Страница:
Кэролайн Лэнгфорд перевела взгляд на него.
— Мы же не арендовали весьКишанпур. Так почему мы вмешиваемся?
Родни устало ответил:
— Мы — я имею в виду Компанию — не можем позволить, чтобы в княжествах шли, как это было раньше, постоянные кровавые междоусобицы из-за права наследования. Ни один раджа не может взойти на престол, пока мы не признаем его законным наследником княжества. Кроме того, многим княжествам — и Кишанпуру в их числе — запрещено держать большую армию. Это опасно. Ну, а раз раджа не может защитить себя сам, нам приходится это делать за него — вот и все.
Торранз подавил зевок и, насмешливо приподняв бровь, обменялся с Джоанной взглядом. Но мисс Лэнгфорд все еще была недовольна. Нахмурившись, она посмотрела на Родни:
— Я не верю ни единому слову девана. Человек, которого они обвинили в убийстве — старший сын — был безобиден, как овца и до смерти боялся рани. А теперь рани вместе с деваном казнили его — и с ним, я думаю, всех его собутыльников. Нам известно только то, что утверждает рани. Старый раджа был особенный человек, чем-то похожий на герцога Веллингтона. Он говорил, что раз уж его отец подписал с нами договор о дружбе, он будет соблюдать и букву, и дух этого договора, хотя и ненавидит нас. Человек он был тяжелый, преданный старинным обычаям и, с нашей точки зрения, жестокий — но при этом честный и прямой. Мне он нравился. Никогда бы не подумала, что найдется кто-то, способный убить его или хотя бы осмелиться на это, разве что…
Бледное серьезное личико, плотно сжатые губы — должно быть, вот также она стояла перед раджей, устраивая ему перекрестный допрос и оспаривая его возражения. Глядя на нее, Родни пытался вообразить, что мог чувствовать угрюмый старик, восточный князь до мозга костей, столкнувшись с этой, в равной мере беспримесной, разновидностью английской женщины. Он нарисовал себе их первую официальную встречу: она обрушивает на него гору вопросов, он пытается отделаться от нее пустыми любезностями, но она не дает сбить себя с толку и этим пробуждает в нем любопытство и интерес. Он, должно быть, признал ее воинствующую жажду равноправия, но хихикал про себя при виде женщины, непреклонно отвергающей все дополнительные уловки, которые дозволяются ее полу.
Джоанна холодно посмотрела на мисс Лэнгфорд и обратилась к Родни:
— Как ты думаешь, кишанпурскую охоту на тигров отменят или нет?
Он совсем забыл про это. У старого раджи было в обычае каждый год приглашать несколько англичан на большую охоту. В этом году Хаттонн-Данны, и Кэролайн, и кое-кто еще получили приглашения, но Сэвиджам оно не пришло.
Родни ответил:
— Об этом речь не шла, но я не думаю, что рани будет устраивать нечто подобное почти сразу после убийства. Охота назначена на февраль, не так ли? И, кроме того, дорогая, нас это все равно не касается.
— Но если охоту все-таки устроят, а ты все еще будешь там, они ведь будут вынуждены пригласить и меня?
Кэролайн Лэнгфорд постучала по колену веером:
— Послушайте, это очень важно. Прошу тебя, Изабель, не перебивай. Капитан Сэвидж, вы помните, что говорил Серебряный гуру воронам сегодня после полудня?
Родни остолбенел. Он вспомнил:
— И что, у каждой — душа усопшего властителя? А у какой душа того, кто еще утром правил на востоке?
На востоке лежал Кишанпур.
Все уставились на него, потому что он повторил эти слова вслух. Он в замешательстве пробормотал:
— Но — но откуда ему было знать? Было около пяти, а Раджу убили в три. До Кишанпура сорок семь миль.
— Вот именно. Узнать ему было неоткуда. Но он знал.
Его рассудок сопротивлялся тревожащему, уродливому подозрению. Он раздраженно пожал плечами.
И увидел, что она разгневана. Ее глаза, а еще более лицо, выражали к тому же изумление, и это его больно задело.
Она воскликнула:
— Правильно ли я поняла, что ни вы… что никто… не собирается выяснить, в чем дело? Или хотя бы поставить в известность мистера Делламэна?
Разумеется, она была права. По заведенному порядку он просто обязан был доложить обо всем Делламэну. Но ее тон вывел его из себя.
— Не собираюсь, мисс Лэнгфорд. Это меня не касается, и еще менее…
— Родни! — проворковала Джоанна, вложив в упрек нежное одобрение.
— Это вас касается, сэр, — девушка сердито указала с сторону бальной залы, — касается всех вас! Туземцы просто боготворят гуру. Вам это известно. Даже я это заметила. А теперь, когда погиб честный старик и оказалось, что гуру в сговоре то ли с дьяволом, то ли с бандой убийц, вы заявляете, что вас это не касается!
Торранз откашлялся, рассматривая свои ногти.
— Мисс Кэролайн, да это просто совпадение и… э… почему бы не подождать до завтра?
Она не обратила на его слова никакого внимания. Вскочив на ноги, она холодно обвела собравшихся глазами. Ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать музыку и возгласы, раздававшиеся из бальной залы.
— В таком случае мой несомненный долг — самой поставить мистера Делламэна в известность, и проследить, чтобы он провел расследование.
Родни, трясясь от негодования, смотрел, как она пересекает опустевшую комнату для отдыха. Внезапно к нему вернулось чувство юмора и он усмехнулся:
— Через минуту ей придется стушеваться!
Но прямая фигурка пересекла холл и исчезла под аркой, ведущей в бар, на которой было написано: «Только для джентльменов». Родни выругался себе под нос. Ничто не может остановить эту одержимую, или вызвать краску на ее лице! «Проследить», чтобы комиссар провел расследование — каково!
Джоанна промурлыкала:
— Очень милая девушка, но такая… впечатлительная. Ее следовало бы выдать замуж, Изабель, ты не думаешь?
— Я должна извиниться, Джоанна. И перед тобой тоже, Родни. Она стала такой жесткой, почти грубой, с тех пор, как вернулась из Крыма вместе с мисс Найтингейл. [14]Какая она на самом деле, становится ясно, только когда стрясется настоящая беда. Когда она жила в нашем лондонском особняке, возвратившиеся из Скутари солдаты приходили к нам только для того, чтобы поблагодарить ее. А когда я сломала бедро и дела были из рук вон плохи, Кэролайн полгода почти не отходила от меня.
