Майклз Кейси. Ну точно - это любовь

   — Кажется, мне пора сказать, что у тебя есть еще час, — Джейн вздохнула с откровенным удовольствием.
   Он прижал ее к груди, раскинувшись на подушках, которые ночью поднял с пола. Когда это было? О, да. Как раз после того, как они с Джейн свалились с кровати. Это было… довольно занимательно.
   Как им это удалось? Он тогда встал на колени, наклонился над ней и… Или это был третий раз, когда она напала на него — он простонал, посмеиваясь, что умрет, если прямо сейчас не отдохнет.
   — Джон…
   — М-м-м? — Он погладил ее обнаженное бедро, наслаждаясь гладкостью кожи. — Ты звала?
   — Несколько раз, — она игриво шлепнула его по груди. — Знаешь, иногда я жалею, что не веду дневник. Откровенная запись о последней ночи стала бы хитом.
   — Надо думать. Дорогой дневник, прошлой ночью аккуратная, славная, кроткая малышка Джейни Солнышко убила человека.
   — О, неправда. — Джейн села и натянула на себя простыню. Снова скромница? Боже, она потрясающая. Он готов спорить, что когда она пойдет в ванную, то сначала наденет тапочки. И эта самая женщина, которая трижды за утро покрывала его поцелуями, спускаясь вниз и… нет, лучше не думать об этом. Он ведь не подросток; надо подумать и о других вещах, например, учащенном сердцебиении.
   — Что ты говоришь? — поддразнил он. — Тогда объясни, пожалуйста, почему я не чувствую ног.
   Обернув простыню — которая никогда прежде не удостаивалась такой чести — вокруг груди, Джейн переползла на край кровати.
   — Сейчас я оставлю тебя, чтобы ты отдохнул, бедняжка, — она глубоко вздохнула. — И они еще называют нас слабым полом.
   Джон посмотрел на нее. Волосы восхитительно растрепаны, щеки все еще горят после последнего захода — о нет, не последнего, они же только начали, — эти безумные веснушки, пляшущие на носу. Как он выяснил, веснушки у нее во многих местах… И большинство он успел поцеловать. Но у них полно времени. Целая жизнь. Он отыщет их все до одной.
   — Ну, товарищ, — он усмехнулся. — Хорошо повеселилась?
   Она слегка наклонила голову, потом взглянула на него из-под ресниц и улыбнулась:
   — Теперь ты напрашиваешься на комплименты?
   — Нет, — сказал он тихо, вдруг став серьезным. — Я хочу большего. На самом деле… — Джон с трудом верил тому, что собирался сказать. — Я нашел все, что искал, даже то, о чем не подозревал.
   Джон подождал, пока она переварит его слова. Она склонила голову набок, прищурилась.
   — Я правильно тебя поняла? Потому что если ты не всерьез, то лучше не говори ничего. Я уже большая и прекрасно знала, что делала ночью. Ну, большую часть времени. По правде говоря, несколько раз мне казалось, что сознание покинуло тело. Но ты не обязан что-то говорить.
   Он приподнялся на подушках.
   — Ты хочешь, чтобы я молчал?
   Она закатила глаза. Господи, она действительно закатила глаза.
   — Этого я не сказала.
   — Значит, ты не против услышать, что ты самая красивая, чудесная, невероятная женщина на свете и я хочу жить с тобой?
   На ее лице медленно появлялась улыбка.
   — Ты что, пишешь любовный роман? Скажи прямо. Пожалуйста. Я правда хочу, чтобы ты сказал эти слова. Если ты серьезно.
   Он открыл было рот, но не смог. Он никогда не говорил этого и сомневался, что скажет. Человек со словарным запасом свыше десяти тысяч слов никак не мог произнести всего лишь три.
   Это оказалось трудно.
   И вдруг все стало просто. Он почему-то ощутил, что внутри все расцветает, появляется тепло, не имеющее ничего общего с сексом или желанием. Более чистое, глубокое, сильное чувство. Ему было хорошо, голова слегка кружилась. Он чувствовал… уверенность.
