– А! Мисси Бланш, я догадываюсь, о ком вы говорите. Тот молодой джентльмен, который спас вас на пароходе. Это правда. Он храбрый и галантный офицер – Сэбби так говорит.
– Но он республиканец!
– Ну, может быть. Говорят так. Но он не из американских республиканцев и не из французских. Я слышала, ваш папа говорил, что он из Англии.
– Из Ирландии.
– Ну, мисси Бланш, это одно и то же. Он не похож на ирландцев в Вест-Индии. Я их много видела на Барбадосе.
– Ты говоришь об ирландских рабочих, которые выполняют тяжелую работу. Капитан Мейнард – так его зовут, Сэбби, – джентльмен. Конечно, это большая разница.
– Конечно. Очень большая. Он нисколько на них не похож. Но, мисси Бланш, где он сейчас? Странно, что мы ничего о нем не слышали. Думаете, он вернулся в американские Штаты?
Вопрос затронул струну в сердце молодой девушки, и оно болезненно заныло. Этот самый вопрос она задает себе уже больше двенадцати месяцев, повторяет его ежедневно. И ответить на него не может, как не может мулатка.
– Не знаю, Сэбби.
Она говорит это спокойно, но проницательная служанка видит, что это спокойствие напускное.
– Очень странно, что он не пришел в гости к вашему отцу в большой дом в Семи Дубах. Я видела: губернатор дал ему карточку, и слышала, что молодой джентльмен обещал. Интересно, что ему помешало?
Бланш тоже было интересно, хотя она не говорила об этом. Много часов думала она, что могло бы помешать ему выполнить обещание. Она рада была бы увидеть его снова; поблагодарить еще раз, не так торопливо, за тот случай, когда он спас ей жизнь.
Ей сказали, что он намерен принять участие в революции. Но она знала, что революция кончилась; и теперь он не может быть ею занят. Должно быть, остался в Ирландии или в Англии. Но почему же он не приехал в Кент, в Семь Дубов? Ведь это всего час езды от Лондона!
Может быть, среди своих волнующих занятий, политических и военных, он забыл о ребенке, которого спас от гибели? Возможно, это всего лишь рядовой эпизод в его полной приключений жизни, недостойный того, чтобы его запоминать?
Но она его помнила; помнила с глубоким чувством признательности и долга – с чувством романтической благодарности, которое становилось все сильнее по мере того, как она оказывалась способной оценить его незаинтересованность.
Возможно, она была тем более благодарна, что благодетель не явился за получением награды. Она была достаточно взрослой, чтобы сознавать богатство и влиятельность своего отца. Простой авнатюрист ухватился бы за возможность воспользоваться этим. Капитан Мейнард не может быть простым авантюристом.
Ей доставляло удовольствие думать о том, что он джентльмен; но она печалилась, представляя себе, что никогда больше не увидит его.
Часто эти противоречивые мысли мелькали в сознании красивой девочки. И в тот момент они пришли к ней, когда она смотрела на Тюильри, не обращая внимания на происходящее внизу.
Думала она о прошлом, о сцене по ту сторону Атлантики, о многих мелких эпизодах на борту «кунарда»; и особенно о том случае, когда она повисла на веревке над гневными волнами и почувствовала, как ее охватывают сильные руки и уносят от их гнева. Из задумчивости ее вывел возглас служанки, которая с необычным возбуждением говорила:
– Смотрите! Смотрите туда, мисси Бланш! Арабы ведут пленника! Смотрите, они тащат его прямо под окнами! Бедняга! Что он сделал?
Бланш Вернон наклонилась с балкона и посмотрела на улицу внизу. Взгляд ее остановился на группе, на которую указывала Сабина.
Полдюжины зуавов с громкими возгласами и возбужденным жестами вели мужчину. Он был в гражданской одежде; стиль ее свидетельствовал, что это джентльмен, хотя она была в бесопрядке.
– Какой-нибудь политический противник, – подумала дочь дипломата, не очень разбирающаяся в современных событиях.
Но эта догадка тут же забылась: несмотря на беспорядок в одежде и унизительное положение этого человека девочка узнала в нем своего спасителя – именно он только что занимал ее мысли!
И он тоже увидел ее! Он высоко поднимал голову, глядя в небо, и увидел темнокожую женщину в белом тюрбане на голове и рядом с ней девушку, сверкающую, как девственное солнце.
Но у него не было времени поздороваться с ней. И никакой возможности, потому что руки его были в оковах!
