Страница:
Карас успешно выполнил свою миссию… Он не вернулся сразу же в Ифому, а остановился в Аркадии, чтобы узнать новости. Когда же он, наконец, вернулся, как раз успевая во время до того, как осада сомкнулась вокруг города, то рассказал Клейдемосу все, что узнал.
Энергичное сопротивление илотов произвело глубокое впечатление на афинян, они оказывают давление на Спарту, требуя освободить илотов от рабства раз и навсегда. Никто не знает, что спартанцы думают по поводу этого предложения.
Когда, наконец, в лагерь прибыл царь Плистарх, Клейдемос попытался добиться с ним встречи, но бесполезно.
Однажды он увидел, как царь проезжает верхом на коне по тропе, которая вела вверх из долины, осматривая укрепления осажденного города.
Он написал короткую записку и привязал ее к стреле. Прицеливаясь из лука в сторону неба, он рассчитал траекторию и выстрелил.
Стрела со свистом полетела по заданному курсу и воткнулась в землю всего в нескольких шагах от коня царя.
Плистарх спешился и торопливо вытащил стрелу, пробегая глазами послание. Он посмотрел в сторону города: бастионы были совершенно пусты, но на самом верху одной из башен он увидел неподвижного воина, закованного в сверкающие доспехи, который, казалось, смотрел на него.
Царь ответил долгим взглядом, а затем жестом приказал эскорту удалиться. Он подержал копье в руке, словно взвешивая его, и затем метнул его с огромной силой; оно попало в ствол высохшего оливкового дерева, которое стояло на полпути между стенами города и местом, где находился царь.
Воин исчез с башни, но вскоре после этого открылись одни из ворот города. Он снова появился на краю горы, воткнул копье в землю, и медленно пошел в сторону оливкового дерева.
Под взглядами своих телохранителей царь также пошел в сторону оливкового дерева. Воин поднял руку в приветствии, а царь некоторое время внимательно, молча рассматривал его.
Он встревожился при виде таких странных доспехов, его взгляд стремился проникнуть за забрало шлема, увенчанного волчьими клыками. Глаза, мерцающие в узкой прорези забрала позолоченного бронзового шлема, безусловно, принадлежали не рабу, сыну и внуку рабов.
Клейдемос впервые в жизни встретился лицом к лицу с этим царем. Он видел его раньше в Спарте, но всегда на расстоянии. Это был привлекательный молодой человек, немногим более двадцати лет, мускулистый, с темной кожей. Его длинные вьющиеся волосы доходили до плеч. Щит был украшен вырезанным изображением ястреба-перепелятника, символ Агиадов, династии его отца, царя Леонида.
— Кто ты такой? — потребовал царь.
— Разве мое имя важно? — последовал ответ.
— Нет, не важно. Но на твоем щите изображение головы волка, символ царя Мессении.
— Человек, стоящий перед тобой, носит доспехи Аристодема и, следовательно, имеет власть над людьми Ифомы.
Казалось, что Плистарх удивился.
— Чего ты от меня хочешь? — спросил он.
— Мне известно, что ты доблестный сын, достойный своего великого отца. Поэтому я надеюсь, что ты уважаешь отвагу этого народа, который выстоял три года в борьбе за свободу. Эта война продолжается слишком долго; напрасно пролито слишком много крови. Позволь этому народу жить в мире на земле их предков. Если ты отведешь своих воинов, то тебе нечего нас опасаться. Мы готовы торжественно подписаться под договором о мире, от которого мы никогда не отречемся.
— У меня нет полномочий, предложить тебе договор о мире, если бы даже я и хотел поступить именно так, — сказал Плистарх. — Если хочешь спасти этот народ, постарайся убедить его вернуться на поля, которые он покинул. Если ты на самом деле имеешь над ним власть, добейся этого, и я, царь, даю тебе свое слово, что людям не будет причинено никакого вреда.
— Это невозможно. Они предпочтут скорее умереть. Если бы люди боялись смерти, они бы давно сдались вам.
— Тогда мне больше нечего тебе сказать. Готовься умереть в бою.
Он вытащил копье из ствола дерева и повернулся, чтобы присоединиться к своему эскорту.
— Подожди, если тебе дорога память о твоем отце! — закричал Клейдемос.
При этих словах царь развернулся назад.
— Послушай меня, — сказал Клейдемос. — То, что я собираюсь рассказать тебе, может показаться невероятным, но я клянусь богами Гадеса, что это правда.
— Говори! — приказал царь.
— Этой войны могло бы и не быть, если бы это зависело от твоего отца. Перед тем, как он погиб в сражении при Фермопилах, он послал эфорам и старейшинам послание с просьбой признать достоинство и величие илотов и предоставить им свободу, потому что он видел, как они умирают в бою рядом с равными. Признать их сыновьями той же земли… земли, на которой два народа должны жить в мире, — так он хотел. В послании он требовал также восстановить доброе имя царя Клеомена, твоего дяди, кого эфоры медленно отравляли ядами, вгоняя его в пучину безумия, и довели до смерти. — Плистарх снял шлем с гребнем; его лицо осунулось. — Но послание, которое должно было быть доставлено в Спарту по приказу царя Леонида Бритосом, сыном Аристарха Клеоменида, и Агиасом, сыном Антимаха, было похищено солдатом криптии и заменено чистым, пустым свитком. И потому двух воинов, доставивших его в Спарту, заклеймили бесчестьем, и они предпочли смерть позору.
— Разве можно тебе поверить? — спросил царь
— Я был при Фермопилах. Я вернулся с Бритосом и Агиасом. Я видел похищенное послание, — ответил Клейдемос, снимая шлем. — Ибо я — Клейдемос, брат Бритоса, сын Аристарха. Илоты называют меня Талос, по прозванию Волк.
— И я должен верить словам предателя? — резко сказал Плистарх.