   Джон вдруг поверил в «жили они долго и счастливо». В божественную чистоту, голубые небеса, детский смех, в долгие прогулки и старение вместе, во всю эту милую чепуху. Циник, который всегда брал верх, произнес: «Ну конечно, ты — Гринч, и сегодня твое сердце стало в три раза больше».
   А оптимист, который давно поджидал момент, выскочил с молотком в руках и оставил от циника мокрое место.
   — Я люблю тебя, Джейни Престон, — сказал Джон, удивляясь звучности своего голоса. Он расплылся в улыбке, будто деревенщина, и сам это понимал, и ему было все равно. — Черт возьми, женщина, я в тебя влюбился.
   Джон и Джейн стояли у своих велосипедов и смотрели, как взлетает вертолет президента.
   — Жаль, что я его не увидела. Я не согласна с его политикой, но он президент, и это своего рода исторический визит. — Джейн приложила руку козырьком ко лбу и наблюдала, как огромный вертолет развернулся над океаном и полетел в сторону Филадельфии, где президент произнесет трехчасовую речь в «Индепенденс-холле».
   — Это как футбол, дорогая. Если стоишь дальше пятидесяти ярдов, то лучше смотреть его дома, по телевизору.
   — Наверное, — ответила она, улыбаясь. Этим утром она много улыбалась. — Ив одиннадцать всегда показывают фильм.
   — Точно. Или «Прямой эфир в шесть», если только наш Джим не пустит свой сюжет.
   — Думаешь, он появится в пятницу?
   Джон кивнул, садясь на велосипед, и они покатили вниз по песчаной дороге, огибающей пляж.
   — Ему просто нечем больше заняться. Куда мы едем?
   Джейн посмотрела на него через плечо. Он выглядел таким привлекательным. Самый большой велосипед из проката «Конгресс-Холла» казался крошечным по сравнению с ним.
   — Я хочу посмотреть Дувоп и классические мотели в стиле Майами-Бич в Уайлдвуде, но это слишком далеко для велосипедной прогулки.
   — Ду — что? — Джон остановился на перекрестке рядом с ней. — Что это за штука?
   — Попробую вспомнить, как написано в путеводителе. Итак. Дувоп расположен в Уайлдвуде, это памятник поп-культуры и архитектуры пятидесятых.
   — Пятидесятых? В пятидесятых была архитектура? Я думал, тогда были только коробки, поставленные на другие коробки…
   Джейн посмотрела вперед, увидела знак, который искала, и покатила к тропинке.
   — Как много вы знаете, профессор. Комплекс ООН построили в пятидесятых.
   — Я пас, — Джон подъехал к ней, поставил ногу на дорожку и потер колено — он постоянно ударялся коленями об руль.
   — Фрэнк Ллойд Райт^[24] творил в пятидесятых.
   — Снова пас, — Джон опустил подпорку велосипеда и отошел от него. — Я люблю камень, кирпич, резное дерево, водосточные трубы и башенки. И плющ.
   — Ты живешь в старинном доме?
   — Нет, в куче коробок, приставленных к склону горы.
   Джейн тоже опустила подпорку, и они пошли по тропинке.
   — Почему? Ты же не любишь современную архитектуру.
   Он взял ее за руку. Его руки были такие большие, что ей пришлось ухватиться за его безымянный палец, чтобы держаться поудобнее.
   — Я не знаю. Там красивый вид. Я люблю такие. Но знаешь что? Я вдруг понял, что у меня совсем мало соседей, и все далеко. Подъезд к дому слишком крутой, и я не могу поставить там баскетбольную корзину. И вообще ни одного ровного места, так что брусья и лесенки тоже отпадают. Нет. Этот дом не подходит. Там останется тетушка Мэрион, если ты не захочешь, чтобы она жила с нами, хотя ты наверняка ее полюбишь. Она тебя точно полюбит.
   Джейн посмотрела на него и покачала головой:
   — О чем это ты?
   Он остановился и положил руки ей на плечи.
   — Джейн, я прошу тебя выйти за меня замуж.
