Страница:
— Ты абсолютно уверен в том, что говоришь? — нетерпеливо спросил Клейдемос.
— Я сказал тебе правду, господин. Но ты можешь проверить это сам, не стоит слишком беспокоиться.
— Спасибо, — ответил Клейдемос. — Иди к дому, возьми с собой мои вещи. Я вскоре присоединюсь к тебе.
Как только слуга ушел, Клейдемос тщательно осмотрел надпись. Было очевидно, что последние строки добавлены позже. Почерк был другой. Четыре первые строки располагались прямо по центру камня. А две другие были написаны так низко, что почти доходили до нижнего края камня. Не было необходимости задавать вопросы другим рабочим.
Но кто же добавил эти слова? И каков дар, который упомянут здесь. Казалось, что это сообщение очень важное и имеет особый смысл. Ему нужно выяснить, к кому обращены эти слова, каков их смысл и значение.
Илот был в конюшне, приготавливая корм и место для осла. Клейдемос пошел к дому. Дубовая дверь открылась с трудом и скрипом на своих проржавевших петлях. Внутреннее убранство представляло собой картину полного запустения: потолок атриума сплошь закрывала паутина, на всем лежал толстый слой пыли. Огромные крысы поспешно разбегались при приближении Клейдемоса. Герои Клеомениды в нишах также были покрыты пылью и нитями паутины.
Он пошел в другие комнаты, увидел то, что когда-то было родительской спальней. Все, что осталось от огромной кровати, представляло собой раму из массивного дуба; матрацы и покрывала были разорваны мышами на гнезда. Он услышал шаги в атриуме: пришел слуга, чтобы получить указания.
— Я хочу, чтобы этот дом был убран и восстановлен в его прежнем величии; я хочу здесь жить, — сказал ему Клейдемос. — Когда все будет в порядке, я позову женщину, которая вырастила меня в горах как сына вашего народа. Как тебя зовут? — спросил он пожилого слугу.
— Алес, господин.
— Ты знаешь, о ком я говорю?
— Знаю, господин. Ты говоришь о дочери Критолаоса. Твоя история хорошо известна в этом городе.
— Понимаю, что известна, — ответил Клейдемос. — Сегодня ночью я буду спать здесь, в атриуме.
Он работал весь день рядом с Алесом и другими слугами, которых он вызвал с полей. Как только стало смеркаться, в центре атриума развели огонь и зажгли жертвенные лампы. Клейдемос почувствовал, словно он вернулся в свой старинный родной дом. Он сел рядом с очагом около старого слуги, который сопровождал его.
— Сколько тебе лет? — спросил Клейдемос.
— Более семидесяти, господин.
— Сколько времени ты служил в этом доме?
— Со дня рождения, как и мой отец до меня, и его отец до него.
— Ты прожил много лет с Аристархом, господином этого дома, да?
— Да, господин. И пока я был полон сил, я сопровождал его на войну в качестве личного слуги.
— Расскажи мне о нем. Какой он был человек?
— Он был великий воин, но не только; храбрых воинов много в этой земле. Он был справедливый человек, и щедрый, и он всегда мог положиться на нас. — Он встал, чтобы подбросить дрова в огонь, затем снова сел и заговорил тихим голосом: — Наш народ не любит спартанцев, господин.
— Я знаю, Алес, я жил с твоим народом.
— Они пустые раковины из железа и бронзы; у них нет души.
— Ты отважный, раз так разговариваешь с командующим четвертого батальона равных.
— Но твой отец был настоящий человек, никто из нас никогда не подвергался избиению и не страдал от унижения от его руки.
— А что ты думаешь обо мне?
— Ты, действительно, хочешь узнать мои мысли?
— Да, хочу. Говори свободно.
— Голос твоей крови нельзя заставить молчать. Предсказано, что ты должен вернуться туда, откуда ты пришел. Только тебе известны секреты твоей души, но я верю, что наследие Критолаоса также не потеряно. Последние красные угольки долго тлеют под золой, глупые люди верят, что они погасли, но когда ветер снова начинает дуть, пламя вспыхивает вновь, оживая.
Клейдемос опустил глаза.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, старик.
— Господин, среди твоих слуг есть такие, кто, в результате страшной нужды или страха, превратились в глаза и уши могущественных господ, которые угнетают наш народ. Берегись их; я назову тебе их имена. Что же до меня, то я хорошо знал Критолаоса и всегда высоко ценил его, а также любил твоего отца Аристарха. Ты дерево, корни которого на двух различных полях, но я возделывал оба поля с любовью. Могу привести тебе и доказательства этого, если желаешь. Ты вступил во владение домом, в котором родился, и чтишь память своего отца, такого знаменитого и такого несчастного. Именно так. Но дорога, по которой ты пойдешь, возможно, еще скрыта даже от тебя, и только боги могут открыть ее.
Клейдемос поднялся на ноги и посмотрел на огонь.
— Боги знают дорогу, которую мы должны выбрать, — сказал он, пристально глядя на языки пламени, весело танцующие в очаге. — Завтра ты пойдешь в горы и приведешь женщину, которая была моей матерью в течение двадцати лет, далеких для меня. Ты скажешь ей, что я не переставал думать о ней, что только мое предназначение удерживало меня вдали от нее… что я жду ее с сыновней любовью.
— На рассвете я уже буду в пути, — сказал слуга, вставая, — а теперь с твоего разрешения, я удаляюсь.
— Да, ступай, — сказал Клейдемос. — И пусть боги даруют тебе спокойную ночь.
Алес увел осла на конюшню.
— Мама! — наконец выдохнул Клейдемос. — Мама, сколько времени прошло с тех пор? Твои волосы… все поседели.
Он гладил ее по голове, по лицу, затем прижал к себе в крепких объятиях. Ее горячие слезы намочили ему лицо, затем раздался ее дрожащий голос:
— Сын, боги добры, если они приберегли для меня этот день. С тех самых пор, как ты ушел, каждый вечер перед тем, как закрыть дверь, я смотрела на дорогу, идущую с равнин, надеясь увидеть, как ты поднимаешься в горы.
— О, мама! — ответил Клейдемос. — Именно ты, старая, усталая, такая, какая ты на самом деле, должна была сама придти ко мне, чтобы присматривать за мной.
Он обнял ее за плечи и пошел вместе с ней к дому. Они вошли в дом, и в уединении огромного безмолвного дворца выплеснули все чувства, которые так долго были скрыты в глубине их сердец, они рыдали от счастья, молча глядя друг на друга, не произнося ни слова.