— Я не предатель. Как только я узнал, кто я на самом деле, то решил служить городу, законы которого приговорили меня к тому, чтобы младенцем меня бросили на растерзание диким зверям в лес. Я, кому Спарта предписала либо умереть, либо жить в рабстве, сражался на передовой при Платеях. Я командовал войском равных в течение четырех лет. И я держал твою армию в готовности в течение трех лет. Знаешь ли ты, когда я решил вернуться к своему народу, который спас мне жизнь и вырастил меня? Только после того, как узнал, что правительство Спарты умышленно пыталось искоренить мою семью, замыслив послать отца и сыновей всех вместе в военный поход, который, как им было заведомо известно, не имел никакой надежды на успех. Я решился на это только после того, как узнал, что Спарта предала последнюю волю великого царя, доблестного и мудрого, — твоего отца, Леонида. И только после того, как я узнал, что Спарта безжалостно уничтожила людей, илотов, которые искали убежище в священном храме…
— Остановись! Я не буду слушать тебя! — прервал Плистарх.
— Ты можешь уйти, если хочешь, — настойчиво продолжал Клейдемос, — но правда будет преследовать тебя. Она не оставит тебя в покое. Постарайся забыть мои слова, дай приказ напасть на Ифому, но если однажды ты захочешь понять бесполезность всего этого кровопролития, прочитай надпись, вырезанную на могиле моей матери, Исмены, которая умерла от разбитого сердца на моих руках. Покопайся в развалинах дома Клеоменидов, и в старой металлической шкатулке рядом с алтарем ты найдешь истинные слова царя, твоего отца!
Плистарх стоял в течение нескольких мгновений как оглушенный. Затем снова надел шлем и медленно пошел к лошади.
Клейдемос вернулся в город. На бастионах множество воинов, женщин, стариков глазами, полными сострадания, наблюдали, как он устало поднимается наверх, горбясь, словно превосходная бронза его доспехов превратилась в свинец.
Ужасная история Клеоменидов, отвратительная смерть Павсания, за которую дельфийский оракул потребовал возмещения… Старейшины города долго терзались этими событиями.
И сейчас Спарта Непобедимая не способна справиться с горсткой восставших рабов: было ли это еще одно знамение богов?
И послание его отца? Действительно, возможно ли, что два храбрых воина доставили чистый свиток без послания из Фермопил? Это не имело смысла… Действительно ли настоящее послание спрятано под развалинами дома Клеоменидов?
Эти люди за стенами Ифомы… скоро у них не будет пищи, и все-таки они были готовы продолжать борьбу.
Он даже и представить себе не мог, что в этот момент два жреца из Дома Бронзы возвращаются из Дельф, куда их послали по решению собрания старейшин, чтобы вопросить бога о войне, которую Спарта вела против Ифомы.
Этого не мог представить себе и Клейдемос. Собрав вождей своего народа, он планировал отчаянную вылазку, возможно, являющуюся для его народа единственным способом избежать длительной агонии голода. Он затевал ночную атаку против спартанцев. Может быть, если боги помогут, победа еще будет за ними.
В то же время жрецы, вернувшиеся из Спарты, пересказали вердикт дельфийского бога старейшинам и эфорам:
— Освободи страждущих служителей Зевса Ифомского.
Не возникало никаких сомнений относительно смысла этого пророчества, старейшины склонили головы в знак повиновения своим богам. Афиняне уже заявили о своей готовности предоставить земли для илотов Ифомы, эфоры отправили посланца в Аттику, чтобы сделать все необходимые приготовления. Через день будет получен ответ…
Когда посланник отправился в путь с первым светом на восходе, месяц уже бледнел над горой Тайгет. Была последняя четверть луны перед новолунием. Этой ночью Клейдемос собирался предпринять атаку. Голод уже достаточно ослабил его людей; они возлагали большие надежды на ночную темноту и помощь богов.
Когда пришло время, он собрал их в центре города и разделил на две колонны. Одна, которую он возглавит сам лично, посеет переполох во вражеском лагере, вызывая среди врагов замешательство. Вторую, более сильную и многочисленную, возглавит Карас: их задача заключается в том, чтобы ворваться в сомкнутые ряды подразделения у крепостного вала и обеспечить прикрытие для уходящего населения.
Если атака окажется успешной, оба подразделения по очереди будут сражаться с врагом в тылу колонны беженцев, защищая ее, пока они не доберутся до Аркадии.
Последние ценности из добычи, унесенной с поле боя при Платеях пятнадцатью годами раньше, послужат для приобретения продуктов питания во время перехода.
— Если нам удастся добраться до моря, — сказал в заключение Клейдемос. — Возможно, мы сможем нанять судно и обосноваться за морем, найдя там свое отечество, где уже никто не посмеет снова обратить нас в рабство. Карас рассказывал мне, что в землях Сицилии расположен огромный город, основанный мессенянами, перебравшимися на остров очень много лет тому назад. Возможно, они примут нас, когда узнают, что мы их братья и у нас такая же судьба.
Он смотрел на своих людей при свете факела; их лица были измученными, изнуренными усталостью и голодом.
Смогут ли они победить самую сильную армию во всей Греции? Их души готовы, но смогут ли их тела выдержать это последнее, неимоверное усилие?
Он встал, надевая шлем, и взял меч. Какой устрашающий вид был у него в этих сияющих доспехах!
— Мы сражаемся за нашу жизнь и свободу, — сказал он. — Они не остановят нас. А теперь приготовьте факелы и следуйте за мной.
Он направился к воротам, воины строем последовали за ним, проходя между двумя молчаливыми колоннами стариков, детей и юношей.
Полная тьма окутала гору; редкие тучи затмевали тусклый свет звезд. Они спускались по тропе, которая вела в долину, пока не оказались почти у первых спартанских сторожевых постов.
Клейдемос, прячась за скалу, смог рассмотреть двух часовых, которые сидели рядом с лагерным костром. Он вспомнил тактику фракийцев, когда командовал четвертым отрядом равных: они разводили огромные костры, чтобы освещать широкий участок земли, но часовые оставались в тени для того, чтобы их не могли заметить.
Кивком головы он подозвал лучников и показал им цель.
— Они должны упасть без единого звука! — сказал он и подал сигнал.
Лучники выстрелили сразу все вместе, и оба часовых упали, пронзенные градом стрел.
— Теперь, — сказал Клейдемос, — мы можем напасть на лагерь, который не будет предупрежден, потому что предупреждать его некому. Когда я подам сигнал, атакуйте, используя все, что есть под рукой: перерезайте палаточные веревки, чтобы палатки упали на тех, кто спит внутри, и кричите изо всех сил; пусть они думают, что нас тысячи. Поджигайте все, что можете, выпускайте лошадей на свободу, крушите их продовольственные припасы, но не действуйте в одиночку; оставайтесь группами, одна рядом с другой. Когда пройдете через весь лагерь и разрушите его, направляйтесь к крепостному валу внизу в долине, как мы и договаривались. Лучники остаются в темноте сзади и будут стрелять по кострам. Да помогут вам боги!