Через мгновение он оказался под балконом лицом к болтающим обезьянам, которые тащили его.
Но он услышал голос у себя над головой, мягкий сладкий голос, перекрывший крики и проклятия:
– Я приду к вам! Приду!
Глава XXXV
К тюрьме
– Я приду к вам! Приду!
Верная своему обещанию, Бланш Вернон вернулась к себе в комнату; торопливо схватив плащ и шляпу, она направилась к лестнице.
– Вы с ума сошли, мисса! – кричала мулатка, вставая в дверях с намерением помешать ей. – Что скажет ваш отец? Там снаружи опасно. Ради любви дорогого Иисуса, мисси Бланш, не думайте выходить на улицы!
– Опасности нет. Даже если есть, мне все равно. Уйди с дороги, Сэбби, или я опоздаю! Уйди, говорю тебе!
– О, масса Фримен! – обратилась Сабина к слуге, который, услышав возбужденный диалог, вышел из прихожей. – Вы видите, что собирается делать ваша молодая хозяйка?
– В чем дело, мисс Бланш?
– Ни в чем, Фримен: Сабина поднимает шум из-за пустяка. Я только хочу найти папу. Кто-нибудь из вас собирается помешать мне?
Эти слова были произнесены тоном, который слуги английской аристократии привыкли уважать; и Бланш Вернон, хоть еще и ребенок, привыкла к их повиновению.
Прежде чем Фримен смог ответить, она вышла из комнаты и начала спускаться по лестнице.
Сабина бросилась за ней. Она больше не пыталась ей помешать – хотела только сопровождать хозяйку. Шляпка Сабине не нужна. Белый тюрбан был ее постоянным головным убором – и в доме и вне его.
Фримен, сватив шляпу, последовал за ними.
Выйдя на улицу, девушка ни на мгновение не остановилась: она сразу повернула в том направлении, куда увели пленника.
По-прежнему группами проходили отряды, возбужденно шли горожане, то в одну сторону, то в другую. По широкой мостовой и в саду Тюильри скакали драгуны; во дворе Тюильри за железной изгородью было полно людей в мундирах.
Слышались громкие возгласы, раскатистый бой барабанов и резкие звуки труб.
Дальше, в направлении бульваров, раздавался постоянный треск; девушка знала, что это мушкетный огонь, который смешивается с гулом канонады.
Она не знала, что все это означает. На улицах Парижа и вокруг Тюильри всегда много солдат. Марширующие отряды, бой барабанов, звуки труб и стрельба – здесь повседневное событие; ибо почти ежедневно происходят парады и военные упражнения.
Сегодня только солдаты кажутся более возбужденными, они более грубо ведут себя по отношению к прохожим, а те с испуганным видом быстро уходят. Несколько человек бегут словно в поисках убежища. Девушка заметила это, но не обратила внимания. Она быстро шла вперед, Сабина рядом, Фримен несколько позади.
Бланш разглядывала тротуары, как будто кого-то искала. Она рассматривала толпу в поисках ярких мундиров зуавов.
Наконец она издала восклицание, свидетельствовавшее, что наконец нашла. В ста ярдах впереди видна была группа в восточных костюмах. В середине шел человек в гражданском, явно пленник. Это был тот, кто заставил ее пуститься в такое опасное путешествие.
Неожиданно группа свернула с улицы и провела пленника в ворота, которые охранялись часовыми и были окружены множеством солдат, тоже зуавов.
– Мсье! – Бланш остановилась перед воротами и обратилась к одному из солдат. – Почему этого джентльмена арестовали?
Она говорила по-французски, и солдат без труда ее понял.
– Хо-хо! – насмешливо ответил он, шутливо отдав честь и наклонившись так, что его волосатое лицо едва не коснулось ее розовых щек. – Моя красивая белая голубка с золотыми волосами, о каком джентльмене вы спрашиваете?
– О том, которого провели сюда.
И она указала на закрытые ворота.
– Parbleu! Малышка, такого описания недостаточно.За последние полчаса сюда их провели два десятка – и все джентльмены, я думаю. По крайней мере леди среди них не было.
– Я спрашиваю о самом последнем. С тех пор никого не было.
– О последнем? О последнем. Сейчас подумаю. Наверно, его взяли по той же причине, что и остальных.
– А какая это причина, мсье?
– Par dieu! (Клянусь богом, фр. – Прим. перев.) Не могу сказать, мое солнышко! А почему он вас так интересует? Вы ведь не его сестра? Нет, вижу, что нет, – продолжал солдат, посмотрев на Сабину и Фримена и став несколько почтительней при виде слуги в ливрее. – Вы, должно быть, англичанка?
