Маршалл Алан. В сердце моем

   Позади фабрики высокие ворота из оцинкованного железа вели в небольшой дворик; там сваливали весь мусор с фабрики, и оттуда городской мусорщик на своей телеге вывозил его на городскую свалку.
   В одном из уголков двора сваливали мусор особого рода: рабочие сами собирали в мешки обрезки подошвенной кожи и приносили их сюда.
   Каждый вечер, когда на фабрике затихали машины, молчаливые, оборванные, босые и грязные ребятишки пробирались сюда проулками и улочками со своими тачками и терпеливо ждали у ворот, пока им раздадут эти обрезки.
   Ждали они и сейчас.
   На этих обрезках кожи варился их обед, они же обогревали их закутанные в лохмотья тела, самый воздух в их домишках был пропитан запахом горелой кожи.
   Эти кожаные обрезки дети называли "Коллиигвудским коксом".
   ГЛАВА 14
   В тридцатые годы твердые этические правила, которыми руководствовался деловой мир, заметно пошатнулись. До депрессии многие владельцы предприятий, производивших товары широкого потребления, гордились своей честностью в торговых сделках. Недоброкачественные продукты были, скорей, исключением, чем правилом, - подделки почти не были в ходу.
   В те времена мебель делали еще из хорошего материала, и искусственная кожа обивки не скрывала плохих досок, ботинки не расползались под действием воды и грязи, и одежда шилась прочно и надолго,
   Потогонная система еще не получила такого широкого распространения, как в последующие годы, когда она повлекла за собой очевидное снижение качества товаров. Монополии и комбинаты еще не прокатились, подобно девятому валу, над мелкими фирмами, стоявшими на их пути.
   Одновременно с наступлением крупных предприятий на мелкие нарождались и новые этические правила, согласно которым отдельный коммерсант и предприниматель освобождался от всякой моральной ответственности перед своими клиентами.
   Отныне он не знал угрызений совести, поскольку махинации, за счет которых он обогащался, можно было приписать какой-то абстрактной компании. Он не мог нести ответственность за жульничество, совершенное кем-то безликим.
   Конкуренция испокон веков отличалась жестокостью, но до тридцатых годов какие-то обязательства перед покупателями все же сохранялись.
   Теперь же покупателей начали постепенно приучать к мысли, что, платя как можно больше, они должны получать как можно меньше. Это вошло в систему.
   Происходила быстрая переоценка ценностей. Всевозможные ухищрения в торговле, которые прежде казались невозможными и неминуемо вызвали бы гнев и возмущение, стали восприниматься как нечто само собой разумеющееся в мире, основанном на конкуренции.
   Разложение, начавшееся наверху, распространилось постепенно и на мелких торговцев и ремесленников. Все, кто поклонялся золотому тельцу, увидели в бесчестных махинациях путь к богатству и власти.
   Эта переоценка ценностей отразилась не только на тех, кто считал продажность неизбежным спутником коммерческой деятельности, но и на тех, кто с ней боролся. Представители этой второй группы - профсоюзы, сторонники социализма - окрепли благодаря тем самым силам, которые готовы были бы смести их с пути.
   Распространившаяся повсеместно лихорадка охватила и рабочих "Модной обуви"; убедившись, что честность ничего им не дает, они стали работать недобросовестно - как говорится, "ловчить". Это был ответ на то, что их самих лишали чувства уверенности в завтрашнем дне, подвергали нещадной эксплуатации.
   Все мы одной веревочкой связаны. Ну и пусть все катится к черту!
   Как-то я шел через фабрику, отбирая модельные туфли для розничных магазинов фирмы, которые обычно объезжал раз в неделю для проверки отчетности. Вдруг я заметил, что один из мастеров, мистер Коррел, смазывает йодом подкладку дамских туфель, стоящих перед ним на скамеечке.
   Делал он это порыжевшей ваткой, которую смачивал время от времени йодом из большой бутыли.
   - Что это вы задумали? - спросил я.
   - Отличное средство, - ответил Коррел. - Женщины эти туфли с руками отрывают, - едва только почуют запах йода.
   Я взял в руки одну туфлю и заглянул внутрь, в верхней части стельки были проделаны три небольших прореза уголком - в них проглядывала подкладка из красной бумазеи.
