Страница:
Талос, пробираясь среди груды трупов, нашел Бритоса, который еще дышал. Он бешено работал, освобождая его от трупов павших врагов, от его собственного залитого кровью щита.
Он поднял голову Бритоса. Кровь струилась из ужасающей раны ниже горла, лицо окрасила смертельная бледность.
— Ты хотел умереть, — пробормотал Талос низким, упавшим голосом. — Ты хотел умереть в день своего триумфа…
Умирающий воин увидел перед собой грязное, опустошенное лицо, по которому струились слезы.
Сделав сверхчеловеческое усилие, он поднял руку и показал на свою грудную клетку:
— Что там… за этой… нагрудной пластинкой… Талос, что там? — Его голова безжизненно откинулась назад.
Талос поднялся и осмотрелся вокруг, словно пробуждаясь от сна. Он увидел на расстоянии громадную фигуру, приближающуюся к нему верхом на осле: это был Карас.
— Ты появился слишком поздно, — сказал он скорбно. — Все кончено.
Карас взглянул на тело Бритоса, словно приготовленное для похоронного ритуала.
— Он умер так, как хотел, — восстановив свое имя. Он никогда не узнает болезней, увядания и навсегда останется молодым… Он будет похоронен со всеми почестями.
— Нет, — сказал Талос. — Нет. Никто другой не сделает этого для него. Я сам устрою ему похороны.
Они подняли тело и понесли его на край поля. Талос пошел к реке за водой, чтобы обмыть труп, Карас собрал дрова, подбирая сломанные копья и обломки колесниц из близкого персидского лагеря.
Они сложили скромный ритуальный костер и сели рядом друг с другом, бодрствуя около трупа, лежавшего наверху погребального костра, покрытого черным плащом, который Бритос надевал на похороны Агиаса и всегда носил с собой все эти месяцы.
— Я стремился попасть сюда вовремя, — сказал Карас. — Но мое путешествие было долгим и полным опасностей.
— Даже если бы ты и был здесь, ты ничего бы не смог изменить, — печально откликнулся Талос. — Он решил умереть, другого объяснения нет. А твое поручение?
— Выполнено. Эпиальт мертв: я задушил его собственными руками.
— Хорошо. А сейчас, мой добрый друг, давай отдадим последний долг Бритосу, сыну Аристарха Клеоменида. «Тому, кто струсил», — добавил он с горькой гримасой.
Карас пошел в персидский лагерь, который все еще горел, и вернулся с факелом. Внезапно что-то привлекло его внимание, и он показал Талосу в ту сторону.
— Смотри, — сказал он.
Талос повернулся и увидел фигуру в длинном сером плаще, с лицом, закрытым капюшоном. Человек медленно дошел до середины поля битвы и остановился приблизительно в тридцати шагах от них.
— Сдается мне, что это тот же самый человек, который был у твоего дома той ночью, — сказал Талос.
— Такой серый плащ с капюшоном обычно носят спартанцы после гимнастики или после боя, чтобы впитывался пот. Ты хочешь, чтобы я пошел и посмотрел в чем дело? — спросил Карас.
— Нет, для меня это не имеет никакого значения. Оставь его в покое.
Он взял факел из руки Караса и зажег погребальный костер.
Пламя быстро разгорелось, раздуваемое вечерним бризом. Оно быстро охватило тело, завернутое в черный плащ.
Вдали, от огромных погребальных костров, которые греки сложили прямо в лагере, поднимался дым; они начинала сжигать тела павших по мере того, как их приносили с поля битвы.
Талос отрезал прядь своих волос и бросил ее в костер, потом бросил туда же свою пастушью палку из кизилового дерева: ту самую, такую прочную и такую гибкую, что выбрал для него Критолаос давнымдавно.
В этот момент он почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука. Он повернулся, глаза его заволокли слезы. Талос увидел перед собой человека, лицо которого было закрыто капюшоном.
Человек сбросил капюшон, открыв лицо: это оказался царь Павсаний, в его руках был огромный щит, украшенный изображением дракона.
На самом краю острием кинжала было вырезано имя: «Клейдемос Аристарх Клеоменид».
— Это твое имя, — сказал он. — Спарта потеряла твоего отца и брата, двоих великих воинов… Но такая благородная семья не может угаснуть. Долгое время ты жил далеко от нас. Пришел момент и для тебя, ты должен вернуться к своему народу. Смотри, — добавил он, показывая на греческий лагерь: построенная в шеренги, длинная колонна солдат, все еще покрытых кровью и пылью, маршировала под музыку труб и барабанную дробь.
Они молча подошли к почти погасшему погребальному костру. Офицер вытащил из ножен меч и отдал приказ: солдаты застыли, салютуя, подняв копья, которые сверкали в последних лучах заходящего солнца. Они трижды прокричали в небеса боевой клич, который вернул им смелость и волю к победе в последнем бою: клич Бритоса, «Того, кто струсил».
Солдаты ушли, звучание труб становилось все тише по мере их удаления. Карас собрал прах и кости с погребального костра и положил их на щит, накрыв своим плащом. Он посмотрел на красные тучи на горизонте, затем повернулся к Талосу и прошептал:
Карас взял осла за повод и исчез, растворяясь в темных тенях ночи.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА 1
ГЛАВА 2
ГЛАВА 3
Он поднял голову Бритоса. Кровь струилась из ужасающей раны ниже горла, лицо окрасила смертельная бледность.
— Ты хотел умереть, — пробормотал Талос низким, упавшим голосом. — Ты хотел умереть в день своего триумфа…
Умирающий воин увидел перед собой грязное, опустошенное лицо, по которому струились слезы.
Сделав сверхчеловеческое усилие, он поднял руку и показал на свою грудную клетку:
— Что там… за этой… нагрудной пластинкой… Талос, что там? — Его голова безжизненно откинулась назад.
***
Солнце садилось за полем битвы при Платеях, пропитанным кровью, бросая последние лучи на безобразно искромсанные и изувеченные трупы, на павших, сложенных в груды друг на друга. Густое облако пыли казалось золотым в его умирающих лучах.Талос поднялся и осмотрелся вокруг, словно пробуждаясь от сна. Он увидел на расстоянии громадную фигуру, приближающуюся к нему верхом на осле: это был Карас.
— Ты появился слишком поздно, — сказал он скорбно. — Все кончено.