Он поднял вытянутую руку и подал сигнал. Люди рассыпным строем ринулись вперед с дикими криками. Мгновенно они накинулись на сторожевые посты. Бойцы набрасывались на часовых, ошеломляя их, а спартанские воины, внезапно разбуженные глухой ночью, старались схватить свое оружие и выбежать из палаток, где их встречали повстанцы, которые к этому времени уже были везде.
В темноте завязывались беспощадные рукопашные бои, в красноватом свете костров и факелов зрелище было ужасающее настолько, что на него было невозможно смотреть. Крики, возбужденные приказы, проклятия, ржание лошадей и переплетение окровавленных тел повсюду…
Но вскоре люди Клейдемоса обнаружили, что находятся на открытом пространстве, и поняли, что большая часть лагеря остается на расстоянии приблизительно ста шагов позади, за ними.
Царь Плистарх, должно быть, изменил положение лагеря в последние часы, опасаясь именно такой вылазки. Там, где осуществлялась вылазка, была только легкая пехота.
Когда илоты побежали через поляну, трубы уже протрубили тревогу, гоплиты Плистарха строились в боевой порядок.
Атака в таких условиях на открытом поле была бы просто настоящим безумием. Клейдемос приказал своим людям бежать прямо к крепостному валу, надеясь, что Карас уже занял его.
Бой возобновился, когда илоты попытались отступать строем. Лучникам удавалось сдерживать фалангу Плистарха в то время, когда она с трудом и медленно перемещалась по неровной земле, чтобы не нарушить свое построение.
На рассвете вся спартанская армия выстроилась перед крепостным валом, где выполнялась перегруппировка тех илотов, которым удалось добраться до этой позиции. За ними в западном направлении уходило все население Ифомы, под защитой горстки вооруженных людей.
Плистарх выехал на своем коне вперед, готовясь отдать приказ о начале атаки, которая сотрет врага с лица земли. Теперь не будет никаких неожиданностей, они совершенно выдохлись и более не защищены стенами своего города.
Он поднял копье, когда солнечные лучи старались пробиться сквозь тучи, но он не успел еще опустить оружие, как в пространство между фалангой и крепостным валом ворвался всадник.
— О царь! — воскликнул он, спрыгивая на землю перед Плистархом — Мой царь, послание от эфоров и старейшин!
— Прочитаю позднее, — ответил царь, снова поднимая копье.
— Нет! — настаивал вестник, вытаскивая свиток. — Ты должен немедленно прочитать это, немедленно.
Плистарх снял шлем, а обе армии, готовые к атаке, молча стояли друг против друга.
Он прочитал:
«Эфоры и старейшины Спарты царю Плистарху, сыну Леонида.
Приветствуем тебя!
Большое бедствие, обрушившееся на наш город, и страх перед гневом богов заставили нас вопросить дельфийский оракул. Вот слова оракула:
Освободи страждущих служителей Зевса Ифомского.
Соответственно, о царь, позволь свободно уйти жителям города, положи конец этой войне. Такова воля богов. Афиняне предложили им место для проживания, если они пожелают последовать за представителями города, которые сопровождают подателя сего послания.
Да процветают твоя доблесть и твоя вера по законам нашей земли. Честь тебе!»
Царь поднял изумленные глаза, чтобы отыскать двоих афинских офицеров рядом с собой, которые только что нагнали посланца.
— О царь, — сказал один из них, — в течение определенного времени мы требовали, чтобы эфоры и старейшины прекратили эту войну, которая не принесла ничего, кроме крови и разрушений; когда они попросили нас принять этих людей, мы с радостью согласились. Теперь позволь нам вывести их из этой земли и прими приветствия и наилучшие пожелания афинян, которые до сих пор почитают память о твоем отце.
— Если все решено таким образом, то да будет так, — ответил царь.
Он позвал офицера.
— Дай приказ отступать. Мы возвращаемся в Лаконию сегодня же.
Спартанские солдаты были ошеломлены приказами царя, они развернулись и стали возвращаться в свой лагерь под недоверчивыми взглядами илотов, которые не могли до конца понять, что происходит.
Два афинянина пришпорили коней и подъехали к валу.
— Люди Ифомы! — прокричал офицер, который разговаривал с царем. — Ваш город потерян, но дельфийский бог пожелал, чтобы вам была предоставлена новая родина. Благодаря добродетели ваших монархов, Архидама, сына Зевскидама, и Плистарха, сына Леонида, и щедрости афинян, которые послали нас, чтобы сопровождать вас туда, люди Ифомы, вы свободны!
Приглушенный шум голосов нарастал по мере того, как илоты, стоявшие совсем близко к афинянам повторяли то, что они слышали, остальным.
— Вы свободны! — прокричал афинский офицер еще раз.
Шум голосов продолжал нарастать, пока не перешел в неудержимый крик. Илоты бросились обнимать друг друга, как безумные. Некоторые падали на колени, воздевая руки к небу, глаза их были полны слез. Другие бегали среди рядов, пронзительно крича, а остальные уже сорвались с места, догоняя беженцев, уходящих под охраной людей Караса, чтобы сообщить им поразительную новость.
Когда волнение, наконец, улеглось, они построились в длинную колонну, следующую за афинскими конными офицерами, направляющимися по дороге, ведущей к морю. К середине дня они догнали группу Караса, уже ослабленную долгим маршем.
Люди были вне себя от радости, услышав невероятную новость, которую сообщили конные гонцы, быстро догнавшие их.
Когда голова колонны достигла берегов Памиса, Карас отдал приказ разбить лагерь. Сразу же он обратился к афинским офицерам.
— Благодарю вас, — сказал он, вытирая потный лоб и протягивая руку, — от имени этого несчастного народа, который удалось вырвать из лап верной смерти, когда больше уже не оставалось никакой надежды. Наш вождь расскажет вам о том, что происходило прошлой ночью.
Оба офицера удивленно посмотрели друг на друга.
— Мы не встретили вашего вождя, хотя и наслышаны о нем, и были бы рады поговорить с ним.
