Май Карл. Наследники Виннету

   — Мыслями, которые вы только что облекли в слова.
   — У каждого человека свой образ мыслей. Я не пользуюсь чужими. Вопросы, которые я вам задал, тоже мои. Ваше право отвечать на них или нет.
   — Охотно отвечу. Не только словом, но и делом. Вы спросили меня, дошло ли до нас понимание?! Возможно, не все, но многое! Вот доказательство. — Он указал на двенадцатиконечную звезду на своей груди и продолжал: — Миссис Бартон желает знать, что это значит, и я отвечу — это значит, что мы готовы искупить прошлое. Мы больше не хотим ненавидеть, мы хотим любить! Мы постараемся стать достойными потерянного Рая. Следовательно, закон Джиннистана у нас снова должен вступить в силу. Мы стремимся обрести внутреннюю связь и больше не быть разобщенными. Мы хотим сплотиться так крепко, чтобы никакая сила не смогла нас разобщить! У нас нет ни одного повелителя, который мог бы нам приказать, а потому мы приказываем себе сами. Я был первым, кого учитель Тателла-Сата назвал «Виннету». Вскоре таких стало десять, потом — двадцать, пятьдесят, сто. Теперь их исчисляют тысячами!
   — Почему вы называете себя «Виннету»? — спросила Душенька.
   — А есть что-нибудь любимее и лучше? Разве Виннету не был образцом выполнения наших заповедей? А самое главное: разве имена Виннету и Олд Шеттерхэнда не стали притчей во языцех? Символами дружбы и человеколюбия, готовности помочь и пожертвовать собой? Существовали ли с тех пор, как создай этот мир, более искренние и верные друзья, чем эти двое? Мы не сделали ничего особенного. Мы просто основали клан, новый клан, каких всегда у красных людей были тысячи и которые есть до сих пор. Но одна особенность: каждый член клана обязан быть ангелом-хранителем другого — всю жизнь до самой смерти. Можно было бы назвать этот клан Кланом ангелов-хранителей, но мы назвали его кланом Виннету, потому что это звучит скромнее. Мы сделали правильный выбор, и до сего дня память о лучшем из лучших вождей апачей живет в нас. Но мы не уклоняемся от истины. Наш клан будет единственным памятником, который поставит ему раса. Нет лучшего и более правдивого! Гигант из золота и мрамора, царящий вместе с горами над землями и народами, стал бы ложью, высокомерием. Именно нашим высокомерием и нашей ложью, а не Виннету! Он никогда не лгал, он всегда был скромен. В этом мы должны равняться на него. Ему суждено стать нашей душой. И тогда он окажется выше самой высокой горной вершины! А потому он больше и величественнее, чем любая колоссальная статуя, которую хотят поставить ему маленькие людишки! Я счастлив услышать, что Олд Шеттерхэнд того же мнения. Я хочу, чтобы Тателла-Сата узнал это как можно скорее. Вы позволите дать ему знать, выслав гонца?
   — С удовольствием, но кто будет этим посланцем? — спросил я.
   — Никто из нас. Я позову его.
   Индеец отвернулся от огня на юг, приложил руки ко рту и громко прокричал: «Вин-не-ту!» Тотчас откуда-то издали до нас донеслись похожие звуки.
   — Это эхо? — спросила Душенька.
   — Нет, — ответил Молодой Орел. — Это ответ «Виннету».
   Стояла ночь. Мерцали звезды. В их свете мы увидели, как к нашему костру медленно приблизилась какая-то фигура. Человек был облачен в точно такой же кожаный костюм, как и Виннету. Волосы его были собраны в пучок и свисали на спину. Оружия у незнакомца не было. Он остановился перед нами. Свет костра упал на его лицо, и мы увидели, что мужчине около сорока лет.
   — Ты покровитель Наггит-циль? — спросил Молодой Орел.
   — Да, — ответил незнакомец.
