Маршалл Алан. В сердце моем

   Затем, меняя выспренний тон на дружеский, он продолжал:
   - Наша работа не прекращается с уходом из конторы. Всегда помните это! Самые блестящие деловые соображения чаще всего приходили мне в голову, когда я сидел за рулем машины, по дороге в контору или домой. Разные системы улучшения работы приходили мне в голову, когда я лежал в постели.
   Я стоял перед ним и слушал эти разглагольствования, явно доставлявшие ему удовольствие.
   - Вы избрали для себя жизненное поприще - работу бухгалтера. Это вдохновляющий труд. Постарайтесь же быть достойным своего призвания.
   Он говорил подолгу, наслаждаясь своими поучениями, а пока он говорил, я мог о многом поразмыслить.
   Вернувшись к себе в кабинет, я брал лист бумаги, разлиновывал его и составлял специальную бухгалтерскую схему. С помощью какой-то частицы своего интеллекта, которой я раньше пренебрегал, я наловчился разрабатывать сложные схемы, облегчающие работу, придумывать рациональные методы ведения дела. Я изобрел даже свою систему регистрации документов, которая мне самому внушала мало доверия, но на других производила впечатление.
   Все это я вручал Бодстерну в качестве пальмовой ветви.
   Эти предложения, повышавшие производительность труда в конторе и на производстве, внушили ему мысль, что у меня есть "данные". Он считал себя экспертом по системам и непрерывно искал путей к более экономичной организации работы в конторе и на фабрике; он вводил в практику все новые картотеки, бланки, способы подшивки документов, сокращавшие затрату труда. Но он редко оставался доволен изобретенной системой. Ему нравилось менять их. Каждая перемена представляла дополнительные трудности для рабочих, от которых требовалось аккуратно заполнять сложные формы, изобретенные им. Многие были неспособны к этому, другие злились и не хотели, и в конце концов система оказывалась несостоятельной или же должна была подвергнуться значительному упрощению.
   Мастерам раздавались специальные письменные инструкции, и, оседлав нос очками в стальной оправе, они изучали их в помещениях, заваленных опилками и стружками или же уставленных до самого потолка гробами.
   - Нельзя почивать на лаврах, - внушал Бодстерн мастерам. - Ищите все новые и лучшие методы.
   Тем, кто не обращал внимания на его инструкции, он долго выговаривал, с трудом сдерживая гнев и намекая на возможность увольнения.
   Но он не позволял им долго горевать. Мистер Бодстерн считал, что хотя хозяин должен постоянно делать рабочим строгие, внушения, никогда не следует допускать, чтобы они уходили домой с чувством обиды. Поэтому он поставил себе за правило в тот же день подойти к подвергшемуся разносу рабочему и похвалить его хорошую работу или же его самого. Дружеская улыбка, похлопывание по плечу - верил он - отличное средство, чтобы восстановить хорошие отношения, нарушенные неприятным разговором. В своих служащих он видел проблемы, подлежащие разрешению, а не человеческие существа, нуждающиеся в помощи.
   Мало кто мог предположить, что подбор людей, которые должны были помочь ему создать большое и прибыльное предприятие, производил не кто иной, как его жена. Она иногда появлялась на фабрике, знакомилась с мастерами и присматривалась к рабочим, но я с ней знаком не был и знал только, что все, кому довелось поговорить с ней, были от нее в восторге, причем похвалы, расточаемые ей, неизменно заканчивались выражением недоумения: как это такая женщина могла выйти замуж за мистера Бодстерна.
   И вот мистер Бодстерн пригласил меня к себе домой на обед. Это явное отступление от обычных правил удивило весь персонал конторы, - оно приписывалось желанию Бодстерна узнать мнение жены о моей особе.
   Он отвез меня к себе домой сразу же после работы. Я сидел на заднем сиденье его длинного черного автомобиля и смотрел на улицу, по которой ходил каждое утро и каждый вечер. Я отмечал про себя все трудные и легкие для меня участки пути и крутой подъем в конце улицы, где обычно давала себя знать усталость после долгой ходьбы. Сейчас я пролетел это расстояние без малейшего усилия. Мне страстно захотелось иметь машину.
