Я почти поверил, что забыл Долорес Вилла-Сеньор или стал равнодушен к ее существованию. Какой самообман! Теперь я знал, что это не так.
Долгие тяжелые переходы; затянувшиеся осады; полученные в боях раны; даже кокетливость других глаз, таких же недобрых, как у нее, – ничто не изгнало ее из моего сердца и памяти. Она по-прежнему там.
Я видел перед собой ее лицо в печальной тени деревьев, видел так же ясно, как белокрылую сову.
Я не забыл ее. И в этот час понял, что никогда не забуду.
Торопясь ей на помощь, я в то же время чувствовал себя так, будто радуюсь ее несчастью: так погрязла моя душа в досаде и злости, так переполнилась жаждой мести!
И не рыцарские побуждения вели меня вверх по склону Икстисихуатла – только надежда унизить ее, ту, что унизила меня!
Меня оторвал от этих недостойных размышлений голос Сэма Брауна. Тот прошептал мне на ухо:
– Слышите, капитан?
– Что слышу?
– Музыку.
– Если вы называете крик ужасной совы…
Жест проводника заставил меня замолчать. Я видел, как он поднял руку, указывая пальцем вверх.
– Вы ничего там не слышите? – продолжал он. – Звенит гитара. Мексиканцы называют ее бандолиной. Слышите? Кто-то смеется! Слышите? Если я не утратил слух, это женский голос!
Последнее замечание привлекло мое внимание. Я прислушался: словно готов был услышать призыв жизни или смерти.
Да, звуки какого-то струнного инструмента, арфы или гитары, может быть, лютни. Голос – мужской голос. Потом несколько негромких металлических звуков, какие может издать только женское горло.
– Да, – машинально ответил я, – там музыка.
– Больше, капитан. Танцы.
Я снова прислушался.
И услышал шарканье ног о пол в такт музыке, пауза, затем смех или восклицание. Все звуки веселья.
– Звуки от хижины, – прошептал Сэм. – Они должны быть там. Что-то там происходит, слышите? Попойка! Черт побери, да это фанданго !
Его восклицание вызвали более громкие звуки. К гитаре присоединилась скрипка; в разговоре, который слышался в перерывах музыки, принимало участие несколько человек.
В этих звуках не было ничего буйного или распущенного: так могли вести себя гуляющие на пикнике; главное отличие заключалось в том, что это происходило ночью !
Не такие звуки я ожидал услышать на кутеже разбойников.
– Это они! – прошептал кучер дилижанса, лучший знаток разбойничьей музыки, чем я. – Те самые, кого мы ищем. Немного развлекаются. Капитан, мне кажется, девушки участвуют в веселье добровольно.
Я ответил на эти слова только про себя. И ответ мой был печальный и полный страха.
«Долорес Вила-Сеньор не заставили жестокие обстоятельства, она по своей воле участвует в веселье сальтеадоров!»
Все мысли о стратегии исчезли. Даже благоразумие на время оставило меня. Воспоминания о прошлом, мрачные воображаемые картины настоящего – все это сводило меня с ума.
Та, кому я отдал свою страсть, высокую и святую, игрушка главаря шайки. Больше того: игрушка распутная и добровольная!
– Вперед! – Я схватил проводника за руку. – К дому! Посмотрим, что все это значит. Вперед! Опасности нет. Я могу позвать своих людей, и они будут здесь через десять минут; если понадобится, мы сможем убежать к ним. Вперед! Вперед! Я должен своими глазами увидеть, насколько она пала!
Не вполне понимая причины, Сэм Браун увидел, что я намерен двигаться вперед; подчинившись приказу, он снова пошел первым.
Глава XXXII
Рай у позорного столба
Мы поднялись на еще одну террасу; и перед нами появился дом, массивное сооружение прямоугольной формы, одноэтажное, но с азотеей наверху, окруженной парапетом.
Дом стоял на небольшой платформе; сама платформа находилась у основания крутого подъема; в двух сторон от дома располагались два утеса, обрывисто уходившие в противоположном направлении, вниз.
У этих утесов находилась пристройка – конюшня; между ней и подъемом – огороженное пространство – кораль , или двор.
Дом фасадом был обращен к ровному пространству впереди; отсюда начинался спуск, похожий на скат бруствера крепостного вала.
Трудно найти лучшее место для защиты. Враг не может подойти с флангов; нападающие спереди должны миновать открытое пространство. Правда, можно подобраться с тыла, если спуститься с вершины сьерры.