Клейдемос понял, что губы его матери больше не произносят имя «Талос», которое он ожидал услышать от нее.
Она звала его «сын», ее душа была переполнена этим словом, которое для нее было драгоценнее самой жизни. Но имя «Талос» оставалось внутри нее, как память, которую она ревностно охраняла, словно ожидая, что события пойдут своим собственным путем.
У Клейдемоса накопилось столько вопросов, которые он должен задать ей, но ему не хватало смелости спросить ее: что случилось с Антинеей, есть ли известия от Караса? Он исчез так надолго, не имея возможности послать весточку о себе. Как могла сохраниться живой память о Талосе у тех, кого он любил?
Мать заговорила первой, до того, как он мог спросить ее о чем-нибудь:
— У тебя есть женщина?
— У меня было их много за годы моего отсутствия здесь, но я никогда не любил ни одну из них, поэтому я одинок.
— Тебе почти тридцать, мой сын. Тебе известно, что, когда равные достигают этого возраста, обычно они выбирают жену.
— Мама, я всегда любил Антинею, как вообще я могу выбрать другую женщину?
— Послушай меня: Антинея принадлежит нашему народу, а тебе хорошо известно, что…
— Где она? Мама, скажи мне, где она. Я должен знать!
— Зачем? Ты можешь сделать ее только своей наложницей, конечно не женой. Город не позволит угаснуть имени и роду Клеоменидов. Неужели ты не понимаешь, что именно поэтому тебе был возвращен дом твоих отцов. Если ты сам не сможешь сделать выбор, то старейшины воспользуются исключительным правом и выберут девственницу из благородного семейства, которую доставят в твой дом с тем, чтобы она стала твоей женой. Если пожелаешь, то сначала ты сможешь посмотреть, как она занимается в палестре с обнаженными бедрами…
— Никогда, — закричал Клейдемос, нахмурясь. — Никто не может принудить меня…
— Правильно, никто не может заставить тебя жениться. Но, тем не менее, они положат ее к тебе в постель, чтобы ты отложил семя Клеоменидов в ее чрево. О, сын, ты так долго отсутствовал! Сейчас я понимаю, что ты даже не знаешь всех обычаев этого города.
Спарта всегда находится в страхе, что число равных уменьшается, и озабочена этим. Есть и такие спартиаты, которые не знают своих отцов, хотя видят их ежедневно. Мужчины, не способные иметь сыновей, заставляют своих жен забеременеть от знаменитых воинов, чтобы обеспечить сильное и здоровое потомство для самих себя, точно так же, как мы приводим кобылу к самому сильному жеребцу, чтобы улучшить породу наших лошадей. Город не может допустить ни уменьшения количества равных, ни вымирания семей равных, особенно во времена, когда снижается рождаемость. Вот почему ты не можешь думать о воссоединении с Антинеей.
Клейдемос молчал, его сердце было разбито. Его жизнь была проклята: но хотя тогда, в тот день, во Фракии он и собирался положить конец своему существованию, сейчас он решил не склонять головы перед лицом превратностей судьбы, даже если трудности и кажутся непреодолимыми.
— Мама, — промолвил он, — я хочу, чтобы ты рассказала мне, что ты знаешь об Антинее, даже если то, что ты скажешь, и причинит мне боль. Я знаю, как нужно действовать, когда придет время.
— Все, что я знаю об Антинее, рассказал мне Карас. Она живет с отцом Пелиасом в Мессении на расстоянии трехдневного путешествия от наших мест. Пелиас стар и слаб, Антинея — его единственная опора. Их хозяин Крафиппос умер три года тому назад, его сын погиб в бою во время войны в Азии. Доход от его хозяйства теперь поступает в город, но вызвать их обратно и приписать в услужение другой семье здесь невозможно. Также могу сказать тебе еще и то, — так как ты хочешь это знать, — что Антинея никогда не забывала тебя и не вступила в союз с другим мужчиной. Любовь к отцу также удерживала ее от этого шага. Если бы она вышла замуж, ей бы пришлось покинуть старика Пелиаса, оставив всю работу в поле и в доме на него одного, с чем он ни за что не сможет справиться. Если бы это произошло, конечно, его бы освободили от всех обязанностей, и он бы умер в полной нищете.
— А Карас, мама, расскажи мне о нем. Где он теперь, когда ты видела его в последний раз?
— Все эти годы Карас был моей единственной поддержкой и опорой, хотя временами он и исчезал на целые месяцы. Но это не представляло для меня никаких дополнительных трудностей, люди гор всегда помнили Критолаоса, и я никогда ни в чем не нуждалась. К сожалению, я ничего не слышала от Караса за последние три месяца и даже немного больше. Никто не знает, куда он делся. Я расспрашивала пастухов и крестьян, приходивших с равнин, но никто ничего не мог мне сказать. Сначала я не беспокоилась, потому что и раньше он уходил из своей лачуги там, на верхнем ручье, но время идет, и я начинаю волноваться; когда он исчезал так надолго, он всегда сообщал мне.
— А он знал, что я вернулся? — спросил Клейдемос, внезапно забеспокоившись.
— Он определенно знал. Именно он и рассказал мне об этом. Он сказал, что я скоро обниму тебя; он сказал, что перевернет весь город с ног на голову, чтобы найти тебя!
— Я в этом уверен! — воскликнул Клейдемос, неожиданно улыбаясь вопреки себе. — Но, если правда, что он искал меня, то это никак не объясняет его исчезновение. Мама, в моей голове рой мыслей; мне нужно время, чтобы разобраться в них. С тех пор, как я был еще мальчишкой, я всегда чувствовал, что меня окружают загадочные и таинственные события и происшествия. Начиная с той ночи, когда Критолаос взял меня с собой в лес… Ты знаешь об этом, разве нет, мама? — Женщина кивнула, опустив глаза. — Довольно странно… Критолаос никогда не разговаривал со мной открыто; он никогда точно не говорил мне, что он хочет от меня, что я должен сделать. А когда он умер, появился Карас. Он стал моим учителем, каким раньше был Критолаос. Не один раз он показывал мне путь, но никогда не говорил, куда ведет эта дорога; куда точно должен я направиться.
Могу сказать тебе, мама, что не знаю, кто он в действительности. Но я знаю точно, что Критолаос перед смертью разговаривал с ним, он знает тайну проклятого меча, он знает, где находится оружие царя Аристодема. Пришло время, когда я должен определить свою судьбу: Карас вернется, и тогда я буду знать. На все вопросы, которые я задавал себе в течение многих лет, пытаясь вспомнить взгляды, слова, жесты… я должен получить ответ. А ты мама? Ты тоже что-нибудь скрываешь от меня?