   Эта подкладка, однако, вовсе не лежала под всей стелькой. Брался небольшой лоскуток бумазеи и приклеивался как раз под дырочками. На белой кожаной стельке, в пятке золотыми буквами было напечатано: "Лечебные туфли доктора Бэддока. Монопольное право на продажу: Эндрью Бентли". Эндрью Бентли был одним из наших лучших клиентов.
   - Но ведь эти туфли назывались, кажется, "туфлями доктора Мартина"? спросил я.
   - Так они называются в наших собственных магазинах, - пояснил Коррел. А для обуви, заказанной Бентли, надо было придумать другое имя. Эти туфли самый ходкий товар.
   - А кто придумал фокус с йодом?
   - Фулшэм.
   - Вы что, смазываете стельку в самом носке туфли?
   - Да, там покупательница никак не увидит пятно. А именно благодаря больничному запаху туфли и раскупаются.
   - Их покупают женщины, страдающие ревматизмом?
   - Да еще как. Они вообще считают, что красная бумазея помогает при ревматизме. А тут еще вдобавок такой запах. Им начинает казаться, что эти туфли от любой болезни вылечат.
   Мы расстались; я отправился по магазинам, где продавались "туфли доктора Мартина", одним своим названием вселявшие надежду в сердца тех, кто, морщась от боли в ногах, подходил к прилавку. Мне нужно было проверить выручку каждого магазина, выдать жалованье продавщицам, задать кое-какие вопросы заведующим...
   В кармане у меня лежали листки бумаги, с цифрами комиссионного вознаграждения, начисленного мною некоторым продавщицам. Мистеру Фулшэму их заработок за прошлую неделю показался чрезмерно высоким.
   Продавщицы умудрялись прирабатывать, продавая "браковки" - так они называли туфли с браком или сделанные из кожи низшего качества, которые обычно продавались с уценкой.
   На коробки с такими туфлями приклеивался красный ярлычок, чтобы их сразу можно было отличить от хороших туфель. Если продавщице удавалось продать "браковку" за нормальную цену, она получала дополнительно шесть пенсов. Опытные продавщицы зарабатывали на туфлях с браком до десяти шиллингов в неделю. Приученные обманывать, они в совершенстве постигли науку "убеждать" покупательниц, и те раскупали недоброкачественную обувь, уверенные, что приобрели первоклассные туфли.
   Заведующий магазином мистер Фурнесс на мой вопрос сообщил, что в полученной с фабрики партии обуви оказалось очень много "брака"; этим и объяснялся повышенный заработок продавщиц.
   - Посудите сами, - говорил он, жестом выражая покорность судьбе. - Что я могу поделать. Все чаще фабрика посылает нам туфли из кожи очень низкого качества, на многих царапины, распоротые швы. Покупатели это замечают. У меня есть партия туфель из белой кожи, которые не проносить и недели. Лишь очень ловкой продавщице под силу продать такую обувь по цене туфель высшего сорта.
   Я учу своих продавщиц, что прежде всего надо сбывать плохой товар. Мы просто не можем себе позволить держать его. Единственный выход - денежно поощрять девушек, способных всучить клиенту негодный товар. Просто диву даешься, как это им удается.
   У меня здесь работают две девушки, которые еще не продали ни одной пары хороших туфель. Вот почему их заработок так подскочил. А прекрати я платить им, знаете, что бы произошло? Они стали бы продавать исключительно хорошую обувь потому, что это легче, и у меня на руках осталась бы куча никуда негодных туфель, которые пришлось бы отдать за бесценок.
   - Все понятно, - сказал я, но мне показалось, что эти слова зародились не в моем сознании, а были произнесены механически. Потому что все это было чуждо мне.
   - А как насчет надбавок? - продолжал я. - На прошлой неделе одна из девушек заработала таким образом целый фунт.
   - Система надбавок была введена самим мистером Фулшэмом после того, как ее начали применять другие мельбурнские магазины.
   - Это я знаю, - сказал я. - Но мне хотелось бы выяснить, каким образом одной из ваших продавщиц удалось заработать сверх жалованья целый фунт?
   - Видите ли, это наша лучшая продавщица. Я сам ее обучал. Ей часто удается выручить за туфли лишние полкроны сверх цены, обозначенной в прейскуранте. За это она получает шесть пенсов. Если она выручит лишние пять шиллингов, ей достается шиллинг, и так далее. На прошлой неделе она при продаже двух пар туфель получила лишний фунт сверх настоящей цены. На этом дельце она заработала восемь шиллингов.
