Страница:
Свет его прожекторов не появлялся. Видимо, Вересов или не догадался, или по какой-то причине не мог их включить.
Тревожная мнительность Марины Муратовой возрастала с каждым часом. Она так нервничала, что не могла спать. Ее состояние передалось даже Сергею.
– В сущности, – заметил Стоун, – мы напрасно так надеемся на прожекторы. Они могут вообще не ожидать нашего прилета. – Он имел в виду экипаж корабля Вересова.
– Это трудно допустить, – отозвался кто-то.
– Совсем даже не трудно. Они могут рассуждать так. Корабль Вийайи не заметил сигналов. Значит, это может сделать только наш, летящий на планету Мериго. Производить поиски одним кораблем бесцельно, надо вернуться на Землю и вылететь эскадрильей. А в этом случае ждать нас сейчас слишком рано.
Разговор происходил утром, в кают компании, за завтраком. Все были в сборе, кроме дежурных на пульте, в радиорубке и на обсерватории.
– Через три дня мы должны их увидеть… – начал Синицын.
Его прервал голос дежурного радиоинженера, раздавшийся из динамика радиофона:
– Начальника экспедиции, товарища Стоуна, прошу срочно в рубку.
Стоун тотчас же встал. Подобный вызов произошел впервые с момента старта. Для него должна была быть очень серьезная причина.
Но не успел Стоун дойти до люка, ведущего из кают-компании в коридор, как снова раздался голос. На этот раз он принадлежал дежурному на пульте:
– Товарищ Стоун, срочно прошу на пульт!
– Что там случилось? – Стоун почти выбежал из помещения. За ним устремился командир флагманского космолета.
Оставшиеся тревожно переглянулись.
– Корабль Вересова?
– При чем он тут? Одновременная тревога на пульте и в радиорубке не может иметь к нему отношения.
– Что-то случилось!
Голоса звучали взволнованно.
Старший инженер космолета встал.
– Оставайтесь здесь, – посоветовал он. – Я сообщу, как только узнаю, в чем дело.
И только закрылся за ним люк, как в третий раз прозвучало имя начальника экспедиции:
– Товарищ Стоун! – говорил Веретенников. – Огонь, замеченный Синицыным два дня тому назад, появился снова. Намного ближе и ярче. Горит прерывисто, но вот уже три или четыре минуты не погасает. К кораблю Вересова не имеет никакого отношения.
Сергей вскочил и кинулся в коридор.
За столом все застыли в ожидании.
Оно длилось недолго. Причина тревоги выяснилась вскоре.
Первым намеком послужил срочный вызов Муратовой в радиорубку. Вызывал командир корабля. Видимо, Стоун побежал на пульт, а он к радисту.
Муратова могла понадобиться только в том случае, если во всем этом был как-то замешан гийанейский язык.
А произошло вот что.
Первым, на несколько минут раньше дежурного на пульте, это заметил радиоинженер. Вернее, не заметил, а услышал.
Услышал передачу на частоте передатчика корабля Вийайи, предназначенного для связи не с Землей, а с Гийанейей. Эта частота радиоинженеру была известна. А приемник радиостанции космолета был, на всякий случай, снабжен специальным реле, которое при появлении этой частоты автоматически включало динамик.
Присутствие корабля Вийайи на расстоянии слышимости исключалось. А сила приема свидетельствовала о близости передатчика. И, что было самым главным, передача шла не кодом, а… голосом, в микрофон или аналогичное ему устройство.
Инженер распознал язык гийанейцев. Он не знал этого языка, но много раз слышал его на Земле.
Все, что сказал голос (три раза подряд), было автоматически записано.
Инженер вызвал Стоуна, потому что не знал, как поступить в таком исключительном случае.
Почти машинально он послал кодированный ответ в три слова: «Вас понял ясно», повторив это также три раза. Он ничего еще не понимал.
В это время дежурный на пульте управления находился в таком же недоумении. Когда появился Стоун, он доложил спокойно:
– Локаторы зафиксировали присутствие на расстоянии около четырех миллионов километров металлического тела такого же размера, как и корабль Вересова. Тело летит прямо на нас, непрерывно замедляя скорость. Торможение производится очень интенсивно, что доказывает наличие мощных двигателей. Неизвестный космолет (даже это слово он произнес совсем спокойно) движется сейчас с весьма незначительной скоростью, а это значит, что он тормозится давно. Приборы показывают, – они все время ощупывают нас лучами локаторов. Звездолетом Вересова это быть не может.
– Ощупывают именно нас? – спросил Стоун. – А не другой наш космолет?
– Похоже, что нас. Но этого нельзя сказать уверенно. Мы не знаем, фиксирован у них луч или нет.
– Вы включили торможение?
– Сразу.
– Правильно сделали. Разговор звучал почти буднично. Встреча с чужим звездолетом в космосе, о которой мечтали бесчисленные поколения людей Земли, о которой столько писали и фантазировали, казалось, не производила на них особого впечатления. Точно они давно уже привыкли к таким встречам!
И это было именно так.
Спутники-разведчики, корабли Рийагейи, Мериго и Вийайи, послужили прекрасной тренировкой «космического сознания» людей Земли. А встретиться с чужим разумом на Земле или в космосе не столь уж большая разница!
Загорелся экран радиофона, и Марина сообщила переведенный ею текст радиограммы с чужого корабля.
И через несколько секунд по всему космолету и одновременно во всех радиорубках кораблей эскадрильи прозвучал голос Стоуна:
– Приготовиться к полной остановке! К нам приближается космолет гийанейцев. Они просят нас остановиться и встретиться с ними!
7
8
Тревожная мнительность Марины Муратовой возрастала с каждым часом. Она так нервничала, что не могла спать. Ее состояние передалось даже Сергею.
– В сущности, – заметил Стоун, – мы напрасно так надеемся на прожекторы. Они могут вообще не ожидать нашего прилета. – Он имел в виду экипаж корабля Вересова.
– Это трудно допустить, – отозвался кто-то.
– Совсем даже не трудно. Они могут рассуждать так. Корабль Вийайи не заметил сигналов. Значит, это может сделать только наш, летящий на планету Мериго. Производить поиски одним кораблем бесцельно, надо вернуться на Землю и вылететь эскадрильей. А в этом случае ждать нас сейчас слишком рано.