   От ворот к дому мистера Бодстерна шла аллея, извивавшаяся между деревьями и кустами; заканчивалась она круглой асфальтированной площадкой, раскинувшейся перед увитой плющом верандой. Мы поднялись по ступенькам; миссис Бодстерн ожидала нас на пороге. Веселая, чем-то напоминавшая птичку, - она, казалось, дышала счастьем, - а глаза у нее были такие, словно она ждала, что в каждом человеке ей сейчас откроется какое-то чудесное качество.
   Она нежно поцеловала мужа, положила руку мне на плечо, как бы приветствуя старого друга, и повела меня в устланную ковром и заставленную креслами комнату, где я и расположился у пылавшего камина.
   Мистер Бодстерн ушел к себе в кабинет, жена его хлопотала в кухне, но каждые несколько минут она появлялась оттуда и перебрасывалась со мной несколькими словами. Ее дружеское обращение, самая интонация, казалось, говорили о том, что мы с ней отлично понимаем друг друга и что нам нет нужды знакомиться ближе.
   Уже очень скоро она вовлекла и меня в сферу своих забот, основной целью которых было доставлять радость мистеру Бодстерну. Рассказывая, что она приготовила на обед, она закончила описание какого-то мясного блюда словами:
   - Я уверена, что мистеру Бодстерну оно понравится. А как вам кажется?
   Я поспешил подтвердить ее предположение.
   Мне же обед никакого удовольствия не доставил. Между мистером Бодстерном и мной могли существовать только определенные отношения: он был хозяином, а я его служащим. Эти отношения позволяли нам обмениваться репликами, создававшими видимость известного равноправия, на деле же эти реплики свидетельствовали лишь об убежденности мистера Бодстерна в том, что проявление в разумной пропорции дружеских чувств может польстить самолюбию служащего, внушить ему уверенность в своих силах и поощрить в нем желание служить хозяину.
   Мое присутствие за столом требовало от мистера Бодстерна некоего балансирования между дружеским расположением и приличествующей хозяину сдержанностью. Он должен был сочетать наши служебные отношения с гостеприимством, подразумевавшим некое равенство. Без содействия жены это было бы для него трудным делом, - но он вышел из положения, возложив проявление дружеских чувств на жену, сам же ограничился ролью благодушного наблюдателя.
   Сразу же после обеда он положил конец этой ситуации, удалившись в свой кабинет и оставив меня на попечение миссис Бодстерн, которая села со мной у камина и завела разговор о книгах, музыке и мистере Бодстерне.
   - Он кажется очень строгим, - сказала она мне доверительно, - но это милейший человек в мире. Я счастлива, что имею такого мужа.
   Мне казалось, что счастливым должен почитать себя он. - но свои мысли я сохранил про себя. Такой комплимент прозвучал бы дерзостью. Да она в нем и не нуждалась.
   Хотя, как знать? Может быть, впечатление, которое производил на других ее муж, уязвляло ее самолюбие, и она ждала от меня подтверждения того, что созданный ею идеальный образ - отвечает действительности. Похвала ее мужу была бы похвалой ей самой.
   Какое впечатление я произвел на нее - не знаю. Она держалась непринужденно, ничем не давая мне понять, что меня привезли сюда для того, чтобы она составила обо мне мнение, и я без всякой робости рассказывал ей о своей жизни. Я сказал и о том, что хочу писать книги.
   - Как часто мне хотелось быть писательницей, - заметила она. - Наверно, почти все проходят через это. Люди склонны воображать, будто то, что пережили они, не пережил больше никто и им обязательно хочется описать свою жизнь. Что и говорить, это печальное заблуждение. Ведь столько сил тратится по-пустому. Лишь очень немногие испытали в своей жизни нечто такое, что достойно описания. Большинство же, - как мы, например, - живут жизнью, в которой ничего не случается. И никогда не бывают довольны тем, что им приходится делать.
   Она с улыбкой посмотрела на меня.
   - Надо принимать жизнь такой, как она есть. Что толку в мечтах? Если не посвятить себя подходящей работе, никогда не удастся разбогатеть. - Она похлопала меня по плечу. - Разве вам это не ясно самому? Счастье - это то, что вокруг нас. Надо целиком отдаться делу, и в один прекрасный день вы станете богатым человеком.
   Я хотел возразить ей, что вовсе не стремлюсь разбогатеть, но знал, что она не поверит, сочтет меня лицемером.
   - Муж говорит, что из вас получится отличный бухгалтер, - добавила она.