– Да.
– Если немного подождете, – сказал зуав, – я зайду туда и спрошу.
– Пожалуйста, мсье!
Отойдя немного в сторону – Сабина и Фримен защищали ее от толчков, – Бланш ждала возвращения солдата.
Как и обещал, он скоро вернулся; но никакой информации не сообщил.
Мог только сказать, что «молодого человека арестовали за какое-то политическое преступление. Он помешал солдатам исполнять их долг».
– Может быть, мсье был слишком неосторожен, – добавил солдат шепотом. – Наверно, кричал «Vive l’Republique!», а пароль сегодня «Vive l’Empereur!» Он тоже как будто англичанин. Ваш родственник, мадмуазель?
– О, нет! – ответила девушка, торопливо отворачиваясь и даже не сказав «мерси» человеку, который помог ей.
– Пошли, Сабина, нужно возвращаться домой. А вы, Фримен, бегите в английское посольство! Если не найдете там папу, отправляйтесь искать его. Ищите по всему Парижу, если понадобится. Скажите, что он нужен, что я его жду. Приведите его с собой. Дорогой Фримен, пообещайте, что вы не станете терять ни минуты. Это тот самый джентльмен, который спас мне жизнь в Ливерпуле! Вы ведь помните это. Если в этом ужасном городе что-нибудь с ним случится… Идите быстрей! Возьмите это! Вам может понадобиться экипаж. Скажите папе… скажите лорду С. .. Вы знаете, что сказать. Быстрей! Быстрей!
И половины монет, которые перешли в его руку, хватило бы, чтобы поторопить слугу; не возражая, он заторопился в направлении английского посольства.
А его молодая хозяйка вернулась домой – ожидать прихода отца.
Глава XXXVI
В посольство
– Корнелия? Ты идешь со мной?
Это спросила Джули у кузины после возвращения в отель Лувр. Они были одни в своей комнате, все еще в шалях и шляпках, как зашли после прогулки.
Миссис Гирдвуд разговаривала с джентльмена в приемной внизу.
– Куда? – спросила Корнелия.
– Куда? Я удивлена тем, что ты спрашиваешь! Конечно, за ним !
– Дорогая Джули! Я понимаю, о чем ты говоришь. Я сама об этом думала. Но что скажет тетя, если мы уйдем? На улицах опасно. Мне кажется, солдаты стреляют в население, я в этом уверена! Ты ведь слышишь стрельбу? И пушечные залпы? Похоже на пушки!
– Не будь трусихой, кузина! Помнишь, как громко ревели волны у утеса в Ньюпорте? А его это остановило, когда нам грозила опасность? Может, мы сумеем спасти его жизнь!
– Джули! Я тебя не держу! И я готова идти с тобой, если мы можем что-нибудь для него сделать. Что ты предлагаешь?
– Прежде всего нужно узнать, куда его увели. Скоро я это узнаю. Ты видела, что я говорила с рассыльным?
– Видела. Ты что-то сунула ему в руку.
– Пятифранковую монету. Я попросила его идти за зуавами и посмотреть, куда они отведут пленника. И пообещала вдвое больше, когда он вернется с сообщением. Я уверена, что он скоро будет здесь.
– А что тогда, Джули? Что мы сможем сделать?
– Мы сами ничего. Я не больше тебя знаю, почему у капитана Мейнарда неприятности с французскими солдатами. Несомненно, это связано с его республиканскими убеждениями. Мы слышали об этом; и да благословит его Господь за эту веру!
– Дорогая Джули! Я вполне разделяю твои чувства!
– Но неважно, что он сделал. Наш долг помочь ему.
– Я это знаю, кузина. Я спрашиваю только, что мы сможем сделать.
– Посмотрим. У нас здесь есть посол. Не тот человек, что нам нужен: несчастье Америки, что представителем к европейскому правительству посылают человека, который не способен представлять наш народ. Как раз напротив. Третьеразрядный ум и привычка к высшему свету – словно только это нужно, чтобы быть принятым при королевских дворах. Как будто Американская Республика нуждается еще в какой-то поддержке и дипломатии, чтобы быть принятой! Корнелия, мы теряем время! Человеку, которому мы обе обязаны жизнью, может быть, в этот момент грозит опасность потерять собственную жизнь! Кто знает, за что его арестовали? Наш долг узнать это.
– Ты расскажешь тетушке?