Разговор происходил утром, в кают компании, за завтраком. Все были в сборе, кроме дежурных на пульте, в радиорубке и на обсерватории.
– Через три дня мы должны их увидеть… – начал Синицын.
Его прервал голос дежурного радиоинженера, раздавшийся из динамика радиофона:
– Начальника экспедиции, товарища Стоуна, прошу срочно в рубку.
Стоун тотчас же встал. Подобный вызов произошел впервые с момента старта. Для него должна была быть очень серьезная причина.
Но не успел Стоун дойти до люка, ведущего из кают-компании в коридор, как снова раздался голос. На этот раз он принадлежал дежурному на пульте:
– Товарищ Стоун, срочно прошу на пульт!
– Что там случилось? – Стоун почти выбежал из помещения. За ним устремился командир флагманского космолета.
Оставшиеся тревожно переглянулись.
– Корабль Вересова?
– При чем он тут? Одновременная тревога на пульте и в радиорубке не может иметь к нему отношения.
– Что-то случилось!
Голоса звучали взволнованно.
Старший инженер космолета встал.
– Оставайтесь здесь, – посоветовал он. – Я сообщу, как только узнаю, в чем дело.
И только закрылся за ним люк, как в третий раз прозвучало имя начальника экспедиции:
– Товарищ Стоун! – говорил Веретенников. – Огонь, замеченный Синицыным два дня тому назад, появился снова. Намного ближе и ярче. Горит прерывисто, но вот уже три или четыре минуты не погасает. К кораблю Вересова не имеет никакого отношения.
Сергей вскочил и кинулся в коридор.
За столом все застыли в ожидании.
Оно длилось недолго. Причина тревоги выяснилась вскоре.
Первым намеком послужил срочный вызов Муратовой в радиорубку. Вызывал командир корабля. Видимо, Стоун побежал на пульт, а он к радисту.
Муратова могла понадобиться только в том случае, если во всем этом был как-то замешан гийанейский язык.
А произошло вот что.
Первым, на несколько минут раньше дежурного на пульте, это заметил радиоинженер. Вернее, не заметил, а услышал.
Услышал передачу на частоте передатчика корабля Вийайи, предназначенного для связи не с Землей, а с Гийанейей. Эта частота радиоинженеру была известна. А приемник радиостанции космолета был, на всякий случай, снабжен специальным реле, которое при появлении этой частоты автоматически включало динамик.
Присутствие корабля Вийайи на расстоянии слышимости исключалось. А сила приема свидетельствовала о близости передатчика. И, что было самым главным, передача шла не кодом, а… голосом, в микрофон или аналогичное ему устройство.
Инженер распознал язык гийанейцев. Он не знал этого языка, но много раз слышал его на Земле.
Все, что сказал голос (три раза подряд), было автоматически записано.
Инженер вызвал Стоуна, потому что не знал, как поступить в таком исключительном случае.
Почти машинально он послал кодированный ответ в три слова: «Вас понял ясно», повторив это также три раза. Он ничего еще не понимал.
В это время дежурный на пульте управления находился в таком же недоумении. Когда появился Стоун, он доложил спокойно:
– Локаторы зафиксировали присутствие на расстоянии около четырех миллионов километров металлического тела такого же размера, как и корабль Вересова. Тело летит прямо на нас, непрерывно замедляя скорость. Торможение производится очень интенсивно, что доказывает наличие мощных двигателей. Неизвестный космолет (даже это слово он произнес совсем спокойно) движется сейчас с весьма незначительной скоростью, а это значит, что он тормозится давно. Приборы показывают, – они все время ощупывают нас лучами локаторов. Звездолетом Вересова это быть не может.
– Ощупывают именно нас? – спросил Стоун. – А не другой наш космолет?
– Похоже, что нас. Но этого нельзя сказать уверенно. Мы не знаем, фиксирован у них луч или нет.
– Вы включили торможение?
– Сразу.
– Правильно сделали. Разговор звучал почти буднично. Встреча с чужим звездолетом в космосе, о которой мечтали бесчисленные поколения людей Земли, о которой столько писали и фантазировали, казалось, не производила на них особого впечатления. Точно они давно уже привыкли к таким встречам!
И это было именно так.
Спутники-разведчики, корабли Рийагейи, Мериго и Вийайи, послужили прекрасной тренировкой «космического сознания» людей Земли. А встретиться с чужим разумом на Земле или в космосе не столь уж большая разница!
Загорелся экран радиофона, и Марина сообщила переведенный ею текст радиограммы с чужого корабля.
И через несколько секунд по всему космолету и одновременно во всех радиорубках кораблей эскадрильи прозвучал голос Стоуна:
– Приготовиться к полной остановке! К нам приближается космолет гийанейцев. Они просят нас остановиться и встретиться с ними!
7
Это было большой неожиданностью!
Но отнюдь не сенсацией!
Со слов Вийайи на Земле знали, что все население Гийанейи тревожится за население Земли и с большим волнением должно ожидать возвращения корабля Вийайи. Было вполне вероятно, что там решили послать второй космолет на помощь первому. Правда, сам Вийайа ничего не говорил о такой возможности, подчеркивая, что их одних более чем достаточно, для того чтобы справиться с последствиями диверсии «предков». Но на Гийанейе могли решить иначе.
Путь к Земле был известен. Они и вылетели.
А поскольку этот путь был один, то и встреча с земными космолетами должна была произойти. Здесь не было никакой случайности.
В своей радиограмме гийанейцы обращались к экипажу земного корабля, называя их «люди Лиа».
Иначе опять-таки не могло быть. Слово «Земля» было теперь известно экипажу корабля Вийайи, но не могло быть известно на Гийанейе.
Кстати сказать, это обстоятельство все еще оставалось не совсем понятным. Ведь соплеменники Гианэи, будучи на Земле и изучая испанский язык, должны были научиться называть планету ее собственным именем на испанском языке. Почему получилось так, что они не узнали слова «La tierra», а придумали «Лиа», не могла объяснить даже Гианэя. С детства изучая испанский язык, она знала только это слово. А со словом «Земля» познакомилась только на самой Земле, как на общепланетном, так и на испанском языках.