   К такому убеждению мистер Бодстерн мог прийти, лишь произведя на строго научной основе учет всех тех факторов, которые, по свидетельству психоаналитиков, консультантов по выбору профессии и учебников по исследованию характера, определяют облик образцового клерка. Он учитывал эти факторы с помощью сложных анкет, на которых галочки были символами рассудительности и рационального подхода к работе, а крестики свидетельствовали об отсутствии этих качеств. Заполненная анкета сопоставлялась с личным отношением мистера Бодстерна к подвергшемуся анализу служащему, в результате получалось некое уравнение, из которого было видно, соответствует ли данный человек своей работе.
   Решив научно подойти к решению этого вопроса, мистер Бодстерн послал соответствующее приглашение профессору Байрону Боггсу - консультанту по выбору профессии. К его услугам за известную мзду обращались фирмы, во главе которых стояли люди, ставшие жертвой модной причуды: подбирать кандидатов на продвижение по службе с помощью примитивных психологических приемов.
   Служащие нашей конторы никогда не слышали о профессоре Байроне Боггсе и понятия не имели, что от этого сдержанного, уверенного в себе господина в элегантном костюме, с тонкими бледными руками, зависит их будущее.
   Мистер Бодстерн вызвал меня в свой кабинет и представил профессору Боггсу, который, желая продемонстрировать умение устанавливать нужный тон в разговоре, обратился ко мне довольно резко:
   - Итак, - ваше имя? Я назвал себя.
   - И вы являетесь...
   - ...старшим клерком.
   - Отлично.
   Он кивнул, давая понять, что унизительная процедура окончилась, и отошел от меня, выражая всем своим видом полное удовлетворение.
   Но у мистера Бодстерна, видимо, оставались сомнения в действенности метода, применение которого от только что имел случай наблюдать. Он еще не постиг всей важности этой процедуры для выявления и подавления бунтарских настроений у служащих. Ой выпрямился, словно отстраняя от себя все опасения, и сказал мне:
   - Профессор Боггс приехал для того, чтобы выяснить отношение персонала к вопросам, которые мы считаем важными для процветания фирмы. Устройте, чтобы профессор Боггс мог побеседовать с каждым служащим в отдельности в комнате для коммивояжеров. Займитесь этим сейчас же!
   Я отправился исполнять поручение.
   Хотя цель визита профессора Боггса и не была вполне ясна для меня, я догадывался, что он собирается подвергнуть нас опросу, чтобы выяснить, отвечаем ли мы своему назначению. От его заключения зависело, удержимся ли мы на работе.
   Устанавливая порядок представления ему служащих, я продумывал лучшие ответы на вопросы "с подвохом", которые он мог мне задать. Я был уверен, что не подхожу для занимаемой мной должности. Своими вопросами он уже заставил меня насторожиться, но я твердо решил снова взять инициативу в свои руки.
   Когда профессор занял свое место за большим письменным столом в комнате для коммивояжеров, я начал вводить по одному и представлять ему служащих, которых он должен был опросить; после представления я выходил из комнаты. Это позволяло мне наблюдать за его обращением и подходом к опрашиваемым служащим, видеть, как расчетливо и хладнокровно он составляет свои первые суждения, основываясь на внешнем виде испытуемых.
   Он сидел в качалке, облокотившись на ручку кресла и слегка наклонив голову. В таком положении он снизу вверх смотрел на входящих своими серыми холодными глазами.
   Этот заранее рассчитанный взгляд встречал каждого служащего, переступавшего порог комнаты. Взгляд был натренирован и отработан до такой степени, что вселял смятение и страх в каждого человека, подвергавшегося опросу. Профессор, подобно актеру, рассчитывал каждое свое движение: в нужный момент он наклонялся вперед и обрушивал на свою жертву банальные вопросы; ответы на них, сколь разнообразны они ни были, истолковывались по готовым трафаретам.
   Когда наступила моя очередь, я, входя в комнату, не встретил его испытующего взгляда. Он сидел опустив глаза и, по-видимому, ждал, что я приведу кого-то еще из служащих.
   - Больше никого не осталось, - сказал я. - Сейчас моя очередь.
   - Ах да, - воскликнул он, и мгновенно в нем произошла перемена: если раньше профессор был погружен в неторопливое самосозерцание, то сейчас он обратился во внимание, - как того требовали обстоятельства,
   - Вам не помешает, если я закурю? - спросил я; именно такого рода вопрос должен был, по моему мнению, слегка озадачить его.