По лицу Джоанны было видно, что похвалы Кэролайн Лэнгфорд ее нисколько не занимают. Когда леди Изабель закончила, она покивала головой и сказала:
— Какая доброта и самоотверженность!
Она понизила голос:
— Думаю, у нас в Бховани найдется для нее очень подходящий супруг.
Она небрежно повела веером. Уголком глаза Родни заметил проходившего мимо Суизина де Форреста, отца Виктории. Тот утирал губы белым носовым платком. Господи, какой же Джоанна порой бывает стервой! Тонкий нос де Форреста выступал на плоском, бескровном лице, туго обтянутом кожей — он давно уже был мертв, телом и душой, мертв как прогнившее дерево. Какой бы нудной не была Кэролайн Лэнгфорд, в ней все же было слишком много молодости и жизни для разочаровавшегося во всем на свете де Форреста.
Джоанна была довольна собой и ласкала его жарким взором. Отчасти виной было шампанское, отчасти — ощущение достигнутого триумфа. Какую победу и в какой войне сумела она одержать? Но ее зрелая, сияющая улыбками и увенчанная короной золотистых кудрей красота, поразила его с физической силой. У него перехватило дыхание. Она была его женой. Сегодня все будет забыто, сегодня после всех этих месяцев они смогут начать снова, смогут найти потерянную дорогу. Сегодня не помогут никакие отговорки.
Он вскочил на ноги.
— Мне надо идти. Я хочу немного поспать. Ты со мной, Джоанна?
Он спросил ее не слишком решительно — но ведь в этом вопросе и так не было нужды? Не могли же ее глаза лгать?
Она откинулась на спинку кресла:
— Я, пожалуй, побуду еще немного, Родни, если Изабель не будет возражать, чтобы к ее кампании прибавилась еще одна дама. Джеффри потом отвезет меня домой. А мистер Делламэн собирается в Кишанпур?
Все остальные завели какой-то пустой разговор, чтобы не слушать, о чем идет речь. Соломенные волосы и длинное лошадиное лицо Джеффри блестели при свете ламп. У Родни налилась кровью шея. Он отрывисто бросил:
— Собирается, но не прямо с бала. Ты можешь не волноваться за свой последний танец. Спокойной ночи. Спокойной ночи всем.
Он не проснулся, когда Джоанна вернулась домой, но когда Лахман стал тянуть его за ногу, чтобы разбудить, она была рядом. В желтом свете лампы тихий голос бубнил:
— Хзур, хзур, сархе панч байе, сархе панч байе, хзур… [15]
Он медленно сел, протирая глаза и взглянул на часы на ночном столике. Они показывали половину шестого. Он помешал чай в чашке и зевнул. Через час рота соберется на плацу. Он быстро оделся, пока по всему дому раздавались шаги множества слуг, и склонился над Джоанной, такой теплой и сонной, что сердиться на нее дольше было просто невозможно. Поцеловав ее в щеку, он прошептал ей на ухо:
— До свидания, любимая. Надеюсь, я скоро вернусь.
Она шевельнулась и пробормотала в подушку:
— До свид…не задерживайся — не люб… остава…дна.
Она снова погрузилась в сон, а Родни на цыпочках прошел в столовую. Две говяжьи отбивные покоились в застывшем жире на холодной тарелке. Должно быть, осел-повар встал в три утра, чтобы приготовить их. Он не смог их осилить, и, принудив себя съесть кусок хлеба и запить его чаем, вышел из дома.
Утро было свежим, и трое слуг, примостившиеся поверх багажа на запряженной буйволами повозке, кутались в одеяла. Он вскочил в седло и поскакал по дороге. Рядом, держась за стремя, бежал грум. Повозка тащилась позади.
Над рекой висела пелена тумана, и языки тумана обвивали деревья и лавки на Малом Базаре. Под пипалом сидел Серебряный гуру, устремив широко раскрытые глаза на север. Он чуть было не остановился, чтобы спросить, что значили его вчерашние слова, обращенные к воронам, но передумал — что толку? Только выставишь себя дураком. Интересно, что ответил комиссар мисс Лэнгфорд?
На плацу, ожидая его прибытия, выстроилась по стойке «смирно» его рота. Он приказал стать «вольно» и подозвал двоих туземных офицеров — своего заместителя субадара Нараяна Панди и джемадара Годса.
— Рам рам, сирдар лог! [16]Все готово, субадар-сахиб?
Нараин был высокий, крупный человек с суровыми чертами лица и свисающими седыми усами. Продвижения в Бенгальской армии приходилось ждать долго, и его плечи согнулись под грузом прожитых лет. Он отдал честь.
— Так точно, сахиб. Двое сипаев больны, все остальные в сборе.
— А повозки с багажом? Провизия на две недели? Амуниция — по сто патронов на человека? Отлично. Мы выступаем.
Туземные офицеры отдали честь, повернулись кругом и разошлись по своим местам. Родни повысил голос:
— Слушай мою команду! Третья рота — по четыре расчитайсь! Нале — во! Быстрым шагом — марш!
Он повел их на север вверх по Хребту. Миновав Малый Базар и застывшего в неподвижности гуру, они свернули направо, на дорогу, связывавшую Бховани и Кишанпур. Широкая грунтовая дорога, изрытая глубокими колеями и обросшая по обочинам травой, была, как и сам Хребет, обсажена по краям большими мрачными деревьями. Она огибала с востока северные, туземные пригороды Бховани, а потом шла через возделанные поля. Позади Родни молча маршировали, выстроившись в колонну и подремывая на ходу, солдаты. Над головой, перекликиваясь на лету, пронеслась к реке вереница диких уток и закружилась над водой. Дорожная пыль была прибита прошедшим накануне дождем, и теперь дорога расстилалась перед ними бурой лентой. По мере того, как солнце поднималось над горами Синдхия, солдаты стряхивали с себя дремоту. Над стоявшими среди полей лачугами, мимо которых они проходили, стали появляться струйки голубого дыма.
