Случай дал мне доступ к романтической истории. Мерседес Вилла-Сеньор, дочь одного из богатейших горожан, живущая в одном из лучших домов, тайно переписывается с мужчиной в потрепанном плаще, который живет в одной из самых бедных хижин города Ангелов!
Это открытие меня не очень удивило. Я знал, что в Мексике такое случается. Но знание нисколько не смягчило моего раздражения.
Глава IX
Смерть американцу!
Я следовал за Франсиско, как вор за ничего не подозревающей жертвой, к которой он хочет применить свое искусство.
Поглощенный своими мыслями, я не заметил трех настоящих воров, кравшихся за мной.
Впрочем, я не очень точен. Это были не обычные воры, а пикаронес-а-пиед – пешие разбойники.
Мне предстояло впервые с ними познакомиться.
Как я уже сказал, я не заметил, что мне, в моей сомнительной роли, кто-то подражает.
После исчезновения моего соперника за дверью я еще несколько секунд оставался на улице, не зная, что делать дальше. С «дорогим Франсиско» все ясно; нужно возвращаться к себе.
Но куда идти? Поглощенный своим шпионажем, я не обращал внимания на направление и теперь заблудился на улицах Ла Пуэбло!
Что делать? Я стоял в задумчивости.
Неожиданно я почувствовал, что меня схватили сзади!
Схватили одновременно обе руки и прижали к горлу гароту (удавку).
Меня схватили сильные руки; но их силы оказалось недостаточно.
Тогда я был в расцвете мужественности; и хотя это может показаться хвастовством, справиться со мной было нелегко.
Резким рывком я высвободил руки; неожиданно повернувшись, так что гарота соскользнула, нанес удар тому негодяю, который ее держал, и тот упал на тротуар.
Прежде чем эти трое смогли опомниться, я выхватил револьвер и готов был убить первого же нападающего.
Разбойники остановились в страхе. Они не ожидали такого решительного сопротивления; если бы они были одни, я бы, вероятно, никогда их больше не увидел.
Если они одни, я легко с ними справлюсь. По правде говоря я мог бы застрелить всех троих, пока они так стояли в молчаливой нерешительности.
У меня был в руке шестизарядный «кольт»; другой такой же – за поясом. Двенадцать выстрелов, лучшие патроны и взрыватели; тщательнейшая заправка. Достаточно и четвертой части этих патронов: не думаю, чтобы я хоть раз промахнулся.
Несмотря на то, что происшествие возбудило меня, никогда в жизни я не был более хладнокровен. Весь предыдущий час нервы мои были напряжены, но это только укрепило их.
Я искал, на чем сорвать свой гнев; и вот то, что нужно. Бог или дьявол словно послал мне этих трех грабителей как клапан для облегчения моего гнева, нечто вроде цели, на которой можно его сорвать.
Кроме шуток. Я так тогда и подумал. И был так уверен в себе, что не знал только, в кого выстрелить первым.
Вы можете мне не поверить. Заверяю вас, описанная сцена не вымысел; она происходила в действительности. Реальными были и все связанные с нею мысли.
Я стоял, глядя на нападавших, не зная, кого выбрать.
Палец мой лежал на курке; но я не выстрелил, потому что меня удержала одна мысль.
Еще рано, и на тротуаре много прохожих. Входя в эту тихую улицу, я миновал нескольких. Со своего места я видел десяток темных фигур на удалении и у входов в дома.
Это все были леперос самого низкого пошиба.
Звук выстрела привлечет ко мне толпу; от грабителей я избавлюсь, но мне будет угрожать гораздо более серьезная опасность от патриотов !
Теперь я вполне осознавал, в какой опасности оказался из-за своей неблагоразумной прогулки.
Поскольку грабители явно отказались от своего намерения и старались как можно быстрее уйти за пределы досягаемости моего пистолета, я решил, что самое разумное – отпустить их.
И собирался уйти и сам – только нужно еще подобрать плащ, соскользнувший в схватке.
Подняв плащ, я решил уходить подальше отсюда.
Но не сделал и шести шагов, как понял, что совершил ошибку и что лучше мне было бы убить этих троих негодяев. После этого мне, возможно, удалось бы незаметно уйти.
Позволив им уйти, я дал также возможность вернуться с подкреплениями и под другим предлогом, чем их основная профессия.
