Маршалл Алан. В сердце моем

   Она присела рядом со мной; когда я улыбнулся ей, она смутилась, и я почувствовал, что она не способна ответить мне такой же дружеской улыбкой. В замешательстве она отвернулась и стала смотреть на Сэди. Подруга продолжала прерванный разговор.
   - Почти целых две недели он каждый вечер поджидал меня на углу,
   - О ком ты говоришь? - с интересом спросила Мэйбл.
   - О том парне, который приезжает за тобой после работы в своей машине, чтобы отвезти домой? - вмешалась Бидди.
   - Ага, - подтвердила Сэди.
   - Почему же ты не хочешь поехать с ним? - спросила Бидди.
   - Я бы не заставила себя ждать, - сказала Мэйбл.
   - Неужели? Чтобы потом возвращаться домой пешком? - заметила Сэди.
   В ее голосе звучал цинизм, - видно было, что она хорошо знает, чем кончаются подобные прогулки.
   - Днем он с тобой ничего не сделает, - сказала Бидди, - пока не стемнеет, ты в безопасности.
   - Да, конечно, но он предлагает сначала поужинать где-нибудь.
   - Ну, - всегда можно заставить его что-то рассказать, можно сидеть нога на ногу, можно курить и держать сумку на коленях... - Бидди готова была дать еще множество советов, но Сэди ее перебила:
   - Довольно трудно болтать без умолку, если в мыслях у тебя одно - что он сейчас сделает. А в машине только об этом и думаешь. Вдруг он свернет в какой-нибудь пустырь. И как бы это помешать ему остановить машину, прежде чем доедем до нашей калитки. Смогу ли я с ним справиться? Запомни: эти кавалеры на одну ночь знают все ходы и выходы. На этой неделе у него ты, а на следующей уже другая. Думаешь, они станут слушать о том, что ты хочешь учиться играть на пианино или что-нибудь в этом роде? Все они на один лад, не дают тебе прохода, пока ты не уступишь, ну а акушерку искать, чтобы она тобой занялась где-нибудь в темной каморке, тебе уж придется самой: кто тебе тогда поможет?
   - А почему бы не пойти к маме? - робко произнесла Лила, желая показать, что и она кое-то смыслит и что такие разговоры ей не в новинку.
   Ее слова были встречены смехом:
   - Вот-то было бы представление, - сказала Мэйбл. - Воображаю, как набросились бы на тебя старики.
   - Если тебе когда-нибудь придется обратиться к матери, - сказала Сэди, положив руку ей на плечо, - знай наперед, что она тебе ничем не поможет. Она от тебя отвернется, - а зачем это тебе надо? Стоит только рассказать ей о своих похождениях в парке - и пиши пропало. Добром это не кончится.
   Лила повесила голову.
   - Мужчины! - прошептала Мэйбл, о чем-то задумавшись. - Мужчины!
   - А как твой кавалер, Мэйбл? - спросила Бидди.
   - Ты имеешь в виду Леса? Все хорошо.
   - Ты с ним часто видишься? - спросила Сэди.
   - Каждую среду - вечером.
   - А по другим дням вы не встречаетесь?
   - Нет.
   - Значит, он женат.
   - Ничего подобного.
   - А он не говорит тебе, почему вы не можете видеться чаще?
   - Он занят на работе.
   - Чепуха! Все они это говорят.
   - Я уверена, что он не женат. - В голосе Мэйбл звучала тревога.
   - Сколько ему лет?
   - Года тридцать три. - Конечно, женат. Это тот парень, с которым я тебя встретила в прошлую среду, верно?
   - Да.
   - По виду он явно женат. Выглядит усталым. Давно не стрижен, донашивает свой свадебный костюм. Он хоть раз приглашал тебя в кино?
   - Он не любит кино.
   Сэди иронически рассмеялась:
   - Не любят кино женатые. Боятся, что их кто-нибудь там увидит. А где он живет?
   - В Футскрэй.
   - Ты знаешь, на какой улице?