   — Ой, — она произнесла это очень тихо и почувствовала, как начинают гореть щеки. — Как славно.
   — Славно? Черт побери, Джейн, мы же поклялись никогда больше не произносить это слово.
   — Да, Джон, — Джейн прижалась к его широкой груди и обняла за талию.
   — Да — что? «Да, Джон, мы не будем говорить это слово», или «да, Джон, я выйду за тебя замуж» ?
   Ее ухо было как раз напротив его сердца, и она слышала, как оно колотится! Такой большой шерстяной медвежонок.
   — Да, Джон, да. Да, я выйду за тебя замуж, — она медленно перевела дух. — Когда-нибудь.
   Он отстранился и посмотрел на нее.
   — Когда-нибудь? Что это значит?
   — Это значит, Джон, что мы знакомы меньше недели. Я люблю тебя, правда люблю…
   — Ты сказала это в первый раз. Тогда, в комнате, ты не ответила.
   — Ну да. Я хотела ответить и хотела, чтобы ты сказал, и вот говорю сейчас. Но… я подумала, и мне кажется, что мы торопимся. Мы же почти не знаем друг друга. Нам, наверное, нужно… время.
   Джон коротко усмехнулся и посмотрел в небо.
   — Не могу поверить. Первый раз в жизни я… а женщина отвечает «когда-нибудь»!
   — Джон, пожалуйста, не сердись. Ты же знаешь, что я права.
   Он посмотрел на нее, открыл рот и закрыл.
   — Хорошо, — отрезал он. — Хорошо, ты права. И что мы теперь будем делать? Признаваться начистоту?
   Она снова обняла его.
   — Нет, глупый. Мы просто два человека, которые хотят узнать друг друга получше. Мы будем… разговаривать. Но не сейчас, ладно? А то получится смешно. Как интервью. Давай пойдем и посмотрим на остатки кораблекрушения.
   — Здесь было кораблекрушение?
   Джейн взяла его за руку и потянула за собой.
   — Да, было. Корабль британских ВМС «Мартин» принимал участие в войне в начале восемнадцатого века. Где-то под Кейп-Мэй есть еще один корабль, «Атлантина» — через «н», не «Атлантида», а «Атлантина». Это был экспериментальный корабль, построенный во время Первой мировой войны. Из цемента. А потом удивлялись, почему он затонул.
   — Прямо как Атлантида. Ты любишь историю, правда, солнышко?
   — Да. А ты?
   — Не слишком. Может, вернемся в комнату и сотворим немного этой истории?
   — О, Джон, — выдохнула она.
   — О, Джейни, — передразнил он. — Ну и?
   — Хочешь заставить меня это сказать, да?
   — Если смущаешься, можешь просто кивнуть. Джейн кивнула, и он сгреб ее в охапку, будто она весила меньше двухлетнего ребенка, и понес к велосипедам.
   Корабли подождут… Они собирались творить историю.
   Джон пел в ванной что-то из репертуара Элвиса — возможно, из уважения к Дувоп. Элвиса он пел не лучше, чем Спрингстина, но Джейн все равно улыбалась, расчесываясь перед зеркалом.
   Они заказывали еду в номер ночью и утром. И если бы не запланировали встречу с Генри и Брэнди, то не выходили бы из комнаты весь день.
   Прошлой ночью они вышли на балкон. Джон в одних трусах, Джейн в простыне со своей кровати — им понадобились обе кровати, так или иначе, — и смотрели на фейерверк над пляжем и океаном.
   — Подумать только, я собиралась жечь бенгальские огни с родителями. Потом смотреть концерты по Пи-би-эс и лечь спать в одиннадцать, — произнесла она, прислоняясь к его обнаженной груди.
   Он ткнулся носом ей в шею и сказал, что лучшие фейерверки случаются дома, и она пропустила кульминацию на пляже, с радостью променяв ее на вспышки цвета под закрытыми веками, когда он любил ее, обнимал и показывал, что на самом деле значит «праздновать»…
   Джейн покраснела и отвернулась от зеркала. Надо сосредоточиться на других вещах, а не на том, что Джон не может от нее оторваться… А она не может оторваться от него.
