Май Карл. Наследники Виннету

   — Хм! Знаешь, Душенька, ты права. Хотя тогда я вел поиски с большим риском для жизни и в страшной спешке, это вовсе не оправдывает меня. Позже у меня было время наверстать упущенное, но я даже не подумал об этом. Никогда!
   — Я тоже нет. Значит, и меня можно упрекнуть в такой же неразумности, что и тебя. Ты исполнишь мое желание?
   — Какое?
   — Раскопать могилу еще раз. Но тщательнее и гораздо глубже, чем тогда! Я полагаю, мы найдем самое важное! Упоминание о золоте было сделано только ради защиты настоящего сокровища.
   — Как будто ты все это точно знаешь.
   — Не знаю, но чувствую. Виннету был умнее и опытнее тебя в то время. Хотя ты и был его другом, тебе не удалось постичь его суть. Мы займемся, так сказать, «двойными раскопками»: в могиле его отца и в твоих воспоминаниях. Тогда мы определенно не испачкаем руки «мертвой пылью», а достанем подлинные драгоценности. Не начать ли нам прямо сейчас, пока нет Энтерсов?
   — Замести следы будет непросто. Прошло тридцать лет, и, пожалуй, два-три часа роли не сыграют… Вспомни, что Тателла-Сата в письме указал на среднюю из голубых елей. Он писал: «Ее голос станет для тебя голосом Маниту, Великого и Вселюбящего Духа!» Значит, это и есть самое важное и самое главное!
   — Совершенно верно! Но где эти голубые ели? — нетерпеливо вопросила Душенька.
   — Недалеко отсюда. Идем.
   Я вывел ее на другую сторону леса, где скалы вырастали словно великаны из земли. Там росли пять голубых елей, которые и имел в виду Тателла-Сата. Едва взглянув на ту, что росла в середине, я понял, как мне быть дальше. Но Душенька застыла, безмолвно взирая на деревья, потом вздохнула:
   — Они как близнецы, только вот средняя переросла своих сестер на несколько локтей. Ветки у них одинаковые, густо обросли хвоей. И эта ель должна тебе что-то сказать? Ты знаешь что?
   — Да.
   — А я нет.
   — Нетрудно догадаться… Ты сможешь отличить пихту от ели?
   — Надеюсь.
   — Тогда посмотри на среднюю ель повнимательнее! Там внизу есть несколько полузасохших веток. Пожалуйста, пересчитай их снизу вверх.
   — Одна, две, три, — начала она, — четыре, пять шесть…
   — Стоп! — прервал ее я. — Взгляни теперь на шестую. Это тоже еловая ветка?
   — Нет, это пихта!
   — Теперь ты видишь, что дерево начинает говорить?
   — Ах вот как!
   — Именно. Может ли ветка пихты вырасти на ели?
   — Конечно нет. Настоящую срезали, а эту вставили вместо нее. Но смог бы об этом догадаться кто-то другой, кроме тебя?
   — Вряд ли. Если бы ветки были зелеными, разница бросилась бы в глаза сразу. Но сейчас на них совсем мало иголок, а потому попасть в точку смог только я один, ведь раньше я был очень внимателен. Пожалуйста, убери ее.
   — Сломать?
   — Нет, вытащи.
   Она выдернула ветку из ствола. Оказалось, что она была воткнута в заранее проделанное отверстие. Мы осмотрели его, но оно оказалось пустым. Тогда я обследовал ствол. Все ясно! Кто-то мастерски снял квадрат коры со ствола, а потом веткой приколол его назад. Под «заслонкой» я обнаружил лист бумаги. Душенька схватила его и радостно воскликнула:
   — Это голос дерева! Это он!
   — Конечно он.
   — Какой догадливый человек!
   — Да, — засмеялся я, — а какую беспримерную проницательность проявила некая скво из Радебойля, которая сразу все обнаружила!
   Она в том же духе заметила:
   — Разве не я увидела пихтовую ветку?.. Давай же прочтем письмо!