   - Нет, я никогда его не спрашивала. Конечно, он бы
   мне сказал.
   - Спроси у него улицу и номер дома, скажи, что тебе хотелось бы как-нибудь написать ему. Пари держу, - он тебя отошьет.
   - Никогда он этого не сделает.
   - А ты попробуй.
   - Обязательно попробую.
   Прозвенел звонок. Через пять минут он зазвонит снова, и тогда девушки уже должны будут стоять у своих машин, в ожидании, когда завертятся шкивы и заработают приводные ремни.
   Девушки встали и пошли к воротам. У входа образовался затор - задние положили руки на плечи стоявших впереди и, медленно переставляя ноги, двигались, словно узники, устремив взгляд на мрачное здание фабрики, где их ждали пока еще безмолвные машины.
   Я стоял позади, рядом с Лилой Хэйл, что-то искавшей в своей сумочке.
   - Итак, снова за работу, - сказал я, безнадежно махнув рукой. - А на солнышке так хорошо!
   - Еще бы!
   - Вы здесь ведь недавно работаете?
   - Всего четыре дня.
   - Ну и как вам нравится?
   - Да как вам сказать, - она помедлила, не зная, стоит ли говорить мне правду: ведь еще неизвестно, как я к этому отнесусь. - Не очень.
   - Не очень, - повторил я и добавил: - И мне тоже.
   - Но это работа, - твердо сказала она, словно кладя конец своим сомнениям и неудовольствию. ("Раз ты работаешь, а другие нет, - значит, тебе повезло", - говорил ее тон.)
   - Работа-то работа, - сказал я, - да только хорошо бы иметь занятие по душе. Вот если бы вы, например, могли выбрать работу по своему вкусу - что бы вы предпочли?
   - Я бы стала балериной.
   - Вот это да! - воскликнул я. - Подумать только. Это было бы замечательно. А вы когда-нибудь видели балет?
   - Нет, но у меня есть книжка о балете, там много всяких фотографий.
   - И среди них, наверное, очень красивые?
   - Да, балерины такие изящные, воздушные. Можно подумать, что они ничего не весят. Они совсем особенные, непохожие на других.
   - Они очень много занимаются, - сказал я.
   - Да, и мама тоже так говорит.
   - А почему вы не пошли учиться, раз вам так нравится балет?
   - Слишком дорого. Но я танцую дома. И уже многому выучилась. Смотрю на фотографии и танцую.
   - Правильно, - сказал я. - Танцуйте, как они. Прыгайте и кружитесь. - Я помахал руками. - Как будто у вас выросли крылья. Я могу без конца смотреть на фотографии балерин и мечтать. Иногда я и сам чувствую себя легким, воздушным - как вы говорите, и тогда мне кажется, будто я порхаю на сцене под звуки музыки.
   Лила бросила на меня быстрый взгляд. На лице ее отражалось удивление и радость. Мимолетная улыбка преобразила ее лицо.
   - И у меня бывает такое ощущение, - воскликнула она. - Как, странно! Подумать только, что и вам так кажется - точь-в-точь как мне.
   Она смущенно засмеялась:
   - Наверное, это глупо.
   - Ничего глупого тут нет, - сказал я.
   - Не-ет, - протянула она с сомнением в голосе, а затем решительным тоном заявила: - Я накоплю денег и буду учиться.
   Лила на минуту задумалась, оживление ее погасло, и она тихо сказала:
   - Только тогда я буду уже старой. В той книжке сказано, что надо начинать учиться с детских лет.
   - Вы ведь получаете двенадцать с половиной шиллингов?
   - Да, но мама оставляет мне только половину. Последние замешкавшиеся девушки исчезали за дверью фабрики.
   - Мне надо идти.
   Она побежала вслед за подружками и скрылась из виду.
   Я же пошел в свою контору и сел за стол. Глаза бегали по колонкам цифр, но в ушах по-прежнему звенели девичьи голоса; я продолжал слышать их и назавтра, и во все последующие дни, и они словно голос совести определяли каждую мою мысль, каждый мой шаг.