Карас взглянул на тело Бритоса, словно приготовленное для похоронного ритуала.
— Он умер так, как хотел, — восстановив свое имя. Он никогда не узнает болезней, увядания и навсегда останется молодым… Он будет похоронен со всеми почестями.
— Нет, — сказал Талос. — Нет. Никто другой не сделает этого для него. Я сам устрою ему похороны.
Они подняли тело и понесли его на край поля. Талос пошел к реке за водой, чтобы обмыть труп, Карас собрал дрова, подбирая сломанные копья и обломки колесниц из близкого персидского лагеря.
Они сложили скромный ритуальный костер и сели рядом друг с другом, бодрствуя около трупа, лежавшего наверху погребального костра, покрытого черным плащом, который Бритос надевал на похороны Агиаса и всегда носил с собой все эти месяцы.
— Я стремился попасть сюда вовремя, — сказал Карас. — Но мое путешествие было долгим и полным опасностей.
— Даже если бы ты и был здесь, ты ничего бы не смог изменить, — печально откликнулся Талос. — Он решил умереть, другого объяснения нет. А твое поручение?
— Выполнено. Эпиальт мертв: я задушил его собственными руками.
— Хорошо. А сейчас, мой добрый друг, давай отдадим последний долг Бритосу, сыну Аристарха Клеоменида. «Тому, кто струсил», — добавил он с горькой гримасой.
Карас пошел в персидский лагерь, который все еще горел, и вернулся с факелом. Внезапно что-то привлекло его внимание, и он показал Талосу в ту сторону.
— Смотри, — сказал он.
Талос повернулся и увидел фигуру в длинном сером плаще, с лицом, закрытым капюшоном. Человек медленно дошел до середины поля битвы и остановился приблизительно в тридцати шагах от них.
— Сдается мне, что это тот же самый человек, который был у твоего дома той ночью, — сказал Талос.
— Такой серый плащ с капюшоном обычно носят спартанцы после гимнастики или после боя, чтобы впитывался пот. Ты хочешь, чтобы я пошел и посмотрел в чем дело? — спросил Карас.
— Нет, для меня это не имеет никакого значения. Оставь его в покое.
Он взял факел из руки Караса и зажег погребальный костер.
Пламя быстро разгорелось, раздуваемое вечерним бризом. Оно быстро охватило тело, завернутое в черный плащ.
Вдали, от огромных погребальных костров, которые греки сложили прямо в лагере, поднимался дым; они начинала сжигать тела павших по мере того, как их приносили с поля битвы.
Талос отрезал прядь своих волос и бросил ее в костер, потом бросил туда же свою пастушью палку из кизилового дерева: ту самую, такую прочную и такую гибкую, что выбрал для него Критолаос давнымдавно.
В этот момент он почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука. Он повернулся, глаза его заволокли слезы. Талос увидел перед собой человека, лицо которого было закрыто капюшоном.
Человек сбросил капюшон, открыв лицо: это оказался царь Павсаний, в его руках был огромный щит, украшенный изображением дракона.
На самом краю острием кинжала было вырезано имя: «Клейдемос Аристарх Клеоменид».
— Это твое имя, — сказал он. — Спарта потеряла твоего отца и брата, двоих великих воинов… Но такая благородная семья не может угаснуть. Долгое время ты жил далеко от нас. Пришел момент и для тебя, ты должен вернуться к своему народу. Смотри, — добавил он, показывая на греческий лагерь: построенная в шеренги, длинная колонна солдат, все еще покрытых кровью и пылью, маршировала под музыку труб и барабанную дробь.
Они молча подошли к почти погасшему погребальному костру. Офицер вытащил из ножен меч и отдал приказ: солдаты застыли, салютуя, подняв копья, которые сверкали в последних лучах заходящего солнца. Они трижды прокричали в небеса боевой клич, который вернул им смелость и волю к победе в последнем бою: клич Бритоса, «Того, кто струсил».
Солдаты ушли, звучание труб становилось все тише по мере их удаления. Карас собрал прах и кости с погребального костра и положил их на щит, накрыв своим плащом. Он посмотрел на красные тучи на горизонте, затем повернулся к Талосу и прошептал:
— Вспомни эти слова, Талос, сын Спарты и сын своего народа, в тот день, когда ты снова увидишь меня.
— Сияющая слава подобна солнца закату.
К людям бронзы спиной повернулся он:
Эносигей сотрясает землю Пелопа.
Крику крови закрыл свои уши он,
Голос сердца могучий
Призывает его в город мертвых.
Карас взял осла за повод и исчез, растворяясь в темных тенях ночи.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Испытания, ниспосланные богами,
следует переносить покорно, как неизбежное,
а тяготы войны — мужественно.
Фукидид, II, 64, 2
ГЛАВА 1
Перекресток
Клейдемос всю ночь оставался рядом с костром, поглотившим тело его брата Бритоса, найденного на мгновенье и потерянного навсегда. Неподвижным взглядом, с каменным выражением лица смотрел он на воспламеняющиеся тени, скользящие по последним тлеющим красным уголькам, тихо вздыхая, как раненый зверь.
За ним простиралось бескрайнее поле смерти, Платеи; усиливался тошнотворный запах крови, насыщавшей землю, ветер уносил его к берегам Асопа, к колоннам безлюдного храма Геры. Бездомные собаки, изнуренные длительным голодом, с воем бродили между убитыми, отрывая куски плоти с окоченевших тел воинов Великого царя.
Труба из греческого лагеря возвестила о третьей смене часовых, когда огромная луна, красная, как окровавленный щит, поднялась над низким кустарником, обгоревшим на солнцепеке.
Клейдемос поднял глаза к гигантскому диску, пристально глядя на него с невыразимой болью.
За кровоточащей луной появилась фигура, вызывающая ужас, которая стала приобретать все более ясные очертания: то был Apec, бог войны, сверкающий металлической чешуей, как змея. Он размахивал топориком с обоюдоострыми лопастями, который вращал в воздухе с дьявольским хохотом.
Внезапно ожили все трупы, стараясь вложить свои внутренности обратно на место, их лица казались бесформенными. Они поднялись на ноги на кровавом поле и молча, строем направились к великому воину. Он завертел своим жутким топориком, возобновляя бойню, рассеивая по равнине все больше искалеченных тел… все больше, и больше, и больше… пока ночь, наконец, не растворилась в рассвете.