   И они разговаривали. Во всяком случае, она. Он задавал такие хорошие вопросы, ему было все интересно. И она рассказывала о своем детстве, о родителях, о Молли.
   — Молли, — Джейн отложила расческу, схватила телефон и набрала домашний номер кузины.
   — Привет, можете говорить со мной. А я поговорю с вами, только позже. Дождитесь короткого…
   Джейн повесила трубку. До этого она оставила уже пять сообщений.
   Она позвонила и на мобильный, без особой надежды, но Молли ответила со второго гудка.
   — Молли! — Джейн буквально влезла в телефон. — Где ты? Почему не звонишь? Тебе нужно приехать сюда. Сегодня вечером, крайний срок — завтра утром.
   — Я не смогу, Джейни, — Молли, похоже, ее не слышала.
   — Что значит — не сможешь? Молли, я достала тебе сенсацию. Это больше того, что ты хотела. Гораздо больше. Пулитцер, помнишь? «Спаси меня, Джейни, спаси мою работу!» Припоминаешь, Молли? И где ты? Ты так и не сказала, где ты, — Джейн сощурилась. — Ты в Канкуне?
   — В Канкуне? Ты что, сейчас же не сезон. Хотя кому я это говорю — женщине, которая ездила в Диснейленд в августе. Лучше уж сразу нацепить мышиные уши, включить печку и расплавиться. И ездила ты с родителями. Помощь нужна тебе, Джейни. Серьезная помощь. Тебе надо из этого вырваться. Кстати, о «вырваться», как там препод?
   — Молли, — Джейн присела на край незаправленной кровати, — ты не собьешь меня своими остроумными комментариями. Где ты и почему не можешь приехать?
   — Я бы сказала тебе, что в Париже, но ты бы не поверила, потому что там телефон был бы недоступен.
   — Правда?
   — Черт. Какую возможность упустила. Я все время забываю, что ты живешь в стране «Фишер-прайс»^[25] и ничего не знаешь о взрослых игрушках. Кстати, о «взрослых игрушках», ты не сказала — как там препод?
   У Джейн щелкнуло в голове, и она посмотрела на дверь ванной. Ужасное пение смолкло. Шум воды тоже. Джон вот-вот выйдет, и придется объяснять ему, что с Молли все сложно, что она просто… просто Молли.
   — С ним все нормально. Он… внизу, проводит семинар. Слушай, мне пора. Когда тебя ждать?
   — Джейни, радость моя, меня не надо ждать, — ответила Молли. — К сожалению, у меня другие планы. И я ушла из газеты. Там никакого будущего.
   — Ты ушла… какие планы?
   — Разумеется, спасти репутацию «Беззаботного детства».
   — А что с моей репутацией?
   — Я рассказала профессору, он все тебе объяснит. Я пойду на любую жертву ради моей любимой кузины Джейн.
   Тут Джейн окончательно запаниковала:
   — Жертва для тебя — это ходить две недели без педикюра. Что происходит?
   — Если я скажу, ты сюда примчишься, поэтому не буду. А сейчас я кладу трубку. Да, Джейни, спасибо тебе! Огромное спасибо. Мое имя чудесно засияет в огнях рампы.
   — Нет, подожди. В каких огнях? Молли! Молли! Черт!
   — Что-то случилось, солнышко? — спросил Джон. Он прикрылся только маленьким белым полотенцем, что было бы приятным зрелищем, не будь она так расстроена. — Я еще не надел линзы, поэтому ты слегка расплываешься, но, по-моему, ты нахмурилась. Очень красиво нахмурилась.
   — Ты говорил с Молли? Ты ничего об этом не сказал. И что она тебе сообщила?
   Он взъерошил мокрые волосы и искоса посмотрел на нее:
   — Она взяла с меня клятву держать все в секрете. Прости.
   Джейн приподняла трубку и снова положила ее.
   — Она только что освободила тебя от клятвы, так что выкладывай.
   Джон присел рядом и глубоко вздохнул, как бы собираясь с мыслями.
