— Скребется, — прошептал Ваня.
— Что? — не поняла Клава.
— Скребется, — выдавил из мертвенных губ Ваня, а слезы текли у него по щекам, крупные, как капли воды с весенних сосулек. — Скребется. В стекло.
Клава прислушалась.
— Ничего же не скребется, — сказала она. — Это тебе почудилось.
— Не почудилось, — сглотнув от страха, шепнул Ваня. — Ногтями в стекло.
Клава вылезла из-под одеяла, оделась, подошла к заиндевевшему причудливыми узорами окну, и вдруг увидела у нижней рамы, совсем внизу, темный след протертого инея. «Синичка», — подумала Клава. Она пошла в прихожую, накинула там пальто, обула ноги в валенки. В доме было темно и очень тихо. Клава тихонько отперла дверь и выскользнула на мороз. Небо висело совершенно черным, никаких звезд. Белые до нереальности, почти сказочные, деревья уходили под ним вдаль. Клава спустилась по лестнице, сваливая пушистый снег с перил. Ей пришлось обойти дом вокруг, чтобы попасть к окну Ваниной спальни. Никакой синички не было, наверное, она уже улетела. Клава подошла ближе, чтобы посмотреть на тоненькое царапинки, которые должны были оставить птичьи лапки на устилавшем подоконник снегу. Снег и вправду был разрушен, а под окном лежали следы. Такие узкие, вытянутые луночки. Они не начинались нигде, они замыкались в круг, проходивший совсем близко от окна. Это было тоже самое, как тогда, у пруда, когда Клава спряталась от Вани за деревом, выпрыгнув из собственного следа. Но здесь негде было спрятаться. Тот, кто ходил под Ваниным окном, выпрыгнул, наверное, очень далеко. Клаве стало страшно. Она оглянулась по сторонам, но нигде никого не было. Снег был чист, только проклятое кольцо следов было на нем, замкнутое, неделимое. И тут Клава поняла. Медленно, усилием одних только мышц, совершенно против собственной воли, она подняла голову вверх.
Она была там, на стене. Когда Клава увидела ее, она сразу соскользнула по стене вниз, быстро, как белка, с тихим шорохом ткани о дерево, и упала ногами в снег. Иней, содранный ее падением, осыпался со стены облаком. Это была девушка, в черном платье, в накинутом на голову черном платке, из-под которого выбивались длинные, светлые волосы. На лице у девушки лежало темное засохшее пятно, за которым неразличимыми оставались границы рта, сам рот был приоткрыт, и Клава видела зубы: крепкие, расставленные и широкие, как деревянные чешуйки большой шишки. Девушка несколько секунд смотрела в лицо Клаве. Глаза ее были пронизывающие, сверлящие, удивительно похожие на глаза Ленина. Только они были мертвые.
Потом девушка отвернулась, слишком быстро одернув голову для движения человеческой шеи, так что платок немного съехал с ее головы и светлые волосы выпали на грудь. Вдруг она взметнулась куда-то вверх и исчезла, а через мгновение появилась снова, свалилась ногами в снег совсем рядом с Клавой, заставив ту оцепенеть от ужаса. Из-за мороза Клава только сейчас могла почувствовать, что девушка сильно воняла, как куча дохлых кошек. Мертвые глаза несколько секунд пристально, без выражения смотрели на Клаву, словно пытаясь пробить ей лицо. Но боли не было, только уже знакомая Клаве темная, сводящая с ума тяжесть, в которой трудно было думать.
«Она хочет, чтобы я пошла с ней», — поняла Клава. Кровавое пятно на лице девушки было похоже на черный, сгнивший в луже лист.
— Варвара, — прошептала девушка, хрустя кровью в горле. Шея у нее была худая и вытянутая, как у утки.
У Клавы сразу остановилось сердце. Непонятно стало даже, где оно теперь.
— Где? — спросила она.
Девушка показала рукой в сторону росшей у дома рябины. Гроздья ее пунцовых ягод казались сейчас темными, как перезревшие вишни. Там что-то лежало в снегу, под рябиной, что-то небольшое, и такое страшно неподвижное. Господи, подумала Клава, что же это там?
Это была Варвара. Она лежала на спине, вытянув руки вдоль тела ладошками вверх, необутые ноги ее были положены вместе, только чуть расходились ступнями, и посинели от холода. Глаза Варвары были открыты, но не смотрели никуда. Клава кинулась к ней, схватила и прижалась ртом к ее лицу. Лицо было мягкое, но холодное, как кусок вареной курицы, забытый со вчерашнего обеда на столе.
— Варенька, — застонала Клава, и дальше уже не могла ничего сказать, потому что воздух не прошел больше через затопленное слезами горло. Под Варварой весь снег превратился в грязь от стылой, слизкой крови. Клава жалобно заныла, трогая Варвару руками в поисках жизни, надеясь, что, может быть, та где-нибудь дышит потихоньку или стучит своим маленьким пульсом. Но ничего такого не было. Варвара была мягкая и мертвая. Убили, поняла Клава, заманили в яму и придушили. Варенька была маленькая, такая доверчивая.
А из дома раздался тонкий, верещащий крик. Это кричал Ваня. Клава дернулась и бросилась вперед, стремительно, как бешеная лиса. Она ничего не помнила, кроме одного: всех надо убить. Хрипя понеслась она прямо на окно, и с размаху врезалась во внезапно возникшее перед ней зловонное тело, сбила его с ног. Жуткая сила вцепилась в Клаву, перевернув ее лицом в снег, так что он залепил ей лицо, набился в нос и рот, а потом ее больно дернуло вверх, вывернуло из снежной массы, подняло и потащило в сторону. Клава билась и вертелась в объятиях вонючей смерти, но та захватила ее сзади локтем под голову, сдавив горло и яростно шипела, шипела и урчала, волоча Клаву в свой сказочный ажурный лес. Когда снег обтаял на раскрытых глазах Клавы, она увидела над собой ненадолго лицо смерти: глаза ей были сужены, кожа суха, рот провален в себя, как щелевое дупло. Второй рукой смерть тут же схватила Клаву за волосы и вывернула ей голову в сторону, чтобы девочке было больнее. От рези в сдавленном горле Клава захрипела, вцепившись пальцами в ледяную руку, пытаясь отодрать ее от своей груди. Они остановились, будучи еще совсем близко от дома, и Клава увидела, как треснуло стекло черного окна, треснуло и посыпалось вниз, один большой кусок упал в снег изогнутым углом, и из окна вышел Хозяин. Он был огромен и худ, с длинными, вьющимися волосами, черными, как сажа. Хозяин пошел, тяжело проваливаясь в снег, он глухо урчал и тащил за собой Ваню, за волосы, как тряпичную куклу. Ваня уже больше не кричал, не бился, только таращился остекленевшими глазами и хрипло, свистяще дышал. Руки его волочились по снегу, как перебитые. Пижама прорвалась у воротника, и Клава снова видела бледный, ненужный Ване сосок.