Клейдемос встряхнулся, оглядываясь вокруг покрасневшими глазами. Наступающий рассвет пробудил его. Назойливый шум резни, бесконечно звучавший в голове всю ночь, начал затихать.
В греческом лагере прозвучал сыгранный на трубе сигнал:
— Становись!
Вскоре появился солдат, чтобы собрать прах Бритоса и забрать его оружие. Клейдемос поднялся на ноги. Он медленно надел доспехи своего брата, взял его щит и копье, и медленно пошел прочь.
Жужжание мух окружало его со всех сторон… мухи, свита, сопровождающая Танатоса. Он прошел через поле, ничего не видя, словно во сне. Голос стража заставил его вздрогнуть:
— Следуй за мной, Клейдемос. Регент Павсаний ожидает тебя в своей палатке.
Немного позднее он вошел в палатку, пройдя между двумя стражами, которые подняли тяжелый занавес, висящий на входе.
Как только он осмотрелся вокруг своими усталыми глазами, то понял, что царь стоит перед ним. Не очень высокий, седые волосы, короткая остроконечная бородка… Его ухоженные руки, казалось, не принадлежали воину, и даже одежда отличалась некоторой элегантностью, чего Клейдемосу никогда не приходилось наблюдать среди спартанцев.
Две серебряные чаши, наполненные вином, поблескивали на маленьком столике.
— Выпей, — пригласил царь, подавая ему одну из чаш.
— Сегодня великий день для Греции. Это сладкое вино из Коноса. Мы нашли огромное количество такого вина в палатке Мардония. Эти чаши — часть его столовой посуды. Безусловно, варвары умеют наслаждаться прекрасными вещами в этой жизни!
Клейдемос коротким жестом отказался от вина; он так долго ничего не ел, что его желудок содрогался от спазмов. Павсаний поставил чашу и подал табурет.
— Присядь, — предложил он. — Ты, наверно устал.
Юноша опустился на сиденье. Глаза его были налиты кровью, лицо усталое, волосы засыпаны пеплом.
Павсаний внимательно посмотрел на него.
— Те же большие темные глаза, — пробормотал он. — Те же тонкие губы — вылитый портрет матери.
Клейдемос вздрогнул и ответил:
— У моей матери маленькие серые глаза…
Павсаний сел в кресло, сжимая в руках персидскую чашу, словно стараясь подобрать нужные слова.
— Понимаю, что ты имеешь в виду, — произнес он. — Мы все — чужие для тебя. Возможно, враги. Тем не менее, ты обязан выслушать то, что я должен сказать тебе, потому что твоя жизнь среди сынов Спарты будет долгой.
Доспехи, что сейчас на тебе, принадлежали твоему отцу и твоему брату. Твоя мать никогда не забывала тебя. Мы могли бы и дальше с успехом отрицать факт твоего существования, позволить тебе вернуться к горным илотам, чтобы прожить жизнь простого пастуха, но мы убеждены, что ты более не можешь и не должен вести такой образ жизни — ты стал воином. Ты месяцами сражался бок о бок со своим братом Бритосом. Ты был с ним в сражении при Фермопилах, ты вернулся с ним в Спарту, ты помог ему восстановить утраченную честь. И сейчас ты — последний из выживших в этой величественной семье, в роду, который не должен угаснуть.
Клейдемос оторвал глаза от пола.
— Существует много вещей, которых я не могу понять, и многое другое, чего я даже не могу и представить себе. Если правда то, что ты говоришь, то скажи мне, как я могу вернуться к женщине, которая произвела меня на свет только ради того, чтобы бросить меня. И как я могу оставить женщину, которая хотя и не имеет кровной связи со мной, но спасла меня от смерти, вырастила меня и любила меня. Скажи мне, как я могу покинуть несчастных, покорных людей, которые принимали меня за своего, хотя я и был сыном их врага, и вернуться в город, который поработил их? Город, который хотел, чтобы я умер, только потому, что я хромой. Неужели ты веришь, что человек может родиться дважды? Меня вырвали из тисков преисподней. Человек, спасший меня, Критолаос, мудрейший из всех людей на свете, дал мне мое имя, Талос, для того, чтобы я никогда не забывал о своем несчастье. Каким образом сейчас я начну называть себя Клейдемосом? Я никогда не видел свою мать, мой отец — не более чем лицо, взгляд, дракон, украшающий щит Клеоменидов. А мой брат Бритос… сейчас он — всего лишь пепел, прах на поле битвы при Платеях…
Павсаний вытер пот, выступивший на лбу.
— Пожалуйста, выслушай, что я должен сказать. У меня нет ни одного ответа на любой твой вопрос. Но все же не суди нас слишком строго… Много тайн в жизни человека, его судьба в руках богов, но есть и многое такое, что я могу рассказать тебе, и что тебе неизвестно. Спарта не жестока к своим сыновьям. Но мы все должны соблюдать закон, который превыше любого из нас, даже таких, как я… даже превыше царей. Матери Спарты очень хорошо знают об этом, матери, которые должны смотреть, как их сыновья маршируют на смерть. И твой отец хорошо это знал. Когда он нес тебя вверх на гору Тайгет, той ночью, давным-давно… в ту бурную ночь, мучительную ночь, прижимая тебя к своей груди… Тяжесть этого ужасного, но столь необходимого деяния грузом лежала на его сердце в течение всех тех лет, которые ему оставалось прожить. Клинок, пронзивший его сердце в Фермопилах, не был более острым, не был более жестоким, чем страдание, которое разрывало его душу в ту ночь. Черная пелена заволокла его взор, и никто больше никогда не увидел радость в его глазах, хотя бы всего один раз. Ничто не пощадило его: с того самого момента, когда он узнал, что ты еще жив, его мучения стали еще сильнее, еще невыносимее. В ту ночь, когда Бритос пошел в горы, вооруженный, с намерением убить тебя, его кровь застыла, превращаясь в лед. Но все-таки он не мог произнести ни единого слова. Горькие слезы, которых никто не видел, даже твоя мать, проливал он год за годом, в этом бесконечном, невыносимом страдании. Он мучительно любил тебя до самого конца. Он пал, презирая свою жизнь, пролив свою кровь в обжигающую пыль. Он страдал… о тебе. Таким был твой отец, великий Аристарх — Дракон.