Никакого значения это, конечно, не могло иметь, оставаясь только непонятным…
Люди Лиа! Это обращение говорило о том, что гийанейцам известно, кому принадлежит встречный корабль. Почему известно? Да просто потому, что в относительной близости к Солнцу не могло быть другого.
То, что они вступили в связь именно с флагманским космолетом эскадрильи, явная случайность. Но почему они не обратили внимания на корабль Вересова, мимо которого пролетели? Их локаторы должны были сказать своим хозяевам, что вблизи чужой космолет. О том, что он тут не один, гийанейцы знать никак не могли. Почему же они не попытались организовать встречу именно с кораблем Вересова? Почему пролетели мимо?..
Все это было изложено Стоуном на спешно собранном совещании всех членов экипажа.
В заключение он обратил особое внимание присутствующих на странную фразу в записанном в виде радиограммы обращении гийанейцев, в которой говорилось о намерении пересадить на земной космолет одного человека.
– Было бы очень хорошо, – закончил Стоун, – прийти к определенному выводу заранее. Первым попросил слова Веретенников.
– Мне кажется, – сказал он, – что они пытались связаться с Вересовым. Подлетая к нам и обращаясь по радио, они включили бортовые огни, которые нами и были замечены. Но те же огни они могли включить и десять дней назад, адресуя их не нам, а Вересову. От нас они получили ответ, а от Вересова не получили.
– Это возможно, – сказал командир космолета. – Но, согласитесь, выглядит натянуто. Мне вообще непонятно обращение по радио. Рассчитывать, что встречный космолет слушает на всех частотах радиодиапазо на, несколько странно. Неполучение ответа от Вересова должно казаться им естественным. Это не причина спокойно лететь дальше. Возможно другое. Они пролетели мимо Вересова на слишком большой скорости. И, производя экстренное торможение, чтобы затем повернуть обратно, встретили нас. То, что корабль Вересова и наш принадлежат Земле, для них несомненно. А значит, и безразлично, с которым из двух встретиться.
– Обращение по радио совсем не так уж непонятно, – сказал радиоинженер. – Они летят с Гийанейи. И знают, что на Землю раньше их вылетел экипаж Вийайи. Я бы подумал, что они приняли нас за корабль Вийайи, если бы не обращение «люди Лиа». Видимо, они рассчитывали на то, что нам известен гийанейский язык и частота, на которой работает передатчик Вийайи. Согласен, это странно, но отнюдь не является необъяснимым.
– Кроме того, – прибавила Марина, – обращение по радио просто дополнение. Они включили огни и непрерывно пеленгуют нас, отлично зная, что пеленгация будет замечена. Тремя способами они стараются дать понять, что хотят встречи. По-моему, наиболее загадочным является намерение пересадить к нам одного из членов их экипажа.
– Это более чем непонятно, – сказал Стоун. – Куда мы летим, они не знают. Зачем же ни с того ни с сего пересаживать человека на встречный космолет, летящий неведомо куда? Как хотите, товарищи, а я не вижу никакого логичного повода к такому поступку. А вы?
Все высказались в том же смысле, что и Стоун. Все, кроме Сергея Синицына.
Он попросил слова.
– Мне кажется, – сказал он, – что существует простое объяснение всем этим загадкам. Все становится на место, если допустить, что по пути к Земле они встретили звездолет Вийайи. И не только встретили, но и, так сказать, поговорили с ними. Я помню о скорости, – добавил он, видя протестующий жест Стоуна. – Но мы не все знаем о технике связи гийанейцев. Кроме того, если скорость помешала им заметить корабль Вийайи, то та же скорость должна была помешать им заметить нас…
– Неверно, – сказал Стоун. – Вы забыли, что мы-то сами замедлили скорость. И очень значительно. Сумма скоростей стала куда меньше. В сравнении с ними мы просто неподвижны. Но вы верно заметили, что мы знаем о системах пеленгации гийанейцев далеко не все. Встречу с кораблем Вийайи допустить можно.
– А тогда, – продолжал Синицын, – все становится логичным. Они знали о нашей экспедиции и намеренно искали встречи с нами. Очень возможно, что они не пролетели мимо корабля Вересова, не заметив его. Очень возможно, что между ними и Вересовым был разговор и что именно потому они намерены пересадить к нам какого-то специалиста, медика или инженера, необходимого для оказания помощи экипажу Вересова. Или одному члену экипажа, например Гианэе. Если она заболела, гийанейский врач будет полезнее нашего. Остановить космолеты ради здоровья одного человека вполне естественно для гийанейцев.
– И для нас также, – добавил Стоун. – Что ж! Может, вы и правы. В болезнь Гианэи, с которой не могут справиться врачи корабля Вересова, я не верю. Но если помощь нужна двигателям, то здесь специалист-гийанейец, возможно, необходим. Космолет Вересова не наш, а гийанейский.
На этом совещание закончилось. Предположение Сергея было принято всеми, как наиболее вероятное. Оно хорошо объясняло самый факт желания гийанейцев встретиться с экипажем земного космолета, не говоря уже о пересадке одного гийанейца.
Ведь если встречи с кораблем Вийайи не было, то космонавты ничего не знают о Земле и ее обитателях. Больше того, из рассказа Лийагейи они должны были сделать вывод о чрезвычайно низком развитии землян. В этом случае вряд ли кто-либо из них согласился бы перейти на чужой корабль. То, что «люди Лиа» могут уже совершать космические полеты, ни о чем не свидетельствовало. Их собственные предки, обладая космической техникой, оставались на низком моральном уровне…
К двадцати трем часам того же дня все три космолета эскадрильи остановились, неподвижно повиснув в пространстве. Кроме встречи с кораблем гийанейцев, у них оставалась главная задача – непрерывно пелен говать корабль Вересова. Поэтому производить маневр сближения Стоун предоставил чужому космолету.
– О встрече просили не мы, а они, – сказал он. – Пусть подходят к нам сами. То, что мы остановились, само по себе покажет им наше решение.
– Можно сообщить и по радио, – сказал инженер.
– Но ведь связи больше нет.
– Просто они не считают нужным. Наш ответ они получили. Но, конечно, готовы принять нашу радиограмму.
– Так пошлите!
Инженер позвал Марину, и они отправились в радиорубку. Вскоре стало известно, что на чужом корабле приняли радиограмму и ответили:
– Поняли. Подходить будем мы.