   Поскольку дома она заменяла мне секретаршу и заботилась почти обо всей моей корреспонденции, она посчитала себя вправе сделать это. Раскрыв листки, напустив на себя важный вид, она приготовилась огласить текст, как вдруг разочарованно протянула:
   — Не могу понять!
   — Что — язык индейских рисунков?
   — Нет. Буквы латинские, а язык непонятный.
   — Покажи.
   — Вот!
   Строчки послания были написаны каллиграфическим почерком, на языке апачей, на очень хорошей бумаге, как то письмо, что пришло от Тателла-Саты мне домой. В переводе оно звучало так: «Почему ты ищешь только „мертвую пыль“? Неужели ты думаешь, что Виннету не оставил человечеству ничего лучшего? Или Виннету, которого ты все же должен знать, был так поверхностен, что ты пренебрегаешь поисками на большей глубине? Теперь ты знаешь, почему я сердился на тебя. Добро пожаловать ко мне, если ты это понял!»
   Это было послание старого Тателла-Саты, Тысячи Лет. Мы переглянулись.
   — Это ли не странно? — первым нарушил молчание я. — Он пишет то, что сказала мне ты. Я пристыжен.
   — Не принимай близко к сердцу.
   — О нет! По отношению к Виннету я совершил грех, который не могу себе простить. И не только по отношению к Виннету, но и ко всей его расе! Теперь я тоже убедился, что мы найдем здесь много важного!
   — Потому что об этом сказал старый Тателла-Сата?
   — Не только поэтому. Разгадка кроется в характере самого Виннету. Я постиг его благородство и написал о нем очень поверхностно. Это мой трех. Конечно, Виннету улыбнулся бы и простил бы меня, но мне совсем не смешно. Подумать только, ведь тридцать лет прошло зря! Почти целая человеческая жизнь! Идем, Душенька, пора начинать раскопки.
   — Да, пока Энтерсов нет, — согласилась она.
   — Мне теперь все равно. Постой! Они вернулись. Я слышу их голоса.
   Братья подстрелили беднягу зайца, невесть как забредшего в горы. Зебулон любовался охотничьим трофеем, но я быстро поставил его на место:
   — Положите зайчишку! Может, мы его поджарим, а может, и нет. Сейчас есть вещи поважнее. Я должен кое-что сообщить вам. Место, где мы находимся сейчас и останемся до завтра, вовсе не то, какое вы предполагаете. Здесь похоронены не вожди кайова, а отец и сестра моего Виннету. Тавунцит-Пайя — это Наггит-циль.
   Реакция на последнюю фразу была мгновенной. Братья словно окаменели, они не двигались и молчали, будто немые.
   — Вы меня поняли? — переспросил я.
   Тут Гарриман рухнул на землю, закрыл лицо руками и заплакал. Зебулон устремил на меня мрачный горящий взгляд:
   — Это правда?
   — Зачем же мне лгать?
   — Хорошо, мы верим вам. Значит, это могилы Инчу-Чуны и Ншо-Чи, убитых нашим отцом?
   — Да.
   — Позвольте взглянуть.
   Он подошел сначала к могиле вождя, потом к могиле его дочери, подолгу разглядывая их. Наконец он осторожно, как будто шел по натянутому канату, вернулся назад, пнул зайца ногой и сквозь зубы процедил:
   — Всего лишь жалкий зайчишка! Прямо как тогда, у Гейтса и Клая! Видите, мистер Бартон, я читал роман и мне запомнились все детали, даже заяц и старые голуби, которых никто не смог съесть. Я хотел бы попросить вас оказать нам любезность…
   — Какую?
   — Показать нам наяву две картины из прошлого этих мест, самые важные для нас. Вы меня понимаете?
   — Понимаю. Вы хотите, чтобы сейчас мы сели на лошадей и я провел вас по округе, рассказывая обо всем, что произошло тогда.
   — Да, это я и имел в виду.
   — Я собирался показать упомянутые места миссис Бартон. Если хотите нас сопровождать, то я не против. Но думаю, вам все же лучше отказаться.
   — Почему?
   — По-моему, осматривать места, где отец совершал преступления, не очень приятное занятие для сыновей.
