Мастерс Джон. Ночные гоцы

   Родни взмахом руки отдал честь и перешел в тень. Сипаи расступились перед ним.
   — Отдайте команду «вольно»!
   Годс повторил приказ. Родни извлек чируту.
   — Ну, и что мы будем делать? Вы принесли снаряжение?
   Джемадар указал на груду деревянных жердей, планок, парусины и веревок.
   — Хорошо. Ну, так что же?
   Стоя плечом к плечу, они разглядывали растущие там и сям на газоне деревья и клумбы с пыльными ноготками и чахлыми цинниями. Годс прочистил горло:
   — В прошлом году качели вешали вон под тем дальним деревом, а навес ставили вот здесь. В этом году сделать также?
   Сипаи стояли вокруг молча, как деревянные. Родни попытался их расшевелить. Он беспечно поинтересовался:
   — А как мы это делали в восемьсот пятом году, джемадар-сахиб?
   Шутка была не Бог весть какая, но обычно она действовала. Он оглядел лица сипаев — что же такое у них на уме? Стоявший особняком плотник Пиру поймал взгляд Родни и низко поклонился.
   Родни взмахнул чирутой.
   — Ладно. Делайте, как было. Я велю клубной прислуге вынести стулья. Проследите. чтобы навес доходил до края веранды и фокусник стоял под тамариндом — может, ему надо, чтобы что-то появилось из ветвей. Все ясно? И приготовьте площадку для крокета — все эти железные дужки.
   Подразделение разошлось. Сипаи потащили планки под палящее солнце, следом, с молотком и мешком гвоздей, плелся плотник Пиру. С минуту Родни наблюдал за ними, стоя в тени, потом, движимый желанием хотя бы отчасти разделить пытку жарой, пошел к ним по траве. Ближе всего работали сипаи, сосредоточенно собиравшие раму для качелей.
   Они тихо переговаривались между собой и на заметили, как он подошел. Один, придерживая столб, говорил:
   — Наик, правда ли, что Серебряный гуру дал обет поститься и молчать?
   Распоряжался ими тот самый наик Парасийя, который в ночь Холи был в кишанпурском храме. Он, согнувшись, закреплял трос и Родни услышал ответ:
   — Правда.
   — И долго он будет соблюдать обет? И для чего?
   — Сказано «Покуда предреченная богами кара не настигнет грешников».
   Говоря это, наик выпрямился, заметил Родни и пробормотал:
   — Тише! За работу!
   Мысли вяло ползли в голове. Мундир горел на плечах, край воротника обжигал шею. Родни раздраженно дернулся — что это у гуру на уме? В один прекрасный день, примерно через неделю после Холи, прокаженный снова появился на Малом Базаре, что, скорей всего, означало, что в Кишанпуре удалось все уладить без пролития крови. Может. Гуру наконец прекратил свои козни? Все эти рассуждения о карах и обеты поститься, похоже, нужны только, чтобы привлечь внимание и упрочить уважение к себе в той второй жизни, которую он вел под пипалом на Малом Базаре. О том же свидетельствовало и другое — например, его вмешательство в историю со смазкой для патронов. Но что толку теперь об этом тревожиться?
   Все шло нормально и Родни повернул к клубу. Стакан-другой бренди и как можно больше холодной воды, и время пройдет незаметно. Через несколько часов подразделение закончит работу и начнут собираться англичане — всё Бховани, за исключением Карри Булстрода, храпящего в своем бунгало. Его собственный завтрак комом лежал в желудке: бараньи котлеты, манго и пиво.
   Стоя в полумраке бара со стаканом бренди в руке, Родни осторожно ощупывал кресла. Иногда в этот час и в эту пору года можно примириться с жаром, излучаемым кожаными креслами, потому что они удобнее, а иногда нет. Он потряс головой. Сегодня лучше выбрать плетеное. Он опустился в него, поставил стакан в углубление на ручке, вытащил из сиденья подставку, водрузил на нее ноги и уставился в потолок.
   Через минуту он поднялся и поворошил страницы английских журналов (все — четырехмесячной давности), разбросанных по столу у противоположной стены. Читать не хотелось — он уже прочел каждый на два раза.