   — Вышли гонца к Тателла-Сате. Пусть он сообщит, что Молодой Орел вернулся и выполнил его поручение. Пусть он скажет ему еще, что Олд Шеттерхэнд здесь и что он нашел наследство Виннету. И пусть он скажет ему вот что: в борьбе против памятника он может положиться на Олд Шеттерхэнда как на самого себя.
   Все это, естественно, произносилось на языке апачей. Затем Молодой Орел сделал приветственный жест рукой, после чего незнакомец удалился, не сказав больше ни слова.
   — Как странно! — произнесла Душенька, жаждавшая разъяснений.
   — Не странно, а, наоборот, очень даже легко объяснимо, — возразил юноша. — У Тателла-Саты, то есть у горы Виннету, вы познакомитесь с нашим кланом и все поймете.
   — Разве мы не имеем права узнать обо всем сейчас? — искренне удивилась она.
 
   — Я возвращаюсь домой, а потому не располагаю точными сведениями. Хотя я и поддерживал связь с горой Виннету, но только в особо важных случаях.
   Все это время Энтерсы не вмешивались в разговор, поэтому голос Гарримана прозвучал полной неожиданностью:
   — Это меня очень интересует! Нельзя ли хотя бы узнать, имеют ли право белые стать членами клана Виннету?
   Повернувшись к нему, индеец ответил:
   — Он создавался только для индейцев, но идея включить в него белых близка к его основной цели. Мы хотим, чтобы любовь, к которой мы стремимся, объединила не только нас. но и все человечество.
   — Можете ли вы запретить нам основать свой собственный клан Виннету?
   — Этого не может запретить никто.
   — Имеет ли право член клана сам выбирать себе покровителя?
   — Нет. Можно лишь сообщить о своем желании, и, если это возможно, оно будет удовлетворено. Если бы каждый поступал так, скоро появилось бы много людей, имеющих одних и тех же покровителей, в то время как другие не имели бы их вовсе. Защищать всеобщего любимца не заслуга. Быть ангелом ненавистного или даже всеми презираемого — вот тяжкий и тернистый путь к истинной гуманности.
   — А о покровителе и его опекаемом объявляют публично?
   — Нет. Это тайна. Никогда защищаемый не знает своего защитника. Но сведения о том и другом записываются. Каждый покровитель носит имя опекаемого на внутренней стороне звезды, на груди. После его смерти звезду отделяют от одежды и выясняют, чьим ангелом был ее обладатель.
   — Отлично! Пусть и у меня посмотрят.
   — У тебя? — удивился его брат.
   — Да, у меня! — ответил Гарриман совершенно серьезно.
   Тут Зебулон рассмеялся и спросил:
   — Разве ты тоже «Виннету», да еще замаскировавшийся?
   — Нет, но я хочу им стать.
   — Не смеши! Думаешь, что именно тебя допустят в клан как первого белого?
   — Нет. Об этом я и не мечтаю. Но, несмотря ни на что, я буду «Виннету*. Все это мне по душе, и даже очень. Раз мне невозможно стать красным „Виннету“, я буду белым.
   — Как?
   — Очень просто. Я буду основателем клана Виннету для белых.
   — Когда?
   — Сегодня, здесь, сейчас!
   — Безумец! — Зебулон пренебрежительно махнул рукой, но Гарриман не обиделся.
   — Смейся сколько хочешь! Я сделаю это. Я должен, должен! Да и тебе, пожалуй, придется.
   — Мне? И в голову не придет.
   — Придет или нет — это не главное. Я тоже не сам придумал. Все случилось помимо воли. А если такое происходит, то нужно подчиняться. Итак, сейчас я учреждаю клан Виннету для белых. Буду ли я первым и единственным членом клана — это не столь важно. Смешно это или нет — тоже. Но я хочу, чтобы вступил хотя бы еще один — ты, Зебулон!
   — Об этом не может быть и речи! — быстро отреагировал тот.
   — Но я настаиваю, и ты увидишь, что тебе придется это сделать. Миссис Бартон, полагаю, у вас с собой швейные принадлежности?
   — Конечно, — ответила Душенька.
   — Прошу иглу и катушку хороших черных ниток. И ножницы.
