Но мое восхищение такие досадные препятствия не уменьшили; и мне удалось несколько раз увидеть, правда, на расстоянии, ту, что так меня заинтересовала.
Вряд ли можно было не понять мои взгляды, с их пылкой страстью.
Мне казалось, что они не остались незамеченными; и что в ответных взглядах было не простое любопытство и доброта.
Меня переполняли надежда и радость. Любовное приключение, казалось, приближается к благополучной развязке; но тут в поведении жителей Пуэбло произошла перемен, которую я уже описал, и они стали относиться к нам с гораздо большей враждебностью.
Вряд ли нужно говорить, что новое положение мне не понравилось. Мне приходилось по необходимости прекратить свои вечерние прогулки; в тех редких случаях, когда удавалось их совершить, я больше не видел Мерседес Вилла-Сеньор!
Ее тоже, несомненно, вынудили удалиться в отшельническое заключение: теперь все сеньориты так жили.
Но моя страсть зашла так далеко, что никакие соображения об опасности не могли меня остановить. Надежды мои окрепли; подталкиваемый ими, я не терял ни одной возможности украдкой выбраться из казармы и направиться на Калле дель Обиспо.
Меня не останавливали ни опасность на улицах, ни строгий приказ держаться от них подальше. За один взгляд той, которой отдал свой шнурок от сабли, я отказался бы от всего жалованья; и чтобы получить этот взгляд, я ежедневно рисковал своим жалованьем и должностью.
И все напрасно. Мерседес я больше не видел.
Неопределенность скоро превратилась в пытку: больше я не мог выносить ее. И решил попытаться связаться с девушкой.
Счастливы влюбленные, потому что могут передать свои мысли бумаге! Я решил написать письмо и адресовать его «донье Мерседес Вилла-Сеньор».
Передать ей это письмо – проблема гораздо более трудная.
В доме есть слуги-мужчины; они постоянно заходят и выходят через большие ворота. Кто из них не выдаст меня?
Вскоре я сосредоточил свое внимание на кучере – высоком малом в бархатных брюках; я видел, как он выводит сытых лошадей и запрягает их в карету. В его внешности было достаточно от «пикаро » (плут, пройдоха), чтобы я был уверен, что сумею его подкупить.
Я решил испытать его. Если дублон окажется досточной платой, мое письмо будет доставлено.
В своих вечерних прогулках, часто затягивавшихся до ночи, я заметил, что этот слуга выходит; выполнив свою дневную работу, он, по-видимому, получал разрешение отправиться в пулькерию (лавку, где продают пульке). Я решил подстеречь его в пути во время одной из его вечерних вылазок.
В тот день, когда я написал письмо, дежурным офицером оказался мой друг. Это не было случайностью: я специально выбрал именно этот день. Поэтому мне нетрудно было узнать пароль и отзыв; закутавшись в теплый плащ – не для защиты от холода, а чтобы скрыть свой мундир, я отправился навстречу приключениям.
Ночь была подходящая, черная, как смоль; все небо затянулось густыми грозовыми тучами.
Было еще не настолько поздно, чтобы горожане исчезли с улиц. Их было сотни, они прогуливались взад и вперед, все местные жители, в большинстве мужчины низших сословий; среди них большое количество леперос (мошенники).
Не видно было ни одного солдата; только время от времени попадался часовой на посту: его присутствие свидетельствовало, что поблизости расположена казарма.
Выполняя строгий приказ, все наши солдаты находились в казармах. Не было даже обычных групп полупьяных мужчин в мундирах. Страх перед неожиданным нападением и смертью оказался сильней склонности к выпивке, даже в тех частях, которые состояли исключительно из соплеменников святого Патрика (То есть ирландцев, склонных к выпивке. Святой Патрик – покровитель Ирландии. – Прим. перев.)
Чужак, оказавшийся на улицах, даже не заподозрил бы, что город занят американцами. Никаких признаков оккупации. Казалось, городом владеют побланос.
Жители были шумливы и веселы – под влиянием пульке ; постоянно вспыхивали перебранки. Леперос , больше не опасающиеся своих властей, старались воспользоваться свободой необычных обстоятельств.
Несколько раз ко мне грубо приставали; не потому, что на мне американский мундир, а из-за моего плаща: меня принимали за аристократа.