Убегая, трое подняли крик; им ответило два десятка голосов; и прежде чем я понял, что происходит, меня окружили люди, смотревшие с нескрываемой враждебностью.
Неужели все это грабители, товарищи тех, кто напал на меня?
Неужели я случайно попал на улицу, какие встречаются в европейских городах, целиком отданную воровскому братству, где стражи закона по ночам не решаются показываться?
Таково было мое первое впечатление, когда я заметил гневные взгляды и враждебное отношение тех, кто толпился вокруг меня.
Но слушая их возгласы, я тут же изменил свое мнение.
– Диос и либертад! Муэро эль американо! (Бог и свобода! Смерть американцу!)
Неудачливые грабители вернулись в новом облике. Они заметили мой мундир, когда в драке я уронил плащ; и теперь под видом патриотов собирались отомстить за свое разочарование и унижение.
Мне повезло, что я стоял на освещенном месте; вблизи горело несколько уличных ламп.
Будь здесь темней, на меня, вероятно, сразу напали бы и изрубили в куски, прежде чем я разглядел противников. Свет помог мне и в другом отношении. Мои новые противники увидели пару револьверов кольт: один я держал в руке и готов был выстрелить; второй можно быстро извлечь.
Их оружием был нож. Я видел вокруг себя десяток обнаженных лезвий; но если они попытаются приблизиться, чтобы пустить их в ход, некоторым это будет стоить жизни.
У них хватило ума это понять; они остановились в нескольких шагах, образовав вокруг меня неправильное кольцо.
Кольцо не полное – только полукруг, потому что я прижался спиной к стене дома, у самого входа в него.
Это была счастливая мысль или инстинкт: тем самым я помешал напасть на себя сзади.
– Что вам нужно? – спросил я у нападавших на их языке: мне повезло, что я бегло говорю по-испански.
– Твоя жизнь! – последовал лаконичный ответ. Это произнес мужчина зловещей наружности. – Твоя жизнь, филибустеро (пират)! И мы ее отнимем! Так что можешь опустить свой пистолет. Сдавайся, янки, если не хочешь, чтобы тебя прикончили на месте!
– Ты можешь меня убить, – ответил я, глядя негодяю в глаза, – но раньше я убью тебя, достойный сэр! Слышишь меня, каваллеро? Первый, кто сделает ко мне шаг, упадет. Это будешь ты, если у тебя хватит храбрости.
Не могу описать, что я чувствовал в это время. Помню только, что был спокоен, словно участвую в репетиции театральной сцены. А ведь это была подлинная трагедия, которая могла закончиться смертью!
Хладнокровие мое, возможно, объясняется отчаянием или инстинктом, подсказывавшим, что больше ничего меня не выручит.
Мои слова и сопровождавшие их жесты произвели впечатление. Рослый человек, явно предводитель, видел, что я выбрал его первой целью для своего выстрела, и отступил в толпу.
Но среди его спутников были более храбрые и решительные; снова со всех сторон послышался крик: «Муэра эль американо!»; патриоты почувствовали новый прилив гнева.
К тому же толпа непрерывно увеличивалась, с улиц подходили все новые горожане. Я видел, что мой шестизарядный пистолет меня не выручит.
Не было никакой возможности спастись. Смерть, несомненная, ужасная, смотрела мне в лицо. Я не видел способа избежать ее. Оставалось только подороже продать свою жизнь.
Перед смертью я уничтожу немало этих трусливых убийц.
В их руках я не видел пистолетов или другого огнестрельного оружия – ничего, кроме ножей и мачете . Они могут подобраться ко мне только спереди; и я был уверен, что прежде чем они достаточно приблизятся, я смогу разрядить оба пистолета. Не менее десятка врагов умрут до меня.
У меня великолепная позиция для защиты. Дом у меня за спиной построен из адобес (необожженный кирпич), стены у него в три фута толщиной. Дверь очень прочная. Я стоял, прижавшись к ней спиной, и косяки с обеих сторон защищали меня. У меня было позиция барсука, на которого в норе нападают терьеры.
Не могу ответить, долго ли сумел бы продержаться. Несомненно, это зависело от храбрости нападавших и их гнева, который разжигали постоянные крики «Муэра эль американо!»
Но никто из кричавших так и не устремился ко мне, навстречу верной смерти.