Из чистенькой белой хижины выглянул старик. Он приставил ладонь ко лбу, всмотрелся, нырнул в хижину и, тут же выскочив наружу, засеменил к обочине, сжимая обеими руками саблю. Проезжая мимо, Родни нагнулся и прикоснулся к ней. Улыбнувшись, он сказал: «Рам рам, отец. Желаю здравствовать!» Кто в Бховани не знал этого скрюченного ревматизмом старичка! Говорили, что ему уже перевалило за девяносто, что вполне могло быть правдой, так как в 1783 году, в бытность свою сипаем двадцать четвертого полка Бенгальской туземной пехоты, он участвовал в захвате французского знамени под Каддалором. [17]Он ушел в отставку субадар-майором, достигнув самого высокого воинского звания, доступного туземцу — и это тоже было давным-давно. Теперь, еле волоча ноги, он выходил приветствовать каждый проходивший по его земле воинский отряд и при малейшей возможности мог часами рассказывать дрожащим голосом о Уэлсли, Лэйке, Комбермере, [18]блаженно развертывая переливчатый шелк прошлого. Оглянувшись, Родни увидел, как старик кланяется туземным офицерам. Это ему совсем не понравилось — все должно бы было быть наоборот, так как они были и моложе, и ниже званием. У старика за плечами были долгие годы и бесчисленные битвы, к тому же он был субадар-майором Бенгальской туземной пехоты. Конечно, его офицеры принадлежали к высшей касте, а старик, скорее всего, к низшей, как большинство сипаев старых времен. Этим все и объяснялось. Но все равно Родни это было не по душе.
Солнце уже стояло высоко в небе. Дорога пошла по холмам — долины Кишана и Читы разделял тридцатимильный отрог гор Синдхия. Начинались джунгли: стайки попугаев и зеленых голубей, качающиеся на ветках обезьяны, мужчины, возделывающие на вырубках крохотные поля, лесные деревушки и застенчивые женщины в ярких одеждах у колодцев, буйволы, крутящие скрипучие водяные колеса, а может быть, и развеселая свадебная процессия. Дневная стоянка намечалась в Адхистре. Там он достанет свой дробовик и поохотится на лесную птицу. Он прицелился из воображаемого ружья в еще одну вереницу уток, и немелодично, но бодро засвистел в такт стуку копыт Бумеранга.
Какое великолепное серебристое утро! Каждый шаг коня уводил его все дальше от Бховани — от приглашений на чай, от вечеров за вистом, от вечеров за безиком, от бесконечных обсуждений недостатков сипаев-новобранцев, размеров офицерского жалованья и добродетели офицерских жен. С каждым дорожным столбом все дальше растворялись в пространстве дрожащий тенор Кавершема и ворчливый бас Булстрода, угрюмый кальвинизм МакКардля и католическое остроумие Гейгана. Бховани был Индией для англичан. Но впереди его ждала другая Индия, царственная Индия индийцев. Ему вспомнились слова Кэролайн Лэнгфорд. Что ж, теперь, если только он не будет отворачиваться нарочно, он сумеет увидеть другие покои дворца.
гл. 4
— Мы же не арендовали весьКишанпур. Так почему мы вмешиваемся?
Родни устало ответил:
— Мы — я имею в виду Компанию — не можем позволить, чтобы в княжествах шли, как это было раньше, постоянные кровавые междоусобицы из-за права наследования. Ни один раджа не может взойти на престол, пока мы не признаем его законным наследником княжества. Кроме того, многим княжествам — и Кишанпуру в их числе — запрещено держать большую армию. Это опасно. Ну, а раз раджа не может защитить себя сам, нам приходится это делать за него — вот и все.
Торранз подавил зевок и, насмешливо приподняв бровь, обменялся с Джоанной взглядом. Но мисс Лэнгфорд все еще была недовольна. Нахмурившись, она посмотрела на Родни:
— Я не верю ни единому слову девана. Человек, которого они обвинили в убийстве — старший сын — был безобиден, как овца и до смерти боялся рани. А теперь рани вместе с деваном казнили его — и с ним, я думаю, всех его собутыльников. Нам известно только то, что утверждает рани. Старый раджа был особенный человек, чем-то похожий на герцога Веллингтона. Он говорил, что раз уж его отец подписал с нами договор о дружбе, он будет соблюдать и букву, и дух этого договора, хотя и ненавидит нас. Человек он был тяжелый, преданный старинным обычаям и, с нашей точки зрения, жестокий — но при этом честный и прямой. Мне он нравился. Никогда бы не подумала, что найдется кто-то, способный убить его или хотя бы осмелиться на это, разве что…
Бледное серьезное личико, плотно сжатые губы — должно быть, вот также она стояла перед раджей, устраивая ему перекрестный допрос и оспаривая его возражения. Глядя на нее, Родни пытался вообразить, что мог чувствовать угрюмый старик, восточный князь до мозга костей, столкнувшись с этой, в равной мере беспримесной, разновидностью английской женщины. Он нарисовал себе их первую официальную встречу: она обрушивает на него гору вопросов, он пытается отделаться от нее пустыми любезностями, но она не дает сбить себя с толку и этим пробуждает в нем любопытство и интерес. Он, должно быть, признал ее воинствующую жажду равноправия, но хихикал про себя при виде женщины, непреклонно отвергающей все дополнительные уловки, которые дозволяются ее полу.
Джоанна холодно посмотрела на мисс Лэнгфорд и обратилась к Родни:
— Как ты думаешь, кишанпурскую охоту на тигров отменят или нет?
Он совсем забыл про это. У старого раджи было в обычае каждый год приглашать несколько англичан на большую охоту. В этом году Хаттонн-Данны, и Кэролайн, и кое-кто еще получили приглашения, но Сэвиджам оно не пришло.
Родни ответил:
— Об этом речь не шла, но я не думаю, что рани будет устраивать нечто подобное почти сразу после убийства. Охота назначена на февраль, не так ли? И, кроме того, дорогая, нас это все равно не касается.
— Но если охоту все-таки устроят, а ты все еще будешь там, они ведь будут вынуждены пригласить и меня?
Кэролайн Лэнгфорд постучала по колену веером:
— Послушайте, это очень важно. Прошу тебя, Изабель, не перебивай. Капитан Сэвидж, вы помните, что говорил Серебряный гуру воронам сегодня после полудня?
Родни остолбенел. Он вспомнил:
— И что, у каждой — душа усопшего властителя? А у какой душа того, кто еще утром правил на востоке?
На востоке лежал Кишанпур.
Все уставились на него, потому что он повторил эти слова вслух. Он в замешательстве пробормотал:
— Но — но откуда ему было знать? Было около пяти, а Раджу убили в три. До Кишанпура сорок семь миль.
— Вот именно. Узнать ему было неоткуда. Но он знал.
Его рассудок сопротивлялся тревожащему, уродливому подозрению. Он раздраженно пожал плечами.
И увидел, что она разгневана. Ее глаза, а еще более лицо, выражали к тому же изумление, и это его больно задело.
