меня спиртного. Есть спирт 90-градусный, но вам я дам таблетку.
Она начала готовить свою сатанинскую микстуру.
– Элен, что это за картина?
– Какая картина?
– Да этот идиотский цветной рисунок даже без рамки.
– Как вы и сказали, просто идиотский рисунок. Не более того.
– Случайно, он не подписан Рафаэлем?
– Оставьте Рафаэля в покое.
– Хотел бы, да он настаивает.
– Выпейте-ка это.
Элен поднесла успокоительное к моим губам. Я ее отстранил:
– Только после того, как вы посмотритесь в зеркало. Элен, поглядите-ка в зеркало.
– Никогда не надо перечить больным. Ну вот, я смотрюсь в зеркало.
– Вы выглядите настоящей красавицей. Но будете еще прекраснее, если... На чем держится это зеркало?
– На тесемке, привязанной к крюку, там, вверху. Решительно, не такая уж милая комната. Нищенский способ вешать картины.
– Нищенский? Ну уж этослишком! Поднимитесь на стул и рассмотрите получше этот нищенский способ.
– А вы тем временем будете глазеть на мои ноги?
– Они стоят того, мадемуазель Шатлен.
– Вы решительно чувствуете себя лучше?
– Решительно.
Она взобралась на стул.
– Пыль?
– Много. Решительно...
– Не повторяйте все время "решительно". И перестаньте клеветать на эту комнату. Это комнатка принцессы. Более или менее. Тесемка новая?
– Нет. Но концы очень длинные.
– Потому что недавно зеркало на стене поправляли.
– Возможно.
– Спасибо. А теперь спускайтесь с вашего стула, чуточку подобрав юбку, чтобы мне кое-что досталось за свои деньги.
Само собой разумеется, она соскочила самым целомудренным образом. Есть такие девушки, которые никогда ничего не поймут. Я приподнялся. Несмотря на ее протесты, я в свою очередь влез на стул. В болтающейся рубашке и трусах я выглядел шикарно. Развязав узел на тесемке, я отодвинул зеркало от стены и запустил за него руку. Оттуда я извлек нечто похожее на грубую холстину. С одной стороны, она была шероховатой. С другой, более или менее тоже, но приятна для глаза и очень пестра. Мило и не громоздко. Пятьдесят сантиметров на двадцать пять.
– Боже мой! – произнесла Элен.
– Давайте-ка сюда 90-градусный спирт. Хлопну пол-литра.
Она машинально протянула мне бутылку. Я поднес ее к губам.
– За твое здоровье, Рафаэль, – сказал я, дрожа как осиновый лист.
Глава пятнадцатая
Первый покойник и... Продолжение
– Каков Лере! – хмыкнул я.
Я вернулся в свое прежнее лежачее положение на постели. Элен стояла у моего изголовья в пальто, в шляпке, готовая выйти на улицу, с пакетом под мышкой.
– Боже мой! – в сотый раз повторяла она. – Так это был Лере, безобидный Лере...
– Позже я вам все расскажу. Но пока упомяну о двух вещах. На этой улице вы видите перед собой помещение секретариата по делам изящных искусств, а дальше дом, в котором Робер Уден устроил свой театр. Изящные искусства и иллюзионизм. Все вместе. Я нахожу это забавным. Скажите, разве то, что я извлек из-за зеркала, не лучше кролика? Три миллиона, Элен, если Флоримон Фару сдержит слово. Если подведет, я загоню вещицу Корбиньи...
Неожиданно я вздрогнул. Я чуточку замечтался. Совершенно забыл, что, в то время пока обо мне заботились...
– Корбиньи, если он еще жив. Вечером не было сообщений от Заваттера?
– Нет.
– Проклятье! Мне следует подсуетиться.
– Сегодня вы сполна получили свое. Примите это успокоительное.
– Чуть погодя. Так вы хорошо все поняли?
– Да. Я отправляюсь к матери и там спрячу это в шкаф, который она открывает 36-го каждого месяца.
– Превосходно. Завтра увидимся.
– Относительно Лере...
– Позднее. Все объясню позднее.
– Я должна вам кое-что сообщить. Раньше мне не хотелось ставить вас в известность, вы выглядели таким больным! Только что Ребуль позвонил в агентство. Но не для того, чтобы сообщить, что все идет нормально. А для того, чтобы дать вам знать, что сегодня пополудни Лере сбежал из больницы.
Я вернулся в свое прежнее лежачее положение на постели. Элен стояла у моего изголовья в пальто, в шляпке, готовая выйти на улицу, с пакетом под мышкой.
– Боже мой! – в сотый раз повторяла она. – Так это был Лере, безобидный Лере...
– Позже я вам все расскажу. Но пока упомяну о двух вещах. На этой улице вы видите перед собой помещение секретариата по делам изящных искусств, а дальше дом, в котором Робер Уден устроил свой театр. Изящные искусства и иллюзионизм. Все вместе. Я нахожу это забавным. Скажите, разве то, что я извлек из-за зеркала, не лучше кролика? Три миллиона, Элен, если Флоримон Фару сдержит слово. Если подведет, я загоню вещицу Корбиньи...
Неожиданно я вздрогнул. Я чуточку замечтался. Совершенно забыл, что, в то время пока обо мне заботились...
– Корбиньи, если он еще жив. Вечером не было сообщений от Заваттера?
– Нет.
– Проклятье! Мне следует подсуетиться.
– Сегодня вы сполна получили свое. Примите это успокоительное.
– Чуть погодя. Так вы хорошо все поняли?
– Да. Я отправляюсь к матери и там спрячу это в шкаф, который она открывает 36-го каждого месяца.
– Превосходно. Завтра увидимся.
– Относительно Лере...
– Позднее. Все объясню позднее.
– Я должна вам кое-что сообщить. Раньше мне не хотелось ставить вас в известность, вы выглядели таким больным! Только что Ребуль позвонил в агентство. Но не для того, чтобы сообщить, что все идет нормально. А для того, чтобы дать вам знать, что сегодня пополудни Лере сбежал из больницы.