Они окружили дверь, словно стая свирепых псов, загнавших в тупик оленя, и даже самый смелый из них не решается прыгнуть вперед.
Несмотря на то, что я понимал: это ужасная трагедия, все же что-то в ней напоминало фарс: так долго и так старательно нападавшие держались подальше от меня.
И еще нелепей могла показаться сцена зирителю, когда я упал на спину: опора за спиной исчезла.
Неожиданное изменение моего положения не было вызвано выстрелом или неожиданным ударом: просто открылась дверь, к которой я прижимался.
Кто-то за мной открыл задвижку и тем самым выбил опору.
Глава X
Улица Ласточек
Упав назад, я почувствовал, что ударился головой и плечами о чьи-то ноги. Они остановили мое падение, иначе я мог бы потерять сознание: пол был вымощен каменными плитами.
Я не стал терять времени на то, чтобы высвободиться; но человек, открывший дверь, переступил через меня и остановился на пороге.
Когда он проходил мимо меня, я увидел что-то блестящее. Это была сабля. Я видел в его руке ее рукоять.
Прежде всего я подумал, что он решил помешать мне отступить. Конечно, я решил, что это один из моих врагов. Мог ли я ожидать, что встречу в таком месте друга и защитника?
Впрочем, особого значения это не имело. Я считал, что уйти через дверь невозможно. Даже если успею ее закрыть, это не поможет.
Но тут мне пришло в голову соображение, о котором я раньше не подумал. А есть ли в доме задняя дверь? Или лестницы, ведущие на азотею (плоская крыша)?
Мои рассуждения были стремительны, как сама мысль; тем не менее они тут же утратили свое значение. Человек, открывший дверь, стоял спиной ко мне и лицом к улице. Крики толпы ворвались вместе со мной; несомненно, и сами нападавшие последовали бы за ними, если бы это им позволили.
Но они не заходили, как я видел. Тот, кто отрыл дверь самому нежеланному гостю, тем не менее намерен был соблюдать священные правила гостеприимства.
Он стоял между косяками двери, и я заметил, что лезвие он держит перед собой, приказывая не приближаться.
Приказ был отдан властным голосом и подкреплен длинным толедским клинком, чье лезвие смертоносно блестело в свете ламп. Оно вызвало у нападавших страх, и те замолчали. Последовал короткий промежуток тишины.
Его нарушил хозяин дома.
– Негодяи! –заговорил он тоном, каким обращаются к продчиненным. – В чем дело? Что вам нужно?
– Враг! Янки!
– Каррамбо ! Вероятно, это синонимы. Похоже, вы правы, – продолжал он, полуобернувшись и глядя на мой мундир. – Но зачем это вам? – продолжал он. – Какая польза нашей стране, если мы убьем беднягу?
Я почувствовал возмущение этими словами. А в говорившем узнал красивого молодого человека, который только что получил записку Мерседес Вилла-Сеньор!
Какая горькая ирония в том, что именно он стал моим защитником!
– Пусть подходят! – воскликнул я, в отчаянии от этой мысли. – Мне не нужна ваша защита, сэр! Но все равно спасибо! В моих руках жизнь по крайней мере двенадцати этих джентльменов. После этого они могут забрать мою. Отойдите в сторону и увидите, как я разбросаю этот трусливый сброд. В сторону, сэр!
Наверно, мой защитник решил, что я спятил.
– Каррамбо , сеньор! – ответил он, ни в малейшей степени не раздражаясь из-за моего неблагодарного ответа. – Вероятно, вы не отдаете себе отчет в том, какая опасность вам грозит. Достаточно мне сказать слово, и вы мертвец.
– Так скажите его, капитан! – крикнул кто-то в толпе. – Почему вы молчите? Янки вас оскорбил. Нужно наказать его хотя бы только за это!
– Муэра! Муэра эль американо!
Возбужденные этими криками, нападавшие приблизились к двери.
– Аль атрас, леперос (Назад, негодяи!)! – закричал мой защитник. –Первого же ступившего на мой порог – пусть он очень скромен – я проткну своей саблей, как кусок тасаджо (вяленое мясо). Вы здесь расхрабрились на Каллекито де лос Пайарос (Птичья улица)! Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из вас решился встретиться с врагом в Вера Крус или Сьерро Гордо!