Но сейчас дома не строят с мыслями о защите. Это возможно на границе с индейцами; но в Мексиканской долине, мирной со времен Монтесумы, никаких стычек не было. Очевидно, дом сооружен не во времена революций. Он гораздо древнее.
Трудно понять, почему в таком месте сооружено подобное здание. Это не сельскохозяйственная ферма: вокруг нет пригодной к обработке земли. Это не хасиенада де ганадос (скотоводческое хозяйство): на поросших соснами склонах нет пастбищ.
Может, дом построили монахи? Возможно, какой-нибудь эксцентричний отшельник, который хотел уйти от цивилизации, чтобы она его не тревожила?
Но все эти мысли можно отложить на потом; сейчас же я принялся внимательно знакомиться с топографией места.
Мы неслышно приближались. Я увидел темную каменную стену с еще более темным пятном, указывающим на вход; по обе стороны от входа большие окна, из которых льется поток света.
Перед домом располагается нечто вроде заброшенного сада, заросшего сорняками и кустарником.
Мы старались держаться кустарников и избегали двух желтых полос, отходящих от окон. Оба окна не застеклены; как во всех мексиканских домах, они забраны прочными железными решетками.
Ни ставень, ни занавесок; ничто не загораживает свет и не мешает заглянуть внутрь.
Через несколько секунд, проведенных на лужайке, мы сумели расположиться так, что нам было хорошо видно.
Внутри мы увидели стол, уставленный принадлежностями для пира. Стол грубо сколоченный; стулья вокруг него такой же работы. Такие же грубые тарелки, блюда и стаканы на столе; впрочем, среди них мы заметили и несколько дорогих.
Обычные глиняные ольяс (котелки) и вырезанные из дерева чашки стояли рядом с серебряными кубками и бутылками, чьи тонкие горлышки свидетельствовали о кларете или шампанском!
Большие восковые свечи, похожие на церковные, посажены в канделябры из кактуса или просто в щели на деревянном столе.
На столе стояла только выпивка; впрочем, из косины (кухни) доносился запах готовых блюд; несколько смуглых, одетых в кожу «мучачос» ходили взад и вперед, готовя ужин.
Очевидно, окна находятся в разных помещениях; то, что напротив нас, от сала де комида , или столовой.
Но мне больше хотелось заглянуть в окно сала гранде , или гостиной.
Не для того чтобы послушать музыку или увидеть танцы. И то и другое уже какое-то время прекратились. Вместо них мы слишали лишь один голос – голос мужской, звучал он размеренно и торжественно!
Потребуется немало усидий, чтобы оказаться в положении, которое позволяло бы заглянуть во второе окно. Но дело того стоило.
Судя по приготовлениям к грандиозному ужину, в гостиной должно присутствовать много людей. Будут ли они такими же разнородными, как посуда?
Пока мы не могли сказать. Между двумя окнами находилась полуразрушенная груда камней; должно быть, когда-то здесь располагалось крыльцо. Из-за этой груды мы не могли заглянуть в окно.
Мы стояли за кустами рододендронов, росших у окна столовой. Перед окном гостиной рододендронов не было; там росло огромное алоэ – мексиканская магья . Если мы доберемся до нее, ее широкие листья скроют нас и мы окажемся в отличном месте для наблюдений.
Вопрос в том, как туда добраться незаметно. Пространство между рододендронами и «деревом пульке» ровное, поросшее травой, без единого дерева или куста. На него падают две полоски света, постепенно расширяясь и смешиваясь по мере удаления от окон.
Мы не очень боялись, что нас заметят из сала гранде . Увлеченные своими развлечениями, эти люди не станут выглядывать в окно.
Но сидя за кустами, мы заметили, что большие ворота открыты; и в слабом свете видны были слуги, ходившие взад и вперед, как призраки, занятые приготовлением какого-то адского пира!
Они могут нас заметить.
На такой риск мы не могли пойти. Слишком он велик. Если нас обнаружат, вряд ли нам удастся уйти.
Остается только один выход: отползти назад, на лужайку, пересечь ее в том месте, где свет совсем ослабевает, а потом вернуться вдоль края противоположного утеса. Какая жалость, что мы сразу не воспользовались этим маршрутом!
Мне ужасно не хотелось терять время, но ничего не поделаешь. Если попытаемся сберечь время и пойдем прямо, можем потерять жизнь или во всяком случае привести экспедицию к неудаче.