   — Наши нервы в порядке.
   — Итак, мы едем, а мистер Папперман останется здесь часовым.
   — С удовольствием! — кивнул старик. — Не имею ни малейшего желания лечить чьи-то старые раны!
   Он выразился бы и покрепче, ибо терпеть не мог обоих братьев, особенно Зебулона, который был ему прямо-таки ненавистен, и все же старый вестмен ограничился сказанным. Мы поехали назад тем же путем, которым прибыли сюда, потом свернули на юг, достигнув источника, где я в последний раз стоял лагерем вместе с Виннету, Инчу-Чуной, Ншо-Чи, Сэмом Хокенсом, Диком Стоуном, Биллом Паркером и тридцатью апачами. Об этом можно прочитать в первой части «Виннету». Оттуда мы последовали тем же путем, которым спешил я тогда, пока не услышал выстрелы, сразившие отца и дочь.
   Итак, мои спутники смогли представить полную картину убийства тех, кого я так любил. Гарриман Энтерс не произнес за все это время ни слова и даже ни разу не взглянул на меня. Временами щеки его горели, он смахивал пот со лба, как будто его лихорадило. Его брат, напротив, сохранял полное безразличие. Но его глаза выдавали бурю, которая неистовствовала в его душе оттого, что не все выстрелы его отца в свое время достигли цели. Вероятно, он стал ненавидеть меня еще сильнее, чем прежде, и был способен совершить убийство. Но мне не стоило опасаться, по крайней мере сейчас, поскольку ему еще предстояло доставить меня Киктахану Шонке живым и невредимым.
   Именно Зебулон заметил маленькое углубление у могилы вождя.
   — Наверное, здесь вы и копали тогда? — поинтересовался он.
   — Да, — кивнул я.
   — Тут лежало завещание?
   — Да. И не только оно.
   — А еще что?
   — Этого я не знаю, но надеюсь скоро узнать. Прошу вас одолжить мне на время ваши заступы.
   — Зачем?
   — Чтобы раскапывать.
   — Еще раз?
   — Конечно!
   — Так вы в самом деле полагаете, что там что-то осталось?
   — Да, уверен!
   Тут его глаза полыхнули невообразимым пламенем и дрожащим, хриплым голосом он крикнул:
 
   — И я вам должен дать заступы? И не мечтайте! Мы сами станем раскапывать могилу — я и мой брат!
   Он бросился к заступам, бегом вернулся к нам, подал один брату и прикрикнул на него:
   — Эй, не ной как баба! Ты слышишь? Это гнездо не до конца выпотрошено! Есть еще кое-что. Работать, работать!
   Гарриман покачал головой.
   — Оставь меня! Я не шевельну и пальцем! Будь оно проклято, все это золото и твоя жажда наживы за счет других! Ты кончишь тем же, чем и отец.
   — Трус! Проклятый трус! — презрительно прошипел Зебулон.
   Тут Гарриман со сжатыми кулаками подскочил к нему и гневно воскликнул:
   — Кто трус — ты или я? У меня осталась хоть капля мужества, чтобы бороться, у тебя же и этого нет! Я хочу быть свободен — свободен от этого дьявола, который овладел нами и не отпускает! Он без пощады и без жалости! Он распоряжается нами и ведет нас к гибели. Он требует от нас новых преступлений или искупительной жертвы за отца. У тебя нет мужества бороться с ним, поэтому ты выбираешь преступление, а я выбираю… смерть. Так кто же трус? Ты или я?
   — Я не выбираю преступление, — я выбираю золото. И если ты мне не поможешь, я заберу все один!
   Он с силой вонзил заступ в грунт. Гарриман опустился на землю. В этот момент подошел Папперман, подхватил валявшийся заступ и предложил:
   — Я помогу. Двое добудут больше, чем один.
   Но Зебулон грубо отрезал:
   — Убирайтесь! Вам нечего здесь искать! Я не потерплю никого другого!
   — Ладно, как вам угодно. Думал, что окажу любезность.
   Зебулон работал как сумасшедший. Он спешил, словно речь шла о жизни или смерти. Пот ручьями тек по его лицу. Яма становилась все глубже.