Карас нахмурился, внезапно осознав, что он не видел Клейдемоса с тех пор, как он первым бросился в атаку. Он быстро извинился и побежал по лагерю, расспрашивая всех встречных, не видели ли они его, но очень скоро он убедился, что Клейдемоса среди них нет.
Воины, которые стояли на позициях крепостного вала, считали, что он отправился к передовому отряду часовых, передовой отряд часовых был уверен, что он остался сзади.
Карас собрал всех вождей и приказал им следовать за афинянами; сам он должен вернуться и поискать Клейдемоса на поле битвы.
Он нашел коня и погнал его к тропе, по которой они только что пришли.
Солнце уже начинало садиться. Он прибыл к подножию Ифомы в сумерках и спрыгнул на землю, отпуская лошадь попастись.
Покинутое поле боя было усеяно трупами. Спартанцы уже ушли, забрав своих павших с собой. Он судорожно начал искать своего друга, переворачивая тела одно за другим, внимательно рассматривая их обезображенные ранами лица.
Клейдемоса нигде не было.
Обезумев от горя, Карас поднялся на склоны горы, когда солнце бросало свои последние лучи кровавого света на землю.
Стояла могильная тишина, нарушаемая лишь криками ворон, которые жадно кружили над своей мрачной трапезой.
Распахнутые ворота в черных стенах Ифомы с высоты неподвижно разглядывали его, как темные глазницы черепа.
Карас остановился, чтобы перевести дыхание на склоне горы, полуживой от напряжения и усталости.
Он посмотрел вниз на долину, на которую уже легла тень: она была совершенно безлюдна. Он поднес руки ко рту и изо всех сил начал кричать, зовя Клейдемоса, но ему отвечало только далекое эхо.
Он упал на землю, сердце наполнилось отчаянием. Силы покинули его…
Но когда он уже в полной печали, решил, что нужно вернуться обратно ко всем остальным, он заметил, что справа что-то тускло мерцает на расстоянии не более десяти шагов от него.
Он поднялся на ноги, чтобы лучше рассмотреть, что там такое.
Это были глаза, сияющие в ночи, — желтые глаза огромного серого волка. Животное двинулось в его сторону, поднимая морду, словно обнюхивая его, и затем испустило протяжный вой.
Оно уходило по гребню горы, то и дело останавливаясь и оборачиваясь.
Карас набрался храбрости и пошел за ним, пока животное не остановилось у огромного опаленного оливкового дерева, подобного страдающему созданию, длани которого были умоляюще протянуты к небу.
Там, за скалой волк исчез. Карас побежал к дереву, из-под его ног вниз скатывались с грохотом потоки мелких камней.
Когда он подбежал к дереву, его удивлению не было предела. Там, на кривых шишковатых корнях лежали величественные доспехи Клейдемоса, сверкающие и окровавленные: легендарная кираса, лук из рога, огромный щит, меч с янтарным эфесом и шлем, увенчанный клыками волка.
Великан упал на колени, проливая горячие слезы. Он уперся сжатыми кулаками в пыль и неподвижно застыл в этом положении, пока не услышал вой волка, прокатившийся эхом по долине.
Тогда Карас встряхнулся, собрал все доспехи, — один предмет за другим, — и начал спускаться по склону вниз.
Он добрался до долины и вышел на берег небольшого ручья, где люди Ифомы сразу после прибытия из Лаконии брали воду. В этих прозрачных водах он вымыл кирасу, меч и щит.
Затем он позвал лошадь и погрузил доспехи ей на спину, накрывая их своим плащом.
И, наконец, Карас двинулся на восток, в сторону горы Тайгет, чтобы вернуть доспехи и оружие туда, откуда они были взяты.
Однажды, когда он будет нужен своему народу, Талос, по прозванию Волк, вернется снова.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
Энергичное сопротивление илотов произвело глубокое впечатление на афинян, они оказывают давление на Спарту, требуя освободить илотов от рабства раз и навсегда. Никто не знает, что спартанцы думают по поводу этого предложения.
Когда, наконец, в лагерь прибыл царь Плистарх, Клейдемос попытался добиться с ним встречи, но бесполезно.
Однажды он увидел, как царь проезжает верхом на коне по тропе, которая вела вверх из долины, осматривая укрепления осажденного города.
Он написал короткую записку и привязал ее к стреле. Прицеливаясь из лука в сторону неба, он рассчитал траекторию и выстрелил.
Стрела со свистом полетела по заданному курсу и воткнулась в землю всего в нескольких шагах от коня царя.
Плистарх спешился и торопливо вытащил стрелу, пробегая глазами послание. Он посмотрел в сторону города: бастионы были совершенно пусты, но на самом верху одной из башен он увидел неподвижного воина, закованного в сверкающие доспехи, который, казалось, смотрел на него.
Царь ответил долгим взглядом, а затем жестом приказал эскорту удалиться. Он подержал копье в руке, словно взвешивая его, и затем метнул его с огромной силой; оно попало в ствол высохшего оливкового дерева, которое стояло на полпути между стенами города и местом, где находился царь.
Воин исчез с башни, но вскоре после этого открылись одни из ворот города. Он снова появился на краю горы, воткнул копье в землю, и медленно пошел в сторону оливкового дерева.
Под взглядами своих телохранителей царь также пошел в сторону оливкового дерева. Воин поднял руку в приветствии, а царь некоторое время внимательно, молча рассматривал его.
Он встревожился при виде таких странных доспехов, его взгляд стремился проникнуть за забрало шлема, увенчанного волчьими клыками. Глаза, мерцающие в узкой прорези забрала позолоченного бронзового шлема, безусловно, принадлежали не рабу, сыну и внуку рабов.
Клейдемос впервые в жизни встретился лицом к лицу с этим царем. Он видел его раньше в Спарте, но всегда на расстоянии. Это был привлекательный молодой человек, немногим более двадцати лет, мускулистый, с темной кожей. Его длинные вьющиеся волосы доходили до плеч. Щит был украшен вырезанным изображением ястреба-перепелятника, символ Агиадов, династии его отца, царя Леонида.
— Кто ты такой? — потребовал царь.
— Разве мое имя важно? — последовал ответ.
— Нет, не важно. Но на твоем щите изображение головы волка, символ царя Мессении.