Еще десять минут, и мы стояли за магьей .
Раздвинув мясистые листья и пробравшись за них, мы оказались в удобном месте для наблюдений.
Как я уже сказал, музыка к этому времени прекратилась; смолкли разговоры и смех. Все это произошло, когда мы еще были за рододендронами.
Вначале мы предположили, что общество в сала гранде пригласили к столу и мы всех увидим в сала де комида .
И хотя мы видели, что приготовления к ужину еще не окончены, могли бы остаться на месте и подождать появления гостей – если бы не звуки, доносившиеся из другого помещения.
Звуки веселья, неожиданно прекратившиеся, сменились одним голосом. Это был мужчина, говоривший медленно и размеренно, словно обращаясь к аудитории.
Перебираясь на новое место, мы все время слышали этот голос; и когда оказались в укрытии под «деревом пульке», снова услышали эту речь.
Первый же взгляд все объяснил: почему прекратилась музыка, почему присутствующие сдерживают смех.
В зале шла церемония, которая при других обстоятельствах могла бы быть названной торжественной. Это была церемония бракосочетания!
Священник в серой сутане, свидетельствовавшей о его принадлежности к францисканцам, стоял посредине. Я называю его первым, потому что он прежде всего бросился в глаза.
В руке он держал книгу; и читал по ней обряд бракосочетания по правилам католической церкви.
Но взгляд мой упал на него лишь на секунду. И принялся отыскивать невесту и жениха.
Слегка переместившись, я ясно увидел лицо жениха. Представьте себе мое изумление, когда я узнал Франсиско Морено!
Изумление не усилилось, когда я увидел невесту. Предчувствие, печальное, почти удушающее, готовило меня к виду Долорес Вилла-Сеньор. Это было она!
Лица ее я не видел. Она стояла спиной к окну. К тому же белый шарф, свисавший с головы до пояса, мешал увидеть ее лицо сбоку.
Но не могло быть сомнений в том, что это Долорес. Невозможно не узнать эту великолепную фигуру, даже видимую не полностью. Это она стоит перед алтарем!
Широкое пространство отделяло невесту от жениха. Я не видел, кто или что между ними. Это показалось мне немного странным; но я решил, что, возможно, таков местный обычай.
За женихом видны были другие фигуры, все мужчины и в костюмах, соответствующих их занятию. Это бандиты. Только Франсиско отличался от них одежой. Он был в великолепном костюме. Но ведь он их главарь!
Я в болью вспомнил некоторые его слова, когда мы разговаривали в городе Ангелов. Как мягко осуждал он Карраско, каким терпимым казался к его злодеяниям! Отношение к бывшему капитану армии Санта Анны как к сопернику, а не как к грабителю и разбойнику!
Увиденное сейчас все объяснило. Дон Эусебио говорил только предположительно, считая, что Франсиско может быть бандитом. Если бы он знал всю правду об искателе руки его дочери, его можно было бы простить за желание запрятать ее в монастыре.
Невеста шла под венец по своему желанию, в этом невозможно было усомниться. Я вспомнил, что рассказал мне кучер: как девушка легко убегала в лес. Теперешнее поведение невесты объясняет и это. Мне показалось, что даже в этот торжественный час она весела. Лица ее я по-прежнему не видел, но голову она держала свободно и небрежно, и шарф, падавший с головы, слегка дрожал, Как это не похоже на печальную поникшую позу, которая свидетельствует о принуждении! Напротив, она казалась довольной и дрожала от радости!
Тщетно было бы стараться описать мои чувства. На какое-то время статуя, установленная в кустах, не могла бы быть более неподвижной, чем я. Я застыл среди листьев алоэ и не отрываясь смотрел на церемонию. Мне начинало казаться, что я вижу сон!
Но нет! Вот невеста и жених; вот священник, монотонно читающий по книге!
Я услышал обещание «любить, беречь и почитать» и ответное обещание «любить, почитать и повиноваться» – все в соответствии с формулами католической церкви.
О, это не сон, это дьявольская, разрывающая сердце реальность!
Женщина, которая завладела моим сердцем, которую я шесть месяцев старался забыть, стоит передо мной, окруженная шайкой разбойников, стоит не как пленница, а как невеста главаря. Она добровольно согласилась на такую жертву!
Отра коса де Мексико (таковы мексиканские нравы!)!
Глава XXXIII
Грубое вмешательство
Отра коса де Мексико!