До момента встречи оставалось никак не меньше земных суток.
На кораблях эскадрильи сильно волновались. Если Синицын прав и летящие навстречу гийанейцы знают, что случилось на корабле Вересова, то почему они молчат? Должны они понимать, что этот вопрос очень важен для землян.
А Стоун, учитывая, что инициатива встречи предоставлена гийанейцам, не считал возможным отвлекать их расспросами.
Найдут нужным, сообщат сами.
Но через несколько часов растущего беспокойства не выдержал и он. Была составлена короткая радиограмма, заключавшая три вопроса:
«Встретились ли вы с кораблем Вийайи?»
«Говорили ли вы с кораблем Вересова?»
«Что случилось на корабле Вересова?»
Если на первый вопрос последует отрицательный ответ, то гийанейцы не смогут ответить и на два последующих. Но Стоуна это не смутило.
Он отклонил предложение Марины добавить четвертый вопрос: «Кто и зачем перейдет на наш корабль?»
– Будет нетактично, – сказал он. – Отвечая на третий вопрос, они сами скажут об этом. А если не скажут, то тем более не надо спрашивать. Получится, что мы как бы проверяем серьезность принятого ими решения.
Марина согласилась с этим доводом.
Радиограмму отправили и сразу же (по космическим масштабам времени) был получен ответ.
Догадка подтвердилась.
Гийанейские корабли встретились, заметили друг друга и «на лету» обменялись краткой информацией. Корабль Вересова «видели», но на радиограммы не последовало никакого ответа. Что там случилось, – неизвестно.
О том, кто и зачем хочет перейти на земной космолет, не было ни слова.
– На корабле Вересова никто не дежурит в радиорубке, – подытожил Стоун. – Ведь и на наши радиопризывы они не отвечают. А что касается пересадки, то скорее всего это будет «корреспондент». Они хотят знать подробности спасательной операции, о которой им сообщил Вийайа. А не говорят об этом потому, что считают, – мы и сами можем догадаться.
– Все же, – заметил Синицын, – мне кажется, что это будет инженер. Корабль Вересова построен гийанейцами, и их, конечно, интересует, что произошло с «Мозгом навигации». Вийайа же говорил, что причиной катастрофы считает его неисправность.
– Очень интересна техника обмена информацией «на лету», – сказал радиоинженер. – Ведь оба звездолета летели с субсветовой скоростью навстречу друг другу. Видимо, все было сконцентрировано в одном кратком импульсе с последующей расшифровкой. Но как?
– Это мы узнаем от них или на Земле, – ответил Стоун.
Догадки и предположения были интересны, но бесцельны. Оставалось ждать.
На следующий день весь экипаж разделился на две группы. Экраны наружного обзора находились только на пульте управления и на обсерватории. Командный состав флагманского космолета собрался у первого экрана, а остальные у второго.
Звездолет гийанейцев был уже совсем близко. Простым глазом его увидели сначала в виде яркого светлого пятнышка на фоне звезд, часто мерцающего, а иногда потухающего совсем.
Пятнышко росло на глазах.
На пульте следили за кораблем не только но экрану, но и по приборам. И очень скоро убедились, что гийанейцы с поразительной точностью рассчитали весь маневр сближения. Если кораблем управлял не автомат, а гийанейец, то он имел огромный опыт.
Скорость корабля была слишком велика для оставшегося расстояния, земляне подходили бы с гораздо меньшей, и, по мнению командира флагманского космолета, это доказывало наличие очень мощных тормозных установок.
– Они действуют совсем не так, как было с кораблем Вийайи при подлете к Земле.
– Напоминает быстроходный катер, – заметил Стоун, – подходящий к причалу на полной скорости и только в последний момент дающий задний ход.
– Точное сравнение!
Чем ближе подходил чужой звездолет, тем быстрее он вырастал в размерах. Очень скоро земляне убедились, что его величина, которую они определили по показаниям локаторов, не соответствует действительности. Он был больше корабля Вересова.
Причина ошибки выяснилась, как только корабль оказался не впереди, а сбоку.
Гийанейцы приближались к земному кораблю, совершая широкий полукруг.
Звездолет был во много раз больше в длину, чем в ширину. А форма его, весьма необычная, ничем не напоминала корабль Вийайи, корабли с «Мериго» или земные.
Десять одинаковых цилиндров с закругленными концами, диаметром около пятнадцати метров каждый, а в длину до двухсот пятидесяти, образовывали нечто вроде горизонтально лежащей пирамиды. К переднему цилиндру, точно от середины, плотно примыкали три, а к ним, в том же порядке, попарно, еще шесть.
Общая длина корабля достигала пятисот метров, то есть была такой же, как и у корабля Вересова, но цилиндры были окружены тридцатью двумя тонкими полосами, похожими на трубы, сходящимися спереди в одну точку, а позади далеко расходящимися в стороны. Уходя за корму собственно корабля более чем на четыреста метров, «трубы» ничем не были связаны между собой.
Вся конструкция выглядела ажурной.
О назначении «труб» никто из землян догадаться не мог.
Непостоянный мерцающий свет исходил от них. Но давать этот свет не могло быть единственной целью их устройства.
– Это было бы довольно бессмысленно, – заметил Стоун.
– Кто знает! – ответил на это командир космолета. – Ясно одно. За время отсутствия Вийайи на Гийанейе появились совсем иные конструкции космических кораблей и, очевидно, совсем иной принцип их полета. Будет интересно познакомиться с ним.
Стоун ответил:
– Времени на это нет. Все наше внимание должно принадлежать кораблю Вересова, ради которого мы и находимся здесь. С новым звездолетом гийанейцев ознакомятся на Земле.
Конусообразный корабль (расположение «труб» создавало это впечатление – конуса) остановился на расстоянии километра от земного космолета, совершив эту остановку именно так, как и предполагали земляне, – стремительный подлет и резкое торможение. Наличие на нем искусственной гравитации стало несомненным. Без нее весь экипаж должен был неминуемо погибнуть при таком маневре.
Земляне никак не готовились к встрече. Они только позаботились о своих товарищах на двух других космолетах эскадрильи. Для этого в помещении, где должны были появиться гости, установили телевизионную камеру и соединили ее кабелем с радиорубкой.
Все подробности, относящиеся к чужому звездолету, и описание его внешнего вида были уже переданы.