— О нет, сын мой, я всегда рассказывала тебе все, даже сейчас я рассказала тебе все, что знала. У нашего народа принято, что все решают мужчины, и никогда — женщины; они заботятся обо всем, что включает в себя общее благополучие дома. Но я уверена, что однажды Карас вернется, и в тот день все мы узнаем, что мы должны сделать.
— Мама, — сказал Клейдемос, — я покинул горы десять лет тому назад, чтобы найти свой путь, но судьба, к сожалению, не позволила мне преуспеть в моем поиске. Хотя я и узнал многое другое. Многое. Что было неизвестно мне, сейчас ясно и понятно: те, кто бросили меня еще малышом, любили меня, хотя законы города никогда не позволяли им проявлять свою любовь. Мой брат, Бритос, в душе был искренний и щедрый человек, он тоже любил меня. Я встретил Павсания, одного из самых замечательных людей Эллады, я узнал, в чем заключалась его мечта: я думал, что он сделает возможным, чтобы я спас свою спартанскую кровь, освобождая из долгого рабства народ Критолаоса.
Сейчас я в растерянности, потому что я остался один. Я не знаю, кому я могу доверять среди равных Спарты, я не уверен также, что могу доверять илотам, окружающим меня. Мне рассказали, что некоторых из них принудили или убедили шпионить за мной в пользу эфоров и старейшин. Мама, сейчас, когда ты здесь, скажи мне, кто среди народа гор против меня, а кто со мной.
— Трудно и сложно ответить на те вопросы, которые ты задал мне, мой сын, — ответила женщина, — возможно, потому что есть и такие, кто любят Талоса-волка, но ненавидят Клейдемоса-дракона.
Клейдемос встал и пристально посмотрел на нее неподвижным взглядом.
— Я то, что я есть, мать! Боги дали мне два рождения, двух матерей и два имени. Они сделали меня сыном двух заклятых врагов, я не буду больше ни рыдать, ни склонять свою голову. — Его глаза засверкали, хотя он и помрачнел, голос был твердый и решительный. — Боги должны указать мне мой путь! Что же касается людей, то те, кто знают меня, понимают, что я не способен на двуличие и предательство. Они знают, что я страдал, как собака, и не боюсь смерти.
Мне только нужно знать, если бы только ты могла сказать мне это, кого я должен остерегаться и с кем можно говорить, не опасаясь предательства. В этом доме у меня есть слуга, его зовут Алес…
— Я хорошо его знаю, можешь полностью доверять ему, без опасений. Именно он предупредил нас, чтобы мы были настороже, когда криптии нанесли нам визит той ужасной ночью. Карасу никогда бы не удалось принести Бритосу доспехи его отца без помощи Алеса. Он один из старейшин нашего народа, и люди прислушиваются к его словам.
— Он рассказал мне, как верно служил моему отцу Аристарху, что он был преданно и искренне привязан к моей спартанской семье.
— Можешь поверить ему. Он мудрый человек, он любит храбрость и правду везде, где бы они ни встречались. Возможно, он сможет понять тебя лучше кого-либо, потому что он знал и Критолаоса, и Аристарха.
— А как же ты, мама? Ты можешь понять меня?
— Боги пожелали, чтобы у меня не было своих детей, — ответила она, поднимая седую голову, — но, мой сын — ты… ты — мой сын…
Ее серые глаза наполнились слезами.
Короткий зимний день подходил концу, тень горы опустилась на дом Клеоменидов, как гигантская лапа. Она протянулась по равнине, над домами, над ледяными водами Еврота. Она невидимкой прокралась между домами Спарты, пока не поглотила акрополь и гордые стены Дома Бронзы.
Все главные илоты, представляющие народ гор и народ равнин, встречались на заброшенной мельнице около мыса Тенар.
Он хотел найти среди них человека, которого он пытал и лишил глаза в подземном застенке Дома Совета.
У них были приказы истребить всех вместе; говорили, что рабы готовили бунт. Ни один из них не должен уйти живым, чтобы, наконец, илоты поняли, что нет никакой надежды на получение свободы. Они обречены на вечное рабство.
Он подал сигнал и пронесся галопом по темным улицам Киносуры, и далее поскакал к дороге на Амиклы, и отряд всадников следовал за ним.
Была почти полночь, когда он остановил своих людей у подножья холма, на котором стояла заброшенная мельница.
Операция проходила удачно, луны не было видно, в темноте его людям удалось успешно подкрасться к строению. Они могли бы окружить его, оставаясь незамеченными. Но когда он подал команду спешиться, залаяла собака, за ней другая, и так, пока вся местность не огласилась собачьим лаем, эхом разносившимся по округе.
У илотов с собой были пастушьи собаки, они тревожно залаяли, подавая сигнал опасности. Лошади заартачились, забили копытами по земле и заржали.
Их всадники от неожиданности почти потеряли возможность управлять скакунами.
— Пусть идут! — закричал офицер. — Мы окружим их позднее. А сейчас — вперед, не дайте им улизнуть!
В это время уже предупрежденные шумом илоты уходили из строения в противоположном направлении, ища в темноте убежища, но место, выбранное ими, было покинутое и бесплодное, — скалистая южная оконечность Пелопоннеса, выступающая в море и обдуваемая со всех сторон ветрами.
Совсем не далеко от них, на самом конце мыса возвышался храм Посейдона Эносигея, морского божества, призванного охранять мореплавателей, когда они огибали мыс Тенар, увенчанный огромными скалами.
Беглецы кинулись в священное строение, чтобы найти там убежище, но их мечты на спасение оказались тщетными: подошли солдаты криптии и быстро окружили священную колоннаду.
Илоты отошли к алтарю и оставались там, как просители, вверяющие свои жизни в руки бога, умоляющие о защите. Спартанцы колебались, глядя на них, и повернулись к офицеру, ожидая приказа.
Но он вытащил свой меч и приказал наступать. Воины ринулись на невооруженных людей и жестоко убили их. Мечи неумолимо опускались, безжалостно погружаясь в клубок тел, ломая кости, пронзая обнаженные груди.
Кровь струилась и растекалась по священному камню алтаря. Колоннада храма огласилась отчаянными воплями и проклятиями, смешанными с бешеным лаем собак и ржанием лошадей, которые в ужасе убегали в ночь.
Офицер вошел в храм и вышел с двумя горящими факелами, чтобы осветить участок земли. Картина, представшая перед ним, была настолько ужасной, что, хотя он был и приучен к виду крови, он почувствовал, что у него начинается рвота. В темноте, его люди убивали не с точностью воинов, а с жестокостью мясников.
