Мале Лео. За Лувром рождается солнце

   Она приняла меня в небольшой уютной гостиной, рядом со спальней, освещенной с тонким искусством, призванным выявить достоинства и окружения и окружаемого. Подвергнув меня быстрому осмотру, она заметила своим мелодичным голосом:
   – Вы не похожи на полицейского, господин Нестор Бурма.
   – Я частный детектив, мадемуазель.
   – Конечно. Не хотите ли присесть?
   Она устроилась на кушетке. Я положил шляпу и сел.
   – Сигарету? – спросила она.
   Она протянула мне плоский портсигар, из которого только что извлекла русскую или псевдорусскую папиросу, кажущуюся бесконечной и состоящую больше из картона, чем табака. Я встал, взял папиросу, зажег спичку для нас обоих, покосился на корсаж и вернулся к своему стулу.
   – Мне даже больше нравится, что вы похожи на джентльмена, а не на тех ужасных личностей, – сказала она. – Очень боюсь, что напрасно вас обеспокоила. Я слишком порывиста, да к тому же... за последние несколько часов мои нервы измотались...
   Я улыбнулся. Профессиональной улыбкой торговца щетками, который умеет снизойти до уровня своего покупателя. И – выжидал.
   – Меня зовут Женевьева Левассер, – сказала она.
   – Да, барышня.
   – Кажется, вам незнакомо мое имя...
   – Извините меня, но я не запойный читатель журнала мод "Вог".
   – Но газеты вы читаете?
   – Почти все.
   – Вам попадалось там имя Этьена Ларпана?
   – Ларпан? Это тот, кого нашли убитым с копией украденной из Лувра картины Рафаэля? Копией... или подлинником. Знаете ли, я не всегда принимаю за чистую монету все то, что печатают газеты.
   – Да.
   Из-за длинных ресниц она глянула на меня:
   – Он был моим любовником.
   Я ничего не сказал. И соболезнования, и поздравления были бы неуместны.
   – И убила его не я, – прибавила она, гневно швырнув папиросу в пепельницу и промазав.
   Поднявшись, я подобрал окурок, положил, куда надлежало, и снова сел:
   – Вас обвиняют?
   – Да.
   – Полиция?
   – Полиция меня допросила. Я предоставила ей... как вы это называете?
   – Алиби.
   – Да, алиби. В ту ночь мы не выходили вместе. Этьен и я. Похоже, у него были дела. Не знаю, что за дела... Вернее, тогда не знала, потому что теперь... В общем я отправилась с друзьями, которые это засвидетельствовали, и полиция никогда не ставила под сомнение это... алиби. Но тот человек утверждает, что нет такого алиби, которое нельзя было бы разрушить, и что...
   Она остановилась на полуслове и подобрала под себя ногу, позволив восхититься другой ногой, открытой много выше, значительно выше колена.
   – Что за человек? – спросил я.
   – Мое алиби не было состряпано, господин Нестор Бурма. Мне не хотелось бы, чтобы вы в этом усомнились.
   – Я и не сомневаюсь. Но что за человек?
   – Шантажист. Мерзкий шантажист. Но теперь-то я вижу, как все это смешно.
   – И все же расскажите. Я ничего не предприму без вашего приказания.
   – Эту особу я как-то встретила на вечеринке. Я его немного знаю, но никогда не поощряла. А он не отставал, если вам ясно, что я хочу сказать... Некий Морис Шасар...
   – И вы хотите, чтобы я вас избавил от этого невежи?
   – Уже нет. Я сама от него отделаюсь. Я вам звонила совершенно взвинченная. Все это просто смешно.
   – Как вам будет угодно, – сказал я.
   В эту минуту зазвонил телефон. Вставая, чтобы ответить, она резким движением обнажила часть бедра, что пробудило во мне людоедские инстинкты. Стоя с прижатой к розовому ушку трубкой, левой рукой поглаживая бедро, она приняла картинную позу, позу манекенщицы. Брови нахмурились, лицо стало жестким:
   – Нет, – сказала она. – Меня нет. Нет. Я... впрочем, обождите секундочку.