Тяжелый сгусток огня прошел над головой Хозяина, и ударил в деревья, проломив ветви и превратив сбитый иней в белый клубящийся пар. Через аллею, ведущую ко входу в дом, бежали охранники Горок — люди с серыми, искаженными, как у мартышек, лицами. Клава знала, что они могут бросать огонь из ртов, рты эти становились тогда как растянутые дыры в небытие, а сами серолицые вытягивались вверх, будто высасывали огонь ногами из земли, из недр преисподней. Владимир Ильич за это в шутку называл их «адскими насосами».
Хозяин поздно увидел врагов, поэтому второй огненный удар пришелся прямо в него, в голову и грудь, он отшатнулся, оскалившись от жгучей боли, и зверино взревел. От этого рева задрожала земля, снег упал с деревьев разом, как пыль, а потом Хозяин уперся ногами в землю и вырвал из себя воздухом, с клекотом исторг густое, тяжелое бормотание и всем телом дернулся назад, вскинул голову, затрясся, грузно запрыгал на месте, давя сапогами снег. Земля разошлась прямо перед ним, разошлась и провалилась, все шире и дальше проваливалась она, уносясь ломаной расщелиной прочь. Хозяин замер, глухо хрипя, и глядя, как его страшное, непроизносимое слово стремительно, с грохотом взламывает белую твердь. Клава видела темную, багровую полосу на его открывшейся воротником шее, полосу задавленной смерти. Лавины снега обрушились вниз со склонов открывшегося ущелья, но еще раньше все серолицые упали на его дне, почернев, повалились они и высохли, как брошенные на песок медузы.
— Падаль, — зло прохрипел Хозяин.
— Клох, — выдавила из себя Клава, пучась на него изо всех сил.
Но ничего не произошло. Бесполезно, с задыхающейся тошнотой поняла Клава. Он давно уже мертв.
Внезапно белый, сияющий свет бесшумно вспыхнул прямо у нее перед глазами, и рассеялся. На снегу стоял сам Ленин. Он был, как обычно, в своем небрежно расстегнутом пальто, в костюме и в шапке с подвернутыми вверх ушами. Ленин весь светился и горел остатком того неземного света, из которого вышел.
— Саша? — спросил он, взявшись руками за полы пиджака. — Вот уж не думал опять встгетиться.
— Еще бы, — проревел Хозяин. — В петле я был бы тебе милее.
— Ну зачем так утгиговать, — со злостью ответил Ленин. — А вот за детей ты згя взялся. Немедленно отпусти их.
— Мне приказывать ты не будешь, — хрипло сказал Хозяин. — Или забыл, кто из нас старший? Первым стать захотел?
— Кто стагший, кто младший — все это егунда! — решительно заявил Ленин. — Все гешает сила газума и пгавды!
— Ерунда? — взревел Хозяин. — Сила правды? Кровь Ульяновых — вот твоя сила!
— Кровь родная! — взвыла смерть над головой Клавы и рванулась всем телом куда-то вверх. Клава почувствовала рвущую боль во всем теле, словно его растягивали тысячи маленьких крючков. Вареньке хорошо, подумала Клава. Ей уже не больно. Темнота гуще ночной вдруг свалилась на нее и снова ударила в глаза снежным светом. Это смерть выпрыгнула из снега вместе с Клавой, теперь они уже стояли совсем рядом с Лениным.
— Ольга? — еще раз удивился Ленин. — Да тут пгямо пагад мегтвецов!
— Рано ты меня, Володенька, похоронил, — прошипела Ольга. — А ведь как дружили мы с тобой, разве не помнишь? Как шептались допоздна о каждой прочитанной книжке? Я тебе суждена, Володенька, я для тебя дважды рождена была, а умерла только раз. Живой вы меня в землю зарыли, — мертвенно простонала она. — Но кровь, кровь родная — она вывела!
— Кровь наша страшная! — подтвердил Хозяин, поднимая сипящего Ваню перед собой, как хорька, чтобы показать Ленину. — И в нем она ползет! Уж не этот ли выродок миром править будет?
— Оставь мальчика в покое! — сурово ответил Ленин. — Опять за стагое взялся? Теггогист пгоклятый! И пгавильно тебя повесили! Дгугим путем идти надо было!
— Нет другого пути! — заревел Хозяин, покачнувшись от страшного восторга. — Всем одна дорога!
— Нет есть, — упрямо сказал Ленин. — Есть! Диктатуга пголетагиата, к пгимегу.
— Диктатура смерти! — прохрустел Хозяин. — Вот единственный путь. И нет свободы выбирать другой!
— Нет свободы! — восторженно зашипела Ольга, еще цепче прижимая к себе вывернутое тело Клавы. — Какая тебе свобода?!
Она подняла вторую руку, и Клава увидела, что в ней нож.
— Нож, — сдавленно, еле слышно сообщила Ленину Клава. Вообще-то она хотела закричать, но не хватило воздуха.
— Диктатуга смегти — это власть позогного отжившего класса, — четко произнес Ленин, с гордостью вздергивая голову на громадного Хозяина. — Ты пгосто мегтв, и хочешь, чтобы все были мегтвы! А вот я не мегтв, знаешь ли, я жив, и вечно буду живым!
Вместо ответа Хозяин бешено взревел, грубо ломая воздух, и волосы зашевелились на Клаве от этого ужасного рева.
— Ты — всего лишь пгизгак пгошлого! — пронзительно крикнул Ленин, перебив его рев. — Ты — тгуп!
— Труп? — тяжело каркнул Хозяин. — Вот — труп! — он ткнул жилистым, оттопыренным пальцем в грудь Вани. Темная кровь густо брызнула на снег изо рта мальчика, пролилась ручейком, а потом из Вани полезли комки внутренностей, он задергался, и заквакал, пытаясь вдохнуть, но горло его было наглухо уже забито мертвым мясом. Ваня уцепился руками в свой живот, пытаясь прорвать его ногтями и хоть так получить немного воздуха, но не сумел, хрипнул и перестал дергаться навсегда. Хозяин отбросил его, как подохшего пса.
Ленин умолк и вдруг неуклюже сел в снег, словно сваленная с плеч шуба. Страшные глаза Владимира Ильича, таившие раньше в себе целые ураганы таинственного, беспредельного света, внезапно угасли. Слеза протекла по его щеке, Ленин, ставший внезапно таким маленьким и старым, покачнулся, раскрыл рот и визгливо, по-собачьи, завыл. Клава зажмурилась от ужаса. «Ленин умрет. Свет погаснет», — вспомнила она слова погибшей Варвары. На ее глазах Ленин выжил из ума. Он дико выл, как больное, осатаневшее животное.
— Прикончить? — прошипела смерть, шурша своими сухими губами, словно кто-то проводил по снегу не чувствующей холода ладонью.