Она воскликнула:
— Правильно ли я поняла, что ни вы… что никто… не собирается выяснить, в чем дело? Или хотя бы поставить в известность мистера Делламэна?
Разумеется, она была права. По заведенному порядку он просто обязан был доложить обо всем Делламэну. Но ее тон вывел его из себя.
— Не собираюсь, мисс Лэнгфорд. Это меня не касается, и еще менее…
— Родни! — проворковала Джоанна, вложив в упрек нежное одобрение.
— Это вас касается, сэр, — девушка сердито указала с сторону бальной залы, — касается всех вас! Туземцы просто боготворят гуру. Вам это известно. Даже я это заметила. А теперь, когда погиб честный старик и оказалось, что гуру в сговоре то ли с дьяволом, то ли с бандой убийц, вы заявляете, что вас это не касается!
Торранз откашлялся, рассматривая свои ногти.
— Мисс Кэролайн, да это просто совпадение и… э… почему бы не подождать до завтра?
Она не обратила на его слова никакого внимания. Вскочив на ноги, она холодно обвела собравшихся глазами. Ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать музыку и возгласы, раздававшиеся из бальной залы.
— В таком случае мой несомненный долг — самой поставить мистера Делламэна в известность, и проследить, чтобы он провел расследование.
Родни, трясясь от негодования, смотрел, как она пересекает опустевшую комнату для отдыха. Внезапно к нему вернулось чувство юмора и он усмехнулся:
— Через минуту ей придется стушеваться!
Но прямая фигурка пересекла холл и исчезла под аркой, ведущей в бар, на которой было написано: «Только для джентльменов». Родни выругался себе под нос. Ничто не может остановить эту одержимую, или вызвать краску на ее лице! «Проследить», чтобы комиссар провел расследование — каково!
Джоанна промурлыкала:
— Очень милая девушка, но такая… впечатлительная. Ее следовало бы выдать замуж, Изабель, ты не думаешь?
— Я должна извиниться, Джоанна. И перед тобой тоже, Родни. Она стала такой жесткой, почти грубой, с тех пор, как вернулась из Крыма вместе с мисс Найтингейл. [14]Какая она на самом деле, становится ясно, только когда стрясется настоящая беда. Когда она жила в нашем лондонском особняке, возвратившиеся из Скутари солдаты приходили к нам только для того, чтобы поблагодарить ее. А когда я сломала бедро и дела были из рук вон плохи, Кэролайн полгода почти не отходила от меня.
По лицу Джоанны было видно, что похвалы Кэролайн Лэнгфорд ее нисколько не занимают. Когда леди Изабель закончила, она покивала головой и сказала:
— Какая доброта и самоотверженность!
Она понизила голос:
— Думаю, у нас в Бховани найдется для нее очень подходящий супруг.
Она небрежно повела веером. Уголком глаза Родни заметил проходившего мимо Суизина де Форреста, отца Виктории. Тот утирал губы белым носовым платком. Господи, какой же Джоанна порой бывает стервой! Тонкий нос де Форреста выступал на плоском, бескровном лице, туго обтянутом кожей — он давно уже был мертв, телом и душой, мертв как прогнившее дерево. Какой бы нудной не была Кэролайн Лэнгфорд, в ней все же было слишком много молодости и жизни для разочаровавшегося во всем на свете де Форреста.
Джоанна была довольна собой и ласкала его жарким взором. Отчасти виной было шампанское, отчасти — ощущение достигнутого триумфа. Какую победу и в какой войне сумела она одержать? Но ее зрелая, сияющая улыбками и увенчанная короной золотистых кудрей красота, поразила его с физической силой. У него перехватило дыхание. Она была его женой. Сегодня все будет забыто, сегодня после всех этих месяцев они смогут начать снова, смогут найти потерянную дорогу. Сегодня не помогут никакие отговорки.
Он вскочил на ноги.
— Мне надо идти. Я хочу немного поспать. Ты со мной, Джоанна?
Он спросил ее не слишком решительно — но ведь в этом вопросе и так не было нужды? Не могли же ее глаза лгать?
Она откинулась на спинку кресла:
— Я, пожалуй, побуду еще немного, Родни, если Изабель не будет возражать, чтобы к ее кампании прибавилась еще одна дама. Джеффри потом отвезет меня домой. А мистер Делламэн собирается в Кишанпур?
Все остальные завели какой-то пустой разговор, чтобы не слушать, о чем идет речь. Соломенные волосы и длинное лошадиное лицо Джеффри блестели при свете ламп. У Родни налилась кровью шея. Он отрывисто бросил:
— Собирается, но не прямо с бала. Ты можешь не волноваться за свой последний танец. Спокойной ночи. Спокойной ночи всем.
Он не проснулся, когда Джоанна вернулась домой, но когда Лахман стал тянуть его за ногу, чтобы разбудить, она была рядом. В желтом свете лампы тихий голос бубнил:
— Хзур, хзур, сархе панч байе, сархе панч байе, хзур… [15]
Он медленно сел, протирая глаза и взглянул на часы на ночном столике. Они показывали половину шестого. Он помешал чай в чашке и зевнул. Через час рота соберется на плацу. Он быстро оделся, пока по всему дому раздавались шаги множества слуг, и склонился над Джоанной, такой теплой и сонной, что сердиться на нее дольше было просто невозможно. Поцеловав ее в щеку, он прошептал ей на ухо:
— До свидания, любимая. Надеюсь, я скоро вернусь.
Она шевельнулась и пробормотала в подушку:
— До свид…не задерживайся — не люб… остава…дна.
Она снова погрузилась в сон, а Родни на цыпочках прошел в столовую. Две говяжьи отбивные покоились в застывшем жире на холодной тарелке. Должно быть, осел-повар встал в три утра, чтобы приготовить их. Он не смог их осилить, и, принудив себя съесть кусок хлеба и запить его чаем, вышел из дома.
Утро было свежим, и трое слуг, примостившиеся поверх багажа на запряженной буйволами повозке, кутались в одеяла. Он вскочил в седло и поскакал по дороге. Рядом, держась за стремя, бежал грум. Повозка тащилась позади.
Над рекой висела пелена тумана, и языки тумана обвивали деревья и лавки на Малом Базаре. Под пипалом сидел Серебряный гуру, устремив широко раскрытые глаза на север. Он чуть было не остановился, чтобы спросить, что значили его вчерашние слова, обращенные к воронам, но передумал — что толку? Только выставишь себя дураком. Интересно, что ответил комиссар мисс Лэнгфорд?