– Вы ошибаетесь, капитан Морено! – ответил рослый смуглый мужчина, стоявший в первом ряду; я узнал в нем предводителя тех троих, что напали на меня. –Перед вами один из тех, с кем вы сражались в тех двух битвах, о которых упомянули. Он вышел из них не так, как вы, – пленником на честном слове!
– Капитан Карраско, если не ошибаюсь? – насмешливо ответил мой защитник. – Могу поверить, что это относится к вам. Вы уж точно не пленник. Успели убраться подальше до того, как стали брать в плен.
– Караджо! – закричал его смуглый противник, побледнев от гнева. – Вы смеете это сказать? Слышали, камарадос? Капитан Морено считает себя не только нашим судьей, но и защитником проклятых захватчиков! И мы должны подчиниться его приказам, мы, жители Пуэбло!
– Нет! Мы этого не потерпим! Муэрта эль американо ! С янки нужно покончить!
– Вам придется его брать, миновав мою саблю, – хладнокровно сказал Морено.
– И ствол моего пистолета, – добавил я, вставая рядом со своим великодушным хозяином. Я решил вместе с ним защищать вход в дом.
Неожиданное сопротивление изменило отношение Карраско и его трусливых товарищей. Хотя они продолжали кричать, но ясно было, что решительность их оставляет; вместо того чтобы нападать, они стояли на месте.
Они как будто знали характер моего защитника и его саблю; и это, несомненно, их сдерживало.
Но истинная причина их медлительности заключалась в моих шестизарядных пистолетах, которые я теперь держал в обеих руках. Мексиканцы совсем недавно познакомились с этим великолепным оружием – его впервые использовали в недавней кампании, – и его уничтожающая сила, в десятки раз преувеличенная слухами, внушала им, как и индейцам прерий, почти сверхъестественный страх.
Возможно, именно этому чувству я был обязан спасением. Как ни храбр мой защитник, как ни искусно мог он владеть своим толедским клинком, как ни быстро я бы сделал двенадцать выстрелов, какое все это могло иметь значение против разъяренной толпы, в которой уже не меньше ста человек и которая все увеличивается? Один из нас, может, и оба погибли бы, не устояв перед яростью толпы.
Может показаться странным разговор о чувстве в таком кризисе, в котором я оказался. Вы мне не поверите. Однако, клянусь честью, оно существовало. Я испытывал его и был в этом уверен, как никогда в жизни.
Вряд ли мне стоит говорить, что это за чувство. Чувство глубочайшей благодарности – вначале к Франсиско Морено, а потом к Богу – за то, что сотворил такого благородного человека!
Следующая мысль была результатом этого чувства. Нужно спасти того, кто рискует ради меня жизнью.
Я уже собрался попросить его отойти в сторону и предоставить меня моей судьбе. Какая польза в том, что мы оба умрем? Я искренне верил, что смерть рядом.
Но мне не удалось выполнить свое намерение, хотя не из-за страха. Причина, заставившая меня промолчать, была совершенно иной.
Мы стояли молча: защитники и нападающие, – и в этот момент ветерок донес звук, продливший молчание.
В этом звуке невозможно было усомниться. Каждый, кто хоть раз слышал, как по улице проходит конный отряд, сразу узнал бы его: продолжительный топот копыт, звяканье подгубных цепочек, стук ножен, когда они задевают за стремена.
Не только я, но и все остальные на улице Ласточек сразу узнали эти звуки.
– Ла гуардия! Ла патрилла американа ! (Стража! Американский патруль!) – послышались в толпе приглушенные восклицания.
В сердце моем вспыхнула радость, и я готов был броситься вперед, считая, что враги передо мной расступятся.
Но нет. Они стояли неподвижно, как стена, сохраняя полукруг у двери.
Решив не отступать, они тем не менее сохраняли молчание, по-прежнему грозя своими ножами и мачете.
Я понял их замысел. Патруль проходит по одной из главных улиц. Мексиканцы знали, что малейший шум привлечет его внимание к улице Ласточек.
Но если тишина продлится хоть десять секунд, они снова смогут возобновить нападение; и тогда я погиб.
Что делать? Выстрелить в толпу? Звук выстрела привлечет внимание патруля. Но когда он появится, вероятно, будет уже поздно. Солдатам только останется подобрать мое изуродованное тело и отнести в казарму.
Я не решался спровоцировать их нападение.