   С дерева на заднем дворе раздавалось пение горячечника. Выше, выше, выше… пауза, тишина и все сначала: пиппеха, пиппеха, ха ха ха, пиппеха, пиппеха, пиппеха, пиппеха… вверх, вверх, вверх. Зной просачивался сквозь толстые стены и наглухо закрытые окна, и мрак в комнате, казалось, наливался жаром. Родни отхлебнул большой глоток и провел языком по губам. Лучше бы ему поостеречься — слишком ему это нравится. А еще лучше — найти дело по душе, и чтобы оно требовало полной отдачи; это и есть настоящий выход. Считается, что уж чего-чего, а приключений в солдатском ремесле достаточно, однако это не так, а в наши дни офицер не может прикрепить к концу копья перчатку дамы и отправиться на их поиски.
   Он немного кривил душой. В его бунгало в одном из ящиков бюро лежал клочок бумаги. Неделю назад какой-то человек, одетый, как земледелец, сунул его ему, когда Родни проезжал по Малому базару и прежде, чем тот поднял глаза от записки, растворился в толпе. Она была написана по-английски, размашистыми черными буквами: «Место все еще свободно. Умоляю, приезжай немедленно. Ш.»«Умоляю» подчеркнуто трижды. Ей достало наглости сделать вид, что Холи не было. Он не собирался отвечать.
   Что-то в этом мире разладилось. К востоку от Бховани, в Берампуре, Девятнадцатый полк Бенгальской туземной пехоты отказался пользоваться новыми патронами и, как следствие, был расформирован. Сипаи мирно разошлись по домам, выкрикивая приветствия старому генералу Херси. Генерал — бывалый солдат, но какой ужасный конец отличного полка! Невозможно было убедить сипаев, что с пулями из Дум-дума все в порядке. Черт побери, кому-то следовало бы получше разбираться в том, что происходит в чужих головах, какими бы бестолковыми они не были. Слава Богу, у них-то стрельбы прошли гладко: одно слово Серебряного гуру, и все успокоилось. Господи Боже, да кто командует полком — Андерсон или Гуру? Во всяком случае, не Кавершем.
   Родни раздраженно помотал головой. В левый глаз попала струйка пота. Внезапно жужжание мух вывело его из себя и он рявкнул:
   — Панка валла! Проснись и займись, наконец, делом, черт бы тебя побрал!
   Послышался шорох — мальчик проснулся. Над головой заскрипела ветхая рама и заколебалось полотно. Посыпалась пыль и слабо зашевелился раскаленный воздух.
 
   Его разбудил мужской смех. Родни медленно открыл глаза. Эйбел Гейган смеялся, прислонившись к стойке бара, а рядом с ним стоял, ухмыляясь, Алан Торранз. Оба были разодеты по последней моде и имели самый щегольской вид. На Торранзе были брюки и однобортный сюртук цвета бронзы, переливчатый зеленый жилет и огромный черный шейный платок в зеленый горошек. Гейган облачился в двубортный серый сюртук, черные с белым пестрые брюки, и повязал узкий желтый галстук. Но если молодому и вызывающе, в байроническом стиле красивому Торранзу костюм был необыкновенно к лицу, то Гейган смотрелся как преуспевающий скаковой жучок. Его пропитой голос только усиливал это впечатление.
   — Глянь-ка, Торранз, паренек! Перед тобой дежурный по гарнизону при исполнении служебных обязанностей. Вот так и делается карьера в Бенгальской армии. Спорим, что во рту у него сейчас — как у буфетчицы подмышками!
   Родни сел.
   — Тише, ты, балаболка ирландская! Вы чертовски рано, а?
   — Уже почти полпятого, знаете ли, — ответил Торранз. — Дамы могут появиться в любую минуту. Миссис Кавершем попросила нас присмотреть за качелями.
   — Вольно вам было соглашаться. Ладно, давайте выпьем. Кой хай!
   Мир потянулся и начал оживать. Поскрипывали стены, шелестела листва на деревьях, где-то вдалеке шлепали босые ноги. Под влиянием внезапного прилива энергии Родни рванулся было прихлопнуть муху.