Но это было еще ничего: оскорбления только словесные и сделанные в грубо насмешливом стиле. Если бы узнали, кто я такой, насмешками не ограничились бы.
Я очень скоро это понял и убедился, что участвую в опрометчивом и опасном предприятии.
Однако не такое у меня дело, чтобы я мог отступиться; даже если опасность будет в десять раз больше.
Я продолжал идти вперед, придерживая плащ, чтобы он не распахнулся.
Мне повезло в том, что я догадался прикрыть голову мексиканским сомбреро вместо своей форменной шляпы; а что касается золотых полосок на брюках, то такие же носят мексиканские маджо (франты).
Минут через двадцать я оказался на Калле дель Обиспо.
По сравнению с другими улицами эта казалась пустынной. В свете тусклых масляных ламп, развешанных на большом удалении друг от друга, видны были два или три прохожих.
Одна из ламп горела как раз перед домом Вилла-Сеньор. Не раз служила она мне маяком, помогла и сейчас.
По другую сторону улицы находился еще один большой дом с портиком. В тени этого портика я занял позицию и стал ждать появления кучера.
Глава VI
«Да хранит тебя Бог!»
Хотя я примерно знал, в какое время кучер направляется в пулькерию, на этот раз я рассчитал время неточно.
Минут двадцать стоял я, сжимая в руке биллетиту (любовную записку), с дублоном в кармане; и то и другое готово было перейти в руки кучера. Но он не показывался.
Дом поднимался на три этажа, его стены производили внушительное впечатление. Большие, похожие на тюремные ворота, покрытые выпуклостями, как кожа носорога, закрыты. В сторожке темно; и ни одного луча света за оконными жалюзи.
Если бы я не знал, что в мексиканских домах многие помещения не имеют окон на улицу, я мог бы подумать, что каса (дом) Вилла-Сеньор необитаем или что его обитатели уже легли спать. Но последнее маловероятно: еще всего без двадцати десять.
Что с моим кучером? Обычно он выходил в половине десятого; я нахожусь здесь с четверти десятого. Должно быть, что-то задержало его внутри: приводит в порядок упряжь или чистит лошадей?
Эта мысль помогла мне терпеливо ждать; я продолжал прохаживаться взад и вперед под портиком противоположного дома.
Десять часов! Звонкие колокола собора отбивали десять. Их звон подхватили другие колокольни, которых так много в городе Ангелов; ночной воздух звенел от мелодичной музыки металла колоколов.
Чтобы убить время – и еще одну птицу тем же камнем, – я достал часы, собирась подвести их. Я знал, что это не самый точный из хронометров. Масляная лампа позволила мне отметить положение стрелок. Однако полутьма вызвала промедление; и я, должно быть, занимался этим делом несколько минут.
Вернув часы в кармашек, я снова посмотрел на вход в дом дона Эусебио – калитку в больших воротах, через которую должен был выйти кучер.
Калитка была по-прежнему закрыта; но, к моему удивлению, возле нее стоял человек! Он или кто-то другой?
Никакого звука я не слышал: ни топота обуви, ни срипа петель. Это не может быть кучер.
Скоро я убедился в этом; человек ничем не походил на кучера.
Мой визави на противоположной стороне улицы, подобно мне, был закутан в плащ; на голове у него было черное сомбреро.
Несмотря на маскировку и тусклый свет масляной лампы, его невозможно принять за другого слугу, торговца или леперо. Манеры и осанка, хорошо сложенная фигура, видневшаяся под складками плаща, прежде всего черты красивого лица – все говорило, что это «кавалеро ».
Внешне это мужчина примерно моего возраста, лет двадцати пяти, не больше. В остальных отношениях он может иметь передо мной преимущество: глядя на его лицо, тускло освещенное лампой, я подумал, что никогда не видел такого красивого мужчину.
От углов рта отходили черные усы, под ними виднелись два ряда ровных белых зубов. На лице мужчины была приятная улыбка.
Но почему при взгляде на него мое сердце пронзила боль?
Я был разочарован, поняв, что это не кучер, которого жду. Но дело не в этом. Совсем с другим чувством разглядывал я этого человека. Я подозревал, что вместо посредника, которого намеревался нанять, вижу перед собой соперника.
К тому же соперника успешного, я в этом не сомневался. Доказательством служила его великолепная внешность.