Еще одно необычное воспоминание о Мексике; если не самое непостижимое, то самое болезненное, потому что касается меня лично. Самое черное и горькое воспоминание!
Слова не в силах передать мое состояние, когда я стоял, рассматривая собравшихся в доме. Я не мог пошевелиться: ни двинуться вперед, ни уйти. Я едва мог дышать. Седце мое словно сжалось под огромной тяжестью, которая больше никогда с него не спадет. Я чувствовал себя совершенно несчастным.
Меня может понять только тот, кто прошел через такое же испытание. Тот, кто полюбил какую-нибудь высокородную красавицу, может испытать раздражение, видя, что его чувства остаются безответными. Раздражение усилится, если он узнает, что желанную награду получил другой. Но у такого влюбленного все же будет утешение, хотя и слабое: предпочтение оказано достойному сопернику; просто тому больше повезло.
Но когда ситуация противоположна, когда соперник недостойный – морально или социально, – тогда испытываешь жесточайшее унижение.
Такое унижение довелось мне испытать.
Я обладал огромными преимуществами; на моей стороне превосходство, умственное и физическое; на моей стороне храбрость, талант, сила, энергичность; у меня достойное положение; у меня прочная репутация, которая улучшается с каждым днем; и вот, несмотря на все это, я отвергнут, и мне предпочли другого!
И кого же? Бандолеро ! Грабителя!
Больше всего меня поразило то, что мне предпочли такого недостойного соперника!
Я стоял, как вставший на мель корабль, и огромные волны перекатывались через меня. Волны страсти разрывали мне грудь, черные, как прибой бурного океана.
Зрелище, вызвавшее мой гнев, в то же время удержало на месте. Я не делал ни шага – ни вперед, ни назад. Меня парализовала страсть; надеюсь, больше никогда я не испытаю подобного. Мир казался мне полным горя!
Какое-то время я не способен был рассуждать. У меня остались только инстинкты, горькие и злые; временами я отчаивался, потом пытался принять решение.
Но немного погодя победили более благородные соображения. Моя судьба решена; но не судьба Долорес Вилла-Сеньор; а эта судьба кажется темной и страшной. Возможно ли спасти ее?
Я не слышал слов, с которыми надевают кольцо: «Этим кольцом венчаю тебя». Сверкающий символ еще не на ее пальце.
Еще есть время прервать церемонию. Одно дуновение в серебряный свисток у меня на груди остановит ее; и прежде чем ее возобновят, все будет окружено зелеными мундирами.
Не мысль об опасности удержала меня от сигнала. Я был слишком несчастен, чтобы испытывать страх; слишком безрассуден, чтобы думать о последствиях для себя. Я готов был броситься вперед и вызвать всех на бой до смерти!
Меня остановила не осторожность и не страх; гораздо более низменный инстинкт – мысль о мести.
Долорес сама выбрала свою судьбу. Как они ни мрачна, не мне ей препятствовать. Она не поблагодарит меня, если я ее спасу. Слаще будет мое торжество, когда человек, избранный ею в мужья, окажется в моей власти – презренным пленником у моих ног.
Таковы были мои невеликодушные рассуждения.
– Пусть церемония продолжается! – прошептал я проводнику. – Она будет обвенчана – и овдовеет!
За всю жизнь я не был так жесток, так жаждал мести. Все остатки рыцарских чувств покинули меня.
Невозмутимый янки ничего не ответил. Сцена внутри, казалось, поглотила его, как и меня. Но его истолкование сцены было совершенно иным. Он не знал того, что знал я, не подозревал о моих мотивах.
Мы оставались за магьей и ждали окончания церемонии.
Увидели, как в пальцах жениха сверкнуло кольцо. Но оно не дошло до руки невесты. До этого произошла перемена, быстрая, как в пантомиме, ужасная, как приход тропического урагана, переход от жизни к смерти!
Мимо того места, где мы затаились, промелькнула цепочка темных фигур. Это были люди, но двигались они так бесшумно, такими причудливыми казались их движения в тусклом свете, что их вполне можно было принять за призраков!
Но это не могли быть призраки. Один или два из них коснулись, проходя, стеблей растений, и те упруго отогнулись. Это люди из плоти и крови, но наделенные духом дьявола, что они и доказали в следующее мгновение.
Мы видели, как они стремительно приблизились к входу, несколько человек рассыпались вдоль фасада и встали под окнами.