   Гейган покачал головой.
   — Что толку, дорогой мой? Но продержаться надо всего-то пятьдесят лет, и это в худшем случае. Ага! На будущий год я еду в отпуск. Вообразите — дышу не надышусь вонью Лиффи ^[89]и — эх! — пиво от мистера Гиннеса!
   Он сморщил нос.
   — Может, я и не вернусь. Ни пыли, ни де Форреста… уставится на тебя, как змея с геморроем, стоит только заикнуться, что лошадь придется расковать…
   — Спорим, что вернешься, — сказал Родни.
   — Ясное дело, придется. Сам понимаешь — разве что моя обожаемая старушка-тетушка отдаст Богу душу. Дома я не могу себе позволить жить так, как я привык: ни лошадей, ни девочек по моему вкусу, так-то, мальчик мой!
   Родни подумал: «Бьюсь об заклад, тебя потянет назад, как только ты окажешься в Дублине». Но к чему портить игру? В Индии вся штука состоит в том, чтобы из года в год жить в некоем упоительном будущем, и так десятилетиями А когда упоительное будущее наступает и оказывается скучным настоящим, все начинают сначала. Никто из них не жил правильно, в настоящем, кроме Кэролайн Лэнгфорд, но она-то была приезжая. И уж наверняка Родни не жил так сам.
   Торранз, словно подслушав его мысли, сказал:
   — А мне ждать еще десять лет, десять бесконечных лет.
   — Ну, у тебя еще молоко на губах не обсохло, паренек, тебе-то чего переживать?
   — Дрожь пробирает, как подумаю, что через десять лет — в шестьдесятседьмом — я все также буду пить в майский день бренди здесь, или в другом клубе, похожем на этот как две капли воды. Господи, мне будет…
   — Столько же, сколько мне сейчас, — сказал Родни с хмурой улыбкой. — Ты еще не будешь полной развалиной, можешь мне поверить. Когда тебе двадцать один, десять лет кажутся вечностью, а когда тебе тридцать один, оказывается, что они прошли совсем незаметно.
   Гейган пригладил редкие рыжеватые волосы и придал выражение преувеличенной серьезности подвижному ирландскому лицу.
   — Его Преосвященство Кардинал изрек свое слово.
   Он весело ухмыльнулся, показав неровные, в табачных пятнах зубы.
   — Послушайте-ка лучше меня. Знаете, что стряслось? В этом году в Бховани во время сухого сезона наверняка состоится битва.
   Он обвел их глазами и с жаром и воодушевлением прирожденного рассказчика приступил:
   — Слыхали, месяца три-четыре назад у матушки Майерз приключились колики? Слыхали, конечно! А вот слыхали ли вы, что она позаимствовала судно из госпитальной утвари помощника хирурга, нашего малютки Джона Маккардля? Тайком от всех, разумеется. Ведь позору не оберешься, стоит только такой крупной, толстой даме вообразить, как все вокруг воображают, как она скорчилась на судне и пыхтит, как дельфин. Так?
   — Мне бы и в голову не пришло подумать подобное, — сказал, краснея, Торранз.
   — Не пришло бы, говоришь? Ну, а многим бы пришло, это уж точно. Значит, избавилась она от колик и думать забыла об этом стыдном предмете. И кто же месяц спустя подхватывает легкую дизентерию? Сама миссис Фу-ты-ну-ты Камминг! А она такая задавака, что не перенесет, если об этом узнает даже малютка Маккардль. Так что она отправляет своего носильщика принести судно от миссис Майерз, что тот и делает. А так как матушки Майерз не случилось дома, носильщик просто забрал судно, и никто ей так и не сказал, куда оно девалось. Она услыхала об этом только потом. Ну, ребята, сами видите, как все чудесно устроилось! Теперь нашим дамам хватит развлечений на весь сухой сезон, да и на сезон дождей останется!
   — Будь я проклят, если понимаю!
   Родни смотрел на ящерку на стене. Та подскочила на шесть дюймов и слизнула языком муху.