Теперь Клейдемос смотрел прямо в глаза царю. Он стоял неподвижно, застыв, как статуя, и руки его примерзли к бедрам. Единственными свидетелями того, что он жив, были две крупные слезинки на лице, словно выточенном из серого камня.
Павсаний поставил чашу на стол, поднес руки к лицу. Он умолк, как будто прислушиваясь к стрекоту цикад, к приглушенному шуму голосов за стенами палатки.
Когда он снова заговорил, дрожь в голосе выдала его чувства:
— И с твоей матерью судьба обошлась не лучше… судьба, или недоброжелательность богов. Ее красота увяла рано, разрушенная нестерпимыми муками, после того, как тебя вырвали из ее рук. Она потеряла мужа, человека, которого любила всей душой с раннего девичества. Она увидела своего сына Бритоса, вернувшегося живым после сражения при Фермопилах, когда она уже отдала его смерти… но только для того, чтобы снова потерять его, когда он вновь исчез после самоубийства своего друга Агиаса. А завтра она узнает, что он был жив, когда получит урну с его прахом. Женщины Спарты хорошо знают, что их сыновья рождаются смертными, но от этого им не становится легче. Ты — единственный, кто остался у нее, хотя она никогда и не смела надеяться, что ты можешь вернуть.
Клейдемос вытер глаза.
— Есть другая женщина, которая ждет меня в своем крошечном домике на горе Тайгет. Женщина, которую я всегда называл мамой, — сказал он ровным голосом.
— Я знаю, — отвечал царь. — Эта женщина очень дорога тебе. Ты сможешь видеться с ней всегда, когда пожелаешь. Помни только о том, что она была значительно более счастлива, чем то несчастное создание, которое дало тебе жизнь. Но это далеко не все, что тебе следует знать. Я понимаю, что наши законы безжалостны к тебе, но разве внешний мир отличается хоть чем-нибудь, разве он другой? Мы должны выживать в мире, который безжалостен к побежденным. Вчера вы были свидетелями ярости захватчиков, которые вторглись в нашу страну. Тело царя Леонида нашли обезглавленным и распятым в Фермопилах. Такая же судьба ожидала и меня сегодня, если бы мы проиграли сражение.
Жертва, принесенная Бритосом, спасла жизни тысяч его товарищей, молодых людей, подобных тебе, матери которых должны были бы страдать и оплакивать их до конца своих дней. Ты можешь сказать мне, что он был несправедливо оклеветан и опозорен теми же самыми товарищами всего лишь год назад, что именно они толкнули его на грань самоубийства. Но он отстоял свою честь, его имя будет прославляться в веках, — имя, унаследованное тобой с его последним дыханием. Сейчас Бритос бродит в царстве теней, его душа не найдет успокоения, пока ты не примешь наследие, оставленное его жертвоприношением, и честь, вырезанную на щите Клеоменидов. Перед тобой перекресток, одна дорога которого ведет к тихой жизни, спокойной, но незначительной и незаметной. Вторая дорога приведет тебя к трудному, беспокойному существованию, но предлагает тебе наследие поколения героев. Выбор можешь сделать только ты сам. Боги привели тебя сюда, — туда, где ты находишься сейчас. Твоя участь предопределена, и я не верю, что ты можешь повернуть назад.
Павсаний замолчал. Затем он дотронулся мечом до щита, висевшего на столбе палатки. Вошли несколько женщин, внося воду. Они раздели молодого человека и вымыли его, в то время как другие приготовили постель. Клейдемос позволил им размять его усталые члены, массируя их, и выпил чашу теплого бульона. Затем он лег и заснул крепким сном.
Царь бросил последний взгляд на юношу и улыбнулся сам себе. Он позвал одного из часовых и приказал:
— Никто не должен входить в палатку или нарушить сон этого человека, пока я не вернусь. Если он проснется сам, пусть идет туда, куда хочет. Но следуйте за ним незаметно, не сводите с него глаз, сообщайте мне обо всех его передвижениях.
Часовой занял свой пост. Вскоре после этого царь в полном вооружении вышел из палатки. Он вскочил на коня и галопом понесся в сторону лагеря персов, в сопровождении отряда царской охраны.
С прошлой ночи в этом лагере расположились гарнизоном его войска. Командующие союзными армиями ожидали его в бывшей палатке персидского военачальника.
— Друзья! — воскликнул царь Павсаний, — Друзья мои, давайте выпьем за Зевса, нашего владыку, и Геркулеса, нашего вождя! Они наградили нас победой над варварами. Я пью за согласие всех греков, которое сделало этот день таким великим и незабываемым!
Хор возгласов приветствовал эти слова, а слуги проворно пополняли быстро опустошаемые чаши. Но Павсаний еще не закончил свою речь.
— Мои собратья, товарищи по оружию, — начал он снова, — позвольте мне сказать, что варвары поистине безумны! Они уже владели всеми этими великолепными вещами, но не остановились ни перед какими трудностями и страданиями, чтобы предпринять такое длинное путешествие и сражаться за наш несчастный черный бульон!
Гости рассмеялись в знак одобрения. Пир, который продолжался всю ночь, только начинался.
Но в тот самый день, когда Павсаний был потрясен великолепием несметных сокровищ и роскошью персов, у него возникло чувство неудовлетворенности скромностью Спарты.
За ним простиралось бескрайнее поле смерти, Платеи; усиливался тошнотворный запах крови, насыщавшей землю, ветер уносил его к берегам Асопа, к колоннам безлюдного храма Геры. Бездомные собаки, изнуренные длительным голодом, с воем бродили между убитыми, отрывая куски плоти с окоченевших тел воинов Великого царя.
Труба из греческого лагеря возвестила о третьей смене часовых, когда огромная луна, красная, как окровавленный щит, поднялась над низким кустарником, обгоревшим на солнцепеке.
Клейдемос поднял глаза к гигантскому диску, пристально глядя на него с невыразимой болью.
За кровоточащей луной появилась фигура, вызывающая ужас, которая стала приобретать все более ясные очертания: то был Apec, бог войны, сверкающий металлической чешуей, как змея. Он размахивал топориком с обоюдоострыми лопастями, который вращал в воздухе с дьявольским хохотом.
Внезапно ожили все трупы, стараясь вложить свои внутренности обратно на место, их лица казались бесформенными. Они поднялись на ноги на кровавом поле и молча, строем направились к великому воину. Он завертел своим жутким топориком, возобновляя бойню, рассеивая по равнине все больше искалеченных тел… все больше, и больше, и больше… пока ночь, наконец, не растворилась в рассвете.