   — Все это у вас будет, — ответила она и направилась в палатку.
   — А вы, мистер Бартон, — писатель, — продолжал он, обращаясь ко мне. — Значит, у вас должны быть перо и чернила.
   — Письменные принадлежности со мной, — ответил я
   — Тогда прошу, дайте мне перо и несколько капель чернил. Бумага у меня есть.
   — Моя жена принесет и то и другое.
   — Зачем тебе чернила и перо? — удивился Зебулон.
   — Написать имена тех, кого я хочу защищать.
   — Глупость, самая настоящая глупость! Ты и мне не скажешь, кто они?
   — Нет! Никто не должен этого знать. А ты — тем более.
   После того как Душенька все принесла, Гарриман вырезал из шкурки съеденного зайца маленькую двенадцатиконечную звезду, с которой он с помощью острого ножа соскоблил шерсть. Потом отрезал кусочек бумаги и, положив его на колено, вывел задуманное имя.
   Шить он не умел совершенно. Уже после нескольких стежков ему пришлось отпороть звезду от пиджака в начать все сначала. Так повторилось несколько раз.
   — Будто само провидение против меня… — ворчал он. — Но я добьюсь своего.
   Тут моя жена не выдержала:
   — Позвольте мне! Пожалуй, я справлюсь лучше и быстрее.
   — Вы в самом деле хотите мне помочь, миссис Бартон? Как это приятно! Только пожалуйста, не поднимайте бумагу и не читайте, что там написано!
   Она приложила бумагу к указанному месту на лацкане пиджака, прикрыла сверху звездой и начала пришивать.
   — Какая кропотливая работа! Мне бы, конечно, с этим не справиться, — признался Гарриман и после короткой паузы добавил, словно про себя: — Я чувствую себя так, будто подписал себе смертный приговор. И все же на душе легко и хорошо.
   Зебулон не отрывал глаз от моей жены. Но его внимание было сосредоточено больше на ее лице, чем на руках. Его пальцы бесцельно теребили заячью шкурку. Вдруг он взял ножницы и, как его брат, вырезал двенадцатиконечную звезду. Проделал он это механически, будто во сне. Затем нерешительно протянул Душеньке звезду:
   — Миссис Бартон, пожалуйста, сделайте то же самое и мне!
   — Пришить? — спросила она.
   — Пришить.
   — С бумагой?
   — Да. С бумагой и именем. Сейчас я его напишу.
   — Вы видите? Разве я не говорил? — вырвалось у Гарримана.
   — Молчи! — прикрикнул на него брат. — Я делаю это не по твоему желанию, а потому, что сам этого хочу! Я тоже могу покровительствовать, ясно?
   — Но кому? — удивился Гарриман.
   — Это моя тайна! Разве ты назвал мне имя? Тебе тоже не узнать мое.
 
   Он схватил перо, бумагу и написал. Дело шло лишь о нескольких буквах, но потратил он довольно много времени. Сколько раз он останавливался. Наконец он закончил, дал чернилам высохнуть, сложил бумажку в несколько раз и подал Душеньке.
   Собственно говоря, в поступке братьев не было ничего экстраординарного. Многие посчитали бы его чудачеством. Но мне было не до смеха, поскольку я понял, что ни тот ни другой не могли воспротивиться какому-то внутреннему зову.
   Когда Душенька закончила работу, братья снова надели пиджаки. Взгляды смягчились, а лица стали добрее. В конце концов Гарриман рассмеялся. Но Зебулон лишь усмехнулся.
   — Знаешь, кто ты теперь? — спросил первый.
   — Один из «Виннету», — ответил другой.
   — Да. Но ты знаешь, что это означает?
   — Теперь я ангел того, другого, которого должен защищать…
   — Не только! Об этом я и не говорю — само собой разумеется. Ведь теперь у тебя на груди имя того, кого ты ненавидел лютой ненавистью!
   — И у тебя тоже.
   — Конечно! Но ты подумал о том, что теперь твоей ненависти пришел конец?