   — Ну, наш малютка Маккардль человек оч-чень серьезный, оч-чень основательный, как шотландцу и полагается. Он прошлой неделе он производил учет инвентаря и ему понадобилось судно. Матушка Майерз заявляет ему, что у нее его нет, но она слыхала, будто его украла миссис Фу-ты-ну-ты Камминг. Крошка Маккардль ей не верит и осведомляется, официальней некуда, по какому праву она распоряжается его судном. Все это доходит до миссис Камминг. Та ни с того, ни с сего впадает в дикую панику, начинает отрицать, что когда-либо видела эту постыдную вещь, и велит носильщику зарыть судно под покровом ночи в самом дальнем конце сада. А чтобы остальные слуги ее не выдали, раздает им деньги и заставляет давать леденящие кровь клятвы.
   В клубе эхом отдался стук копыт по усыпанной гравием подъездной аллее. На веранде зазвенели высокие ясные женские голоса, и возбужденно завизжали дети. Торранз неловко переступил с ноги на ногу. По тому, как он хмурился и надувал полные губы, было видно, насколько ему не по душе, как Гейган смакует свой рассказ.
   Гейган промокнул брови большим полотняным платком.
   — А вот и юбки прибыли! Нам пора браться за дело, Торранз, паренек. Только не спрашивайте меня, откуда я узнал об этой сваре из-за судна…
   Он подмигнул. Родни с отвращением вспомнил, что смуглая пятнадцатилетняя девочка, живущая в бунгало Гейгана, по слухам приходится дочерью дворецкому Каммингов.
   — … Но разве не здорово? Вот-вот вспыхнет смертельная вражда, сколько она продлится — неизвестно, и дамы уже строятся в боевые порядки. Позабыли даже о том, что ребенок у Дотти лежит спинкой, а ведь бедная кобылка может разродиться в любой момент! Сами понимаете, все замужние дамы знают о судне, но мужьям не скажут — это же неприлично! И это тоже здорово, потому что мужчины уладили бы дело в три минуты. Но — в этом-то вся соль и состоит! — каждый из нас окажется на той или другой стороне, в зависимости от того, какие приглашения примет за следующие две-три недели — и при этом понятия не имея, в чем дело!. Вот это просто великолепно! Но никому ни слова — я не рассказывал ни единой живой душе, кроме вас двоих, так что устраивайтесь поудобнее и смотрите, как наши дамы примутся за дело. Ну пошли, Торранз, паренек!
   Он допил бренди, причмокнул и, посмеиваясь, вышел в сопровождении смущенно улыбающегося Торранза. Родни качнул стакан с бренди и покачал головой. Смешно, но вместе с тем трагично. Он знал, что Гейган прав. Дамы будут возиться с этим нелепым происшествием месяцами и будут счастливы — тайно, как собаки, припрятавшие кость. Это станет главным событием года, и долго еще будет освещать память об одна тысяча восемьсот пятьдесят седьмом.
   Хозяйственное подразделение уже должно было закончить приготовления. Родни надел кивер и прищурился, чтобы защитить глаза от режущего света. Сипаи, в ожидании приказа разойтись, стояли и сидели на корточках под теми самыми деревьями, где он увидел их в первый раз. Годс скомандовал: «Смирно!» Родни отдал честь и перешел в тень.
   — Вольно. Благодарю, джемадар-сахиб. Судя по всему, работа сделана отлично, — он обвел сипаев глазами. — Будьте любезны, переведите им мои слова.
   Из-за поворота подъездной аллеи показалась нестройная вереница карет. Годс отрывисто скомандовал: «Стройся!» Пока сипаи становились в ряды, Родни всматривался в смуглые лица. Они провожали глазами кареты и детей, и их лица все еще хранили странное, напряженное выражение. Но Родни знал, что они любят детей и любят праздники, а видеть то и другое вместе для них — настоящее блаженство.
   Повинуясь порыву, он сказал:
   — Джемадар-сахиб, если кто-то захочет остаться и посмотреть на праздник, пусть остается. Только, чтобы не попадаться на глаза, пусть держатся у края газона, как сейчас. Остальные свободны.