Клейдемос встряхнулся, оглядываясь вокруг покрасневшими глазами. Наступающий рассвет пробудил его. Назойливый шум резни, бесконечно звучавший в голове всю ночь, начал затихать.
В греческом лагере прозвучал сыгранный на трубе сигнал:
— Становись!
Вскоре появился солдат, чтобы собрать прах Бритоса и забрать его оружие. Клейдемос поднялся на ноги. Он медленно надел доспехи своего брата, взял его щит и копье, и медленно пошел прочь.
Жужжание мух окружало его со всех сторон… мухи, свита, сопровождающая Танатоса. Он прошел через поле, ничего не видя, словно во сне. Голос стража заставил его вздрогнуть:
— Следуй за мной, Клейдемос. Регент Павсаний ожидает тебя в своей палатке.
Немного позднее он вошел в палатку, пройдя между двумя стражами, которые подняли тяжелый занавес, висящий на входе.
Как только он осмотрелся вокруг своими усталыми глазами, то понял, что царь стоит перед ним. Не очень высокий, седые волосы, короткая остроконечная бородка… Его ухоженные руки, казалось, не принадлежали воину, и даже одежда отличалась некоторой элегантностью, чего Клейдемосу никогда не приходилось наблюдать среди спартанцев.
Две серебряные чаши, наполненные вином, поблескивали на маленьком столике.
— Выпей, — пригласил царь, подавая ему одну из чаш.
— Сегодня великий день для Греции. Это сладкое вино из Коноса. Мы нашли огромное количество такого вина в палатке Мардония. Эти чаши — часть его столовой посуды. Безусловно, варвары умеют наслаждаться прекрасными вещами в этой жизни!
Клейдемос коротким жестом отказался от вина; он так долго ничего не ел, что его желудок содрогался от спазмов. Павсаний поставил чашу и подал табурет.
— Присядь, — предложил он. — Ты, наверно устал.
Юноша опустился на сиденье. Глаза его были налиты кровью, лицо усталое, волосы засыпаны пеплом.
Павсаний внимательно посмотрел на него.
— Те же большие темные глаза, — пробормотал он. — Те же тонкие губы — вылитый портрет матери.
Клейдемос вздрогнул и ответил:
— У моей матери маленькие серые глаза…
Павсаний сел в кресло, сжимая в руках персидскую чашу, словно стараясь подобрать нужные слова.
— Понимаю, что ты имеешь в виду, — произнес он. — Мы все — чужие для тебя. Возможно, враги. Тем не менее, ты обязан выслушать то, что я должен сказать тебе, потому что твоя жизнь среди сынов Спарты будет долгой.
Доспехи, что сейчас на тебе, принадлежали твоему отцу и твоему брату. Твоя мать никогда не забывала тебя. Мы могли бы и дальше с успехом отрицать факт твоего существования, позволить тебе вернуться к горным илотам, чтобы прожить жизнь простого пастуха, но мы убеждены, что ты более не можешь и не должен вести такой образ жизни — ты стал воином. Ты месяцами сражался бок о бок со своим братом Бритосом. Ты был с ним в сражении при Фермопилах, ты вернулся с ним в Спарту, ты помог ему восстановить утраченную честь. И сейчас ты — последний из выживших в этой величественной семье, в роду, который не должен угаснуть.
Клейдемос оторвал глаза от пола.
— Существует много вещей, которых я не могу понять, и многое другое, чего я даже не могу и представить себе. Если правда то, что ты говоришь, то скажи мне, как я могу вернуться к женщине, которая произвела меня на свет только ради того, чтобы бросить меня. И как я могу оставить женщину, которая хотя и не имеет кровной связи со мной, но спасла меня от смерти, вырастила меня и любила меня. Скажи мне, как я могу покинуть несчастных, покорных людей, которые принимали меня за своего, хотя я и был сыном их врага, и вернуться в город, который поработил их? Город, который хотел, чтобы я умер, только потому, что я хромой. Неужели ты веришь, что человек может родиться дважды? Меня вырвали из тисков преисподней. Человек, спасший меня, Критолаос, мудрейший из всех людей на свете, дал мне мое имя, Талос, для того, чтобы я никогда не забывал о своем несчастье. Каким образом сейчас я начну называть себя Клейдемосом? Я никогда не видел свою мать, мой отец — не более чем лицо, взгляд, дракон, украшающий щит Клеоменидов. А мой брат Бритос… сейчас он — всего лишь пепел, прах на поле битвы при Платеях…
Павсаний вытер пот, выступивший на лбу.
— Пожалуйста, выслушай, что я должен сказать. У меня нет ни одного ответа на любой твой вопрос. Но все же не суди нас слишком строго… Много тайн в жизни человека, его судьба в руках богов, но есть и многое такое, что я могу рассказать тебе, и что тебе неизвестно. Спарта не жестока к своим сыновьям. Но мы все должны соблюдать закон, который превыше любого из нас, даже таких, как я… даже превыше царей. Матери Спарты очень хорошо знают об этом, матери, которые должны смотреть, как их сыновья маршируют на смерть. И твой отец хорошо это знал. Когда он нес тебя вверх на гору Тайгет, той ночью, давным-давно… в ту бурную ночь, мучительную ночь, прижимая тебя к своей груди… Тяжесть этого ужасного, но столь необходимого деяния грузом лежала на его сердце в течение всех тех лет, которые ему оставалось прожить. Клинок, пронзивший его сердце в Фермопилах, не был более острым, не был более жестоким, чем страдание, которое разрывало его душу в ту ночь. Черная пелена заволокла его взор, и никто больше никогда не увидел радость в его глазах, хотя бы всего один раз. Ничто не пощадило его: с того самого момента, когда он узнал, что ты еще жив, его мучения стали еще сильнее, еще невыносимее. В ту ночь, когда Бритос пошел в горы, вооруженный, с намерением убить тебя, его кровь застыла, превращаясь в лед. Но все-таки он не мог произнести ни единого слова. Горькие слезы, которых никто не видел, даже твоя мать, проливал он год за годом, в этом бесконечном, невыносимом страдании. Он мучительно любил тебя до самого конца. Он пал, презирая свою жизнь, пролив свою кровь в обжигающую пыль. Он страдал… о тебе. Таким был твой отец, великий Аристарх — Дракон.