На плацу, ожидая его прибытия, выстроилась по стойке «смирно» его рота. Он приказал стать «вольно» и подозвал двоих туземных офицеров — своего заместителя субадара Нараяна Панди и джемадара Годса.
— Рам рам, сирдар лог! [16]Все готово, субадар-сахиб?
Нараин был высокий, крупный человек с суровыми чертами лица и свисающими седыми усами. Продвижения в Бенгальской армии приходилось ждать долго, и его плечи согнулись под грузом прожитых лет. Он отдал честь.
— Так точно, сахиб. Двое сипаев больны, все остальные в сборе.
— А повозки с багажом? Провизия на две недели? Амуниция — по сто патронов на человека? Отлично. Мы выступаем.
Туземные офицеры отдали честь, повернулись кругом и разошлись по своим местам. Родни повысил голос:
— Слушай мою команду! Третья рота — по четыре расчитайсь! Нале — во! Быстрым шагом — марш!
Он повел их на север вверх по Хребту. Миновав Малый Базар и застывшего в неподвижности гуру, они свернули направо, на дорогу, связывавшую Бховани и Кишанпур. Широкая грунтовая дорога, изрытая глубокими колеями и обросшая по обочинам травой, была, как и сам Хребет, обсажена по краям большими мрачными деревьями. Она огибала с востока северные, туземные пригороды Бховани, а потом шла через возделанные поля. Позади Родни молча маршировали, выстроившись в колонну и подремывая на ходу, солдаты. Над головой, перекликиваясь на лету, пронеслась к реке вереница диких уток и закружилась над водой. Дорожная пыль была прибита прошедшим накануне дождем, и теперь дорога расстилалась перед ними бурой лентой. По мере того, как солнце поднималось над горами Синдхия, солдаты стряхивали с себя дремоту. Над стоявшими среди полей лачугами, мимо которых они проходили, стали появляться струйки голубого дыма.
Из чистенькой белой хижины выглянул старик. Он приставил ладонь ко лбу, всмотрелся, нырнул в хижину и, тут же выскочив наружу, засеменил к обочине, сжимая обеими руками саблю. Проезжая мимо, Родни нагнулся и прикоснулся к ней. Улыбнувшись, он сказал: «Рам рам, отец. Желаю здравствовать!» Кто в Бховани не знал этого скрюченного ревматизмом старичка! Говорили, что ему уже перевалило за девяносто, что вполне могло быть правдой, так как в 1783 году, в бытность свою сипаем двадцать четвертого полка Бенгальской туземной пехоты, он участвовал в захвате французского знамени под Каддалором. [17]Он ушел в отставку субадар-майором, достигнув самого высокого воинского звания, доступного туземцу — и это тоже было давным-давно. Теперь, еле волоча ноги, он выходил приветствовать каждый проходивший по его земле воинский отряд и при малейшей возможности мог часами рассказывать дрожащим голосом о Уэлсли, Лэйке, Комбермере, [18]блаженно развертывая переливчатый шелк прошлого. Оглянувшись, Родни увидел, как старик кланяется туземным офицерам. Это ему совсем не понравилось — все должно бы было быть наоборот, так как они были и моложе, и ниже званием. У старика за плечами были долгие годы и бесчисленные битвы, к тому же он был субадар-майором Бенгальской туземной пехоты. Конечно, его офицеры принадлежали к высшей касте, а старик, скорее всего, к низшей, как большинство сипаев старых времен. Этим все и объяснялось. Но все равно Родни это было не по душе.
Солнце уже стояло высоко в небе. Дорога пошла по холмам — долины Кишана и Читы разделял тридцатимильный отрог гор Синдхия. Начинались джунгли: стайки попугаев и зеленых голубей, качающиеся на ветках обезьяны, мужчины, возделывающие на вырубках крохотные поля, лесные деревушки и застенчивые женщины в ярких одеждах у колодцев, буйволы, крутящие скрипучие водяные колеса, а может быть, и развеселая свадебная процессия. Дневная стоянка намечалась в Адхистре. Там он достанет свой дробовик и поохотится на лесную птицу. Он прицелился из воображаемого ружья в еще одну вереницу уток, и немелодично, но бодро засвистел в такт стуку копыт Бумеранга.
Какое великолепное серебристое утро! Каждый шаг коня уводил его все дальше от Бховани — от приглашений на чай, от вечеров за вистом, от вечеров за безиком, от бесконечных обсуждений недостатков сипаев-новобранцев, размеров офицерского жалованья и добродетели офицерских жен. С каждым дорожным столбом все дальше растворялись в пространстве дрожащий тенор Кавершема и ворчливый бас Булстрода, угрюмый кальвинизм МакКардля и католическое остроумие Гейгана. Бховани был Индией для англичан. Но впереди его ждала другая Индия, царственная Индия индийцев. Ему вспомнились слова Кэролайн Лэнгфорд. Что ж, теперь, если только он не будет отворачиваться нарочно, он сумеет увидеть другие покои дворца.
гл. 4
На следующий день, второго января, вскоре после полудня, джунгли расступились перед ним, и он выехал на открытое пространство. Лоскутные поля отлого спускались к густым деревьям, которыми зарос берег Кишана. Трава под ними была усеяна плоскими каменными плитами и кучами серого пепла, и усыпана соломой: поколение за поколением путники останавливались на берегу, чтобы накормить упряжных животных и перекусить самим перед тем, как переправляться через реку. У самой кромки берега стояла неповоротливая баржа. На барже три паромщика, сидя на корточках вокруг простого глиняного горшка, из которого торчал стебель бамбука, курили этот дешевый кальян.
Неподалеку щипал траву стреноженный и оседланный эскадронный конь, а его владелец, кавалерист шестидесятого полка, стоя рядом, всматривался в подходивший строй. Когда Родни подскакал к нему, он шагнул вперед и вручил конверт. Пока кавалерист кричал паромщикам оскорее приготовиться, Родни читал записку:
Толчок за толчком паромщик выводил баржу на речной простор. Родни стоял на носу, между мордами лошадей. Они пересекли середину реки и вместе с ней границы владений Достопочтенной Ост-Индской Компании, и оказались в пределах Кишанпурского княжества. Город, как объяснил ему кавалерист, лежал прямо напротив, за деревьями на другом берегу. По правую руку, в полумиле вверх по течению, начиналась речная излучина. Над ней стояла, хмуро глядясь в смеющуюся воду, сложенная из бурых каменных блоков крепость, издавна служившая Раванам еще и дворцом. Увенчанные зубцами высокие стены обрывались прямо в реку. Угловатая, приземистая крепость с предельной выразительностью проступала на фоне громоздящихся друг на друга кучевых облаков.