   Под крышами фабрик в широко раскинувшихся промышленных пригородах Мельбурна работало очень много молоденьких девушек. Все они постепенно, шаг за шагом, постигали уроки жизни, пока наконец у них не складывались взгляды, определявшие их поступки. Они выносили свои знания из секретов, поверявшихся шепотом на школьном дворе, из признаний подруги, сидевшей с ними за одной партой, из рассказов, услышанных во время перерыва во дворе фабрики, из встреч с присяжными соблазнителями, поджидающими девушек в своих машинах и в подъездах домов, из захватанных книжек, которые передавались из рук в руки и вели к пропасти.
   Знания, таким путем приобретенные, не просвещали ум, не поощряли талант, не вдохновляли на благородное дело, не утверждали истинных ценностей. Складывая их, как кирпичики, девушки воздвигали в своей душе крепость, тщетно надеясь укрыться за ее стенами, когда на них наступало одиночество, одолевали мечты, когда от них требовали подчинения общим правилам, когда их терзала зависть и, наконец, когда они испытывали отчаянную потребность быть любимыми.
   О, как ты красив, Рон Хьюз! Ты крепок и силен, и твои руки оградят меня от беды. Ты ведь не причинишь мне зла, когда мы останемся вдвоем в темноте, правда, Рон Хьюз? И не бросишь потом меня плакать в потемках, одну-одинешеньку, пока ты любезничаешь с другой?
   Все, что о тебе говорят, Рон Хьюз, - ведь это же ложь? Я верю только твоим словам. Я верю тебе. Я хочу верить тебе. Я не могу не верить тебе!
   Нет, совсем по-иному следовало познавать жизнь этим девушкам. Может быть, ее тайны должны были открываться им в песне, веселящей душу и радующей тело, или об этих тайнах должен был поведать им кто-то мудрый и чуткий?
   Но им не приходилось встречаться с такими людьми, они не слышали ни чистых песен, ни умных слов. Они вступали в жизнь, вооруженные фальшивыми представлениями, которые мешали им осуществлять свои мечты, извращали их цели и в зародыше убивали таланты.
   Правда, иные девушки выходили из жизненных испытаний закаленными и умудренными; в будущем они станут оберегать своих детей от повторения таких ошибок, но большинство из них так никогда и не подарит миру то прекрасное, что таилось в их душах.
   - Эй, вы, вертихвостки! - Выше этого они не смогут подняться. А кое для кого это слово претворится в жизнь.
   То, что я пережил и передумал после часа, проведенного с работницами, вдохнуло жизнь в мои рассказы, и на нескольких конкурсах я даже вышел победителем, однако напечатать их мне так и не удалось. Редакторы утверждали, что публика такими вещами не интересуется.
   Один из рассказов, записанных в моем блокноте и сделанных, с учетом того, что "интересует публику", - я отправил в сиднейскую газету "Еженедельник Смита".
   Я подписал его вымышленным именем, потому что мне было стыдно.
   Его опубликовали. Это был мой первый рассказ, появившийся в печати.
   ГЛАВА 13
   Большинство рабочих и служащих "Модной обуви" были заняты неполный день. Даже в лучшие времена, когда они работали без ограничений, им едва удавалось прокормить семью. Теперь же в конвертах, которые они получали в день зарплаты, денег было вполовину меньше.
   Штаты служащих сократили, и оставшимся приходилось работать больше. Девушки из машинного отделения по нескольку раз в день посылали рассыльного в контору за аспирином. В одном из шкафов специально для них хранилась большая бутыль с таблетками аспирина. Обычно ее хватало на месяц, теперь же она опорожнялась меньше чем за две недели.
   Кредиторы становились все настойчивее. Поставщики сырья приходили в контору с озабоченными лицами, а уходили совсем расстроенными. Они уже не просили, чтобы с ними расплатились сполна. При создавшемся положении подобные требования только раздражали. Они просили лишь оплаты отдельных счетов, полагая, что, входя в положение владельцев фабрики, они, в свою очередь, вправе получить какую-то сумму наличными.