   Она закрыла рукой микрофон:
   – Может быть, господин Бурма, вы все-таки не напрасно приехали. Звонит Морис... Морис Шасар. Мне очень хочется раз и навсегда с ним покончить. Ваше присутствие будет для меня поддержкой, а его, возможно, припугнет...
   – Превосходная мысль, – одобрил я.
   Она бросила на меня косой взгляд:
   – Секундочку, – снова произнесла она в телефонную трубку.
   Опять прикрыв микрофон ладонью, она прямо повернулась ко мне и жестко сказала:
   – Господин Бурма, мне не нравится ваш тон.
   – Право, барышня, я не понимаю...
   – Если и вы тоже считаете... считаете, что... что я убила Этьена... то можете убираться...
   Она задрожала:
   – Убирайтесь!
   – Ничего подобного я не считаю, – тихо сказал я. Она угасла столь же стремительно, как и вспыхнула.
   – Простите меня, – вздохнула она. – Это все нервы... Пусть он поднимется, – почти крикнула она в телефонную трубку.
   Она снова уселась, но на этот раз стараясь ничего лишнего не выставлять. По просьбе молодой женщины я пошел открыть дверь типу, который звонко выкрикнул мне:
   – Добрый вечер, моя милая куколка!
   – Я не та, за кого вы меня принимаете, – возразил я.
   – Ох, извините, – отступая, пробормотал он.
   От него разило вином, а лицо сохраняло оттенок, характерный для встающих поздно и не ложащихся рано людей. Одет он был неплохо, с чуть сомнительной элегантностью, но без крайностей. Молод. Глаза каштановые, с такими же кругами. Прямой, длинный нос, украшенный на конце тонкой сетью синеватых вен. Папенькин сынок в постоянном подпитии или незлой светский хлыщ. Несмотря на нос пьяницы (или страдающего печенью), довольно симпатичный и даже, если все принять во внимание, красивый малый. Под одеждой угадывались крепкие мускулы. Да почему бы и нет? Тип журналиста новой школы, из тех, что кладут ноги на стол и носят шляпу на манер громил, насмотревшись американских фильмов.
   – Заходите, – сказал я. – Мы устроим игру на троих.
   – Что...
   Со своей кушетки Женевьева Левассер приказала:
   – Входите же.
   Он вошел. Встал посреди комнаты. Сначала взглянул на девушку, потом на меня.
   – Представляю вам господина Нестора Бурма, – сказала хозяйка дома.
   – Нестор Бурма?
   Он почесал кончик носа.
   – Частный детектив, – уточнила она.
   – Ясно, – произнес он. – Знаю по имени.
   Он усмехнулся:
   – Так, значит, ему предстоит разыскать картину?
   – Какую картину?
   – Не стройте из себя дурочки! – рявкнул он. – Ваш любовник был вором. Он украл из Лувра картину. Он мертв и...
   Голос его пресекся. Взглядом он поискал стул и упал на него, вытирая лицо. Из-за жары, царившей в комнате, или из-за выпитого вина он почувствовал себя очень плохо. Малютка Женевьева вихрем сорвалась с кушетки. Она стояла трепещущая, с вздымающейся гневно грудью, со сверкающими глазами.
   – Вы его слышите, господин Бурма? – прорычала она. – Вы слышите? Он клевещет на меня! Этот грязный тип клевещет на меня. Он...
   – Не будем выходить из себя, – сказал я. – Он на вас не клевещет. Он утверждает, что ваш любовник – вор. Очень много шансов, что так и есть. Он утверждает, что тот мертв. И это верно.
   Она пыталась уничтожить меня взглядом:
   – Так, значит, и вы против меня? Я пожал плечами:
   – Помолчите. Разве, если хорошо подумать, – если вы сейчас в состоянии думать, – вы не наняли меня для того, чтобы я выставил эту особу за дверь?
   – Да! – взвизгнула она. – Выкиньте его за дверь. Выбросьте в окно. Так будет еще лучше. Мы на шестом.
   – Для меня это невысоко. Но я зашел к вам не для того, чтобы отправиться спать в тюрьму Санте. Впрочем, сейчас мы легко во всем разберемся.
   Я подошел к Шасару и, схватив за отворот плаща, приподнял. В его глазах застыл ужас.