Он повернулся, отворачиваясь от кровавой бойни, и приказал своим людям уходить. Эспланада храма снова погрузилась в великое безмолвие. Два факела, брошенные на землю, шипели и испускали неровное сияние.
В кровавом ореоле появилась черная фигура. Угасающее пламя осветило бородатое лицо, плотно сжатые челюсти, бычий лоб с глубокими морщинами. Ниже лба сверкал единственный глаз, бросая зловещие взгляды, подобные не совсем угасшим тлеющим красным уголькам.
В ту ночь в горах волки выли и выли, и люди Тайгета недоумевали, ведь время гона еще не пришло. Но старики просыпались от этого траурного хора, чувствуя, как их сердца превращаются в камень. Они знали, что на их народ обрушилась катастрофа, и в темноте вытирали горькие слезы.
ГЛАВА 8
— Я сказал тебе правду, господин. Но ты можешь проверить это сам, не стоит слишком беспокоиться.
— Спасибо, — ответил Клейдемос. — Иди к дому, возьми с собой мои вещи. Я вскоре присоединюсь к тебе.
Как только слуга ушел, Клейдемос тщательно осмотрел надпись. Было очевидно, что последние строки добавлены позже. Почерк был другой. Четыре первые строки располагались прямо по центру камня. А две другие были написаны так низко, что почти доходили до нижнего края камня. Не было необходимости задавать вопросы другим рабочим.
Но кто же добавил эти слова? И каков дар, который упомянут здесь. Казалось, что это сообщение очень важное и имеет особый смысл. Ему нужно выяснить, к кому обращены эти слова, каков их смысл и значение.
Илот был в конюшне, приготавливая корм и место для осла. Клейдемос пошел к дому. Дубовая дверь открылась с трудом и скрипом на своих проржавевших петлях. Внутреннее убранство представляло собой картину полного запустения: потолок атриума сплошь закрывала паутина, на всем лежал толстый слой пыли. Огромные крысы поспешно разбегались при приближении Клейдемоса. Герои Клеомениды в нишах также были покрыты пылью и нитями паутины.
Он пошел в другие комнаты, увидел то, что когда-то было родительской спальней. Все, что осталось от огромной кровати, представляло собой раму из массивного дуба; матрацы и покрывала были разорваны мышами на гнезда. Он услышал шаги в атриуме: пришел слуга, чтобы получить указания.
— Я хочу, чтобы этот дом был убран и восстановлен в его прежнем величии; я хочу здесь жить, — сказал ему Клейдемос. — Когда все будет в порядке, я позову женщину, которая вырастила меня в горах как сына вашего народа. Как тебя зовут? — спросил он пожилого слугу.
— Алес, господин.
— Ты знаешь, о ком я говорю?
— Знаю, господин. Ты говоришь о дочери Критолаоса. Твоя история хорошо известна в этом городе.
— Понимаю, что известна, — ответил Клейдемос. — Сегодня ночью я буду спать здесь, в атриуме.
Он работал весь день рядом с Алесом и другими слугами, которых он вызвал с полей. Как только стало смеркаться, в центре атриума развели огонь и зажгли жертвенные лампы. Клейдемос почувствовал, словно он вернулся в свой старинный родной дом. Он сел рядом с очагом около старого слуги, который сопровождал его.
— Сколько тебе лет? — спросил Клейдемос.
— Более семидесяти, господин.
— Сколько времени ты служил в этом доме?
— Со дня рождения, как и мой отец до меня, и его отец до него.
— Ты прожил много лет с Аристархом, господином этого дома, да?
— Да, господин. И пока я был полон сил, я сопровождал его на войну в качестве личного слуги.
— Расскажи мне о нем. Какой он был человек?
— Он был великий воин, но не только; храбрых воинов много в этой земле. Он был справедливый человек, и щедрый, и он всегда мог положиться на нас. — Он встал, чтобы подбросить дрова в огонь, затем снова сел и заговорил тихим голосом: — Наш народ не любит спартанцев, господин.
— Я знаю, Алес, я жил с твоим народом.
— Они пустые раковины из железа и бронзы; у них нет души.
— Ты отважный, раз так разговариваешь с командующим четвертого батальона равных.
— Но твой отец был настоящий человек, никто из нас никогда не подвергался избиению и не страдал от унижения от его руки.
— А что ты думаешь обо мне?
— Ты, действительно, хочешь узнать мои мысли?
— Да, хочу. Говори свободно.
— Голос твоей крови нельзя заставить молчать. Предсказано, что ты должен вернуться туда, откуда ты пришел. Только тебе известны секреты твоей души, но я верю, что наследие Критолаоса также не потеряно. Последние красные угольки долго тлеют под золой, глупые люди верят, что они погасли, но когда ветер снова начинает дуть, пламя вспыхивает вновь, оживая.
Клейдемос опустил глаза.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, старик.
— Господин, среди твоих слуг есть такие, кто, в результате страшной нужды или страха, превратились в глаза и уши могущественных господ, которые угнетают наш народ. Берегись их; я назову тебе их имена. Что же до меня, то я хорошо знал Критолаоса и всегда высоко ценил его, а также любил твоего отца Аристарха. Ты дерево, корни которого на двух различных полях, но я возделывал оба поля с любовью. Могу привести тебе и доказательства этого, если желаешь. Ты вступил во владение домом, в котором родился, и чтишь память своего отца, такого знаменитого и такого несчастного. Именно так. Но дорога, по которой ты пойдешь, возможно, еще скрыта даже от тебя, и только боги могут открыть ее.
Клейдемос поднялся на ноги и посмотрел на огонь.
— Боги знают дорогу, которую мы должны выбрать, — сказал он, пристально глядя на языки пламени, весело танцующие в очаге. — Завтра ты пойдешь в горы и приведешь женщину, которая была моей матерью в течение двадцати лет, далеких для меня. Ты скажешь ей, что я не переставал думать о ней, что только мое предназначение удерживало меня вдали от нее… что я жду ее с сыновней любовью.
— На рассвете я уже буду в пути, — сказал слуга, вставая, — а теперь с твоего разрешения, я удаляюсь.
— Да, ступай, — сказал Клейдемос. — И пусть боги даруют тебе спокойную ночь.
***
Он увидел ее издалека, верхом на ослике, которого Алес вел за поводья, он сразу же узнал ее. Он бросил на землю серп, которым срезал сорняки на дворе, и побежал по возможности быстрее, хотя его хромая нога страшно болела из-за смены времени года. Но никакая боль не могла остановить его в этот момент. Он поднял ее с вьючного седла и держал ее на руках, не способный произнести ни единого слова.Алес увел осла на конюшню.