— Нет, — рявкнул Хозяин. — Жизнь будет теперь ему хуже смерти.
И Клава знала, что это — правда. Ленин, которого она знала, — с виду обыкновенный, прищуренный, веселый человек с рыжей бородкой, — побеждал Вселенную титанической силой своей мысли. Кем будет Ленин без этой силы, скулящий, трясущийся старик, забывший все свои огненные слова? Клава уже видела его сидящим перед окошком, глупо выпучившимся на свет, и Надежда Константиновна будет кормить его из ложечки кашей, как Клава кормила Ваню, будет читать ему вслух Энгельса, но он никогда, никогда уже не вспомнит, кем он был раньше, и какая у него была сила. Никто не вернет ему больше угасшую искру великого разума. Клава разжала веки, чтобы посмотреть на Ленина в последний раз. Шапка свалилась с его головы в сугроб. Он сидел, упершись кулаками в разрытый снег, и выл, блеюще и пронзительно, как воют дураки, останавливаясь только, чтобы схватить нового воздуха. И не было больше в бескрайней морозной пустыне никакого звука, кроме этого дрожащего, заикающегося воя. Потом и он оборвался — наступила вечная тишина.
Все было кончено. Снежные деревья украшали белую равнину иллюзорными воздушными садами. Трупы неподвижно темнели на снегу. В ущелье разверзшейся Словом Хозяина земли входила небесная чернота, как подземная вода проникает снова в некогда пересохшее речное русло. Хозяин стоял над полем последнего боя, огромный и непоколебимый, как гора. Он смотрел туда, по пути снежного провала, откуда приближалась ледяная тьма вселенского хаоса. Там был восток, но оттуда уже никогда не должно было подняться солнце.
— Смотри, девочка, — сказал он. — В мире не будет больше теней.
— Сволочь, — ответила Клава, которой незачем больше было жить.
Ольга сжала ей пальцами щеку и перерезала ножом горло. Палящая, острая боль пронзила Клаву, кровь хлынула из нее на снег. Клава тупо, как овца, немного вздрагивая и подергивая одним валенком, смотрела на эту вытекающую кровь. Неровные, грязные кляксы. Клаве не хватало воздуха, ей тяжело было даже смотреть на собственную кровь, просто понимать, что это такое. Умирая, она увидела как бы с высоты птичьего полета мальчика с собачьей головой, лежащего в сломанных лопухах. Она ощутила связь, соединявшую их, как боль, как давящую на вскрытое горло линию поднявшейся в воздух земли. А может быть, это была кровь, падающая из летящей Клавы безвозвратным, чернильным хвостом. Неведомая сила потянула Клавино лицо вверх, и она увидела Варвару.
Варвара была далеко, по ту сторону снежного ущелья. А ее маленький трупик по-прежнему лежал под рябиной. Это не ее трупик, поняла Клава, они меня обманули. Это было просто заколдованное чучело, чтобы выманить меня из дома. И хотя Клава знала, что сейчас умрет, вот-вот провалится в вечное, ужасное небытие, она нашла в себе силы улыбнуться, потому что Варвара все-таки была жива. Затем голова Клавы свесилась вниз, бросив волосы в лужу крови на снегу, смерть отпустила ее тело, и Клава провалилась во мрак.
Она уже не слышала чудовищный, обдирающий с мертвых кожу рев, который издал Хозяин, увидевший свою судьбу. Варвара крикнула, увидев смерть Клавы, верещаще, с воробьиным свистом, и черную деву Ольгу сразу охватил огонь. Она завертелась на месте, завизжала и провалилась под землю, колодцем протопленного снега ушедшую из-под нее в никуда.
— Ольга? — не веря, спросил Хозяин, глядя на черную, тающую дыру в земле возле лежащей ничком Клавы, на то место, где только что стояла его дважды рожденная демоническая сестра.
Потом он медленно развернулся и пошел на Варвару, глухо хрипя, и с каждым шагом хрип его делался все страшнее, а сам он — все огромнее. Варвара выставила раскрытые ладони перед собой и сжала пальцы.
— Я не верю в тебя! — рычание Хозяина превратилось в громовой рев. — Ты умрешь, у тебя нет больше силы! Я убил уже твое солнце!
Варвара молчала, напрягшись всем телом и не смыкая своих ясных, расширенных от ужаса глаз. Она казалась такой крошечной и беззащитной. Хозяин закрывал от нее уже полмира, а за спиной у Варвары был восток, окутанный беспросветной темнотой умершего солнца.
Хозяин крякнул, ткнул руками в воздух, как вилами, и высокая стена огня прошла через Варвару в землю. Однако Варвара не загорелась, только окуталась дымом сожженного снега. Загорелись деревья за ее спиной. Хозяин гулко, бешено заревел, так что затряслась земля, а потом вдруг громко застрекотал, будто огромный кузнечик. Два морозных вихря ножницами рассекли воздух, обращая воздух в форму крошащейся смерти, стирая снег в ледяную пыль, волосы и сарафанчик Варвары мгновенно побелели от измороси, тучу снега и земли вымело из-под ее ног и понесло по ущелью в космическую бездну. Варвара сползла вместе со склоном немного вниз, но продолжала стоять в той же позе, вытянув перед собой руки со сжатыми пальцами. Хозяин никак не мог найти ее смерть, спрятанную в сломанных лопухах невесть где под неподвижным телом существа, которое не могло существовать.
И тут начался свет. Он был сперва такой слабый, словно это просто блеклые звезды вышли из-за туч. Но свет непрерывно становился яснее, он шел не с востока, а совершенно с другой стороны, из-за спины Хозяина, от того места, куда в последний раз ушло похороненное солнце.
— Выйди, Лазарь, — тихо пошевелила губами Варвара.
И солнце вышло. Оно вышло ночью, как никогда не выходило. Оно вышло мертвым, как нельзя было выйти. И все, что было вокруг, озарилось его ужасным, всесжигающим светом. Хозяин встал, застыл на склоне трещины в земле, как оборвавший гусеницу хрипящий танк.
— Ближе, — тихо пошевелила губами Варвара.
И солнце придвинулось ближе. Снежные поля потемнели от проступающей из них воды, на горизонте ясно, просветленно загорелись деревья. Огненный ветер ударил Хозяину в спину и пробил его насквозь, словно тот сделан был из песка. Он взревел, скрипяще, как сломанный мотор, и упал, так и не дотянувшись до ног Варвары, он сполз по склону ущелья на дно, пылающей, разваливающейся лавиной. Земля со снегом наворачивалась на него, как волны сыпучего моря, в котором тонул теперь его вечный труп. Варвара опустила руки, но не смотрела вниз, на пламя, рвущее тело врага. Она смотрела вдаль, где на поверхности воды, в которой стояли теперь все деревья, дрожало слепящее, зигзагообразное отражение всенощного солнца.