   – Не бойтесь, я вас не съем, – сказал я.
   И резко отпустил. Он встряхнулся, отступил на шаг.
   – Ухожу, – сказал он.
   – Останьтесь! Он замер.
   – Послушайте, месье Шасар, – сказал я. – Чем вы живете?
   Он смутился, потом произнес:
   – Устраиваюсь.
   – По крайней мере вы откровенны.
   – Почему бы мне не быть откровенным?
   – Ну, а раз уж вы откровенны, вываливайте.
   – Мне нечего вываливать.
   – Вы оба с приветом.
   – Оба?
   – И вы и она.
   Женевьева Левассер, вернувшаяся на кушетку, строго призвала меня к порядку:
   – Господин Бурма!
   – Помолчите!
   Я вернулся к Шасару-охотнику:
   – ... Устраиваемся, да? Спим со зрелыми женщинами, даже с очень-очень зрелыми, а потом, когда хочется молоденького, не брезгуем и небольшим шантажом, не так ли? Чтобы подкрепить свое обаяние!
   – Какая мерзость! – воскликнула Женевьева.
   Я нетерпеливо обернулся:
   – А теперь послушайте вы, барышня. Если же опасаетесь за свои миленькие ушки, идите в спальню.
   Она стукнула ножкой:
   – Нет! Я остаюсь! В конце концов, я здесь у себя.
   – Как вам будет угодно. Только не прерывайте меня все время!
   Я сел рядом с ней, чтобы попридержать в случае нужды:
   – Так я продолжаю, мой дорогой Шасар. Вы обвинили барышню в убийстве своего любовника?
   – Да.
   – Смешно, – произнесла девушка.
   Ее пальцы начали искать мою руку, схватили ее и сжали. Она вздрогнула, и я почувствовал ее грудь, трепещущую у моей правой руки. Шасар с ужасом и ненавистью смотрел на нас.
   – И зачем ей понадобилось бы его убивать?
   – Чтобы... чтобы захватить картину.
   – Вы глупец, Шасар, и я уже слишком много потерял с вами времени...
   Женевьева убрала свою руку из-под моей.
   – ...и советую отказаться от вашей политики запугивания. Она проваливается. Мадемуазель Левассер могла и полюбить человека, который оказался вором. И она его не убивала. Не буду занимать время подробностями, ни произносить речь. Скажу вам лишь одно: я на службе у мадемуазель Левассер и, когда вы наступаете ей на пальцы, болят мои мозоли. Не просчитайтесь. Вам это может дорого обойтись. Ясно?
   Он пожал плечами.
   – Ладно, – сказал он облегченно.
   Наверное, он ожидал пинка под зад, и был счастлив, когда обнаружилось, что это произойдет не сразу. По трезвому размышлению, этот парень все же не был так уж симпатичен.
   – Теперь вы можете удалиться, – сказал я. Он пробормотал:
   – Каким же я был идиотом!
   – Я вам это уже говорил. До свидания, Шасар. Он смылся, поджав хвост. Я захлопнул за ним дверь.
   – Ну вот, – сказал я, возвращаясь к Женевьеве. – Вы довольны?
   Ей не хотелось метать бисер перед Шасаром, но теперь, когда тот очистил помещение, она приняла на кушетке более интимную позу:
   – Спасибо, господин Бурма, – проворковала она. – Знаете, я... я все-таки не убивала Этьена.
   – Не будем больше говорить об этом.
   – Вы правы. Я... гм... деликатный вопрос... я хотела сказать... о вашем гонораре...
   – Заплатите потом. Когда с делом будет полностью покончено.
   – Но я думала...
   – С этой публикой никогда ничего не известно. Будет лучше, если несколько дней он будет видеть, что я кручусь вокруг вас... Конечно, если вы позволите.
   Она углубилась в созерцание собственного башмачка, решая какие-то личные проблемы. Наверное, она думала, что один прилипала вышибил другого. Наконец она сказала:
   – Ну конечно, господин Бурма. Я улыбнулся:
   – Постараюсь быть максимально незаметен. Она отплатила мне улыбкой:
   – Тогда Шасару не будет страшно.