– Нет. Она, конечно, будет возражать. Даже постарается удержать нас. Спустимся по лестнице незаметно и выйдем, ничего ей не сказав. Мы будем отсуствовать недолго. Она вообще ничего не узнает, когда мы вернемся.
– Но куда ты собираешься идти, Джули?
– Сначала выйдем в фойе отеля. Там подождем рассыльного. Я велела ему не заходить в отель; мы с ним встретимся снаружи. Может быть, он уже там. Пошли, Корнелия!
По-прежнему в платьях для прогулки, они не должны были переодеваться; обе леди спустились по лестнице и остановились у входа в отель Лувр. Ждать им пришлось недолго. Служащий встретил их на ступеньках и сообщил о результате исполнения поручения.
Отчет его был прост. Он не привык рассуждать о том, за что ему платят. Зуавы отвели пленника в караульную перед садом Тюильри и здесь его держат. Так он предполагал.
Он записал номер дома и отдал записку леди, получив в обмен золотую монету. Сдачи у него не потребовали.
– Быстрей! – говорила Джули кузине. Девушки вышли на улицу и направились в сторону ничем не примечательного здания, на котором написано «Посольство США».
Как и повсюду, тут царило возбуждение, даже ужас. Девушкам пришлось пройти через толпу своих соотечественников.
Вежливость американцев по отношению к женщинам вошла в пословицу. Толпа расступилась, давая девушкам дорогу. Да и кто бы не уступил таким женщинам?
Их принял секретарь посольства. Он с сожалением сообщил, что посол занят.
Но гордая Джули Гирдвуд не приняла его отказ. Время очень важно; может быть, дело идет о жизни и смерти! Она должна видеть представителя своей страны – и немедленно!
Нет силы большей, чем женская красота. Секретарь посольства покорился этой силе; нарушив полученный приказ, он отворил боковую дверь и пропустил посетительниц к послу.
Они рассказали обо всем. Человек, пронесший звездно-полосатый флаг под огнем не одной битвы, поднявший его на крутой Чапультепек, этот человек теперь в Париже, он пленник пьяных зуавов, его жизни грозит опасность!
С такой просьбой обратились к послу Америки.
Просьба не нуждалась в таких прелестных просительницах. Превыше мужского консерватизма стремление защитить честь своей страны.
Уступая этому стремлению, посол отправился исполнять свой долг.
Глава XXXVII
Смерть на барабане
– Я приду к вам! Приду!
Гордость охватила сердце пленника, когда он услышал эти слова и понял, от кого они исходят. Они позволили ему спокойней выдержать оскорбления.
Слова продолжали звучать в его ушах, когда его ввели во двор, напоминающий двор тюрьмы.
В глубине двора находилось помещение, похожее на камеру. Дверь открыли.
Пленника втолкнули внутрь, как быка, не желающего заходить в загон; один из стражников пнул его сзади, как только он ступил через порог.
У него не было возможности отомстить за грубость. Дверь с грохотом закрылась, снаружи задвинули перекладину.
Внутри камеры было темно, и мгновение Мейнард продолжал стоят на том месте, куда отлетел после толчка.
Но он не молчал. Сердце его было полно негодования; и он произнес громкое проклятие всем формам деспотизма.
Больше чем когда-либо он боялся за судьбу республики: он понимал, что его окружают не ее солдаты.
Впервые он на себе испытал последствия того, что власть вручают одному человеку; и теперь лучше понимал ненависть Роузвельдта к священникам, принцам и королям!
– Ясно, что республике здесь конец! – произнес он после проклятий врагам.
– C’est vrai, monsieur, – послышался голос из глубины камеры. – C’est fini! (Вы правы, мсье. Это конец, фр. – Прим. перев.) Сегодня все кончается!
Мейнард вздрогнул. Он считал, что находится здесь один.
– Вы говорите по-французски? – продолжал голос. – Вы англичанин?
– На ваш первый вопрос – да, – ответил Мейнард. – На второй – нет. Я ирландец!
– Ирландец! За что же вас привели сюда? Прошу прощения, мсье. Я слишком вольно веду себя с товарищем по заключению.
Мейнард откровенно все рассказал.
– Ах, друг мой, – сказал француз, выслушав его, – вам нечего опасаться. Со мной другое дело.
Был слышен вздох, последовавший за словами.
– Что вы хотите сказать, мсье? – машинально спросил Мейнард. – Вы ведь не совершили преступление?