— Человек, стоящий перед тобой, носит доспехи Аристодема и, следовательно, имеет власть над людьми Ифомы.
Казалось, что Плистарх удивился.
— Чего ты от меня хочешь? — спросил он.
— Мне известно, что ты доблестный сын, достойный своего великого отца. Поэтому я надеюсь, что ты уважаешь отвагу этого народа, который выстоял три года в борьбе за свободу. Эта война продолжается слишком долго; напрасно пролито слишком много крови. Позволь этому народу жить в мире на земле их предков. Если ты отведешь своих воинов, то тебе нечего нас опасаться. Мы готовы торжественно подписаться под договором о мире, от которого мы никогда не отречемся.
— У меня нет полномочий, предложить тебе договор о мире, если бы даже я и хотел поступить именно так, — сказал Плистарх. — Если хочешь спасти этот народ, постарайся убедить его вернуться на поля, которые он покинул. Если ты на самом деле имеешь над ним власть, добейся этого, и я, царь, даю тебе свое слово, что людям не будет причинено никакого вреда.
— Это невозможно. Они предпочтут скорее умереть. Если бы люди боялись смерти, они бы давно сдались вам.
— Тогда мне больше нечего тебе сказать. Готовься умереть в бою.
Он вытащил копье из ствола дерева и повернулся, чтобы присоединиться к своему эскорту.
— Подожди, если тебе дорога память о твоем отце! — закричал Клейдемос.
При этих словах царь развернулся назад.
— Послушай меня, — сказал Клейдемос. — То, что я собираюсь рассказать тебе, может показаться невероятным, но я клянусь богами Гадеса, что это правда.
— Говори! — приказал царь.
— Этой войны могло бы и не быть, если бы это зависело от твоего отца. Перед тем, как он погиб в сражении при Фермопилах, он послал эфорам и старейшинам послание с просьбой признать достоинство и величие илотов и предоставить им свободу, потому что он видел, как они умирают в бою рядом с равными. Признать их сыновьями той же земли… земли, на которой два народа должны жить в мире, — так он хотел. В послании он требовал также восстановить доброе имя царя Клеомена, твоего дяди, кого эфоры медленно отравляли ядами, вгоняя его в пучину безумия, и довели до смерти. — Плистарх снял шлем с гребнем; его лицо осунулось. — Но послание, которое должно было быть доставлено в Спарту по приказу царя Леонида Бритосом, сыном Аристарха Клеоменида, и Агиасом, сыном Антимаха, было похищено солдатом криптии и заменено чистым, пустым свитком. И потому двух воинов, доставивших его в Спарту, заклеймили бесчестьем, и они предпочли смерть позору.
— Разве можно тебе поверить? — спросил царь
— Я был при Фермопилах. Я вернулся с Бритосом и Агиасом. Я видел похищенное послание, — ответил Клейдемос, снимая шлем. — Ибо я — Клейдемос, брат Бритоса, сын Аристарха. Илоты называют меня Талос, по прозванию Волк.
— И я должен верить словам предателя? — резко сказал Плистарх.
— Я не предатель. Как только я узнал, кто я на самом деле, то решил служить городу, законы которого приговорили меня к тому, чтобы младенцем меня бросили на растерзание диким зверям в лес. Я, кому Спарта предписала либо умереть, либо жить в рабстве, сражался на передовой при Платеях. Я командовал войском равных в течение четырех лет. И я держал твою армию в готовности в течение трех лет. Знаешь ли ты, когда я решил вернуться к своему народу, который спас мне жизнь и вырастил меня? Только после того, как узнал, что правительство Спарты умышленно пыталось искоренить мою семью, замыслив послать отца и сыновей всех вместе в военный поход, который, как им было заведомо известно, не имел никакой надежды на успех. Я решился на это только после того, как узнал, что Спарта предала последнюю волю великого царя, доблестного и мудрого, — твоего отца, Леонида. И только после того, как я узнал, что Спарта безжалостно уничтожила людей, илотов, которые искали убежище в священном храме…
— Остановись! Я не буду слушать тебя! — прервал Плистарх.
— Ты можешь уйти, если хочешь, — настойчиво продолжал Клейдемос, — но правда будет преследовать тебя. Она не оставит тебя в покое. Постарайся забыть мои слова, дай приказ напасть на Ифому, но если однажды ты захочешь понять бесполезность всего этого кровопролития, прочитай надпись, вырезанную на могиле моей матери, Исмены, которая умерла от разбитого сердца на моих руках. Покопайся в развалинах дома Клеоменидов, и в старой металлической шкатулке рядом с алтарем ты найдешь истинные слова царя, твоего отца!
Плистарх стоял в течение нескольких мгновений как оглушенный. Затем снова надел шлем и медленно пошел к лошади.
Клейдемос вернулся в город. На бастионах множество воинов, женщин, стариков глазами, полными сострадания, наблюдали, как он устало поднимается наверх, горбясь, словно превосходная бронза его доспехов превратилась в свинец.
***
У царя Плистарха был беспокойный сон, он часто просыпался, размышляя над словами, которые услышал. Многие в Спарте толковали землетрясение как знамение божественного гнева за святотатство на мысе Тенар.Ужасная история Клеоменидов, отвратительная смерть Павсания, за которую дельфийский оракул потребовал возмещения… Старейшины города долго терзались этими событиями.
И сейчас Спарта Непобедимая не способна справиться с горсткой восставших рабов: было ли это еще одно знамение богов?
И послание его отца? Действительно, возможно ли, что два храбрых воина доставили чистый свиток без послания из Фермопил? Это не имело смысла… Действительно ли настоящее послание спрятано под развалинами дома Клеоменидов?
Эти люди за стенами Ифомы… скоро у них не будет пищи, и все-таки они были готовы продолжать борьбу.
Он даже и представить себе не мог, что в этот момент два жреца из Дома Бронзы возвращаются из Дельф, куда их послали по решению собрания старейшин, чтобы вопросить бога о войне, которую Спарта вела против Ифомы.
Этого не мог представить себе и Клейдемос. Собрав вождей своего народа, он планировал отчаянную вылазку, возможно, являющуюся для его народа единственным способом избежать длительной агонии голода. Он затевал ночную атаку против спартанцев. Может быть, если боги помогут, победа еще будет за ними.