   — Хорошо. Кто-то проводил собеседование с каким-то дядей, который думал, что может — ну не знаю — оставить в твоем заведении двоих племянников на две недели в июле начиная с прошлого понедельника. Но тот, кто с ним беседовал, решил, что речь об августе. Когда я говорил с Молли, она ждала, что этот дядя объявится и разнесет все здание. А что, разнес?
   — Но ведь мы закрыты. Она должна была сказать, что мы закрыты. Что еще она… о господи!
   «Я пойду на любую жертву ради моей любимой кузины Джейн».
   — Она не могла этого сделать, — Джейн с надеждой посмотрела на Джона. — Ведь правда же?
   — Не могла что?
   — Две недели присматривать за чужими детьми, — еле выдавила Джейн. Слова находились так же трудно, как если бы она говорила по-японски… А она не говорила по-японски. «Хонда», «мицубиси». И все.
   Нет, Молли так не поступит… если, конечно, ей это не выгодно. А какая тут выгода? Что она говорила про свое имя в огнях рампы?
   Зазвонил телефон, и Джейн схватила трубку:
   — Молли!
   — Простите. Я, наверное, не туда попала, — ответил очень приятный интеллигентный женский голос с легким южным акцентом.
   — Ас кем… С кем бы вы хотели поговорить, мэм? — Джейн посмотрела на Джона, который вдруг попытался выхватить у нее телефон.
   — Ну как же, с Джоном Патриком, конечно. Это ведь его номер? Джона Патрика Романовски? Джей-Пи?
   Джейн покосилась на Джона, который помахал ей рукой. Довольно вяло помахал. И очень виновато.
   — Джон Патрик? Я не знала, что его зовут Джон Патрик. Просто… просто Джон. Джей-Пи, вы сказали? Да, он здесь, секундочку.
   Она передала ему трубку, услышала, как он поздоровался со своей тетушкой Мэрион, и отошла в дальний угол.
   Джон Патрик. Она даже не знала его второго имени. Переспала с мужчиной, даже не зная его полного имени. Призналась в любви мужчине, не зная его полного имени. Джон Патрик?
   Джон Патрик Романовски.
   Дж.П. Романовски.
   Дж.П. Роман.
   Нет.
   Невозможно.
   «Я убью его».
   Джейн бросилась к шкафу, куда убрала прочитанную книгу. Опустилась на колени, открыла один чемодан, потом другой. Книги не было. Где она?
   — Где эта чертова книжка? — завопила Джейн, подбегая к Джону, который как раз повесил трубку.
   — Какая книжка? — невинно спросил он, но она уже все поняла. Теперь поняла. — Я все еще без линз, но тон у тебя убийственный. Что стряслось?
   Она погрозила ему пальцем.
   — Значит, Генри Брюстер не любит быть один на людях. Я спросила, откуда ты это знаешь, и ты ответил, что он сказал тебе по телефону.
   Джон пожал плечами, достал линзы и быстро их надел.
   — Но ведь это было разумное объяснение. Послушай, Джейни, солнышко, — он поморгал большими сине-зелеными глазами и теперь четко ее увидел. — Я собирался рассказать. Просто было не до этого. Мы с тобой были немного заняты — помнишь?
   Джейн жестом остановила его:
   — Нет. Ни слова. Говорю я.
   — Понял, учитель, — Джон покачал головой и снова сел. При росте шесть футов и шесть дюймов трудно выглядеть покорным, но получалось у него отменно. И это на нее никак не подействовало!
   Джейн зашагала по комнате, чеканя шаг.
   — Теперь все сходится. Профессор-чудак! Я почти попалась на удочку. Соглашение о конфиденциальности. Ты все знал о Генри. Знал о сенаторе! Все эти сведения, которые у тебя были. От студента? Вряд ли. Это не звучало правдоподобно. И самое главное. Дж.П. Роман мечтал бы разоблачить кого-нибудь вроде сенатора Харрисона.
   — Да, это…
   Она опять жестом остановила его:
   — Так. Я говорю, ты сидишь.
   — Да, мэм. Простите, мэм.
   — А вся эта чушь о любовном романе?