   Сипаи толпились на месте. Родни повторил приглашение, добавив с улыбкой:
   — Сыновья мои, поторопитесь. Может, останутся игрушки и для ваших детей.
   Несколько человек выступили из строя, но остальные принялись их взволнованно разубеждать. Годс, плотно сжав губы, молчал. Наик Парасийя с внезапно прорезавшейся непонятной страстью настаивал, чтобы все вернулись в казармы, а не путались под ногами у сахибов. В конце концов четверо или пятеро остались, а остальные двинулись прочь стремительным стрелковым шагом. В блеклом зное двигались резкими толчками белые штаны — левой-правой. Колени, как у всех индусов, были слегка согнуты.
   Родни отвернулся и услышал за спиной хныкающий голос плотника:
   — Ваше Величество, сиятельный князь, вы мне отец и мать…
   — Чего тебе, Пиру?
   — Ваша милость, вы — великий охотник. Не соблаговолит ли Ваша милость пойти и застрелить нынче ночью тигра в Девре?
   Слова были такие, какие полагались по обычаю, но голос — настойчивый, резкий — почти приказывал.
   Родни всмотрелся в сморщенного старичка.
   — Откуда ты знаешь, что близ Девры появился тигр? Ах да, у тебя там земля, так? Нынче ночью? Это невозможно. Когда он убьет еще раз, я с удовольствием, Пиру.
   — Отправляйтесь сегодня!
   Пиру сказал это грубо, без почетных титулов и вежливых оборотов. За все годы, что Родни его знал, в его голосе впервые не было подобострастия. Родни изумленно нахмурился:
   — Это невозможно. Ступай!
   Он сухо кивнул и пошел прочь от Пиру к каретному подъезду.
   Стоя на верху лестницы, члены дамского комитета встречали обитателей гарнизонного городка. Они с ледяной официальностью приветствовали людей, которых видели почти каждый день все прошедшие годы и обречены были видеть каждый день в будущем. Миссис Булстрод была, как всегда, в бежевом, веки, как всегда, покрасневшие. Миссис Кавершем ослепляла платьем цвета электрик, которое подчеркивало каждый выступ ее костлявой фигуры. Как всегда, она поджимала губы и, как всегда, походила на нудную гувернантку. С ними по праву хозяйки в доме своего отца стояла Виктория де Форрест. Ее девичье белое платьице плохо сочеталось с чересчур пышными формами. Слухи о ее романе с Эдди Хеджем становились все более ядовитыми, поэтому голову она держала вызывающе высоко. Все три дамы были в шляпках с полями козырьком и их лица обрамляли — с разным эффектом — кружевные оборки. Миссис Булстрод нервно вертела в руках коричневый шелковый ридикюль.
   Как раз когда подходил Родни, капитан и миссис Эрнст Камминг из Восемьдесят восьмого полка спустились из коляски и стали медленно подниматься по лестнице. Это была милая, тихая чета, которую только сблизило отсутствие детей. Но, приглядевшись, Родни признал, что миссис Камминг действительнозадирает нос. Может, она так вела себя потому, что ее муж не умел ездить верхом, как подобает джентльмену. Может, если бы он был великолепным наездником, она не поступила бы так по-дурацки в истории с судном.
   Среди встречающих началось странное волнение. Миссис Кавершем окаменела и уставилась на Каммингов с холодным укором, как будто они были детишками, набедокурившими в углу классной. Миссис Булстрод ринулась вперед, бормоча запутанное и чересчур горячее приветствие. Виктория де Форрест широко разевала рот, как сластолюбивая треска, выброшенная на доски палубы. Родни невесело усмехнулся. Ей-Богу, на этот раз Гейган говорил чистую правду: войска были уже готовы к Битве из-за Судна.
   К нему бросились шестилетние близнецы Аткинсонов — Том и Присси. Они ухватили его за руки:
   — Дядя Родни, дядя Родни, а когда приедет Робин? Мы хотим играть с Робином!