— Мама! — наконец выдохнул Клейдемос. — Мама, сколько времени прошло с тех пор? Твои волосы… все поседели.
Он гладил ее по голове, по лицу, затем прижал к себе в крепких объятиях. Ее горячие слезы намочили ему лицо, затем раздался ее дрожащий голос:
— Сын, боги добры, если они приберегли для меня этот день. С тех самых пор, как ты ушел, каждый вечер перед тем, как закрыть дверь, я смотрела на дорогу, идущую с равнин, надеясь увидеть, как ты поднимаешься в горы.
— О, мама! — ответил Клейдемос. — Именно ты, старая, усталая, такая, какая ты на самом деле, должна была сама придти ко мне, чтобы присматривать за мной.
Он обнял ее за плечи и пошел вместе с ней к дому. Они вошли в дом, и в уединении огромного безмолвного дворца выплеснули все чувства, которые так долго были скрыты в глубине их сердец, они рыдали от счастья, молча глядя друг на друга, не произнося ни слова.
Клейдемос понял, что губы его матери больше не произносят имя «Талос», которое он ожидал услышать от нее.
Она звала его «сын», ее душа была переполнена этим словом, которое для нее было драгоценнее самой жизни. Но имя «Талос» оставалось внутри нее, как память, которую она ревностно охраняла, словно ожидая, что события пойдут своим собственным путем.
У Клейдемоса накопилось столько вопросов, которые он должен задать ей, но ему не хватало смелости спросить ее: что случилось с Антинеей, есть ли известия от Караса? Он исчез так надолго, не имея возможности послать весточку о себе. Как могла сохраниться живой память о Талосе у тех, кого он любил?
Мать заговорила первой, до того, как он мог спросить ее о чем-нибудь:
— У тебя есть женщина?
— У меня было их много за годы моего отсутствия здесь, но я никогда не любил ни одну из них, поэтому я одинок.
— Тебе почти тридцать, мой сын. Тебе известно, что, когда равные достигают этого возраста, обычно они выбирают жену.
— Мама, я всегда любил Антинею, как вообще я могу выбрать другую женщину?
— Послушай меня: Антинея принадлежит нашему народу, а тебе хорошо известно, что…
— Где она? Мама, скажи мне, где она. Я должен знать!
— Зачем? Ты можешь сделать ее только своей наложницей, конечно не женой. Город не позволит угаснуть имени и роду Клеоменидов. Неужели ты не понимаешь, что именно поэтому тебе был возвращен дом твоих отцов. Если ты сам не сможешь сделать выбор, то старейшины воспользуются исключительным правом и выберут девственницу из благородного семейства, которую доставят в твой дом с тем, чтобы она стала твоей женой. Если пожелаешь, то сначала ты сможешь посмотреть, как она занимается в палестре с обнаженными бедрами…
— Никогда, — закричал Клейдемос, нахмурясь. — Никто не может принудить меня…
— Правильно, никто не может заставить тебя жениться. Но, тем не менее, они положат ее к тебе в постель, чтобы ты отложил семя Клеоменидов в ее чрево. О, сын, ты так долго отсутствовал! Сейчас я понимаю, что ты даже не знаешь всех обычаев этого города.
Спарта всегда находится в страхе, что число равных уменьшается, и озабочена этим. Есть и такие спартиаты, которые не знают своих отцов, хотя видят их ежедневно. Мужчины, не способные иметь сыновей, заставляют своих жен забеременеть от знаменитых воинов, чтобы обеспечить сильное и здоровое потомство для самих себя, точно так же, как мы приводим кобылу к самому сильному жеребцу, чтобы улучшить породу наших лошадей. Город не может допустить ни уменьшения количества равных, ни вымирания семей равных, особенно во времена, когда снижается рождаемость. Вот почему ты не можешь думать о воссоединении с Антинеей.
Клейдемос молчал, его сердце было разбито. Его жизнь была проклята: но хотя тогда, в тот день, во Фракии он и собирался положить конец своему существованию, сейчас он решил не склонять головы перед лицом превратностей судьбы, даже если трудности и кажутся непреодолимыми.
— Мама, — промолвил он, — я хочу, чтобы ты рассказала мне, что ты знаешь об Антинее, даже если то, что ты скажешь, и причинит мне боль. Я знаю, как нужно действовать, когда придет время.
— Все, что я знаю об Антинее, рассказал мне Карас. Она живет с отцом Пелиасом в Мессении на расстоянии трехдневного путешествия от наших мест. Пелиас стар и слаб, Антинея — его единственная опора. Их хозяин Крафиппос умер три года тому назад, его сын погиб в бою во время войны в Азии. Доход от его хозяйства теперь поступает в город, но вызвать их обратно и приписать в услужение другой семье здесь невозможно. Также могу сказать тебе еще и то, — так как ты хочешь это знать, — что Антинея никогда не забывала тебя и не вступила в союз с другим мужчиной. Любовь к отцу также удерживала ее от этого шага. Если бы она вышла замуж, ей бы пришлось покинуть старика Пелиаса, оставив всю работу в поле и в доме на него одного, с чем он ни за что не сможет справиться. Если бы это произошло, конечно, его бы освободили от всех обязанностей, и он бы умер в полной нищете.
— А Карас, мама, расскажи мне о нем. Где он теперь, когда ты видела его в последний раз?
— Все эти годы Карас был моей единственной поддержкой и опорой, хотя временами он и исчезал на целые месяцы. Но это не представляло для меня никаких дополнительных трудностей, люди гор всегда помнили Критолаоса, и я никогда ни в чем не нуждалась. К сожалению, я ничего не слышала от Караса за последние три месяца и даже немного больше. Никто не знает, куда он делся. Я расспрашивала пастухов и крестьян, приходивших с равнин, но никто ничего не мог мне сказать. Сначала я не беспокоилась, потому что и раньше он уходил из своей лачуги там, на верхнем ручье, но время идет, и я начинаю волноваться; когда он исчезал так надолго, он всегда сообщал мне.
— А он знал, что я вернулся? — спросил Клейдемос, внезапно забеспокоившись.
— Он определенно знал. Именно он и рассказал мне об этом. Он сказал, что я скоро обниму тебя; он сказал, что перевернет весь город с ног на голову, чтобы найти тебя!