   — Это правда. Частично, солнышко. Спроси у Генри. Я пишу чертов любовный роман. — Джейн гневно уставилась на него. — Ладно, затыкаюсь.
   — Ты собирался использовать меня. Прямо как Молли. Только она удрала в очередное лягушачье путешествие, а мы… мы…
   Джон встал, обнял ее, прижал к груди.
   — А мы здесь. Ты и я. Я люблю тебя. И побаиваюсь, — недоуменно добавил он, — но все равно люблю. Простишь меня, что не успел все рассказать?
   Джейн подумала несколько секунд.
   — Прощу. Если других секретов нет, — она отстранилась, чтобы заглянуть ему в глаза. — Есть еще секреты?
   — Только один, — Джон сел и усадил ее к себе на колени. И рассказал о Мэри-Джо…
   — Так теперь она все знает? — спросил Генри, потягивая холодное пиво в «Синем кабане». — Хорошо. Я уже путаюсь в том, кто что знает.
   — Ты бы ее видел, когда позвонила тетушка Мэрион. Она маленькая, но очень сильная. Поверь мне, Джейн Престон, которая скоро станет Джейн Романовски, совсем не хрупкая.
   — Она правда тебя любит?
   — Настолько, что расплакалась, когда я рассказал о Мэри-Джо. Казалось, она хотела вломиться к Харрисону, оторвать ему голову и ему же скормить.
   — Отлично. Она мне нравится. Ну а теперь, когда эта Молли исчезла со сцены, в наших планах что-нибудь изменилось?
   — Нет. Мы можем рассчитывать на Джима Уотерса, но я не хочу делать ставку только на него.
   Генри кивнул:
   — Правильно. А то получится великое разоблачение, которого никто не увидит и. не услышит.
   Джон допил пиво.
   — Можно поменять тактику. Брэнди не будет заманивать сенатора, вместо этого мы пришлем ему записку. Пригрозим тем, что знаем. Устроим встречу в полночь, как в шпионских фильмах, возьмем диктофон…
   — Это называется шантаж, Джон. А еще от тридцати лет до пожизненного заключения, если мы ошиблись и эти бумаги ничего не значат. Я очень надеюсь, что они настоящие, а то Брэнди полна решимости рассказать прессе о фотографиях. — Он покачал головой. — Зря он ей рассказал, что собирается одобрить морское бурение в Калифорнии, и позвал в свою команду. Это стало для нее последней каплей.
   Джон тут же сменил тему:
   — И как Брэнди, Хэнк?
   Генри покраснел, от галстука-бабочки до залысин.
   — У нее все хорошо. А что?
   — Да так, ничего. — Джон откинулся на спинку стула. — Мне просто показалось, что в воздухе запахло романом.
   Генри принялся нервно двигать кружку, оставляя на столе узор из мокрых колец.
   — Вечером мы вместе поужинаем. Не здесь. Она заказала лимузин, и мы поедем в Атлантик-Сити.
   — Ого. Ничего себе. Правда? Хэнк, ну даешь.
   — Позволите присесть?
   Джон посмотрел на Диллона Холмса, который уже опускался на стул.
   — Нет. Не позволим. Проваливай.
   — Я бы с удовольствием, Джей-Пи, но пришло время проговорить.
   Джон решил не обращать внимания на «Джей-Пи».
   — О чем?
   — О вашей… подружке.
   Джон крепко сжал ручку пивной кружки.
   — Осторожно, червяк. А то я на тебя наступлю.
   — Да-да, — Генри нагнулся к Диллону и произнес вполголоса: — Он может, я свидетель. Он большой парень. Большие люди обычно очень кроткие, и Джон уравновешенный и добрый человек. Но что бывает, когда добрый и кроткий человек сердится? Большой, добрый и кроткий? На твоем месте я бы извинился.
   — Конечно, — Диллон ничуть не смутился. — Прошу прощения, Джей-Пи. Я даже уйду. Но сначала попрошу напомнить мисс Престон о фотографиях, которые все еще у меня вместе с выпиской из журнала регистрации, о номере 217.