   Его позабавил их пыл. Они не были в родстве, но в Индии все английские дети называли всех взрослых англичан дядями и тетями. Близнецы воспринимали Робина как новую, чудесную и притом живую куклу. Глядя вниз, Родни рассмеялся:
   — Он скоро будет здесь. Пойдемте к качелям — его привезут туда.
   — О-о-о! Вы повесили качели, дядя?
   — Это все сипаи, Присси. Я… э-э… сказал им, что надо делать.
   Они потянули его по траве мимо собиравшихся в кучки людей. За своей объемистой супругой тащился мертвенно бледный, весь трясущийся Том-Еще-Бутылочку. Матушка Майерз повисла на руке сына, сияя от гордости, и простодушно жалея, что он не в мундире, как Родни. У качелей Родни передал близнецов Гейгану и рухнул на стул — понаблюдать. Рэйчел Майерз тоже была здесь. Она переводила взгляд с Торранза на Гейгана и обратно, и в каждый взгляд вкладывала душу. Только знаток смог бы определить, что в то время как Торранз грелся в лучах неземного обожания, на Гейгана потоками изливались сострадание и жалость. Ветеринар знатоком не был: то и дело нервно поглядывая на девочку, он тайком проверял пальцами пуговицы — все ли застегнуты.
   Дети качались и вопили, и Родни охватила тоска. Откуда берется этот пугающий жар души? На каком повороте дороги он исчезает? Или он утекает незаметно, капля за каплей, пока в один прекрасный день ты вдруг не обнаруживаешь, что тебе на все наплевать? И неужели, сливаясь воедино со скачущим во весь опор конем, ведешь себя как мальчишка? Он провел языком по губам; захотелось выпить.
   Кареты одна за другой подкатывали к подъезду. Пышные кринолины полностью заполняли сиденье, предназначенное для троих человек; муж и дети теснились напротив. Члены дамского комитета приветствовали гостей, и те сходили на траву. Вблизи делалось заметно, что лица у них мокрые, руки влажные, а наряды успели немного помяться. Минуту или две дети смирно вышагивали рядом с родителями. Но стоило взрослым остановиться, как они ускользали. Они носились среди клумб, перекликаясь на хинди и английском, и вскоре их пронзительные крики вытеснили все другие звуки. Мальчиков и девочек, которым еще не исполнилось шести, мог отличить друг от друга только тот, кто их знал: и те, и другие были в белых платьицах с несколькими юбочками; и у тех, и у других спадали на плечи длинные локоны. Девочки постарше выглядели как куклы, изготовленные мастерицами предыдущего поколения. Они были одеты по моде двадцатилетней давности в короткие и не такие пышные, как у современных кринолинов, юбки, из-под которых выглядывали панталоны.
   Мальчики постарше хмуро позволяли «тетям» восхищаться своими нарядами. На Питере Пекхэме, семи лет от роду, были коричневые штиблеты с резинками, чулки, разрисованные синими и зелеными дольками, широкие клетчатые штанишки, едва прикрывающие колени, рубашка из шотландки и берет с петушиным пером. Вцепившись в руку матери и свирепо нахмурившись, он смотрел себе под ноги. Десятилетнего Осберта Рэнсом-Фроума нарядили в матросский костюмчик и соломенную шляпу с лентами. Восьмилетний Тимоти Рэнсом-Фроум красовался в чулках и горской юбочке из кричащей «стюартовской» шотландки. При нем было и все прочее снаряжение шотландского горца, и Родни не преминул пожелать, чтобы королева никогда не слыхала о Балморале. ^[90]Девятилетний Альберт Булстрод был в голубом костюмчике маленького голландца. Высокий малиновый бархатный колпак с узким козырьком и длинной кисточкой смотрелся на рыжем веснушчатом мальчугане на редкость нелепо.
   Наконец появилась Джоанна. Она подвела Робина к качелям и тут же ее юбки прошелестели прочь: она обещала сыграть партию в крокет с комиссаром. Близнецы накинулись на Робина. Они притащили ему игрушки, но он, как и полагалось в его возрасте, тут же их забросил их, и с головой погрузился в работу: стал, разговаривая сам с собой, относить каждый попадающийся ему прутик на шесть дюймов в сторону.