— Я в этом уверен! — воскликнул Клейдемос, неожиданно улыбаясь вопреки себе. — Но, если правда, что он искал меня, то это никак не объясняет его исчезновение. Мама, в моей голове рой мыслей; мне нужно время, чтобы разобраться в них. С тех пор, как я был еще мальчишкой, я всегда чувствовал, что меня окружают загадочные и таинственные события и происшествия. Начиная с той ночи, когда Критолаос взял меня с собой в лес… Ты знаешь об этом, разве нет, мама? — Женщина кивнула, опустив глаза. — Довольно странно… Критолаос никогда не разговаривал со мной открыто; он никогда точно не говорил мне, что он хочет от меня, что я должен сделать. А когда он умер, появился Карас. Он стал моим учителем, каким раньше был Критолаос. Не один раз он показывал мне путь, но никогда не говорил, куда ведет эта дорога; куда точно должен я направиться.
Могу сказать тебе, мама, что не знаю, кто он в действительности. Но я знаю точно, что Критолаос перед смертью разговаривал с ним, он знает тайну проклятого меча, он знает, где находится оружие царя Аристодема. Пришло время, когда я должен определить свою судьбу: Карас вернется, и тогда я буду знать. На все вопросы, которые я задавал себе в течение многих лет, пытаясь вспомнить взгляды, слова, жесты… я должен получить ответ. А ты мама? Ты тоже что-нибудь скрываешь от меня?
— О нет, сын мой, я всегда рассказывала тебе все, даже сейчас я рассказала тебе все, что знала. У нашего народа принято, что все решают мужчины, и никогда — женщины; они заботятся обо всем, что включает в себя общее благополучие дома. Но я уверена, что однажды Карас вернется, и в тот день все мы узнаем, что мы должны сделать.
— Мама, — сказал Клейдемос, — я покинул горы десять лет тому назад, чтобы найти свой путь, но судьба, к сожалению, не позволила мне преуспеть в моем поиске. Хотя я и узнал многое другое. Многое. Что было неизвестно мне, сейчас ясно и понятно: те, кто бросили меня еще малышом, любили меня, хотя законы города никогда не позволяли им проявлять свою любовь. Мой брат, Бритос, в душе был искренний и щедрый человек, он тоже любил меня. Я встретил Павсания, одного из самых замечательных людей Эллады, я узнал, в чем заключалась его мечта: я думал, что он сделает возможным, чтобы я спас свою спартанскую кровь, освобождая из долгого рабства народ Критолаоса.
Сейчас я в растерянности, потому что я остался один. Я не знаю, кому я могу доверять среди равных Спарты, я не уверен также, что могу доверять илотам, окружающим меня. Мне рассказали, что некоторых из них принудили или убедили шпионить за мной в пользу эфоров и старейшин. Мама, сейчас, когда ты здесь, скажи мне, кто среди народа гор против меня, а кто со мной.
— Трудно и сложно ответить на те вопросы, которые ты задал мне, мой сын, — ответила женщина, — возможно, потому что есть и такие, кто любят Талоса-волка, но ненавидят Клейдемоса-дракона.
Клейдемос встал и пристально посмотрел на нее неподвижным взглядом.
— Я то, что я есть, мать! Боги дали мне два рождения, двух матерей и два имени. Они сделали меня сыном двух заклятых врагов, я не буду больше ни рыдать, ни склонять свою голову. — Его глаза засверкали, хотя он и помрачнел, голос был твердый и решительный. — Боги должны указать мне мой путь! Что же касается людей, то те, кто знают меня, понимают, что я не способен на двуличие и предательство. Они знают, что я страдал, как собака, и не боюсь смерти.
Мне только нужно знать, если бы только ты могла сказать мне это, кого я должен остерегаться и с кем можно говорить, не опасаясь предательства. В этом доме у меня есть слуга, его зовут Алес…
— Я хорошо его знаю, можешь полностью доверять ему, без опасений. Именно он предупредил нас, чтобы мы были настороже, когда криптии нанесли нам визит той ужасной ночью. Карасу никогда бы не удалось принести Бритосу доспехи его отца без помощи Алеса. Он один из старейшин нашего народа, и люди прислушиваются к его словам.
— Он рассказал мне, как верно служил моему отцу Аристарху, что он был преданно и искренне привязан к моей спартанской семье.
— Можешь поверить ему. Он мудрый человек, он любит храбрость и правду везде, где бы они ни встречались. Возможно, он сможет понять тебя лучше кого-либо, потому что он знал и Критолаоса, и Аристарха.
— А как же ты, мама? Ты можешь понять меня?
— Боги пожелали, чтобы у меня не было своих детей, — ответила она, поднимая седую голову, — но, мой сын — ты… ты — мой сын…
Ее серые глаза наполнились слезами.
Короткий зимний день подходил концу, тень горы опустилась на дом Клеоменидов, как гигантская лапа. Она протянулась по равнине, над домами, над ледяными водами Еврота. Она невидимкой прокралась между домами Спарты, пока не поглотила акрополь и гордые стены Дома Бронзы.
***
В лунном свете офицер криптии инспектировал свой отряд: пятьдесят человек верхом на конях, легко вооруженные для быстрых, решительных действий.Все главные илоты, представляющие народ гор и народ равнин, встречались на заброшенной мельнице около мыса Тенар.
Он хотел найти среди них человека, которого он пытал и лишил глаза в подземном застенке Дома Совета.
У них были приказы истребить всех вместе; говорили, что рабы готовили бунт. Ни один из них не должен уйти живым, чтобы, наконец, илоты поняли, что нет никакой надежды на получение свободы. Они обречены на вечное рабство.
Он подал сигнал и пронесся галопом по темным улицам Киносуры, и далее поскакал к дороге на Амиклы, и отряд всадников следовал за ним.
Была почти полночь, когда он остановил своих людей у подножья холма, на котором стояла заброшенная мельница.
Операция проходила удачно, луны не было видно, в темноте его людям удалось успешно подкрасться к строению. Они могли бы окружить его, оставаясь незамеченными. Но когда он подал команду спешиться, залаяла собака, за ней другая, и так, пока вся местность не огласилась собачьим лаем, эхом разносившимся по округе.
У илотов с собой были пастушьи собаки, они тревожно залаяли, подавая сигнал опасности. Лошади заартачились, забили копытами по земле и заржали.
Их всадники от неожиданности почти потеряли возможность управлять скакунами.
— Пусть идут! — закричал офицер. — Мы окружим их позднее. А сейчас — вперед, не дайте им улизнуть!
В это время уже предупрежденные шумом илоты уходили из строения в противоположном направлении, ища в темноте убежища, но место, выбранное ими, было покинутое и бесплодное, — скалистая южная оконечность Пелопоннеса, выступающая в море и обдуваемая со всех сторон ветрами.