Сперва Клава почувствовала на щеках тяжелый, морозный ветер бездонных глубин. Потом она открыла глаза. Была зимняя ночь, усыпанное звездами небо, тишина, черная кремлевская стена, Красная площадь, спящая во мраке Москва. Клава сидела на полу неведомого деревянного корабля, тихо скрипящего под напором ветра. Рядом с ней была Варвара.
— Ты тоже мертвая? — это было первое, что сказала Клава.
— Мы живые, — ответила Варвара, обняв Клаву руками и прижавшись к ней стылым от ветра лицом. На Варваре поверх сарафана был наброшен коротенький тулупчик, волосы ее пахли морозом. Не веря своему счастью, Клава на всякий случай тихо заплакала.
— Ну чего ты теперь-то ревешь? — нежно прошептала Варвара, начиная отирать Клаве слезы раскрытыми ладонями. Клава тоже хотела вытереть слезы, и обнаружила, что у нее на руках надеты вязаные варежки.
— Вот, я тебе тут пряничка принесла, — Варвара вытащила из темноты какой-то узелок и стала его разворачивать.
— Не нужно мне пряничка, — счастливо ныла Клава, уткнувшись носом в первое найденное ею у Варвары теплое место, — шею под воротником, — и вдыхая милый, только на Варваре живущий запах. — Мне больше ничего не нужно, раз ты уже есть.
— Так ты ж голодная, — терпеливо отвечала Варвара, неловко возясь с узелком, ведь Клава мешала ей своими ласками. — Вот он, на, возьми.
Она стащила с Клавы одну рукавичку и сунула ей пряник в голую руку, чтобы Клава лучше сообразила, что это еда.
— Ну, хватит тебе ныть, — строго сказала Варвара, видя, что Клава только глубже зарывается носом ей под воротник. — Ешь давай.
Клаве пришлось есть. Пряник был мягкий и вкусный, наверное, свежий.
— А на чем это мы сидим? — спросила за едой Клава, хотя ей в целом безразлично было, где жить, лишь бы вместе с Варенькой.
— Это мавзолей, — уверенно ответила Варвара, видно было, что она уже здесь давно и совсем освоилась. — Пока он, правда, еще деревянный, — будто немного застыдившись, добавила она. — Но когда-нибудь и каменный построят.
— Какой еще мавзолей? — не поняла Клава.
— Для Ленина, — ответила Варвара. — Ленин умер.
Пряник застрял у Клавы во рту. Ей сразу вспомнился весь кошмар той последней, смертельной битвы. Переложив обкусанный пряник в другую руку, Клава коснулась пальцами своего горла. Там был шрам, узкий, но плотный, теперь Клава осознала его сжатое давление на дыхание, а раньше она думала, что это какой-нибудь шарфик.
— Ленин умер, — медленно повторила она. — Свет погас.
— Ленин умер, но сила его живет, — тихо поправила ее Варвара. — Великая сила. Ленин умер, но он вечно будет стоять на страже у врат тьмы.
— Мертвый? — не поверила Клава.
— Пойдем, — поднялась Варвара. — Ты все увидишь сама.
Они вошли внутрь мавзолея. Маленькая комната была освещена ясным, длинноязыким пламенем из каменных чашечек, приделанных к стенам. Сами стены комнаты были темно-синими, и на них серебром сверкали уже знакомые Клаве таинственные письмена.
— О, — сказала Клава. — Рыбки и птички.
Посредине комнаты стоял саркофаг, в нем лежал Ленин. Он одет был в черный костюм, руки сложены были на груди, мертвенно-бледное лицо светилось в полумраке. На открытом, чистом лбу темнел один из волшебных знаков, там была цапля и еще палочки, это Клава увидела точно. Ленин спал, без дыхания и сновидений. Он напоминал Клаве не живого человека, а скорее камень, лежащий памятник на собственной гробнице.
В ногах Ленина стоял Петька со своей собачьей головой. На нем была все та же окровавленная, ободранная сорочка, в которой он проделал свой недолгий путь, что никогда не был и не будет завершен. В руке Петька держал угольный жезл, заканчивавшийся острым крюком. Остекленевшие, собачьи глаза Петьки светились, подобно ледяным фонарикам звезд. Клава поняла, что Петька стал уже богом, только не тем, о котором рассказывал медвянобородый батюшка на уроках в гимназии, а каким-то другим, может быть даже новым.
За головой Ленина, в тени плохо освещенной дальней стены, стоял Комиссар. Удивительно было, что Клава увидела и узнала его.
— Здравствуйте, — тихо сказала она. — Вы дважды спасли мне жизнь.
Я мог бы многое ответить тебе, любимая. Но что были бы тогда мои слова? Может быть, они превратились бы в тени листьев, тонких золотых листьев ивы на воде черного, заколдованного озера. Или они стали бы шепотом звезд, бесконечным, пунктирным скрипом полевых кузнечиков, в котором я слышу что-то, чего не понять, и с каждым пропадающим звуком, с каждым ударом крохотной иголочки я навсегда теряю частицу своей жизни, частицу дыхания, частицу разума, да, мой разум подобно песку сыпется сквозь мои пальцы, и ветер подхватывает его, чтобы не оставить даже формы исчезновения, чтобы мгновенно меня забыть.
Я мог бы многое ответить тебе. Глядя в твои темные, способные жестоко убивать, страдающе терпеть и нежно любить глаза, я мог бы сказать: прости меня, Клавдия. Прости меня за то, что я увидел тебя, потому что, уже увидев, я не мог не полюбить.
Но я молчал. У меня не было голоса, потому что время не было тогда еще временем, и воздух тогда еще не был воздухом. Только я был мной и ты была тобой. Может быть, так было всегда?
Варвара отошла от тебя и стала у Ленина в головах. Вы окружили его, и сила ваша воссоединилась. Вы протянули вперед левые руки, в одно место над спящим лицом Ленина, из ладоней ваших закапала кровь, которая упала на широкий Ленинский лоб, и темный знак загорелся и исчез, войдя в голову умершего вождя.
— И станешь ты камень, — сказала Варвара. — Который не сдвинет никто. И станешь ты камень, запирающий врата тьмы. На веки вечные.
И Петька положил на тело Ленина свой жезл, и до сих пор он лежит там, где его положил Петька. И вы подняли руки, перечеркнув ими собственные лица, чтобы вечность не знала их, и никто не мог разрушить ваше заклятие. Никто тогда еще не знал, что скоро миллионы мальчиков и девочек точно так же поднимут перед своими лицами руки, под пламенем алых знамен, повторяя ваш священный жест, преграждая дорогу любому смертоносному взгляду в свои светлые, радостные глаза. На веки вечные.
Так вас и нарисуют когда-нибудь, высекут на огромной, каменной стене: две девочки, стоящие над саркофагом заколдованного, нетленного света, и мальчик с собачьей головой.