Теперь Клейдемос смотрел прямо в глаза царю. Он стоял неподвижно, застыв, как статуя, и руки его примерзли к бедрам. Единственными свидетелями того, что он жив, были две крупные слезинки на лице, словно выточенном из серого камня.
Павсаний поставил чашу на стол, поднес руки к лицу. Он умолк, как будто прислушиваясь к стрекоту цикад, к приглушенному шуму голосов за стенами палатки.
Когда он снова заговорил, дрожь в голосе выдала его чувства:
— И с твоей матерью судьба обошлась не лучше… судьба, или недоброжелательность богов. Ее красота увяла рано, разрушенная нестерпимыми муками, после того, как тебя вырвали из ее рук. Она потеряла мужа, человека, которого любила всей душой с раннего девичества. Она увидела своего сына Бритоса, вернувшегося живым после сражения при Фермопилах, когда она уже отдала его смерти… но только для того, чтобы снова потерять его, когда он вновь исчез после самоубийства своего друга Агиаса. А завтра она узнает, что он был жив, когда получит урну с его прахом. Женщины Спарты хорошо знают, что их сыновья рождаются смертными, но от этого им не становится легче. Ты — единственный, кто остался у нее, хотя она никогда и не смела надеяться, что ты можешь вернуть.
Клейдемос вытер глаза.
— Есть другая женщина, которая ждет меня в своем крошечном домике на горе Тайгет. Женщина, которую я всегда называл мамой, — сказал он ровным голосом.
— Я знаю, — отвечал царь. — Эта женщина очень дорога тебе. Ты сможешь видеться с ней всегда, когда пожелаешь. Помни только о том, что она была значительно более счастлива, чем то несчастное создание, которое дало тебе жизнь. Но это далеко не все, что тебе следует знать. Я понимаю, что наши законы безжалостны к тебе, но разве внешний мир отличается хоть чем-нибудь, разве он другой? Мы должны выживать в мире, который безжалостен к побежденным. Вчера вы были свидетелями ярости захватчиков, которые вторглись в нашу страну. Тело царя Леонида нашли обезглавленным и распятым в Фермопилах. Такая же судьба ожидала и меня сегодня, если бы мы проиграли сражение.
Жертва, принесенная Бритосом, спасла жизни тысяч его товарищей, молодых людей, подобных тебе, матери которых должны были бы страдать и оплакивать их до конца своих дней. Ты можешь сказать мне, что он был несправедливо оклеветан и опозорен теми же самыми товарищами всего лишь год назад, что именно они толкнули его на грань самоубийства. Но он отстоял свою честь, его имя будет прославляться в веках, — имя, унаследованное тобой с его последним дыханием. Сейчас Бритос бродит в царстве теней, его душа не найдет успокоения, пока ты не примешь наследие, оставленное его жертвоприношением, и честь, вырезанную на щите Клеоменидов. Перед тобой перекресток, одна дорога которого ведет к тихой жизни, спокойной, но незначительной и незаметной. Вторая дорога приведет тебя к трудному, беспокойному существованию, но предлагает тебе наследие поколения героев. Выбор можешь сделать только ты сам. Боги привели тебя сюда, — туда, где ты находишься сейчас. Твоя участь предопределена, и я не верю, что ты можешь повернуть назад.
Павсаний замолчал. Затем он дотронулся мечом до щита, висевшего на столбе палатки. Вошли несколько женщин, внося воду. Они раздели молодого человека и вымыли его, в то время как другие приготовили постель. Клейдемос позволил им размять его усталые члены, массируя их, и выпил чашу теплого бульона. Затем он лег и заснул крепким сном.
Царь бросил последний взгляд на юношу и улыбнулся сам себе. Он позвал одного из часовых и приказал:
— Никто не должен входить в палатку или нарушить сон этого человека, пока я не вернусь. Если он проснется сам, пусть идет туда, куда хочет. Но следуйте за ним незаметно, не сводите с него глаз, сообщайте мне обо всех его передвижениях.
Часовой занял свой пост. Вскоре после этого царь в полном вооружении вышел из палатки. Он вскочил на коня и галопом понесся в сторону лагеря персов, в сопровождении отряда царской охраны.
С прошлой ночи в этом лагере расположились гарнизоном его войска. Командующие союзными армиями ожидали его в бывшей палатке персидского военачальника.
— Друзья! — воскликнул царь Павсаний, — Друзья мои, давайте выпьем за Зевса, нашего владыку, и Геркулеса, нашего вождя! Они наградили нас победой над варварами. Я пью за согласие всех греков, которое сделало этот день таким великим и незабываемым!
Хор возгласов приветствовал эти слова, а слуги проворно пополняли быстро опустошаемые чаши. Но Павсаний еще не закончил свою речь.
— Мои собратья, товарищи по оружию, — начал он снова, — позвольте мне сказать, что варвары поистине безумны! Они уже владели всеми этими великолепными вещами, но не остановились ни перед какими трудностями и страданиями, чтобы предпринять такое длинное путешествие и сражаться за наш несчастный черный бульон!
Гости рассмеялись в знак одобрения. Пир, который продолжался всю ночь, только начинался.
Но в тот самый день, когда Павсаний был потрясен великолепием несметных сокровищ и роскошью персов, у него возникло чувство неудовлетворенности скромностью Спарты.
ГЛАВА 2
Возвращение домой
В небе медленно проплывали облака, подгоняемые легким ветерком. Они скрыли солнечный диск, наплывая на него, когда солнце уже клонилось к западу и бросало длинные тени на равнину. Клейдемос увидел вершину горы Тайгет, охваченную золотистым пламенем. Он так долго не был здесь… И уже почти слышал лай собак, блеяние овец у входа в овчарню на верхнем пастбище.
Он вспомнил могилу Критолаоса, мудрейшего человека, занесенную дубовыми листьями. Он снова увидел себя ребенком, сидящим на берегу Еврота с отарой, малыша Криоса, весело виляющего хвостом. И женщину, которую он всегда считал своей матерью; он представил себе, как она сидит на пороге своего крошечного домика в горах, печальная и одинокая, прядет свою пряжу мозолистыми пальцами, пристально глядя на горизонт серыми глазами, полными надежды.
Тропа, которая вела наверх, в гору, была всего в нескольких шагах от того места, где остановился Клейдемос, опираясь на свое копье. Всадник умчался галопом, поднимая столб пыли и исчезая так же внезапно, как он появился.