   — Ничего я не подумал! — вскипел Зебулон. — Я делаю то, что хочу! Я стал одним из «Виннету», и…
   — Нет, вы им не стали, — перебил его Молодой Орел. В первый раз он по собственной воле позволил себе первым обратиться к Зебулону.
   — Нет? — переспросил тот. — Разве не все условия выполнены?
   — Не все.
   — Что еще?
   — Клятва!
   — Клятва? Нужно поклясться? Но в чем?
   — В том, что будете верны вашему долгу защиты до самой смерти. Красным людям не нужна клятва — им достаточно рукопожатия, поскольку оно для них так же свято, как присяга.
   — Для нас тоже! — вскричал Гарриман.
   — Да, тоже! — повторил Зебулон.
   — Тогда вставайте! — приказал им юноша.
   Оба подчинились. Он тоже поднялся. В этот момент Папперман бросил в огонь большую смолистую ветку. Пламя взметнулось ввысь. Оно извивалось и билось, как реющий стяг. Всем вдруг показалось, что лес ожил и стал живым существом. Ночные тени деревьев и кустов пришли в движение.
   — Протяните руки! — приказал индеец.
   Они снова подчинились. Тогда он подошел к ним, положил свои ладони сверху и произнес:
   — Повторяйте за мной: быть верными до самой смерти нашим подопечным!
   Они повторили.
   — Это наша клятва! Повторяйте!
   Они повторили.
   — Итак! Только теперь вы можете утверждать, что стали «Виннету». Потому что не звезда делает это, а воля. Свою волю вы только что изъявили. Я свидетель. Дайте же мне, свидетелю, ваши руки.
   Юноша взял одну правой, другую левой рукой и спросил:
   — Вы осознали важность этого момента?
   Ответа не прозвучало. Тогда он продолжал:
   — То, чего вы не знаете, знает Маниту, а то, чего вы не можете, он может! Кто защищает другого, защищает и себя самого. Вы вознамерились быть ангелами-хранителями ваших подопечных, в действительности же они станут вашими ангелами. Оставайтесь верными им и себе! Это единственная благодарность, которую они требуют от вас!
 

Глава пятая. У ДЕКЛИЛ-ТО

 
   Весь следующий день я решил посвятить изучению раскопанных рукописей, но, к сожалению, мне это не удалось. За утренним кофе я увидел фигуру индейца, появившуюся из-за деревьев. Это был «Виннету», с которым мы познакомились вчера вечером. Он направился прямо к Молодому Орлу. Остальных краснокожий не удостоил даже взглядом.
   — Всадники едут, — коротко сообщил пришелец на родном языке.
   — Откуда? — спросил наш юный друг.
   — Они движутся между северо-западом и севером.
   — Сколько?
   — Большая группа. Не сосчитать. Они слишком далеко.
   — Тогда возвращайся и как можно скорее пересчитай.
   «Виннету» удалился и всего через десять минут уже вернулся с новыми сведениями:
   — Там всадники и всадницы. Двадцать воинов и четыре раза по десять скво с большой поклажей на мулах.
   — Насколько они далеко от нас?
   — Через четверть часа достигнут Наггит-циль.
   — Понаблюдаем за ними, но так, чтобы нас не заметили. Это скво сиу, они направляются к горе Виннету. Кто мужчины, я не знаю. Итак, сейчас мы едем к Деклил-То. Думаю, твоя помощь мне больше не понадобится.
   «Виннету» удалился, не издав ни звука. Вот это дисциплина! Когда наш старый добрый Папперман узнал, кого мы здесь ожидаем, он не мог усидеть на месте. Братья Энтерс чувствовали себя не в своей тарелке. Они несколько раз спрашивали, не следует ли им вернуться.
   — Теперь вы с нами и останетесь у нас, — ответил я. — Мое прозвище называть не стоит.
   На том и порешили. Я вместе Душенькой ожидал интересных событий, хотя сожалел, что из-за этого придется отказаться от просмотра манускриптов. Прошла четверть часа, потом еще одна. Те, кого мы ждали, не торопились. Только через час вдали послышался шум. Индейцы шли пешком: подъем был очень крут, и лошадей пришлось оставить внизу.