   - Лишний фунт! - Я не мог удержаться от восклицания.
   - Да.
   - Какова же действительная цена таких туфель?
   - Это были модельные туфли, из присланной с фабрики партии, и для них была установлена цена в двенадцать шиллингов шесть пенсов за пару.
   - И она продала их за тридцать два шиллинга шесть пенсов?
   - Совершенно верно.
   - Кто же это купил их?
   - О... две женщины; они хотели приобрести что-нибудь особенное. Кожа на туфлях действительно хорошая. Мы их слегка пополировали, и покупательницы были просто в восторге.
   - Не кажется ли вам, что такая система приучает продавщиц к бесчестности?
   - Ни в коем случае, мистер Маршалл. Они никогда бы не подумали присвоить хотя бы часть вырученных денег.
   Я нетерпеливо отмахнулся.
   - Дело не в этом, - сказал я.
   - Выплата комиссионного вознаграждения воспитывает в продавщице честность, - продолжал Фурнесс. - Они знают, что за каждые лишние десять шиллингов, вырученные ими, они получат два шиллинга. Никто из них никогда не утаивает ни пенса из выручки, и фирма не терпит на этом никакого убытка.
   - Да, фирма ничего не теряет, - сказал я.
   - Совершенно верно, мистер Маршалл. Я приучил девушек быть предельно честными по отношению к фирме.
   Что правда, то правда - фирма очень мало теряла от мошеннических махинаций продавщиц. Но мистер Фулшэм подозревал, что фирме наносит немалый ущерб мошенничество заведующих магазинами.
   Он обратился к "Компании юридических обследований", чтобы с ее помощью выяснить, не является ли падение прибылей следствием жульнических операций заведующих и продавцов.
   Названная компания была одной из тех порожденных временем паразитических организаций, которые наживались на неспособности владельцев предприятий понять основные причины сокращения доходов и неминуемого краха, маячившего впереди.
   Подобно больному, который, потеряв веру в своего врача, обращается за помощью к знахарю-шарлатану, владельцы крупных магазинов охотно верили, когда им говорили, что причина болезни, поразившей их предприятия, кроется в чрезмерной алчности некоторых подчиненных и не имеет ничего общего с недугом, которым заражено все общество. Все дело, дескать, в том, что их обкрадывают - похищают у них деньги и товары.
   Таково было заключение "Компании юридических обследований".
   Эта компания гарантировала, что раскроет любое злоупотребление в обследуемых ею магазинах и представит доказательства бесчестности лица, ответственного за это злоупотребление. Она взимала пять гиней за обследование одного магазина; кроме того, ей причиталось пятьдесят процентов суммы, похищенной и затем в результате расследования возвращенной владельцу.
   Обувь и другие предметы, купленные представителями этой юридической компании при посещении наших магазинов, возвращались в главную контору вместе со счетом. В тех случаях, когда счета не было, это отмечалось в отчете.
   Документ, лежавший передо мной на столе, представлял собой развернутый лист. За печатным текстом следовали пунктирные линии, на которых неразборчивым почерком кого-то из служащих юридической компании были зафиксированы подробности ревизии.
   Это был заключительный отчет компании о нашем магазине в Ричмонде.
   Заведующему этим магазином, некоему Реджу Карлсону, не удавалось поддерживать продажу товаров на должном уровне и обеспечивать фирме должную прибыль.
   Мне предстояло ознакомиться с этим документом, прежде чем доложить о нем мистеру Фулшэму. В таких отчетах обычно подробно описывались приметы продавца, у которого делал покупку производивший ревизию обследователь. Упоминались его манеры, его деловые качества, точно передавался разговор, состоявшийся между ним и контролером; за этим следовало перечисление купленных товаров и их стоимость.
   На этот раз о продавце было сказано, что это брюнет, живой и энергичный человек в голубом галстуке, подтянутый, с зачесанными назад волосами.
   Отмечалось, что у него "небрежные манеры", что во время примерки обуви контролером он рассматривал свои ногти. Записано было и все, что он говорил.
   По описанию я сразу узнал Карлсона.
   Взяв документ, я понес его мистеру Фулшэму. Фул-шэм сидел в своем кабинете и курил сигарету за сигаретой; пепельница на столе была переполнена окурками.