Ветер стих, но большие черные облака превратились в огромную тучу в середине неба. Казалось, что она медленно пульсирует, как живое существо. Клейдемос смотрел на нее, когда совершенно неожиданно в центре гигантской тучи сверкнула молния. Затем, пока он смотрел на небо, вся эта масса облаков потеряла форму, растянулась, перевернулась, изогнулась, образуя в небе какие-то новые очертания.
Четкие, безошибочные очертания: очертания дракона.
В сознании Клейдемоса эхом прозвучал голос Критолаоса, который давным-давно, той далекой ночью заявил:
— Боги иногда посылают людям знамения…
Он повернул назад, оставляя позади себя тропу, ведущую наверх, в горы. Его сердце наполнилось печалью. Он продолжил свой путь вниз по пыльной дороге, словно подгоняемый какой-то неведомой силой, до тех пор, пока не понял, что стоит перед домом Клеоменидов, охраняемым величественными дубами. Едва заметная светлая полоска, пробивающаяся от света лампы внизу окна, была единственным признаком жизни в большом, строгом доме.
Клейдемос остановился, ожидая услышать лай Меласа, но ничто не нарушило полную тишину. Он прошел в центр двора, но внезапно в ужасе отпрянул назад: пес лежал на фамильном алтаре с перерезанным горлом. Белые клыки обнажились в страшной гримасе. Животное было принесено в жертву тени Бритоса, его злая душа бродила теперь по дорогам Гадеса в поисках своего хозяина.
Клейдемос прошел к входу в дом, на котором висел черный занавес. Протянул руку к двери, и она со скрипом открылась.
Он увидел огромный, слабо освещенный атриум. В центре на табурете сидела, обнимая колени руками, женщина, одетая в черное. Она взглянула на него горящими глазами; ее тело, казалось, окоченело, как при смерти.
Клейдемос застыл на пороге, словно окаменев от такого зрелища. Женщина, покачиваясь, поднялась на ноги и направилась к нему. Она протянула бледные руки:
— Я так долго тебя ждала, — прошептала она. — Мой сын, тебе потребовалось так много времени, чтобы вернуться ко мне…
Клейдемос промолчал в ответ
— Я понимаю, — сказала она. — Ты не знаешь, что сказать, но ты же узнал меня, разве нет?
Ее руки безвольно повисли вдоль тела.
— Я твоя мать. Исмена, супруга Аристарха, мать Бритоса…
Она обратила свой обезумевший взор к священным изображениям героев Клеоменидов, закрытых полосами черных тканей.
— Мертвы… они все мертвы. Ты тоже был мертвым, Клейдемос.
Юноша задрожал, когда Исмена подняла руку, чтобы коснуться его лица.
— Но сейчас ты вернулся в свой дом, — сказала она, указывая на открытую дверь. — Двадцать два года… прошло двадцать два года с тех пор, как я видела тебя в последний раз на этом же пороге, на руках у твоего отца.
— Моего отца? — безучастно пробормотал Клейдемос. — Мой отец оставил меня в горах на растерзание волкам.
Исмена опустилась на колени.
— Нет, нет! Нет, сын мой, твой отец оставил тебя на милость богов. Он принес в жертву всех ягнят своей отары для того, чтобы боги смилостивились. Его страдания были бесконечны, его муки ни на одно мгновенье не давали ему ни сна, ни отдыха. Он глотал свои слезы, они душили его. А когда боль превосходила все возможные пределы, он убегал из этого дома, надев плащ. Он бежал в лес… в горы…
Клейдемос посмотрел на стену, где на гвозде висел серый шерстяной плащ с капюшоном. Он вздрогнул. Своим внутренним зрением он видел этого человека, лицо которого было полностью скрыто под капюшоном, там, около верхнего ручья, в тот ветреный день… Его отец!
Дрожащий голос Исмены привел его в чувство:
— Он предложил собственную жизнь теням своих предков для того, чтобы они пощадили тебя. О, сын… мой сын… никто из нас никогда не посмел бы не повиноваться законам города, никому из нас не был известен другой путь. Только эта непрерывная боль, продолжающаяся целую вечность… Только эта непрекращающаяся, мучительная боль, ожидание только смерти… И бесконечные слезы…
Исмена застонала, закрывая лицо руками. Ее согбенная спина вздрагивала, тихие рыдания ранили его сильнее клинка, в полном безмолвии этого дома, трогали его, как колыбельная песня. Клейдемос почувствовал, как горячая волна хлынула ему в сердце, выводя юношу из оцепенения, охватившего его. Он склонился к матери, снял темную вуаль с головы, положил руку на ее седую голову, нежно погладил по волосам, по голове. Исмена подняла покрасневшие глаза к его лицу.
— Мама, — сказал он, устало улыбаясь, — мама, я вернулся.
Исмена прижала его к себе, шепча что-то неразборчивое ему на ухо. Клейдемос сильнее обнял ее и услышал, как сердце матери бешено колотится около его груди, сильно и быстро, как сердце ласточки, которую мальчишка слишком сильно сжимает в своей руке.
Ее сердце билось учащенно, затем внезапно стало биться медленнее, пока не остановилось навсегда. Исмена бездыханной упала на руки своего сына.
Клейдемос смотрел на нее, не веря тому, что случилось.
Он поднял ее и, прижав к своей груди, пошел к порогу. Широко расставив ноги, он поднял ее неподвижное тело высоко к небу.
Сдавленные стенания вырвались у него, смущенный плач, который становился резким и пронзительным, перерастающий в крик, поднимающийся, полный ужаса и отчаяния, к холодным далеким звездам.
Он завыл, как животное, раздираемое на части стаей свирепых волков, его вой пронесся над полями, над высокими крышами города, к берегам Еврота, многократно отражаясь от обрывистых склонов горы Тайгет.
Ударяясь о скалы, он превращался в тысячу отголосков, улетавших в сторону моря.
Он вспомнил могилу Критолаоса, мудрейшего человека, занесенную дубовыми листьями. Он снова увидел себя ребенком, сидящим на берегу Еврота с отарой, малыша Криоса, весело виляющего хвостом. И женщину, которую он всегда считал своей матерью; он представил себе, как она сидит на пороге своего крошечного домика в горах, печальная и одинокая, прядет свою пряжу мозолистыми пальцами, пристально глядя на горизонт серыми глазами, полными надежды.