   — Это безумие! — прошептала Душенька. — Он считает, будто все принадлежит ему! Чем это кончится?
   — Для нас — ничем особенным, — ответил я так же тихо.
   — А если он что-нибудь найдет?
   — Ему нужно только золото, а там его нет. Он не возьмет того, что найдет.
   — А если возьмет? Тогда между вами завяжется драка!
   — Драка? Ни в коем случае. Доверься мне и не волнуйся. Здесь происходит важный психологический эксперимент, который я вряд ли смогу повторить при других условиях.
   — Что тебе до этой психологии, когда ты можешь лишиться жизни!
   — Прошу тебя, будь благоразумной! Со мной ничего не произойдет.
   — Хотелось бы верить. Но все-таки дай мне револьвер! Я не раздумывая выстрелю в этого сумасшедшего, если он вздумает поднять на тебя руку!
   Она говорила это совершенно убежденно. Она, сама доброта, дрожащая над каждым жучком-червячком, могла из любви ко мне убить человека… Я был тронут, но не выдал своих чувств и с улыбкой ответил:
   — Если понадобится стрелять, то предоставь это дело мне. Я прицелюсь получше. А теперь будь добра…
   — Подожди! — прервала она меня. — Что это?
   Зебулон издал крик. Не крик, а вой! И принялся рыть с землю удвоенной силой. Я подошел к яме.
   — Прочь, прочь! — рявкнул он.
   — Хоть одним глазком бы взглянуть! — наигранно пролепетал я.
   — Нет! Прочь, или я…
   Он высоко поднял заступ, уставив на меня угрожающий взгляд. Глаза его налились кровью. Я отступил назад и продолжал спокойным тоном:
   — Всего один вопрос: почему вы так громко кричали?
   — Тут я вам, пожалуй, отвечу: я наткнулся на золото!
   — Неужели?
   — Да, здесь лежит что-то твердое и широкое. Дыра для него слишком узка. Мне надо расширить ее. Но это я сделаю сам! Не приближайтесь ко мне! — И он еще яростнее замахал заступом.
   — Вот видишь, я права! — констатировала Душенька, когда я возвратился к ней. — Он хотел тебя убить!
   — Он этого не сделает. Прошу тебя, не усложняй все своими страхами. Нет никаких причин для беспокойства!
   Зебулон устал и вынужден был теперь чаще останавливаться, чтобы перевести дух. Его руки дрожали, а движения стали замедленными. Вдруг он снова издал крик радости:
   — Отец, отец, ты здесь! Ты поможешь мне! Я знаю это, я чувствую! Благодарю тебя, спасибо тебе! — Выкрикнув все это, он повернул к нам искаженное злобой лицо и пригрозил: — Кто рискнет прикоснуться к сокровищам, того я прикончу прямо на месте! Зарубите это себе на носу!
   Зебулон спустился на дно ямы, нагнулся и что-то поднял. В руках у него оказался большой глиняный сосуд. Вслед за ним появился еще один, потом еще… Поработав заступом еще минут пять, он глубоко вздохнул:
   — Все! Больше ничего нет!
   При этих словах Гарриман поднялся и подошел к брату.
   — А, идешь! — с издевкой пробормотал тот. — Не думай, что ты хоть что-нибудь получишь. Это все мое.
   — Только не твое! — повысил голос Гарриман.
   — Чье же тогда?
   — Все это принадлежит мистеру Бартону, никому другому. Виннету зарыл их для него одного.
   — Докажи! — рассмеялся Зебулон. — Этот мистер Бартон тридцать лет назад унес то, что ему причиталось, — завещание. Все остальное он оставил тут! А сегодня сосуды нашел я. Они такая же находка прерий, как любая другая! По закону Запада найденное принадлежит нашедшему, а значит, мне!
   — Ложь, грубая ложь! — Гарриман двинулся на брата. — Что знаешь ты об этом сокровище? А мистер Бартон знал о нем. Он собирался вырыть его и взять. Он просил у нас заступы. Выходит, ты одолжил ему не только заступ, но и свою силу. Ты копаешь от его имени, за него! Вот так!