   Среди кредиторов были и богатые люди, они-то зачастую и приставали с ножом к горлу, демонстрируя качества, благодаря которым когда-то разбогатели. Другие - владельцы захудалых фабрик - и сами находились на грани банкротства. Они упрашивали расплатиться с ними, выручить их.
   Мне приходилось ежедневно иметь с ними дело. Я должен был уклоняться от прямых ответов, притворяться, лгать и лицемерить. Ведь я боролся за свое существование, неразрывно связанное с существованием фирмы.
   Я учился этому шаг за шагом, так, как учатся своему ремеслу механики и другие фабричные рабочие. Все мы воображали, что наши знания смогут уберечь нас от поражений, на которые жизнь неизвестно почему обрекает людей.
   - Никто не приходил, пока меня не было? - спросил я как-то у машинистки.
   Я только что возвратился из банка, где сурового вида управляющий разговаривал со мной так, будто я был повинен в шаткости его теперешнего положения и не желал ничего сделать, чтобы укрепить его.
   - Приходил один человек. Он сказал, что будет вас дожидаться. Вы никого не заметили на улице?
   - Нет, я никого не видел.
   - Сейчас посмотрю, не ушел ли он.
   Машинистка вернулась в сопровождении невысокого толстяка с красным лицом. На нем был поношенный тесноватый костюм. Держался он весьма самоуверенно и развязно; я не сомневался, что он взял со мной такой тон, чтобы произвести впечатление.
   - Ну-с, - сказал он, потирая руки. - Как дела?
   - Не очень-то хороши, - ответил я.
   - Я рассчитывал получить от вас чек, - сказал он, стараясь говорить небрежно. Но голос его прерывался от волнения, он почувствовал это и уставился в землю.
   - Послушайте - у нас нет денег. Если бы они были - я выписал бы вам чек. Но денег нет... Я только что из банка, там сказали, что мы и так забрали со счета лишнее. Может быть, мы сумеем что-нибудь заплатить вам на следующей неделе.
   Самоуверенность покинула моего собеседника. На лице его появилось выражение безнадежности. Не поднимая глаз, он мрачно сказал:
   - Вот что бывает, когда веришь обещаниям.
   - Я лишь передаю вам ответ фирмы.
   Он молчал. Он повел шеей, чтоб ослабить воротничок, и выглянул на улицу, где у крыльца стояла его машина. Боковые целлулоидовые щитки были продырявлены, шины изношены.
   - Мне обещали, - повторял он упрямо.
   - Это верно, вам обещали. - После паузы я добавил: - Когда я давал вам это обещание, я надеялся, что смогу его выполнить. Ведь и нам должны деньги, и мы тоже не можем их получить. Когда с нами расплатятся, я тоже вам кое-что выплачу.
   - Все это прекрасно для тех, кто может позволить себе ждать, - но мне эти деньги нужны позарез.
   Он не собирался уходить. Уйти из конторы значило бы смириться. Оставаясь же на месте, он заявлял свой протест. Он хотел получить окончательное и неопровержимое доказательство, что чека ему не дадут.
   Я положил руку ему на плечо.
   - Мне очень жаль, - сказал я.
   Эти слова вывели его из неподвижности. Они были тем доказательством, которого он ждал. Он глубоко вздохнул и улыбнулся.
   - Значит, придется подождать. - Он протянул мне руку. - До свидания!
   Но в конторе бывали не только кредиторы; бывали у нас и хорошо одетые господа, пытавшиеся воспользоваться безвыходным положением предпринимателей, бессильных предотвратить свое банкротство.
   Это были самые настоящие преступники. Их создавала не безработица; люди, бродившие от фабрики к фабрике в поисках работы, очень редко скатывались на путь преступлений. Нет, это были ловкие субъекты с руками, не знающими тяжелого труда, и цель своего прихода на фабрику они выкладывали совершенно откровенно, смотря вам прямо в лицо жесткими, ничего не говорящими глазами.