Совсем не далеко от них, на самом конце мыса возвышался храм Посейдона Эносигея, морского божества, призванного охранять мореплавателей, когда они огибали мыс Тенар, увенчанный огромными скалами.
Беглецы кинулись в священное строение, чтобы найти там убежище, но их мечты на спасение оказались тщетными: подошли солдаты криптии и быстро окружили священную колоннаду.
Илоты отошли к алтарю и оставались там, как просители, вверяющие свои жизни в руки бога, умоляющие о защите. Спартанцы колебались, глядя на них, и повернулись к офицеру, ожидая приказа.
Но он вытащил свой меч и приказал наступать. Воины ринулись на невооруженных людей и жестоко убили их. Мечи неумолимо опускались, безжалостно погружаясь в клубок тел, ломая кости, пронзая обнаженные груди.
Кровь струилась и растекалась по священному камню алтаря. Колоннада храма огласилась отчаянными воплями и проклятиями, смешанными с бешеным лаем собак и ржанием лошадей, которые в ужасе убегали в ночь.
Офицер вошел в храм и вышел с двумя горящими факелами, чтобы осветить участок земли. Картина, представшая перед ним, была настолько ужасной, что, хотя он был и приучен к виду крови, он почувствовал, что у него начинается рвота. В темноте, его люди убивали не с точностью воинов, а с жестокостью мясников.
Он повернулся, отворачиваясь от кровавой бойни, и приказал своим людям уходить. Эспланада храма снова погрузилась в великое безмолвие. Два факела, брошенные на землю, шипели и испускали неровное сияние.
В кровавом ореоле появилась черная фигура. Угасающее пламя осветило бородатое лицо, плотно сжатые челюсти, бычий лоб с глубокими морщинами. Ниже лба сверкал единственный глаз, бросая зловещие взгляды, подобные не совсем угасшим тлеющим красным уголькам.
В ту ночь в горах волки выли и выли, и люди Тайгета недоумевали, ведь время гона еще не пришло. Но старики просыпались от этого траурного хора, чувствуя, как их сердца превращаются в камень. Они знали, что на их народ обрушилась катастрофа, и в темноте вытирали горькие слезы.
ГЛАВА 8
Антинея
Алес вернулся, совершенно опустошенный, чтобы предупредить своего хозяина о массовой резне, преступлении, совершенном спартанцами в Тенаре, но не мог его найти: Клейдемос уехал рано, еще до рассвета, направляясь в Мессению. Гнедой конь, тот, которого он привез с собой из Азии, исчез из конюшни.
К этому времени Клейдемос уже проехал через Селласию, пересек северные отроги горного кряжа Тайгет и спускался по западному склону горы, чтобы выехать на дорогу, ведущую в поселок Фурия.
Он ехал верхом целый день, то и дело спешиваясь, чтобы вытянуть ноги и немного согреться, пройдя пешком небольшое расстояние. Небо было хмурое. Ветер уносил огромные серые тучи к заливу Мессения.
Клейдемос проезжал по местности, разделенной холмистыми гребнями, иногда покрытых лесом, иногда просто в виде бесплодных скальных пород, на небольшие долины.
То и дело ему встречались пастухи, которых он расспрашивал о дороге, обмениваясь несколькими словами. Диалект, на котором они говорили, был очень похож на диалект илотов горы Тайгет.
Он присел в тень скалы, чтобы проглотить кусок хлеба и несколько сушеных фиг, пока его лошадь паслась на слегка пожелтевшей траве, затем снова отправился в путь в западном направлении.
Ближе к вечеру небо потемнело, угрожая дождем, он начал искать убежище на ночь.
В центре поляны, около небольшого ручья, он видел скромную, деревянную хижину с забором, явно жилище пастуха-илота. Он повернул лошадь в этом направлении.
При его приближении залаяла собака. Он спешился и ждал у края двора, уверенный в том, что кто-нибудь выйдет к нему. Дым колечками шел из трубы, — знак того, что хозяева вернулись после своей дневной работы.
Дверь открылась, появился пожилой, но крепкий, одетый в длинный серый шерстяной хитон мужчина, напряженно вглядывающийся в ночь.
Клейдемос вышел вперед со словами:
— Приветствую тебя, мой друг. Меня зовут Клейдемос. Я странник, ночь застала меня в пути в ваших краях. Боюсь, что может пойти дождь. Мне нужен ночлег для меня и укрытие и немного сена для моей лошади.
— Ты прав, — сказал мужчина. — Конечно, пойдет дождь, а может даже снег сегодня вечером. Входи, путник.
Клейдемос протянул руку и заметил, что глаза мужчины остановились на его копье.
— Откуда ты приехал? — спросил мужчина, провожая его в дом.
— Из Мегары. Я направляюсь в сторону Фурии, нужно купить немного шерсти.
Мужчина предложил ему сесть.
— Не могу предложить тебе многое, — сказал он, — но если ты согласишься отведать мой обед, мне будет приятно.
— Я с удовольствием пообедаю с тобой, — ответил Клейдемос. — Но в моем заплечном мешке тоже кое-что припасено, — сказал он, вынимая хлеб, оливки и сыр и выкладывая все на стол.
— Прекрасно, — сказал хозяин. — Устраивайся поудобнее и согрейся около огня. Пойду похлопочу о твоем коне, он, наверное, тоже устал и проголодался.
Клейдемос осмотрелся вокруг: убранство лачуги было убогое; из мебели — лишь стол, да пара скамеек. В углу разместились мотыга, грабли и мешок с ячменем. На деревянной тарелке на столе лежали какие-то корешки, заправленные уксусом и солью, пара яиц и глиняный кувшин воды. Хозяин дома, наверняка, был очень беден.
Было слышно, как он пошумел и посуетился немного на сеновале, затем дверь открылась, и он вошел, потирая руки.
— Я был прав, — сказал он. — Пошел снег. Лучше подброшу-ка я дровишек в огонь.
Он взял охапку веток и бросил их в очаг. Вспыхнувшее потрескивающее пламя стало немного согревать помещение. Лампы не было, очевидно, пастух не мог позволить себе жечь масло, если им не была даже приправлена еда.
Они приступили к трапезе; Клейдемос взял несколько корешков, чтобы отдать должное гостеприимству, и предложил свою еду, которую хозяин съел с большим удовольствием.
— Можно ли узнать, как тебя зовут? — спросил Клейдемос.
— Меня зовут Басиас, — ответил пастух. — Пожалуйста, прости меня за то, что я сразу ничего не сказал о себе. Понимаешь, по этой дороге вообще никто не ходит, поэтому я не привык принимать гостей.