   — И это говоришь ты, мой брат? — зашипел Зебулон. — С чего ты взял, что я копал за него, а не за себя? Может, я сам тебе сказал это? Или он? Нет! Он спокойно наблюдал, как я работал. Когда он хотел заглянуть в яму, а я его прогнал, он подчинился без всяких возражений. Стало быть, эти пять сосудов с сокровищами — моя собственность. Хотел бы я посмотреть на того, у кого хватит наглости оспаривать это… Теперь помоги! Я хочу открыть их!
   Душенька озабоченно поглядывала в мою сторону.
   — Подождем, что там внутри, — успокоил я ее. — Уж конечно, не золото.
   — А может, все же…
   — Нет. Они слишком легкие. Терпение!
   Темно-коричневые четырехгранные глиняные сосуды были украшены индейскими фигурами. Я издали узнал работу гончаров из деревень моки или суньи ³¹. Верхняя часть сосуда немного прикрывала нижнюю, а место соединения было обмазано не пропускавшей влагу мастикой. Широкое горло каждого сосуда обвивали промасленные лыковые жгуты. Потому я и предположил, что их содержимое не могло быть металлом, — скорее, это что-то боящееся влаги.
   — Иди же сюда, помоги! — снова обратился Зебулон к брату. — Только осторожно, не сломай!
   Оба взялись за дело — Гарриман спокойно и умело, а Зебулон чуть ли не рвал оплетку.
   — Проклятые узлы! — ругался он. — Как медленно! у меня нет сил терпеть! Давай быстрее, быстрее!
   Когда с первых двух сосудов оплетка наконец была удалена, оба стали ножами отдирать окаменевшую за долгие годы замазку. При этом Зебулон без умолку говорил о серебре, золоте, о жемчуге, о древних мексиканских толтекских, ацтекских или древнеперуанских драгоценностях. Я выносил эту безумную болтовню только в интересах психологического эксперимента.
   Наконец настал долгожданный момент: каждый мог открыть свой сосуд. Энтерсы перевели дух.
   — Угадай, что там? — из последних сил прошептал Зебулон. — Золото? Алмазы?
   — Не хочу гадать, — ответил Гарриман. — Открываем!
   — Хорошо. Раз, два, три!..
   Обе крышки были сорваны одновременно, и на свет было извлечено содержимое сосудов. Но не слышно было ликующих возгласов. Братья молча разглядывали добычу.
   — Мешок! — наконец пришел в себя Зебулон.
   — Да, какой-то кожаный мешок, — подтвердил Гарриман.
   — Может, с золотом?
   — Нет. Для этого он слишком легкий.
   — А банкноты?
   Глаза Зебулона блеснули. Еще бы: целых пять мешочков с банкнотами!
   — Открывай! Режь! Быстрее, быстрее!
   Ремни были разрезаны, а мешок вспорот.
   — Кни-иги! — разочарованно протянул Гарриман.
   — Книги, черт возьми, только книги! — взревел Зебулон. — К дьяволу их! — Он отшвырнул мешок прочь.
   — Но что за книги? — возразил Гарриман. — Посмотри сначала. Может, там внутри деньги.
   Зебулон тотчас принялся листать отброшенные было тома, но очень скоро забросил их еще дальше.
   — Одна писанина! — разочарованно протянул он. — Писанина с именем этого Виннету!
   — У меня тоже, — отозвался Гарриман, обследовав свою книгу.
   — Так выброси их к дьяволу!
   Можно представить, чего мне стоило сохранять равнодушный вид! Ведь для меня каждый листок или страничка, каждый кусочек кожи и даже лыковые завязки были священны! Я только потому и позволил этим типам рыться у могилы, что они выполнили для меня тяжелую часть работы. Но портить находку они не имели никакого права. Поэтому, когда Зебулон предложил расколоть оставшиеся сосуды, я спокойно, но твердо предупредил:
   — Здесь ничего не будет разбито! В сосудах завещание великого, благородного умершего. Оно для меня дороже золота и драгоценностей.