– Да, совершил! Величайшее преступление – я патриот! Я сохранил верность своей стране – и свободе! Меня зовут Л…
– Л!.. – воскликнул Мейнард, узнав имя, хорошо известное среди поклонников свободы. – Возможно ли это? Меня зовут Мейнард.
– Бог мой! – воскликнул заключенный француз. – Я слышал о вас! Я знаю вас, сэр!
В темноте они обнялись и вместе произнесли драгоценные слова:
– Да здравствует республика!
А Л… добавил:
– Свобода и демократия!
Мейнард ничего не ответил. Помолчав немного, он спросил:
– Но что вы имели в виду, говоря об опасности? Неужели они дойдут до этого?
– Слышите эти звуки?
Они прислушались.
– Да. Там снаружи стреляют. И крики слышны. Вот это ружейные выстрелы. А это, подальше, пушечный выстрел. Можно подумать, что идет сражение.
– Так и есть! – серьезно ответил республиканец. – Сражение, которое кончится уничтожением нашей свободы. Вы слышите погребальный звон – и по мне тоже, я в этом не сомневаюсь.
Тронутый серьезным тоном пленника, Мейнард попросил у него объяснения, но в это мгновение неожиданно отворилась дверь, впустив несколько человек. Это все были офицеры в мундирах различных частей, главным образом зуавов и африканских егерей.
– Вот он! – воскликнул один из них. Мейнард узнал голос Вирока.
– Выведите его! – приказал офицер с нашивками полковника на плечах. – Трибунал состоится немдленно!
Мейнард подумал, что речь идет о нем. Но он ошибался. Речь шла о более известном человеке и более опасном для возникающей империи. Это был Л…
На открытом дворе стоял большой барабан, вокруг расставили с полдюжины стульев. На барабане чернильница, ручка и бумага. Все это символы полевого суда.
Но они были нужны лишь для прикрытия. На бумаге ничего не записано. Ручку даже не обмакнули в чернила. Все присутствующие: председатель суда, члены, защитник – все полупьяны. Все требовали крови и были полны решимости пролить ее.
Но Мейнарду не пришлось быть зрителем этой пародии на суд. Дверь снова закрыли; он остался за ней и стоял, прислушиваясь.
Недолго. Не прошло и десяти минут, как в замочную скважину донеслось слово, приговорившее его товарища по заключению. Это было слово : «Coupable (Виновен, фр. – Прим. перев.)!»
За ним последовала фраза:
– Tirez au moment (Расстрелять немедленно, фр. – Прим. перев.)!
Послышался протестующий крик; Мейнард узнал голос товарища по заключению:
– C’est un assassinat (Это убийство, фр. – Прим. перев.)!
Последовал топот, как от строящегося взвода.
Наступило молчание, как затишье перед бурей.
Оно было кратким – всего несколько секунд.
Раздался крик, заполнивший весь двор, хотя кричал один человек. Когда-то этот крик сбросл короля с трона, а сейчас служил протестом перед наступающей имеприей.
– Да здравствует республика! – Это были последние слова Л…; он героически произнес их перед стволами своих убийц.
– Tirez (Огонь, фр. – Прим. перев.)! – Мейнард узнал голос лейтенанта зуавов Вирока. Его заглушил грохот выстрелов, эхом отразившийся от стен.
Неподходящее время для торжества после такой трусливой и подлой казни. Но двор был полон необычных людей. Они скорее напоминали дьявольские призраки, когда, размахивая киверами, ответили на крик расстрелянного возгласом, означавшим падение Франции:
– Vive l’Empereur!
Глава XXVIII
Два флага
Вслушиваясь в происходящее снаружи, почти не слыша слов, но все понимая, Мейнард пришел в ярость.
Человек, которого он только что обнимал, чье имя он давно знал и уважал, этот человек только что убит, как собака!
Ему начинало казаться, что он видит сон!
Но он слышал протестующий крик:
– Это убийство!
Повторяя его, он колотил в дверь, надеясь вызвать отвлечение и задержку.
И продолжал повторять и кричать, пока его голос не заглушил залп.
Он снова выкрикнул его, когда смолкло эхо выстрелов и во дворе стало тихо. Члены полевого суда услышали его.
– У вас там сумасшедший! – сказал председательствующий офицер. – – Кто он такой, Вирок?
– То же самое, – ответил лейтенант зуавов. – Такой же, как тот, от которого мы только что избавились.
– Вы знаете его имя,
– Нет, полковник. Он иностранец.
– Из какой страны?
– Англичанин – или американец. Его привели с бульваров. Взяли его мои люди и по моему приказу.
– За что?