Он не зря остановился перед каса Вилла-Сеньор. Это был совершенно очевидно по тому, как он поглядывал на балкон. Я видел, что смотрит он на то самое окно, которая я сам так часто и страстно разглядывал.
Его поведение и осанка – все говорило об уверенности. Он бывал уже здесь не раз, бывал часто. И сейчас он здесь не в попытке установить сомнительную связь, нет, встреча ему назначена!
Я видел, что услуги кучера ему не понадобятся. Глаза его не были устремлены в сторону ворот, но оставались прикованными к балкону вверху. Очевидно, он ожидал, что там кто-то появится.
Я стоял в тени портала, и он не мог меня видеть; впрочем, меня это нисколько не заботило. В укрытии я оставался чисто машинально – инстинктивно, если вы предпочитаете такую формулировку. С самого начала я решил, что моя игра кончена и услуги кучера дона Эусебио Вилла-Сеньора мне не понадобятся. Его дочь уже занята!
Конечно, я думал только о Мерседес. Нелепо было бы полагать, что человек, которого я вижу перед собой, пришел к другой. Такая мысль даже не приходила мне в голову. Нет, я видел перед собой своего успешного соперника.
В отличие от меня, ему не пришлось долго ждать. Очевидно, десять часов были условленным временем. Сигнал дал звон колоколов: как только он начался, кавалер в плаще показался на улице и направился к дому.
При последнем ударе колокола я увидел, как неслышно отодвинулась оконная занавеска; в окне показалось лицо, которое я так часто видел во сне. Оно было видно неотчетливо, но совершенно реально.
Еще мгновение – и на балконе неслышно появилась одетая в черное фигура; белая рука оперлась о баллюстраду; что-то еще более белое мелькнуло в пальцах, бесшумно упало на улицу в сопровождении шепотом произнесенных слов:
– Кверидо Франсиско, ва кон Диос (Да хранит тебя Бог, дорогой Франсиско!)
Прежде чем записка была поднята с тротуара, прекрасная шепчущая отошла от окна; жалюзи снова опустили; дом и улица снова погрузились в тишину.
Никто, проходя мимо дома дона Эусебио Вилла-Сеньора, не мог бы сказать, что дочь его повела себя нескромно. Тайну берегли два человека: одному она, несомненно, доставила счастье, другому, столь же несомненно, горечь!
Глава VII
Бандитизм в Новой Испании
Привыкнув жить с сильным правительством, с хорошо организованной полицейской системой, мы в Англии с трудом представляем себе, как могут существовать целые разбойничьи шайки в центре цивилизованной нации.
Мы знаем, что у нас есть шайки грабителей и братства воров, единственная профессия которых – грабеж. Разбойники не исчезли окончательно; и хотя такой разбойник время от времени выходит на большую дорогу и требует “кошелек или жизни”, ни одеждой, ни внешностью он ничем не отличается от обычного торговца или рабочего. Чаще он похож на рабочего.
Больше того, он не пытается открыто нарушать закон. Он нарушает его украдкой, замаскировавшись; и если иногда сопротивляется его представителям, то только из страха ареста и его последствий: тюрьмы или виселицы.
Представьте себе банду разбойников, которая оказывает сопротивление не просто нескольким полицейским, но целому отряду регулярной армии; эта банда вооружена саблями, карабинами и пистолетами; все разбойники одеты соответственно своему занятию – представив себе такую банду, мы мысленно переносимся в горы Италии или в ущелья испанской сьерры. Мы часто сомневаемся в том, что такое возможно; совсем недавно мы в это не верили. Ваши лондонские торговцы не верят рассказам путешественников, которые были захвачены и оставались в заключении, пока не были выкуплены друзьями. А если друзей у них не было, могли быть расстреляны.
Неужели правительство не смогло их освободить? Такой вопрос обычно задают недоверчивые.
Теперь мы яснее понимаем подобные вещи. Судьба несчастного английского художника – доказанный факт. Вся мощь Италии, подкрепленная силой Англии, не помогла договориться с предводителем разбойников и заплатить ему четыре тысячи фунтов за освобождение пленного художника!
Торговец, сидя в партере или ложе театра, теперь больше, чем раньше, интересуется “Фра Дьяволо”. Он теперь знает, что дьявольская братия – это реальность, и маццарони нечто большее, чем создание воображения автора.