   Родни был целиком поглощен зрелищем. Он многое бы дал, чтобы узнать, что происходит в этих крошечных головках. Газон просто кишел детьми. Чтобы осознать, как много их в Бховани, надо было увидеть их всех вместе, как на этом празднике. Нагоняи становились все чаще, а материнские голоса — все резче. Клубная прислуга разносила подносы с кипяченым молоком, пирожными и манго. Родни видел, что кучки гостей состояли в основном из женщин: многие мужчины уже успели улизнуть в бар.
   Леди Изабель слегка коснулась его рукава:
   — Родни, иди развлекись. Я присмотрю за Робином.
   Он благодарно улыбнулся ей и двинулся к площадке для игры в крокет.
   Разношерстная кампания — Родни подумал, что никогда не видел такой разношерстной — медленно передвигалась от одних воротец к другим. Все по очереди били по разноцветным крокетным шарам. Джоанна и мистер Делламэн играли против миссис Хэтч и Суизина де Форреста. Делламэн играл отменно, хотя уделял игре лишь малую часть своего внимания. Пальцами левой руки он придерживал поля шляпы, чтобы быть наготове, если понадобится приподнять ее на дюйм или два — любезный ответ на подобающее его сану приветствие. Его глаза скользнули по лицу Родни. Родни отдал честь. Серая шляпа приподнялась, полные губы улыбнулись, в глазах застыли тревога и тоска.
   Джоанна нанесла удачный удар, и Родни захлопал вместе со всеми. Она, опершись на рукоятку молотка, замерла в изящной позе. Поблизости, тяжело ступая, прошла миссис Майерз и неуклюже поклонилась. Джоанна ухитрилась одновременно улыбнуться мистеру Делламэну и окинуть миссис Майерз ледяным взглядом. Нахмурившись, Родни прошел с игроками к следующим воротцам. Если уж принимать чью-то сторону в битве из-за судна, он предпочел бы оказаться в лагере миссис Майерз. Суизин де Форрест играл невозмутимо и очень умело, открывая рот лишь для того, чтобы холодно дать совет своей партнерше. Родни видел, что Джоанна ведет себя так, как будто Амелия Хэтч не принимает никакого участия в игре, как будто ее не существует ни в Бховани, ни вообще на свете. Она кипела от раздражения: ее огорчало и задевало, что Делламэн пригласил сыграть с ними жену сержанта. Она так и не научилась до сих пор любезно снисходить к низшим по положению.
   — Миссис Хэтч являет собой необычное зрелище, верно?
   Голос Кэролайн Лэнгфорд прозвучал прямо у него за спиной. Какой-то он был неестественный и сдавленный… Дней десять назад на вечере она пыталась заговорить с ним о Кишнапуре, но говорить им было не о чем. Он и тогда знал, что она не успокоилась, и вот она все начиналось снова. Ели ее не остановить, она опять выволочет наружу старую историю. Он сказал:
   — Верно.
   Только не оборачиваться. Лучше сосредоточиться на миссис Хэтч и той проблеме, которую она воплощает. Каждому туземному полку кроме английских офицеров полагался старший сержант и сержант-квартирмейстер, тоже англичане. Они не имели патентов и по определению принадлежали к низшим классам. В Бховани их было шестеро, и только Том Хэтч был женат на белой, остальные содержали индианок. У Хэтча было полно дел, а Амелии оставалось только потягивать джин, да препираться со слугами-неумехами. У нее отроду не было слуг, и она знала, что справилась бы с хозяйством гораздо лучше, если бы ей только позволили. Она сидела в одиночестве в своем бунгало, и лишь на таких праздниках, как этот, до нее снисходили. Ей в равной мере было ненавистно и то, и другое. Ей хотелось сплетничать и пускать пыль в глаза, но порой ей неделями не удавалось перемолвиться словечком с другой англичанкой. Даже сейчас неуклюжие рослые дети Хэтчей катали обручи поодаль от всех остальных, несмотря на все усилия леди Изабель включить их в общую игру, и на то, что они были одеты также чистенько и нарядно, как все.