   Услышав громкие возгласы, мы поняли, что нас заметили. Длинный как жердь и такой же тощий человек направился к нам, странно раскачиваясь на ходу. На нем был элегантный американский костюм с белоснежным высоким воротом и такими же белыми манжетами. На груди сверкала жемчужная брошь, а на пальцах — перстни с драгоценными камнями. Его руки казались непропорционально большими, ноги тоже, а нос… о, вот это был нос! Такое чудо могло достаться только от большеносой индейской матери и горбоносого отца-армянина. Кроме того, нос выглядел так, словно его с обеих сторон сплющили до такой степени, что осталась лишь одна сухая перегородка. Для подобного творения природы назойливые глазки, лишенные ресниц, были явно мелковаты, а лицо — чересчур узко. Голова напоминала птичью, но «птичка» эта была не орлом, а, скорее, туканом ³⁵.
   Не поздоровавшись, он окинул нас пустым взглядом, словно мы были неодушевленными предметами или какими-то никчемными людишками, и спросил:
   — Кто вы?
   Вопрос прозвучал довольно бесцеремонно. Не получив тотчас же ответа, он повторил:
   — Кто вы? Я должен знать!
   Мне и Душеньке в голову не пришло отвечать ему, Молодому Орлу — тем более. Оба Энтерса имели свои причины не высовываться. А потому отдуваться пришлось бедняге Папперману:
   — Вы должны это знать? В самом деле? Кто же это вас уполномочил?
   — «Уполномочил»? — искренне удивился незнакомец. — Об этом не может быть и речи. Просто я так хочу.
   — Ах вот как! Тогда, конечно, другое дело — продолжайте хотеть и дальше. Любопытно, как далеко зайдете вы в своем желании.
   — Если вам по нраву валять дурака, то у нас есть средство поумерить вашу прыть.
   Макш двинулся на грубияна, тяжело ступая и всем видом давая понять, что он не склонен шутить. Подойдя вплотную к незнакомцу, он сказал:
   — Нашу прыть? Хм, на такого болтуна стоит взглянуть поближе! — Еще не договорив последнего слова, Папперман вдруг схватил пришельца своей железной хваткой под руки, поднял, развернул направо, потом налево, потом встряхнул, так что мне послышался хруст костей нежданного гостя. — Хм! Странно! — продолжал между тем вестмен. — Похоже, вы не настоящий индеец, а только наполовину? Верно?
   Незнакомец попробовал разозлиться, но тут старый вестмен встряхнул его еще раз со словами:
   — Никаких грубостей, а тем более оскорблений! Я этого не выношу! Кто является сюда и без приветствия хочет заставить нас подчиниться, тот, во-первых, парень невоспитанный, а во-вторых, идиот! Здесь наше место для лагеря. По закону прерии оно принадлежит нам, пока мы его не покинем. Мы пришли сюда раньше вас. И мы здесь у себя дома! Кто входит в наше жилище, тот должен вежливо поздороваться и представиться. Понятно? А теперь скажите мне перво-наперво ваше имя. Да поторопитесь! Я не шучу и быстро учу уму-разуму таких пташек, как вы.
   Он все еще крепко держал обескураженного незнакомца обеими руками.
   — Тогда хоть отпустите! — процедил грубиян сквозь зубы. — Мое имя Оки-Чин-Ча. Среди бледнолицых меня называют Антонием Пэпером.
   — Антоний Пэпер и Оки-Чин-Ча? Прекрасно! Но вы не чистокровный индеец?
   — Нет.
   — Значит, полукровка?
   — Да, я метис.
   — Ваша мать была индеанкой?
   — Да.
   — Из какого племени?
   — Сиу.
   — А ваш отец?
   — Он пришел с земли обетованной; он армянин.
   — Жаль, очень жаль.
   — Почему?