   Один из этих людей захотел встретиться со мной наедине. Тонкие губы его были сжаты; бросался в глаза смуглый цвет его безукоризненно выбритого лица. Отменно чистый, без единой морщинки костюм выглядел так, словно его только что сняли с манекена в одном из самых лучших магазинов готового платья. Садясь на предложенный мной стул, он воздал должное своему костюму, аккуратно поддернув складки на брюках, прежде чем закинуть ногу на ногу. На вид этому человеку было лет тридцать.
   - Чем могу служить? - осведомился я.
   - Вероятно, как и остальные обувные предприятия, вы испытываете известные трудности, - начал он несколько свысока.
   - Да, мы все в одной луже сидим, - сказал я. Он достал из кармана визитную карточку и бросил ее мне через стол.
   - Вот моя карточка.
   На ней стояло его имя "Дж.-Р. Фредерикс", а чуть пониже можно было прочитать слова: "Воск и политура".
   - Вряд ли я могу быть вам полезным, - сказал я. - У нас все это имеется в избытке.
   - Я пришел к вам не за этим, - заявил он, небрежно отмахнувшись от своей специальности, как от чего-то несущественного. - Я хотел бы поговорить о другом. Я полагаю, вы застрахованы на крупную сумму, - так ведь?
   - Да, мы застрахованы, - ответил я, думая, что он представляет какую-нибудь страховую компанию.
   - Послушайте, - заговорил он доверительно. - Мне известно, что дела вашей фирмы очень плохи, - выяснять такие вещи входит в круг моих обязанностей. Пожар на фабрике обеспечил бы вас наличными, чтобы переждать тяжелые времена; имейте в виду, я говорю не о пожаре, тут же потушенном пожарной командой, нет, все здание выгорит изнутри, а если угодно, то заодно сгорят и все ваши бухгалтерские книги. Ради этого я и пришел. Предлагаю следующее: я беру все это на себя, вознаграждение - несколько сот фунтов, при условии, что материалы, которые окажутся на складе в момент пожара, поступают в мое распоряжение. Вы меня поняли?
   - Да.
   - Все это будет проделано в воскресенье. Вы в это время можете быть где-нибудь в Фрэнкстоне. О страховке не беспокойтесь, все будет сделано как надо - шито-крыто. Комар носа не подточит.
   - Послушайте, - сказал я после минутной паузы, во время которой я испытал приступ смутного, необъяснимого страха. - Вы пришли не по адресу. Мы еще не потеряли надежды выпутаться. И вообще мы ни в коем случае не пошли бы на такую аферу. Если наступит конец, мы и с этим смиримся. Ведь фирму возглавляет Фулшэм. Вы его знаете?
   - Нет, я с не незнаком. Правда, видел разок-другой. Ему не уйти от банкротства - это по всему видно.
   - Не знаю, - сказал я.
   - Вы не думаете, что он может принять мое предложение?
   - Нет, он и слушать вас не станет. Не такой он человек. Скорей всего, пошлет за полицией.
   - Я занимаюсь продажей воска и политуры, - сказал он вкрадчиво. - Я вам ничего не говорил.
   - Не беспокойтесь, - ответил я. - Я ничего не слышал. Но можете мне поверить - это дело не для нас.
   - Ну что ж, - произнес он после минутного размышления. - Дело ваше. Но я еще вернусь. Еще несколько месяцев такой катавасии - и вы рады будете заключить со мной сделку. А вот это для вашего сведения, чтобы было над чем подумать.
   Он назвал ряд предприятий, поджог которых устроил за минувший год. По большей части это были мебельные и обувные фабрики - отрасли, наиболее пострадавшие от депрессии.
   - Владельцы их вышли сухими из воды, - заверил он меня. - Ничего не случится и с вашей фирмой. Конечно, если за дело взяться с умом. За неделю до этого вам надо избавиться от готовой продукции и материалов - распродать за полцены. А в страховом полисе должны быть указаны большие запасы всяких материалов. Если нет, значит, вы круглые дураки.