Но бывают еще более живописные разбойники, в существование которых англичанин никак не сможет поверить, разбойники не только вооруженные, одетые в отличительные костюмы и снабженные всем, как Фра Дьяволо и его маццарони, но занимающиеся своей профессией верхом (Фра Дьяволо, “брат дьявола”, знаменитый итальянский разбойник конца 18 века, ставший героем известной оперы; маццарони – итальянские разбойники. – Прим. перев.)!
И такие разбойники действуют не в одиночку, как терпины и дювали (Ричард Терпин, 1706 – 1739, – английский разбойник; Клод Дюваль, 1643 – 1670, – французский разбойник, действовавший в Англии. – Прим. перев.) своего времени; их сопровождает двадцать, пятьдесят, а часто и сто товарищей!
Конного разбойника в наше время нужно искать в горах и на равнинах Мексики. Здесь вы найдете его в полной красе; он занимается своим делом с такой энергией и изобретательностью, будто это самая уважаемая профессия!
В городе и пригородах разбой осуществляется пикарон-а-пьед , или “пешими грабителями”. В сельской местности такое занятие становится обычной профессией; занимающиеся разбоем действуют не пешком и небольшими группами, как городские воры и грабители; нет, здесь возникли большие хорошо организованные отряды, на великолепных лошадях и почти с воинской дисциплиной!
Это и есть истинные бандолерос , или, как их иногда называют, “сальтеадорес дель камино гранде” – “разбойники с большой дороги”.
Их можно встретить на “камино гранде”, ведущей от Вера Крус к столице – через Джалапу или Оризаву; или между столицей и тихоокеанским портом Акапулько; на северных дорогах к Квертаро, Гуанаксуато и Сан Луис Потоси; и на западе, в сторону Гвадалахары и Мичоакана – короче, везде, где есть возможность ограбить путника.
Вы не только можете их встретить, но обязательно встретите, если воспользуетесь одним из этих трех маршрутов. Увидите сальтеадора верхом на лошади, которая гораздо лучше вашей; в костюме втрое дороже вашего, сверкающем серебряными кнопками и золотыми или жемчужными пуговицами; на плечах у него серапе , а может, великолепная манья из лучшей ткани – синей, пурпурной или алой.
И не только увидите, но и почувствуете, если не упадете лицом вниз после его строгого приказа “А тиерра !” (На землю) и не отдадите все ценное, что имели неосторожность прихватить с собой.
Откажитесь выполнить его приказ – и получите заряд из карабина, эскопеты (ружья) или пистолета, а может, удар ножом в грудь!
Подчинитесь, и он великодушно разрешит вам продолжить путь. Может, даже извинится, что задержал вас!
Я знаю, вам трудно поверить в такое состояние вещей в стране, которая называет себя цивилизованной. Для меня же это – воспоминания о многих подлинных происшествиях.
Существование разбойников легко объяснить. Вы получите ключ, если представите себе землю, в которой в течение пятидесяти лет мир держался не больше нескольких дней; где анархия стала хроническим состоянием; землю, полную разочарованных душ, неудовлетворенных искателей воинской славы, которым к тому же не заплатили жалование; землю обширных пустых равнин и величественных гор, поросших непроходимыми лесами; здесь даже немногочисленные преследуемые могут сдерживать сильных преследователей.
Такова земля Анахуака. Даже в виду больших городов существуют места, где легко укроется и патриот, действующий из политических побуждений, и обычный пикаро , нарушавший закон.
Как и другие чужеземцы, прежде чем поставить ногу на почву Новой Испании, я не очень верил в ее необычные социальные условия. Слишком это ненормально, чтобы быть правдой. Я читал о бандитизме, слышал рассказы о нем и считал все это преувеличением. Почти каждый день останвливают дилижансы, даже когда их сопровождает охрана из драгун – от двадцати до пятидесяти человек; с пассажирами обращаются грубо, иногда убивают; а ведь среди пассажиров бывают не только простые люди, но и старшие офицеры армии, представители Конгресса, сенаторы и даже высшие сановники церкви!
Впоследствии я во все это поверил. И сам был свидетелем не одной иллюстрации к таким рассказам.