   Он помедлил с ответом и сказал:
   - Нет, нисколько.
   Он наблюдал за мной, пока я закуривал, и я был уверен, что эти наблюдения далеко не в мою пользу.
   - Итак, чем я могу быть вам полезен, - произнес я наконец таким тоном, словно передо мной сидел коммивояжер.
   - Я хотел бы, - отчетливо сказал он, - задать вам несколько вопросов личного характера, на которые надеюсь получить правдивые ответы.
   - Вероятно, вам случается получать и неправдивые ответы, - заметил я, это, наверно, осложняет дело.
   - Напротив, облегчает, - возразил он резко. - Скажите, пожалуйста, ваше имя.
   Перед ним на столе лежала пространная анкета. Между печатными строками были заполненные точками полосы, быстрыми взмахами пера он заносил на них мои ответы и свое истолкование их.
   Имя? Возраст? Место рождения? Женат или холост? Родители живы или умерли? Число членов семьи? Где живете - дома или в пансионе? Какова плата за пансион? Сумма недельного заработка? Велики ли расходы на проезд с работы и на работу? За множеством легких вопросов, на которые я ответил очень быстро, последовали вопросы более сложные, с тайным смыслом.
   На основании своего опыта и в соответствии с научными источниками профессор Боггс пришел к выводу, что вопросы, ответы на которые могли многое обнаружить, следовало задавать в подчеркнуто дружеском тоне. Такого рода вопросы следовало перемежать полупризнаниями, говорившими о том, что имеется в виду явление, вполне распространенное, чтобы опрашиваемый служащий, успокоенный тем, что не один он страдает определенными слабостями, выкладывал их, не страшась последствий.
   - Я полагаю, что вы, как и я, имеете обыкновение делить дни недели на хорошие и дурные, - сказал он. - На любимые и нелюбимые. Я всегда по каким-то причинам недолюбливал вторник. А какой день вам особенно не по нраву?
   Я вошел в кабинет с твердой решимостью ответить на все вопросы, как подобает совершенному со всех точек зрения клерку, но вдруг мне стало противно давать такие ответы. Как и большинство служащих, я не любил понедельник, знаменовавший начало новой недели за конторской стойкой. Образцовому же клерку надлежало - как мне казалось, - испытывать самое приятное чувство, возвращаясь на работу после проведенного дома воскресенья. С точки зрения профессора Боггса не любить понедельник - значило не любить свою работу.
   - Понедельник, - сказал я.
   - Почему?
   - Потому, что в этот день я возвращаюсь на работу после воскресного отдыха.
   - А какой день вы любите больше других?
   - Пятницу.
   - Почему?
   - Потому, что это день получки.
   - Гм... - пробурчал он и, коснувшись анкеты промокашкой, продолжал:
   - А чем вы увлекаетесь, есть ли у вас какое-нибудь занятие для души?
   - Да, пожалуй. Люблю наблюдать за птицами.
   - Наблюдать за птицами? - Он был озадачен. В какой из разделов анкеты занести такой ответ? И что он вообще означает?
   Помолчав немного, он сказал:
   - А я увлекаюсь скачками. Бывали когда-нибудь на бегах?
   - Нет.
   Это был вполне удовлетворительный ответ. Служащих, бывавших часто на бегах, можно было заподозрить в наклонности к азартным играм. А это, как полагали профессиональные консультанты - "психологи", могло ввести их в соблазн и побудить растратить казенные деньги.
   - Вы не играете в азартные игры?
   - Нет.
   - Интересуетесь спортом?
   - Постольку-поскольку.
   - Какой ваш любимый цвет?
   - Голубой, - сказал я, несколько удивленный вопросом.
   - Женщины всегда выбирают этот цвет, - сказал он и бросил на меня довольный взгляд, словно эту фразу он специально извлек из своего архива, чтобы сделать мне приятное. Такие вопросы включались специально для того, чтобы заставить опрашиваемого отвлечься в сторону и усыпить его бдительность, внушив ему, что и остальные вопросы столь же несущественны. Все это вызвало у меня раздражение.
   - Далеко не все женщины, - заявил я твердо. Мне хотелось вступить с ним в пререкания. Слишком уж он был самодоволен. Его замечания обличали человека, стяжавшего себе репутацию знатока, благодаря умению убедительно произносить банальные истины, и я ждал, пока он извлечет на свет божий очередной афоризм.