   Он выглядел усталым и удрученным. Вся его вера в себя основывалась на дружеском к нему отношении, на уважении окружающих. Когда предприятие его процветало, иметь с ним дело было выгодно, и поставщики сырья относились к нему с большим почтением. У него была репутация человека честного, и кредитоспособность его не вызывала сомнений.
   Но популярность мистера Фулшэма была пропорциональна вкладу, который он вносил в обогащение людей, торговавших с ним, - а теперь он больше ничего не мог им дать.
   Коммивояжеры стали избегать его, поставщики виноватым тоном оправдывались, когда он жаловался на задержки с доставкой товаров, тем не менее задержки продолжались. Когда же материалы наконец поступали, от него "требовали расчета наличными, и это его оскорбляло.
   Он помрачнел, замкнулся в себе, стал скрываться от кредиторов. Теперь он редко показывался в конторе, возложив на меня обязанность отбиваться от его бывших друзей, требовавших денег.
   Мистер Фулшэм находился теперь в постоянном раздражении, малейший дефект обуви, которую мастера приносили ему на проверку, сразу кидался ему в глаза. Прежде, узнав о мелком воровстве кого-нибудь из рабочих, он лишь рассеянно пожимал плечами, теперь же его охватывала ярость, как будто этот отдельный нечестный поступок был причиной его тяжелого душевного состояния и упадка всего его дела.
   Когда позднее кредиторы объединились с целью добиться его банкротства и он, к своему ужасу, понял, что все, ради чего он трудился, скоро будет потеряно навсегда, Фулшэм вдруг начал проявлять сочувствие к рабочим. Он разгуливал по фабрике, вступал с ними в разговор и не только не замечал хищений заготовок и подошвенной кожи, но чуть ли не поощрял их. Он хотел стоять плечом к плечу со своими рабочими в тот момент, когда разразится катастрофа, после которой он очутится на улице - так же, как они. Ему нужно было их участие, дружба и - больше всего - их уважение.
   - Послушай, Сэм, я ведь всегда обращался с тобой хорошо, не правда ли?
   Свою карьеру он завершил ночным сторожем компании, производящей оборудование для обувных фабрик, с заработком в пять фунтов в неделю. Но сейчас, когда я вошел к нему в кабинет, он еще находился в том состоянии, когда хочется найти виноватого. Всю ответственность за положение дел фирмы он пытался взвалить на плечи своих служащих.
   Мистер Фулшэм взглянул на документ, который я положил перед ним.
   - Итак, они его поймали, - сказал он. - Никогда бы не поверил, что Карлсон может так поступить со мной!
   Он продолжал рассматривать документ, и вдруг вскипел:
   - Будь он проклят!
   Он отбросил бумагу и взглянул на меня; лицо его покраснело.
   - На какую сумму он проворовался? Я должен знать. Хочу предъявить ему счет сполна!
   Услышав это, я тоже обозлился, но моя злость была направлена против него.
   - Сейчас я вам все доложу по порядку, - сказал я. - Слушайте внимательно. В одном случае при покупке был выдан чек, в другом - чека не было, в третьем - покупатель купил домашние туфли и банку сапожного крема, однако в чеке указаны только домашние туфли.
   Я проверил список проданных Карлсоном товаров и установил, что в первый день посещения контролером магазина в выручке недоставало десяти шиллингов; на следующий день - пятнадцати шиллингов шести пенсов, на третий - одного шиллинга.
   Как же образовалась эта недостача? Карлсон просто-напросто присвоил деньги. Но, взяв их, он все же не пал так низко, как пали мы сами. Приемы, которыми пользуются эти пройдохи контролеры, всегда одинаковы. Они приходят в магазин с заранее обдуманным намерением толкнуть продавца на кражу.
   На этот раз дело обстояло так. В первый день контролер покупает пару ботинок за два фунта, а Карлсон указывает продажную цену в тридцать шиллингов, то есть на десять шиллингов меньше. Настоящая цена этой пары именно тридцать шиллингов, и контролеру это известно. Он прекрасно знает, что в наших магазинах самые лучшие мужские ботинки стоят тридцать шиллингов, но он настаивает: "Нет ли у вас пары подороже?" Заметьте - не лучше, а подороже.
   Поскольку фирма поощряет "надбавки" - вы ведь отлично знаете, что продавщицам выплачиваются комиссионные за обувь, проданную по ценам выше установленных, - поскольку наша фирма поощряет это, Карлсон достает точно такую же пару ботинок и говорит покупателю, что это - ботинки лучшего качества и стоят они два фунта. Он ни в коем случае не хочет упустить покупателя.