   Зебулон схватился за заступ:
   — А если я все же разобью, что тогда?
   — Вы этого не сделаете.
   — Почему?
   — Потому что прежде с вами поговорю я и вы будете лежать на земле.
   — Попробуйте! Видите вон тот заступ? Так вот, сначала я разобью им сосуд, а потом разнесу ваш череп при малейшей попытке предпринять что-нибудь против меня! Давайте, начинайте!
   Он поднял заступ, чтобы осуществить угрозу, и я уже сжал кулак для объявленного удара, но тут между нами появилась Душенька:
   — Не ты, а я!
   Она твердо шагнула к Зебулону и приказала:
   — Опустите заступ!
   Сказав это, она властно указала на землю. Весь ее вид говорил о том, что она привыкла повелевать. Зебулон вздрогнул от неожиданности, их взгляды встретились. И тут он опустил глаза. Опустил и заступ.
   — Бросьте его! — скомандовала она.
   Он послушно выполнил команду.
   — Сядьте!
   Он снова подчинился.
   — Вот так! Теперь продолжайте свою работу, но без резких движений. Надеюсь, вы окажете мне любезность.
   — «Любезность»?! — голос его зазвучал очень неуверенно. — О, эти глаза, эти глаза! Гарриман, скажи ей… Пусть ее муж не считает меня трусом.
   — Мой брат не может вынести взгляда ваших глаз, миссис Бартон, — обратился к Душеньке Гарриман. — С первой же встречи.
   — Это так! — подтвердил Зебулон. — Не смотрите на меня, миссис Бартон, не смотрите! А то я сделаю все, что вы захотите.
   Она села рядом с ним, легонько коснулась его руки и с улыбкой произнесла:
   — Если бы вы делали только то, что я хочу, то не совершили бы ошибок.
   Он отдернул руку и простонал:
   — Дьявольщина! Вы коснулись меня!
   — Это произошло совершенно случайно, — извинилась она. — Больше не буду. Но теперь прошу вас взять сосуды, а я посмотрю, что там.
   Оба как ни в чем не бывало вернулись к прерванной работе. А Душенька тихо улыбалась. Она всегда радуется, когда ей удается отвратить зло.
   Когда Зебулон открыл следующий сосуд, он тяжело перевел дух и воскликнул:
   — Извините, миссис Бартон, если там снова окажутся книги, то они ваши. Но золото или что-нибудь подобное я не отдам. Ни за какую цену! Можно начинать?
   — Да, — ответила она.
   Он снял крышку, заглянул внутрь и простонал:
   — Точно такой же кожаный сверток! Что за напасть! А у тебя?
   Он обратил вопрос к брату, который открыл другой мешок.
   — Тоже бумаги, и ничего больше! — констатировал тот.
   Тут Зебулон завопил:
   — Сейчас меня хватит удар!
   Он отшвырнул заступ и стал носиться взад-вперед. Гарриман же поднял последний, пятый сосуд, и стал снимать оплетку. Еще несколько секунд — и вот он распечатан. Содержимое оказалось таким же. Зебулон опустился на землю, закрыв лицо руками. Сквозь рыдания слышалось:
   — Где наш отец? От старого подлеца давно не осталось ни пылинки! Только позор на наши головы! Смерть нас призывает… — Он сплюнул. — Миссис Бартон, — продолжал он, — я отказываюсь от этой писанины. Мне она не нужна. Я дарю ее вам. Вы слышите? Вам, и только вам! Делайте с ней что захотите! — С этими словами он отвернулся и зашагал в лес.
   — Безумец! — произнес его брат, глядя ему вслед.
   Душеньке пора было готовить обед, но она не спешила. Она хотела узнать истинную ценность находок. Я попросил Паппермана подкопать яму поглубже, чтобы убедиться, что там больше ничего нет. Вместе с Гарриманом они вынули еще на два фута земли, но так ничего и не нашли, после чего засыпали всю яму. А я и Душенька тем временем занялись осмотром содержимого кожаных мешков.