— Ты не боишься жить здесь один? — спросил Клейдемос.
— Из-за чего? Грабителям нечего взять. Стадо принадлежит моему хозяину, он спартанец, а никто не решится воровать у спартанца. Расскажи мне о себе. У тебя конь и копье; ты должен быть богатым человеком.
— Разве тебе кажется странным, что торговец путешествует с копьем? Хорошо, позволь мне сказать тебе, что мое копье и конь давали мне возможность заработать на хлеб насущный в течение долгого времени. Очень долго я сражался в Азии, как наемник, пока однажды не ранил ногу, упал с седла. Я решил бросить службу и зарабатывать на жизнь, ведя небольшое дело.
— Не слишком ли неподходящее время года, — спросил Басиас — чтобы покупать шерсть? Овец не будут стричь еще пару месяцев, а может быть и три месяца, если сохранится такая же плохая погода.
— Это правда, — ответил Клейдемос, — но я думал, что, прибыв так рано, смогу договориться о лучшей цене. Есть и человек, с которым мне нужно увидеться… крестьянин, которого зовут Пелиас. Ты вообще-то его не знаешь?
Мужчина оторвал лицо от тарелки, глядя на гостя с явным удивлением.
К этому времени Клейдемос уже проехал через Селласию, пересек северные отроги горного кряжа Тайгет и спускался по западному склону горы, чтобы выехать на дорогу, ведущую в поселок Фурия.
Он ехал верхом целый день, то и дело спешиваясь, чтобы вытянуть ноги и немного согреться, пройдя пешком небольшое расстояние. Небо было хмурое. Ветер уносил огромные серые тучи к заливу Мессения.
Клейдемос проезжал по местности, разделенной холмистыми гребнями, иногда покрытых лесом, иногда просто в виде бесплодных скальных пород, на небольшие долины.
То и дело ему встречались пастухи, которых он расспрашивал о дороге, обмениваясь несколькими словами. Диалект, на котором они говорили, был очень похож на диалект илотов горы Тайгет.
Он присел в тень скалы, чтобы проглотить кусок хлеба и несколько сушеных фиг, пока его лошадь паслась на слегка пожелтевшей траве, затем снова отправился в путь в западном направлении.
Ближе к вечеру небо потемнело, угрожая дождем, он начал искать убежище на ночь.
В центре поляны, около небольшого ручья, он видел скромную, деревянную хижину с забором, явно жилище пастуха-илота. Он повернул лошадь в этом направлении.
При его приближении залаяла собака. Он спешился и ждал у края двора, уверенный в том, что кто-нибудь выйдет к нему. Дым колечками шел из трубы, — знак того, что хозяева вернулись после своей дневной работы.
Дверь открылась, появился пожилой, но крепкий, одетый в длинный серый шерстяной хитон мужчина, напряженно вглядывающийся в ночь.
Клейдемос вышел вперед со словами:
— Приветствую тебя, мой друг. Меня зовут Клейдемос. Я странник, ночь застала меня в пути в ваших краях. Боюсь, что может пойти дождь. Мне нужен ночлег для меня и укрытие и немного сена для моей лошади.
— Ты прав, — сказал мужчина. — Конечно, пойдет дождь, а может даже снег сегодня вечером. Входи, путник.
Клейдемос протянул руку и заметил, что глаза мужчины остановились на его копье.
— Откуда ты приехал? — спросил мужчина, провожая его в дом.
— Из Мегары. Я направляюсь в сторону Фурии, нужно купить немного шерсти.
Мужчина предложил ему сесть.
— Не могу предложить тебе многое, — сказал он, — но если ты согласишься отведать мой обед, мне будет приятно.
— Я с удовольствием пообедаю с тобой, — ответил Клейдемос. — Но в моем заплечном мешке тоже кое-что припасено, — сказал он, вынимая хлеб, оливки и сыр и выкладывая все на стол.
— Прекрасно, — сказал хозяин. — Устраивайся поудобнее и согрейся около огня. Пойду похлопочу о твоем коне, он, наверное, тоже устал и проголодался.
Клейдемос осмотрелся вокруг: убранство лачуги было убогое; из мебели — лишь стол, да пара скамеек. В углу разместились мотыга, грабли и мешок с ячменем. На деревянной тарелке на столе лежали какие-то корешки, заправленные уксусом и солью, пара яиц и глиняный кувшин воды. Хозяин дома, наверняка, был очень беден.
Было слышно, как он пошумел и посуетился немного на сеновале, затем дверь открылась, и он вошел, потирая руки.
— Я был прав, — сказал он. — Пошел снег. Лучше подброшу-ка я дровишек в огонь.
Он взял охапку веток и бросил их в очаг. Вспыхнувшее потрескивающее пламя стало немного согревать помещение. Лампы не было, очевидно, пастух не мог позволить себе жечь масло, если им не была даже приправлена еда.
Они приступили к трапезе; Клейдемос взял несколько корешков, чтобы отдать должное гостеприимству, и предложил свою еду, которую хозяин съел с большим удовольствием.
— Можно ли узнать, как тебя зовут? — спросил Клейдемос.
— Меня зовут Басиас, — ответил пастух. — Пожалуйста, прости меня за то, что я сразу ничего не сказал о себе. Понимаешь, по этой дороге вообще никто не ходит, поэтому я не привык принимать гостей.
— Ты не боишься жить здесь один? — спросил Клейдемос.
— Из-за чего? Грабителям нечего взять. Стадо принадлежит моему хозяину, он спартанец, а никто не решится воровать у спартанца. Расскажи мне о себе. У тебя конь и копье; ты должен быть богатым человеком.
— Разве тебе кажется странным, что торговец путешествует с копьем? Хорошо, позволь мне сказать тебе, что мое копье и конь давали мне возможность заработать на хлеб насущный в течение долгого времени. Очень долго я сражался в Азии, как наемник, пока однажды не ранил ногу, упал с седла. Я решил бросить службу и зарабатывать на жизнь, ведя небольшое дело.
— Не слишком ли неподходящее время года, — спросил Басиас — чтобы покупать шерсть? Овец не будут стричь еще пару месяцев, а может быть и три месяца, если сохранится такая же плохая погода.
— Это правда, — ответил Клейдемос, — но я думал, что, прибыв так рано, смогу договориться о лучшей цене. Есть и человек, с которым мне нужно увидеться… крестьянин, которого зовут Пелиас. Ты вообще-то его не знаешь?
Мужчина оторвал лицо от тарелки, глядя на гостя с явным удивлением.