Они приближались к причалу на восточном берегу. На него вели кое-как сколоченные сходни. От причала расходились две дороги: одна, обсаженная деревьями, шла прямо, и, видимо, вела в город, другая сворачивала направо и тянулась вдоль берега. Родни беззаботно сбежал на берег и через несколько минут уже въезжал в крепость в сопровождении рысившего за спиной кавалериста. Они обогнули вздымавшуюся на семьдесят футов мрачную северную стену, и подъехали к пробитым в восточной, противоположной берегу, стене главным воротам. Обитые железом створки были распахнуты. Два солдата в лимонно-желтых кишанпурских мундирах неуклюже отдали честь. Копыта застучали по каменным плитам темного крепостного прохода. Дважды свернув под острым углом, проход вывел их на залитый солнцем внутренний двор.
Двор был окружен рядами аркад, в центре его бил фонтан. На ограде фонтана сидел Джулио и тыкал пальцем в книгу, раскрытую у него на коленях. Рядом стоял дородный индиец в кафтане лимонного цвета, таком же, как на Деване, и такой же черной шляпе. На его озадаченном лице была написана тоска. Родни понял, что Джулио, увлекавшийся орнитологией, допытывается у него, не видал ли он поблизости таких-то и таких-то птиц. Он подавил улыбку — дело прежде всего. Придав лицу спокойное выражение, он медленно подъехал к ним на Бумеранге.
Джулио уронил книгу, торопливо нахлобучил на голову кивер и отдал честь.
— Доброе утро, сэр! То есть я хотел сказать, добрый день! Рад вас видеть. А это Притви Чанд, капитан личной охраны раджи.
— Добрый день! Добрый день, капитан.
Сидя в седле, Родни рассматривал их.
— Мистер Мервульо, почему кишанпурские солдаты до сих пор охраняют главные ворота, если есть основания сомневаться в их верности? Куда предполагается направить мою роту?
Джулио выглядел удрученным. Капитан попытался что-то сказать. Родни поднял руку:
— С вами, капитан, я поговорю позднее. Так что же?
Джулио, размахивая руками, принялся объяснять:
— Мне это самому не нравится, сэр, но деван убедил мистера Делламэна, что солдат не надо будоражить, поэтому лучше не подавать виду, что мы им не доверяем. Деван отвел вашей роте помещения вон там.
Он показал на южную аркаду, под которой виднелся темный коридор и ряд дверей.
— Кто, к черту, деван такой, чтобы распоряжаться в Бенгальской армии! Да ты тут ни при чем, не надо так переживать. Мы в любом случае легко справимся с этими людишками, — он бросил гневный взгляд на капитана, — пусть только попробуют шелохнуться. Но лучше бы штатские не совали свои носы в военные дела. Где мистер Делламэн? Ладно, я сейчас огляжусь, а потом явлюсь к нему.
Он ослабил ремешок на подбородке, повернулся к Притви Чанду, и сухо потребовал:
— Будьте любезны показать мне крепость, капитан.
Прежде всего он пожелал осмотреть помещения, отведенные его сипаям. Клетушки оказались темными, но чистыми, с высокими сводами и уж во всяком случае они были не хуже, чем обветшавшие казармы в Бховани; для жилья они годились. Затем Притви Чанд велел подать факел, и сам бросился за ним, когда слуги немного замешкались. Они осмотрели крепость сверху донизу.
Нижние этажи представляли собой переплетение неосвещенных сырых переходов. В конце одного из них когда-то было отверстие, выходившее на реку, перекрытое опускной решеткой. Теперь переход кончался тупиком — отверстие заложили камнем, пазы решетки заржавели. В необъятной толще западной стены находились подземные темницы с потайными люками. Сейчас их населяли только десятки тысяч летучих мышей — они ползали друг по другу во мраке и промозглый воздух пропитался их едкими выделениями. И было холодно — в этих темницах было бы холодно даже в майскую жару.
Верхние переходы то и дело изгибались и поворачивали, и шли то вдоль внутреннего двора, то вдоль крепостной стены. На самом верху, на четвертом этаже, был проход, занавешенный золотой парчей. Перед ней стоял, опершись на заржавленный старый мушкет Тауэра, часовой из личной охраны раджи. Капитан, волнуясь, объяснил, что это вход на женскую половину и личные покои рани, куда мужчинам доступ запрещен. Родни поколебался — на случай действительно серьезной опасности ему хотелось бы знать расположение комнат, но Притви Чанд весь трясся и, казалось, готов был разрыдаться, поэтому он повернул назад. Время терпит. Мельком бросив взгляд на площадку на крыше, которая была окружена башенками с бойницами, он распорядился провести себя в покои комиссара, расположенные на четвертом этаже. У двери он, поблагодарив, отпустил капитана, постучался и вошел.
У правого из освещавших комнату трех больших окон за украшенным золоченой бронзой столом сидел комиссар и что-то писал гусиным пером. Пол покрывали исфаханские ковры, у среднего окна стоял широкий диван. Роскошные светлые покои явно были отделаны и убраны для приема гостей-англичан. Через окно комиссар мог любоваться английскими владениями на другом берегу реки. Дверь слева, видимо, вела в ванную.
Мистер Делламэн приветствовал Родни дружеским взмахом руки и повернулся, чтобы выслушать его доклад. Родни недолюбливал комиссара и за дверью нарочно разжигал в себе неприязнь, чтобы легче было отстаивать свою точку зрения. Но в этой прохладной комнате, залитой солнечным светом, где комиссар работал в одиночестве, не так-то легко было сохранить эту неприязнь. Перед ним сидел любезный интеллигентный джентльмен средних лет. Родни чувствовал, как его решимость слабеет. Он пытался стоять на своем — но тщетно: Делламэн обсуждал вопрос об охране главных ворот так умно и с таким юмором, что Родни наконец добровольно уступил, сказав себе, что свалял дурака.
Они мирно, словно два приятеля, поговорили о походе и обследовании крепости. Потом Родни сказал:
— Вы полагаете, сэр, что возможны беспорядки?
Комиссар откинулся на спинку стула и погладил подбородок. Он ответил в самых простых выражениях и без обычных богатых переливов в голосе. Родни с остатком прежнего ехидства подумал, что, должно быть, с точки зрения комиссара одного офицера маловато, чтобы оправдать отказ от vox humana.
— Боюсь, что так, Сэвидж. Рани в этом уверена.