На экранах хорошо было видно, как из задней части одного из средних цилиндров вылетел тоже цилиндрической формы аппарат с тремя длинными «трубами» за кормой и стал быстро приближаться к земному космолету. Стоун приказал осветить прожектором наружную дверь выходной камеры, а когда «десантный» аппарат подойдет вплотную, открыть дверь.
Весь экипаж собрался возле телекамеры, объектив которой был направлен на внутреннюю дверь.
Сколько прибыло гийанейцев, один или несколько?
Только это интересовало землян. Они хорошо знали внешность прибывших, а тем должна была быть известна внешность землян.
Сюрпризов не ждали.
И все же землян ожидал сюрприз, да еще какой!
Вышли двое.
Один был высокий гийанейец, одетый точно так же, как были одеты Вийайа и его спутники.
А второй… Марина бросилась вперед.
Перед нею и всеми собравшимися у двери стояла… Гианэя!
Но отнюдь не сенсацией!
Со слов Вийайи на Земле знали, что все население Гийанейи тревожится за население Земли и с большим волнением должно ожидать возвращения корабля Вийайи. Было вполне вероятно, что там решили послать второй космолет на помощь первому. Правда, сам Вийайа ничего не говорил о такой возможности, подчеркивая, что их одних более чем достаточно, для того чтобы справиться с последствиями диверсии «предков». Но на Гийанейе могли решить иначе.
Путь к Земле был известен. Они и вылетели.
А поскольку этот путь был один, то и встреча с земными космолетами должна была произойти. Здесь не было никакой случайности.
В своей радиограмме гийанейцы обращались к экипажу земного корабля, называя их «люди Лиа».
Иначе опять-таки не могло быть. Слово «Земля» было теперь известно экипажу корабля Вийайи, но не могло быть известно на Гийанейе.
Кстати сказать, это обстоятельство все еще оставалось не совсем понятным. Ведь соплеменники Гианэи, будучи на Земле и изучая испанский язык, должны были научиться называть планету ее собственным именем на испанском языке. Почему получилось так, что они не узнали слова «La tierra», а придумали «Лиа», не могла объяснить даже Гианэя. С детства изучая испанский язык, она знала только это слово. А со словом «Земля» познакомилась только на самой Земле, как на общепланетном, так и на испанском языках.
Никакого значения это, конечно, не могло иметь, оставаясь только непонятным…
Люди Лиа! Это обращение говорило о том, что гийанейцам известно, кому принадлежит встречный корабль. Почему известно? Да просто потому, что в относительной близости к Солнцу не могло быть другого.
То, что они вступили в связь именно с флагманским космолетом эскадрильи, явная случайность. Но почему они не обратили внимания на корабль Вересова, мимо которого пролетели? Их локаторы должны были сказать своим хозяевам, что вблизи чужой космолет. О том, что он тут не один, гийанейцы знать никак не могли. Почему же они не попытались организовать встречу именно с кораблем Вересова? Почему пролетели мимо?..
Все это было изложено Стоуном на спешно собранном совещании всех членов экипажа.
В заключение он обратил особое внимание присутствующих на странную фразу в записанном в виде радиограммы обращении гийанейцев, в которой говорилось о намерении пересадить на земной космолет одного человека.
– Было бы очень хорошо, – закончил Стоун, – прийти к определенному выводу заранее. Первым попросил слова Веретенников.
– Мне кажется, – сказал он, – что они пытались связаться с Вересовым. Подлетая к нам и обращаясь по радио, они включили бортовые огни, которые нами и были замечены. Но те же огни они могли включить и десять дней назад, адресуя их не нам, а Вересову. От нас они получили ответ, а от Вересова не получили.
– Это возможно, – сказал командир космолета. – Но, согласитесь, выглядит натянуто. Мне вообще непонятно обращение по радио. Рассчитывать, что встречный космолет слушает на всех частотах радиодиапазо на, несколько странно. Неполучение ответа от Вересова должно казаться им естественным. Это не причина спокойно лететь дальше. Возможно другое. Они пролетели мимо Вересова на слишком большой скорости. И, производя экстренное торможение, чтобы затем повернуть обратно, встретили нас. То, что корабль Вересова и наш принадлежат Земле, для них несомненно. А значит, и безразлично, с которым из двух встретиться.
– Обращение по радио совсем не так уж непонятно, – сказал радиоинженер. – Они летят с Гийанейи. И знают, что на Землю раньше их вылетел экипаж Вийайи. Я бы подумал, что они приняли нас за корабль Вийайи, если бы не обращение «люди Лиа». Видимо, они рассчитывали на то, что нам известен гийанейский язык и частота, на которой работает передатчик Вийайи. Согласен, это странно, но отнюдь не является необъяснимым.
– Кроме того, – прибавила Марина, – обращение по радио просто дополнение. Они включили огни и непрерывно пеленгуют нас, отлично зная, что пеленгация будет замечена. Тремя способами они стараются дать понять, что хотят встречи. По-моему, наиболее загадочным является намерение пересадить к нам одного из членов их экипажа.
– Это более чем непонятно, – сказал Стоун. – Куда мы летим, они не знают. Зачем же ни с того ни с сего пересаживать человека на встречный космолет, летящий неведомо куда? Как хотите, товарищи, а я не вижу никакого логичного повода к такому поступку. А вы?
Все высказались в том же смысле, что и Стоун. Все, кроме Сергея Синицына.
Он попросил слова.
– Мне кажется, – сказал он, – что существует простое объяснение всем этим загадкам. Все становится на место, если допустить, что по пути к Земле они встретили звездолет Вийайи. И не только встретили, но и, так сказать, поговорили с ними. Я помню о скорости, – добавил он, видя протестующий жест Стоуна. – Но мы не все знаем о технике связи гийанейцев. Кроме того, если скорость помешала им заметить корабль Вийайи, то та же скорость должна была помешать им заметить нас…
– Неверно, – сказал Стоун. – Вы забыли, что мы-то сами замедлили скорость. И очень значительно. Сумма скоростей стала куда меньше. В сравнении с ними мы просто неподвижны. Но вы верно заметили, что мы знаем о системах пеленгации гийанейцев далеко не все. Встречу с кораблем Вийайи допустить можно.