   — Жаль мне ту обетованную землю, что имела честь породить вас! Армяне здесь, в Америке, обычно торговцы. Вы тоже?
   — Я банкир! — не без гордости объявил пришелец. — А теперь отпустите меня! И скажите, кто вы.
   — Придется. Я старый, еще не совсем забытый бродяга прерий, и зовут меня Папперман, Макш Папперман. Понятно? Вообще-то мое занятие — делать грубиянов учтивыми, а глупцам вправлять мозги. Вы не один? Ваши спутники все еще там, за деревьями?
   — Да.
   — С вами есть женщины?
   — Да.
   — Женщины сиу, которые направляются к горе Виннету?
   — Да, но откуда вы это знаете?
   — Это мое дело, а не ваше. Кто те мужчины с ними?
   — Господа из комитета, со своими слугами и проводниками.
   — Что это за комитет?
   — Комитет по строительству памятника одному… — он осекся, как человек, который сболтнул лишнее. — Спросите их сами. Я не уполномочен давать справки о целях комитета. И отпустите меня, наконец!
   Папперман встряхнул его еще раз и прибавил:
   — Возвращайтесь и скажите им, кто я такой. Особенно дамам. Думаю, что среди них найдутся те, кто не откажется поприветствовать меня здесь.
   Господин Антоний Пэпер снова продрейфовал по поляне, пока не скрылся за деревьями. Его индейское имя, Оки-Чин-Ча, на языке сиу означает «Девушка». Наверное, он, с детства не отличался мужскими качествами. Это был казначей комитета по строительству памятника Виннету. Напомню, что именно его связь с Олд Шурхэндом, о чем я узнал из письма, с самого начала не вызывала у меня большого доверия. Сегодня я видел его в первый раз, и впечатление, могу заверить, осталось неблагоприятное. Душенька считала так же.
   — Метис! — воскликнула она. — Тебе не кажется, что полукровки чаще всего почему-то наследуют худшие качества своих родителей?
   — Да, такое случается нередко. Но смотри: идут!
   Едва метис назвал своим фамилию Паппермана, как мы услышали радостный крик, и тотчас показались фигуры двух женщин, спешивших к нам. Одна, естественно, была Ашта, которую мы видели на озере Кануби, другая, вероятно, ее мать. Остальные следовали за ними медленно и чинно.
   Мы поднялись.
   — Мне совсем худо! — простонал Папперман, опершись о ближайшее дерево. Он не мог оторвать своих добрых глаз от двух приближающихся женщин. Мы сразу поняли, что это мать и дочь — так они были похожи лицом, походкой, фигурами. Да и все сорок индеанок одеты были совершенно одинаково и все носили звезду клана Виннету.
   Мать с дочерью держались за руки. Первой было почти пятьдесят, но выглядела она прекрасно.
   — Вот он! — воскликнула дочь, указав на Паппермана. — А там стоит Молодой Орел, о котором я тебе тоже рассказывала.
   Мать мягко освободилась от руки дочери, на какой-то миг застыла на месте, и тут из ее груди вырвалось:
   — Да, это он, любимый!
   Она подошла к Папперману, взяла его за руки, подняла свои прекрасные темные глаза и спросила:
   — Почему вы исчезли? Почему избегали нас все это время? Отклонять сердечную благодарность — это жестоко! Пожалуйста, дайте мне ваш лоб!
   Он покорно наклонился. Она притянула к себе его голову и поцеловала в лоб и в обе щеки. И тут старый вестмен не сдержался. Слезы потоком хлынули из его глаз, он отвернулся и поспешил в глубь леса.
   — Здесь целуются! — услышали мы вдруг неприятный, осуждающий голос.
   Оказалось, это произнес метис, стоявший позади женщин, среди других мужчин. Взоры всех присутствующих обратились на него.
   — Зачем он так говорит? — воскликнула Ашта, дочь, нахмурив брови. — Пусть он попросит прощения!
   В гневе она поспешила к Антонию Пэперу.
   — Ашта! — окликнула ее мать. — Не прикасайся к нему! Он грязный!