Мы видели блеск оружия. Видели, как через прутья решеток просунулись копья и мачете. Слышали щелканье карабинов и грубый приказ сдаваться, а влед за ним угрозу убийства!
Последовала короткая схватка в доме и во дворе; слуги, падавшие на камни, стонали.
В оба помещения нападающие ворвались одновременно. Темные фигуры замелькали в столовой; но в другой комнате они были еще темней.
Смятенные перемещения, беганье – не как в каледоскопе, а беспорядочно. Женские вопли, крики мужчин, угрозы и проклятия, а за ними пистолетные выстрелы; и, что делало сумятицу еще более адской, взрывы дьявольского хохота.
Продолжалось все это совсем недолго; так недолго, что я с трудом поверил, что все кончилось.
Почти одновременно погасли огни в обеих комнатах; но невозможно было сказать, произошло это случайно или намеренно.
Что происходило потом, мы узнавали только по звукам или в редких вспышках выстрелов.
Хотя все время слышались возгласы и проклятия с обеих сторон, мы не могли понять, что происходит.
Не нашли мы и объяснения последующему. Могли только заключить,что схватка прекратилась; ее сменил топот на мощенном камнем патио , постепенно удаляющийся; мы услышали звуки подъема по поросшему соснами склону, который круто поднимался над домом.
Звуки, поднимаясь, слабели; нконец они стали неотличимы от вздохов мексиканской совы, шума водопада внизу и вздохов горного ветра среди сосновых ветвей.
Глава XXXIV
Падре Корнага
Изумленные, мы с моим спутником продолжали молчать и оставались неподвижными под листьями магьи.
Понимай я истинное значение происшедшего, я действовал бы быстрей и в десять раз энергичней.
А так я словно медленно приходил в себя, расставаясь с оцепенелостью; как будто все не мог проснуться и вырваться из кошмара!
– Что все это значит? – спросил я у кучера, оставаясь на месте.
– Не знаю, капитан. Похоже, одна банда напала на другую и отобрала добычу. Победители благополучно ушли и прихватили с собой женщин! Поднялись по склону по ту сторону хижины. Я как будто еще слышу, как они поднимаются в гору. Там есть тропа, хотя подниматься по ней нелегко. Думаю, они пошли по ней и повели девушек. А девушки не кричат, потому что им заткнули рот или топадо .
– Топадо?
– Да, это когда закутывают все лицо. Тогда не видишь, куда тебя ведут. Так поступают, когда похищают женщин.
Какое мне дело до этого? Какая разница, станет ли Долорес Вилла-Сеньор женой одного разбойника или любовницей другого? К чему мне об этом думать? Она никогда не сможет быть моей!
Я вышел из-под листьев, вышел неторопливо: у меня не было оснований торопиться. В сердце у меня была холодная боль; и черствое равнодушие к судьбе той, что вызвала эту боль. Она может идти выше – к вершине горы, которую выбрала для своего брака.
Это Икстисихуатл, на склоне которого мы стояли. В звездном свете отчетливо видна была Белая Сестра, безупречная в своей чистоте. Как это отлично от платья Долорес!
– Пусть идет! – рассуждал я. – Она сама постелила себе: теперь пусть ложится в постель!
***
Не думая о преследовании, о том, чтобы спасти ее, я поднес к губам свисток и дал сигнал своим людям.
Меньше чем через пять минут меня окружили «конные стрелки»; взошла луна, и стало видно их зеленые мундиры; появились они неожиданно и мгновенно.
Услышав звуки выстрелов и другие признаки схватки, они решили подниматься по склону. Отсюда быстрота их появления.
Отобрав с полдюжины солдат, я с ними направился прямо к входу в дом. Вошли мы без сопротивления. Пришлось ощупью находить дорогу.
Внутри было темно; впрочем, мы слышали, что здесь кто-то еще есть: из соседнего помещения доносились стоны.
Зажгли свет, и мы принялись осматривать дом. В столовой никого не было. Все готово к банкету, но некому пировать!
Мы прошли в сала гранде , откуда доносились жалобные стоны.
Сцена недавнего веселья превратилась в обитель смерти!
На полу лежали два человека. Одного можно было принять за спящего: он лежал неподвижно. Но красный ручеек, вытекавший из-под него и кончавшийся лужей крови на плитках пола, свидетельствовал, что это сон смерти.
Второй, тоже окруженный лужей крови, еще жил и шевелился. Именно он стонал.