   Контролер хватает ботинки за эту цену, а Карлсон лишние десять шиллингов кладет себе в карман. Тут Карлсон опередил нас, - он украл десять шиллингов, которые, если бы не он, украли бы мы.
   В следующий раз эта ищейка не дожидается чека, У него, видите ли, нет времени.
   "Нет, не надо чека, спасибо. Я тороплюсь на поезд".
   В результате у Карлсона оказываются нигде не записанные пятнадцать шиллингов и пять пенсов, - он берет их себе.
   В третий раз Карлсон выписывает контролеру чек за домашние туфли; тот уже уходит, но вдруг вспоминает о креме: "Ах, совсем забыл - дайте мне две банки сапожного крема!" Контролер не ждет, чтобы стоимость крема вписали в чек, и Карлсон кладет в карман и этот шиллинг.
   Вся беда в том, что Карлсона соблазнили опуститься до нашего уровня, до уровня администрации, и он не выдержал искушения. Карлсона надо было предупредить, чтобы возможность воровать он предоставил нам. Мы специалисты этого дела, он - только жалкий любитель.
   - Что вы несете, черт бы вас подрал?! - закричал Фулшэм, вставая.
   - Я говорю дело, - возразил я. - Мы все катимся под гору - Карлсон, вы, я - так какого же черта! Вы его уволите, но ведь и наш черед близится. Давайте будем искренни хоть раз!
   Но по какой-то непонятной причине гнев Фулшэма уже иссяк. Напряжение его спало, и он вдруг улыбнулся мне, как наивному ребенку.
   ГЛАВА 15
   Стоило только нашей "Модной обуви" получить крупный заказ, как мистер Фулшэм немедленно проникался верой в будущее. Фургон, нагруженный коробками с обувью для отправки розничным торговцам, становился в его глазах символом процветания; в такие минуты мистер Фулшэм пружинистой энергичной походкой шагал по фабрике, с особым удовлетворением останавливаясь перед полками с готовым товаром.
   Но когда я входил в его кабинет с бухгалтерскими книгами, лицо Фулщэма выражало глубокое недовольство,
   Отчеты, которые я приносил, показывали убыток на заказах по предложенным им расценкам, и это неизменно раздражало его.
   - Ну, что там опять? - хмуро встречал он меня.
   Он часто не соглашался с моими цифрами и предпочитал обсуждать значение заказа для фирмы, а не убыток, неизбежный при пониженных ценах.
   - Если Картер идет на это, мы тоже пойдем, - заявлял Фулшэм.
   Признаться, я подозревал, что соперничавшая с нами фирма Картера тоже работала в убыток, продавая обувь по более низким ценам, чем ее конкуренты, но эта фирма была мощнее нашей и могла позволить себе продавать товар ниже себестоимости "до лучших времен".
   Фулшэм упорно цеплялся за эти слова. Они оправдывали его надежды на будущее. Каждый внушительный заказ он рассматривал как конец кризиса и наступление "лучших времен".
   Он не терял веры в то, что в один прекрасный день все изменится, и огромные правительственные заказы на сапоги для солдат, которые уже однажды обогатили его, снова посыплются, как из рога изобилия.
   - Новая война - вот что нам нужно, - как-то сказал он. - Тогда денег было бы хоть завались. И мы ее дождемся.
   Мне казалось невероятным, что существуют люди, готовые радоваться войне; я ее ненавидел. Мысль о богатстве, построенном на страданиях и смерти, вызывала во мне отвращение.
   Не обманывало меня и периодическое увеличение заказов. Я видел положение фирмы сквозь призму цифр. Заказы, которые казались Фулшэму спасением, в моих книгах представлялись губительными.
   Я понял, что банкротство "Модной обуви" неизбежно еще за год до того, как оно грянуло, и старательно гнал от себя мысль о печальных последствиях, которые принесет мне самому эта катастрофа. Я живо представлял себе, как стою без гроша в кармане на перекрестке улиц, лишенный работы, лишенный машины, привязанный к своей убогой комнате, так как у меня нет денег даже на трамвайный билет.
   Когда я впервые понял, что банкротство "Модной обуви" неотвратимо" я поделился своими опасениями с Артуром, и тот неожиданно посоветовал мне взять в аренду доходный дом.