   - Скорее всего, что так, - сказал я и улыбнулся.
   Я проводил его до дверей. Он укатил на новехонькой машине.
   Несколько недель спустя передо мной предстал в конторе человек совсем другого типа. Его лицо хранило следы всех жизненных невзгод, когда-либо обрушивавшихся на него. Он, по-видимому, был убежден, что на все удары враждебных сил может быть лишь один ответ - вступление на избранный им путь. Я готов был признать, что, пожалуй, другого ответа действительно не придумаешь, хотя этот путь и вызывал у меня отвращение.
   Это был коренастый, плотный человек с одутловатым лицом и бегающими глазками. На нем был свитер с растянутым воротом, позволявшим разглядеть верхнюю пуговицу серой фланелевой рубашки. Руки у него были грязные, и даже в состоянии покоя сами собой сжимались в кулаки.
   Лоб его был прочерчен глубокими морщинами, - следы былых тревог, которые ничто уже не могло разгладить. Они придавали ему вид человека, старающегося разобраться в чем-то очень сложном.
   Он тушил окурок в стоявшей на столе пепельнице, а сам прикидывал, какой тон лучше всего взять со мной, учитывая впечатление, которое сложилось у него после первого подозрительного взгляда. Он извлек из кармана брюк кусок подошвенной кожи и передал мне.
   - Не купите ли партию кожи? - спросил он.
   Я стал разглядывать кусок, разминая его, чтобы определить качество.
   - Продам недорого, - сказал он и назвал цену вдвое меньше той, которую запрашивали кожевенные фабрики.
   - Это товар Холберга, - сказал я. Мне были знакомы все сорта. Краденый?
   - А вы думали нет - за такую-то цену? Конечно, краденый.
   За несколько педель до того воры проникли на фабрику Холберга и, как сообщалось в газетах, украли кожи больше чем на двести фунтов.
   Фирма "Модная обувь" была должна Холбергу, и под тем предлогом, что у пего похитили такое количество цепного товара, он потребовал, чтобы в дальнейшем мы оплачивали все заказы наличными.
   - Подошвенной кожи у нас хватает, - сказал я. - Больше нам не нужно.
   - Я отдам за пятьдесят фунтов.
   - Нам она ни к чему.
   - Тридцать фунтов.
   - Мы не возьмем ее даже даром.
   Он подумал минуту, не сводя глаз с пепельницы. Внезапно, приняв решение, он вздохнул и спросил:
   - Какой у Холберга помер телефона? Я раскрыл свою книжечку и назвал ему нужный номер.
   - Можно от вас позвонить?
   - Пожалуйста.
   Он позвонил и стал ждать.
   - У Холберга весь товар застрахован, - пояснил он мне. - Он на этом ничего не потерял. Кто-то взял трубку.
   - Алло, - сказал он. - Мистер Холберг в конторе? Я хочу поговорить с ним. Кто говорит? Не важно. Один из его друзей... Хорошо, я подожду.
   Зажав трубку между щекой и плечом, он зажег сигарету. И тотчас же цепким движением схватил трубку.
   - Это мистер Холберг? Отлично. - Он понизил голос и заговорил тоном заговорщика: - Вот что. Хотите получить вашу кожу обратно за пятьдесят фунтов?.. Да... Вы меня не знаете. Все будет честь по чести, - уверяю вас... Да, это сделал я... В целости и сохранности. Нет, я назвал вам свою цену... Вы можете послать грузовик на Рэндл-стрит. Я буду там. Возле "Модной обуви"... Нет, не на улице... Ваш человек может поехать вслед за мной на грузовике. Не забудьте дать ему денег... Хорошо. Через двадцать минут. Отлично... До свидания. Он положил трубку на рычаг.
   - Я знал, что он клюнет на это, - сказал он и впервые улыбнулся. Несколько лишних фунтов пригодятся ему так же, как и всем нам.
   Он сел поудобнее и опустил глаза.
   - На судьбу вам, как видно, жаловаться грех? - сказал я.