— Что? — не поняла Клава.
— Скребется, — выдавил из мертвенных губ Ваня, а слезы текли у него по щекам, крупные, как капли воды с весенних сосулек. — Скребется. В стекло.
Клава прислушалась.
— Ничего же не скребется, — сказала она. — Это тебе почудилось.
— Не почудилось, — сглотнув от страха, шепнул Ваня. — Ногтями в стекло.
Клава вылезла из-под одеяла, оделась, подошла к заиндевевшему причудливыми узорами окну, и вдруг увидела у нижней рамы, совсем внизу, темный след протертого инея. «Синичка», — подумала Клава. Она пошла в прихожую, накинула там пальто, обула ноги в валенки. В доме было темно и очень тихо. Клава тихонько отперла дверь и выскользнула на мороз. Небо висело совершенно черным, никаких звезд. Белые до нереальности, почти сказочные, деревья уходили под ним вдаль. Клава спустилась по лестнице, сваливая пушистый снег с перил. Ей пришлось обойти дом вокруг, чтобы попасть к окну Ваниной спальни. Никакой синички не было, наверное, она уже улетела. Клава подошла ближе, чтобы посмотреть на тоненькое царапинки, которые должны были оставить птичьи лапки на устилавшем подоконник снегу. Снег и вправду был разрушен, а под окном лежали следы. Такие узкие, вытянутые луночки. Они не начинались нигде, они замыкались в круг, проходивший совсем близко от окна. Это было тоже самое, как тогда, у пруда, когда Клава спряталась от Вани за деревом, выпрыгнув из собственного следа. Но здесь негде было спрятаться. Тот, кто ходил под Ваниным окном, выпрыгнул, наверное, очень далеко. Клаве стало страшно. Она оглянулась по сторонам, но нигде никого не было. Снег был чист, только проклятое кольцо следов было на нем, замкнутое, неделимое. И тут Клава поняла. Медленно, усилием одних только мышц, совершенно против собственной воли, она подняла голову вверх.
Она была там, на стене. Когда Клава увидела ее, она сразу соскользнула по стене вниз, быстро, как белка, с тихим шорохом ткани о дерево, и упала ногами в снег. Иней, содранный ее падением, осыпался со стены облаком. Это была девушка, в черном платье, в накинутом на голову черном платке, из-под которого выбивались длинные, светлые волосы. На лице у девушки лежало темное засохшее пятно, за которым неразличимыми оставались границы рта, сам рот был приоткрыт, и Клава видела зубы: крепкие, расставленные и широкие, как деревянные чешуйки большой шишки. Девушка несколько секунд смотрела в лицо Клаве. Глаза ее были пронизывающие, сверлящие, удивительно похожие на глаза Ленина. Только они были мертвые.
Потом девушка отвернулась, слишком быстро одернув голову для движения человеческой шеи, так что платок немного съехал с ее головы и светлые волосы выпали на грудь. Вдруг она взметнулась куда-то вверх и исчезла, а через мгновение появилась снова, свалилась ногами в снег совсем рядом с Клавой, заставив ту оцепенеть от ужаса. Из-за мороза Клава только сейчас могла почувствовать, что девушка сильно воняла, как куча дохлых кошек. Мертвые глаза несколько секунд пристально, без выражения смотрели на Клаву, словно пытаясь пробить ей лицо. Но боли не было, только уже знакомая Клаве темная, сводящая с ума тяжесть, в которой трудно было думать.
«Она хочет, чтобы я пошла с ней», — поняла Клава. Кровавое пятно на лице девушки было похоже на черный, сгнивший в луже лист.
— Варвара, — прошептала девушка, хрустя кровью в горле. Шея у нее была худая и вытянутая, как у утки.
У Клавы сразу остановилось сердце. Непонятно стало даже, где оно теперь.
— Где? — спросила она.
Девушка показала рукой в сторону росшей у дома рябины. Гроздья ее пунцовых ягод казались сейчас темными, как перезревшие вишни. Там что-то лежало в снегу, под рябиной, что-то небольшое, и такое страшно неподвижное. Господи, подумала Клава, что же это там?
Это была Варвара. Она лежала на спине, вытянув руки вдоль тела ладошками вверх, необутые ноги ее были положены вместе, только чуть расходились ступнями, и посинели от холода. Глаза Варвары были открыты, но не смотрели никуда. Клава кинулась к ней, схватила и прижалась ртом к ее лицу. Лицо было мягкое, но холодное, как кусок вареной курицы, забытый со вчерашнего обеда на столе.
— Варенька, — застонала Клава, и дальше уже не могла ничего сказать, потому что воздух не прошел больше через затопленное слезами горло. Под Варварой весь снег превратился в грязь от стылой, слизкой крови. Клава жалобно заныла, трогая Варвару руками в поисках жизни, надеясь, что, может быть, та где-нибудь дышит потихоньку или стучит своим маленьким пульсом. Но ничего такого не было. Варвара была мягкая и мертвая. Убили, поняла Клава, заманили в яму и придушили. Варенька была маленькая, такая доверчивая.
А из дома раздался тонкий, верещащий крик. Это кричал Ваня. Клава дернулась и бросилась вперед, стремительно, как бешеная лиса. Она ничего не помнила, кроме одного: всех надо убить. Хрипя понеслась она прямо на окно, и с размаху врезалась во внезапно возникшее перед ней зловонное тело, сбила его с ног. Жуткая сила вцепилась в Клаву, перевернув ее лицом в снег, так что он залепил ей лицо, набился в нос и рот, а потом ее больно дернуло вверх, вывернуло из снежной массы, подняло и потащило в сторону. Клава билась и вертелась в объятиях вонючей смерти, но та захватила ее сзади локтем под голову, сдавив горло и яростно шипела, шипела и урчала, волоча Клаву в свой сказочный ажурный лес. Когда снег обтаял на раскрытых глазах Клавы, она увидела над собой ненадолго лицо смерти: глаза ей были сужены, кожа суха, рот провален в себя, как щелевое дупло. Второй рукой смерть тут же схватила Клаву за волосы и вывернула ей голову в сторону, чтобы девочке было больнее. От рези в сдавленном горле Клава захрипела, вцепившись пальцами в ледяную руку, пытаясь отодрать ее от своей груди. Они остановились, будучи еще совсем близко от дома, и Клава увидела, как треснуло стекло черного окна, треснуло и посыпалось вниз, один большой кусок упал в снег изогнутым углом, и из окна вышел Хозяин. Он был огромен и худ, с длинными, вьющимися волосами, черными, как сажа. Хозяин пошел, тяжело проваливаясь в снег, он глухо урчал и тащил за собой Ваню, за волосы, как тряпичную куклу. Ваня уже больше не кричал, не бился, только таращился остекленевшими глазами и хрипло, свистяще дышал. Руки его волочились по снегу, как перебитые. Пижама прорвалась у воротника, и Клава снова видела бледный, ненужный Ване сосок.