Но по правде говоря, все это не очень отличается от того, что ежедневно, ежечасно происходит и у нас. Бесчестие в другом облике и одежде; грабеж немного более смелый, чем у нас, чуть более красочный, чем на наших улицах.
И в похвалу мексиканской морали не забудем, что на одного живописного и храброго бандолеро у нас приходится сотня трусливых воров: юристов, биржевых спекулянтов, торговцев, не говоря уже о грандиозном налоговом мошенничестве со стороны государства. Все это в земле Монтецумы встречается лишь как исключение.
И в смысле аморальности – если бы, с одной стороны, лишить красочности, с другой – серости и плебейства, – сильно сомневаюсь, чтобы мексиканцы боялись сравнения с хвалеными английскими порядками.
Что касается лично меня, то я определенно предпочитаю грабителя на дороге грабителю в рясе или в мундире; а у меня есть опыт общения и с теми и с другими.
Это отступление вызвано воспоминаниями о том, что случилось со мной в Ла Пуэбло в ту самую ночть, когда я обнаружил, что меня опередили.
Глава VIII
По следу соперника
В том, что меня опередили, невозможно было усомниться.
Никакой неясности в этих словах: «Да хранит тебя Бог, дорогой Франсиско!» Самое холодное сердце легко истолковало бы их – учитывая и то действие, которое сопровождалось этими словами.
Мое сердце было в огне. В нем была ревность; больше того – гнев.
Мне казалось, что я имею право на гнев. Если женщина когда-либо давала надежду – взглядами и улыбками, – то это Мерседес Вилла-Сеньор.
Все было сделано, чтобы обмануть меня; может, чтобы удовлетворить легкий каприз женского тщеславия? Она несомненно дала мне понять, что заметила мое восхищение. Оно было слишком ясно, чтобы его можно истолковать их по-другому. Может, ей слегка льстило мое внимание? Так это или нет, но я определенно получал знаки одобрения.
Однажды с балкона упал цветок. Выглядело это как случайность; во всяком случае, она постаралась, чтобы случай этот трудно было интерепретировать. Я принял это как вызов; пройдя по тротуару, наклонился и поднял цветок.
В ответ я увидел одобрительную улыбку, которая словно говорила: «Это за шнур от сабли». Так я тогда и подумал; мне казалось, что я вижу свой шнур за плетенкой корсета платья девушки: он был на мгновение продемонстрирован, а потом искусно спрятан.
Это произошло во время моей десятой прогулки на Калле дель Обиспо. В последний раз мне удалось тогда увидеть Мерседес в сумерках. После этого началось досадное заключение; теперь ему предстояло смениться длительным периодом раздражения: записка и сопровождавшие ее слова положили конец моим надеждам – так же окончательно, как если бы Мерседес оказалась в объятиях Франсиско.
Наряду с раздражением, я испытывал унижение. Мне казалось, что сомной играли.
На ком сорвать свое раздражение? На сеньорите?
Никакой возможности. Она уже ушла с балкона. Я могу больше никогда ее не увbдеть – ни здесь, ни в другом месте. На ком тогда? На человеке, который опередил меня?
Перейти улицу, бросить ему вызов, начать ссору и кончить ее своей саблей? Человек, которого я никогда раньше не встречал и который, по всей вероятности, меня никогда не видел!
Как это ни нелепо, каким несправедливым это ни покажется, именно таков был мой первый порыв!
Но потом его сменили более благородные мысли. Лицо Франсиско говорит в его пользу. Я разглядел его лучше, когда он подошел к лампе, чтобы прочесть записку. Человека с таким лицом нельзя оскорблять без основательной причины; недолгое рассуждение убедило меня, что причина неосновательная. Он не только не знает, что его соперничество причинило мне горе: скорее всего он просто не подозревает о моем существовании.
И в будущем не должен подозревать.
Таковы были мои рассуждения, когда я повернулся, собираясь уходить. Причин оставаться больше не было. Кучер может уходить и приходить, не опасаясь, что я обращусь к нему. Медлительность не позволила ему заработать онзу (золотая монета). Письмо, которое я держал в руке, отправилось в скомканном виде в карман. Теплые слова, выражение искренних чувств – все то, что я сочинял со всем доступным мне искусством, никогда не дойдет до той, кому предназначалось!