В то же время жрецы, вернувшиеся из Спарты, пересказали вердикт дельфийского бога старейшинам и эфорам:
— Освободи страждущих служителей Зевса Ифомского.
Не возникало никаких сомнений относительно смысла этого пророчества, старейшины склонили головы в знак повиновения своим богам. Афиняне уже заявили о своей готовности предоставить земли для илотов Ифомы, эфоры отправили посланца в Аттику, чтобы сделать все необходимые приготовления. Через день будет получен ответ…
Когда посланник отправился в путь с первым светом на восходе, месяц уже бледнел над горой Тайгет. Была последняя четверть луны перед новолунием. Этой ночью Клейдемос собирался предпринять атаку. Голод уже достаточно ослабил его людей; они возлагали большие надежды на ночную темноту и помощь богов.
Когда пришло время, он собрал их в центре города и разделил на две колонны. Одна, которую он возглавит сам лично, посеет переполох во вражеском лагере, вызывая среди врагов замешательство. Вторую, более сильную и многочисленную, возглавит Карас: их задача заключается в том, чтобы ворваться в сомкнутые ряды подразделения у крепостного вала и обеспечить прикрытие для уходящего населения.
Если атака окажется успешной, оба подразделения по очереди будут сражаться с врагом в тылу колонны беженцев, защищая ее, пока они не доберутся до Аркадии.
Последние ценности из добычи, унесенной с поле боя при Платеях пятнадцатью годами раньше, послужат для приобретения продуктов питания во время перехода.
— Если нам удастся добраться до моря, — сказал в заключение Клейдемос. — Возможно, мы сможем нанять судно и обосноваться за морем, найдя там свое отечество, где уже никто не посмеет снова обратить нас в рабство. Карас рассказывал мне, что в землях Сицилии расположен огромный город, основанный мессенянами, перебравшимися на остров очень много лет тому назад. Возможно, они примут нас, когда узнают, что мы их братья и у нас такая же судьба.
Он смотрел на своих людей при свете факела; их лица были измученными, изнуренными усталостью и голодом.
Смогут ли они победить самую сильную армию во всей Греции? Их души готовы, но смогут ли их тела выдержать это последнее, неимоверное усилие?
Он встал, надевая шлем, и взял меч. Какой устрашающий вид был у него в этих сияющих доспехах!
— Мы сражаемся за нашу жизнь и свободу, — сказал он. — Они не остановят нас. А теперь приготовьте факелы и следуйте за мной.
Он направился к воротам, воины строем последовали за ним, проходя между двумя молчаливыми колоннами стариков, детей и юношей.
Полная тьма окутала гору; редкие тучи затмевали тусклый свет звезд. Они спускались по тропе, которая вела в долину, пока не оказались почти у первых спартанских сторожевых постов.
Клейдемос, прячась за скалу, смог рассмотреть двух часовых, которые сидели рядом с лагерным костром. Он вспомнил тактику фракийцев, когда командовал четвертым отрядом равных: они разводили огромные костры, чтобы освещать широкий участок земли, но часовые оставались в тени для того, чтобы их не могли заметить.
Кивком головы он подозвал лучников и показал им цель.
— Они должны упасть без единого звука! — сказал он и подал сигнал.
Лучники выстрелили сразу все вместе, и оба часовых упали, пронзенные градом стрел.
— Теперь, — сказал Клейдемос, — мы можем напасть на лагерь, который не будет предупрежден, потому что предупреждать его некому. Когда я подам сигнал, атакуйте, используя все, что есть под рукой: перерезайте палаточные веревки, чтобы палатки упали на тех, кто спит внутри, и кричите изо всех сил; пусть они думают, что нас тысячи. Поджигайте все, что можете, выпускайте лошадей на свободу, крушите их продовольственные припасы, но не действуйте в одиночку; оставайтесь группами, одна рядом с другой. Когда пройдете через весь лагерь и разрушите его, направляйтесь к крепостному валу внизу в долине, как мы и договаривались. Лучники остаются в темноте сзади и будут стрелять по кострам. Да помогут вам боги!
Он поднял вытянутую руку и подал сигнал. Люди рассыпным строем ринулись вперед с дикими криками. Мгновенно они накинулись на сторожевые посты. Бойцы набрасывались на часовых, ошеломляя их, а спартанские воины, внезапно разбуженные глухой ночью, старались схватить свое оружие и выбежать из палаток, где их встречали повстанцы, которые к этому времени уже были везде.
В темноте завязывались беспощадные рукопашные бои, в красноватом свете костров и факелов зрелище было ужасающее настолько, что на него было невозможно смотреть. Крики, возбужденные приказы, проклятия, ржание лошадей и переплетение окровавленных тел повсюду…
Но вскоре люди Клейдемоса обнаружили, что находятся на открытом пространстве, и поняли, что большая часть лагеря остается на расстоянии приблизительно ста шагов позади, за ними.
Царь Плистарх, должно быть, изменил положение лагеря в последние часы, опасаясь именно такой вылазки. Там, где осуществлялась вылазка, была только легкая пехота.
Когда илоты побежали через поляну, трубы уже протрубили тревогу, гоплиты Плистарха строились в боевой порядок.
Атака в таких условиях на открытом поле была бы просто настоящим безумием. Клейдемос приказал своим людям бежать прямо к крепостному валу, надеясь, что Карас уже занял его.
Бой возобновился, когда илоты попытались отступать строем. Лучникам удавалось сдерживать фалангу Плистарха в то время, когда она с трудом и медленно перемещалась по неровной земле, чтобы не нарушить свое построение.
На рассвете вся спартанская армия выстроилась перед крепостным валом, где выполнялась перегруппировка тех илотов, которым удалось добраться до этой позиции. За ними в западном направлении уходило все население Ифомы, под защитой горстки вооруженных людей.
Плистарх выехал на своем коне вперед, готовясь отдать приказ о начале атаки, которая сотрет врага с лица земли. Теперь не будет никаких неожиданностей, они совершенно выдохлись и более не защищены стенами своего города.
Он поднял копье, когда солнечные лучи старались пробиться сквозь тучи, но он не успел еще опустить оружие, как в пространство между фалангой и крепостным валом ворвался всадник.
— О царь! — воскликнул он, спрыгивая на землю перед Плистархом — Мой царь, послание от эфоров и старейшин!