   Это были сшитые в тома манускрипты, написанные хорошо известной мне рукой великого Виннету. Не стоит говорить, какое впечатление произвели они на меня. Буквы аккуратно располагались на строчках. Почерк был четким и твердым, как душа того, чья рука выводила слова на этих страницах. Их оказалось не десять, не двадцать, а несколько сотен! Где и когда он их писал? На обложках тетрадей можно было прочесть: «Написано у могилы Клеки-Петры», «Написано у Тателла-Саты», «Написано для моих красных братьев», «Написано для моих белых братьев», «Написано в жилище Олд Шеттерхэнда на Рио Пекос», «Написано для всего человечества». Язык был английский. А там, где автор затруднялся в подборе точных выражений, стояли индейские слова и фразы. Заметил я и немецкие обороты, — похоже, они крепко засели в его памяти после общения со мной.
   В конце последней тетради я нашел полный перечень всех текстов и адресованное мне послание. О перечне я скажу позже, а письмо гласило:
 
   «Мой дорогой брат!
   Я молю Великого и Благосклонного Маниту, чтобы ты пришел и взял эти книги. И если ты их не найдешь в первый раз, поскольку копать будешь не очень глубоко, значит, еще не пришло время, чтобы они попали тебе в руки. Но ты обязательно придешь еще раз и найдешь их. Ведь они предназначены только для тебя!
   Я не оставил это завещание у Тателла-Саты, ибо он не любит тебя, хотя его помыслы чисты. Но я никому не доверюсь, поскольку верю всемогущему и всевидящему Отцу Мира гораздо больше, чем людям. Я зарыл эти книги так глубоко, потому что они для меня имеют огромное значение. Выше них спрятано второе завещание, чтобы скрыть главное и защитить его от посягательств случайных людей. Я скажу тебе только о том, верхнем, чтобы второе оставалось лежать здесь, пока не придет время. Я уже сообщил Тателла-Сате, что здесь для тебя оставлены два послания, чтобы они не пропали бесследно, если вдруг тебе все же не удастся появиться тут.
   А сейчас открой свое сердце и слушай, что скажу тебе я, умерший и все же живой.
   Я твой брат. Я хочу остаться им навсегда. Даже тогда, когда по землям апачей пройдет траурная весть, что Виннету, их вождь, мертв. Ты научил меня, что смерть — величайшая из всех земных справедливостей. Я хочу, чтобы после моей земной смерти обо мне говорили как о живом. Я хочу защитить тебя, мой друг, мой брат, мой дорогой брат!
   Великий Добрый Маниту свел нас вместе. Он ведет нас и сейчас. Мы — одно целое, Нет силы на Земле, которая может разделить нас. Между нами нет могилы. Я перепрыгну через эту бездну, приду к тебе в моем завещании и останусь с тобой навсегда.
   Ты был моим ангелом-хранителем, а я — твоим. Ты стоял выше меня, выше, чем любой другой, кого я любил. Я стремился за тобой во всем. И ты дал мне многое. Ты раскрыл мне сокровища духа, а я попытался обогатиться ими. Я твой должник, но по доброй воле, потому что этот долг не унижает, а возвышает. Если бы все бледнолицые пришли к нам такими, как ты ко мне! Уверяю тебя, что все красные братья охотно стали бы их должниками. Благодарность красной расы была бы такой же искренней, как благодарность твоего Виннету. А когда миллионы благодарны друг другу, тогда и Земля становится Небом.
   Но ты сделал несравненно больше! Ты заботился не только о своем красном друге, но и обо всех презираемых и преследуемых, хотя знал и знаешь, как и я, что придет время, когда тебя самого за это будут презирать и преследовать. Но не робей, мой друг, я буду с тобой! Коль не верят тебе, живущему, так придется поверить мне, умершему. А если не захотят понять то, что ты пишешь, — дай им почитать мое послание. Я убежден, что это самое лучшее дело твоего Виннету, который брался за перо в тихие, святые часы, откладывая в сторону ружье. Письмо давалось мне тяжело, а перо отказывалось подчиняться мне, краснокожему. И все же мне было и легко, потому что в каждую строчку, оставленную людям, я вкладывал частицу сердца.