Тяжелый сгусток огня прошел над головой Хозяина, и ударил в деревья, проломив ветви и превратив сбитый иней в белый клубящийся пар. Через аллею, ведущую ко входу в дом, бежали охранники Горок — люди с серыми, искаженными, как у мартышек, лицами. Клава знала, что они могут бросать огонь из ртов, рты эти становились тогда как растянутые дыры в небытие, а сами серолицые вытягивались вверх, будто высасывали огонь ногами из земли, из недр преисподней. Владимир Ильич за это в шутку называл их «адскими насосами».
Хозяин поздно увидел врагов, поэтому второй огненный удар пришелся прямо в него, в голову и грудь, он отшатнулся, оскалившись от жгучей боли, и зверино взревел. От этого рева задрожала земля, снег упал с деревьев разом, как пыль, а потом Хозяин уперся ногами в землю и вырвал из себя воздухом, с клекотом исторг густое, тяжелое бормотание и всем телом дернулся назад, вскинул голову, затрясся, грузно запрыгал на месте, давя сапогами снег. Земля разошлась прямо перед ним, разошлась и провалилась, все шире и дальше проваливалась она, уносясь ломаной расщелиной прочь. Хозяин замер, глухо хрипя, и глядя, как его страшное, непроизносимое слово стремительно, с грохотом взламывает белую твердь. Клава видела темную, багровую полосу на его открывшейся воротником шее, полосу задавленной смерти. Лавины снега обрушились вниз со склонов открывшегося ущелья, но еще раньше все серолицые упали на его дне, почернев, повалились они и высохли, как брошенные на песок медузы.
— Падаль, — зло прохрипел Хозяин.
— Клох, — выдавила из себя Клава, пучась на него изо всех сил.
Но ничего не произошло. Бесполезно, с задыхающейся тошнотой поняла Клава. Он давно уже мертв.
Внезапно белый, сияющий свет бесшумно вспыхнул прямо у нее перед глазами, и рассеялся. На снегу стоял сам Ленин. Он был, как обычно, в своем небрежно расстегнутом пальто, в костюме и в шапке с подвернутыми вверх ушами. Ленин весь светился и горел остатком того неземного света, из которого вышел.
— Саша? — спросил он, взявшись руками за полы пиджака. — Вот уж не думал опять встгетиться.
— Еще бы, — проревел Хозяин. — В петле я был бы тебе милее.
— Ну зачем так утгиговать, — со злостью ответил Ленин. — А вот за детей ты згя взялся. Немедленно отпусти их.
— Мне приказывать ты не будешь, — хрипло сказал Хозяин. — Или забыл, кто из нас старший? Первым стать захотел?
— Кто стагший, кто младший — все это егунда! — решительно заявил Ленин. — Все гешает сила газума и пгавды!
— Ерунда? — взревел Хозяин. — Сила правды? Кровь Ульяновых — вот твоя сила!
— Кровь родная! — взвыла смерть над головой Клавы и рванулась всем телом куда-то вверх. Клава почувствовала рвущую боль во всем теле, словно его растягивали тысячи маленьких крючков. Вареньке хорошо, подумала Клава. Ей уже не больно. Темнота гуще ночной вдруг свалилась на нее и снова ударила в глаза снежным светом. Это смерть выпрыгнула из снега вместе с Клавой, теперь они уже стояли совсем рядом с Лениным.
— Ольга? — еще раз удивился Ленин. — Да тут пгямо пагад мегтвецов!
— Рано ты меня, Володенька, похоронил, — прошипела Ольга. — А ведь как дружили мы с тобой, разве не помнишь? Как шептались допоздна о каждой прочитанной книжке? Я тебе суждена, Володенька, я для тебя дважды рождена была, а умерла только раз. Живой вы меня в землю зарыли, — мертвенно простонала она. — Но кровь, кровь родная — она вывела!
— Кровь наша страшная! — подтвердил Хозяин, поднимая сипящего Ваню перед собой, как хорька, чтобы показать Ленину. — И в нем она ползет! Уж не этот ли выродок миром править будет?
— Оставь мальчика в покое! — сурово ответил Ленин. — Опять за стагое взялся? Теггогист пгоклятый! И пгавильно тебя повесили! Дгугим путем идти надо было!
— Нет другого пути! — заревел Хозяин, покачнувшись от страшного восторга. — Всем одна дорога!
— Нет есть, — упрямо сказал Ленин. — Есть! Диктатуга пголетагиата, к пгимегу.
— Диктатура смерти! — прохрустел Хозяин. — Вот единственный путь. И нет свободы выбирать другой!
— Нет свободы! — восторженно зашипела Ольга, еще цепче прижимая к себе вывернутое тело Клавы. — Какая тебе свобода?!
Она подняла вторую руку, и Клава увидела, что в ней нож.
— Нож, — сдавленно, еле слышно сообщила Ленину Клава. Вообще-то она хотела закричать, но не хватило воздуха.
— Диктатуга смегти — это власть позогного отжившего класса, — четко произнес Ленин, с гордостью вздергивая голову на громадного Хозяина. — Ты пгосто мегтв, и хочешь, чтобы все были мегтвы! А вот я не мегтв, знаешь ли, я жив, и вечно буду живым!
Вместо ответа Хозяин бешено взревел, грубо ломая воздух, и волосы зашевелились на Клаве от этого ужасного рева.
— Ты — всего лишь пгизгак пгошлого! — пронзительно крикнул Ленин, перебив его рев. — Ты — тгуп!
— Труп? — тяжело каркнул Хозяин. — Вот — труп! — он ткнул жилистым, оттопыренным пальцем в грудь Вани. Темная кровь густо брызнула на снег изо рта мальчика, пролилась ручейком, а потом из Вани полезли комки внутренностей, он задергался, и заквакал, пытаясь вдохнуть, но горло его было наглухо уже забито мертвым мясом. Ваня уцепился руками в свой живот, пытаясь прорвать его ногтями и хоть так получить немного воздуха, но не сумел, хрипнул и перестал дергаться навсегда. Хозяин отбросил его, как подохшего пса.
Ленин умолк и вдруг неуклюже сел в снег, словно сваленная с плеч шуба. Страшные глаза Владимира Ильича, таившие раньше в себе целые ураганы таинственного, беспредельного света, внезапно угасли. Слеза протекла по его щеке, Ленин, ставший внезапно таким маленьким и старым, покачнулся, раскрыл рот и визгливо, по-собачьи, завыл. Клава зажмурилась от ужаса. «Ленин умрет. Свет погаснет», — вспомнила она слова погибшей Варвары. На ее глазах Ленин выжил из ума. Он дико выл, как больное, осатаневшее животное.
— Прикончить? — прошипела смерть, шурша своими сухими губами, словно кто-то проводил по снегу не чувствующей холода ладонью.