— Тогда я буду наготове, сэр. Могу я днем выехать из крепости, чтобы разведать улицы?
— Лучше не надо. Это может только ускорить беспорядки. Рани утверждает, что в городе очень неспокойно. Если уж вы решитесь, пусть вас сопровождают деван или Притви Чанд. Будем надеяться на лучшее. Можно узнать, каковы ваши планы?
У Родни было время все обдумать, поэтому он ответил сразу же:
— Если будет дан сигнал, сэр, я оставлю в крепости караул и выступлю с остальной ротой. Я прикажу эскадрону Мервульо быть наготове в казармах, но введу их в дело только в случае крайней необходимости.
Комиссар кивнул, глядя в окно. Родни, сидя на стуле напротив, видел его лицо при повороте три четверти. Свет падал под косым углом, и перед Родни вдруг, словно призрак из огня, предстал перепуганный юнец с безвольным ртом. Он непроизвольно вздрогнул — тяжелая челюсть и величавая манера держаться прикрывали, словно природным щитом, убывающую с годами способность юнца сопротивляться жизни. За этими заслонами прятался милый, тонкий, умный, но постоянно чего-то боящийся человек. Теперь его удивляло, что он когда-то мог видеть его иначе — обо всем следовало бы давно догадаться по кротким глазам в крапинку.
Он мягко сказал:
— Можете положиться на меня, сэр.
Уже за дверью он сообразил, что в жизни не изъяснялся так театрально. Он потряс головой и сбежал во двор.
В полночь, сидя на походной кровати у себя внизу, Родни обнаружил, что не в состоянии сосредоточиться на приключениях Марко Поло. Он захлопнул книгу и принялся расхаживать взад-вперед по комнате, позвякивая шпорами. К двум часам дня рота устроилась на постой, и теперь солдаты, полностью вооруженные, спали по другую сторону крепостного двора. Весь вечер напряжение в крепости росло. Всюду сновали придворные с посланиями и распоряжениями. То и дело поступали известия, что тут или там, или везде собираются толпы мятежников и Деван успел довести себя до неистовства. Но когда Родни взобрался на стену крепости, чтобы поглядеть на лежащий в нескольких сотнях ярдов к северо-востоку белый город, он показался ему спокойным. Ему хотелось отправиться туда и посмотреть на все своими глазами.
Неподалеку щипал траву стреноженный и оседланный эскадронный конь, а его владелец, кавалерист шестидесятого полка, стоя рядом, всматривался в подходивший строй. Когда Родни подскакал к нему, он шагнул вперед и вручил конверт. Пока кавалерист кричал паромщикам оскорее приготовиться, Родни читал записку:
Кап. Р. Сэвиджу, 13 стрелк., Б.Т.П.Родни сунул записку в ташку, спешился и приказал немедленно приступить к переправе. Роту придется перевозить в три приема, так что ему лучше отправится с первой же партией — он поскачет прямиком в крепость, чтобы выяснить, насколько сильно напуган комиссар.
Сэр!
Комиссар распорядился обесп. пребывание вашей роты в крепости. Мой эскадрон прибыл вчера в полдень и расположился в кавалерийских казармах за пределами города. Сам я в крепости. Деван сообщил комиссару, что ночью в городе ожидаются беспорядки. Он настаивает на Вашем скорейшем прибытии. На мой взгляд, он преувеличивает серьезность положения.
Остаюсь, сэр, Вашим покорнейшим сл.,
У.П. Мервульо, корнет 60 п. Б.И.К.
Дано в 11 часов, 2 января 1857 года,
Кишанпурская креп.
Толчок за толчком паромщик выводил баржу на речной простор. Родни стоял на носу, между мордами лошадей. Они пересекли середину реки и вместе с ней границы владений Достопочтенной Ост-Индской Компании, и оказались в пределах Кишанпурского княжества. Город, как объяснил ему кавалерист, лежал прямо напротив, за деревьями на другом берегу. По правую руку, в полумиле вверх по течению, начиналась речная излучина. Над ней стояла, хмуро глядясь в смеющуюся воду, сложенная из бурых каменных блоков крепость, издавна служившая Раванам еще и дворцом. Увенчанные зубцами высокие стены обрывались прямо в реку. Угловатая, приземистая крепость с предельной выразительностью проступала на фоне громоздящихся друг на друга кучевых облаков.
Они приближались к причалу на восточном берегу. На него вели кое-как сколоченные сходни. От причала расходились две дороги: одна, обсаженная деревьями, шла прямо, и, видимо, вела в город, другая сворачивала направо и тянулась вдоль берега. Родни беззаботно сбежал на берег и через несколько минут уже въезжал в крепость в сопровождении рысившего за спиной кавалериста. Они обогнули вздымавшуюся на семьдесят футов мрачную северную стену, и подъехали к пробитым в восточной, противоположной берегу, стене главным воротам. Обитые железом створки были распахнуты. Два солдата в лимонно-желтых кишанпурских мундирах неуклюже отдали честь. Копыта застучали по каменным плитам темного крепостного прохода. Дважды свернув под острым углом, проход вывел их на залитый солнцем внутренний двор.
Двор был окружен рядами аркад, в центре его бил фонтан. На ограде фонтана сидел Джулио и тыкал пальцем в книгу, раскрытую у него на коленях. Рядом стоял дородный индиец в кафтане лимонного цвета, таком же, как на Деване, и такой же черной шляпе. На его озадаченном лице была написана тоска. Родни понял, что Джулио, увлекавшийся орнитологией, допытывается у него, не видал ли он поблизости таких-то и таких-то птиц. Он подавил улыбку — дело прежде всего. Придав лицу спокойное выражение, он медленно подъехал к ним на Бумеранге.
Джулио уронил книгу, торопливо нахлобучил на голову кивер и отдал честь.
— Доброе утро, сэр! То есть я хотел сказать, добрый день! Рад вас видеть. А это Притви Чанд, капитан личной охраны раджи.
— Добрый день! Добрый день, капитан.
Сидя в седле, Родни рассматривал их.
— Мистер Мервульо, почему кишанпурские солдаты до сих пор охраняют главные ворота, если есть основания сомневаться в их верности? Куда предполагается направить мою роту?
Джулио выглядел удрученным. Капитан попытался что-то сказать. Родни поднял руку:
— С вами, капитан, я поговорю позднее. Так что же?
Джулио, размахивая руками, принялся объяснять:
— Мне это самому не нравится, сэр, но деван убедил мистера Делламэна, что солдат не надо будоражить, поэтому лучше не подавать виду, что мы им не доверяем. Деван отвел вашей роте помещения вон там.