   - Барахтаюсь понемногу, - ответил он, вставая. - Нет ли у вас спичек? Мои вышли.
   Для таких людей, как он, жульничество было основным занятием, для иных - побочным.
   Что касается мистера Р.-Дж. Арнольда - агента по закупке товаров для одного большого магазина в Сиднее, то в мошенничестве он видел всего лишь проявление сообразительности и делового подхода.
   Уже при первой встрече со мной мистер Арнольд продемонстрировал свой недюжинный талант закупщика. Он уселся напротив меня, излучая самоуверенность. Лицо его то и дело расплывалось в добродушней! улыбке, говорил он в приподнятом тоне и не скупился на комплименты; он успел рассказать мне новейший неприличный анекдот и намекнул на возможность новых крупных заказов, если мы сойдемся в цене.
   Он пригласил меня посетить его в первый же мой приезд в Сидней. По его словам, он был своим человеком во всех ночных клубах. Говоря о ночной жизни Сиднея, мистер Арнольд давал понять, что она таит неземные наслаждения, и особенно расхваливал какие-то роскошные кафе, где он был завсегдатаем, намекал он и на то, что все расходы возьмет на себя.
   О, щедрый мистер Арнольд, щеголявший в ботинках английского производства!
   - А теперь перейдем к делу, - сказал он.
   Мистеру Арнольду было дано право произвести закупки на триста фунтов с выплатой наличными через семь дней.
   А теперь о цене.
   Я занялся калькуляцией стоимости туфель, которые он намеревался купить. Сначала труд... В 1927 стоимость труда на изготовление пары туфель составляла три шиллинга десять пенсов, теперь она упала до двух шиллингов и полпенни. Это было делом рук таких людей, как мистер Арнольд; они бы еще больше снизили расходы на оплату труда, если бы могли.
   Идя навстречу мистеру Арнольду, я сбросил эти полпенни. Это не должно было сказаться на заработке рабочих и работниц, занятых на фабрике, не сказалось бы и на производительности их труда. Их усталые руки все равно не могли сделать больше того, что они уже делали.
   А заказ этот был нам очень нужен. Фулшэм поручил мне добиться его любой ценой.
   Я сократил до минимума все статьи расходов.
   Наконец я вывел окончательные цены и вручил мистеру Арнольду листок, на котором они были записаны.
   - Это все, на что мы можем пойти, - сказал я. - Дешевле вы нигде не купите.
   Он внимательно просмотрел листок с ценами и кивнул.
   - Хорошо. Цена вполне подходящая. Я выпишу заказ. - Но тут он изменил тон...
   - А теперь, - сказал он, кладя листок в карман. - Что получу за это я десять процентов?
   На мгновение я опешил. Мне почти не приходилось иметь дело с представителями крупных компаний - у нашей фирмы были свои магазины, - но я сразу же решил, что потакать подобным приемам не следует.
   - Мною не предусмотрены комиссионные, - сказал я твердо.
   - А вам ничего и не надо было предусматривать, - ответил он резко. Эти деньги удерживаются с окончательной цены. Никаких наценок не требуется.
   - Но если мы должны заплатить вам десять процентов, то придется повысить цену, - доказывал я.
   - Больше платить я не намерен. За эту цену я могу купить такие же туфли на дюжине других фабрик. Они только рады будут сделке. И я получу свои десять процентов.
   - У нас это не принято, - начал я не очень убедительным тоном.
   - Не принято, черт побери, - фыркнул он презрительно. - В Сиднее любой мальчишка-посыльный, покупающий пирожки машинисткам на завтрак, получает полпенни от владельца лавчонки. Это закон бизнеса. Пора бы и вам здесь уразуметь это. Ну так как - получу я свои десять процентов или нет?
   - Нет.
   - Отлично, я получу их в другом месте.
   Я был рад, когда он закрыл за собой дверь. Шел уже шестой час, и меня ждали другие дела. Я снял большой ключ с крючка на стене конторы и вышел на улицу. Там меня приветствовали громкими возгласами ребятишки.