— Прочитаю позднее, — ответил царь, снова поднимая копье.
— Нет! — настаивал вестник, вытаскивая свиток. — Ты должен немедленно прочитать это, немедленно.
Плистарх снял шлем, а обе армии, готовые к атаке, молча стояли друг против друга.
Он прочитал:
«Эфоры и старейшины Спарты царю Плистарху, сыну Леонида.
Приветствуем тебя!
Большое бедствие, обрушившееся на наш город, и страх перед гневом богов заставили нас вопросить дельфийский оракул. Вот слова оракула:
Освободи страждущих служителей Зевса Ифомского.
Соответственно, о царь, позволь свободно уйти жителям города, положи конец этой войне. Такова воля богов. Афиняне предложили им место для проживания, если они пожелают последовать за представителями города, которые сопровождают подателя сего послания.
Да процветают твоя доблесть и твоя вера по законам нашей земли. Честь тебе!»
Царь поднял изумленные глаза, чтобы отыскать двоих афинских офицеров рядом с собой, которые только что нагнали посланца.
— О царь, — сказал один из них, — в течение определенного времени мы требовали, чтобы эфоры и старейшины прекратили эту войну, которая не принесла ничего, кроме крови и разрушений; когда они попросили нас принять этих людей, мы с радостью согласились. Теперь позволь нам вывести их из этой земли и прими приветствия и наилучшие пожелания афинян, которые до сих пор почитают память о твоем отце.
— Если все решено таким образом, то да будет так, — ответил царь.
Он позвал офицера.
— Дай приказ отступать. Мы возвращаемся в Лаконию сегодня же.
Спартанские солдаты были ошеломлены приказами царя, они развернулись и стали возвращаться в свой лагерь под недоверчивыми взглядами илотов, которые не могли до конца понять, что происходит.
Два афинянина пришпорили коней и подъехали к валу.
— Люди Ифомы! — прокричал офицер, который разговаривал с царем. — Ваш город потерян, но дельфийский бог пожелал, чтобы вам была предоставлена новая родина. Благодаря добродетели ваших монархов, Архидама, сына Зевскидама, и Плистарха, сына Леонида, и щедрости афинян, которые послали нас, чтобы сопровождать вас туда, люди Ифомы, вы свободны!
Приглушенный шум голосов нарастал по мере того, как илоты, стоявшие совсем близко к афинянам повторяли то, что они слышали, остальным.
— Вы свободны! — прокричал афинский офицер еще раз.
Шум голосов продолжал нарастать, пока не перешел в неудержимый крик. Илоты бросились обнимать друг друга, как безумные. Некоторые падали на колени, воздевая руки к небу, глаза их были полны слез. Другие бегали среди рядов, пронзительно крича, а остальные уже сорвались с места, догоняя беженцев, уходящих под охраной людей Караса, чтобы сообщить им поразительную новость.
Когда волнение, наконец, улеглось, они построились в длинную колонну, следующую за афинскими конными офицерами, направляющимися по дороге, ведущей к морю. К середине дня они догнали группу Караса, уже ослабленную долгим маршем.
Люди были вне себя от радости, услышав невероятную новость, которую сообщили конные гонцы, быстро догнавшие их.
Когда голова колонны достигла берегов Памиса, Карас отдал приказ разбить лагерь. Сразу же он обратился к афинским офицерам.
— Благодарю вас, — сказал он, вытирая потный лоб и протягивая руку, — от имени этого несчастного народа, который удалось вырвать из лап верной смерти, когда больше уже не оставалось никакой надежды. Наш вождь расскажет вам о том, что происходило прошлой ночью.
Оба офицера удивленно посмотрели друг на друга.
— Мы не встретили вашего вождя, хотя и наслышаны о нем, и были бы рады поговорить с ним.
Карас нахмурился, внезапно осознав, что он не видел Клейдемоса с тех пор, как он первым бросился в атаку. Он быстро извинился и побежал по лагерю, расспрашивая всех встречных, не видели ли они его, но очень скоро он убедился, что Клейдемоса среди них нет.
Воины, которые стояли на позициях крепостного вала, считали, что он отправился к передовому отряду часовых, передовой отряд часовых был уверен, что он остался сзади.
Карас собрал всех вождей и приказал им следовать за афинянами; сам он должен вернуться и поискать Клейдемоса на поле битвы.
Он нашел коня и погнал его к тропе, по которой они только что пришли.
Солнце уже начинало садиться. Он прибыл к подножию Ифомы в сумерках и спрыгнул на землю, отпуская лошадь попастись.
Покинутое поле боя было усеяно трупами. Спартанцы уже ушли, забрав своих павших с собой. Он судорожно начал искать своего друга, переворачивая тела одно за другим, внимательно рассматривая их обезображенные ранами лица.
Клейдемоса нигде не было.
Обезумев от горя, Карас поднялся на склоны горы, когда солнце бросало свои последние лучи кровавого света на землю.
Стояла могильная тишина, нарушаемая лишь криками ворон, которые жадно кружили над своей мрачной трапезой.
Распахнутые ворота в черных стенах Ифомы с высоты неподвижно разглядывали его, как темные глазницы черепа.
Карас остановился, чтобы перевести дыхание на склоне горы, полуживой от напряжения и усталости.
Он посмотрел вниз на долину, на которую уже легла тень: она была совершенно безлюдна. Он поднес руки ко рту и изо всех сил начал кричать, зовя Клейдемоса, но ему отвечало только далекое эхо.
Он упал на землю, сердце наполнилось отчаянием. Силы покинули его…
Но когда он уже в полной печали, решил, что нужно вернуться обратно ко всем остальным, он заметил, что справа что-то тускло мерцает на расстоянии не более десяти шагов от него.
Он поднялся на ноги, чтобы лучше рассмотреть, что там такое.
Это были глаза, сияющие в ночи, — желтые глаза огромного серого волка. Животное двинулось в его сторону, поднимая морду, словно обнюхивая его, и затем испустило протяжный вой.
Оно уходило по гребню горы, то и дело останавливаясь и оборачиваясь.
Карас набрался храбрости и пошел за ним, пока животное не остановилось у огромного опаленного оливкового дерева, подобного страдающему созданию, длани которого были умоляюще протянуты к небу.