— Нет, — рявкнул Хозяин. — Жизнь будет теперь ему хуже смерти.
И Клава знала, что это — правда. Ленин, которого она знала, — с виду обыкновенный, прищуренный, веселый человек с рыжей бородкой, — побеждал Вселенную титанической силой своей мысли. Кем будет Ленин без этой силы, скулящий, трясущийся старик, забывший все свои огненные слова? Клава уже видела его сидящим перед окошком, глупо выпучившимся на свет, и Надежда Константиновна будет кормить его из ложечки кашей, как Клава кормила Ваню, будет читать ему вслух Энгельса, но он никогда, никогда уже не вспомнит, кем он был раньше, и какая у него была сила. Никто не вернет ему больше угасшую искру великого разума. Клава разжала веки, чтобы посмотреть на Ленина в последний раз. Шапка свалилась с его головы в сугроб. Он сидел, упершись кулаками в разрытый снег, и выл, блеюще и пронзительно, как воют дураки, останавливаясь только, чтобы схватить нового воздуха. И не было больше в бескрайней морозной пустыне никакого звука, кроме этого дрожащего, заикающегося воя. Потом и он оборвался — наступила вечная тишина.
Все было кончено. Снежные деревья украшали белую равнину иллюзорными воздушными садами. Трупы неподвижно темнели на снегу. В ущелье разверзшейся Словом Хозяина земли входила небесная чернота, как подземная вода проникает снова в некогда пересохшее речное русло. Хозяин стоял над полем последнего боя, огромный и непоколебимый, как гора. Он смотрел туда, по пути снежного провала, откуда приближалась ледяная тьма вселенского хаоса. Там был восток, но оттуда уже никогда не должно было подняться солнце.
— Смотри, девочка, — сказал он. — В мире не будет больше теней.
— Сволочь, — ответила Клава, которой незачем больше было жить.
Ольга сжала ей пальцами щеку и перерезала ножом горло. Палящая, острая боль пронзила Клаву, кровь хлынула из нее на снег. Клава тупо, как овца, немного вздрагивая и подергивая одним валенком, смотрела на эту вытекающую кровь. Неровные, грязные кляксы. Клаве не хватало воздуха, ей тяжело было даже смотреть на собственную кровь, просто понимать, что это такое. Умирая, она увидела как бы с высоты птичьего полета мальчика с собачьей головой, лежащего в сломанных лопухах. Она ощутила связь, соединявшую их, как боль, как давящую на вскрытое горло линию поднявшейся в воздух земли. А может быть, это была кровь, падающая из летящей Клавы безвозвратным, чернильным хвостом. Неведомая сила потянула Клавино лицо вверх, и она увидела Варвару.
Варвара была далеко, по ту сторону снежного ущелья. А ее маленький трупик по-прежнему лежал под рябиной. Это не ее трупик, поняла Клава, они меня обманули. Это было просто заколдованное чучело, чтобы выманить меня из дома. И хотя Клава знала, что сейчас умрет, вот-вот провалится в вечное, ужасное небытие, она нашла в себе силы улыбнуться, потому что Варвара все-таки была жива. Затем голова Клавы свесилась вниз, бросив волосы в лужу крови на снегу, смерть отпустила ее тело, и Клава провалилась во мрак.
Она уже не слышала чудовищный, обдирающий с мертвых кожу рев, который издал Хозяин, увидевший свою судьбу. Варвара крикнула, увидев смерть Клавы, верещаще, с воробьиным свистом, и черную деву Ольгу сразу охватил огонь. Она завертелась на месте, завизжала и провалилась под землю, колодцем протопленного снега ушедшую из-под нее в никуда.
— Ольга? — не веря, спросил Хозяин, глядя на черную, тающую дыру в земле возле лежащей ничком Клавы, на то место, где только что стояла его дважды рожденная демоническая сестра.
Потом он медленно развернулся и пошел на Варвару, глухо хрипя, и с каждым шагом хрип его делался все страшнее, а сам он — все огромнее. Варвара выставила раскрытые ладони перед собой и сжала пальцы.
— Я не верю в тебя! — рычание Хозяина превратилось в громовой рев. — Ты умрешь, у тебя нет больше силы! Я убил уже твое солнце!
Варвара молчала, напрягшись всем телом и не смыкая своих ясных, расширенных от ужаса глаз. Она казалась такой крошечной и беззащитной. Хозяин закрывал от нее уже полмира, а за спиной у Варвары был восток, окутанный беспросветной темнотой умершего солнца.
Хозяин крякнул, ткнул руками в воздух, как вилами, и высокая стена огня прошла через Варвару в землю. Однако Варвара не загорелась, только окуталась дымом сожженного снега. Загорелись деревья за ее спиной. Хозяин гулко, бешено заревел, так что затряслась земля, а потом вдруг громко застрекотал, будто огромный кузнечик. Два морозных вихря ножницами рассекли воздух, обращая воздух в форму крошащейся смерти, стирая снег в ледяную пыль, волосы и сарафанчик Варвары мгновенно побелели от измороси, тучу снега и земли вымело из-под ее ног и понесло по ущелью в космическую бездну. Варвара сползла вместе со склоном немного вниз, но продолжала стоять в той же позе, вытянув перед собой руки со сжатыми пальцами. Хозяин никак не мог найти ее смерть, спрятанную в сломанных лопухах невесть где под неподвижным телом существа, которое не могло существовать.
И тут начался свет. Он был сперва такой слабый, словно это просто блеклые звезды вышли из-за туч. Но свет непрерывно становился яснее, он шел не с востока, а совершенно с другой стороны, из-за спины Хозяина, от того места, куда в последний раз ушло похороненное солнце.
— Выйди, Лазарь, — тихо пошевелила губами Варвара.
И солнце вышло. Оно вышло ночью, как никогда не выходило. Оно вышло мертвым, как нельзя было выйти. И все, что было вокруг, озарилось его ужасным, всесжигающим светом. Хозяин встал, застыл на склоне трещины в земле, как оборвавший гусеницу хрипящий танк.
— Ближе, — тихо пошевелила губами Варвара.
И солнце придвинулось ближе. Снежные поля потемнели от проступающей из них воды, на горизонте ясно, просветленно загорелись деревья. Огненный ветер ударил Хозяину в спину и пробил его насквозь, словно тот сделан был из песка. Он взревел, скрипяще, как сломанный мотор, и упал, так и не дотянувшись до ног Варвары, он сполз по склону ущелья на дно, пылающей, разваливающейся лавиной. Земля со снегом наворачивалась на него, как волны сыпучего моря, в котором тонул теперь его вечный труп. Варвара опустила руки, но не смотрела вниз, на пламя, рвущее тело врага. Она смотрела вдаль, где на поверхности воды, в которой стояли теперь все деревья, дрожало слепящее, зигзагообразное отражение всенощного солнца.