   Но тут он вновь обратился к первоначальному кругу вопросов.
   - У вас, вероятно, немало друзей на фабрике.
   - Да, у меня есть друзья.
   - Поддерживаете ли вы дружеские отношения с кем-либо из рабочих за пределами фабрики?
   - Да.
   - Я полагаю, что у вас найдутся друзья, которые готовы будут, в случае нужды, одолжить вам несколько шиллингов до получки?
   - У меня много таких друзей, но я никогда не нуждаюсь в деньгах и не беру в долг.
   - Значит, заработок вас устраивает?
   - Я могу прожить на него, не занимая денег.
   Он продолжал опрашивать меня. Вопросы задавались с таким расчетом, чтобы выявить, чем я недоволен, как я провожу свободное время, способен ли я говорить сердито и резко с людьми, находящимися у меня в подчинении.
   На все вопросы я отвечал отрывисто и сжато, не заботясь о производимом мной впечатлении.
   Наконец опрос закончился. Он вложил заполненную анкету в портфель и поднялся с места. Я тоже встал.
   - Минуточку, - сказал он, когда я направился к двери.
   Я обернулся и стал ждать, что он скажет.
   - Вы ведь хорошо знаете всех, кто здесь работает? - спросил он. Его тон резко изменился. Он сошел с пьедестала и заговорил со мной, как с равным и притом так, словно мы были связаны каким-то секретом.
   - Да, - ответил я.
   - Так вот, - строго между нами, есть ли среди них люди нечестные, обделывающие втихую свои грязные делишки? Как, по-вашему, нужно кого-нибудь из них уволить?
   - Нет, - ответил я. - Лучшего штата не подберешь, и - что особенно важно - мистер Бодстерн это хорошо знает. Он хочет лишь получить подтверждение своих собственных оценок.
   - Прекрасно, - сказал профессор. Неделю спустя мистер Бодстерн сказал мне, что он очень доволен отзывами о своих служащих.
   ГЛАВА 7
   Большая часть моего заработка уходила на плату за комнату, питание и проезд на работу и с работы. На покупку необходимых мне вещей оставалось мало. Неожиданно мне представился случай сократить свои расходы, и я не преминул им воспользоваться.
   Должность ночного сторожа на фабрике занимал пожилой человек по имени Симпсон. Он был низкого роста, тучный, с больным сердцем. Каждое утро он докладывал мне о выполненной им ночью работе, и я должен был его проверять. Для этого имелся специальный опросный листок, вполне в духе Бодстерна, на котором были расписаны обязанности сторожа с указанием часов, когда надлежало ту или иную работу выполнить. Галочки, проставленные в каждой графе, означали, что работа выполнена:
   проверить - заперты ли ворота;
   зайти в кабинет и убедиться, что сейфы заперты;
   осмотреть двор с материалами и задние ворота;
   проверить краны и газовые конфорки;
   обойти всю фабрику;
   опорожнить корзинки для бумаг;
   подкинуть угля в котел для отопления.
   Список такого рода поручений заполнял целую страницу. Каждое утро я просматривал вручавшуюся мне сторожем бумагу, чтобы убедиться, что в каждой графе проставлена галочка.
   Если же в графе с обозначением того или иного вида работ был пробел, я обязан был обратить на это внимание мистера Симпсона, тогда он в моем присутствии ставил в соответствующей графе галочку, после чего я клал листок в папку.
   Но он редко забывал ставить галочку. Это был образцовый ночной сторож.
   Обратная сторона листка была разлинована и озаглавлена: "Замечания". Мистер Симпсон не был щедр на замечания. Уж если он находил нужным прокомментировать как-то свою работу, то это непременно бывали описания поступков, требовавших поощрения и благодарности. Выражать такого рода благодарность входило в круг моих обязанностей, однако в особых случаях, когда мистер Симпсон проявлял на своем посту незаурядное рвение, я вручал листок мистеру Бодстерну, и он уже лично изъявлял Симпсону благодарность, приличествующую случаю.
   Так, если Симпсон в графе "Замечания" писал: "Увидел человека, перелезавшего через забор, бросился к нему, но он успел скрыться", - это событие не представлялось особенно значительным, поскольку опасность грозила всего лишь огромным бревнам, унести которые было бы нелегко, - и мистер Симпсон довольствовался моей похвалой.