– А тогда, – продолжал Синицын, – все становится логичным. Они знали о нашей экспедиции и намеренно искали встречи с нами. Очень возможно, что они не пролетели мимо корабля Вересова, не заметив его. Очень возможно, что между ними и Вересовым был разговор и что именно потому они намерены пересадить к нам какого-то специалиста, медика или инженера, необходимого для оказания помощи экипажу Вересова. Или одному члену экипажа, например Гианэе. Если она заболела, гийанейский врач будет полезнее нашего. Остановить космолеты ради здоровья одного человека вполне естественно для гийанейцев.
– И для нас также, – добавил Стоун. – Что ж! Может, вы и правы. В болезнь Гианэи, с которой не могут справиться врачи корабля Вересова, я не верю. Но если помощь нужна двигателям, то здесь специалист-гийанейец, возможно, необходим. Космолет Вересова не наш, а гийанейский.
На этом совещание закончилось. Предположение Сергея было принято всеми, как наиболее вероятное. Оно хорошо объясняло самый факт желания гийанейцев встретиться с экипажем земного космолета, не говоря уже о пересадке одного гийанейца.
Ведь если встречи с кораблем Вийайи не было, то космонавты ничего не знают о Земле и ее обитателях. Больше того, из рассказа Лийагейи они должны были сделать вывод о чрезвычайно низком развитии землян. В этом случае вряд ли кто-либо из них согласился бы перейти на чужой корабль. То, что «люди Лиа» могут уже совершать космические полеты, ни о чем не свидетельствовало. Их собственные предки, обладая космической техникой, оставались на низком моральном уровне…
К двадцати трем часам того же дня все три космолета эскадрильи остановились, неподвижно повиснув в пространстве. Кроме встречи с кораблем гийанейцев, у них оставалась главная задача – непрерывно пелен говать корабль Вересова. Поэтому производить маневр сближения Стоун предоставил чужому космолету.
– О встрече просили не мы, а они, – сказал он. – Пусть подходят к нам сами. То, что мы остановились, само по себе покажет им наше решение.
– Можно сообщить и по радио, – сказал инженер.
– Но ведь связи больше нет.
– Просто они не считают нужным. Наш ответ они получили. Но, конечно, готовы принять нашу радиограмму.
– Так пошлите!
Инженер позвал Марину, и они отправились в радиорубку. Вскоре стало известно, что на чужом корабле приняли радиограмму и ответили:
– Поняли. Подходить будем мы.
До момента встречи оставалось никак не меньше земных суток.
На кораблях эскадрильи сильно волновались. Если Синицын прав и летящие навстречу гийанейцы знают, что случилось на корабле Вересова, то почему они молчат? Должны они понимать, что этот вопрос очень важен для землян.
А Стоун, учитывая, что инициатива встречи предоставлена гийанейцам, не считал возможным отвлекать их расспросами.
Найдут нужным, сообщат сами.
Но через несколько часов растущего беспокойства не выдержал и он. Была составлена короткая радиограмма, заключавшая три вопроса:
«Встретились ли вы с кораблем Вийайи?»
«Говорили ли вы с кораблем Вересова?»
«Что случилось на корабле Вересова?»
Если на первый вопрос последует отрицательный ответ, то гийанейцы не смогут ответить и на два последующих. Но Стоуна это не смутило.
Он отклонил предложение Марины добавить четвертый вопрос: «Кто и зачем перейдет на наш корабль?»
– Будет нетактично, – сказал он. – Отвечая на третий вопрос, они сами скажут об этом. А если не скажут, то тем более не надо спрашивать. Получится, что мы как бы проверяем серьезность принятого ими решения.
Марина согласилась с этим доводом.
Радиограмму отправили и сразу же (по космическим масштабам времени) был получен ответ.
Догадка подтвердилась.
Гийанейские корабли встретились, заметили друг друга и «на лету» обменялись краткой информацией. Корабль Вересова «видели», но на радиограммы не последовало никакого ответа. Что там случилось, – неизвестно.
О том, кто и зачем хочет перейти на земной космолет, не было ни слова.
– На корабле Вересова никто не дежурит в радиорубке, – подытожил Стоун. – Ведь и на наши радиопризывы они не отвечают. А что касается пересадки, то скорее всего это будет «корреспондент». Они хотят знать подробности спасательной операции, о которой им сообщил Вийайа. А не говорят об этом потому, что считают, – мы и сами можем догадаться.
– Все же, – заметил Синицын, – мне кажется, что это будет инженер. Корабль Вересова построен гийанейцами, и их, конечно, интересует, что произошло с «Мозгом навигации». Вийайа же говорил, что причиной катастрофы считает его неисправность.
– Очень интересна техника обмена информацией «на лету», – сказал радиоинженер. – Ведь оба звездолета летели с субсветовой скоростью навстречу друг другу. Видимо, все было сконцентрировано в одном кратком импульсе с последующей расшифровкой. Но как?
– Это мы узнаем от них или на Земле, – ответил Стоун.
Догадки и предположения были интересны, но бесцельны. Оставалось ждать.
На следующий день весь экипаж разделился на две группы. Экраны наружного обзора находились только на пульте управления и на обсерватории. Командный состав флагманского космолета собрался у первого экрана, а остальные у второго.
Звездолет гийанейцев был уже совсем близко. Простым глазом его увидели сначала в виде яркого светлого пятнышка на фоне звезд, часто мерцающего, а иногда потухающего совсем.
Пятнышко росло на глазах.
На пульте следили за кораблем не только но экрану, но и по приборам. И очень скоро убедились, что гийанейцы с поразительной точностью рассчитали весь маневр сближения. Если кораблем управлял не автомат, а гийанейец, то он имел огромный опыт.
Скорость корабля была слишком велика для оставшегося расстояния, земляне подходили бы с гораздо меньшей, и, по мнению командира флагманского космолета, это доказывало наличие очень мощных тормозных установок.
– Они действуют совсем не так, как было с кораблем Вийайи при подлете к Земле.
– Напоминает быстроходный катер, – заметил Стоун, – подходящий к причалу на полной скорости и только в последний момент дающий задний ход.
– Точное сравнение!
Чем ближе подходил чужой звездолет, тем быстрее он вырастал в размерах. Очень скоро земляне убедились, что его величина, которую они определили по показаниям локаторов, не соответствует действительности. Он был больше корабля Вересова.