   Дочь сдержалась и вернулась к матери. Та снова взяла ее за руку и сказала громко, чтобы услышали все:
   — Идем, мы идем к нашему другу и спасителю. Он в тысячу раз лучше и выше, чем тот, что насмехается над проявлением обычной благодарности!
   Обе удалились вслед за Папперманом. Мистер Антоний Пэпер, или мистер Оки-Чин-Ча, оказался настолько толстокожим, что все сказанное ни малейшим образом его не задело. Он сделал вид, будто ничего не произошло, и тут же обратился к джентльменам, одетым в индейские одежды, по которым было видно, что о прериях и девственных лесах они только слышали, да и то немного:
   — Их оратор, к сожалению, удалился, так и не сказав, кто остальные. Но мы это узнаем. Я позабочусь об этом сам!
   Он направился к нам.
   — Несчастный! — вздохнула Душенька. — Неужели он хочет поссориться и с тобой?
   — Как начнет — так и закончит, — улыбнулся я.
   Ее предположения оправдались. Неугомонный Пэпер действительно обратился ко мне.
   — Мистер Папперман посчитал за лучшее уйти, — с издевкой начал он, — поэтому теперь я спрашиваю вас. Как вас зовут?
   — Моя фамилия Бартон, — ответил я.
   — А леди рядом с вами?
   — Моя жена.
   — А джентльмены, что позади вас?
   — Братья. Мистер Гарриман и мистер Зебулон Энтерсы.
   Молодого Орла он не заметил, потому что тот отошел в сторону.
   — Откуда вы едете?
   — С Востока.
   — К чему такие бестолковые ответы? Мы ведь на Западе! И если я спрашиваю, то хочу знать название места, а не выслушивать нелепые выражения…
   Тут он получил от меня такую оплеуху, от которой рухнул лицом в землю.
   — Да простят меня леди, но, как говорится, с волками жить — по-волчьи выть, — обратился я к женщинам. — Сейчас мы в лесу, а здесь свои законы. — А потом добавил, повернувшись к мужчинам: — Попрошу кого-нибудь из джентльменов продолжить нашу беседу. Мистер Пэпер, вероятно, откажется вести ее дальше.
   — «Откажется»? — взвизгнул между тем тот, вскочив с земли. — И не подумаю! Он меня ударил! За это вы ответите, и сейчас же!
   Он вытащил из кармана элегантный складной нож и весьма осторожно раскрыл его, чтобы не пораниться. В другой его руке сверкнул маленький револьверчик, который он снял с предохранителя и тут же взвел курок. После таких грандиозных приготовлений упрямый парень снова вознамерился взяться за меня. Последствия для него были бы еще более плачевные, но ему помешал один из джентльменов. Отодвинув возбужденного парламентера в сторону, он сказал:
   — Спрячьте оружие, мистер Пэпер! С хулиганами разговаривают по-другому.
   Он шагнул ко мне к любезной улыбкой и отвесил поклон:
   — Разрешите представиться, мистер Бартон. Я агент по всевозможным делам и вопросам. Фамилия моя Ивнинг. Вот тут стоит мистер Белл, профессор философии. А там — мистер Эдвард Саммер, тоже профессор, но классической филологии. Вы удовлетворены?
   Было видно, что он очень надеялся вызвать у меня положительные эмоции. Что касается профессоров, то о них я не мог сказать ничего дурного, по крайней мере пока. Таким образом, я приготовился вести себя как можно вежливее, поскольку все четверо вместе с Олд Шурхэндом входили в комитет, определявший судьбу запланированного памятника Виннету. Поэтому я в свою очередь учтиво поклонился и ответил:
   — Для меня большая честь познакомиться с такими выдающимися светилами науки. И я готов это доказать, если смогу быть вам полезен.
   — Очень приятно, очень приятно! Я тотчас дам вам такую возможность. Мы ведь прибыли по одному важному делу: произвести здесь осмотр, вот на этом самом месте. Мы полагали, что никого тут не застанем. К сожалению, ваше присутствие мешает нам!