С дочерью дона Эусебио Вилла-Сеньор все покончено; но я знал, что в сердце у меня она остается, и пройдет очень много времени, пока я не сумею удалить ее оттуда.
Я повернулся, чтобы вернуться к себе и там попытаться справиться с испытанным унижением. Но ушел не сразу. Что-то шепнуло мне немного задержаться. Может, у эпизода, невольным свидетелем которого я стал, будет продолжение.
Вряд ли такая мысль заставила меня задержаться. Совершенно очевидно, что девушка не собирается выходить снова. На балкон она выбралась украдкой. Я заметил, что она раз или два оглядывалась через плечо, как будто за ней следят внимательные глаза и она выбрала мгновение, когда эти глаза отвернулись.
Все ее действия отличались необычной осторожностью. Было очевидно, что возлюбленные встречаются без разрешения. Ах, я слишком хорошо понимал это тайное свидание!
По-прежнему в тени портика я наблюдал, как Франсиско читает, вернее, пожирает взглядом записку. Как я завидовал ему в эти благословенные моменты! Должно быть, слова записки ему приятны, как горько мне это зрелище.
Лицо его оказалось прямо под лампой. Я видел, что такого мужчина может любить женщина, к нему может ревновать другой мужчина. Неудивительно, что он завоевал сердце дочери дона Эусебио!
Он недолго знакомился с содержанием записки. Конечно, она принесла ему радость. Я видел его сияющее лицо. Если бы мог увидеть свое, то стал бы свидетелем печального контраста!
Но вот он кончил чтение. Сложил записку – бережно, как будто собирался сохранить ее надолго. Она исчезла под плащом; плащ запахнут плотнее; последний взгляд на место, где он получил послание, принесшее радость; повернувшись, он с улыбкой ушел.
Я последовал за ним.
Не могу сказать, почему я так поступил. Первые шаги я сделал совершенно машинально – без мотивов, не задумываясь.
Возможно, это был инстинкт или то странное чувство очарования, которое притягивает жертву к той самой опасности, которой ей следует избегать.
Благоразумие и опыт, если бы я к ним обратился, сказали бы мне:
«Уходи другим путем. Уходи и забудь ее! Его тоже – забудь все случившееся. Еще не поздно. Ты еще только на краю Сциллы страсти. И можешь еще избежать ее. Уходи и спасайся от Харибды!»
Благоразумие и опыт – что они перед такой красотой? Какую силу имеют они против очарования мексиканской девушки?
Даже злость, которую я испытывал, не могла перевесить чашу весов в их пользу. Мне хотелось узнать как можно больше; и, может быть, именно это заставило меня пойти следом за Франсиско.
Вскоре в моем сознании сформировался и план – нечто вроде ужасного мотива, оправдывающего мои действия. Мне хотелось больше узнать о человеке, опередившем меня.
Он выглядит джентльменом, осанка подлинного милитарио (военного); я и раньше часто встречал таких в земле Анахуака, хотя до сих пор они были моими противниками.
Ничего подчеркнуто военного в его одежде не было.
Он шел по улице под лампами, а я наблюдал за ним, за его походкой, за стилем и характером. Пара темно-серых брюк без шевронов; плащ; глазированная шляпа – так одеваются обычные комерсиантес (торговцы) города. Мне казалось, что одежда у него слегка потрепанная – это свидетельство долгого употребления. Однако материал дорогой. Плащ из лучшей ткани испанского производства; на шляпе вышитая золотом лента; когда-то она, должно быть, ярко блестела.
Все эти наблюдения я делал не зря. Я извлек из них несколько заключений. И одно самое очевидное: мой соперник совсем не богат, напротив – он беден, у него совсем нет денег.
Это заключение подтвердилось, когда я увидел, что он остановился перед входом в скромный одноэтажный дом на столь же скромной улице; он уверенно и привычно открыл дверь и вошел.
Вывод совершенно однозначный: он не принадлежит к «рикос» города. Это объясняет и тайную передачу записки, и осторожность поведения той, что эту записку написала.
Эта мысль не только не утешила меня; напротив – усилила мою горечь. Мне было бы легче, если бы моего соперника окружали великолепие и роскошь. Любовь, не привлекаемая богатством, должна быть действительно искренней, ее не уничтожишь. Невозможно заменить возлюбленного, которого любят ради него самого. Никакой надежды у меня не оставалось.