Он показал на южную аркаду, под которой виднелся темный коридор и ряд дверей.
— Кто, к черту, деван такой, чтобы распоряжаться в Бенгальской армии! Да ты тут ни при чем, не надо так переживать. Мы в любом случае легко справимся с этими людишками, — он бросил гневный взгляд на капитана, — пусть только попробуют шелохнуться. Но лучше бы штатские не совали свои носы в военные дела. Где мистер Делламэн? Ладно, я сейчас огляжусь, а потом явлюсь к нему.
Он ослабил ремешок на подбородке, повернулся к Притви Чанду, и сухо потребовал:
— Будьте любезны показать мне крепость, капитан.
Прежде всего он пожелал осмотреть помещения, отведенные его сипаям. Клетушки оказались темными, но чистыми, с высокими сводами и уж во всяком случае они были не хуже, чем обветшавшие казармы в Бховани; для жилья они годились. Затем Притви Чанд велел подать факел, и сам бросился за ним, когда слуги немного замешкались. Они осмотрели крепость сверху донизу.
Нижние этажи представляли собой переплетение неосвещенных сырых переходов. В конце одного из них когда-то было отверстие, выходившее на реку, перекрытое опускной решеткой. Теперь переход кончался тупиком — отверстие заложили камнем, пазы решетки заржавели. В необъятной толще западной стены находились подземные темницы с потайными люками. Сейчас их населяли только десятки тысяч летучих мышей — они ползали друг по другу во мраке и промозглый воздух пропитался их едкими выделениями. И было холодно — в этих темницах было бы холодно даже в майскую жару.
Верхние переходы то и дело изгибались и поворачивали, и шли то вдоль внутреннего двора, то вдоль крепостной стены. На самом верху, на четвертом этаже, был проход, занавешенный золотой парчей. Перед ней стоял, опершись на заржавленный старый мушкет Тауэра, часовой из личной охраны раджи. Капитан, волнуясь, объяснил, что это вход на женскую половину и личные покои рани, куда мужчинам доступ запрещен. Родни поколебался — на случай действительно серьезной опасности ему хотелось бы знать расположение комнат, но Притви Чанд весь трясся и, казалось, готов был разрыдаться, поэтому он повернул назад. Время терпит. Мельком бросив взгляд на площадку на крыше, которая была окружена башенками с бойницами, он распорядился провести себя в покои комиссара, расположенные на четвертом этаже. У двери он, поблагодарив, отпустил капитана, постучался и вошел.
У правого из освещавших комнату трех больших окон за украшенным золоченой бронзой столом сидел комиссар и что-то писал гусиным пером. Пол покрывали исфаханские ковры, у среднего окна стоял широкий диван. Роскошные светлые покои явно были отделаны и убраны для приема гостей-англичан. Через окно комиссар мог любоваться английскими владениями на другом берегу реки. Дверь слева, видимо, вела в ванную.
Мистер Делламэн приветствовал Родни дружеским взмахом руки и повернулся, чтобы выслушать его доклад. Родни недолюбливал комиссара и за дверью нарочно разжигал в себе неприязнь, чтобы легче было отстаивать свою точку зрения. Но в этой прохладной комнате, залитой солнечным светом, где комиссар работал в одиночестве, не так-то легко было сохранить эту неприязнь. Перед ним сидел любезный интеллигентный джентльмен средних лет. Родни чувствовал, как его решимость слабеет. Он пытался стоять на своем — но тщетно: Делламэн обсуждал вопрос об охране главных ворот так умно и с таким юмором, что Родни наконец добровольно уступил, сказав себе, что свалял дурака.
Они мирно, словно два приятеля, поговорили о походе и обследовании крепости. Потом Родни сказал:
— Вы полагаете, сэр, что возможны беспорядки?
Комиссар откинулся на спинку стула и погладил подбородок. Он ответил в самых простых выражениях и без обычных богатых переливов в голосе. Родни с остатком прежнего ехидства подумал, что, должно быть, с точки зрения комиссара одного офицера маловато, чтобы оправдать отказ от vox humana.
— Боюсь, что так, Сэвидж. Рани в этом уверена.
— Тогда я буду наготове, сэр. Могу я днем выехать из крепости, чтобы разведать улицы?
— Лучше не надо. Это может только ускорить беспорядки. Рани утверждает, что в городе очень неспокойно. Если уж вы решитесь, пусть вас сопровождают деван или Притви Чанд. Будем надеяться на лучшее. Можно узнать, каковы ваши планы?
У Родни было время все обдумать, поэтому он ответил сразу же:
— Если будет дан сигнал, сэр, я оставлю в крепости караул и выступлю с остальной ротой. Я прикажу эскадрону Мервульо быть наготове в казармах, но введу их в дело только в случае крайней необходимости.
Комиссар кивнул, глядя в окно. Родни, сидя на стуле напротив, видел его лицо при повороте три четверти. Свет падал под косым углом, и перед Родни вдруг, словно призрак из огня, предстал перепуганный юнец с безвольным ртом. Он непроизвольно вздрогнул — тяжелая челюсть и величавая манера держаться прикрывали, словно природным щитом, убывающую с годами способность юнца сопротивляться жизни. За этими заслонами прятался милый, тонкий, умный, но постоянно чего-то боящийся человек. Теперь его удивляло, что он когда-то мог видеть его иначе — обо всем следовало бы давно догадаться по кротким глазам в крапинку.
Он мягко сказал:
— Можете положиться на меня, сэр.
Уже за дверью он сообразил, что в жизни не изъяснялся так театрально. Он потряс головой и сбежал во двор.
В полночь, сидя на походной кровати у себя внизу, Родни обнаружил, что не в состоянии сосредоточиться на приключениях Марко Поло. Он захлопнул книгу и принялся расхаживать взад-вперед по комнате, позвякивая шпорами. К двум часам дня рота устроилась на постой, и теперь солдаты, полностью вооруженные, спали по другую сторону крепостного двора. Весь вечер напряжение в крепости росло. Всюду сновали придворные с посланиями и распоряжениями. То и дело поступали известия, что тут или там, или везде собираются толпы мятежников и Деван успел довести себя до неистовства. Но когда Родни взобрался на стену крепости, чтобы поглядеть на лежащий в нескольких сотнях ярдов к северо-востоку белый город, он показался ему спокойным. Ему хотелось отправиться туда и посмотреть на все своими глазами.