   – Я не это хотел сказать.
   – Я поняла. Спасибо, господин Бурма. И всего наилучшего.
   С вызывающим изяществом она протянула мне руку. Я ее поцеловал. У меня нет привычки к подобным церемониям, но я постарался. Вроде бы получилось неплохо. Забирая шляпу с круглого столика, я смахнул на пол лежавший там желтый листок плотной бумаги. Поднимая его, я полумашинально бросил на него взгляд. Это было приглашение, причем на сегодняшнюю ночь, принять участие воткрытии нового кабаре, на улице Оперы. Кабаре называлось "Сверчок".
   – Извините меня, – сказал я.
   – Пожалуйста.
   В лифте запах ее духов все еще щекотал мне ноздри.
   Когда я выходил из лифта, сидевший неподалеку на скамейке тип встал и направился ко мне. Это был назойливый по природе Шасар. К нему вернулся более фатоватый вид.
   – Не сержусь на вас, – сказал он.
   – Я тоже.
   – Значит, все в порядке.
   – Вы остановились здесь?
   – Что вы! Нет средств. Я снимаю в маленькой гостинице по улице святого Рока.
   – Подробности меня не интересуют.
   – Но я их вам сообщаю. Вы ведь детектив, правда? Хотел предложить вам стаканчик. Можно?
   – Можно. Мышьяк у вас с собой?
   – Неподалеку есть аптека.
   – Превосходно.
   Мы вышли из "Трансосеана" только что не в обнимку. Для того чтобы пропустить за воротник, мы направились в тихий маленький бар на улице Камбон.
   – Вы должны принимать меня за последнюю скотину, – сказал Шасар.
   – Теперь нет.
   – О, черт подери! Вы же видите, что у этой Жани за фигурка! Что вы хотите, меня это гложет. Я уже давненько ее домогаюсь, но всегда получаю от ворот поворот... Поэтому, когда я узнал, что ее дружок оказался вором...
   – Как вы об этом узнали? В газетах ничего об этом нет.
   – Плевать я хотел на газеты! В моем кругу прознали. Так вот, говорю вам, когда я услышал, что ее хахаль вор и его ухлопали, я решил попытать счастья.
   – Больше его не испытывайте.
   – Ладно, Хотя... я это сказал, не подумав, но... в конце концов очень может быть, что именно она-то его и ухлопала. Вы так не считаете, господин Бурма?
   – Если верить газетам, полицейские ее не заподозрили.
   – Плевать мне на газеты! А вы, разве вы верите этим сплетницам?
   – Нет.
   – А значит?
   – Она – моя клиентка.
   – Точнее – еще остается или уже нет?
   – Остается. А вы понимаете, что это значит. Так что не пробуйте до нее добраться запугиванием.
   – Ну ладно, ладно. Попытаюсь на улице Комартен подцепить такую, чтобы была на нее похожа. Если бы были деньги... Хорошо. Она ваша клиентка, и я не хочу на нее наскакивать, но, право... есть что-то грязное в этой истории с картиной.
   – Вы знакомы с Ларпаном?
   – Нет. Видел. Издали. И все. Боже мой, свистнуть музейную ценность!.. Разве их можно продать, такие холсты?
   – Конечно.
   – Кому же?
   – Коллекционерам.
   – Дорого?
   – За много миллионов.
   – А вы хорошо осведомлены.
   – Читаю газеты.
   – Плевать мне на газеты... Эй, официант!
   Он повторил заказ. Свою рюмку выпил залпом.
   – Плевать мне на газеты, – повторил он. – Но мне не наплевать на эту шлюху.
   Он окинул меня косым взглядом. Он крепко выпил еще до того, как поднялся к Женевьеве Левассер. Парень себя просто гробил.
   – Придется обойтись без нее, – сказал я. – Или, в любом случае, сменить свои методы совращения.
   Он сморщился. Похоже, сейчас расплачется.
   – А вы с ней переспите, – сказал он. – Вы старше меня, но вы с ней переспите.
   Решительно все добивались, чтобы я до нее добрался. Придется, наверное, уступить. Я же в принципе не против.