Причина ошибки выяснилась, как только корабль оказался не впереди, а сбоку.
Гийанейцы приближались к земному кораблю, совершая широкий полукруг.
Звездолет был во много раз больше в длину, чем в ширину. А форма его, весьма необычная, ничем не напоминала корабль Вийайи, корабли с «Мериго» или земные.
Десять одинаковых цилиндров с закругленными концами, диаметром около пятнадцати метров каждый, а в длину до двухсот пятидесяти, образовывали нечто вроде горизонтально лежащей пирамиды. К переднему цилиндру, точно от середины, плотно примыкали три, а к ним, в том же порядке, попарно, еще шесть.
Общая длина корабля достигала пятисот метров, то есть была такой же, как и у корабля Вересова, но цилиндры были окружены тридцатью двумя тонкими полосами, похожими на трубы, сходящимися спереди в одну точку, а позади далеко расходящимися в стороны. Уходя за корму собственно корабля более чем на четыреста метров, «трубы» ничем не были связаны между собой.
Вся конструкция выглядела ажурной.
О назначении «труб» никто из землян догадаться не мог.
Непостоянный мерцающий свет исходил от них. Но давать этот свет не могло быть единственной целью их устройства.
– Это было бы довольно бессмысленно, – заметил Стоун.
– Кто знает! – ответил на это командир космолета. – Ясно одно. За время отсутствия Вийайи на Гийанейе появились совсем иные конструкции космических кораблей и, очевидно, совсем иной принцип их полета. Будет интересно познакомиться с ним.
Стоун ответил:
– Времени на это нет. Все наше внимание должно принадлежать кораблю Вересова, ради которого мы и находимся здесь. С новым звездолетом гийанейцев ознакомятся на Земле.
Конусообразный корабль (расположение «труб» создавало это впечатление – конуса) остановился на расстоянии километра от земного космолета, совершив эту остановку именно так, как и предполагали земляне, – стремительный подлет и резкое торможение. Наличие на нем искусственной гравитации стало несомненным. Без нее весь экипаж должен был неминуемо погибнуть при таком маневре.
Земляне никак не готовились к встрече. Они только позаботились о своих товарищах на двух других космолетах эскадрильи. Для этого в помещении, где должны были появиться гости, установили телевизионную камеру и соединили ее кабелем с радиорубкой.
Все подробности, относящиеся к чужому звездолету, и описание его внешнего вида были уже переданы.
На экранах хорошо было видно, как из задней части одного из средних цилиндров вылетел тоже цилиндрической формы аппарат с тремя длинными «трубами» за кормой и стал быстро приближаться к земному космолету. Стоун приказал осветить прожектором наружную дверь выходной камеры, а когда «десантный» аппарат подойдет вплотную, открыть дверь.
Весь экипаж собрался возле телекамеры, объектив которой был направлен на внутреннюю дверь.
Сколько прибыло гийанейцев, один или несколько?
Только это интересовало землян. Они хорошо знали внешность прибывших, а тем должна была быть известна внешность землян.
Сюрпризов не ждали.
И все же землян ожидал сюрприз, да еще какой!
Вышли двое.
Один был высокий гийанейец, одетый точно так же, как были одеты Вийайа и его спутники.
А второй… Марина бросилась вперед.
Перед нею и всеми собравшимися у двери стояла… Гианэя!
8
Чем дальше, тем быстрее в сознании людей бежало время. Месяцы мелькали один за другим, как на экране, почти не оставляя следов в памяти.
Они перестали даже замечать монотонность своего существования.
Только Риа и Тома воспринимали время как таковое. Детям оно всегда кажется медленнее, чем взрослым. А эти двое детей вообще не представляли себе, что может существовать иная жизнь.
Заканчивался седьмой год заключения на «космическом острове».
Они еще ждали прибытия спасательной партии год назад. Теперь перестали ждать, уверенные в том, что земной звездолет, пролетевший на планету Мериго, не услышал сигналов и не заметил их неподвижного корабля.
Звездолет не стоял на месте, он двигался со все увеличивающейся скоростью, он падал на Солнце. Но для тех, кто находился на его борту, разницы между этим движением и полной неподвижностью не было никакой.
Они пришли к выводу, что спасение может прийти только через тридцать лет, и никак не раньше. И если бы на корабле не было детей, требующих внимания и заботы, создающих видимость какой-то активной жизни, могло бы появиться чувство равнодушия к жизни вообще и неизбежно сопутствующее такому равнодушию ослабление восприятия, апатия и постепенное отупление.
В какой-то мере равнодушие все же появилось, выражаясь пока только в том, что почти у всех пропало желание продолжать учиться. Занятия еще посещались, но все более и более неохотно.
Только четыре человека оставались прежними. Это были Вересов и Фогель, которых поддерживало сознание лежащей на них ответственности, и две матери, жизнь которых сосредоточилась на их детях.
Более или менее бодро держались Виктор Муратов и Владимир Попов. Все остальные завидовали Мериго и его трем товарищам, спавшим в анабиозных ваннах. Но и зависть постепенно ослабевала.
Все способы как-то оживить сознание людей были испробованы, но не дали заметных результатов.
На корабле не было главного – разнообразия.
Ничто не нарушало монотонного течения жизни ни внутри, ни снаружи. Сутки следовали за сутками, похожие, как капли воды. Снаружи – неизменная из года в год панорама космоса, застывшая в вечном покое.
Система управления экранами наружного обзора давно уже была приведена в порядок, и их приходилось все чаще надолго выключать, так как именно неподвижность (пусть только кажущаяся) Вселенной тяжелее всего действовала на психику людей, вынужденных наблюдать вне корабля всегда одно и то же.
Мериго и его товарищей три года назад переложили из ванн, действие которых окончилось, в другие. При этом их разбудили на три дня. Вскоре предстояло повторить эту операцию, но с той только разницей, что теперь четверо будут бодрствовать не три дня, а две недели. Этого требовала специфика анабиозного сна. Время от времени необходим был, каждый раз более продолжительный, отдых.
Фогель и все врачи с затаенной надеждой ожидали этих двух недель.
Они должны были внести столь нужное разнообразие в жизнь на звездолете. И не только потому, что появятся четверо, так сказать «новых» живых людей, а главным образом потому, что их появление повлечет за собой возобновление причуд Гианэи.