   Лицо Джона осталось непроницаемым. Они с Джейн поженятся… «когда-нибудь». Фотографии ничего не будут значить. Но Диллону Холмсу необязательно об этом знать. Пусть думает, что козыри у него.
   — Продолжай.
   — А что еще сказать? Да, — он встал и отодвинул стул, — еще вот что. Я не ем виноградное желе, Джей-Пи, и не читаю местных газет. Тебе надо было взять апельсиновый мармелад и «Уолл-стрит». Неувязки в сюжете. Сущее наказание, да? Приятного дня, джентльмены.
   — О чем это он? — спросил Генри с недоумением. Джон подпер голову рукой.
   — Он знает, что мы видели бумаги и положили их на место. Мы попали.
   — Да, на тебя посмотреть — и правда попали, — согласился Генри. — Он все знает и будет готов. Что теперь?
   — Может, вернуться к плану Б и использовать Брэнди?
   — Нет, — твердо сказал Генри. — Я этого не позволю.
   — И я бы не позволил, Генри.
   — Так что действуем по плану А и будем надеяться, что они не смогут нас остановить.
   Джон мгновение подумал, поразмыслил, прикинул, словно это был сюжет книги.
   — Он угрожал Джейни. Значит, не боялся. Такие люди, как Холмс и Харрисон, привыкли, что им все сходит с рук. Они угрожают, и люди трусят. Они шантажируют, Генри, так было всегда. Но что случится, если мы наплюем на шантаж?
   — Может, спросим Джейн?
   — Она хочет наказать Харрисона. Сейчас она не отступится. Но ты прав. Возможно, у нас не получится провернуть все, как мы хотели, — теперь они в курсе и наверняка придумали логичное объяснение, которое выставит нас полными идиотами. Может, просто устроим анонимную утечку информации в прессу?
   — А на кого ссылаться? Нет, Джон. Поднимется шум, но никто никогда этого не напечатает, даже бульварные газеты. Харрисон просто затаскает их по судам.
   — И, может, даже выставит себя невинной жертвой. Ты прав, Генри. Действуем по плану. На провокации не поддаемся. — Он поднялся из-за стола. — А теперь, если не возражаешь, у меня свидание.
   — С Джейни, конечно.
   — Конечно. Мы собрались в местечко под названием Уайлдвуд, посмотреть Дувоп.
   Генри закатил глаза:
   — Куда же еще.
   — Слушай, Хэнк, кто-то едет в Атлантик-Сити, а мы в Дувоп. Потому Земля и вертится. Увидимся завтра. Пресс-конференция в пять, так что встретимся с тобой и Брэнди в четыре.
   — Мы придем, — согласился Генри. — Только убедись, что Джим Уотерс тоже придет.
   — Он купился на угрозу?
   Диллон Холмс прошел мимо дяди и уселся на кушетку.
   — Конечно, купился. Он же за хороших, помнишь? По крайней мере, так он считает. Перед таким стоит лишь хвостом махнуть, и он переворачивается на спину и прикидывается мертвым.
   — Опять язвишь, — Харрисон скривился. — Вполне хватило бы простого «да» или «нет». А что нам сказать, если он не остановится? Вперед, Диллон, и смотри, не ошибись.
   — Ошибись? Я же сам все и написал! — Диллон откинул голову на подушки и стал монотонно зачитывать: — «Мы не знаем, что это, нам тоже прислали копию по почте. Злоумышленники явно пытаются сыграть на искреннем горе сенатора, позор им. Но сейчас мы хотим заявить, что это грязная ложь, цель которой — опорочить самого честного, правдивого и высоконравственного человека, когда-либо претендовавшего на пост президента. Пора Америке отказаться от политики разрушения личности и сказать: „Довольно!“ Господи, у меня даже живот свело. Первое место. То есть ты практически изобрел политику разрушения личности, дорогой дядюшка.
   — К черту сарказм. Потренируйся говорить с печальным, смиренным и все же негодующим видом, и мы как-нибудь выкарабкаемся. Я все еще не могу поверить, что тебе действительно придется…