   – ... Я моложе вас, – продолжал он, – но от меня отдает старостью, ветхостью. Да, вы попали в точку. Этим я кормлюсь. Старухами. Старыми шкурами, отвратительными, сморщившимися старыми шкурами, с которыми нельзя обращаться слишком резко, ибо они лезут повсюду и нуждаются в булавках, клее, мазях, кремах. О, какое это дерьмо! Кремы для поддержания красоты! Или уродства! Меня знали здесь. Еще недавно. Немало я трахнул этих уродин, герцогинь, маркиз. Эти старые телки одевали и обували меня, но не давали ни гроша. Или давали, но так мало! И попробуй только заняться молоденькой! Но те меня чувствуют издалека. Я отдаю тухлятиной. С деньгами бы еще сошло. Но без денег... Не знаю, что бы я сделал, чтобы раздобыть бабки.
   Я не собирался советовать ему искать работу. Только сказал:
   – Устройте налет.
   – Кишка тонка, – ответил он с наивной искренностью. – И именно из-за того, что я всегда робел, меня и зацепили эти старые воблы...
   – Старики тоже?
   – Угу.
   Он с ненавистью на меня посмотрел.
   – Ладно. Я мелю вздор.
   – Похоже.
   – Послушайте, вы должны бы взять меня к себе на работу. Это меня бы очистило.
   – Невозможно. Вы трус. Сами сказали.
   – Ну и что? Какое это может иметь значение? Чтобы опрашивать дворников и следить за мужиками, не нужно быть д'Артаньяном. В чем заключается, черт подери, профессия детектива? Разводы, осведомительство, посредничество... Все это не слишком опасно. Не будете же вы утверждать, что следует таскать с собой пугач...
   – Иногда.
   – Как телохранители Аль Капоне?
   – Почему же нет?
   – Вы много поставляете телохранителей?
   – Время от времени.
   – Значит, мне ничего не светит?
   – На первый взгляд, так.
   – Жаль. Но я не отчаиваюсь. Если в один прекрасный день окажется... На этом удаляюсь. Мне надо подышать свежим воздухом. Оставьте это.
   Вопрос стиля, а может быть, намек. Но я не сделал и малейшей попытки заплатить по счету. Он вынул немного денег из бумажника, где я среди прочих бумажек заметил желтый листок картона, приглашение на открытие нового кабаре.
   – Не ходите туда, – сказал я.
   – Куда?
   – На это открытие. Может быть, там будет Женевьева.
   – Ну и что? Мне что, теперь запрещено показываться всюду, где она вертит задом?
   – Пока что так.
   – Какая наглость! А впрочем, к черту! Держите! Вот приглашение! Теперь уж точно я послушаюсь папочку.
   Я взял приглашение. Он заплатил, и мы вышли. Я видел, как он вошел в другое бистро. Сам же поспешил в агентство. Элен меня ожидала.
   – Наконец-то! Вот и вы! – воскликнула она. – Где же вы пропадали?
   – В обществе барышни Левассер.
   – Ах, ах! Дайте-ка посмотреть...
   – Что именно?
   – Ваши губы. Она их оглядела:
   – ... Ярко-красная?
   – Мы еще не на этой стадии.
   – Но на верном пути?
   – Вероятно.
   Она сделала гримаску:
   – Что поделаешь... Вы совершеннолетний. Но хватит шутить. Что пишут газеты? Не обошлось без драки?
   – Об этом сообщается в газетах?
   – И немало. А с тех пор, как я здесь, телефон не замолкает. Марк Кове на нем буквально повесился.
   – Пусть висит. У вас есть какой-нибудь листок? Она вручила мне "Сумерки". Дело Бирикоса заняло первую страницу:
   НАЛЕТ У ЧАСТНОГО СЫЩИКА
   ОДИН ИЗ НАЛЕТЧИКОВ ГИБНЕТ
   НА МЕСТЕ СВОИХ ПОДВИГОВ
   Шапка и подзаголовки были набраны крупно, но текст жидковат. Ясно, что Марку Кове желательно заполучить более подробную информацию. Элен сгорала от такого же желания. Я рассказал ей кое-что из истории Бирикоса. Во время этого рассказа Марк Кове снова позвонил.