   На когда он писал на обороте листка: "Услышал, как кто-то пытается взломать дверь в контору, подкрался из-за угла и окликнул неизвестного; тот убежал, а я позвонил в полицию, где этот факт был запротоколирован", речь шла об опасности, грозившей сердцу фирмы, ее святая святых - сейфам. Тогда я передавал листок мистеру Бодстерну, и тот с живым интересом в течение получаса расспрашивал о подробностях мистера Симпсона, который в лицах представлял ему ночное происшествие.
   Затем мистер Бодстерн и мистер Симпсон выходили из помещения, чтобы осмотреть дверь снаружи, и мистер Симпсон показывал, как уверенно и решительно он приближался к неизвестному злоумышленнику, как тот, вздрогнув, поднял голову, резко обернулся, а затем, пригибаясь к земле, побежал к забору.
   Как мистеру Бодстерну, так и мистеру Симпсону доставляли немалое удовольствие эти беседы о злокозненных попытках помешать работе охраняемого законом торгового предприятия. Мистер Бодстерн возмущался и потому, что он усматривал в этих кознях личную угрозу. Какой-то неизвестный человек пытался отнять у него то, что по всем законам - божеским и человеческим принадлежало ему, мистеру Бодстерну, и это покушение на его собственность вызывало у него глубочайшее негодование.
   Что же касается гнева и возмущения, которые обуревали мистера Симпсона, то эти чувства были явно наигранны, - он старался поразить хозяина своей преданностью интересам фирмы и готовностью пойти ради них в огонь и воду. Обоим подобные случаи давали повод обличать и осуждать людей, которых они считали ниже себя. Такие эпизоды будоражили их. Они проникались особым уважением к своей честности. Сознание собственного благородства сближало их.
   Позади фабрики была пристройка - маленькая комната с голым цементным полом. В комнатке были газовая плитка и умывальник с медным краном, всегда облепленный засохшей мыльной пеной, серой от грязи, которая покрывала руки мистера Симпсона.
   Это помещение было известно под названием "комната мистера Симпсона". Ночью она служила ему штаб-квартирой, именно тут он проставлял галочки на своем бланке. В комнате стояли стол, стул и низенькая койка с тощим матрасом и тремя байковыми одеялами, поверх которых лежало одеяло, составленное из вязаных квадратов, скрепленных между собой так небрежно, что в просветах виднелась серая байка.
   Считалось, что, находясь на посту, мистер Симпсон не спит. Койка должна была служить ему местом отдыха в промежутках между выполнением служебных обязанностей, перечисленных в листке.
   На полу рядом с койкой валялось несколько потрепанных журналов: "Правдивые любовные истории", "Рассказы из жизни", "Веселые рассказы", мистер Симпсон любил читать.
   Мистер Симпсон умер, сидя за столом. Когда утром его нашли мертвым, его пальцы сжимали карандаш. Руки были раскинуты, и голова покоилась на бланке, на котором он только что поставил очередную галочку.
   В эту неделю общая сумма выданной служащим заработной платы была на пять фунтов меньше, чем в предыдущую. И мне не пришлось надписывать имя мистера Симпсона на маленьком конверте, в который я каждую пятницу вкладывал пятифунтовую бумажку.
   Теперь мистеру Бодстерну предстояло решить, действительно ли фабрике нужен ночной сторож. Все фабричное оборудование и имущество конторы было застраховано от кражи. Пять фунтов в неделю составляли двести шестьдесят фунтов в год - за работу, которая была представлена грудой папок с бланками, громоздившихся на верхних полках конторских шкафов.
   Этот вопрос мистер Бодстерн обсуждал и со мной, и вот тут-то я и увидел способ сократить часть своих расходов. Я выразил готовность поселиться на фабрике и совершать дважды в ночь обход всей ее территории, а также запирать ворота на ночь и отпирать их каждое утро к приходу рабочих. Короче говоря, я вызвался принять на себя обязанности ночного сторожа и жить в комнатке мистера Симпсона.
   Это предложение пришлось по вкусу мистеру Бодстерну, поскольку оно позволяло сократить расходы. К тому же он увидел в моем предложении доказательство того, что я стал принимать близко к сердцу дела фирмы и намерен выполнять свою работу с еще большим усердием.