– Он мешал нам исполнять свои обязанности. Но это не все. Я случайно встретил его вчера в кафе де Миль Колон. Он там выступал против правительства и выражал жалость к бедной Франции.
– Правда?
– Я ответил бы ему на месте, мой полковник, но мне помешали под предлогом, что он иностранец.
– Но это не причина позволять ему произносить такие речи здесь.
– Знаю, полковник.
– Вы готовы дать показания?
– Готов. Присутствовало несколько десятков человек. Вы слышите, что он говорит сейчас?
– Верно, верно! – согласился председательствующий. – Приведите его! То, что он иностранец, его не спасет. Не время разбираться в национальностях. Англичанин он или американец, такой язык должен замолчать. Друзья! – негромко обратился он к членам суда. – Этот офицер свидетель, вы поняли? Мы должны судить преступника, и так как обвинения Вирока серьезны, заставить замолчать. Все поняли?
Ответило ему мрачное молчание: все понимали, что это лишь пародия на суд. Все эти офицеры были специально отобраны, особенно председательствующий, известный полковник Гардо.
Мейнарду в камере из этого почти ничего не было слышно. На улицах продолжалось смятение. Слышались ружейный выстрелы и орудийные залпы. Во двор постоянно приводили новых пленников под топот солдат и звяканье оружия. Повсюду был шум.
Тем не менее несколько слов, которые он разобрал, показались ему зловещими. Он видел негодяя Вирока и знал, что рядом с таким человеком ему грозит опасность.
Тем не менее он не ожидал сурового наказания, тем более смертного приговора. Полагал, что его продержат в тюрьме, пока мятеж не кончится. Затем его допросят и за тот поступок, что он совершил, военные могут его лишь оправдать. Его сердило только невежливое обращение и необходимость ждать. Он не знал ни сути мятежа, ни его планов.
Как честный солдат, он не мог представить себе характер этих франко-алжирских негодяев, в чьих руках он оказался.
Убийство второго пленника его поразило – он не мог назвать это по-другому. Тем не менее тот имел какое-то отношение к происходящему. А он иностранец и не отвечает за политические события в стране. Ему следует обратиться за защитой к собственному флагу.
Ему не приходило в голову, что во время революции безжалостные палачи не уважают никакой флаг.
Но размышлять над всем эти ему не дали времени. Он по-прежнему горел негодованием по поводу ужасной трагедии, которая только что завершилась; в это время раскрылась дверь и его вытащили на суд.
– Ваше имя? – высокомерно спросил председательствующий.
Мейнард ответил.
– Из какой страны?
– Я ирландец – британский подданный, если предпочитаете так.
– Это не имеет значения, мсье! Все здесь равны, особенно в такое время. Мы не делаем различий среди подстрекателей к бунту. В чем вы его обвиняете, лейтенант Вирок?
С лживыми измышлениями, от которых покраснела бы даже проститутка, офицер зуавов рассказал свою историю.
Мейнард был почти поражен такой изобретательной ложью. Он даже не стал с нею спорить.
– Какой в этом прок, господа? – обратился он к членам суда. – Я не признаю вашего права судить меня, тем более военно-полевым судом. Предлагаю вам завершить дело. Требую обращения к посольству моей страны!
– У нас нет времени на обращение в посольство, мсье. Признаете вы наше право или нет – как вам будет угодно. А мы осуществим свое право на суд. В том числе и над вами.
Подлец даже позволял себе насмешки.
– Господа, – продолжал он, обращаясь к членам суда, – вы слышали обвинение. Виновен обвиняемый или нет?
Первым отвечал лейтенант с неприятной внешностью, самый младший член суда. Понимая, чего от него ждут, он заявил:
– Виновен!
Ужасное слово по кругу обошло барабан, никто не проявил несогласия, а затем последовала еще более страшная фраза, произнесенная председательствующим:
– Приговаривается в смерти!
Мейнард вздрогнул, словно в него выстрелили. В который раз спросил он самого себя:
– Может быть, все это мне снится?
Но нет, слишком реален окровавленный труп другого пленника, лежащий в углу двора. Слишком серьезны мрачные лица окружающих. Чуть в стороне стоит взвод, приводящий приговор в исполнение и готовый выполнить очередной приказ.
Все вокруг него свидетельствует, что это не сон, не розыгрыш, а ужасная реальность!
Неудивительно, что он пришел в ужас. Неудивительно, что в который раз вспомнил слова : «Я приду к вам! Приду!» Неудивительно, что с тревогой посмотрел в сторону входа.