   – Нестора Бурма еще нет, – ответила Элен в соответствии с моими указаниями.
   – Буду перезванивать каждые четверть часа, – прорычал журналист. – В конце концов он мне попадется.
   – Как вам угодно.
   – А вам ничего неизвестно?
   – Совершенно ничего.
   И правда, она многого не знала. Я ввел ее в курс дела.
   – Хватит шутить, – повторила она, и эти слова явились любопытным прощальным словом над могилой грека. – Приступаю к отчету. Отчет – самое подходящее слово... Значит, я вас бросаю и поступаю работать в гостиницу? Несколько иное занятие, чем секретарствовать у детектива-ударника. Этот Альбер набит деньгами. Сегодня я следила за ним до ипподрома. Сколько же он проиграл! Этого хватило бы, чтобы погасить все ваши долги.
   – Так много? Интересно.
   – Особенно интересным мне показалось то, что, как мне представляется, деньги появились у него недавно... Не знаю, почему вы мне поручили последить за этим типом, но это я отметила... Он ставил почти что на всех кляч и нахватал столько проигрышей, что будь наоборот, мог бы не опасаться наступления холодов. Повстречал старых приятелей, которые не скрывали изумления, что он при деньгах. Я видела, как, одному или двоим он отдавал деньги. Вероятно, старые долги.
   – Превосходно. Займусь этим плотнее. Возвращайтесь в гостиницу.
   – Надолго?
   – Не думаю.
   – Ах да. Чуть не забыла... Просадила пятьсот франков. У лошадки была кличка Нестор... как имею честь вам доложить. Не удержалась. Как, впрочем, и кляча. Пришла последней.
   – На это, моя маленькая Элен, мне наплевать. Вы ведь могли следить за парнем на скачках, а сами не играть.
   – Вы так считаете?
   – Такова общая установка.
   – Так вот... она выиграла.
   – Несторы всегда выигрывают... Но это меняет дело! Пятьдесят процентов положены агентству.
   Она показала мне нос и со смехом выскочила.
   – Хватит шутить, – в свою очередь произнес я. Подтянув телефон, я позвонил Фару:
   – Я завоевал благосклонность мадемуазель, Фару.
   – Да? И что дальше?
   – Ей досаждали не ваши мухи, а один жиголо, которому поднадоело мясо с душком, а захотелось попробовать свеженького. Его обаяние не оказалось достаточно сильным, и он угрожал нашей куколке, что всем расскажет, будто она убила Ларпана.
   – И что дальше?
   – Да ничего. Я выставил малого за дверь и теперь в наилучших отношениях с девицей. У меня сохранились добрые отношения и с малым. Он не злопамятен.
   – Может, там есть чем заняться?
   – Чем именно?
   – Снова проверим ее алиби.
   – Если у вас нет другой работы... Но если бы она была виновата, то не позвала бы на помощь. Ей было бы легче уступить вымогателю.
   – Столько спятивших...
   – Как вам будет угодно.
   С усмешкой я бросил трубку. Что за свора кретинов, вообразивших, что Женевьева Левассер ухлопала своего возлюбленного! Но, Боже мой, что с ними стало бы, со всеми этими ребятами, если бы не малыш Нестор, что бы с ними только стало?
   Когда я объявился в гостинице на улице Валуа, Альбер стоял за стойкой, спокойный, как Иоанн Креститель, и карандашом отмечал в своей скаковой газетенке вероятных участников завтрашних забегов и пятиногих телок, готовых сжевать его бабки. Как всегда, он был один. Это был спокойный, провинциальный отель, без суматохи, способной поднять пыль, от которой зеленые растения в горшках стали бы серыми. Увидев меня, парень нахмурился.
   – Привет, – произнес я.
   – Добрый вечер, сударь. У вас... у вас есть новости о господине Лере?
   – Да.
   – Хорошие?
   – Да.
   – Тем лучше, сударь.
   – Да. Мне хотелось бы с вами поговорить.
   – Давайте.
   – В укромном уголке.
   – А чем плохо это место?
   – Нас могут здесь потревожить. Я хотел бы поговорить с вами, не беспокоясь, что нам помешают.