Нет ли другого способа предупредить моих соотечественников?
О Боже! Конский топот постепенно стихает! Не слышно больше скрипа упряжи и звона шпор, стремян или стальных сабель. Патруль миновал вход в нашу улицу. Еще десять секунд, и солдаты вообще ничего не услышат.
Ха! Какая счастливая мысль! Я вспомнил, что сегодня патрулирует моя собственная часть, конные стрелки. Во главе патруля должен быть мой первый сержант. Мы с ним договорились о своих особых сигналах, отличных от звуков горна. И благодаря улыбке фортуны у меня с собой есть средство подачи этих сигналов – обычный свисток, который не раз в ходе кампании выручал меня.
Через мгновение резкий свист разрезал тишину улицы; его должны были услышать в половине города Ангелов.
Если бы сам дьявол издал этот свист, он не смог бы сильней парализовать нападающих. Они стояли в изумлении, лишившись дара речи.
Но только мгновение. Потом, словно их охватила дикая паника, грабители и просто горожане бросились бежать.
И вот на их месте появились два десятка всадников, чьи темно-зеленые мундиры я с радостью узнал.
С криком я бросился им навстречу!
После короткого разговора я повернулся, чтобы поблагодарить своего защитника Франсиско Морено.
Но моя благодарность осталась невысказанной. Того, кто так мне помог, больше не было видно.
Дверь, у которой я так удачно упал, закрылась за моим великодушным защитником.
Глава XI
Красные шляпы
В течение месяца после описанного эпизода мы, солдаты армии завоевателей, вынуждены были оставаться почти в заключении в своих не слишком удобных и чистых казармах.
Мы предпочли бы конфисковать жилые дома; и было несколько десятков больших особняков, владельцы которых этого заслуживали.
Но это было невозможно. Рассеять армию по всему городу означало вызвать то самое восстание, которое мы хотели предотвратить.
Нашему дивизионному генералу хватило здравого смысла понять это; и он, вопреки ворчанию офицеров и солдат, настоял на том, чтобы приказ о пребывании в казармах строго соблюдался.
Меня особенно раздражала такая ситуация. У меня было слишком много времени для размышлений о своих неудачах. Активная жизнь могла бы развеять меня; но в казарме, где всегда видишь одни и те же лица и слышишь одни и те же разговоры, даже обычные рутинные дела начинают раздражать. Что с того, что мы в сердце враждебного города? Что мне до этого, если я страдаю от унижения?
Но я хотел выйти на улицы, только чтобы развеяться. Калле дель Обиспо утратила для меня свою привлекательность. А что касается посещения улицы Ласточек, должен с сожалением сказать, что уязвленное самолюбие оказалось сильнее чувства благодарности. Мне и туда не хотелось идти.
Прошел месяц, и положение изменилось. Мы снова могли свободно ходить по улицам Ла Пуэбло, ходить днем и ночью.
Перемена вызвана была прибытием трех или четырех свежих бригад американской армии; концентрировались силы для наступления на столицу.
Роли изменились, и враждебно настроенные побланос вынуждены были рассеяться – не из дружбы к нам, а из страха.
Была для этого и особая причина. Вместе с нашими войсками пришел отряд «техасских рейнджеров», наводивших страх на всех мексиканцев; а вместе с ними еще один отряд, которого враги боялись не меньше.
Больше всего жители Пуэбло опасались шайки настоящих разбойников, которых генерал Скотт по какой-то только ему известной причине включил в состав американской армии под названием «разведывательная группа». Название было дано по тому виду службы, который им отводился.
Командовал этой шайкой человек – он именовал себя «полковником» – по имени Домингес; бывший офицер армии Санта Анны, который много лет скрывался в горах вокруг Пероте, наводя ужас на путников, недостаточно богатых, чтобы нанять сильную охрану из правительственных «драгун».
Люди Домингеса были настоящими бандитами – сальтеадорами делькамино гранде (разбойниками с большой дороги); все верхом и вооруженные карабинами, пистолетами, копьями или длинными саблями!
Одевались они по-разному, но обычно в живописный костюм ранчеро, состоящий из джакета, кальцонерос (жакет, брюки) и шляпы с широкими полями; сапоги со шпорами, пояс, вышивка и кисточки.
На плечах у некоторых серапе ; у других великолепные манья .