Тропа, которая вела наверх, в гору, была всего в нескольких шагах от того места, где остановился Клейдемос, опираясь на свое копье. Всадник умчался галопом, поднимая столб пыли и исчезая так же внезапно, как он появился.
Ветер стих, но большие черные облака превратились в огромную тучу в середине неба. Казалось, что она медленно пульсирует, как живое существо. Клейдемос смотрел на нее, когда совершенно неожиданно в центре гигантской тучи сверкнула молния. Затем, пока он смотрел на небо, вся эта масса облаков потеряла форму, растянулась, перевернулась, изогнулась, образуя в небе какие-то новые очертания.
Четкие, безошибочные очертания: очертания дракона.
В сознании Клейдемоса эхом прозвучал голос Критолаоса, который давным-давно, той далекой ночью заявил:
— Боги иногда посылают людям знамения…
Он повернул назад, оставляя позади себя тропу, ведущую наверх, в горы. Его сердце наполнилось печалью. Он продолжил свой путь вниз по пыльной дороге, словно подгоняемый какой-то неведомой силой, до тех пор, пока не понял, что стоит перед домом Клеоменидов, охраняемым величественными дубами. Едва заметная светлая полоска, пробивающаяся от света лампы внизу окна, была единственным признаком жизни в большом, строгом доме.
Клейдемос остановился, ожидая услышать лай Меласа, но ничто не нарушило полную тишину. Он прошел в центр двора, но внезапно в ужасе отпрянул назад: пес лежал на фамильном алтаре с перерезанным горлом. Белые клыки обнажились в страшной гримасе. Животное было принесено в жертву тени Бритоса, его злая душа бродила теперь по дорогам Гадеса в поисках своего хозяина.
Клейдемос прошел к входу в дом, на котором висел черный занавес. Протянул руку к двери, и она со скрипом открылась.
Он увидел огромный, слабо освещенный атриум. В центре на табурете сидела, обнимая колени руками, женщина, одетая в черное. Она взглянула на него горящими глазами; ее тело, казалось, окоченело, как при смерти.
Клейдемос застыл на пороге, словно окаменев от такого зрелища. Женщина, покачиваясь, поднялась на ноги и направилась к нему. Она протянула бледные руки:
— Я так долго тебя ждала, — прошептала она. — Мой сын, тебе потребовалось так много времени, чтобы вернуться ко мне…
Клейдемос промолчал в ответ
— Я понимаю, — сказала она. — Ты не знаешь, что сказать, но ты же узнал меня, разве нет?
Ее руки безвольно повисли вдоль тела.
— Я твоя мать. Исмена, супруга Аристарха, мать Бритоса…
Она обратила свой обезумевший взор к священным изображениям героев Клеоменидов, закрытых полосами черных тканей.
— Мертвы… они все мертвы. Ты тоже был мертвым, Клейдемос.
Юноша задрожал, когда Исмена подняла руку, чтобы коснуться его лица.
— Но сейчас ты вернулся в свой дом, — сказала она, указывая на открытую дверь. — Двадцать два года… прошло двадцать два года с тех пор, как я видела тебя в последний раз на этом же пороге, на руках у твоего отца.
— Моего отца? — безучастно пробормотал Клейдемос. — Мой отец оставил меня в горах на растерзание волкам.
Исмена опустилась на колени.
— Нет, нет! Нет, сын мой, твой отец оставил тебя на милость богов. Он принес в жертву всех ягнят своей отары для того, чтобы боги смилостивились. Его страдания были бесконечны, его муки ни на одно мгновенье не давали ему ни сна, ни отдыха. Он глотал свои слезы, они душили его. А когда боль превосходила все возможные пределы, он убегал из этого дома, надев плащ. Он бежал в лес… в горы…
Клейдемос посмотрел на стену, где на гвозде висел серый шерстяной плащ с капюшоном. Он вздрогнул. Своим внутренним зрением он видел этого человека, лицо которого было полностью скрыто под капюшоном, там, около верхнего ручья, в тот ветреный день… Его отец!
Дрожащий голос Исмены привел его в чувство:
— Он предложил собственную жизнь теням своих предков для того, чтобы они пощадили тебя. О, сын… мой сын… никто из нас никогда не посмел бы не повиноваться законам города, никому из нас не был известен другой путь. Только эта непрерывная боль, продолжающаяся целую вечность… Только эта непрекращающаяся, мучительная боль, ожидание только смерти… И бесконечные слезы…
Исмена застонала, закрывая лицо руками. Ее согбенная спина вздрагивала, тихие рыдания ранили его сильнее клинка, в полном безмолвии этого дома, трогали его, как колыбельная песня. Клейдемос почувствовал, как горячая волна хлынула ему в сердце, выводя юношу из оцепенения, охватившего его. Он склонился к матери, снял темную вуаль с головы, положил руку на ее седую голову, нежно погладил по волосам, по голове. Исмена подняла покрасневшие глаза к его лицу.
— Мама, — сказал он, устало улыбаясь, — мама, я вернулся.
Исмена прижала его к себе, шепча что-то неразборчивое ему на ухо. Клейдемос сильнее обнял ее и услышал, как сердце матери бешено колотится около его груди, сильно и быстро, как сердце ласточки, которую мальчишка слишком сильно сжимает в своей руке.
Ее сердце билось учащенно, затем внезапно стало биться медленнее, пока не остановилось навсегда. Исмена бездыханной упала на руки своего сына.
Клейдемос смотрел на нее, не веря тому, что случилось.
Он поднял ее и, прижав к своей груди, пошел к порогу. Широко расставив ноги, он поднял ее неподвижное тело высоко к небу.
Сдавленные стенания вырвались у него, смущенный плач, который становился резким и пронзительным, перерастающий в крик, поднимающийся, полный ужаса и отчаяния, к холодным далеким звездам.
Он завыл, как животное, раздираемое на части стаей свирепых волков, его вой пронесся над полями, над высокими крышами города, к берегам Еврота, многократно отражаясь от обрывистых склонов горы Тайгет.
Ударяясь о скалы, он превращался в тысячу отголосков, улетавших в сторону моря.
ГЛАВА 3
Лахгал
Павсаний развернул карту на столе. Он положил груз на края карты, чтобы она не скручивалась, и поднял глаза, глядя на Клейдемоса, сидящего напротив.