Сперва Клава почувствовала на щеках тяжелый, морозный ветер бездонных глубин. Потом она открыла глаза. Была зимняя ночь, усыпанное звездами небо, тишина, черная кремлевская стена, Красная площадь, спящая во мраке Москва. Клава сидела на полу неведомого деревянного корабля, тихо скрипящего под напором ветра. Рядом с ней была Варвара.
— Ты тоже мертвая? — это было первое, что сказала Клава.
— Мы живые, — ответила Варвара, обняв Клаву руками и прижавшись к ней стылым от ветра лицом. На Варваре поверх сарафана был наброшен коротенький тулупчик, волосы ее пахли морозом. Не веря своему счастью, Клава на всякий случай тихо заплакала.
— Ну чего ты теперь-то ревешь? — нежно прошептала Варвара, начиная отирать Клаве слезы раскрытыми ладонями. Клава тоже хотела вытереть слезы, и обнаружила, что у нее на руках надеты вязаные варежки.
— Вот, я тебе тут пряничка принесла, — Варвара вытащила из темноты какой-то узелок и стала его разворачивать.
— Не нужно мне пряничка, — счастливо ныла Клава, уткнувшись носом в первое найденное ею у Варвары теплое место, — шею под воротником, — и вдыхая милый, только на Варваре живущий запах. — Мне больше ничего не нужно, раз ты уже есть.
— Так ты ж голодная, — терпеливо отвечала Варвара, неловко возясь с узелком, ведь Клава мешала ей своими ласками. — Вот он, на, возьми.
Она стащила с Клавы одну рукавичку и сунула ей пряник в голую руку, чтобы Клава лучше сообразила, что это еда.
— Ну, хватит тебе ныть, — строго сказала Варвара, видя, что Клава только глубже зарывается носом ей под воротник. — Ешь давай.
Клаве пришлось есть. Пряник был мягкий и вкусный, наверное, свежий.
— А на чем это мы сидим? — спросила за едой Клава, хотя ей в целом безразлично было, где жить, лишь бы вместе с Варенькой.
— Это мавзолей, — уверенно ответила Варвара, видно было, что она уже здесь давно и совсем освоилась. — Пока он, правда, еще деревянный, — будто немного застыдившись, добавила она. — Но когда-нибудь и каменный построят.
— Какой еще мавзолей? — не поняла Клава.
— Для Ленина, — ответила Варвара. — Ленин умер.
Пряник застрял у Клавы во рту. Ей сразу вспомнился весь кошмар той последней, смертельной битвы. Переложив обкусанный пряник в другую руку, Клава коснулась пальцами своего горла. Там был шрам, узкий, но плотный, теперь Клава осознала его сжатое давление на дыхание, а раньше она думала, что это какой-нибудь шарфик.
— Ленин умер, — медленно повторила она. — Свет погас.
— Ленин умер, но сила его живет, — тихо поправила ее Варвара. — Великая сила. Ленин умер, но он вечно будет стоять на страже у врат тьмы.
— Мертвый? — не поверила Клава.
— Пойдем, — поднялась Варвара. — Ты все увидишь сама.
Они вошли внутрь мавзолея. Маленькая комната была освещена ясным, длинноязыким пламенем из каменных чашечек, приделанных к стенам. Сами стены комнаты были темно-синими, и на них серебром сверкали уже знакомые Клаве таинственные письмена.
— О, — сказала Клава. — Рыбки и птички.
Посредине комнаты стоял саркофаг, в нем лежал Ленин. Он одет был в черный костюм, руки сложены были на груди, мертвенно-бледное лицо светилось в полумраке. На открытом, чистом лбу темнел один из волшебных знаков, там была цапля и еще палочки, это Клава увидела точно. Ленин спал, без дыхания и сновидений. Он напоминал Клаве не живого человека, а скорее камень, лежащий памятник на собственной гробнице.
В ногах Ленина стоял Петька со своей собачьей головой. На нем была все та же окровавленная, ободранная сорочка, в которой он проделал свой недолгий путь, что никогда не был и не будет завершен. В руке Петька держал угольный жезл, заканчивавшийся острым крюком. Остекленевшие, собачьи глаза Петьки светились, подобно ледяным фонарикам звезд. Клава поняла, что Петька стал уже богом, только не тем, о котором рассказывал медвянобородый батюшка на уроках в гимназии, а каким-то другим, может быть даже новым.
За головой Ленина, в тени плохо освещенной дальней стены, стоял Комиссар. Удивительно было, что Клава увидела и узнала его.
— Здравствуйте, — тихо сказала она. — Вы дважды спасли мне жизнь.
Я мог бы многое ответить тебе, любимая. Но что были бы тогда мои слова? Может быть, они превратились бы в тени листьев, тонких золотых листьев ивы на воде черного, заколдованного озера. Или они стали бы шепотом звезд, бесконечным, пунктирным скрипом полевых кузнечиков, в котором я слышу что-то, чего не понять, и с каждым пропадающим звуком, с каждым ударом крохотной иголочки я навсегда теряю частицу своей жизни, частицу дыхания, частицу разума, да, мой разум подобно песку сыпется сквозь мои пальцы, и ветер подхватывает его, чтобы не оставить даже формы исчезновения, чтобы мгновенно меня забыть.
Я мог бы многое ответить тебе. Глядя в твои темные, способные жестоко убивать, страдающе терпеть и нежно любить глаза, я мог бы сказать: прости меня, Клавдия. Прости меня за то, что я увидел тебя, потому что, уже увидев, я не мог не полюбить.
Но я молчал. У меня не было голоса, потому что время не было тогда еще временем, и воздух тогда еще не был воздухом. Только я был мной и ты была тобой. Может быть, так было всегда?
Варвара отошла от тебя и стала у Ленина в головах. Вы окружили его, и сила ваша воссоединилась. Вы протянули вперед левые руки, в одно место над спящим лицом Ленина, из ладоней ваших закапала кровь, которая упала на широкий Ленинский лоб, и темный знак загорелся и исчез, войдя в голову умершего вождя.
— И станешь ты камень, — сказала Варвара. — Который не сдвинет никто. И станешь ты камень, запирающий врата тьмы. На веки вечные.
И Петька положил на тело Ленина свой жезл, и до сих пор он лежит там, где его положил Петька. И вы подняли руки, перечеркнув ими собственные лица, чтобы вечность не знала их, и никто не мог разрушить ваше заклятие. Никто тогда еще не знал, что скоро миллионы мальчиков и девочек точно так же поднимут перед своими лицами руки, под пламенем алых знамен, повторяя ваш священный жест, преграждая дорогу любому смертоносному взгляду в свои светлые, радостные глаза. На веки вечные.
Так вас и нарисуют когда-нибудь, высекут на огромной, каменной стене: две девочки, стоящие над саркофагом заколдованного, нетленного света, и мальчик с собачьей головой.