   – Что происходит? Объясните...
   – Ничего. А что, что-то должно происходить?
   – Не знаю. Вы как-то странно выглядите.
   – Проигрался на бегах.
   – Не вы один.
   – Да, но я не могу себетакого позволить.
   – Так каждый. И все-таки себе позволяет.
   – Оставьте при себе свою горе-философию. Так мы идем в укромное местечко?
   Он поднялся, исподлобья глянул на меня, пожал плечами, вышел из-за конторки и провел в маленькую гостиную, которая в последний раз проветривалась во время приезда испанского короля Альфонса XIII.
   – Начинайте. У меня мало времени.
   – Я не надолго. Малыш, ты обворовал Лере, не так ли?
   Он вяло отбивался:
   – Что вы такое говорите...
   – Я спешу.
   Я схватил его за шиворот и встряхнул:
   – Пойдем-ка со мной в участок... Он недалеко. Сразу за гостиницей.
   – Вы так поступите, сударь?
   – Постесняюсь!
   – Послушайте, сударь. Дерьмо! Так меня тряхнуть! Я только что поел.
   Я его отпустил:
   – Выкладывай. Он сбавил тон:
   – Ну, вот, я взял деньги, я взял деньги... На моем месте вы поступили бы также... Он был набит бабками... Этот мужлан, жмот, каких мало, с его жалкими чаевыми... Стыдно было видеть, что он набит монетами до такой степени... Но, Боже мой, в своей дыре он, наверное, в тузах... Чем он занимается в жизни? Он зарегистрировался как рантье...
   – Меньше думай, чем он занимается, и рассказывай. Да поподробнее.
   – Ах, и вы еще! А вы продувной!
   – Говорю, не твое дело.
   – Хорошо. Когда его сбило машиной, чемоданчик раскрылся. Среди всего хлама лежал и бумажник.
   – Бумажник?
   – Ну, конечно, бумажник. Он не держал деньги в кармане. Слишком их было много. Они бы не поместились. Так вот, кроме бумажника, который он носил при себе, в чемодане был еще один. Открыв его, этот бумажник... О, горе мое... В моем положении я, наверное, все могу вам сказать, да? Я немного перебрал в этой кассе. Из-за бегов. И вот залез в бумажник. И, должен сказать, очень ловко. Я им занялся, укладывая вещи, рубашки, носки, кальсоны, все барахло!
   – И это все?
   – Дерьмо! Что ж вам еще-то надо? А теперь звоните в кутузку. Звоните...
   – Ладно, – оборвал его я.
   Я заглянул на самое дно его глаз. И увидел там страх, и ничего кроме страха. Страх перед мусорами из-за того, что забрался в бумажник Лере.
   – Э-э... вы еще недовольны?
   Чтобы укрыть свой провал, он пытался иронизировать.
   – Я не знал, что вы такой моралист. Черт подери! Ничего себе – частный сыщик! У которого находят трупы! Ну... об этом было в газетах.
   Я направился к выходу из маленькой гостиной:
   – Плевать я хотел на газеты и на мораль.
   Он ошеломленно поглядел на меня, потом нервно захихикал. Не мог поверить, что так дешево отделался.
   Изменив голос, я из телефонной кабинки бистро, расположенного на углу, напротив магазинов Лувр, связался с Элен.
   – Алло, – произнесла Элен.
   – Говорит Убу, – вспомнил я героя комедии Жарри. – Можете отдохнуть.
   – Добились, чего хотели?
   – Нет. Но все равно, оставьте слежку. Я ошибался. Возвращайтесь в свою постельку. А с завтрашнего дня – к трудовым будням агентства.
   – Мой дорогой. Я заплатила за неделю вперед. И хочу ее использовать. Это в центре, и мне не надо разбирать постель.
   – Как вам угодно.
   Выйдя из кабины, я купил последние выпуски вечерних газет и за едой принялся их читать. Мне совсем не так уж наплевать на газеты, как я говорю. Из них я узнал, что принадлежавшая Бирикосу тачка найдена брошенной в окрестностях площади Трокадеро. Надеялись собрать урожай отпечатков пальцев. И это было все. О'кей.