Там, за скалой волк исчез. Карас побежал к дереву, из-под его ног вниз скатывались с грохотом потоки мелких камней.
Когда он подбежал к дереву, его удивлению не было предела. Там, на кривых шишковатых корнях лежали величественные доспехи Клейдемоса, сверкающие и окровавленные: легендарная кираса, лук из рога, огромный щит, меч с янтарным эфесом и шлем, увенчанный клыками волка.
Великан упал на колени, проливая горячие слезы. Он уперся сжатыми кулаками в пыль и неподвижно застыл в этом положении, пока не услышал вой волка, прокатившийся эхом по долине.
Тогда Карас встряхнулся, собрал все доспехи, — один предмет за другим, — и начал спускаться по склону вниз.
Он добрался до долины и вышел на берег небольшого ручья, где люди Ифомы сразу после прибытия из Лаконии брали воду. В этих прозрачных водах он вымыл кирасу, меч и щит.
Затем он позвал лошадь и погрузил доспехи ей на спину, накрывая их своим плащом.
И, наконец, Карас двинулся на восток, в сторону горы Тайгет, чтобы вернуть доспехи и оружие туда, откуда они были взяты.
Однажды, когда он будет нужен своему народу, Талос, по прозванию Волк, вернется снова.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
Спартанское общество, по описанию авторов пятого века до нашей эры, представляло собой самый архаичный и противоречивый общественный строй, который только можно себе представить.
Правил там не один, а сразу два царя, — обстоятельство, которое объяснялось различным образом, хотя до сих пор и не появилось совершенно убедительных гипотез.
Теоретически, эти два царя были верховной властью; но фактически они подвергались контролю со стороны исполнительного органа, представленного пятью эфорами («инспекторами»). Любой царь, будучи сильной личностью, имел тенденцию создавать межведомственные конфликты, как со своим соправителем-царем, так и с другими властными органами, что часто приводило к опустошительным последствиям.
Полноправные горожане мужского пола, пользовавшиеся всеми правами, так называемые «равные» или «спартиаты», принадлежали к замкнутому кругу семей. Они встречались на общем собрании, называемом «апелла», имеющем лишь совещательный голос. Все свое время они проводили, занимаясь лишь одним: военным делом и физическими тренировками.
Воспитанные с раннего детства за пределами родного дома в группах «товарищей по обеденному столу» в своей сисситии, они, как предполагалось, должны были проходить обучение на выживание в лесу без поддержки или помощи любого вида. Эти объединения подростков вели себя как стаи хищников; им разрешалось воровать у илотов, убивать или терроризировать их, считая рабов низшим классом.
Их вылазки назывались криптии, ими могли руководить или подстрекать их политические власти с целью создания и поддержания постоянного давления на илотов, которые время от времени пытались восстановить свою свободу путем бунтов или мятежей, которые всегда подавлялись, утопая в крови.
Хотя спартанское общество и было полностью военизировано, политика, проводимая в городе, обычно была миролюбивой, потому что война стала такой роскошью, которую они не могли себе позволить. Если семья равных вымирала, ее нельзя было заменить.
В дополнение к этому, в связи с тем, что каждой семье выделялся ограниченный (и равный) надел земли, рождаемость в них строго контролировалась с тем, чтобы поместья оставались целыми и неделимыми. За длительное время такая самоубийственная демографическая политика привела к вымиранию «спартиатов», их ряды постоянно сокращались также в результате потерь на полях сражений и увеличения числа браков среди ближайших родственников.
Когда в 198 году нашей эры римский император Септимий Север обратился к спартиатам с просьбой принять участие в войне против парфян (очевидно, в целях пропаганды), он увидел перед собой лишь несколько изможденных слабых существ.
Спартанская навязчивая идея о сохранении своей численности уже хорошо отражена в мифологии, когда войны в Мессении (седьмой век до нашей эры) удерживали воинов вдали от дома в течение многих лет.
Правил там не один, а сразу два царя, — обстоятельство, которое объяснялось различным образом, хотя до сих пор и не появилось совершенно убедительных гипотез.
Теоретически, эти два царя были верховной властью; но фактически они подвергались контролю со стороны исполнительного органа, представленного пятью эфорами («инспекторами»). Любой царь, будучи сильной личностью, имел тенденцию создавать межведомственные конфликты, как со своим соправителем-царем, так и с другими властными органами, что часто приводило к опустошительным последствиям.
Полноправные горожане мужского пола, пользовавшиеся всеми правами, так называемые «равные» или «спартиаты», принадлежали к замкнутому кругу семей. Они встречались на общем собрании, называемом «апелла», имеющем лишь совещательный голос. Все свое время они проводили, занимаясь лишь одним: военным делом и физическими тренировками.
Воспитанные с раннего детства за пределами родного дома в группах «товарищей по обеденному столу» в своей сисситии, они, как предполагалось, должны были проходить обучение на выживание в лесу без поддержки или помощи любого вида. Эти объединения подростков вели себя как стаи хищников; им разрешалось воровать у илотов, убивать или терроризировать их, считая рабов низшим классом.
Их вылазки назывались криптии, ими могли руководить или подстрекать их политические власти с целью создания и поддержания постоянного давления на илотов, которые время от времени пытались восстановить свою свободу путем бунтов или мятежей, которые всегда подавлялись, утопая в крови.
Хотя спартанское общество и было полностью военизировано, политика, проводимая в городе, обычно была миролюбивой, потому что война стала такой роскошью, которую они не могли себе позволить. Если семья равных вымирала, ее нельзя было заменить.
В дополнение к этому, в связи с тем, что каждой семье выделялся ограниченный (и равный) надел земли, рождаемость в них строго контролировалась с тем, чтобы поместья оставались целыми и неделимыми. За длительное время такая самоубийственная демографическая политика привела к вымиранию «спартиатов», их ряды постоянно сокращались также в результате потерь на полях сражений и увеличения числа браков среди ближайших родственников.
Когда в 198 году нашей эры римский император Септимий Север обратился к спартиатам с просьбой принять участие в войне против парфян (очевидно, в целях пропаганды), он увидел перед собой лишь несколько изможденных слабых существ.
Спартанская навязчивая идея о сохранении своей численности уже хорошо отражена в мифологии, когда войны в Мессении (седьмой век до нашей эры) удерживали воинов вдали от дома в течение многих лет.