Наклонившись, я узнал в нем Франсиско Морено. Его красивое лицо было искажено. Мне показалось, что это гримаса смерти.
Бесполезно было просить у него объяснений. Я видел, что он не узнает меня!
В этот момент у меня появилась недостойная мысль. Соперник устранен. Франсиско Морено больше мне не мешает!
Но какое это имеет значение? Освобождение пришло слишком поздно!
– Эй, а это что такое?! – воскликнул один из солдат, тыча ружьем под столом во что-то похожее на груду серых тряпок. – Клянусь Господом, монах!
– Вы правы, кабаллеро, – ответил голос из этой груды. При ближайшем рассмотрении груда превратилась во францисканского священника.
– Я монах – к вашим услугам, кабалльерос. Сангре де Кристо (Кровь Христова!)! Я остался жив чудом! О, сеньоры, я вижу, вы хомбрес буэнос (добрые люди), и ладронес (разбойники) убежали при вашем появлении. Скажите, что они ушли и что мне можно больше не бояться!
– Двое не ушли далеко, – ответил кучер. – Вот они лежат, прямо перед вами, падре Корнага.
– А, вы меня знаете, добрый сэр? Сантиссима , да это кучер нашего дилижанса, достойный дон Сэмюэль Бруно! Что! Это разбойники? Пор Диос , нет! Это джентльмены!
– Странные джентльмены, мне кажется.
– Я говорю правду, сеньор дон Самуэль. Кабаллерос, хомбрес хонестос (честные люди), оба этих несчастных молодых человека. Айе де ми ! – добавил монах, склоняясь к одному из лежащих. – Это сын нашего судьи. У многих разбойников я принимал исповедь после приговора, вынесенного его достопочтенным отцом. А это, – продолжал он, поворачиваясь к Франсиско, – ах, сеньоры, это сам жених – асесинадо (убитый) – в присутствии невесты и под священной сенью алтаря, который должен был бы защитить его. ПобреДолорес! Побре Долорес! (Бедная Долорес!)
– Так зовут леди. Но как она оказалась здесь? Вы говорите, что эти люди не грабители. Но кто они?
О, сеньор капитан! Я виду, вы здесь старший. Это очень странная история. Рассказать?
– Пожалуйста. Я здесь, чтобы захватить шайку разбойников или убить их, если понадобится. Мне нужно только знать, кто преступники, а что честные люди. Мне кажется, между ними нет особой разницы.
– О кабаллеро, почему вы так говорите? Неужели вы принимаете достойного капитана Морено за сальтеадора ? Молодой человек, который десять минут назад стоял перед алтарем с одной из прекраснейших христианских леди, с дочерью дона Эусебио…
– Вилла-Сеньор. Это я знаю. Но как это все произошло? Почему церемония совершается здесь? Почему не в отцовском доме?
– Вы поражаете меня, сеньор! Откуда вы знаете…
– Неважно. Прошу вас, расскажите – приказываю вам, – почему этот брак – как я вижу, прерванный – совершался здесь, в горах?
– Сеньор капитан, я вам все расскажу. Увы! Теперь нет причин держать наш план в тайне.
– План! Был план?
– Си, сеньор! Его придумали сами молодые люди. Дон Эусебио был против их соединения – настолько, что повез свою дочь в монастырь, чтобы помешать этому браку. В монастырь Ла Консепсьон, капитан. Вы чужестранец: могу вас заверить, что это самый модный из наших женских монастырей. Бедная Долорес! Неужели можно ее судить за то, что она попыталась избежать такой участи? Даже я, священник, не скажу, что это плохо. Только подумать, что такое прекрасное создание будет навсегда заперто в келье!
– Признаюсь, что амантес (влюбленные) посвятили меня в свои планы; я даже помогал им исполнить план, который, увы! оказался неисполненным. Гораздо хуже: он принес гибель всем, кто в нем участвовал!
– Так что это за план? – нетерпеливо спросил я, не разделяя сожалений священника.
– Сеньор, дело вот в чем. Храбрый юноша, которого вы видите здесь – увы! боюсь, он стал жертвой своей храбрости – вместе с полудюжиной друзей, переодетых в сальтеадоров, должен был остановить дилижанс и захватить сеньориту Долорес и сопровождавшую ее сестру; еще одну девушку, такую же прекрасную – некоторые говорят, более прекрасную, чем она; и со всем уважением к доброй Долорес я с этими людьми согласен