Врачи хорошо помнили, какое оживление внесли в жизнь кают-компании даже три дня, сколько разговоров возникало по поводу затворничества Гианэи и ее нежелания, чтобы Риа, хотя бы издали, увидел кого-нибудь из четырех.
Сейчас такая вспышка активности была бы очень полезна. В интересах всех врачи не хотели думать о том, что для самой Гианэи эти две недели будут тяжелыми.
Она заметно помрачнела уже теперь. А несколько дней назад Виктор зашел в каюту Фогеля и, волнуясь, сообщил профессору, что Гианэя обронила такую фразу: «Я надеюсь, что мой сын окажется настолько гийанейцем, что выполнит свой долг по отношению к этим зверям».
– Мне неизвестно, что она говорит моему сыну, когда остается с ним наедине. И чему она его учит. Но я не хочу, чтобы Риа стал убийцей.
– Успокойтесь! – ответил Фогель. – Я вполне убежден, что сейчас она ничего подобного не внушает Риа. Он еще слишком мал. Слова Гианэи относятся к будущему. У нас есть время воздействовать на нее, а если это не удастся, то на самого Риа. Но надо подождать несколько лет. Пока нет оснований тревожиться.
– Я попрошу Юрия надежно запереть помещения с ваннами.
– Вы хотите, чтобы об этом узнали другие, кроме меня?
Виктор ничего не ответил и ушел очень мрачный.
«Агрессивные» намерения Гианэи не вызывали в профессоре ничего, кроме профессионального интереса. Он был совершенно уверен, что сумеет предотвратить несчастье, в крайнем случае – средствами современной медицины, вплоть до гипноза. Никакого убийства на корабле не произойдет!
Они перестали даже замечать монотонность своего существования.
Только Риа и Тома воспринимали время как таковое. Детям оно всегда кажется медленнее, чем взрослым. А эти двое детей вообще не представляли себе, что может существовать иная жизнь.
Заканчивался седьмой год заключения на «космическом острове».
Они еще ждали прибытия спасательной партии год назад. Теперь перестали ждать, уверенные в том, что земной звездолет, пролетевший на планету Мериго, не услышал сигналов и не заметил их неподвижного корабля.
Звездолет не стоял на месте, он двигался со все увеличивающейся скоростью, он падал на Солнце. Но для тех, кто находился на его борту, разницы между этим движением и полной неподвижностью не было никакой.
Они пришли к выводу, что спасение может прийти только через тридцать лет, и никак не раньше. И если бы на корабле не было детей, требующих внимания и заботы, создающих видимость какой-то активной жизни, могло бы появиться чувство равнодушия к жизни вообще и неизбежно сопутствующее такому равнодушию ослабление восприятия, апатия и постепенное отупление.
В какой-то мере равнодушие все же появилось, выражаясь пока только в том, что почти у всех пропало желание продолжать учиться. Занятия еще посещались, но все более и более неохотно.
Только четыре человека оставались прежними. Это были Вересов и Фогель, которых поддерживало сознание лежащей на них ответственности, и две матери, жизнь которых сосредоточилась на их детях.
Более или менее бодро держались Виктор Муратов и Владимир Попов. Все остальные завидовали Мериго и его трем товарищам, спавшим в анабиозных ваннах. Но и зависть постепенно ослабевала.
Все способы как-то оживить сознание людей были испробованы, но не дали заметных результатов.
На корабле не было главного – разнообразия.
Ничто не нарушало монотонного течения жизни ни внутри, ни снаружи. Сутки следовали за сутками, похожие, как капли воды. Снаружи – неизменная из года в год панорама космоса, застывшая в вечном покое.
Система управления экранами наружного обзора давно уже была приведена в порядок, и их приходилось все чаще надолго выключать, так как именно неподвижность (пусть только кажущаяся) Вселенной тяжелее всего действовала на психику людей, вынужденных наблюдать вне корабля всегда одно и то же.
Мериго и его товарищей три года назад переложили из ванн, действие которых окончилось, в другие. При этом их разбудили на три дня. Вскоре предстояло повторить эту операцию, но с той только разницей, что теперь четверо будут бодрствовать не три дня, а две недели. Этого требовала специфика анабиозного сна. Время от времени необходим был, каждый раз более продолжительный, отдых.
Фогель и все врачи с затаенной надеждой ожидали этих двух недель.
Они должны были внести столь нужное разнообразие в жизнь на звездолете. И не только потому, что появятся четверо, так сказать «новых» живых людей, а главным образом потому, что их появление повлечет за собой возобновление причуд Гианэи.
Врачи хорошо помнили, какое оживление внесли в жизнь кают-компании даже три дня, сколько разговоров возникало по поводу затворничества Гианэи и ее нежелания, чтобы Риа, хотя бы издали, увидел кого-нибудь из четырех.
Сейчас такая вспышка активности была бы очень полезна. В интересах всех врачи не хотели думать о том, что для самой Гианэи эти две недели будут тяжелыми.
Она заметно помрачнела уже теперь. А несколько дней назад Виктор зашел в каюту Фогеля и, волнуясь, сообщил профессору, что Гианэя обронила такую фразу: «Я надеюсь, что мой сын окажется настолько гийанейцем, что выполнит свой долг по отношению к этим зверям».
– Мне неизвестно, что она говорит моему сыну, когда остается с ним наедине. И чему она его учит. Но я не хочу, чтобы Риа стал убийцей.
– Успокойтесь! – ответил Фогель. – Я вполне убежден, что сейчас она ничего подобного не внушает Риа. Он еще слишком мал. Слова Гианэи относятся к будущему. У нас есть время воздействовать на нее, а если это не удастся, то на самого Риа. Но надо подождать несколько лет. Пока нет оснований тревожиться.
– Я попрошу Юрия надежно запереть помещения с ваннами.
– Вы хотите, чтобы об этом узнали другие, кроме меня?
Виктор ничего не ответил и ушел очень мрачный.
«Агрессивные» намерения Гианэи не вызывали в профессоре ничего, кроме профессионального интереса. Он был совершенно уверен, что сумеет предотвратить несчастье, в крайнем случае – средствами современной медицины, вплоть до гипноза. Никакого убийства на корабле не произойдет!