   - Тебе надо иметь жилье, из которого тебя не вышвырнут за неплатеж, сказал Артур. - Ведь ты можешь несколько лет просидеть без работы. А так, ешь ты мало, можешь прожить и на десять шиллингов в неделю.
   Мысль стать хозяином - пусть даже временным - доходного дома была неприятна. Эта профессия представлялась мне паразитической. Я считал, что хозяин и жильцы обязательно должны быть враждебно настроены друг к другу, как бы они ни старались замаскировать свои чувства. Мне предназначается роль сурового угнетателя, им - затаивших злобу жертв.
   Кроме того, в этом случае я как бы становился на сторону тех самых сил, против которых энергично восставал прежде; выступал в поддержку нездоровых общественных отношений, способствовавших нищете и лишениям, столь хорошо мне знакомым.
   С другой стороны, я ясно сознавал, что найти новую работу будет невозможно, а ведь я должен буду как-то жить до того времени, пока смогу зарабатывать хлеб писательским трудом.
   Я пытался закрыть глаза на то, чем в действительности является шаг, который я собрался сделать. Я рисовал себе идиллические картинки: после банкротства "Модной обуви" я пишу в своей уютной комнате или принимаю друзей. Квартиранты улыбаются мне, возвращаясь с работы. Они в срок приносят мне квартирную плату, а потом пьют у меня чай. А там, глядишь, вернутся хорошие времена, и я с выгодой для себя уступлю кому-нибудь право на аренду дома.
   Желая спустить меня на землю, Артур пробовал рассказывать истории о квартирантах, которые ссорились и дрались по ночам, но я, хоть и слушал его внимательно, считал, что все это может случиться в его доме, но никак не в моем.
   И все же Артур видел в аренде дома единственный выход для меня. Дом, который арендовали они с Флори, кормил их обоих. Только значительно позднее я понял, что это было всецело заслугой Флори. Она была неумолима, деловита, очень трудолюбива и никогда не заводила дружбы со своими квартирантами.
   Флори каким-то особым чутьем сразу догадывалась, что жилец намерен сбежать, не уплатив за квартиру. Неожиданная любезность, которая должна была усыпить бдительность хозяйки, заставляла ее немедленно настораживаться. Квартирант - говорила она, - который уходит на работу с полным чемоданом и возвращается без него, просто понемножку выносит свои вещи, с таким расчетом, чтобы последний сверток был совсем легким и не возбуждал подозрений.
   Флори не раз перехватывала жильцов - даже если побег происходил глубокой ночью, - и требовала хотя бы частичной оплаты счета, а заодно и новый адрес квартиранта. Очень немногим удавалось обвести ее вокруг пальца. Я же хорошо знал горькие обстоятельства, которые толкали квартирантов на такие поступки, и понимал, что вряд ли смогу справиться в подобных случаях.
   Вскоре Артур нашел дом, который сдавался в аренду.
   Напротив вокзала Альберт-парк под острым углом сходились две улицы, и на стыке их, заполняя все пространство между ними, стоял двухэтажный кирпичный дом. Острие угла занимал крохотный треугольный газон, а дом, начинавшийся сразу за газоном, расширялся в глубину, точно следуя линиям ограничивающих его улиц; позади него находился небольшой дворик с железной оградой.
   На одну улицу дом выходил глухой кирпичной стеной, подпиравшей шиферную крышу. Вход был с другой улицы. Там, прямо напротив тяжелой громыхающей калитки, находилась верандочка, выложенная разноцветными плитками и украшенная витыми чугунными столбиками.
   Когда-то входная дверь была окрашена в зеленый цвет, но дожди и ржавчина расписали ее темным мозаичным узором, покрыли паутиной трещин, сквозь которые проглядывало старое дерево.
   В центре двери торчал массивный бронзовый шар, заменявший ручку, по бокам были вставлены витражи с матовыми розами. На веранде многих плиток не хватало, и в углублениях скапливалась пыль и сухие листья.
   Окна верхнего этажа скрывал балкон с резной чугунной решеткой. Балкон этот шел и вдоль усеченной части дома, выходившей на треугольную лужайку.
   Плата за аренду этого дома была три фунта десять шиллингов в неделю. В нем размещались четыре квартирки: каждая - комната с кухонькой. Плата за все четыре квартирки могла составить шесть фунтов десять шиллингов в неделю. Уборная была только одна, и та во дворе. Единственная ванная комната находилась на втором этаже против лестницы.