Когда они к нам присоединились, их было сто двадцать человек под командой капитана и нескольких лейтенантов, наряду с обычным количеством сержантов и «кабос » (ефрейтор).
Они так походили на вражеских гвериллерос , что пришлось, чтобы наши люди не перестреляли их по ошибке, ввести какой-то отличительный знак.
Знак состоял из красной ленты, которой обвязывали сомбреро; свободные концы ленты свисали на плечо.
Этот знак естественно привел к названию. Наши солдаты прозвали этих разбойников «красными шляпами» и обычно сопровождали это название различными нелестными определениями.
Объявленные у себя на родине вне закона, присоединившиеся к захватчикам, «красные шляпы» вызывали ужас всюду, где показывались их не очень приветливые лица.
И особенно в Ла Пуэбло. Этот город – родина по крайней мере половины «красных шляп», и всем им грозили его тюрьмы!
Теперь они вернулись в родной город под защитой американского орла, и у «красных шляп» появилась отличная возможность свести старые счеты с алькальдами, тюремщиками и всеми остальными; и они не замедлили такой возможностью воспользоваться.
В результате побланос вскоре отказались от враждебных выступлений и радовались, если им позволяли мирно проходить по собственным улицам.
Я был одним из множества офицеров американской армии, которые испытывали отвращение от союза с сальтеадорами. Этот союз – исключительно идея нашего главнокомандующего, впоследствие известного как «герой» Бул-Рана (Сражение времен гражданской войны в США. – Прим. перев.).
Генерал гордился своими «стратегическими комбинациями» и одной из них считал прием в армию «разведывательной группы»; мы же считали это настоящим позором.
Это решение можно было еще оправдать необходимостью и тяжелым положением. Но ничего подобного не было. В стране, охваченной анархией, мы могли найти достаточно шпионов, не прибегая к услугам убийц и бандитов.
Нельзя отрицать, что Домингес со своими головорезами был нам полезен. Этим людям поневоле приходилось верно служить нам. Объявленные вне закона, презираемые из-за предательства, они пользовались всеобщей ненавистью; и если кого-нибудь из них заставали за пределами нашего расположения, несчастного ожидала верная смерть.
В нескольких стычках с гверильерос они сражались, как тигры, хорошо понимая, что если их захватят, им нечего ожидать пощады.
Они так свирепо исполняли «закон возмездия», что их пришлось сдерживать; больше им не позволяли действовать самим по себе. Когда требовалась их служба, она проходила под присмотром офицера драгун в сопровождении соответствующего отряда.
Но ужас, который они вызывали, сохранился до конца кампании; и вида «красных шляп», проходящих по улицам, было достаточно, чтобы вызвать страх у женщин и заставить детей с криками разбегаться по домам.
Нигде не испытывали к «красным шляпам»такого отвращения, как в Ла Пуэбло: отчасти из-за поразительного сходства их с большей частью населения, отчасти из-за старой вражды, а может, отчасти и из-за того, что мы позволяли им удовлетворять свои склонности.
У нас словно существовало молчаливое согласие предоставить свободу «красным шляпам» в отместку за вражду, проявленную к нам горожанами Пуэбло.
Впрочем, такое положение сохранялось недолго; со временем добрая старая англо-американская мораль победила, и «красных шляп» заставили вести себя лучше.
Глава XII
“Клин клином вышибают”
Теперь, когда на улицах можно было не опасаться насилия враждебной толпы или ночных убийц, мы снова получили возможность изучать «город Ангелов».
Это был прекрасный старинный город, с собором, который, согласно монашеской легенде, построили настоящие ангелы; с десятками капиллас (часовня) и паррокиас (церковный приход); с сотнями массивных каменных зданий и с тысячами домов поменьше.
Мы обнаружили целые заброшенные улицы; руины, поросшие вьюнком и сорняками, покрывавшими роскошным ковром рухнувшие стены.
Никаких иных доказательств не требовалось, чтобы понять, что Ла Пуэбло, и сейчас третий по размерам город Анахуака, когда-то был гораздо больше.
Я пытался отвлечься, бродя по улицам города; но была одна улица, на которой я никогда не появлялся, – Калле дель Обиспо.
Я сторонился этой улицы так, словно на ней чума, хотя знал, что там уна коса муй линда – самое красивое, что есть в Пуэбло.